Эрставик Ханне. Любовь

   Водитель опускает стекло.
   — Я хорошо ориентируюсь здесь, — говорит Юн.
   Мужчина улыбается. Зубы мелкие и ровные, и — это женщина, понимает Юн.
   — Вот оно что, ты здесь все знаешь.
   Говоря, она улыбается. Ну и диалект, думает Юн, ничего не поймешь. Может, она из западных областей. Он тоже улыбается. Но не знает, что сказать, она, похоже, никого не ищет.
   — Залезай, — говорит она, показывая на место рядом с собой. — Тут слишком холодно, чтоб разговаривать через окно.
   Он обходит машину и садится на переднее сиденье. Озирается. На заднем сиденье лежит огромная, вся в цветах подушка и парик с длинными белыми волосами. В ногах у него стоит кожаный чемоданчик лилового цвета. Юн сидит, скрестив на груди руки и глядя прямо перед собой.
   — А разве мальчики твоего возраста в такое время не спят?
   Голос мрачный, она говорит медленно, но вроде бы с усмешкой, хотя, когда Юн взглядывает на нее, оказывается, что лицо очень серьезное.
   — Я выходил, а теперь дома никого нет. Но мама скоро приедет. Она печет пирог мне на день рождения, и чего-то не оказалось, она поехала одолжить.
   — Вот оно что. Так у тебя скоро день рождения?
   — Да. Завтра мне девять.
   Дама смотрит в окно на желтые пятна, которые очерчивают на снегу фары машины. Она несколько раз цокает языком, Юну кажется, она не замечает, что делает это. Потом наклоняется в сторону его сиденья и открывает перчаточник.
   — По-моему, здесь было что-то вкусненькое.
   Она начинает искать между бумажными салфетками, пакетиками сахара, кажется, пустыми. Он замечает несколько пар солнечных очков разного фасона.
   — А что, мама не рассказывала тебе, что нельзя садиться в машину к незнакомому человеку?
   Говоря, она продолжает перебирать хлам в перчаточнике.
   — Почему это?
   — Не все люди хорошие.
   Она глядит на него и улыбается. Зубы правда малюсенькие. Ему хочется потрогать свои, чтоб сравнить.
   — Мама говорит, что в душе все люди добрые.
   Она продолжает искать. Он рассматривает ее. У нее одежда вся белая. Свитер из мягкого материала, похож на шерстку кролика, думает Юн. И он длинный, почти как платье, а на ногах у нее белые рейтузы и белые ботинки на шнуровке. Он чувствует, что голова потеет, и снимает шапку.
   Она так хлопает дверцей перчаточника, что Юн вздрагивает.
   — Поди ж ты, ничего нет.
   Она смотрит на него, прищурясь, думает.
   — Придется съездить купить.
   Она газует и выводит машину на середину дороги, Юн сползает в угол кресла. Она поддает газу, переключает скорость. Он смотрит на ее руку на рычаге передач и думает: пальцы тонкие. Потом смотрит на свои руки, они еще меньше, чем у нее, теперь, в тепле, их покалывает.
 
   Вибеке идет позади него, он вдруг останавливается, она утыкается ему в спину, и в нос бьет запах кожаной куртки. Резкий и острый, куртка, должно быть, новехонькая. Он через плечо улыбается ей. Она вспыхивает радостью, озирается по сторонам и чувствует, что тоже улыбается. Это маленький тесный бар, народу битком. На небольшом подиуме слева, в паре ступенек от бара, играют музыканты. Справа от бара три столика: перед ними вдоль стен коричневые кожаные диваны, а с другой стороны венские стулья. Люди сидят везде. Те, кому не досталось места, стоят со стаканами в руках. Теснотища такая, что трудно разобрать, где одна компания, а где другая. Так вот куда здесь ходят, думает Вибеке. Пятеро девиц сбились в кучку на ступеньке подиума и о чем-то серьезно беседуют.
