Страница:
— Король Громден хороший человек. Он не стал бы... с демонессой...
Панихида мрачно усмехнулась:
— Мне ли не знать своего отца, он и вправду очень хороший человек. Но именно хорошие люди чаще всего оказываются наивными, а потому уязвимыми. Я много размышляла об обстоятельствах своего рождения и, кажется, кое-что поняла. Надо иметь в виду, что, выходя замуж, королева была уже далеко не во цвете юности, а особой красотой она и вовсе никогда не отличалась. Громден, мужчина видный и крепкий, женился на ней исключительно из политических соображений — этот брак должен был способствовать единению Ксанфа. Королева происходила из обитающего далеко на юге племени оголтелых извергов, славящихся своим умением, оголив тело, извергать страшные проклятия. Изверги — самые настоящие люди, просто до этого брака они жили сами по себе. Женитьба короля должна была привязать их к замку Ругна и укрепить трон. Отец старался ради блага Ксанфа. Но королева оказалась бесплодной, да и вообще не испытывала ни малейшего интереса к аистам.
Я хмыкнул.
— Вижу, тебе кое-что известно насчет аистов. Тогда ты, наверное, знаешь, что они не выбирают пары, которым доставляют младенцев, а только выполняют заказы — если они правильно оформлены. Таков принятый у них порядок.
— Порядок у них еще тот. Скажем, как бы ни старался мужчина, посылая аисту заявку, тот все равно доставит ребенка женщине. Ну разве это справедливо?
Панихида рассмеялась:
— И в жизни, и в магии многое несправедливо, варвар. Так вот, чтобы обзавестись ребеночком, король должен был вызвать аиста с другой женщиной. Думаю, именно это было у него на уме, когда к нему заявилась коварная демонесса. Может, конечно, и что-нибудь другое — кто знает, что может взбрести в голову мужчине, — но мне хочется верить, что он просто хотел иметь ребенка. Меня.
— Конечно! — пылко воскликнул я. — Так оно и было. А теперь король хочет, чтобы ты вернулась домой. Наверное, поэтому он и согласился на...
— И уж конечно, он не догадывался об истинной природе моей матушки. Знаешь небось, что демоны способны принимать любое обличье. Вот она и обернулась самой прекрасной женщиной, какую только можно представить, с черными, как ночь, глазами и волосами, с великолепной фигурой...
— Совсем как ты.
— Помолчи, недоумок! Моя мать была ужасным созданием. Демоны бездушны — человеческие ценности им чужды, а человеческие страсти смешны. Она хотела сделать гадость всему людскому роду и с этой целью решила скомпрометировать и унизить короля Ксанфа. Превратившись в красавицу, она явилась в замок, имея при себе три короба вранья, и полностью использовала их содержимое. Сочинила душещипательную историю о том, как ее, бедняжечку, ни за что ни про что выгнали из дому и как она нуждается в защите и покровительстве. Ну а оставшись с королем наедине, она... убедила его помочь ей вызвать аиста. Убедившись, что аист заявку получил, демонесса расхохоталась, приняла облик обыкновенского чудища, именуемого то ли крокогатор, то ли крокодил, это чтобы у Громдена не оставалось никаких иллюзий, и растворилась в воздухе. Поняв, что он имел дело с демонессой, король ужаснулся, но было уже поздно.
— Бедный король Громлен, — с искренним сочувствием промолвил я.
— Но этим дело не ограничилось. Как только аист произвел доставку, матушка сочла необходимым сообщить о прегрешении короля всем обитателям замка Ругна. С этой целью она заявилась в пиршественный зал, когда король вместе со всеми придворными, которых тогда был полон двор, сидел за обедом, позвала меня и возгласила: «Вот твое незаконнорожденное дитя, распутный король Громден! Посмеешь ли ты отвергнуть ребенка?» Король, при всех его слабостях, был человеком честным и добрым, а потому никак не мог отказаться от родной дочери и оставить ее во власти демонессы. Таким образом он признал факт супружеской неверности, что не лучшим образом сказалось на его авторитете. Добившись чего хотела, моя матушка растворилась в воздухе, и лишь ее злобный смех еще долго наполнял пиршественный зал замка. Репутация короля была подорвана, королева не желала больше иметь с ним дела, а придворные начали один за другим покидать замок. У каждого находились важные дела в каком-нибудь другом месте, а мой отец в сложившихся обстоятельствах никому не мог сказать «нет». Жестокая ложь сделала его бессильным. Когда королева прокляла меня, в замке оставалось меньше дюжины человек.
— Сейчас и того меньше, — заметил я.
— Остались только самые верные, — с кривой усмешкой промолвила Панихида, — а таких всегда немного. В некотором отношении люди похожи на демонов, однако они медлительны и склонны в конце концов прощать, тогда как демоны действуют молниеносно и беспощадно. Я бы очень хотела быть рядом со своим отцом, хотела бы поддержать его в трудную минуту, но не могу. Проклятие не позволяет. — Она покачала головой, словно желая отогнать невеселые мысли. — Надеюсь, теперь ты понял, как обстоят дела. Мачеху я не виню. Сам факт моего существования служил постоянным напоминанием о королевском грешке. Отец никогда и словом не упомянул о моем происхождении, зато все вокруг только об этом и судачили. Он совершил ошибку, но его судили как за преступление. Люди... — Она помедлила, унимая порыв негодования, а потом продолжила:
— Люди жестоки и несправедливы. Я не слишком высокого мнения о роде человеческом.
— У варваров все обстоит иначе. Мы никогда...
— В таких обстоятельствах королю было трудно управлять страной. Королева на любила его, но она понимала, как важно сохранить единство Ксанфа. Мое пребывание в замке Ругна ставило благополучие государства под угрозу, но мачеха знала, что отец ни за сто не согласится отослать меня прочь. Ее проклятие было продиктовано не столько личными, сколько политическими соображениями. Кроме того, оно позволило мне уразуметь, какую опасность я представляю для Ксанфа. Все стало ясно, просто и наглядно: ежели я предназначена для того, чтобы погубить государство, то почему бы мне не начать с разрушение столицы? Королева была тысячу раз права, и за эту правоту я ненавижу ее еще больше. Так и получилось, что я покинула замок Ругна, чтобы никогда туда не возвращаться.
Признаюсь, ее рассказ произвел на меня немалое впечатление, однако у меня оставались некоторые подозрения.
— Ты, кажется, говорила, будто она ревновала.
