Эрставик Ханне. Любовь

   Рассказывая, мать встает и выдвигает ящик с бумагами и фотографиями. Поискав, находит нужную и протягивает ее Юну.
   — Сара, — говорит она, кивая на фото. — В честь певицы, как они сказали.
   Юн видит крохотное, красное личико в светло-зеленом кульке, лежащем на большой кровати. Он чувствует, что засыпает. Отдает фото матери, которая продолжает перебирать фотографии в битком набитом ящике.
   Женщина в белом парике придерживает на шее края накинутого на плечи пальто. Ее лицо и лицо Вибеке на одной высоте, а расстояние между ними — самое большее полметра. Значит, пугается Вибеке, она вскарабкалась на снежную насыпь под окном. И все видела?! Занавески задернуты плотно. Но свет в вагончике очень яркий. Она старается сохранить невозмутимое выражение лица. Что она могла увидеть? Мы только знакомимся. Женщина смотрит на нее со странной улыбочкой, Вибеке не может решить, стоит ли улыбнуться в ответ. А женщина уже смотрит сквозь нее — на него. Он стоит за Вибеке, так близко, что спиной она ощущает тепло его тела. Это тянется несколько минут. Потом белая женщина разворачивается и уходит.
   Юн спрашивает, который час.
   — Одиннадцать, — отвечает отец, не глядя.
   Наверняка больше, думает Юн, но не решается сказать. Девочка поднимается и выключает телевизор. В комнате делается тихо.
   Она зевает и потягивается, так что Юну видна полоска кожи ниже красного свитера.
   — Я пошла спать. Пока, — бросает она Юну.
   Потом наклоняется к отцу и целует его в щеку. При этом брюки натягиваются на попе, и Юну приходит на ум, что фигурой она, как мальчишка.
   Вибеке так и сидит, вцепившись в отдернутую занавеску. За окном стало темнее, будто отключили освещение. Она подается вперед, прилипает щекой к холодному стеклу и смотрит вслед женщине. Та идет в сторону аттракционов. Потом останавливается, распахивает дверь другого вагончика и исчезает внутри.
   Вибеке поворачивается к столу. Спрашивает, кто это такая. Он берет сковороду и принимается делить пригоревшую еду на две тарелки. Она видит, что он приоткрыл рот, потом сжал зубы. Он поднимает на нее глаза и взмахивает ножом:
   — Она здесь работает.
   И ставит сковороду на стол на подставку.
   — Я купила у нее лотерейный билет, — докладывает Вибеке. — Она странная какая-то. С закидонами. Похожа на сумасшедшую.
   — Это есть.
   Он улыбается. Ножом вскрывает желтый глазок, потом чиркает вдоль, поперек, вилкой отправляет пищу в рот. Вибеке расхотелось есть.
   — Неплохо пожить такой жизнью, но немного, потом надоедает.
   Пока он говорит, еда лежит за щекой как нарыв. Он смотрит на нее, будто ищет поддержки, ждет, что она скажет «да». Она кивает. Прислушивается к звукам за стеной, голоса, скрипы, шаги. Ей хочется сказать ему, что он хороший. В вагончике тихо, слышно только, как он жует бекон. Вдруг включается какой-то агрегат и урчит.
 
   Юн стоит рядом со стулом. По-хорошему ему надо уходить, раз девочка собралась ложиться, но здесь так славно. На столе пятно, прожженное кастрюлей. Отец добрался наконец до местной газеты, мать спиной к ним раскладывает остатки еды по пакетикам. Я тоже не отсюда, откровенничает она. Выясняется, что она родом из Финляндии, из более южных широт, но у моего мужа, рассказывает она Юну, весь поселок — родня, так что я здесь как дома. Юн следит за ее работой. Раз она так разговаривает с ним, значит, ему можно побыть еще. Ее мощное тело не колышется, только руки мелькают размеренно и споро. Заполнив пакеты, она закручивает их и защемляет тонкими стальными проволочками. Она улыбается ему. Потом берет пакеты и уходит из кухни. Юн слышит скрип дверных петель и тяжелые шаги вниз по лестнице, как пить дать у них в подвале морозильник, думает он. Отец листает газету. Завтра Юну исполнится девять лет. Он чувствует это нутром, фраза сама просится на язык, но он прикусывает его. И улыбается. Он слышит, что мать девочки поднимается назад.