   Прямо у них за спиной гремят динамики. Неужели так можно разговаривать, думает Вибеке. Наверно, это глухие, они читают по губам. Со своего места она пытается разобрать, о чем они. Не получается. Она прислушивается к тому, что играют музыканты. Вроде рок, но нетяжелый. Музыканты — девушки. У той, что играет на бас-гитаре, пышные рыжие волосы. Вокалистка худая и маленькая, своим круглым, пухлым личиком, крупными передними зубами и черной челкой напоминающая ребенка. Остальные волосы заплетены в африканские косички, падающие до талии. Играя, они обмениваются взглядами и знаками, перемигиваются. Ударница сидит в глубине и выглядит обыденно. Вибеке думает, что, встреть она ее на улице, ни за что не подумает, что та играет на ударных в какой-то группе. Она оглядывается, но его нигде не видно. Она замечает ссорящуюся пару, девушка беспрестанно шевелит губами, он изредка вставляет одно-два слова, отчего она распаляется еще больше. Она решает не смотреть в их сторону. Ничто не сможет разрушить радость и полный, бесконечный покой, переполняющие ее. Она пробирается в сторону стойки. Останавливается позади двух плечистых молодцов. Они сидят на соседних табуретах и переругиваются в грохоте музыке, она дожидается паузы, чтобы подойти к стойке и сделать заказ, а пока читает меню на стене и выбирает. Что-нибудь шампанистое, думает она и улыбается про себя. Парни говорят о хоккее, видимо, оба играют и оба недовольны новым тренером. Здесь в моде ковбойки, байковые рубашки в красную клетку, кроме них на обоих джинсы. Вдруг один из парней оборачивается и спрашивает, чего она лыбится. От изумления Вибеке не находит, что ответить, но парень уже взял свой стакан с пивом, развернулся вполоборота к ней, положил руку на бедро и с яростью, захлебываясь, принялся кричать, как именно он ненавидит этих дур, которые вот так вот встанут и пялятся, и ждут, что он обратит на них внимание, и как он устал от томных взглядов, и пусть она наконец прикроет варежку: чтобы она не вытворяла, он не клюнет все равно.
   — Эй.
   Он вырос вдруг у нее за спиной, она чувствует его дыхание на своих волосах. Он шепчет что-то ей в ухо, она расплывается в улыбке. Снова вспыхивает, приходит в прекрасное настроение, воодушевляется. Хоккеист поворачивается к приятелю и продолжает беседу с прежнего места, будто гадости, которые он наговорил ей, никак не нарушили плавного течения беседы, а были коротким отступлением.
   — Здесь еще есть наши, из тиволи.
   Она оборачивается и смотрит на него, его переполняет радость, которой она не заметила ни в вагончике, ни в машине по дороге. Она едва узнает его. Наверно, он мне больше доверяет теперь, поэтому меньше напряжен. Она вспоминает, что не знает его имени, и спрашивает.
   — Том, — отвечает он. — А тебя?
   — Вибеке.
   Он обводит взглядом бар:
   — Ну ладно, я хочу пива.
   — Палатка закрылась в десять, — говорит Юн. — Если хочешь что-то купить, надо ехать в город, на заправку.
   — Это далеко?
   — Двадцать километров.
   Жарит печка. Юн расстегивает куртку. Снимает шарф. У нее на безымянном пальце массивное прозрачное кольцо из стекла. Юн прикидывает, как оно выглядит в микроскопе. Наверняка микробы так и кишат, думает он.
   По освещенной фонарями дороге они выезжают из поселка на шоссе. Юн старается не дышать столько фонарей, сколько только может, а каждый фонарь — тысяча людей, которых не будут пытать, если он выдержит, говорит он себе. Он прочитал в библиотеке описание некоторых пыток. Как человека окунают головой в бочку с ледяной водой или пускают ток через язык. Или как на картинке в журнале: руки прикручивают к трубе, и человек писает сам на себя. Он пытается почувствовать, каково это. Самое большее, сколько он выдерживает не дыша, — семь фонарей. Надо будет потренироваться, думает он.
   Лес кругом густой и темный, дорога ровная, повороты затяжные. Такое чувство, что едешь по дну шахты. Или по туннелю без крыши. Или через долину в игрушечной железной дороге.
   — Как тебя зовут?
   Он слышит по голосу, что ей скучно.
   — Юн.
