— Где он?
— Внизу, его зовут Старшой.
Счетовод сменил тему.
— Я признаю свое поражение и забуду о нем. Но я хочу знать одну вещь, хотя это не совсем мое дело. Готов с тобой обменяться.
Атон понял важность предложения — в таком-то месте, где информация ценится дороже собственности.
— Я тоже хочу кое-что знать, — сказал он. — Честные ответы?
Но тут же понял, что вопрос ошибочный. Человек, мошенничавший с информацией, долго бы здесь не прожил.
— Давай задавать вопросы, — сказал Счетовод. — Сделка заключена.
— Устройство Хтона.
— Причина, по которой ты ее отверг.
Атон с запозданием понял, почему Счетовод оборвал его объяснение. Он не мог допустить свободного знания. Проще сразу же вызвать недоброжелательство, чем потом распутывать клубок. Это был честный человек, в стиле Хтона.
— Ответ может тебе не понравиться, — сказал Атон.
— Я хочу начистоту.
Они переглянулись и кивнули.
— Тебе кажется, здесь слишком тихо? — издалека начал Счетовод. — Не удивительно. Это только часть Хтона — лучшая его часть. Примерные заключенные: безвредные невротики, политические, предсказуемые сумасшедшие. У нас легкая жизнь, потому что мы избраны, знаем друг друга, и мы — высшая инстанция. Но внизу… туда путь есть, а назад нет. Всех, с кем мы не можем справиться, бросают в дыру и забывают о них. Там-то и находится рудник; мы спускаем вниз еду, а они посылают наверх добытые гранаты.
— Тюрьма в тюрьме!
— Верно. Снаружи думают, что мы все — одна большая несчастная семья, занятая драками и добычей. Может, внизу так и есть. Не знаю. Но нам нравится, что здесь тихо, и мы поступаем с шахтой так же, как внешний мир с нами: нет гранатов — нет пищи. Нам первым достается еда; и нам не приходится много работать, разве что для поддержания привычного хода вещей. Мы не можем выбраться — но живем, в общем, неплохо. Порой спускают новичка, вроде тебя, это на время разнообразит жизнь, пока мы не ставим его на место.
— Не выбраться, — сказал Атон.
— Наши пещеры заперты. Это удерживает нас внутри, а чудовищ — снаружи. Внизу… никто не знает, где заканчиваются туннели и что в них.
Неисследованные пещеры! Единственная надежда на побег. Иначе говоря — столкнуться с тюрьмой, которой страшатся самые отпетые заключенные, смешаться с людьми, слишком порочными, чтобы принимать какие-либо нравственные запреты. Ничего другого не оставалось.
— Насчет Кретинки, — сказал Атон, делая свой ход и зная продолжение. — Не при чем ни она, ни ты. Она — славная девушка; я бы овладел ей, если бы мог. Но что-то остановило меня, что-то, с чем мне не совладать.
— Остановило космогарда в такой интересный момент? Странный ты человек! Ты и твоя проклятая книга.
Атон произнес слово, приговорившее его:
— Миньонетка.
Счетовод уставился на него:
— Я слышал об этом. Сказки… ты хочешь сказать, что встречал ее? Они в самом деле существуют?
Атон не ответил. Счетовод отступил.
— Я слышал о том, что они делают. О мужчинах, которые… — его голос, до этого дружелюбный, стал безучастным. — Неприятность в тебе. А я послал к тебе Кретинку.
Счетовод принял решение:
— Я не хочу знать больше. Ты не наш, Пятый. Ты должен спуститься вниз. Меня не волнует, сколько людей ты убьешь: с нами ты не останешься.
Такой реакции Атон и ожидал.
— Никаких убийств, — сказал он. — Я пошел.
$ 381
ОДИН
Хвея была пасторальным миром без пасторальных животных. Ее невысокие горы и тихие долины не требовали борьбы. Постройки не заполняли всю поверхность, лишь несколько угловатых объектов человеческой цивилизации уродовали естественный пейзаж. Население было небольшое и избранное, оно едва бы заполнило самый маленький из городов мегаполисной Земли. Основное занятие было одно, как и предмет экспорта: хвеи.
Маленький мальчик бродил по круговым полям Династии Пятых, стараясь не наступать на зеленые цветы, тянувшиеся к нему. Слишком юный, чтобы их выращивать, он мог быть лишь их другом. Растения вокруг него выступали совокупной личностью, почти осязаемой аурой, которая ласкала его, успокаивала…
Вчера ему исполнилось семь лет, и он все еще благоговел перед этим чудом — очередной год так внезапно свалился на него. На восьмом году жизни планета стала меньше, и он хотел исследовать ее вдоль и поперек и освоить новые измерения.
В руках он нес большой тяжелый предмет — подарок на день рождения. Это была книга в лоснящемся водонепроницаемом переплете, с блестящей металлической застежкой, снабженной цифровым замком. Витиеватые буквы на обложке гласили: ДЗЛ, а ниже от руки было приписано его имя: АТОН ПЯТЫЙ.
Девственный лес Хвеи подступал к самым садам, деревья были менее восприимчивы к настроению человека, чем выращиваемые растения, но так же дружелюбны. Мальчик вошел в тень леса, оглянувшись напоследок на дом своего отца, Аврелия, далеко за полем. Атон постоял у новой садовой беседки, построенной в этом году, застенчиво поглядывая на высокую остроконечную крышу и обдумывая чересчур огромные для него мысли. Потом заглянул за беседку, где горячее черное шоссе извивалось в сторону космопорта — асфальт, ведущий за его мальчишеские горизонты.
В эту минуту задумчивости послышались звуки музыки, несомые слабым ветром, — слишком воздушные, чтобы быть реальными. Мальчик остановился и прислушался, — он поворачивал голову то туда, то сюда, улавливая напев, его музыкальный слух был неразвит, но не поддаться неотразимой красоте мелодии было невозможно.
Песня поднималась и опускалась призрачными завываниями — тончайшая мелодия, исполняемая на каком-то сказочном инструменте. В ней были и трели птиц, и журчание неприметного ручейка, и изящные звуки полузабытых мелодий древних трубадуров. Атону вспомнилась музыка, в которой позднее он узнал «Зеленые рукава» и «Римские фонтаны», а также более старые и новые вещи — и он был очарован.
Песня прервалась незаконченной. Семилетний мальчик забыл обо всех делах, охваченный желанием услышать окончание. Он обязательно должен его услышать.