— Ну... это тоже правда. До всей этой истории с демонессой и моим рождением она жила с королем не то чтобы душа в душу, но спокойно и мирно. Я не стала бы утверждать, будто у нее не было никаких достоинств. Но с моим появлением все изменилось — меня король любил, а ее нет. Я была красива, а она нет. Это злило королеву, хотя я никогда не умышляла ничего дурного. Она подчеркнуто не желала иметь со мной ничего общего, так что у меня не было ни родной матери, ни приемной. В этом смысле она разделяет часть вины — все причастные к этой истории так или иначе проявили себя не лучшим образом. Но в одном королева была права — меня следовало удалить из столицы во что бы то ни стало.
— Ладно, тебя она удалила. Но раз ты все равно не могла вернуться, к чему было проклинать еще и короля?
— На сей счет я несколько... преувеличила. Отец никогда не понимал, почему я ушла, и не желал слышать обо мне ничего дурного. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы я стала королевой. Мне-то было понятно, что это невозможно, но он отметал любые доводы. Ни в каком проклятье не было ни малейшей нужды. Он отказывался — и отказывается по сей день — признавать, что мое присутствие может повредить замку Ругна в каком бы то ни было смысле, хоть в физическом, хоть в политическом. Для него я была и остаюсь любимой маленькой дочуркой.
Что ж, это во всяком случае было понятно. Я знал, как некоторые папаши сходят с ума по своим дочуркам. Сам бы, наверное, был таким, представься мне случай.
— Ну а сама-то ты как...
— Проклятие! — вспыхнула она. — Я же наполовину демон. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Я пожал плечами:
— Это значит, что ты полукровка. Эка невидаль. Ксанф полон полукровок. Довольно скоро аист доставит одной эльфессе младенца, который будет наполовину человеком...
— Дурак, это значит, что у меня нет души! — В ее голосе звучал гнев отчаяния.
— С чего ты взяла? Я, конечно, не особо разбираюсь в душах, но насколько я понимаю, у большинства людей они имеются. А поскольку твой отец человек, и человек душевный...
— Ежели один из родителей человек, ребенок может появиться на свет с душой, но это еще не значит, что так оно и будет. Возможно, такой шанс имелся бы и у меня, будь я дочерью демона и обычной женщины. Помнишь, ты сам сетовал на то, что аисты доставляют младенцев только женщинам? Меня доставили демонессе, а не человеку, и потому я не получила души. — Голос ее звучал ровно и холодно.
Весь этот разговор о наследовании признаков по той или иной линии не мог оставить меня равнодушным в связи с ожидавшейся доставкой маленького полукровки в эльфийскому вязу.
— Мне все-таки непонятно, откуда такая уверенность.
— Сам подумай, будь у меня душа, стала бы я убивать путника?
Я подумал. А подумав, ответил:
— Я человек. Душа у меня есть. Но ежели какой путник на меня нападет, я могу его убить. Варвар-воитель живет своим мечом, а убивает он или нет, зависит от обстоятельств. Во время войны...
— При чем тут война, кретин? Ты явился ко мне раненым, считай, полумертвым, а я отравила тебя и спихнула в Провал.
— Но ведь ты об этом пожалела.
— Великое дело! Я пожалела и о том, что ты вернулся.
— Но у демонов нет совести, — возразил я, — стало быть, она не могут на и о чем жалеть.
— Ошибаешься, невежда. Очень даже могут, ежели их козни не удаются. Как, например, моя попытка покончить с тобой. Мне вообще жаль, что ты взялся за это нехорошее дело.
— Однако о том, что тебе пришлось меня убить, ты сожалела задолго до того, как узнала о моей способности воскресать. Думаешь, я не слышал, что ты говорила как раз перед моей смертью?
— Да мало ли что я говорила, — буркнула она раздраженно и в то же время с некоторым удовлетворением. — Демоны, знаешь ли, по природе лживы — эту черту я унаследовала от матушки. Ложь, причем жестокая и коварная, — моя любимая забава. "Так что советую тебе не верить ни одному моему слову.
Доводы Панихиды показались мне довольно путаными, однако определенный резон в них имелся. Человек, уверяющий в своей приверженности правде, вполне может оказаться лжецом, но если он сам называет себя лжецом, его слова могут оказаться правдивыми. Истинный правдолюб не может назвать себя лжецом, ибо тем самым солжет. Лжец, со своей стороны, не может лгать беспрерывно, ведь в этом случае лживость его станет очевидной и ложь перестанет достигать своей цели. Люди просто-напросто начнут истолковывать все им сказанное с противоположном смысле. Сам бы я до всего этого, наверное, никогда не додумался, спасибо, волшебник Инь растолковал что к чему. Следуя этой логике, я мог поверить признанию Панихиды в ее природной лживости, одновременно соглашаясь и с тем, что ни единому ее слову верить нельзя.
— Может, все и так, — проворчал я, путаясь в собственных рассуждениях, — но из этого не следует, что у тебя нет души. Некоторые люди вроде волшебника Яна являются отъявленными лжецами. Ты несомненно в большей степени человек, чем демонесса...
— Нет! Я не могу любить!
— А вот теперь ты наверняка лжешь. Как насчет твоего отца? Ты вроде говорила, что любишь его.
— Я лгала, — проворчала она без особой уверенности.
— Не верю. Думаю, лжешь ты именно сейчас. А раз ты можешь любить, стало быть, у тебя есть и...
— Ты дурак. Только дурак может мне верить.
— Тогда скажи, почему тебя так заботит, что станет с королем или с замком Ругна? Что мешает тебе спокойненько прогуляться со мной туда да посмеяться, глядя как замок раскатится по камушкам? С чего бы это бездушному существу заботиться о благоденствии Ксанфа?
Панихида одарила меня взглядом, в котором досада странным образом соседствовала с облегчением, но промолчала. Я был удовлетворен, — может, она и лгунья, но никакая не демонесса. Одно то, с каким воодушевлением она пыталась убедить меня в своей бездушии, доказывало ее одушевленность.
Придя к выводу, что с ее душой все в порядке, я задумался о своей. Ведь если она сказала правду насчет проклятия, ей действительно нельзя возвращаться в замок. Чтобы выполнить свое задание, я должен верить, что она лжет, как оно скорее всего и есть. Надо думать, она просто не желает выходить замуж за Иня. Конечно, нельзя винить молодую девушку за то, что она хочет сама устроить свою судьбу, а не жить по чужой указке. Я и сам такой. Однако девичьи капризы не могут быть основанием для того, чтобы варвар-воитель отступил от своего слова.
Разумеется, многие мои рассуждения были глупы и наивны, но тогда они казались мне весьма разумными.
Мы двинулись дальше, и через некоторое время местность вокруг изменилась. Деревья почти исчезли, кусты попадались редко, а почва стала песчаной.