   Ему кажется, что это нечестно. Он не просил ее никуда ехать, не приставал. Он всего-то хотел ей помочь, потому что думал, что она заблудилась.
   Она едет быстро. На повороте крышка перчаточника снова откидывается, он видит солнечные очки. Первой лежит пара с огромными, круглыми стеклами в толстой пластмассовой оправе. Он вытаскивает их и примеряет. Они ему велики, он чувствует, как холодный пластик скользит по щеке. Она смотрит на него, потом переводит взгляд на дорогу. В очках дальний свет кажется зеленым. Внезапно подступает тошнота, живот сжимает спазмом. Рот заливает слюной. Он сдерживается еле-еле.
   — Можно остановить? — просит он.
   — Зачем еще?
   — Меня тошнит.
   Она проезжает чуть вперед, съезжает на обочину. Они посреди бесконечной ровной дороги. Юн распахивает дверцу и выскакивает наружу.
 
   Она замечает лицо, которое видела утром на обсуждении культурного развития поселка. Тетка из отдела социальных пособий, одна из двоих. Вибеке помнит, что еще подумала: старые курицы. Женщина сильно накрашена. И с кавалером. У него редкие, бесцветные волосы и крепко сбитое, кряжистое тело. До Вибеке вдруг доходит, что они свингуют. Она прыскает. Этот бар не для танцев, здесь слишком тесно. Вибеке видит, что мужчина пьет воду. Значит, за рулем. Она отыскивает глазами Тома. Он стоит у стойки, к ней спиной. Вот он взял пиво, но не отходит, а подался вперед и балагурит с барменшей. Чтоб его было слышно в таком грохоте музыки, он помогает себе всем телом, отчаянно машет руками. Наверняка рассказывает анекдот, думает Вибеке. Забавно наблюдать за ним исподтишка. Но важно не переходить грань, помнить: мы две независимые личности.
   — Привет, — говорит дамочка из социальной конторы. — Это Эвальд. У нас роман.
   Они протиснулись вплотную к ней, а она и не заметила. Она не думала, что социальная тетка решит подойти к ней, на службе они и словом не обмолвились. Сейчас она в изрядном подпитии. Ее кавалер улыбается Вибеке.
   — Ты здесь новенькая? — спрашивает он, наклоняясь к ней. Его дама со стеклянной улыбкой глядит то ли на Вибеке, то ли в никуда. Вибеке кивает в ответ. Им под шестьдесят. Староваты они ходить в места, где так орет музыка, думает Вибеке. Или у тебя старомодные представления о пожилых, тут же одергивает она себя. Она тычет большим пальцем в сторону стойки, улыбается, извините, мол, и начинает пробираться к Тому.
   Женщина отрывает от рулона несколько бумажных полотенец. Он отер было рот рукавом, но теперь лицо горит, а во рту пересохло Он сидит и мнет в руках полотенца. Ему полегчало, когда вырвет и перестанет укачивать, всегда становится лучше. Она заводит машину и выворачивает на шоссе. Теперь она ведет осторожнее.
   — У тебя что-то с глазами, — говорит она.
   — Да, — отвечает Юн.
   Оба молчат. Он почему-то забывает, что тик всем заметен. Поэтому получается, что ему все время напоминают. Человеку приходится выслушивать напоминания, думает он. Но лучше б у него был изъян, которого не видно, чтоб под одеждой или вообще болело внутри.
   — Вот как, — говорит она.
   Да, думает Юн, вот так. Он глядит на дорогу перед собой и чувствует, как мышцы глаза сжимаются и отпускают, сжимаются и отпускают, гораздо чаще, чем он думал, безостановочно. Он не пытается унять тик. Он поворачивается вполоборота на сиденье, упирает подбородок в грудь и подтягивает под себя ноги, насколько это возможно, чтоб не испачкать сиденья башмаками. Глаза он закрывает, он теперь пассажир космической ракеты, летящей на другую планету.
   — Не спи. Раз я не могу спать, то и ты не должен.
   Он разлепляет глаза и смотрит на нее сбоку. Это она глупости говорит, думает он. И спрашивает: что значит, что она не может спать. Она отвечает, что сама не знает, почему это так, но когда она закрывает глаза, говорит она, то ничего не происходит, словно чего-то не хватает, она не чувствует достаточной усталости, говорит она. У меня так никогда не бывает, роняет Юн. А моя мама говорит, что человек может заснуть в любой момент, надо только научиться правильно расслабляться.
