Энн Перри. Пожар на Хайгейт-райз

   Драммонд с интересом наблюдал за ним.
   – Что ж, и такое возможно, – согласился с ним Томас и тотчас заметил слабую улыбку, искривившую губы шефа. – Но информация, которую он получил просто благодаря своим профессиональным занятиям, по-моему, более вероятный мотив.
   – А как насчет чисто личных мотивов? – спросил Драммонд. – Ревность, жадность, месть? Не могла ли там быть замешана еще какая-то женщина или другой мужчина, завязавший роман с его женой? Вы же сами сказали, что он должен был оставаться дома, а она намеревалась уехать.
   – Да. – Мысли Питта были заняты множеством самых разнообразных возможностей, и самыми мрачными были мысли об Уорлингэмах с их деньгами и воспоминания о прелестном личике Флоры Латтеруорт, чей папаша был недоволен ее частыми приватными визитами к доктору Шоу.
   – Вам придется собрать гораздо больше информации. – Драммонд встал и подошел к окну, засунув руки в карманы, потом повернулся лицом к инспектору. – Возможных причин множество – либо для убийства жены, которое произошло, либо для убийства Шоу, попытка совершить которое вполне могла иметь место. Это может оказаться очень длительная и очень печальная работа. Одному богу известно, сколько еще грехов и трагедий вы обнаружите – или попыток их спрятать. Именно это я больше всего ненавижу в наших расследованиях – все эти жизни, которые мы безжалостно переезжаем и коверкаем по пути. – Он еще глубже засунул руки в карманы. – С чего вы собираетесь начать?
   – С хайгейтского полицейского участка, – ответил Томас, также поднимаясь на ноги. – Шоу служил еще и местным полицейским хирургом…
   – Вы об этом не упомянули.
   Питт широко улыбнулся:
   – Лишняя информация может только запутать и усугубить подозрения, не так ли?
   – Допустим, – снисходительно согласился Драммонд. – Только не слишком увлекайтесь этим. А затем?
   – Затем отправлюсь в местную больницу, поговорю с его коллегами, посмотрю, узнаю, что они там о нем думают.
   – Многое вы там не узнаете, – пожал плечами Драммонд. – Они обычно хорошо отзываются друг о друге вне зависимости от обстоятельств. Подразумевая, что любой из них может совершить ошибку, и тогда они тесно смыкают ряды, как солдаты перед лицом врага.
   – Всегда можно что-то прочесть между строк. – Томас понимал, что Драммонд имел в виду, но ведь всегда можно заметить неудачный словесный оборот, уклончивость, чрезмерную откровенность и вроде как беспристрастность, что может выдать все эмоции и стремления, скрытые под этим, противоречивые суждения или старинную вражду. – Потом переговорю с его слугами. У них могут оказаться какие-нибудь прямые свидетельства, хотя на это не следует слишком уж рассчитывать. Но они могли также что-то видеть или слышать, что поможет нам выявить ложь, несоответствие, что-то тщательно скрываемое, кого-то, кого они ни в коем случае не должны были видеть.
   Говоря это, он припомнил все слабые места в показаниях, которые ему когда-либо удавалось выявить, все глупости и мелкие злобные наветы, которые имели мало или вообще ничего общего с преступлением, но которые тем не менее разрушали прежние отношения между людьми, способствовали возникновению новых, наносили кому-то ущерб, ставили кого-то в затруднительное положение, изменяли чью-то жизнь. Были случаи, когда он всей душой ненавидел подобные вторжения в чужую жизнь. Но альтернатива была еще хуже.
   – Держите меня в курсе дела, Питт. – Шеф продолжал смотреть на него, возможно догадываясь, о чем он думает. – Я хочу знать все.
   – Хорошо, сэр. Постараюсь.
   Драммонд улыбнулся при этом необычном проявлении официальности, потом кивнул, отпуская Томаса. Тот вышел из кабинета, спустился вниз, выбрался на тротуар Боу-стрит, поймал кеб и поехал на север, в Хайгейт. Это было экстравагантным поступком, но полиция оплатит и этот расход. Питт откинулся на спинку сиденья кеба и вытянул ноги, насколько это было возможно. Приятное ощущение – ехать куда-то в наемном экипаже, не думая о стоимости такой поездки.
   Кеб вез его через путаницу улиц, все более удаляясь от реки, через Верхний Холборн до Грейз-Инн-роуд, потом далее на север через Блумсбери и Кентиш-таун до самого Хайгейта.