Волнующая мелодия послышалась опять, и он, прижав к груди огромную книгу, пошел вслед за своим любопытством в лес. Очарование росло, все крепче цепляясь за его разум; прекраснее этой вещи он еще не слышал… Громадные деревья сами, казалось, реагировали на песню, замирая и позволяя ей плыть меж ними. Атон дотрагивался до стволов, храбрился, когда проходил мимо бездонного лесного колодца (он боялся его черной глубины), и шел дальше.
Теперь он различал музыку более отчетливо, но она завела его в незнакомую часть леса. Послышался женский голос, в котором угадывались обертоны обещания и восторга. Ему в контрапункт аккомпанировали изящные арпеджио нежнозвучного струнного инструмента. Женщина пела песню, и смысл едва слышных слов вполне соответствовал настроению леса и дня.
Атон вышел на поляну и заглянул за высокие папоротники, вздымавшиеся вдоль ее края. Здесь он увидел лесную нимфу — молодую женщину такой потрясающей и изысканной красоты, что даже ребенок, едва перешагнувший рубеж семи лет, смог понять, что на его планете подобных ей нет. Завороженный, он смотрел и слушал.
Нимфа почувствовала чужое присутствие в папоротнике и замолчала. «Нет!» — хотелось крикнуть ему, когда песня прервалась посреди припева, но она уже отложила инструмент.
— Подойди ко мне, молодой человек, — сказала нимфа отчетливо, но негромко. Неожиданно обнаруженный, он робко направился к ней.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Атон Пятый, — ответил он, гордый своим звучным именем. — Вчера мне исполнилось семь.
— Семь, — повторила она, заставив его почувствовать, что это и впрямь солидный возраст. — А что ты несешь? — спросила она, дотронувшись до книги и улыбнувшись.
— Это моя книга, — сказал он со скромным тщеславием. — На ней мое имя.
— Можно взглянуть?
Атон сделал шаг назад:
— Она моя!
Нимфа взглянула на него, и мальчик устыдился своего эгоизма.
— Она заперта, — объяснил он.
— А ты умеешь читать, Атон?
Он хотел объяснить, что заглавные буквы ДЗЛ означают «Древнеземлянская литература», а остальные — его собственное имя в знак того, что книга принадлежит ему. Но когда мальчик встретил ее глубокий молчаливый взгляд, слова застряли в его горле.
— Она заперта.
— Никто не должен знать шифр, — сказала нимфа. — Но я закрою глаза, и ты откроешь ее сам.
Она закрыла глаза, ее черты были спокойны и совершенны, как у изваяния, и Атон, почувствовав, что ему доверяют, нисколько не смутился. Он принялся возиться с замком, набирая недавно выученный набор цифр. Застежка щелкнула и распахнулась, показались тонированные листы.
При этом звуке ее глаза открылись, и взгляд снова упал на него — теплый и ясный, как луч солнца. Мальчик сунул том в ее ждущие руки и со страхом наблюдал, как она перелистывает тонкие страницы.
— Прекрасная книга, Атон! — похвалила она, и он от гордости зарделся. — Ты должен выучить старинный язык — английский, а это нелегко, поскольку символы в нем не всегда соответствуют словам. Они не так ясны, как в галактическом. Как думаешь, сможешь?
— Не знаю.
Она улыбнулась.
— Сможешь, если захочешь, — она нашла какое то место и разгладила лист. — Сейчас ты ребенок, Атон, но эта книга будет для тебя многое значить. Вот как Вордсворт говорит о бессмертии детства:
О радость! В нашем пепле
Жизнь теплится еще,
Природа помнит вечно,
Что мигом утекло.
Атон слушал, не понимая.
— Звучит туманно, — сказала нимфа, — поскольку твои символы не вполне совпадают с символами поэта. Но когда ты начнешь схватывать суть, язык поэзии станет для тебя прямым путем к истине. Ты поймешь его, Атон, вероятно, когда тебе исполнится два раза по семь. Кем, интересно, ты станешь тогда, что будешь делать?
— Я буду выращивать хвеи, — сказал он.
— Расскажи мне о хвеях.
И Атон рассказал о зеленых цветах, растущих на полях в ожидании любви, и о том, что когда человек срывает цветок, тот любит его и остается зеленым, пока человек жив, и не может пережить его отсутствия, и что когда владелец цветка взрослеет и собирается жениться, он отдает хвею своей суженой, и цветок живет, если она любит его, и умирает, если ее любовь неискренна, а если цветок не умирает, они женятся, и муж забирает цветок обратно и никогда уже больше не проверяет ее любовь, и что хвеи растут только на Хвее, планете, названной в их честь, или, возможно, наоборот, и что их рассылают по всему человеческому сектору галактики, потому что люди, где бы они ни жили, хотят знать, что они любимы.
— Верно, — сказала нимфа, когда у мальчика прервалось дыхание. — Любовь — самая мучительная вещь на свете. Но скажи мне, молодой человек, неужели ты в самом деле знаешь, что это такое?
— Нет, — признался он, ибо его красноречивые слова были повторением рассказов взрослых. Он задумался, верно ли он расслышал ее определение любви.
Потом она сказала ему нечто, весьма необычное.
— Посмотри на меня. Посмотри, Атон, и скажи, что я прекрасна.
Мальчик послушно посмотрел ей в лицо, но увидел лишь темно-зеленые глаза и волосы — огонь и дым, горящие и кружащиеся на ветру.
— Да, — сказал он, находя в этом неожиданное удовольствие. — Ты прекрасна, как пламя над водой, когда отец выжигает весной болото.
Нимфа рассмеялась с легким отзвуком недавней музыки, восприняв комплимент буквально.
— Пожалуй, я и в самом деле такова, — согласилась она. Потом протянула руку и подняла холодными пальцами его подбородок, так что он еще раз посмотрел ей в глаза. Воздействие было гипнотическим. — Ты никогда не увидишь такой прекрасной женщины, как я, — сказала она, и он понял, что вынужден ей безусловно поверить и, покуда жив, не сможет оспорить ее слов.
Она отпустила его.
— Скажи, — спросила она, — скажи мне — тебя когда-нибудь целовали?
— Когда к нам в гости приходит моя тетка, она целует меня, — сказал Атон, морща нос.
— Я похожа на твою тетку?
Он посмотрел на нее. В патриархальной генеалогии Хвеи с женщинами почти не считались, а внешность сестер отца была довольно невзрачной.
— Нет.
— Тогда я сейчас поцелую тебя.
Нимфа снова дотронулась пальцами до его подбородка, а другую руку положила на макушку, наклонив голову чуть в сторону. Держа его так, она нежно поцеловала его в губы.
Семилетний Атон не знал, что делать. «Я ничего не ощутил», — говорил он себе впоследствии, вновь и вновь переживая этот миг, но понять это «ничего» он не мог.