   Он снова закрывает глаза. Она все разговаривает. Он представляет себе, что свет и точки, которые мелькают перед глазами, это новая галактика и думает, что ему теперь делать: то ли искать место для посадки, то ли готовиться к жестокой схватке. Затылок чешется, но почесать его сил нет. Он слышит, что она бубнит себе под нос песню. Это раздражает Юна, но он решает не отвлекаться, он должен собрать всю силу в ударный кулак. В этот миг его корабль взрывается в звездной буре и развеивается в космосе как пыль.
   — Отличная музыка, — говорит Том.
   Она кивает. Барменша ставит перед ней стакан пива, она расплачивается. Его стакан почти пуст. Она смотрит на Тома и слизывает пену, которая пузырится и лопается на губах. Глаза у него огромные и странные. В уголке одного глаза — сонная пелена. Рот узкий и кажется мягким и податливым.
   Она поворачивается спиной к стойке, прислоняется к ней. Он изучает содержимое стакана, завиток белых волос свесился на щеку и дергается вверх-вниз, как поплавок. Она представляет себе, как они бегут, раскрыв объятия, навстречу друг дружке через широкую площадь в большом городе или через разбитую дорогу, через заросшие пути, он подхватывает ее и кружит, кружит, они смеются, а вокруг светло и тихо. Она тоже потупила взгляд, ее тянет рассказать ему, что ей привиделось, но что-то останавливает ее. Не надо разговорами ломать настроение, думает она.
   Пол дощатый и кажется старым. Он был выкрашен в красно-коричневый цвет. А ботинки у него черные, на толстой подошве. Вдруг сбоку кто-то, прокладывая себе дорогу, толкает ее так, что она чуть не падает и утыкается в него. Она роняет сумку, лицом прижимается к его свитеру, а рукой попадает ему в пах. Чувствует, как напрягается член. Тут же наклоняется подобрать сумку. Он наклоняется тоже. Они сталкиваются лбами. Он одной рукой берет ее за подбородок и разворачивает лицо к себе. Его глаза совсем близко.
   — Ты не ушиблась?
   Она качает головой, моргает, запрокидывает голову, смотрит в потолок.
   — Что случилось?
   В его голосе она слышит тревогу.
   — Так много всего, — говорит она чуть слышно.
   И чувствует, что еще секунда, и она выложит ему все-все. До донца. Что для нее значит, что он у нее есть. Какое это счастье.
   — Что ты сказала? — Он наклоняется поближе. — Говори громче!
   Нет, нет, думает Вибеке, подожду— Не дай Бог порвать то хрупкое, что между нами сплелось. На этот раз я сумею помолчать. Единение душ пестуется в тишине, пока не окрепнет настолько, чтоб выдержать поверхностную приблизительность слов.
   — Дымом глаза разъело, — говорит она и смотрит на него пристально, пытается взглядом рассказать правду. — Я не привыкла, чтоб было так накурено.
   Юн просыпается от того, что чувствует на лице теплый воздух со странным запахом, и открывает глаза. Женщина в белом почти что навалилась на него, это ее дыхание такое теплое. Он видит, что машина стоит, кругом темно, так темно, что снег светится, теперь, посидев минуту зажмурившись, он видит это. И думает, что на самом деле довольно светло.
   — Ты уделал слюнями все сиденье.
   В голосе сквозит усталость. Он чувствует, что тело одеревенело, как после долгого сна. Во рту сухость. Бумажным полотенцем, которое он скомкал в руке, он утирает левую щеку, подбородок, шею. Он трет и чувствует присохшую холодную рвоту.
   — Такое со мной первый раз, — говорит он. — Мы давно тут стоим?
   Он думает, что если недолго, то он не успел ничего сказать во сне. С ним такое случается, но ни к чему, чтоб она слышала, что он там может наговорить. Он напрягается, чтоб не моргать.
   — Не знаю.