— Нам здесь не пройти, — заявила Панихида.
— Это еще почему?
— Потому что это тягучие пески. Я знаю здешние места.
— Пески как пески, ничего особенного, — храбро заявил я, не желая признаваться, что отродясь не слыхал о тягучих песках и понятия не имею, что это такое.
Песчаные островки становились все больше и больше, пока не слились друг с другом, — под ногами не осталось ни травинки, ни камня. Но стоило нам с Пукой ступить на песок, как наше движение замедлилось. Каждый шаг, как бы мы ни торопились, растягивался надолго. Двигаться с нормальной скоростью мы не могли.
— Это еще что такое? — удивился я.
— Тягучие пески, — ответила Панихида. — Я же предупреждала, здесь не пройти.
Теперь я понял, что эти пески обладают способностью тянуть время. Растягивают так, что оно оказывается куда более долгим, чем должно быть. К счастью, полоса песка перед нами была не слишком широкой, так что после утомительного перехода мы с Пукой выбрались на твердую почву и продолжили путь в нормальном темпе. Однако ушли недалеко, ибо довольно скоро уткнулись в сплошную песчаную пустыню, пересекать которую пришлось бы целую вечность. Следовало идти в обход, а поскольку путь на север преграждал Провал, нам оставалась одна дорога — на юг, к видневшемуся вдали горному склону.
Мы направились туда, петляя между вкраплениями тягучего песка. Узкая песчаная полоса пролегала возле самого склона, и мы решили ее перескочить. Пук прыгнул — и словно завис в воздухе. Казалось, он плывет, а не летит, ибо прыжок продолжался около минуты. Я прыгнул следом — с тем же результатом. Тягучие пески воздействовали не только на тех, кто с ними соприкасался. Они тянули время и над своей поверхностью.
— Не думай, что ты уже одолел преграды, — сказала Панихида, когда мы приземлились наконец на другой стороне. — Посмотрим, как ты запоешь, когда столкнешься с бегучими песками.
— Преодолею и их, — горделиво заявил я, полагая, что ежели они зовутся бегучими, то скорее всего ускоряют бег времени.
— Ну-ну. Ладно, делай что хочешь.
— Имей в виду, — предупредил я, — все, что случится с Пуком, случится и с тобой.
— Подумаешь, напугал. Лучше смерть, чем та участь, на которую ты меня обрекаешь.
Оставив пески позади, мы двинулись по пологому склону. Дело пошло быстрее, однако уже близились сумерки, так что пришлось сделать привал. К счастью, поблизости оказалась облепиховая сосна, которую буквально облепили всяческие вкусности. А соснуть под сосной, подкрепившись на сон грядущий, — самое милое дело. Я развязал Панихиде ноги и помог ей слезть с коня, однако благодарности не последовало.
— Как, по-твоему, я буду есть — и наоборот — со связанными руками?
— Что наоборот?
— То самое, олух. Я сделаю это за деревом.
— Ох, вот уж и вправду олух. — Пристыженный до крайности, я развязал ей руки. — Иди. Только дай слово, что не попытаешься бежать.
— Конечно, даже не подумаю, — заверила меня Панихида, растирая запястья.
Потом она удалилась за дерево, а я подтянул к себе нижнюю ветку и принялся отлеплять облепившую ее снедь. Чего там только не было — и шоколадные шишки, и сахарные головы, каждая из которых норовила показать мне язык, и разряженные картофелины в щеголеватых мундирах, и солонки с солью земли, чтобы эти картофелины посолить, и птица сазан, и рыба фазан, и чудесный хрен, оказавшийся даже слаще великолепной редьки. Всего и не перечислишь. Увлекшись едой, я не сразу обратил внимание на долгое отсутствие Панихиды. Пойти и посмотреть мне было неловко — мало ли что могло ее задержать. Вместо того я громко, с расстановкой позвал:
— Па-ни-хи-да! Эй, как дела? Не пора ли назад?
Ответа не последовало. Встревожившись, я поспешил за дерево. Конечно же, Панихида исчезла. Я опять остался в дураках. Впрочем, отчаиваться не стоило. По горячему следу я мог узнать ее путь до самого подножия склона, а дальше начинались тягучие пески.
Но вблизи от дерева не оказалось ни следа. Неужто он уже простыл? Трудно поверить, чтобы молодая женщина сумела так быстро остудить след, что его невозможно обнаружить. Но тут я вспомнил, что еще могу воспользоваться стрелкой белого компаса, настроил ее и увидел, что она указывает наверх. Я улыбнулся. Ничего не скажешь, ловко придумано. Забраться на дерево, дождаться, когда пустоголовый варвар отправится на поиски, а как только он уберется подальше, слезай себе да ступай куда хочешь, не опасаясь преследования. Не берусь судить, как там у демонесс-полукровок обстоят дела с душой, но с умом у них явно все в порядке.
Ну что ж, решил я, поиграем. Придется соснуть не под сосной, а на сосне. Вскарабкавшись на дерево, я удобно устроился на толстом нижнем суку и спокойно уснул.
Примерно через час послышался шорох — Панихида спускалась вниз. Она надеялась тихонько пробраться мимо меня, но сон у варваров чуткий. Мигом проснувшись, я ухватил ее за ногу:
— Погулять собралась, или как?
— Проклятье! — выругалась Панихида, тщетно пытаясь высвободить ногу. Что ей, конечно же, не удалось. Она снова была моей пленницей.
— А ведь обещала не убегать, — укорил я.
— Мало ли что я обещала! Сказано же тебе, я лгунья. Такая уж наследственность досталась мне от матушки.
— Тогда мне придется снова тебя связать.
— Ты когда-нибудь пробовал спать связанным по рукам и ногам?
Я задумался:
— Ладно, не буду связывать тебе ни руки, ни ноги. Лучше привяжу тебя к себе, чтобы ты не могла уйти без меня.
Спустив Панихиду на землю, я привязал ее правое запястье к своему левому, затянув лиану тугим варварским узлом. Ножа у нее не было, а распутать такой узел — дело мудреное. Во всяком случае ей не удалось бы сделать это, не разбудив меня.
— Откуда ты знаешь, что я не придушу тебя во сне? — спросила она, когда мы улеглись под деревом.
— Не советую пробовать, а то ведь я, неровен час, могу и забыть, что приберегаю тебя для волшебника Иня.
— Варвар! — фыркнула она, и слово это почему-то не прозвучало как комплимент.
— Варвар и есть, — подтвердил я, надеясь что моя угроза ее малость утихомирит. Угроза вообще-то пустая, я уже говорил, что варвары вовсе не склонны к насилию над женщинами. На сей счет ходит множество самых ужасных слухов, которые мы сами и распускаем для поддержания сложившейся репутации.