   Вибеке кажется, что он посуровел. Он не был таким. Ей хочется поговорить с ним о серьезных вещах.
   — Виски хочешь?
   Он держит открытую дверцу холодильника. Не успевает она ответить, как у него в руке оказываются два стакана и бутылка в другой. Грязные тарелки он составляет в мойку, он подъел и ее порцию тоже.
   — До свидания, — говорит Юн. Отец бурчит в ответ что-то нечленораздельное. Выходя в коридор, Юн налетает на мать. Руки упираются в мягкое пузо, губы чуть не касаются огромных сисек. Он старается не моргать, пока мямлит «спокойной ночи».
   Когда он поднимается, зашнуровав ботинки, у него все плывет перед глазами, он хватается за стену левой рукой. Неужто с сердцем нелады? Дверь не заперта. Юн выходит и закрывает ее за собой, потом толкает, чтоб быть уверенным, что затворил хорошенько.
   За домом чернеет лес. На углу кто-то прописал в снегу дырки. Юну приходит в голову, что собака, которую он видел в окно, возможно, здешняя. Проблема не в самой собаке, а в ее шерсти, сказала Вибеке, когда он спросил, нельзя ли завести щенка.
   Руки замерзают моментально, он прячет их в карманы брюк. И вспоминает белую пленку в прикрытых глазах девочки, когда она спала.
   Он спускается к дороге. И думает, что надо будет завтра высмотреть ее в автобусе и тогда уж рассказать ей об этом белом в глазу.
 
   Не так уж я и часто, думает Вибеке и протягивает стакан, в который он наливает виски. Жжено-желтый, как пламя.
   — К тому же такие холода стоят, — произносит она вслух.
   — И то правда, — откликается он и поднимает свой стакан, чтобы чокнуться. Выпивает и наливает снова.
   Они закуривают. Он берет кошелек и говорит, что должен разобраться с деньгами, пока голова соображает. Вибеке упирается спиной в одеяло, скатанное в углу, и кладет ноги на диван. Ставит выпивку на грудь и смотрит на него сквозь облако дыма от своей сигареты. Он раскладывает мелочь. Напевает себе под нос, отбивая такт ногой. Вибеке думает о том, что с этим человеком приятно находиться рядом. Он держится естественно, он не как все. Снаружи доносятся разные звуки, кто-то кричит, машины заводятся и срываются с места. Вибеке гордится своей независимостью: а вот она осталась, в вагончике в парке аттракционов, со странным незнакомцем. Вдруг он возвышает голос и громко выводит джазовую руладу, эдакую развеселую строчку и бешеный припев, да еще отбивает пальцами такт, пластаясь по столу и щелкая по стаканам, чтобы они позванивали.
   Она улыбается ему. Ей жарко, наверно, он подкрутил термостат. Потеть ни к чему, и она снимает свитер. Под ним у нее серо-синяя блузка с широким воротом, смесь шелка со льном. Она прикрывает глаза и слушает его пение, радуясь тому, что он держит себя так непринужденно, расслабленно, так компанейски.
   Юн спускается к повороту. Он идет посреди дороги, машин все равно нет. Тут и там валяются стреляные гильзы от петард. Он подбирает одну и прячет в карман, надо будет потом выяснить, что в ней остается после фейерверка, в кабинете естествознания в школе есть микроскоп. Он чувствует, что опять начал моргать. Хотя иногда он про тик забывает начисто. Он старается сосчитать, сколько шагов проходит до следующего моргания. Оборачивается на шум машины: она несется из центра на приличной скорости. Юн отходит на обочину и залезает на сугроб. Успевает разглядеть автомобиль, когда тот пролетает мимо. Как будто он видел его раньше, но вот где, не помнит. За рулем мужчина, стриженный почти налысо, с длинной сигаретой в зубах.