   Она вытаскивает из пачки, лежащей в перчаточнике, сигарету, раскуривает ее, снова откидывается назад, упираясь затылком в подголовник. Она пускает дым колечками, вперившись в дорогу. Урчит печка. Он представляет, что они в стеклянном шаре, Вибеке подарила ему такой по-настоящему старинный, времен детства ее мамы, он стоит у него на столике, и если перевернуть его вверх тормашками, то на крохотные домики внутри сыплется белая крупа, похожая на снег.
   — Может, с четверть часа, плюс-минус. Сигарету хочешь?
   Чудная, думает она, она ведь знает, сколько мне лет. В школе говорят, что от курения умирают. Он сообщил это Вибеке, а она ответила что-то типа того, что некоторые должны умирать, чтоб другие жили и радовались.
   — Курит моя мама, — говорит Юн.
   — От курева лысеют, — говорит женщина, тыча в свой ежик, и смеется.
   — Моя мама нет. У нее жутко длинные черные волосы, до пупа. Юн, у меня грива, как у коня, правда ?
   Если дышать носом, а рот закрыть, то наглотаешься дыма меньше, думает он. Ну хотя бы не будет такого вкуса во рту.
   — И еще у нее алмазик в носу, да? — говорит женщина.
   — Да, — говорит Юн. — Но он фальшивый, просто блестит так же. Она говорит, что купит себе настоящий, когда разбогатеет. А вы знаете мою маму?
   — Я ясновидящая.
   — Это как?
   — Это когда человек видит третьим глазом, что происходит с чужими людьми. Но это секрет.
   Он ей не верит, но не говорит этого вслух.
   Она затягивается и отдает сигарету ему. Он поднимает руку и захватывает сигарету двумя пальцами, указательным и безымянным. Она накрывает его руку своей. Он толкает сигарету поглубже в рот и делает вдох. От ее пальцев идет слабая вонь, видно, она мажется кремом. Он выдыхает дым, выдыхает прямо себе и ей в руку. От дыма все перед глазами сереет. Но он не кашляет. Курение не убивает его на месте, как он верил раньше. Так он, что ли, начал курить? Не сводя с него глаз, она отнимает свою руку. Пока она раскуривает сигарету себе, он делает ползатяжки. Она откидывается на сиденье, он тоже. Они глядят прямо перед собой, в лобовое стекло, на засыпанную снегом дорогу. С тех пор как он проснулся, не проехало ни машины. Юн сжимает сигарету большим и указательным пальцами, он думает, что и права надо теперь получить.
 
   Вокалистка цедит что-то в микрофон грудным голосом. Концерт окончен. Народ хлопает, девушки на крохотном подиуме начинают паковать свои инструменты. Ставят диск. Музыка спокойная, похоже на джаз, думает Вибеке. Рыжая девица засовывает бас-гитару в чехол из овчины. Вибеке смотрит на Тома, он закрыл глаза и тянет пиво из нового стакана. Стоит он в прежней позе, спиной к стойке. Вибеке спрашивает его, о чем он думает. Не похоже, чтоб он расслышал ее слова. Она подается вперед, поднимается на цыпочки и повторяет вопрос ему в ухо.
   — О лете, — отвечает он, не разлепляя глаз.
   Вот как, восхищается Вибеке. Она сама думает о лете, она не видела поселка без снега и ей любопытно, как здесь, когда тепло и светит солнце, а горы обретают цвет. Можно посидеть в саду, почитать в тени деревьев. Она смотрит на Тома и думает, что ей нравится, что он захлопнул глаза и отгородился, ушел в себя. Том бы сидел на соседнем стуле. В очках, думает она, читает он наверняка в очках. Круглых, в железной оправе. Интересно, быстро он читает или неспешно. Ей хочется спросить. Ей кажется, это многое говорит о человеке, о его внутреннем ритме, об отношении к жизни.
   Звук заставляет ее оглянуться, дверь распахнута, кто-то прощается на пороге, целуется. Дверь хлопает. И сразу открывается снова. Появляется знакомое лицо — парень из кафе. Он наклоняется к белокурой девушке, что-то шепчет, та заливается хохотом. Ей ну от силы семнадцать, прикидывает Вибеке.