— Тебя раньше так целовали?
— Нет.
Она ослепительно улыбнулась.
— Никто, никто не поцелует тебя так… никогда.
Взгляд нимфы упал на крошечное растение у ее ног.
— Оно тоже прекрасно, — сказала она, протягивая к нему руки.
Атон резко заговорил:
— Это же хвея! Дикая хвея.
— Мне не позволено ее сорвать?
— Не позволена, — сказал он, бессознательно подражая ее выбору слов. — Хвея — только для мужчин. Я уже тебе говорил.
Она снова рассмеялась.
— До тех пор, пока они любимы, — она сорвала цветок. — Смотри! Смотри, она не вянет в моей руке. Я даю ее тебе в подарок, и она будет любить тебя и оставаться с тобой, пока ты будешь помнить мою песню.
— Я не знаю твоей песий.
Ока воткнула зеленый стебель ему в волосы.
— Ты должен прийти ко мне еще раз и выучить ее, — руки нимфы легли на плечи мальчика, разворачивая его кругом. — Иди, иди же, не оглядывайся.
Атон пошел, смущенный и восторженный одновременно.
Он вернулся на следующий день, но поляна была пуста. Лесная нимфа исчезла и забрала с собой песню. Он вспоминал ее, пытаясь восстановить мелодию, но возникали лишь мимолетные обрывки. Атон дотронулся до пня, на котором она сидела, желая узнать, сохранилось ли в нем ее тепло. Потом начал сомневаться, существовала ли она вообще, но не смог избавиться от видения нимфы. Она разговаривала с ним, она поцеловала его, она подарила ему хвею и часть песни; воспоминание было необычным, сильным и таинственным.
В последующие дни Атон продолжал посещать поляну в лесу, надеясь найти хоть какой-то намек на музыку. В конце концов он перестал делать это и сдался более унылому миру действительности — почти сдался.
Ближайшие соседи жили в долине, в пяти километрах от них. Они принадлежали к одной из ветвей низкородной Династии Восемьдесят-Первых, которые возделывали неплодородную землю и делали это не слишком усердно. Аврелий никогда о них не вспоминал. Атон не знал об их существовании до тех пор, пока нимфа косвенно не познакомила его с детьми Восемьдесят-Первых.
После того, как и десятое посещение леса ничего не дало, одолеваемый одиночеством Атон вынужден был предположить, что прекрасная женщина ушла навсегда (сделать это было ему легче, чем считать двузначные числа с помощью всего-навсего десяти пальцев), или же начать ее поиски в других местах. Он выбрал последнее. Наверняка она где-то была, и естественно было исследовать длинную равнину, поскольку гулять по горячему черному шоссе ему запрещали. Его тетка всегда прибывала на аэромобиле оттуда, пересекая равнину, и пока он не представлял себе ее местожительство в пространстве, да и не желал его посещать, это прибавило логики его решению.
Вооруженный увесистой ДЗЛ он отправился в путь и зашагал по удивительным полям, мимо извилистых потоков и перелесков. Представший перед ним мир оказался обширнее, чем он предвкушал, но Атон перекладывал тяжелую книгу из руки в руку, иногда отдыхал, приказывал ногам не страшиться немыслимых расстояний и, наконец, оказался у границы Восемьдесят-Первых.
Там он встретил не нимфу, которую искал, а мальчиков-близнецов своего возраста, Лешу и Леню, и их младшую сестренку Любу. Так завязалась дружба, длившаяся ровно семь лет.
— Смотрите, у него хвея! — закричал Леша, заметив целеустремленного путника.
Дети Восемьдесят-Первых окружили Атона, который отреагировал на интерес к его знаку отличия со снисходительной хмуростью.
— А почему у вас нет? — спросил он.
Леня замялся:
— Я пробовал. Она умерла.
— А где ты взял свою? — задал вопрос Леша.
Атон объяснил, что красивая лесная женщина подарила ему цветок на день рождения и что теперь он ее ищет.
— Ну, и врать ты мастер! — завистливо произнес Леня. — А ты можешь сделать бомбу?
— Мы делаем бомбу! — воскликнула маленькая Люба.
Леня хлопнул ее по голой спине.
— Без девчонок, — произнес он. — Это мужское дело.
— Ага, — сказал Леша.
— Ага, — отозвался Атон, хотя бомба была ему неинтересна. — Только мне нужно безопасное место для книги. В ней Словесная Земля[1].
— Это вроде багрового песка? — поинтересовался Леша. — Может, использовать ее для бомбы?
— Нет! Словесная Земля — поэт. Он пишет в рифму о теплом пепле. «О радость! В нашем пепле…»
— Кому это надо? — сказал Леня. — Настоящие мужчины делают бомбы.
Затем они спрятались втроем в укрытии близнецов — скрытой в густом кустарнике землянке возле загона для свиней. Они мастерили бомбу из камней и разноцветного песка. Леня слышал, что смесь серы (которую они узнавали по желтому цвету) и калийной соли взрывается, если бросить ее достаточно сильно. Но почему-то смесь не взрывалась.
— Наверняка из-за соли, — сказал Леня. — Это обычный белый песок. А нам нужна настоящая соль.
Люба, вертевшаяся возле землянки, не упустила благоприятного случая.
— Я могу достать!
Вскоре она вернулась с солонкой, которую стащила из кухни, но не отдавала ее мальчикам до тех пор, пока они не пообещали принять ее в игру. Оставшуюся часть дня она приставала к Атону, порой вызывая у него отвращение. Она была в грязи с ног до головы, а ее длинные черные косы все время лезли в бомбу.
ДВА
— Внизу, его зовут Старшой.
Счетовод сменил тему.
— Я признаю свое поражение и забуду о нем. Но я хочу знать одну вещь, хотя это не совсем мое дело. Готов с тобой обменяться.
Атон понял важность предложения — в таком-то месте, где информация ценится дороже собственности.
— Я тоже хочу кое-что знать, — сказал он. — Честные ответы?
Но тут же понял, что вопрос ошибочный. Человек, мошенничавший с информацией, долго бы здесь не прожил.
— Давай задавать вопросы, — сказал Счетовод. — Сделка заключена.
— Устройство Хтона.
— Причина, по которой ты ее отверг.
Атон с запозданием понял, почему Счетовод оборвал его объяснение. Он не мог допустить свободного знания. Проще сразу же вызвать недоброжелательство, чем потом распутывать клубок. Это был честный человек, в стиле Хтона.
— Ответ может тебе не понравиться, — сказал Атон.
— Я хочу начистоту.
Они переглянулись и кивнули.