   Он замолкает, она открывает глаза. Он закончил пересчитывать деньги, выпрямился и смотрит на нее. Взгляд настойчивый и загадочный.
   — Готово, — говорит он, потирая руки. — Теперь я хочу одного: прошвырнуться в какое-нибудь место, где тусуются веселые люди.
   Ей не приходило в голову, что можно куда-нибудь еще поехать. Она представляет себе приглушенный свет на танцплощадке, как он прижимает ее к себе, что-то шепчет, звуки кругом, говорящие мелочи. Как она сама не додумалась до этого?! Лишнее подтверждение того, что мы помогаем раскрыться способностям друг друга, проявить себя, думает она. И отзывается с улыбкой:
   — А что. Звучит заманчиво.
   Он как будто обескуражен. Или он не думал, что затея придется мне по вкусу? Плохо же он меня знает, думает Вибеке и хохочет.
   Он натягивает через голову толстый свитер, напяливает кожаную куртку, глядя в зеркало, нахлобучивает шапку. Теперь, когда волосы убраны, глаза кажутся еще огромнее. Вдруг она понимает, что не хочет с ним расставаться. Что-то есть в его глазах, с чем стоит разобраться поближе. Она поднимается и идет к дверям, куртка там. Одевается, поворачивается и смотрит прямо на него, прислоняется спиной к стене у входа в туалет. Она чего-то ждет, она хочет угадать мысли, которые вертятся у него в голове.
   Он отпирает дверь, они выходят. Мороз. Они слышат крики, из вагончика несется ругань, судя по тембру, какой-то мужчина вне себя от ярости.
   Пока он стучится в соседний вагончик, она ждет поодаль. Открывает пожилой мужчина. Худенький коротышка, но лица ей не разобрать, он стоит в луче бьющего изнутри света, который играет в жидких, бесцветных волосах. Она видит, что он вручает пожилому кошелек и о чем-то шепчется с ним. Он высокий, но вынужден задирать голову, потому что коротышка стоит на лесенке на пару ступенек выше. Пожилой вытягивает сумочку из висящего у двери пальто, вынимает нечто и вручает ему. Оно звякает — это связка ключей. Коротышка глядит на нее. Она улыбается ему в ответ. Из недр вагончика доносятся детские голоса, мальчика и девочки, они, судя по звукам, играют в настольную игру.
 
   Она семенит за ним через пустой парк. До чего ловко он лавирует между аттракционами, думает она. Физически развит. Быстроног. Он идет даже слишком быстро, из-за холода, наверно: ему хочется поскорее добежать до машины.
   Выйдя из тиволи, он сворачивает налево, к темно-зеленой машине. Вибеке не знает, как такая называется. Вроде джипа. Может, даже военная, купленная на распродаже армейских излишков.
   Он мельком взглядывает на нее, прежде чем открыть машину. Потом садится, тянется через пассажирское сиденье и изнутри распахивает дверцу с ее стороны. Вибеке ставит ногу на подножку и забирается внутрь. Он смотрит на нее, поворачивая ключ в зажигании. Он словно задает ей вопрос, но какой, она не понимает. И улыбается, чтоб успокоить его. Ей хочется, чтоб он перестал играть в загадки. Ей нравятся открытые люди, с ними легко иметь дело.
   Машина заводится сразу. Они сидят и некоторое время смотрят друг на друга, потом он кладет руку на спинку ее кресла. Оборачивается и глядит в заднее стекло, сдавая назад, руль он крутит растопыренной ладонью.
   Машина мощная, наверняка из тех, к которым они цепляют вагончики, думает она. И вспоминает, какие здоровые серые колпаки на колесах. Да, такой вездеход должен держать дорогу без проблем. Вибеке откидывается на сиденье, оно мягкое.
   Он выезжает со стоянки перед управой и магазином, минует Культурный центр. На улице никого. Хотя кое-где все еще стоят припаркованные машины. Завтра разговоров только и будет что про тиволи, думает она. Культурная жизнь в их понимании. А спросите, когда в последний раз в местной церкви был джазовый концерт или когда выступал в здешней библиотеке писатель? То-то и оно.