Но Панихида не желала утихомириваться.
— Если придется, я использую свой талант, — предупредила она.
— Я что у тебя за талант? живо заинтересовался я. В Ксанфе, конечно, все не без дара, но талант таланту рознь.
— ...страция, — невнятно пробормотала Панихида.
— Что?
— ...монстрация.
— Как-как?
— Демонстация, олух. Это часть моей демонической наследственности. Демонстрация.
— О! — только и протянул я, поскольку решительно ничего не понял. Лишь весьма сведущие люди не стыдятся открыто признавать свое невежество.
— Ладно, делай что хочешь, только не мешай мне спать.
— Не буду, — заверила она.
И слово сдержала. Я заснул и спокойно спал около часа, Панихида не пыталась развязать узел, не пробовала меня душить — все было тихо. Но когда, проснувшись, я машинально потянул лиану, выяснилось, что пленница исчезла. Петля, затянутая вокруг ее запястья, была пуста. Каким-то образом ей удалось выскользнуть, не потревожив узел.
Вскочив на ноги, я поспешил, куда указывала стрелка, и догнал беглянку совсем неподалеку, — видимо, она высвободилась всего несколько минут назад.
— Королевская дочь собралась пройтись в полночь? — поинтересовался я.
— Вот незадача! — сердито воскликнула она. — Ну что бы тебе поспать подольше?
— Как тебе удалось выскользнуть из петли? — спросил я, когда мы вернулись к дереву. — Она слишком узка даже для твоей маленькой ладошки.
— Я же говорила тебе, дубина, страция.
— А, демонстрация, — пробормотал я, понимая, что она не расположена раскрывать свой секрет. — Ладно, посмотрим, что можно сделать. А, вот что. Поскольку от петли толку мало, мне придется держать тебя самому.
— Я буду пинаться, кусаться и царапаться.
— А я исцелюсь.
— Зато тебе будет больно. И не очень-то ты поспишь.
— Слушай, у меня есть предложение. Ты не станешь пинаться, кусаться и царапаться, а я прогоню прочь грязные мысли, которые подсказывают мне, что с тобой следует сделать.
— Ты... ты... — Она просто задохнулась от ярости.
Думаю, до нее дошло, что я не обманываю и даже в какой-то мере надеюсь, что она не примет моего предложения. Я обхватил ее руками, и мы улеглись. Каменная рука почти не ощущала ее тела, зато правая, нормальная, чувствовала за обе. Панихида малость поворочалась, по-видимому, размышляя, не стоит ли начать пинаться, кусаться и царапаться, потом затихла, опустила голову — ее черные волосы щекотали мне нос — и уснула!
С рассветом я проснулся — и обнаружил, что руки мои пусты. Панихида снова ускользнула. Как, во имя Ксанфа, такое могло случиться?
Пришлось снова прибегнуть к помощи стрелки. Панихида уже брела по тягучим пескам, направляясь домой. Спустившись по склону, я набросил на нее аркан и вытянул на твердую землю. Бегство ее не столько рассердило, сколько удивило меня.
— Слушая, как ты высвободилась? Я же не выпускал тебя из рук.
— Высвободилась и снова высвобожусь. Тебе меня не удержать.
Это походило на правду. Мне показалось, что выглядит она как-то странно, но надо было собираться в дорогу.
— Ладно, посмотрим. А сейчас перекуси — и в путь.
Панихида съела несколько картофелин, и мы двинулись дальше. На сей раз я не стал ее связывать, но не спускал с нее глаз. Бежать она не пыталась.
Неожиданно на востоке появилось диковинное облако — оно искрилось и переливалось всеми цветами радуги.
— Не нравится мне это, — пробормотал я, таращась на небо. Облако было очень красиво, но варварам действительно не нравится то, чего они не понимают. Правда, Панихида мне определенно нравилась.
— Это самоцветный град, — сказала она. — Такие тучи зарождаются в этих краях, на границе между тягучими и бегучими песками. Нам надо поискать укрытие.
— Укрываться от града? — возмутился я. — Чтобы варвар обращал внимание на такие мелочи?
— Дело твое, недоумок.
Ее слова понравились мне еще меньше, чем разноцветная туча, но нам все равно не оставалось ничего другого, кроме как идти. Мы шли, а туча росла и разбухала, пока не закрыла половину неба. Затем я услышал тревожную, грустную мелодию и не сразу понял, что это поет Панихида.
— Чего это ты распелась?
— Пою погребальную песнь, — пояснила она, — отпеваю нас с тобой. За это умение я и получила свое имя. Правда, с лютней у меня получается гораздо лучше.
Надо же, она до сих пор сердилась на меня из-за своей тренькалки. Наверное, стоило разрешить ей взять с собой лютню — со здоровенной тыквой под мышкой труднее убежать. Впрочем, сейчас меня больше интересовало другое.
— Отпеваешь? Ты хочешь сказать, что какой-то там град грозит нам смертью?
— Тебе, может, и нет, ты в конце концов очухаешься. Но у всех остальных такого таланта не имеется.
Я заметил, что уши Пуки стали тревожно подрагивать. Он вовсе не стремился превратиться в настоящего призрака. Его смерть никак не входила в мои планы, равно как и смерть Панихиды. Сомневаюсь, чтобы мое задание предусматривало доставку в замок мертвого тела.
— Хорошо, поищем укрытие.
Оглядевшись по сторонам, я приметил выше по склону маленькую рощицу и устремился туда. С помощью меча мне удалось довольно быстро нарубить бревен и соорудить из них коническое строение — нижние концы я крепко вбил в землю, а верхние связал лианами. Щели между бревнами законопатил мхом, каркас обвязал содранной с тех же бревен корой, и получился неказистый, но крепкий и надежный фигвам, жилище, которое варвары используют для защиты от непогоды. Мы все трое забрались внутрь как раз перед тем, как упали первые градины.
— Ловко это у тебя получилось, — с безразличным видом промолвила Панихида.
— Мы, варвары, мастера строить фигвамы, — горделиво промолвил я, как последний дурак купившись на похвалу.
— Век живи — век учись. Я-то думала, вы только и умеете, что похищать беззащитных девиц.
— Это мы тоже можем.
Град забарабанил по нашему убежищу, и мне показалось, что с неба падают камни. Я высунулся — и едва успел увернуться. Самый настоящий камень со свистом пролетел мимо моей головы и ударился оземь, образовав маленькую воронку. Подхватив его, я нырнул в фигвам. Камушек оказался зеленым, в серо-буро-малиновую крапинку.