   В полицейском участке Питт обнаружил Мёрдо, который нетерпеливо его дожидался, уже успев просмотреть все рапорты полицейских за последние два года и отложив те, в которых фигурировал Шоу. Теперь же он стоял в центре комнаты, в которой не было ковра, а мебель составляли лишь деревянный стол и три жестких стула с прямыми спинками. Его светлые волосы были взъерошены, мундир расстегнут у горла. Он очень старался получше выполнить полученное задание, и, по правде сказать, это дело его глубоко затронуло, но в глубине сознания он отдавал себе отчет в том, что когда все будет закончено, Питт вернется на Боу-стрит – а сам он останется здесь, в Хайгейте, и снова будет работать вместе со своими местными коллегами, которые по-прежнему косо посматривали на чужака и страдали от неудовольствия, что подобное было сочтено необходимым.
   – Вот они все, сэр, – сказал констебль, как только Питт появился в дверях. – Все дела, с которыми он был хоть как-то связан, все, что может как-нибудь пригодиться, даже дела о нарушении общественного порядка. – Он указал пальцем на одну из стопок. – Это вон те. Несколько случаев разбитых носов, сломанное ребро, один случай со сломанной ногой, когда ее переехало колесом кареты, а еще о последовавшей за этим драке между мужчиной, которому повредило ногу, и кучером. Не вижу я тут никого, кто хотел бы его убить, разве что какой-нибудь псих.
   – Я тоже не вижу, – согласился с ним Питт. – И не думаю, что мы имеем дело с психом или безумцем. Поджог был слишком хорошо осуществлен: преступник запалил четыре портьеры, и все подальше от крыла, где живут слуги; в окна никто не выглядывал – и лакей, и горничные уже спали; все комнаты, которые обычно запирались после того, как хозяин и хозяйка ушли спать, оставались открытыми, двери в коридоры и на лестничные площадки тоже заперты не были, никто из слуг их не проверял, горничная никому не подавала вечернюю чашку чая в постель… Нет, Мёрдо, думаю, что наш поджигатель с керосином и спичками был в здравом уме.
   Констебль передернулся, и от лица у него немного отлила кровь.
   – Жуткое дело, мистер Питт. У кого-то, видать, сильная ненависть возникла.
   – И я сомневаюсь, что мы найдем его в этой стопке. – Томас поднял несколько папок с делами, которые Мёрдо отобрал для него. – Если это только не чья-то смерть, обстоятельства которой могли показаться доктору странными. Кстати, вы уже успели выяснить, от чего умер покойный Теофилиус Уорлингэм?
   – О да, сэр. – Мёрдо снова напустил на лицо старательное выражение. Очевидно, это задание он выполнил очень хорошо и теперь ждал момента, чтобы доложить о своих успехах.
   Инспектор в ожидании чуть приподнял брови. Констебль начал отчитываться, а Питт уселся за стол и скрестил ноги.
   – Очень внезапно он умер, – начал Мёрдо, по-прежнему стоя и сгорбившись, чуть драматизируя момент и свою сосредоточенность. – Он всегда был человеком очень энергичным и физически сильным. И отличного здоровья. Таким, мне кажется, какого можно назвать «мощным христианином»… – Он чуть покраснел от этой своей смелости, от использования такого выражения в отношении вышестоящего, а также потому, что это было выражение, которое он прежде слышал всего два раза. – Он очень гордился своей активностью и бодростью, – добавил полицейский в качестве пояснения, словно ему внезапно пришло в голову, что Питт это выражение, возможно, никогда не слыхал.
   Томас кивнул, стараясь скрыть улыбку.
   Мёрдо чуть расслабился и продолжил:
   – Он внезапно заболел, и сперва все подумали, что это просто легкая простуда. Никто не стал особо беспокоиться, хотя, по-видимому, сам мистер Уорлингэм был очень недоволен и раздражен тем, что так ослаб. Его посетил доктор Шоу и прописал ему ароматические масла для вдыхания, чтобы уменьшить застой в крови, и более легкую диету, что ему не понравилось, а также велел соблюдать постельный режим – и бросить курить сигары, что его также очень рассердило. Мистер Уорлингэм никак не комментировал прописанные ему горчичники, – тут Мёрдо скривился и помотал головой. – Моя мамаша тоже всегда нас ими потчевала. Как бы то ни было, лучше больному не стало, но Шоу у него больше не появлялся. И через три дня его дочь Клеменси – та, которая погибла при пожаре, – посетила его и обнаружила мертвым, лежащим в кабинете на первом этаже. Французские окна кабинета были распахнуты. Он лежал, раскинувшись на ковре, и, по словам бобби^[11], которого туда вызвали, на лице у него было ужасное выражение.
