- Так, как ты спланировал. - Иуда сорвал еще травинку, сунул ее в рот.
- Ты жалеешь об этом?
- Давай об этом не говорить, если можно. Ты доверил мне тайну, и я сохраню ее. А что я чувствую, это дело мое.
Иисус снова откинулся на сухую, горячую землю.
- Я тебя понимаю. Ты тоже меня пойми. Но оставим это, мы все тысячу раз обсудили, и ты согласился, что у нас другой возможности нет. Ты тоже ведь не придумал никакого другого решения.
- Я же предлагал: давай будем действовать так, как действовали до сих пор.
- Чего ради? Если хлебороб вспашет землю и засеет ее, не станет же он пахать ее снова. Жатва - не наше дело, мы с тобой об этом тоже договорились.
- И все-таки именно мне придется разрыть засеянное тобою поле.
- Ошибаешься. Ты только погребешь землепашца.
- Можно тебя попросить?.. Давай поговорим о другом! - Голос Иуды прозвучал так громко, что он сам невольно стал озираться. - Одно дело задумать что-то, совсем иное - выполнить план. Я уже был у первосвященника.
- Я же завтра умру. Тот же спектакль, только роль другая. Я не могу отступить: отступив, я тем самым уничтожу посев. Никто другой не сможет выдать меня, ибо лишь ты понимаешь смысл нашего плана. Мы с тобой в одной и той же западне. И об этом мы тысячу раз говорили.
- Скажи, чего ты хочешь добиться? Думаю, не случайно ты отослал остальных.
Иисус сел.
- Когда стемнеет, мы пойдем к тому дому, и я омою вам ноги. И, как бы между прочим, скажу, что кто-то из вас донес на меня, и, по всей вероятности, за мной скоро придут. Не придавай этому большого значения: я лишь хочу, чтобы они потеряли уверенность и испугались. Кто не уверен и боится, тот пытается вновь обрести твердость, а для этого нужно верить. Имени твоего я не назову.
Важно, чтобы под подозрением были все. Путь к доверию ведет через подозрение, а там, где есть доверие, возможно все, даже любовь. Ужасно, но это так. Когда я скажу тебе: иди и сделай то, что должен сделать, и как можно скорей, ты уйдешь. После вечери мы вернемся сюда, я буду рядом с Петром и Иоанном, у Петра есть меч, важно, чтоб это заметили. Прошу тебя, не заставляй меня долго ждать, приходите сразу, я заранее чувствую, те минуты будут для меня очень трудными. Остальное - дело солдат. Если я попрошу, поцелуй меня на прощанье. Может быть, я это заслужил. Неважно, что я скажу; скорее всего, что-нибудь в том роде, что вот на безоружных нападают с оружием и врасплох, хотя могли бы сделать это и днем, на глазах у людей.
Иоанн и Петр, думаю, пойдут за мной, остальные убегут. Иоанн вхож к первосвященнику Анне и любопытен, ибо еще ребенок, Петр же ничего не поймет, но будет пытаться понять, ибо стар и бестолков. А тебе надо будет исчезнуть.
Иуда вскочил и стал ходить вокруг Иисуса.
- Тебе обязательно надо будет сказать, что предатель - среди нас?
- Обязательно. Предателя среди посторонних быть не может, там - враги.
Врагов ты стараешься одолеть и, если это удастся, чувствуешь себя героем. Но нам не нужны ни герои, ни жертвы. Нам нужно покаяние и прощение. Мы хотим преодолеть самих себя. Кто убоится врага, тот, возможно, думает о себе, что он - истинный человек. Но кто убоится себя самого, тот, можно надеяться, в самом деле станет истинным человеком. И это самое главное. До сих пор всякая власть искала свое оправдание через врагов. И оправдывала таким способом не только себя: каждую подлость свою, ненависть, каждое совершенное ею убийство. Наша власть - власть иная. В ней нет места Синедриону, царю, прокуратору. Это мы с тобой обсуждали тоже, и ты согласился. Я не хочу быть первосвященником, ибо я - человек.
- А станешь жертвой, я же - предателем. - Иуда остановился у Иисуса за спиной.