   Он выруливает на шоссе. Выжимает газ, переключает скорость, начинает работать печка. Он подается вперед и правой рукой вертит ручку приемника, пока не находит станцию с веселой эстрадной музыкой. Вибеке пристегивается ремнем. Он опять напевает себе под нос. Она смотрит на дорогу, ловит взглядом огоньки отражателей вдоль обочины. До чего тут редки по ночам машины на шоссе, думает она. Если кто-то из южных областей заедет сюда в темноте, удивится: зачем расставили фонари в чистом поле? Только проехав с полкилометра по освещенной дороге, видишь указатель — поворот к поселку и понимаешь, что здесь, представьте, живут люди.
   Фонари кончаются, теперь за кругом света от фар — темень. Она не знает той песни, что он неустанно напевает — пара фраз, которые он бубнит снова и снова, хотя по радио поют совсем другое. Ей вдруг хочется спеть хором, как они пели в машине, когда она была девчонкой. Она закрывает глаза. А он здорово водит, думает она, плавно берет затяжные рыхлые повороты. Интересно, а по мне видно, что мне сейчас хорошо?
   — Расскажи что-нибудь, — просит она. -Что?
   — Что в голову взбредет. Он молчит.
   Ладно, думает она, придется ему помочь. Я рада оделять его, одаривать, окучивать, пока камень не даст трещину.
   — Есть такая присказка, — говорит Вибеке, — я ее обожаю.
   — Да.
   — Вот послушай:
   В дальней-предальней дали раскинулось озеро,
   Посреди того озера лежит остров,
   На том острове стоит храм,
   В храме чернеет колодец,
   В колодце плавает утка,
   У утки есть яйцо,
   А в том яйце...
   Она чувствует, что вот-вот заплачет.
   — А в том яйце мое сердце, — шепчет она. Радио рассказывает о фильме, премьера которого прошла в больших городах. Похоже на репортаж из другой жизни. А в этой только дорога, машина, свет фар. Она смотрит на него, он смотрит вперед, очень сосредоточенно. Почти сурово, думает она. Видно, я своей присказкой всколыхнула в нем воспоминания, которые он давно забыл. И ей хочется погладить его по голове, коснуться буйных, жестких кудрей. Так она и делает. Он отвечает взглядом.
   Она глядит вперед на дорогу, видит сугробы, торосы, лес. И везде снег, снег, снег. Они доехали до указателя с надписью, что до города еще столько-то километров.
   Как будто уже и не холодно, думает Юн, хотя знает, что такого не может быть. По ночам мороз крепче. На дороге никого нет. Она вроде больше, чем днем, шире, и кажется еще, что до дома дальше идти. Он слышит за собой семенящие шаги. Оборачивается. Давешняя собака. Остановилась в нескольких метрах от него и что-то нюхает. Юн чувствует, как кровь стучит в висках. Значит, по крайней мере, сердце не остановилось. Он хлопает себя по ноге, кличет собаку. Она поднимает узенькую морду и бросает на него короткий взгляд прежде, чем потрусить дальше. Он берет пригоршню снега, пытается слепить снежок. Опять ничего не выходит, снег сухой. Руки мерзнут, он подкидывает снег вверх. Собака бежит назад, обнюхивает рассыпавшийся по дороге снег. Он притягивает собачину к себе, чешет ей шею, собака урчит. Юн припускает бегом, пес за ним.
 
   Дома дверь закрыта. Юн запыхался, вспотела шея под шарфом. Он лезет в карман за ключами, обычно они лежат в переднем кармане брюк. Но сейчас их там нет. И в остальных карманах тоже нет.
   Будить Вибеке ему не хочется. Наверно, думает он, заперла дверь, когда ложилась, рассердилась ждать, наверно, тем более она возилась столько с приготовлениями на завтра, пирог пекла, и вообще. Он второй раз обшаривает карманы. Потом звонит. Слышит трель звонка, протяжное, однотонное дребезжание. Он представляет себе лицо Вибеке без косметики, бледно-голубой халат, худые ноги. Она смерит его печальным взглядом — молча. Может, она и не откроет, думает он, может, раз явился домой в такой час, жди до утра. Он скажет, что хотел не будить ее, но не смог найти ключей.