   – А почему вызвали полицию? – спросил Томас. В конце концов, это была, по всей видимости, обычная внутрисемейная трагедия. Смерть вообще явление нередкое.
   Мёрдо не требовалось заглядывать в свои записи.
   – О, да все из-за этого ужасного выражения его лица. И французские окна были открыты настежь, а в доме было довольно много денег, даже у него в руке были зажаты казначейские билеты на двадцать фунтов стерлингов, да так, что никто не мог разжать его пальцы! – Лицо Мёрдо даже порозовело от возбуждения.
   – Как интересно! – похвалил его Питт. – И это Клеменси Шоу его обнаружила?
   – Да, сэр!
   – Кто-нибудь заметил, что из дома пропали какие-нибудь деньги?
   – Нет, сэр, и это самое странное. А он снял со счета в банке семь тысяч четыреста восемьдесят три фунта. – Лицо Мёрдо снова побледнело и чуть сморщилось при мысли о таком богатстве. За такие деньги констебль мог бы купить себе дом, в котором можно было бы жить в полном комфорте до самой старости, даже если он больше не заработает ни единого пенни. – И все деньги были на месте! В казначейских билетах, связанные в пачки, лежали в ящике письменного стола, который даже не был заперт. Это требует объяснений, сэр.
   – И в самом деле требует, – с чувством произнес Питт. – Можно лишь предположить, что он намеревался совершить очень крупную покупку и расплатиться наличными. Или заплатить долг очень значительного размера, чего ему не хотелось делать обычным порядком, с помощью чека. А вот почему – не имею понятия.
   – Как вы полагаете, сэр, его дочь знала про это? Я имею в виду миссис Шоу.
   – Возможно, – предположил Питт. – Но разве Теофилиус умер не два года назад?
   Победное выражение исчезло с лица Мёрдо.
   – Да, сэр, два года и три месяца назад.
   – Какая причина была указана в свидетельстве о смерти?
   – Апоплексический удар, сэр.
   – И кто его подписал?
   – Не Шоу. – Мёрдо чуть качнул головой. – Он, естественно, появился там первым, поскольку Теофилиус был его свекром и это его жена нашла его мертвым. Но именно по этой же причине он вызвал какого-то другого врача, чтобы тот подтвердил его диагноз и подписал свидетельство.
   – Весьма предусмотрительно с его стороны, – сухо заметил Питт. – Наследство, я думаю, было немаленьким. Куча денег. Снятая со счета сумма была всего лишь малой частью его состояния. Это еще один момент, которым вам, вероятно, нужно будет заняться, то есть точным списком наследников и тем, как было между ними распределено состояние Уорлингэма.
   – Хорошо, сэр. Я немедленно этим займусь.
   Томас поднял руку:
   – А как насчет других дел, с которыми был связан Шоу? Вам что-нибудь известно о них?
   – Было только три, в которых он был как-то замешан, но ни одно из них не выходит за рамки обычного. Одно было по поводу ссоры между мистером Фримантлом, который слегка перебрал на рождественском обеде у мэра, и мистером Типлейди, которого тот столкнул с лестницы в пабе «Красный лев». – Он старался сохранять на лице уважительное выражение, но это ему не удалось.
   – Ага… – Питт удовлетворенно выдохнул. – И Шоу вызвали, чтобы он занялся полученными повреждениями?
   – Да, сэр. Мистер Фримантл и сам свалился, так что ему потребовалась помощь, чтоб добраться домой. Я так думаю, что если б он был менее важной персоной, его бы посадили на ночь в камеру, чтоб немного остыл. У мистера Типлейди оказалось несколько царапин и глубокая рана на лбу. Он там все кровью залил, и все здорово перепугались. И выглядел он скверно, был весь белый, как привидение, точно-точно. Но от этого быстренько протрезвел, скорее, чем если бы на него вылили ведро холодной воды! – Губы констебля скривились в неописуемо довольную улыбку, глаза заблестели. Потом он вспомнил дальнейшее, и этот блеск сразу погас. – Был в самом поганом настроении на следующее утро. Явился сюда, кричал без конца, обвинял доктора Шоу в том, что у него жутко болит голова, заявил, что его плохо и неправильно лечили, но, как я думаю, он просто был в ярости, потому что все видели, как он показал себя полным дураком прямо на глазах у всех. Доктор Шоу сказал ему, чтоб он в следующий раз посильнее разбавлял виски водой, а сейчас чтобы шел домой и проспался.