- Я знаю, что ты не предатель. Ты знаешь, что я не жертва. И это главное.
- А другие? Ты думаешь, они не меня станут подозревать?
- Если ты исчезнешь совсем, то да, станут. Но если вернешься, они будут тебе доверять. Еще раз скажу: имени твоего я не произнесу нигде, никогда. Правда, выполнить это обещание мне нетрудно: завтра в это время я уже буду мертв, а ты будешь жить.
- Смеркается. Нам не пора?
- Успеем, не торопи меня. И прошу тебя еще раз: ночью не заставляй меня ждать.
- Ты считаешь, я сумею дождаться, когда посев созреет?
- Да. Ты упорен, Иуда, и не любишь проигрывать, ибо всегда был в проигрыше.
Меня мать слишком сильно любила, мне было хорошо. Мне не за что было и не с чем бороться. Я мог отдать лишь себя самого, а не свою волю. Я пахал и разбрасывал зерна. А сейчас боюсь смерти.
- Еще можно все отменить.
- Уже нельзя. Да и сам подумай: останься я жить - я буду лишь повторять одно и то же, как попугай. А тебе все равно пришлось бы скрыться, ибо ты в их глазах станешь еще большим предателем. Я тебе уже говорил: в какой-то момент я почувствовал: все, конец, больше я ничего не способен сделать. Бить плетью торговцев мне больше не хочется.
- Я буду бить их после тебя.
- Ради меня ты готов на многое, я знаю. Но ради денег и власти никогда.
Иуда остановился, повернулся лицом к Иисусу.
- А что мне делать с деньгами?
- Придумаешь что-нибудь. Ты должен исчезнуть, чтобы исчезли они. Но самое трудное, что тебе предстоит сделать, - это добиться, чтобы все осознали мое отсутствие. Тогда все, может быть, получится.
- А твоя мать?
- Не беспокойся о ней, она будет счастлива умереть следом за мной. Ее смерть будет первой счастливой смертью; звучит нелепо, но это так. - Иисус встал, вдохнул густой аромат масличных деревьев. - Темнеет... Надо идти. И медленно, словно через силу, двинулся к городу.
- Твое решение окончательно?
Иисус отвернулся.
- Это не я решил: так вышло. Бесповоротно. Когда что-то кончается, это значит, его больше нет. И потому больше нет, что место занято чем-то иным.
Так забвение приходит на смену памяти. Ибо мы всегда вспоминаем то, что было, а забвение означает, что не было. Ты обратишь меня в память, я тебя - в забвение. Пойми: моя вера исчерпана, ибо я отдал все. В тебе же она осталась, и тебе предстоит нести ее дальше.
Склонив голову, Иуда двинулся следом за Иисусом. Тот подождал его; плечом к плечу они шли в густеющей темноте по тропинке Гефсиманского сада.
- О чем ты молчишь? - нарушил молчание Иуда.
- О том, сумеешь ли ты хранить тайну. Тебе будет труднее.
- Знаю. Память - всегда тяжелее, черная она или светлая, чем забвение.
Забвение - мой удел, ибо кто же захочет помнить предательство? А я никому не смогу объяснить, что предательства не было. Я тоже хотел одолеть невозможное. Сейчас я рад был бы поменяться с тобой.
- Если бы ты мог со мной поменяться, тебе от этого было бы мало радости.
Поверь мне.
Они молчали, глядя на тропу, уходящую из-под ног в темноту. Дорога показалась им долгой - и очень короткой. Они приблизились к дому; Иуда схватил Иисуса за локоть.
- Правда же, это не беда, что я тоже тебя никогда не забуду?
- Я прошу тебя об одном: сделай так, чтобы обо мне вспоминали с печалью. Как договорились. Я тебя не забуду.
И, сплетя пальцы на затылке Иуды, притянул к себе его голову и поцеловал.
- Вот, я попрощался с тобой. Скоро ты так же простишься со мной в саду. Как условились. Да будет мир с вами.
Остальные ждали их с нетерпением. Когда Иисус и Иуда вошли, раздались радостные восклицания. На столе был приготовлен агнец.
"Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает Пославшего Меня. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему:
Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам.
И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: "купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь".