— Тебе кажется, здесь слишком тихо? — издалека начал Счетовод. — Не удивительно. Это только часть Хтона — лучшая его часть. Примерные заключенные: безвредные невротики, политические, предсказуемые сумасшедшие. У нас легкая жизнь, потому что мы избраны, знаем друг друга, и мы — высшая инстанция. Но внизу… туда путь есть, а назад нет. Всех, с кем мы не можем справиться, бросают в дыру и забывают о них. Там-то и находится рудник; мы спускаем вниз еду, а они посылают наверх добытые гранаты.
— Тюрьма в тюрьме!
— Верно. Снаружи думают, что мы все — одна большая несчастная семья, занятая драками и добычей. Может, внизу так и есть. Не знаю. Но нам нравится, что здесь тихо, и мы поступаем с шахтой так же, как внешний мир с нами: нет гранатов — нет пищи. Нам первым достается еда; и нам не приходится много работать, разве что для поддержания привычного хода вещей. Мы не можем выбраться — но живем, в общем, неплохо. Порой спускают новичка, вроде тебя, это на время разнообразит жизнь, пока мы не ставим его на место.
— Не выбраться, — сказал Атон.
— Наши пещеры заперты. Это удерживает нас внутри, а чудовищ — снаружи. Внизу… никто не знает, где заканчиваются туннели и что в них.
Неисследованные пещеры! Единственная надежда на побег. Иначе говоря — столкнуться с тюрьмой, которой страшатся самые отпетые заключенные, смешаться с людьми, слишком порочными, чтобы принимать какие-либо нравственные запреты. Ничего другого не оставалось.
— Насчет Кретинки, — сказал Атон, делая свой ход и зная продолжение. — Не при чем ни она, ни ты. Она — славная девушка; я бы овладел ей, если бы мог. Но что-то остановило меня, что-то, с чем мне не совладать.
— Остановило космогарда в такой интересный момент? Странный ты человек! Ты и твоя проклятая книга.
Атон произнес слово, приговорившее его:
— Миньонетка.
Счетовод уставился на него:
— Я слышал об этом. Сказки… ты хочешь сказать, что встречал ее? Они в самом деле существуют?
Атон не ответил. Счетовод отступил.
— Я слышал о том, что они делают. О мужчинах, которые… — его голос, до этого дружелюбный, стал безучастным. — Неприятность в тебе. А я послал к тебе Кретинку.
Счетовод принял решение:
— Я не хочу знать больше. Ты не наш, Пятый. Ты должен спуститься вниз. Меня не волнует, сколько людей ты убьешь: с нами ты не останешься.
Такой реакции Атон и ожидал.
— Никаких убийств, — сказал он. — Я пошел.
$ 381
ОДИН
Хвея была пасторальным миром без пасторальных животных. Ее невысокие горы и тихие долины не требовали борьбы. Постройки не заполняли всю поверхность, лишь несколько угловатых объектов человеческой цивилизации уродовали естественный пейзаж. Население было небольшое и избранное, оно едва бы заполнило самый маленький из городов мегаполисной Земли. Основное занятие было одно, как и предмет экспорта: хвеи.
Маленький мальчик бродил по круговым полям Династии Пятых, стараясь не наступать на зеленые цветы, тянувшиеся к нему. Слишком юный, чтобы их выращивать, он мог быть лишь их другом. Растения вокруг него выступали совокупной личностью, почти осязаемой аурой, которая ласкала его, успокаивала…
Вчера ему исполнилось семь лет, и он все еще благоговел перед этим чудом — очередной год так внезапно свалился на него. На восьмом году жизни планета стала меньше, и он хотел исследовать ее вдоль и поперек и освоить новые измерения.
В руках он нес большой тяжелый предмет — подарок на день рождения. Это была книга в лоснящемся водонепроницаемом переплете, с блестящей металлической застежкой, снабженной цифровым замком. Витиеватые буквы на обложке гласили: ДЗЛ, а ниже от руки было приписано его имя: АТОН ПЯТЫЙ.
Девственный лес Хвеи подступал к самым садам, деревья были менее восприимчивы к настроению человека, чем выращиваемые растения, но так же дружелюбны. Мальчик вошел в тень леса, оглянувшись напоследок на дом своего отца, Аврелия, далеко за полем. Атон постоял у новой садовой беседки, построенной в этом году, застенчиво поглядывая на высокую остроконечную крышу и обдумывая чересчур огромные для него мысли. Потом заглянул за беседку, где горячее черное шоссе извивалось в сторону космопорта — асфальт, ведущий за его мальчишеские горизонты.
В эту минуту задумчивости послышались звуки музыки, несомые слабым ветром, — слишком воздушные, чтобы быть реальными. Мальчик остановился и прислушался, — он поворачивал голову то туда, то сюда, улавливая напев, его музыкальный слух был неразвит, но не поддаться неотразимой красоте мелодии было невозможно.
Песня поднималась и опускалась призрачными завываниями — тончайшая мелодия, исполняемая на каком-то сказочном инструменте. В ней были и трели птиц, и журчание неприметного ручейка, и изящные звуки полузабытых мелодий древних трубадуров. Атону вспомнилась музыка, в которой позднее он узнал «Зеленые рукава» и «Римские фонтаны», а также более старые и новые вещи — и он был очарован.
Песня прервалась незаконченной. Семилетний мальчик забыл обо всех делах, охваченный желанием услышать окончание. Он обязательно должен его услышать.
Волнующая мелодия послышалась опять, и он, прижав к груди огромную книгу, пошел вслед за своим любопытством в лес. Очарование росло, все крепче цепляясь за его разум; прекраснее этой вещи он еще не слышал… Громадные деревья сами, казалось, реагировали на песню, замирая и позволяя ей плыть меж ними. Атон дотрагивался до стволов, храбрился, когда проходил мимо бездонного лесного колодца (он боялся его черной глубины), и шел дальше.
Теперь он различал музыку более отчетливо, но она завела его в незнакомую часть леса. Послышался женский голос, в котором угадывались обертоны обещания и восторга. Ему в контрапункт аккомпанировали изящные арпеджио нежнозвучного струнного инструмента. Женщина пела песню, и смысл едва слышных слов вполне соответствовал настроению леса и дня.
Атон вышел на поляну и заглянул за высокие папоротники, вздымавшиеся вдоль ее края. Здесь он увидел лесную нимфу — молодую женщину такой потрясающей и изысканной красоты, что даже ребенок, едва перешагнувший рубеж семи лет, смог понять, что на его планете подобных ей нет. Завороженный, он смотрел и слушал.