   Питт не стал углубляться дальше в это дело. Никто не станет убивать врача, даже если доктор простыми словами описывает его собственное мерзкое поведение и устроенный им дебош, а также его последствия.
   – А другие дела?
   – Дело мистера Паркинсона. Мистер Обедайя Паркинсон был однажды вечером ограблен на Суон-лейн. Это рядом с кладбищем, – добавил он на тот случай, если Питт не знал. – Его довольно сильно ударили по голове, и бобби вызвал доктора Шоу, но там ничего серьезного не было. Доктор его хорошенько осмотрел, сказал, что это сотрясение мозга, и отвез его домой в своей двуколке. Мистер Паркинсон был ему очень признателен.
   Питт отложил эти две папки в сторону и взял третью.
   – Смерть мальчика в семье Эрмитедж, – сказал Мёрдо. – Весьма печальный случай, да-да. Ломовая лошадь испугалась чего-то и понесла. И этот мальчишка, Альберт, погиб на месте. Очень печальная история. Хороший был парнишка, ему и четырнадцати не исполнилось.
   Томас поблагодарил его и послал разузнавать подробности о наследстве Уорлингэма, а сам принялся читать остальные дела, оставшиеся на столе. Все это были похожие друг на друга дела – некоторые трагические, другие с элементами фарса, случаи напыщенного самомнения и выпендрежа, выставленные на всеобщее обозрение по причине плотских слабостей. Возможно, за всеми этими рапортами о телесных повреждениях и переломанных костях стояли какие-то семейные трагедии; возможно было также, что некоторые результаты вскрытия, зафиксированные как пневмония или сердечный приступ, скрывали более мрачные причины смерти, даже акты насилия; но в документах, лежащих сейчас перед ним, не было ничего, что могло бы на это указывать. Даже если Шоу заметил что-то, то никак не отразил это в своих официальных отчетах. Всего там было семь рапортов о смерти, но даже при втором и третьем их прочтении Питт ни в одном из них не обнаружил ничего подозрительного.
   В конце концов он оставил это занятие и, предупредив дежурного сержанта, вышел на уже начинающую быстро холодеть послеполуденную улицу и направился к лазарету Святого Панкраса, бросив быстрый взгляд на стоявшее на противоположной стороне улицы здание оспенной лечебницы, после чего поднялся на крыльцо перед главным входом лазарета. Он уже вошел внутрь, когда вспомнил о необходимости привести в порядок свой костюм, одернул пиджак и почистил носки сапог о заднюю часть брючин и переложил половину мотков веревки, кусочек воска, мелкие монеты, сложенные листочки бумаги и шелковый платок, подаренный Эмили, из одного кармана в другой, чтобы хоть как-то уравновесить выпирающие наружу бугры. Пальцы задержались на мягкой и тонкой текстуре изящного платочка, но лишь на секунду дольше, чем следовало. Потом Томас поправил галстук, пристроив его поближе к середине груди, и провел ладонью по волосам, приведя их в еще больший беспорядок. После чего прошествовал к кабинету управляющего и резко постучал в дверь.
   Дверь открыл молодой человек со светлыми волосами и узким озабоченным лицом.
   – Да? – спросил он, уставившись на Питта.
   Томас достал свою карточку – экстравагантный жест, который всегда доставлял ему некоторое удовольствие.
   – Инспектор Томас Питт, полицейский участок на Боу-стрит, – прочитал вслух молодой человек. – Боже мой! И что вам здесь нужно? У нас никаких происшествий не было, могу вас уверить, вообще ничего такого. Все в самом что ни на есть полном порядке. – У него явно не возникло намерения пригласить Питта в кабинет, так что они остались стоять в дверях.