Евангелие от Иоанна, 13, 19 - 30.
- Ты жалеешь об этом?
- Давай об этом не говорить, если можно. Ты доверил мне тайну, и я сохраню ее. А что я чувствую, это дело мое.
Иисус снова откинулся на сухую, горячую землю.
- Я тебя понимаю. Ты тоже меня пойми. Но оставим это, мы все тысячу раз обсудили, и ты согласился, что у нас другой возможности нет. Ты тоже ведь не придумал никакого другого решения.
- Я же предлагал: давай будем действовать так, как действовали до сих пор.
- Чего ради? Если хлебороб вспашет землю и засеет ее, не станет же он пахать ее снова. Жатва - не наше дело, мы с тобой об этом тоже договорились.
- И все-таки именно мне придется разрыть засеянное тобою поле.
- Ошибаешься. Ты только погребешь землепашца.
- Можно тебя попросить?.. Давай поговорим о другом! - Голос Иуды прозвучал так громко, что он сам невольно стал озираться. - Одно дело задумать что-то, совсем иное - выполнить план. Я уже был у первосвященника.
- Я же завтра умру. Тот же спектакль, только роль другая. Я не могу отступить: отступив, я тем самым уничтожу посев. Никто другой не сможет выдать меня, ибо лишь ты понимаешь смысл нашего плана. Мы с тобой в одной и той же западне. И об этом мы тысячу раз говорили.
- Скажи, чего ты хочешь добиться? Думаю, не случайно ты отослал остальных.
Иисус сел.
- Когда стемнеет, мы пойдем к тому дому, и я омою вам ноги. И, как бы между прочим, скажу, что кто-то из вас донес на меня, и, по всей вероятности, за мной скоро придут. Не придавай этому большого значения: я лишь хочу, чтобы они потеряли уверенность и испугались. Кто не уверен и боится, тот пытается вновь обрести твердость, а для этого нужно верить. Имени твоего я не назову.
Важно, чтобы под подозрением были все. Путь к доверию ведет через подозрение, а там, где есть доверие, возможно все, даже любовь. Ужасно, но это так. Когда я скажу тебе: иди и сделай то, что должен сделать, и как можно скорей, ты уйдешь. После вечери мы вернемся сюда, я буду рядом с Петром и Иоанном, у Петра есть меч, важно, чтоб это заметили. Прошу тебя, не заставляй меня долго ждать, приходите сразу, я заранее чувствую, те минуты будут для меня очень трудными. Остальное - дело солдат. Если я попрошу, поцелуй меня на прощанье. Может быть, я это заслужил. Неважно, что я скажу; скорее всего, что-нибудь в том роде, что вот на безоружных нападают с оружием и врасплох, хотя могли бы сделать это и днем, на глазах у людей.
Иоанн и Петр, думаю, пойдут за мной, остальные убегут. Иоанн вхож к первосвященнику Анне и любопытен, ибо еще ребенок, Петр же ничего не поймет, но будет пытаться понять, ибо стар и бестолков. А тебе надо будет исчезнуть.
Иуда вскочил и стал ходить вокруг Иисуса.
- Тебе обязательно надо будет сказать, что предатель - среди нас?
- Обязательно. Предателя среди посторонних быть не может, там - враги.
Врагов ты стараешься одолеть и, если это удастся, чувствуешь себя героем. Но нам не нужны ни герои, ни жертвы. Нам нужно покаяние и прощение. Мы хотим преодолеть самих себя. Кто убоится врага, тот, возможно, думает о себе, что он - истинный человек. Но кто убоится себя самого, тот, можно надеяться, в самом деле станет истинным человеком. И это самое главное. До сих пор всякая власть искала свое оправдание через врагов. И оправдывала таким способом не только себя: каждую подлость свою, ненависть, каждое совершенное ею убийство. Наша власть - власть иная. В ней нет места Синедриону, царю, прокуратору. Это мы с тобой обсуждали тоже, и ты согласился. Я не хочу быть первосвященником, ибо я - человек.
- А станешь жертвой, я же - предателем. - Иуда остановился у Иисуса за спиной.
- Я знаю, что ты не предатель. Ты знаешь, что я не жертва. И это главное.