Панихида мрачно усмехнулась:
— Мне ли не знать своего отца, он и вправду очень хороший человек. Но именно хорошие люди чаще всего оказываются наивными, а потому уязвимыми. Я много размышляла об обстоятельствах своего рождения и, кажется, кое-что поняла. Надо иметь в виду, что, выходя замуж, королева была уже далеко не во цвете юности, а особой красотой она и вовсе никогда не отличалась. Громден, мужчина видный и крепкий, женился на ней исключительно из политических соображений — этот брак должен был способствовать единению Ксанфа. Королева происходила из обитающего далеко на юге племени оголтелых извергов, славящихся своим умением, оголив тело, извергать страшные проклятия. Изверги — самые настоящие люди, просто до этого брака они жили сами по себе. Женитьба короля должна была привязать их к замку Ругна и укрепить трон. Отец старался ради блага Ксанфа. Но королева оказалась бесплодной, да и вообще не испытывала ни малейшего интереса к аистам.
Я хмыкнул.
— Вижу, тебе кое-что известно насчет аистов. Тогда ты, наверное, знаешь, что они не выбирают пары, которым доставляют младенцев, а только выполняют заказы — если они правильно оформлены. Таков принятый у них порядок.
— Порядок у них еще тот. Скажем, как бы ни старался мужчина, посылая аисту заявку, тот все равно доставит ребенка женщине. Ну разве это справедливо?
Панихида рассмеялась:
— И в жизни, и в магии многое несправедливо, варвар. Так вот, чтобы обзавестись ребеночком, король должен был вызвать аиста с другой женщиной. Думаю, именно это было у него на уме, когда к нему заявилась коварная демонесса. Может, конечно, и что-нибудь другое — кто знает, что может взбрести в голову мужчине, — но мне хочется верить, что он просто хотел иметь ребенка. Меня.
— Конечно! — пылко воскликнул я. — Так оно и было. А теперь король хочет, чтобы ты вернулась домой. Наверное, поэтому он и согласился на...
— И уж конечно, он не догадывался об истинной природе моей матушки. Знаешь небось, что демоны способны принимать любое обличье. Вот она и обернулась самой прекрасной женщиной, какую только можно представить, с черными, как ночь, глазами и волосами, с великолепной фигурой...
— Совсем как ты.
— Помолчи, недоумок! Моя мать была ужасным созданием. Демоны бездушны — человеческие ценности им чужды, а человеческие страсти смешны. Она хотела сделать гадость всему людскому роду и с этой целью решила скомпрометировать и унизить короля Ксанфа. Превратившись в красавицу, она явилась в замок, имея при себе три короба вранья, и полностью использовала их содержимое. Сочинила душещипательную историю о том, как ее, бедняжечку, ни за что ни про что выгнали из дому и как она нуждается в защите и покровительстве. Ну а оставшись с королем наедине, она... убедила его помочь ей вызвать аиста. Убедившись, что аист заявку получил, демонесса расхохоталась, приняла облик обыкновенского чудища, именуемого то ли крокогатор, то ли крокодил, это чтобы у Громдена не оставалось никаких иллюзий, и растворилась в воздухе. Поняв, что он имел дело с демонессой, король ужаснулся, но было уже поздно.
— Бедный король Громлен, — с искренним сочувствием промолвил я.
— Но этим дело не ограничилось. Как только аист произвел доставку, матушка сочла необходимым сообщить о прегрешении короля всем обитателям замка Ругна. С этой целью она заявилась в пиршественный зал, когда король вместе со всеми придворными, которых тогда был полон двор, сидел за обедом, позвала меня и возгласила: «Вот твое незаконнорожденное дитя, распутный король Громден! Посмеешь ли ты отвергнуть ребенка?» Король, при всех его слабостях, был человеком честным и добрым, а потому никак не мог отказаться от родной дочери и оставить ее во власти демонессы. Таким образом он признал факт супружеской неверности, что не лучшим образом сказалось на его авторитете. Добившись чего хотела, моя матушка растворилась в воздухе, и лишь ее злобный смех еще долго наполнял пиршественный зал замка. Репутация короля была подорвана, королева не желала больше иметь с ним дела, а придворные начали один за другим покидать замок. У каждого находились важные дела в каком-нибудь другом месте, а мой отец в сложившихся обстоятельствах никому не мог сказать «нет». Жестокая ложь сделала его бессильным. Когда королева прокляла меня, в замке оставалось меньше дюжины человек.
— Сейчас и того меньше, — заметил я.
— Остались только самые верные, — с кривой усмешкой промолвила Панихида, — а таких всегда немного. В некотором отношении люди похожи на демонов, однако они медлительны и склонны в конце концов прощать, тогда как демоны действуют молниеносно и беспощадно. Я бы очень хотела быть рядом со своим отцом, хотела бы поддержать его в трудную минуту, но не могу. Проклятие не позволяет. — Она покачала головой, словно желая отогнать невеселые мысли. — Надеюсь, теперь ты понял, как обстоят дела. Мачеху я не виню. Сам факт моего существования служил постоянным напоминанием о королевском грешке. Отец никогда и словом не упомянул о моем происхождении, зато все вокруг только об этом и судачили. Он совершил ошибку, но его судили как за преступление. Люди... — Она помедлила, унимая порыв негодования, а потом продолжила:
— Люди жестоки и несправедливы. Я не слишком высокого мнения о роде человеческом.
— У варваров все обстоит иначе. Мы никогда...
— В таких обстоятельствах королю было трудно управлять страной. Королева на любила его, но она понимала, как важно сохранить единство Ксанфа. Мое пребывание в замке Ругна ставило благополучие государства под угрозу, но мачеха знала, что отец ни за сто не согласится отослать меня прочь. Ее проклятие было продиктовано не столько личными, сколько политическими соображениями. Кроме того, оно позволило мне уразуметь, какую опасность я представляю для Ксанфа. Все стало ясно, просто и наглядно: ежели я предназначена для того, чтобы погубить государство, то почему бы мне не начать с разрушение столицы? Королева была тысячу раз права, и за эту правоту я ненавижу ее еще больше. Так и получилось, что я покинула замок Ругна, чтобы никогда туда не возвращаться.
Признаюсь, ее рассказ произвел на меня немалое впечатление, однако у меня оставались некоторые подозрения.
— Ты, кажется, говорила, будто она ревновала.