   Никто не выходит. Он звонит снова, долго-долго стоит, придавив пальцем белую кнопку. Освещенный прямоугольник, где пишут имя хозяев, пуст, за ним просвечивает провод.
   Он отворачивается от двери, прислоняется к ней спиной. Ключ наверняка валяется на столе в гостиной, он так и видит брелок на связке, Дональд Дак в прозрачном пластике, когда его крутишь, кажется, будто утенок провожает тебя взглядом.
   Он думает: и площадка перед домом тоже стала больше. Вдруг он понимает, что машины нет. Вибеке нет дома. Что-то случилось. Авария. Вибеке не любит ездить зимой. А здесь зима всегда. Она врезалась в кого-то и теперь, наверно, парализована и прикована к коляске. Или ее все еще не нашли, она истекает кровью. Или машина охвачена пламенем, и она умирает в муках. Он пытается представить себе, до какой степени больно, когда горит кожа. Ее не нашли, она совсем одна. Он чувствует, что опять моргает, тогда он зажмуривает глаза и надавливает на них кулаками, он хочет вдавить их в голову. Если все-таки вдавить их поглубже, они будут вращаться внутри головы и, может быть, не смогут попасть в глазницы и вылезти снова наружу. Тогда мне придется провести день рождения в больнице, думает он, с белой повязкой на голове. И Вибеке притащит туда подарки и пирог. Может, у нее кончилось что-то, думает он, мука или яйца, и она поехала одолжить их.
   Наверняка так оно и есть. Она все забывает. Даже сама говорит, что стала как старичок профессор, целый день о чем-то думает, а ничего не помнит. Она скоро появится. И почему он сразу про это не подумал? Когда б не его день рождения, ей бы не пришлось мотаться лишний раз. Он обнаруживает, что перестал замечать, как мерзнут ноги и колени. Он утаптывает снег перед дверью, прыгает по нему. Пытается придумать, чем занять себя, пока ждет; он надеется, что попадет ему не очень сильно.
   Они издали замечают свет в салоне припаркованной машины. Он образует белую полынью на обочине с левой стороны. Он сбавляет скорость, они переглядываются. Вибеке ломает голову, кто это встал посреди леса да еще свет зажег, чтоб все его видели.
   — Ты в инопланетян веришь? — спрашивает он со смешком.
   — Может, мотор заглох? — отвечает она, сама слыша, как неправдоподобно это звучит. Если б у кого-то заглохла машина так близко от города, он пошел бы туда за помощью. Когда они проезжают мимо, она замечает там двух мужчин, они наклонились, будто ищут что-то под сиденьем. Они в форме. Вибеке думает, что это, наверно, охранники, едут с объекта на объект. Они проносятся мимо.
   — Хорошо, что они были заняты, — говорит он.
   — Ты о чем? — спрашивает она.
   — О полиции.
   — А откуда ты знаешь, что это полиция? — спрашивает она.
   — Это же патрульная машина, ты разве не видела?
   Вибеке начинает вспоминать, что она видела, но ничто ни в людях, ни в машине не навело ее на мысль о полиции. Он жмет на газ, он барабанит пальцами по рулю. Радио передает мелодию, которую она любит, Вибеке подается вперед, чтобы прибавить звук. Машина дергается на кочке, Вибеке теряет станцию, приемник начинает сипеть и хрюкать. Он нажимает на кнопку, радио замолкает. Становится тихо, слышно только урчание мотора и подвывание печки. Наверняка они содержат машины в порядке, думает она, без них им никуда. Она считает, сколько они выпили у него в вагончике. Ей кажется, немного. Она откидывает голову на подголовник, прикрывает глаза, правой рукой она держится за ручку на дверце.
   Когда она открывает глаза, они выезжают на поворот от леса к первым домам.