- А другие? Ты думаешь, они не меня станут подозревать?
- Если ты исчезнешь совсем, то да, станут. Но если вернешься, они будут тебе доверять. Еще раз скажу: имени твоего я не произнесу нигде, никогда. Правда, выполнить это обещание мне нетрудно: завтра в это время я уже буду мертв, а ты будешь жить.
- Смеркается. Нам не пора?
- Успеем, не торопи меня. И прошу тебя еще раз: ночью не заставляй меня ждать.
- Ты считаешь, я сумею дождаться, когда посев созреет?
- Да. Ты упорен, Иуда, и не любишь проигрывать, ибо всегда был в проигрыше.
Меня мать слишком сильно любила, мне было хорошо. Мне не за что было и не с чем бороться. Я мог отдать лишь себя самого, а не свою волю. Я пахал и разбрасывал зерна. А сейчас боюсь смерти.
- Еще можно все отменить.
- Уже нельзя. Да и сам подумай: останься я жить - я буду лишь повторять одно и то же, как попугай. А тебе все равно пришлось бы скрыться, ибо ты в их глазах станешь еще большим предателем. Я тебе уже говорил: в какой-то момент я почувствовал: все, конец, больше я ничего не способен сделать. Бить плетью торговцев мне больше не хочется.
- Я буду бить их после тебя.
- Ради меня ты готов на многое, я знаю. Но ради денег и власти никогда.
Иуда остановился, повернулся лицом к Иисусу.
- А что мне делать с деньгами?
- Придумаешь что-нибудь. Ты должен исчезнуть, чтобы исчезли они. Но самое трудное, что тебе предстоит сделать, - это добиться, чтобы все осознали мое отсутствие. Тогда все, может быть, получится.
- А твоя мать?
- Не беспокойся о ней, она будет счастлива умереть следом за мной. Ее смерть будет первой счастливой смертью; звучит нелепо, но это так. - Иисус встал, вдохнул густой аромат масличных деревьев. - Темнеет... Надо идти. И медленно, словно через силу, двинулся к городу.
- Твое решение окончательно?
Иисус отвернулся.
- Это не я решил: так вышло. Бесповоротно. Когда что-то кончается, это значит, его больше нет. И потому больше нет, что место занято чем-то иным.
Так забвение приходит на смену памяти. Ибо мы всегда вспоминаем то, что было, а забвение означает, что не было. Ты обратишь меня в память, я тебя - в забвение. Пойми: моя вера исчерпана, ибо я отдал все. В тебе же она осталась, и тебе предстоит нести ее дальше.
Склонив голову, Иуда двинулся следом за Иисусом. Тот подождал его; плечом к плечу они шли в густеющей темноте по тропинке Гефсиманского сада.
- О чем ты молчишь? - нарушил молчание Иуда.
- О том, сумеешь ли ты хранить тайну. Тебе будет труднее.
- Знаю. Память - всегда тяжелее, черная она или светлая, чем забвение.
Забвение - мой удел, ибо кто же захочет помнить предательство? А я никому не смогу объяснить, что предательства не было. Я тоже хотел одолеть невозможное. Сейчас я рад был бы поменяться с тобой.
- Если бы ты мог со мной поменяться, тебе от этого было бы мало радости.
Поверь мне.
Они молчали, глядя на тропу, уходящую из-под ног в темноту. Дорога показалась им долгой - и очень короткой. Они приблизились к дому; Иуда схватил Иисуса за локоть.
- Правда же, это не беда, что я тоже тебя никогда не забуду?
- Я прошу тебя об одном: сделай так, чтобы обо мне вспоминали с печалью. Как договорились. Я тебя не забуду.
И, сплетя пальцы на затылке Иуды, притянул к себе его голову и поцеловал.
- Вот, я попрощался с тобой. Скоро ты так же простишься со мной в саду. Как условились. Да будет мир с вами.
Остальные ждали их с нетерпением. Когда Иисус и Иуда вошли, раздались радостные восклицания. На столе был приготовлен агнец.
"Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает Пославшего Меня. Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему:
Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам.
И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: "купи, что нам нужно к празднику", или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь".
Евангелие от Иоанна, 13, 19 - 30.