— Ну... это тоже правда. До всей этой истории с демонессой и моим рождением она жила с королем не то чтобы душа в душу, но спокойно и мирно. Я не стала бы утверждать, будто у нее не было никаких достоинств. Но с моим появлением все изменилось — меня король любил, а ее нет. Я была красива, а она нет. Это злило королеву, хотя я никогда не умышляла ничего дурного. Она подчеркнуто не желала иметь со мной ничего общего, так что у меня не было ни родной матери, ни приемной. В этом смысле она разделяет часть вины — все причастные к этой истории так или иначе проявили себя не лучшим образом. Но в одном королева была права — меня следовало удалить из столицы во что бы то ни стало.
— Ладно, тебя она удалила. Но раз ты все равно не могла вернуться, к чему было проклинать еще и короля?
— На сей счет я несколько... преувеличила. Отец никогда не понимал, почему я ушла, и не желал слышать обо мне ничего дурного. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы я стала королевой. Мне-то было понятно, что это невозможно, но он отметал любые доводы. Ни в каком проклятье не было ни малейшей нужды. Он отказывался — и отказывается по сей день — признавать, что мое присутствие может повредить замку Ругна в каком бы то ни было смысле, хоть в физическом, хоть в политическом. Для него я была и остаюсь любимой маленькой дочуркой.
Что ж, это во всяком случае было понятно. Я знал, как некоторые папаши сходят с ума по своим дочуркам. Сам бы, наверное, был таким, представься мне случай.
— Ну а сама-то ты как...
— Проклятие! — вспыхнула она. — Я же наполовину демон. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Я пожал плечами:
— Это значит, что ты полукровка. Эка невидаль. Ксанф полон полукровок. Довольно скоро аист доставит одной эльфессе младенца, который будет наполовину человеком...
— Дурак, это значит, что у меня нет души! — В ее голосе звучал гнев отчаяния.
— С чего ты взяла? Я, конечно, не особо разбираюсь в душах, но насколько я понимаю, у большинства людей они имеются. А поскольку твой отец человек, и человек душевный...
— Ежели один из родителей человек, ребенок может появиться на свет с душой, но это еще не значит, что так оно и будет. Возможно, такой шанс имелся бы и у меня, будь я дочерью демона и обычной женщины. Помнишь, ты сам сетовал на то, что аисты доставляют младенцев только женщинам? Меня доставили демонессе, а не человеку, и потому я не получила души. — Голос ее звучал ровно и холодно.
Весь этот разговор о наследовании признаков по той или иной линии не мог оставить меня равнодушным в связи с ожидавшейся доставкой маленького полукровки в эльфийскому вязу.
— Мне все-таки непонятно, откуда такая уверенность.
— Сам подумай, будь у меня душа, стала бы я убивать путника?
Я подумал. А подумав, ответил:
— Я человек. Душа у меня есть. Но ежели какой путник на меня нападет, я могу его убить. Варвар-воитель живет своим мечом, а убивает он или нет, зависит от обстоятельств. Во время войны...
— При чем тут война, кретин? Ты явился ко мне раненым, считай, полумертвым, а я отравила тебя и спихнула в Провал.
— Но ведь ты об этом пожалела.
— Великое дело! Я пожалела и о том, что ты вернулся.
— Но у демонов нет совести, — возразил я, — стало быть, она не могут на и о чем жалеть.
— Ошибаешься, невежда. Очень даже могут, ежели их козни не удаются. Как, например, моя попытка покончить с тобой. Мне вообще жаль, что ты взялся за это нехорошее дело.
— Однако о том, что тебе пришлось меня убить, ты сожалела задолго до того, как узнала о моей способности воскресать. Думаешь, я не слышал, что ты говорила как раз перед моей смертью?
— Да мало ли что я говорила, — буркнула она раздраженно и в то же время с некоторым удовлетворением. — Демоны, знаешь ли, по природе лживы — эту черту я унаследовала от матушки. Ложь, причем жестокая и коварная, — моя любимая забава. "Так что советую тебе не верить ни одному моему слову.
Доводы Панихиды показались мне довольно путаными, однако определенный резон в них имелся. Человек, уверяющий в своей приверженности правде, вполне может оказаться лжецом, но если он сам называет себя лжецом, его слова могут оказаться правдивыми. Истинный правдолюб не может назвать себя лжецом, ибо тем самым солжет. Лжец, со своей стороны, не может лгать беспрерывно, ведь в этом случае лживость его станет очевидной и ложь перестанет достигать своей цели. Люди просто-напросто начнут истолковывать все им сказанное с противоположном смысле. Сам бы я до всего этого, наверное, никогда не додумался, спасибо, волшебник Инь растолковал что к чему. Следуя этой логике, я мог поверить признанию Панихиды в ее природной лживости, одновременно соглашаясь и с тем, что ни единому ее слову верить нельзя.
— Может, все и так, — проворчал я, путаясь в собственных рассуждениях, — но из этого не следует, что у тебя нет души. Некоторые люди вроде волшебника Яна являются отъявленными лжецами. Ты несомненно в большей степени человек, чем демонесса...
— Нет! Я не могу любить!
— А вот теперь ты наверняка лжешь. Как насчет твоего отца? Ты вроде говорила, что любишь его.
— Я лгала, — проворчала она без особой уверенности.
— Не верю. Думаю, лжешь ты именно сейчас. А раз ты можешь любить, стало быть, у тебя есть и...
— Ты дурак. Только дурак может мне верить.
— Тогда скажи, почему тебя так заботит, что станет с королем или с замком Ругна? Что мешает тебе спокойненько прогуляться со мной туда да посмеяться, глядя как замок раскатится по камушкам? С чего бы это бездушному существу заботиться о благоденствии Ксанфа?
Панихида одарила меня взглядом, в котором досада странным образом соседствовала с облегчением, но промолчала. Я был удовлетворен, — может, она и лгунья, но никакая не демонесса. Одно то, с каким воодушевлением она пыталась убедить меня в своей бездушии, доказывало ее одушевленность.
Придя к выводу, что с ее душой все в порядке, я задумался о своей. Ведь если она сказала правду насчет проклятия, ей действительно нельзя возвращаться в замок. Чтобы выполнить свое задание, я должен верить, что она лжет, как оно скорее всего и есть. Надо думать, она просто не желает выходить замуж за Иня. Конечно, нельзя винить молодую девушку за то, что она хочет сама устроить свою судьбу, а не жить по чужой указке. Я и сам такой. Однако девичьи капризы не могут быть основанием для того, чтобы варвар-воитель отступил от своего слова.
Разумеется, многие мои рассуждения были глупы и наивны, но тогда они казались мне весьма разумными.
Мы двинулись дальше, и через некоторое время местность вокруг изменилась. Деревья почти исчезли, кусты попадались редко, а почва стала песчаной.