Нимфа почувствовала чужое присутствие в папоротнике и замолчала. «Нет!» — хотелось крикнуть ему, когда песня прервалась посреди припева, но она уже отложила инструмент.
— Подойди ко мне, молодой человек, — сказала нимфа отчетливо, но негромко. Неожиданно обнаруженный, он робко направился к ней.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Атон Пятый, — ответил он, гордый своим звучным именем. — Вчера мне исполнилось семь.
— Семь, — повторила она, заставив его почувствовать, что это и впрямь солидный возраст. — А что ты несешь? — спросила она, дотронувшись до книги и улыбнувшись.
— Это моя книга, — сказал он со скромным тщеславием. — На ней мое имя.
— Можно взглянуть?
Атон сделал шаг назад:
— Она моя!
Нимфа взглянула на него, и мальчик устыдился своего эгоизма.
— Она заперта, — объяснил он.
— А ты умеешь читать, Атон?
Он хотел объяснить, что заглавные буквы ДЗЛ означают «Древнеземлянская литература», а остальные — его собственное имя в знак того, что книга принадлежит ему. Но когда мальчик встретил ее глубокий молчаливый взгляд, слова застряли в его горле.
— Она заперта.
— Никто не должен знать шифр, — сказала нимфа. — Но я закрою глаза, и ты откроешь ее сам.
Она закрыла глаза, ее черты были спокойны и совершенны, как у изваяния, и Атон, почувствовав, что ему доверяют, нисколько не смутился. Он принялся возиться с замком, набирая недавно выученный набор цифр. Застежка щелкнула и распахнулась, показались тонированные листы.
При этом звуке ее глаза открылись, и взгляд снова упал на него — теплый и ясный, как луч солнца. Мальчик сунул том в ее ждущие руки и со страхом наблюдал, как она перелистывает тонкие страницы.
— Прекрасная книга, Атон! — похвалила она, и он от гордости зарделся. — Ты должен выучить старинный язык — английский, а это нелегко, поскольку символы в нем не всегда соответствуют словам. Они не так ясны, как в галактическом. Как думаешь, сможешь?
— Не знаю.
Она улыбнулась.
— Сможешь, если захочешь, — она нашла какое то место и разгладила лист. — Сейчас ты ребенок, Атон, но эта книга будет для тебя многое значить. Вот как Вордсворт говорит о бессмертии детства:
О радость! В нашем пепле
Жизнь теплится еще,
Природа помнит вечно,
Что мигом утекло.
Атон слушал, не понимая.
— Звучит туманно, — сказала нимфа, — поскольку твои символы не вполне совпадают с символами поэта. Но когда ты начнешь схватывать суть, язык поэзии станет для тебя прямым путем к истине. Ты поймешь его, Атон, вероятно, когда тебе исполнится два раза по семь. Кем, интересно, ты станешь тогда, что будешь делать?
— Я буду выращивать хвеи, — сказал он.
— Расскажи мне о хвеях.
И Атон рассказал о зеленых цветах, растущих на полях в ожидании любви, и о том, что когда человек срывает цветок, тот любит его и остается зеленым, пока человек жив, и не может пережить его отсутствия, и что когда владелец цветка взрослеет и собирается жениться, он отдает хвею своей суженой, и цветок живет, если она любит его, и умирает, если ее любовь неискренна, а если цветок не умирает, они женятся, и муж забирает цветок обратно и никогда уже больше не проверяет ее любовь, и что хвеи растут только на Хвее, планете, названной в их честь, или, возможно, наоборот, и что их рассылают по всему человеческому сектору галактики, потому что люди, где бы они ни жили, хотят знать, что они любимы.
— Верно, — сказала нимфа, когда у мальчика прервалось дыхание. — Любовь — самая мучительная вещь на свете. Но скажи мне, молодой человек, неужели ты в самом деле знаешь, что это такое?
— Нет, — признался он, ибо его красноречивые слова были повторением рассказов взрослых. Он задумался, верно ли он расслышал ее определение любви.
Потом она сказала ему нечто, весьма необычное.
— Посмотри на меня. Посмотри, Атон, и скажи, что я прекрасна.
Мальчик послушно посмотрел ей в лицо, но увидел лишь темно-зеленые глаза и волосы — огонь и дым, горящие и кружащиеся на ветру.
— Да, — сказал он, находя в этом неожиданное удовольствие. — Ты прекрасна, как пламя над водой, когда отец выжигает весной болото.
Нимфа рассмеялась с легким отзвуком недавней музыки, восприняв комплимент буквально.
— Пожалуй, я и в самом деле такова, — согласилась она. Потом протянула руку и подняла холодными пальцами его подбородок, так что он еще раз посмотрел ей в глаза. Воздействие было гипнотическим. — Ты никогда не увидишь такой прекрасной женщины, как я, — сказала она, и он понял, что вынужден ей безусловно поверить и, покуда жив, не сможет оспорить ее слов.
Она отпустила его.
— Скажи, — спросила она, — скажи мне — тебя когда-нибудь целовали?
— Когда к нам в гости приходит моя тетка, она целует меня, — сказал Атон, морща нос.
— Я похожа на твою тетку?
Он посмотрел на нее. В патриархальной генеалогии Хвеи с женщинами почти не считались, а внешность сестер отца была довольно невзрачной.
— Нет.
— Тогда я сейчас поцелую тебя.
Нимфа снова дотронулась пальцами до его подбородка, а другую руку положила на макушку, наклонив голову чуть в сторону. Держа его так, она нежно поцеловала его в губы.
Семилетний Атон не знал, что делать. «Я ничего не ощутил», — говорил он себе впоследствии, вновь и вновь переживая этот миг, но понять это «ничего» он не мог.
— Тебя раньше так целовали?
— Нет.
Она ослепительно улыбнулась.
— Никто, никто не поцелует тебя так… никогда.
Взгляд нимфы упал на крошечное растение у ее ног.
— Оно тоже прекрасно, — сказала она, протягивая к нему руки.
Атон резко заговорил:
— Это же хвея! Дикая хвея.
— Мне не позволено ее сорвать?
— Не позволена, — сказал он, бессознательно подражая ее выбору слов. — Хвея — только для мужчин. Я уже тебе говорил.
Она снова рассмеялась.
— До тех пор, пока они любимы, — она сорвала цветок. — Смотри! Смотри, она не вянет в моей руке. Я даю ее тебе в подарок, и она будет любить тебя и оставаться с тобой, пока ты будешь помнить мою песню.
— Я не знаю твоей песий.
Ока воткнула зеленый стебель ему в волосы.