   – Не сомневаюсь, – успокоил его Томас. – Я пришел, чтобы кое-что разузнать в конфиденциальном порядке об одном враче, который, как мне стало известно, здесь работал…
   – Все наши врачи – прекрасные люди. – Протест вырвался у него невольно, сразу же. – Если случилась какая-то неприятность…
   – Никаких, насколько мне известно, – перебил его Питт. Драммонд был прав: ему будет чрезвычайно трудно чего-то добиться от них, кроме как совместной панической обороны. – Возникла весьма серьезная угроза его жизни. – Это была правда, по сути дела, даже если он и не стал обозначать эту угрозу точно. – Вы могли бы помочь нам выяснить, кто несет за это ответственность.
   – Угроза его жизни? Ох, боже мой, как ужасно! Но здесь у нас никто никогда не стал бы даже думать о подобном! Мы тут спасаем жизни. – Молодой человек нервно подергал свой галстук, который, кажется, угрожал ему удушением.
   – Но и у вас иной раз бывают неудачи, – подтолкнул его Томас.
   – Ну… да, конечно. Мы не умеем творить чудеса. Подобное предположение совершенно необоснованно. Но смею вас уверить…
   – Да, да, – снова перебил его Питт. – Могу я поговорить с управляющим?
   Молодой человек негодующе уставился на него:
   – Ну, если вам так нужно… Но, уверяю вас, нам ничего не известно о подобной угрозе, иначе мы сразу же сообщили бы в полицию. Управляющий – человек очень занятый, очень занятый!
   – Не сомневаюсь, – солгал Томас. – Однако если этот человек сумеет выполнить свою угрозу и убьет доктора, как убил свою предыдущую жертву, тогда ваш управляющий станет еще более занятым человеком. Потому что у него останется меньше врачей, чтобы заниматься больными… – Последние его слова повисли в воздухе, тогда как стоящий перед ним молодой человек то краснел от неудовольствия, то бледнел от ужаса.
   Как бы то ни было, но перепуганный и загнанный в угол управляющий, мрачный мужчина с длинными усами и редеющими волосами, был не в состоянии сообщить Питту что-то стоящее, что хоть на шаг продвинуло бы расследование. Он был гораздо более расположен вести беседу, чем ожидал Томас, не слишком преувеличивал собственную важность и значение и прекрасно осознавал огромность стоящих перед ним задач в борьбе с болезнями, которые он не умел лечить; понимал, как невежество губит даже малые успехи просвещения; имел представление о чистоте и гигиене в ситуации, когда люди практически не имеют доступа к чистой воде, к достойным условиям санитарии и хоть какой-либо канализации, все системы которой заполоняли полчища крыс. Уж если принц-консорт, супруг королевы, умер от тифа в результате скверного водоснабжения, хотя и жил в собственном дворце, что можно было сделать в жилищах простых людей, не говоря уж о бедняках и несчастных, проживающих в трущобах?
   Управляющий провел Питта в маленький неубранный кабинет, в котором пахло мылом и лежалыми бумагами. Окно здесь было очень маленькое, оба газовых рожка были зажжены и горели, издавая легкое шипение. Он пригласил Питта присесть и огорченно сообщил:
   – Ничем не могу вам помочь. Шоу – чертовски хороший врач, можно сказать, одаренный. Не раз видел, как он сутками напролет сидел у постели больного; как он плакал, если терял при родах мать и ребенка. – Тут на его худом лице промелькнула улыбка. – И еще видел, как он орал на какого-то надутого старого идиота за то, что тот заставляет его впустую тратить на него время. – Он вздохнул. – И еще больше орал на типа, который вполне мог бы кормить своих детей и молоком, и фруктами, но не делал этого. И бедняжки росли все кривые от рахита. Никогда не видел, чтоб человек впадал в такую ярость, как Шоу в тот день. Его аж трясло от негодования, он весь побелел. – Управляющий глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула и поглядел на Питта на удивление острым взглядом. – Мне он нравится. Мне ужасно жаль, что такое случилось с его женой. Вы ведь именно поэтому ко мне пришли? Потому что думаете, что этот пожар был устроен, чтобы его погубить?
   – Это представляется вполне возможным, – ответил Питт. – У него не было каких-то крупных разногласий с коллегами, о которых вам известно?