— Нам здесь не пройти, — заявила Панихида.
— Это еще почему?
— Потому что это тягучие пески. Я знаю здешние места.
— Пески как пески, ничего особенного, — храбро заявил я, не желая признаваться, что отродясь не слыхал о тягучих песках и понятия не имею, что это такое.
Песчаные островки становились все больше и больше, пока не слились друг с другом, — под ногами не осталось ни травинки, ни камня. Но стоило нам с Пукой ступить на песок, как наше движение замедлилось. Каждый шаг, как бы мы ни торопились, растягивался надолго. Двигаться с нормальной скоростью мы не могли.
— Это еще что такое? — удивился я.
— Тягучие пески, — ответила Панихида. — Я же предупреждала, здесь не пройти.
Теперь я понял, что эти пески обладают способностью тянуть время. Растягивают так, что оно оказывается куда более долгим, чем должно быть. К счастью, полоса песка перед нами была не слишком широкой, так что после утомительного перехода мы с Пукой выбрались на твердую почву и продолжили путь в нормальном темпе. Однако ушли недалеко, ибо довольно скоро уткнулись в сплошную песчаную пустыню, пересекать которую пришлось бы целую вечность. Следовало идти в обход, а поскольку путь на север преграждал Провал, нам оставалась одна дорога — на юг, к видневшемуся вдали горному склону.
Мы направились туда, петляя между вкраплениями тягучего песка. Узкая песчаная полоса пролегала возле самого склона, и мы решили ее перескочить. Пук прыгнул — и словно завис в воздухе. Казалось, он плывет, а не летит, ибо прыжок продолжался около минуты. Я прыгнул следом — с тем же результатом. Тягучие пески воздействовали не только на тех, кто с ними соприкасался. Они тянули время и над своей поверхностью.
— Не думай, что ты уже одолел преграды, — сказала Панихида, когда мы приземлились наконец на другой стороне. — Посмотрим, как ты запоешь, когда столкнешься с бегучими песками.
— Преодолею и их, — горделиво заявил я, полагая, что ежели они зовутся бегучими, то скорее всего ускоряют бег времени.
— Ну-ну. Ладно, делай что хочешь.
— Имей в виду, — предупредил я, — все, что случится с Пуком, случится и с тобой.
— Подумаешь, напугал. Лучше смерть, чем та участь, на которую ты меня обрекаешь.
Оставив пески позади, мы двинулись по пологому склону. Дело пошло быстрее, однако уже близились сумерки, так что пришлось сделать привал. К счастью, поблизости оказалась облепиховая сосна, которую буквально облепили всяческие вкусности. А соснуть под сосной, подкрепившись на сон грядущий, — самое милое дело. Я развязал Панихиде ноги и помог ей слезть с коня, однако благодарности не последовало.
— Как, по-твоему, я буду есть — и наоборот — со связанными руками?
— Что наоборот?
— То самое, олух. Я сделаю это за деревом.
— Ох, вот уж и вправду олух. — Пристыженный до крайности, я развязал ей руки. — Иди. Только дай слово, что не попытаешься бежать.
— Конечно, даже не подумаю, — заверила меня Панихида, растирая запястья.
Потом она удалилась за дерево, а я подтянул к себе нижнюю ветку и принялся отлеплять облепившую ее снедь. Чего там только не было — и шоколадные шишки, и сахарные головы, каждая из которых норовила показать мне язык, и разряженные картофелины в щеголеватых мундирах, и солонки с солью земли, чтобы эти картофелины посолить, и птица сазан, и рыба фазан, и чудесный хрен, оказавшийся даже слаще великолепной редьки. Всего и не перечислишь. Увлекшись едой, я не сразу обратил внимание на долгое отсутствие Панихиды. Пойти и посмотреть мне было неловко — мало ли что могло ее задержать. Вместо того я громко, с расстановкой позвал:
— Па-ни-хи-да! Эй, как дела? Не пора ли назад?
Ответа не последовало. Встревожившись, я поспешил за дерево. Конечно же, Панихида исчезла. Я опять остался в дураках. Впрочем, отчаиваться не стоило. По горячему следу я мог узнать ее путь до самого подножия склона, а дальше начинались тягучие пески.
Но вблизи от дерева не оказалось ни следа. Неужто он уже простыл? Трудно поверить, чтобы молодая женщина сумела так быстро остудить след, что его невозможно обнаружить. Но тут я вспомнил, что еще могу воспользоваться стрелкой белого компаса, настроил ее и увидел, что она указывает наверх. Я улыбнулся. Ничего не скажешь, ловко придумано. Забраться на дерево, дождаться, когда пустоголовый варвар отправится на поиски, а как только он уберется подальше, слезай себе да ступай куда хочешь, не опасаясь преследования. Не берусь судить, как там у демонесс-полукровок обстоят дела с душой, но с умом у них явно все в порядке.
Ну что ж, решил я, поиграем. Придется соснуть не под сосной, а на сосне. Вскарабкавшись на дерево, я удобно устроился на толстом нижнем суку и спокойно уснул.
Примерно через час послышался шорох — Панихида спускалась вниз. Она надеялась тихонько пробраться мимо меня, но сон у варваров чуткий. Мигом проснувшись, я ухватил ее за ногу:
— Погулять собралась, или как?
— Проклятье! — выругалась Панихида, тщетно пытаясь высвободить ногу. Что ей, конечно же, не удалось. Она снова была моей пленницей.
— А ведь обещала не убегать, — укорил я.
— Мало ли что я обещала! Сказано же тебе, я лгунья. Такая уж наследственность досталась мне от матушки.
— Тогда мне придется снова тебя связать.
— Ты когда-нибудь пробовал спать связанным по рукам и ногам?
Я задумался:
— Ладно, не буду связывать тебе ни руки, ни ноги. Лучше привяжу тебя к себе, чтобы ты не могла уйти без меня.
Спустив Панихиду на землю, я привязал ее правое запястье к своему левому, затянув лиану тугим варварским узлом. Ножа у нее не было, а распутать такой узел — дело мудреное. Во всяком случае ей не удалось бы сделать это, не разбудив меня.
— Откуда ты знаешь, что я не придушу тебя во сне? — спросила она, когда мы улеглись под деревом.
— Не советую пробовать, а то ведь я, неровен час, могу и забыть, что приберегаю тебя для волшебника Иня.
— Варвар! — фыркнула она, и слово это почему-то не прозвучало как комплимент.
— Варвар и есть, — подтвердил я, надеясь что моя угроза ее малость утихомирит. Угроза вообще-то пустая, я уже говорил, что варвары вовсе не склонны к насилию над женщинами. На сей счет ходит множество самых ужасных слухов, которые мы сами и распускаем для поддержания сложившейся репутации.