— Ты должен прийти ко мне еще раз и выучить ее, — руки нимфы легли на плечи мальчика, разворачивая его кругом. — Иди, иди же, не оглядывайся.
Атон пошел, смущенный и восторженный одновременно.
Он вернулся на следующий день, но поляна была пуста. Лесная нимфа исчезла и забрала с собой песню. Он вспоминал ее, пытаясь восстановить мелодию, но возникали лишь мимолетные обрывки. Атон дотронулся до пня, на котором она сидела, желая узнать, сохранилось ли в нем ее тепло. Потом начал сомневаться, существовала ли она вообще, но не смог избавиться от видения нимфы. Она разговаривала с ним, она поцеловала его, она подарила ему хвею и часть песни; воспоминание было необычным, сильным и таинственным.
В последующие дни Атон продолжал посещать поляну в лесу, надеясь найти хоть какой-то намек на музыку. В конце концов он перестал делать это и сдался более унылому миру действительности — почти сдался.
Ближайшие соседи жили в долине, в пяти километрах от них. Они принадлежали к одной из ветвей низкородной Династии Восемьдесят-Первых, которые возделывали неплодородную землю и делали это не слишком усердно. Аврелий никогда о них не вспоминал. Атон не знал об их существовании до тех пор, пока нимфа косвенно не познакомила его с детьми Восемьдесят-Первых.
После того, как и десятое посещение леса ничего не дало, одолеваемый одиночеством Атон вынужден был предположить, что прекрасная женщина ушла навсегда (сделать это было ему легче, чем считать двузначные числа с помощью всего-навсего десяти пальцев), или же начать ее поиски в других местах. Он выбрал последнее. Наверняка она где-то была, и естественно было исследовать длинную равнину, поскольку гулять по горячему черному шоссе ему запрещали. Его тетка всегда прибывала на аэромобиле оттуда, пересекая равнину, и пока он не представлял себе ее местожительство в пространстве, да и не желал его посещать, это прибавило логики его решению.
Вооруженный увесистой ДЗЛ он отправился в путь и зашагал по удивительным полям, мимо извилистых потоков и перелесков. Представший перед ним мир оказался обширнее, чем он предвкушал, но Атон перекладывал тяжелую книгу из руки в руку, иногда отдыхал, приказывал ногам не страшиться немыслимых расстояний и, наконец, оказался у границы Восемьдесят-Первых.
Там он встретил не нимфу, которую искал, а мальчиков-близнецов своего возраста, Лешу и Леню, и их младшую сестренку Любу. Так завязалась дружба, длившаяся ровно семь лет.
— Смотрите, у него хвея! — закричал Леша, заметив целеустремленного путника.
Дети Восемьдесят-Первых окружили Атона, который отреагировал на интерес к его знаку отличия со снисходительной хмуростью.
— А почему у вас нет? — спросил он.
Леня замялся:
— Я пробовал. Она умерла.
— А где ты взял свою? — задал вопрос Леша.
Атон объяснил, что красивая лесная женщина подарила ему цветок на день рождения и что теперь он ее ищет.
— Ну, и врать ты мастер! — завистливо произнес Леня. — А ты можешь сделать бомбу?
— Мы делаем бомбу! — воскликнула маленькая Люба.
Леня хлопнул ее по голой спине.
— Без девчонок, — произнес он. — Это мужское дело.
— Ага, — сказал Леша.
— Ага, — отозвался Атон, хотя бомба была ему неинтересна. — Только мне нужно безопасное место для книги. В ней Словесная Земля[1].
— Это вроде багрового песка? — поинтересовался Леша. — Может, использовать ее для бомбы?
— Нет! Словесная Земля — поэт. Он пишет в рифму о теплом пепле. «О радость! В нашем пепле…»
— Кому это надо? — сказал Леня. — Настоящие мужчины делают бомбы.
Затем они спрятались втроем в укрытии близнецов — скрытой в густом кустарнике землянке возле загона для свиней. Они мастерили бомбу из камней и разноцветного песка. Леня слышал, что смесь серы (которую они узнавали по желтому цвету) и калийной соли взрывается, если бросить ее достаточно сильно. Но почему-то смесь не взрывалась.
— Наверняка из-за соли, — сказал Леня. — Это обычный белый песок. А нам нужна настоящая соль.
Люба, вертевшаяся возле землянки, не упустила благоприятного случая.
— Я могу достать!
Вскоре она вернулась с солонкой, которую стащила из кухни, но не отдавала ее мальчикам до тех пор, пока они не пообещали принять ее в игру. Оставшуюся часть дня она приставала к Атону, порой вызывая у него отвращение. Она была в грязи с ног до головы, а ее длинные черные косы все время лезли в бомбу.
ДВА
Прошли годы. Началось обучение. Атон узнал об истории и обычаях своей планеты и о великой Династии Пятых. Он научился читать на трудном древнем языке и с изумлением пробирался сквозь огромный текст ДЗЛ. Считал он теперь куда дальше, чем до десяти, и производил с числами разные действия. Он знал К-шкалу температур и $-шкалу времени. Он начал долгое ученичество в хвееведении.
Свое свободное время, теперь более редкое, Атон проводил, в основном, на хуторе Восемьдесят-Первых. Мальчишки бросили заниматься бомбой и перешли к другим затеям. Лешу и Леню не обязывали получать объем знаний, требуемый от сына Пятого, и учеба у них шла гораздо легче. Люба никогда не отказывалась от своей привязанности к Атону. Близнецы же то и дело его дразнили "Поцелуй ее, и она принесет соли. Крепкой соли". Но он воспринимал Любу как сестру, которой у него никогда не было, и довольствовался тем, что дергал ее за косы, достаточно сильно, впрочем, чтобы она вела себя как следует. А время неуловимо воздействовало на всех.
Выращивание нежных зеленых цветов представляло собой сложное дело: смесь науки, искусства и характера. Вскоре стало очевидно, что у Атона к этому призвание. Растения, за которыми он ухаживал, были крупнее и красивее остальных, а его опытные участки цвели вовсю. Будущее хвеевода казалось ему гарантированным.
Был и другой варианта профессия механика. Атон научился управлять аэромобилем Пятых, точно определяя координаты планеты на географическом нониусе машины. Локационная сетка была размечена в стандартных единицах для восточного склонения и нордовой разности широт с наложенной нониусной шкалой, выводящей из фокуса все, кроме правильного показания. Здесь Атон столкнулся с безмерными трудностями. Ему, похоже, не хватало тяги к механике, по крайней мере, в таком возрасте. «Только не ходи на Флот, — предупреждал домашний учитель. — Там из тебя обязательно сделают машиниста. У них жуткая способность выбирать для работы совершенно не тех людей». Но, освоив технику, Атон начал уважать ее. Что-то радостное было в мгновенном фокусировании после нескончаемых попыток.