   – Ха! – Управляющий взорвался смехом. – Ха! Если вы задаете такой вопрос, значит, вы совершенно не знаете Шоу. Конечно, были! Причем со всеми – с коллегами, с медсестрами, с администрацией – то есть со мной. – В его глазах светилось мрачное довольство. – И раз уж я обо всем этом знал – могу себе представить, что это всем тут было известно, все это могли слышать. Он вообще не имеет понятия об осторожности и осмотрительности – по крайней мере, когда взыгрывает его темперамент. – Он чуть съехал вперед на своем стуле и выпрямился, глядя на Питта более напряженным взглядом. – Я, конечно, не имею в виду дела чисто медицинские. Здесь он нем как рыба – сплошная врачебная тайна. Никогда не выдавал никаких секретов своих больных, даже на консилиумах с участием других специалистов. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни слушал или передавал какие-то сплетни. Но вот темперамент у него – это же прямо порох, индийский карри, особенно когда он видит несправедливость или жульничество. – Управляющий пожал плечами. – Он не всегда бывает прав, но когда выяснялось, что был не прав, он обычно менял свою точку зрения, хотя и не сразу.
   – Его здесь любят?
   Управляющий улыбнулся.
   – Я не стану оскорблять вас всякими выдумками. Те, кто его любит, любят его очень сильно. И я – один из них. Но есть и немало таких, кого он обидел тем, что они считают беспричинной резкостью или же откровенностью, доходящей до грубости, вмешательством в их дела или подрывом их авторитета. – Его худое и добродушное лицо демонстрировало способность к толерантности, наработанную за долгие годы битв и поражений. – Есть немало людей, которые очень не любят, когда другие доказывают, что те не правы, и высказывают более справедливое мнение, особенно если это происходит на публике. И чем дольше и упорнее они придерживаются своей первоначальной позиции, тем большими дураками выглядят, когда им в конечном итоге приходится от этой позиции отказываться и признавать правильное мнение. – Его улыбка стала еще шире. – И Шоу нередко бывает менее чем тактичен, когда сталкивается с подобным. Его ум часто действует быстрее, чем его понимание чувств окружающих людей. Я неоднократно наблюдал, как он заставлял собрание смеяться над кем-то, и видел по лицу этого человека, что однажды наш доктор дорого за это заплатит. Немногие любят, когда их выставляют на всеобщее посмешище; они предпочли бы получить удар в лицо, но не насмешки.
   Питт постарался, чтобы его голос звучал нормально, но тут же понял, что не преуспел в этом.
   – А кто именно? – спросил он.
   – Таких, кто стал бы поджигать его дом, среди них нет, – ответил управляющий, глядя на Питта широко открытыми честными глазами.
   Не имело смысла продолжать этот фехтовальный поединок, и Томас вовсе не оскорбил его, спросив:
   – Вы дадите мне имена тех, кого доктор обидел более всего? Этих, по крайней мере, можно будет сразу же исключить из числа подозреваемых. Но дом-то сгорел дотла, а миссис Шоу погибла. Кто-то совершил поджог.
   Лицо управляющего утратило юмористическое выражение, словно это выражение стерли с него губкой; вместо этого оно стало строгим и суровым. Он не стал более сопротивляться.
   – Феннеди его терпеть не мог, – сказал он, откидываясь назад и начиная зачитывать нечто вроде каталога, но в его голосе звучало больше понимания, чем уверенности. – Они ссорились по любому поводу, начиная с состояния монархии и кончая состоянием сточных канав, а также всем, что находится между этими двумя темами. И еще Ниммондс. Старик, он привержен старым понятиям и идеям, от которых не имеет намерения отказываться. Шоу доказывал ему, что теперь существуют более прогрессивные методы лечения, но, к сожалению, делал это в присутствии пациента, который быстренько переходил к другому лечащему врачу, прихватив с собой свое немаленькое семейство.
   – Бестактность, – согласился Питт.
   – Это его второе имя. – Управляющий вздохнул. – Но он спас жизнь этому человеку. И есть еще Хэншоу – он молод и полон новых идей, но Шоу и с ним не желает считаться; говорит, что это еще толком не опробовано и рискованно. Он упрям, как последний мул, вот Хэншоу и потерял всякое терпение. Но я не думаю, что он затаил обиду. Вот и всё, что я могу вам сообщить.
   – Итак, никакого такта, никакой сдержанности при общении с коллегами, а вот как насчет неуместного или непристойного поведения с пациентами? – Питт все еще не был намерен сдаваться.
   – У Шоу? – Брови управляющего взлетели вверх. – Черт бы побрал ваш натуралистический подход, но, надо полагать, так и нужно… Нет, я ни о чем подобном не знаю, он вообще-то милый и энергичный человек. Можно вполне представить, что некоторые женщины могли вообразить себе то, чего на самом деле не было.