Но Панихида не желала утихомириваться.
— Если придется, я использую свой талант, — предупредила она.
— Я что у тебя за талант? живо заинтересовался я. В Ксанфе, конечно, все не без дара, но талант таланту рознь.
— ...страция, — невнятно пробормотала Панихида.
— Что?
— ...монстрация.
— Как-как?
— Демонстация, олух. Это часть моей демонической наследственности. Демонстрация.
— О! — только и протянул я, поскольку решительно ничего не понял. Лишь весьма сведущие люди не стыдятся открыто признавать свое невежество.
— Ладно, делай что хочешь, только не мешай мне спать.
— Не буду, — заверила она.
И слово сдержала. Я заснул и спокойно спал около часа, Панихида не пыталась развязать узел, не пробовала меня душить — все было тихо. Но когда, проснувшись, я машинально потянул лиану, выяснилось, что пленница исчезла. Петля, затянутая вокруг ее запястья, была пуста. Каким-то образом ей удалось выскользнуть, не потревожив узел.
Вскочив на ноги, я поспешил, куда указывала стрелка, и догнал беглянку совсем неподалеку, — видимо, она высвободилась всего несколько минут назад.
— Королевская дочь собралась пройтись в полночь? — поинтересовался я.
— Вот незадача! — сердито воскликнула она. — Ну что бы тебе поспать подольше?
— Как тебе удалось выскользнуть из петли? — спросил я, когда мы вернулись к дереву. — Она слишком узка даже для твоей маленькой ладошки.
— Я же говорила тебе, дубина, страция.
— А, демонстрация, — пробормотал я, понимая, что она не расположена раскрывать свой секрет. — Ладно, посмотрим, что можно сделать. А, вот что. Поскольку от петли толку мало, мне придется держать тебя самому.
— Я буду пинаться, кусаться и царапаться.
— А я исцелюсь.
— Зато тебе будет больно. И не очень-то ты поспишь.
— Слушай, у меня есть предложение. Ты не станешь пинаться, кусаться и царапаться, а я прогоню прочь грязные мысли, которые подсказывают мне, что с тобой следует сделать.
— Ты... ты... — Она просто задохнулась от ярости.
Думаю, до нее дошло, что я не обманываю и даже в какой-то мере надеюсь, что она не примет моего предложения. Я обхватил ее руками, и мы улеглись. Каменная рука почти не ощущала ее тела, зато правая, нормальная, чувствовала за обе. Панихида малость поворочалась, по-видимому, размышляя, не стоит ли начать пинаться, кусаться и царапаться, потом затихла, опустила голову — ее черные волосы щекотали мне нос — и уснула!
С рассветом я проснулся — и обнаружил, что руки мои пусты. Панихида снова ускользнула. Как, во имя Ксанфа, такое могло случиться?
Пришлось снова прибегнуть к помощи стрелки. Панихида уже брела по тягучим пескам, направляясь домой. Спустившись по склону, я набросил на нее аркан и вытянул на твердую землю. Бегство ее не столько рассердило, сколько удивило меня.
— Слушая, как ты высвободилась? Я же не выпускал тебя из рук.
— Высвободилась и снова высвобожусь. Тебе меня не удержать.
Это походило на правду. Мне показалось, что выглядит она как-то странно, но надо было собираться в дорогу.
— Ладно, посмотрим. А сейчас перекуси — и в путь.
Панихида съела несколько картофелин, и мы двинулись дальше. На сей раз я не стал ее связывать, но не спускал с нее глаз. Бежать она не пыталась.
Неожиданно на востоке появилось диковинное облако — оно искрилось и переливалось всеми цветами радуги.
— Не нравится мне это, — пробормотал я, таращась на небо. Облако было очень красиво, но варварам действительно не нравится то, чего они не понимают. Правда, Панихида мне определенно нравилась.
— Это самоцветный град, — сказала она. — Такие тучи зарождаются в этих краях, на границе между тягучими и бегучими песками. Нам надо поискать укрытие.
— Укрываться от града? — возмутился я. — Чтобы варвар обращал внимание на такие мелочи?
— Дело твое, недоумок.
Ее слова понравились мне еще меньше, чем разноцветная туча, но нам все равно не оставалось ничего другого, кроме как идти. Мы шли, а туча росла и разбухала, пока не закрыла половину неба. Затем я услышал тревожную, грустную мелодию и не сразу понял, что это поет Панихида.
— Чего это ты распелась?
— Пою погребальную песнь, — пояснила она, — отпеваю нас с тобой. За это умение я и получила свое имя. Правда, с лютней у меня получается гораздо лучше.
Надо же, она до сих пор сердилась на меня из-за своей тренькалки. Наверное, стоило разрешить ей взять с собой лютню — со здоровенной тыквой под мышкой труднее убежать. Впрочем, сейчас меня больше интересовало другое.
— Отпеваешь? Ты хочешь сказать, что какой-то там град грозит нам смертью?
— Тебе, может, и нет, ты в конце концов очухаешься. Но у всех остальных такого таланта не имеется.
Я заметил, что уши Пуки стали тревожно подрагивать. Он вовсе не стремился превратиться в настоящего призрака. Его смерть никак не входила в мои планы, равно как и смерть Панихиды. Сомневаюсь, чтобы мое задание предусматривало доставку в замок мертвого тела.
— Хорошо, поищем укрытие.
Оглядевшись по сторонам, я приметил выше по склону маленькую рощицу и устремился туда. С помощью меча мне удалось довольно быстро нарубить бревен и соорудить из них коническое строение — нижние концы я крепко вбил в землю, а верхние связал лианами. Щели между бревнами законопатил мхом, каркас обвязал содранной с тех же бревен корой, и получился неказистый, но крепкий и надежный фигвам, жилище, которое варвары используют для защиты от непогоды. Мы все трое забрались внутрь как раз перед тем, как упали первые градины.
— Ловко это у тебя получилось, — с безразличным видом промолвила Панихида.
— Мы, варвары, мастера строить фигвамы, — горделиво промолвил я, как последний дурак купившись на похвалу.
— Век живи — век учись. Я-то думала, вы только и умеете, что похищать беззащитных девиц.
— Это мы тоже можем.
Град забарабанил по нашему убежищу, и мне показалось, что с неба падают камни. Я высунулся — и едва успел увернуться. Самый настоящий камень со свистом пролетел мимо моей головы и ударился оземь, образовав маленькую воронку. Подхватив его, я нырнул в фигвам. Камушек оказался зеленым, в серо-буро-малиновую крапинку.