"Вероятно, — думал он, — красоту фокусирования можно оценить только потому, что она возникает после борьбы".
Одно продолжало затуманивать выбор судьбы: не покидающий его образ лесной нимфы. Пока оставалась эта тайна, Атон не мог верить в себя вполне. Когда он, обливаясь потом под жарким солнцем, работал в поле на прополке сорняков (он думал, что это крелль, хотя крелль намного опаснее), прерванная песня звучала в его голове — настойчивая и мучительная. Откуда пришла нимфа? Зачем? Что она хотела от маленького мальчика?
Постепенно возраст смазал воспоминание. Оставалось лишь ядро неудовлетворения, придававшее Атону чуть неуравновешенности и заставлявшее гадать, правда ли, что жизнь в роли хвеевода — лучшая из возможных? Однако что еще могло быть?
Ему исполнилось четырнадцать лет. Он пересаживал саженцы хвей возле границы усадьбы, когда издали послышалась знакомая мелодия. Руки у него задрожали. Неужели она… неужели она вернулась наконец на поляну?
Он оставил цветы и то бегом, то сдерживая себя последовал за волшебным звуком. Возбуждение бурлило в нем, пока он кружил по лесу у заброшенного колодца. Неужели это нимфа? Неужели она зовет его?
Атон пришел на поляну, не изменившуюся, если верить его памяти, за семь лет. Нимфа была там! Она была там, она сидела и пела; ее легкие пальцы перебирали струны маленького инструмента — иномирянской шестиструнной лютни — которая звучала воистину завораживающе. Прежний образ в душе Атона побледнел перед действительностью. Лес, поляна, даже воздух вокруг были прекрасны.
Он стоял на краю поляны, впитывая ее присутствие. Казалось, лишь мгновение прошло с тех пор, как он стоял здесь впервые; время одинокой мечты — мгновение и вечность. Она не изменилась — он же повзрослел на семь лет. И теперь он видел не только то, что видел семилетним ребенком.
На ней было полупрозрачное в лучах солнца светло-зеленое платье со шнуровкой на лифе — на Хвее таких не носили. Ее лицо, бледное и чистое, обрамляли великолепные волосы — поток темно-красного и иссиня-черного в обворожительном союзе. В фигуре была изящная цельность — не чувственная, не хрупкая. Ее внешность являла собой соединение противоположностей, о поиске которого Атон никогда сознательно не думал. Огонь и вода, обычные враги, совмещались здесь в резком фокусе, наподобие пересечения шкал нониуса.
Атон стоял словно в трансе и в восторге от этого зрелища забыл о времени и о себе.
Нимфа, как и раньше, заметила его и оборвала песню.
— Атон, Атон, иди ко мне!
Она его узнала? Подросток стоял перед прекрасной женщиной смущенный, зардевшийся от первых неловких мужских побуждений. Она была желанием мужчины, ее присутствие делало его большим и грубым, Атон ощущал на своих ладонях землю, а на рубахе — пот. Он не мог остаться, он не мог уйти.
— Четырнадцать, — сказала она, вкладывая в это слово некое волшебство. — Четырнадцать. Ты уже выше меня. — Она поднялась, распускаясь как цветок, чтобы подтвердить, что это правда. — И носишь мою хвею, — продолжала она, протягивая руку к его волосам. Цветок лег на ее ладонь, зеленые лепестки были темнее платья. — Ты подаришь ее мне, Атон?
Он молча таращил глаза, не в силах воспринять вопрос.
— Еще рано, слишком рано, — сказала она. — Я не возьму ее, Атон. Не сейчас. — Она заметила его обветренные пустые руки. — А где же твоя книга?
— Я работал в поле…
— Ах, да, — подхватила она, покачивая в руках хвею. — Тебе два раза по семь, и ты теперь хвеевод. А помнишь ли ты…
— «Указания на бессмертие» Вильяма Вордсворта, — выпалил он, пораженный своим громким голосом.
Она схватила его за руку, сжала ее.
— Не забывай никогда, Атон, как чудно быть ребенком. В тебе есть та бессмертная частица света, тот луч солнца, в честь которого тебя назвали. Ты должен лелеять эту искру и никогда не давать ей погаснуть, независимо от своего возраста.
— Да, — сказал он, не в силах сказать ничего больше.
Нимфа поднесла хвею к щеке.
— Скажи мне, скажи снова, Атон, — разве я не прекрасна?
Он заглянул в черно-зеленую глубину ее глаз и растерялся.
— Да, — сказал он. — Лесной пожар и тихий омут. Ты топишь меня в огне…
Ее смех был отзвуком горящих свечей и лесных потоков.
— Неужели я так опасна?
«Неотразимое создание, — подумал он. — Ты играешь мной, а я беспомощен».
Подойдя к нему вплотную, нимфа подняла руки, чтобы поправить хвею в его волосах. Легкий запах ее тела одурманил его. Она — вневременна, она — совершенство.
— Ты не нашел ни одной женщины, которая сравнилась бы со мной, — проговорила она.
Спорить было бесполезно: даже ее тщеславие восхитительно. Ни одна смертная не могла соперничать с ее великолепием.
— Ты не должен меня забывать, — сказала она. — Я поцелую тебя еще раз.
Атон стоял, опустив руки, прикованный к земле, побаиваясь, что если пошевелит хоть одним мускулом, то упадет. Лесная женщина взяла его холодными пальцами за локти; слабое прикосновение вызвало в нем дрожь — от напряженных плеч до сжатых кулаков. Она потянулась губами, приводя его в радостный восторг. Поцелуй: желание и досада захлестнули его душу.
Тончайшая паутина опутала все его тело. Лишь голос сохранил свою волю.
Свое свободное время, теперь более редкое, Атон проводил, в основном, на хуторе Восемьдесят-Первых. Мальчишки бросили заниматься бомбой и перешли к другим затеям. Лешу и Леню не обязывали получать объем знаний, требуемый от сына Пятого, и учеба у них шла гораздо легче. Люба никогда не отказывалась от своей привязанности к Атону. Близнецы же то и дело его дразнили "Поцелуй ее, и она принесет соли. Крепкой соли". Но он воспринимал Любу как сестру, которой у него никогда не было, и довольствовался тем, что дергал ее за косы, достаточно сильно, впрочем, чтобы она вела себя как следует. А время неуловимо воздействовало на всех.