   Дорогу освещают желтые фонари. Вдоль обочины тянутся серые трехэтажные дома, за ними еще ряды таких же. На торцах зданий, которые видно с шоссе, развешены рекламные щиты с подсветкой, и Вибеке думает, что они очень оживляют улицы по ночам. Они минуют пустой стадион, он покрыт льдом, в углах осветительные мачты
   По мере приближения к центру дома становятся выше и лепятся теснее. Появляются витрины, неоновые лампы, они проезжают салон красоты, куда Вибеке приспособилась ходить. Из него льется свет. Вибеке представляет себе хозяйку салона, ее короткие блестящие волосы, рисунок губ, манеру разговаривать. Это она уговорила Вибеке вставить в ноздрю бриллиантик. Она представила это как единственно правильное решение. Говорила о разрушении барьеров, о косности, о сочетании привычного и авангардного. У нее очаровательная манера вести беседу, думает Вибеке. А моя беда в том, что я одновременно и говорю и думаю, поэтому запинаюсь и никогда не успеваю быстро ввернуть словечко.
   Она поворачивает голову и смотрит в окно с его стороны. Видит, как чета средних лет прогуливает собачку, мужчина отпирает ворота и толкает калитку плечом. Они летят на такой скорости, что она не успевает рассмотреть двор. Она вспоминает садик того дома, где они жили прежде. Два великолепных дуба, которыми можно любоваться в кухонное окно. По утрам ее часто будило эхо, блуждавшее между корпусами, стук ворот или голоса беседующих во дворе. В ее ощущениях это были фрагменты одной мелодии, вспоминает она.
   Пес начинает подвывать оттого, что Юн топчется перед дверью. Чего ему надо? Может, голодный. Юн поскуливает в ответ, объясняя, что у него ничего нет. Он прикидывает, который теперь час, если одиннадцать было еще у девочки. Наверняка полпервого.
   Появляется машина. Юн слышит ее и видит огни задолго до того, как она плавно выезжает из-за поворота. Она еле плетется. Возможно, водитель заблудился и теперь ищет, у кого бы спросить дорогу. Юн несется к дороге и машет машине рукой. Когда она подъезжает, оказывается, что она похожа на ту красную, что проехала мимо, когда он шел домой.
   Он притормаживает перед ночным кафе, мотор не выключает. Вибеке думает, что ей повезло, что не пришлось разговаривать, молчанием все сказано. Она вспоминает строку из песни, что-то про посидеть в тишине, с самим собой наедине. За стойкой кафе молодой парень разговаривает по телефону, ухом прижимая трубку к плечу. За столиком в глубине у стены ужинает пара, они склонились над тарелками.
   — Сигарету? — спрашивает он.
   — С удовольствием, — говорит Вибеке.Он подносит огонь ей, потом закуривает сам. Они снова смотрят на кафе. Парень все также болтает по телефону, он делает ритмичные движения телом, играет руками, видно, слушает музыку, решает Вибеке.
   — Ты знаешь здесь что-нибудь приличное? — спрашивает он.
   — Нет, — отвечает она, перебирая в уме все известные ей здесь места; она еще нигде не была, только посмотрела представление в церкви.
   Снова молчание.
   — Его, что ли, спросим?
   Она тычет сигаретой в парня за стойкой. Он не отвечает. Похоже, думает о чем-то. Волевое, квадратное лицо, кудрявая шевелюра. Ей хочется пойти и спросить самой, проявить инициативу. Все-таки он некоторым образом у нее в гостях, это же она здесь живет. Не глядя на него, она тянет на себя ручку в форме полукруга, открывает дверь, заходит в кафе.
   Над большой стойкой висит лампа дневного света, режет глаз. А так кафе освещают лампы на столах. Ее поражает шум: ведущий какой-то местной радиостанции ставит песню, хит, который сейчас крутят постоянно, она не помнит, где слышала его в последний раз.
   Она идет к стойке, еле удерживаясь от того, чтоб двигаться в такт музыке. Она кладет руки на край стойки и подается вперед. Парня нет. Отошел в туалет или в подсобку за овощами, думает она. От кофейника, который стоит на плитке рядом с пирамидами чашек и тарелок, пахнет выкипевшим кофе. Она слушает музыку, поводя бедрами, и понимает, что соскучилась по танцам. За стойкой на скамейке у стены лежит журнал и раскрытая книга, она вытягивает шею посмотреть, что за книга. Название ничего ей не говорит, автор мужчина-американец. Подобная литература ее, как правило, не интересует. Рядом со скамейкой стоит офисный стул с выцветшей зеленой обивкой. Музыкальный центр, источник шума, тоже стоит на скамейке, развернутый так, чтобы звук шел прямо на того, кто сидит на стуле. Она барабанит пальцами по стойке, смотрит на темные ногти на фоне стали, косится на распахнутую дверь, по ее разумению, ведущую в кухню. Наконец, поворачивается спиной к стойке и принимается смотреть на машину за окном. С этого места ей плохо видно его. Она переводит взгляд на ужинающую пару, под их столиком лежат две собаки, а рядом со стулом женщины стоит клетка с канарейкой. Они едят неспешно и, похоже, не замечают ни орущего радио, ни зажигательной песни, которая как раз кончается. Наверняка они ехали весь день, думает Вибеке, а теперь набираются сил перед очередным рывком. Женщина отодвигает от себя недоеденную тарелку и закуривает.
   — Что-нибудь будете? — спрашивает голос у нее за спиной.
   Одновременно выключается радио. Она поворачивается к стойке. За ней не прежний парень, а мужчина. Лет пятидесяти, думает она.
   — А здесь был такой парень, — говорит она.
   Мужчина смотрит на нее, поднимает левую бровь домиком. Кладет обе руки на стойку и наклоняется в ее сторону. Вся рука от ногтей и выше покрыта шерстью, черной, хотя голова седая, пальцы у него короткие и сильные.
   — Что-нибудь будете?
   Голос спокойный и ровный, он кажется утомленным.
   — Я хотела спросить кое о чем того, кто стоял за стойкой.
   — А-а.
   В кафе тихо, те двое, что ужинают, притихли, перестали жевать, чтоб лучше слышать ее разговор с мужчиной, думает Вибеке.
   — Нет, ничего, — говорит она.
   — У-у, — отвечает мужчина. Он приводит в порядок блюдо с венскими плюшками, выкладывает их кругом так, чтобы они наполовину заходили одна на другую.
   Она разворачивается и идет к двери, толкает ее, стеклянную и тяжелую. Успевает втянуть ртом морозный воздух, пока торопливо делает несколько шагов до машины.
   Машина тормозит и медленно подкатывает к Юну. Он смотрит прямо на водителя, это тот самый, стриженный ежиком. Он смотрит на мальчика. Машина катится на холостом ходу, за ней темный шлейф, сквозь брюки Юн чувствует, как ноги обдает теплом.
 
   Он выключил мотор, но оставил ключ в зажигании, так что печка греет, а радио снова разговаривает, это та же станция, что и в кафе. Он спит. Она тихо закрывает дверцу, чтоб не разбудить его. Он откинулся головой на подголовник. Рот приоткрыт, она видит черный налет на языке. От курения, думает она и отворачивается. Она глядит в свое окно, из заведения ниже по улице выходит пара, они останавливаются, мужчина берет лицо женщины в ладони, склоняется к нему, они целуются. Вибеке думает: а у меня тоже налет на языке? Она отгибает козырек на ветровом стекле и смотрится в зеркальце. Чтобы рассмотреть язык, надо сесть совсем близко, она устраивается на краешке сиденья. Она различает темное пятно посреди языка ближе к глотке, но толком рассмотреть трудно, мало света. Она царапает ногтем, чтоб выяснить, действительно ли там налет. Это какая-то тягучая слизь. Вибеке садится поглубже. Может, нам пойти в то заведение, откуда вышла та пара, думает она. Там мягкий свет из двери. Она вглядывается в ту сторону, на стене вывеска. Какой-то паб. Она поворачивается к нему, чтобы разбудить и высказать свое предложение. Он смотрит на нее, приоткрыв глаза наполовину. Можно подумать, мелькает у нее мысль, что он и не спал, а все время только и смотрел на меня. Она трогает рукой волосы: начесаны или уже повисли как плети?