Выращивание нежных зеленых цветов представляло собой сложное дело: смесь науки, искусства и характера. Вскоре стало очевидно, что у Атона к этому призвание. Растения, за которыми он ухаживал, были крупнее и красивее остальных, а его опытные участки цвели вовсю. Будущее хвеевода казалось ему гарантированным.
Был и другой варианта профессия механика. Атон научился управлять аэромобилем Пятых, точно определяя координаты планеты на географическом нониусе машины. Локационная сетка была размечена в стандартных единицах для восточного склонения и нордовой разности широт с наложенной нониусной шкалой, выводящей из фокуса все, кроме правильного показания. Здесь Атон столкнулся с безмерными трудностями. Ему, похоже, не хватало тяги к механике, по крайней мере, в таком возрасте. «Только не ходи на Флот, — предупреждал домашний учитель. — Там из тебя обязательно сделают машиниста. У них жуткая способность выбирать для работы совершенно не тех людей». Но, освоив технику, Атон начал уважать ее. Что-то радостное было в мгновенном фокусировании после нескончаемых попыток.
"Вероятно, — думал он, — красоту фокусирования можно оценить только потому, что она возникает после борьбы".
Одно продолжало затуманивать выбор судьбы: не покидающий его образ лесной нимфы. Пока оставалась эта тайна, Атон не мог верить в себя вполне. Когда он, обливаясь потом под жарким солнцем, работал в поле на прополке сорняков (он думал, что это крелль, хотя крелль намного опаснее), прерванная песня звучала в его голове — настойчивая и мучительная. Откуда пришла нимфа? Зачем? Что она хотела от маленького мальчика?
Постепенно возраст смазал воспоминание. Оставалось лишь ядро неудовлетворения, придававшее Атону чуть неуравновешенности и заставлявшее гадать, правда ли, что жизнь в роли хвеевода — лучшая из возможных? Однако что еще могло быть?
Ему исполнилось четырнадцать лет. Он пересаживал саженцы хвей возле границы усадьбы, когда издали послышалась знакомая мелодия. Руки у него задрожали. Неужели она… неужели она вернулась наконец на поляну?
Он оставил цветы и то бегом, то сдерживая себя последовал за волшебным звуком. Возбуждение бурлило в нем, пока он кружил по лесу у заброшенного колодца. Неужели это нимфа? Неужели она зовет его?
Атон пришел на поляну, не изменившуюся, если верить его памяти, за семь лет. Нимфа была там! Она была там, она сидела и пела; ее легкие пальцы перебирали струны маленького инструмента — иномирянской шестиструнной лютни — которая звучала воистину завораживающе. Прежний образ в душе Атона побледнел перед действительностью. Лес, поляна, даже воздух вокруг были прекрасны.
Он стоял на краю поляны, впитывая ее присутствие. Казалось, лишь мгновение прошло с тех пор, как он стоял здесь впервые; время одинокой мечты — мгновение и вечность. Она не изменилась — он же повзрослел на семь лет. И теперь он видел не только то, что видел семилетним ребенком.
На ней было полупрозрачное в лучах солнца светло-зеленое платье со шнуровкой на лифе — на Хвее таких не носили. Ее лицо, бледное и чистое, обрамляли великолепные волосы — поток темно-красного и иссиня-черного в обворожительном союзе. В фигуре была изящная цельность — не чувственная, не хрупкая. Ее внешность являла собой соединение противоположностей, о поиске которого Атон никогда сознательно не думал. Огонь и вода, обычные враги, совмещались здесь в резком фокусе, наподобие пересечения шкал нониуса.
Атон стоял словно в трансе и в восторге от этого зрелища забыл о времени и о себе.
Нимфа, как и раньше, заметила его и оборвала песню.
— Атон, Атон, иди ко мне!
Она его узнала? Подросток стоял перед прекрасной женщиной смущенный, зардевшийся от первых неловких мужских побуждений. Она была желанием мужчины, ее присутствие делало его большим и грубым, Атон ощущал на своих ладонях землю, а на рубахе — пот. Он не мог остаться, он не мог уйти.
— Четырнадцать, — сказала она, вкладывая в это слово некое волшебство. — Четырнадцать. Ты уже выше меня. — Она поднялась, распускаясь как цветок, чтобы подтвердить, что это правда. — И носишь мою хвею, — продолжала она, протягивая руку к его волосам. Цветок лег на ее ладонь, зеленые лепестки были темнее платья. — Ты подаришь ее мне, Атон?
Он молча таращил глаза, не в силах воспринять вопрос.
— Еще рано, слишком рано, — сказала она. — Я не возьму ее, Атон. Не сейчас. — Она заметила его обветренные пустые руки. — А где же твоя книга?
— Я работал в поле…
— Ах, да, — подхватила она, покачивая в руках хвею. — Тебе два раза по семь, и ты теперь хвеевод. А помнишь ли ты…
— «Указания на бессмертие» Вильяма Вордсворта, — выпалил он, пораженный своим громким голосом.
Она схватила его за руку, сжала ее.
— Не забывай никогда, Атон, как чудно быть ребенком. В тебе есть та бессмертная частица света, тот луч солнца, в честь которого тебя назвали. Ты должен лелеять эту искру и никогда не давать ей погаснуть, независимо от своего возраста.
— Да, — сказал он, не в силах сказать ничего больше.
Нимфа поднесла хвею к щеке.
— Скажи мне, скажи снова, Атон, — разве я не прекрасна?
Он заглянул в черно-зеленую глубину ее глаз и растерялся.
— Да, — сказал он. — Лесной пожар и тихий омут. Ты топишь меня в огне…
Ее смех был отзвуком горящих свечей и лесных потоков.
— Неужели я так опасна?
«Неотразимое создание, — подумал он. — Ты играешь мной, а я беспомощен».
Подойдя к нему вплотную, нимфа подняла руки, чтобы поправить хвею в его волосах. Легкий запах ее тела одурманил его. Она — вневременна, она — совершенство.
— Ты не нашел ни одной женщины, которая сравнилась бы со мной, — проговорила она.
Спорить было бесполезно: даже ее тщеславие восхитительно. Ни одна смертная не могла соперничать с ее великолепием.
— Ты не должен меня забывать, — сказала она. — Я поцелую тебя еще раз.
Атон стоял, опустив руки, прикованный к земле, побаиваясь, что если пошевелит хоть одним мускулом, то упадет. Лесная женщина взяла его холодными пальцами за локти; слабое прикосновение вызвало в нем дрожь — от напряженных плеч до сжатых кулаков. Она потянулась губами, приводя его в радостный восторг. Поцелуй: желание и досада захлестнули его душу.
Тончайшая паутина опутала все его тело. Лишь голос сохранил свою волю.