   Тетка из собеса, со своим Эвальдом за ручку походя задевают белокурую, та и не замечает. Многие ушли вместе с музыкантами, но народ еще есть. Мужчина открывает дверь. Вибеке видит, что женщина съеживается на морозе, как будто она раньше не успела сообразить, что будет холодно. Вибеке думает про путь домой: приятно ехать не одной. Она косится на Тома. Он стоит в прежней позе, глаза закрыты. Дышит носом, глубоко. Потрясающее умение расслабляться, думает Вибеке. Вообще-то кажется, что он спит. Хорошо, наверно, лежать в постели и смотреть на него, думает Вибеке.
   — Ну, что будем делать? — Рука непроизвольно тянется погладить его по макушке. Но Вибеке удерживает себя. Вторгаться в его круг ей не след. Главное — не навязываться. Никогда.
   — Пойдем?
   Она повышает голос, она старается, чтобы звук шел из живота, тогда он звучит особенно бархатно и прочувственно. Он поворачивается к стойке. Поллитровая кружка стоит на подставке с рекламой музыкальной группы, местной гордости.
   — Я еще здесь не закончил.
   Он держит наполовину полный стакан. Смотрит на нее, поднимает стакан: ваше здоровье. Глаза у него какие-то мутные, думает она. Может, он с приветом. Он отпивает глоток и облизывает верхнюю губу, тем временем поверх ее головы разглядывая, кто уходит.
   Музыку приглушили. Девушки за стойкой развешивают по местам стаканы у них над головами. Стекло звякает, кто-то с грохотом отодвигает стул. Рядом с Томом освобождается табурет. Она забирается на него.
   Дым пахнет иначе, когда куришь сам, думает Юн. Он чуть поворачивает голову и смотрит на остриженную женщину. Сейчас, с закрытым ртом, она снова похожа на мужчину: скулы сильно выпирают. Он замечает, что она напрягает щеки и тотчас расслабляет мышцы, потом снова напрягает и расслабляет, точно пульс бьется. Он пытается сделать так же, чтоб попробовать, и изо всех сил стискивает зубы. Но так же не получается. Скулы сводит, и приходится двигать челюстями, чтоб их отпустило. Она оборачивается и смотрит на него. И все продолжает дергать щеками. Она не знает, что она делает это, догадывается он. Он вспоминает, что видел телепрограмму о совах, обитающих в пустыне, некоторые из них делают горлом точно так, и комментатор еще сказал, что это они инстинктивно сглатывают, прежде чем напасть на жертву. Он зажмуривается, чтобы не видеть. И только слышит сипение печки. Он решает вспомнить все созвездия, какие получится. Он медленно перечисляет названия. Когда уже не может вспомнить больше ничего, открывает глаза.
   Она смотрит в его окно. Она перестала играть мускулами лица, и вид у нее просто усталый, думает он. Он поворачивается посмотреть, на что она смотрит. Ничегошеньки, один лес.
   — Посреди ночи, посреди леса, посреди пустого шоссе.
   Она роняет слова, глядя на лес. Сказав, переводит взгляд на него.
   — Город в двух шагах, — говорит Юн. — Там на повороте заправка. И мама скоро вернется, я уверен. Так что не бойтесь.
   — Мама, мама, — она передразнивает его, сюсюкая по-детски.
   Он вспоминает видеоклип, который видел у девочки. Тот, где женщина поет, а мужчина ведет машину в какой-то чужой стране, может, в Италии, на острове. Они едут и едут, сумерки сгущаются, вдруг на вершине горы мужчина различает жилище. Дорога чем дальше, тем хуже, и вот машина застревает в грязи (буксующее колесо крупным планом), но в конце концов одолевает последний виток наверх и подкатывает к высокому блочному дому, на фасаде которого старая табличка с надписью «Отель». Он был серым и, похоже, пустовал, свет нигде не горел, и никаких признаков жизни не замечалось. Когда певица и мужчина втащили чемоданы в гостиницу, их окружили люди в форме. И клип кончился.
   — Здесь хоть снегоходы есть? — спрашивает она.
   — Есть, — отвечает Юн.
   — И чего ж на них никто не ездит? Это здесь самое подходящее дело, а я ни одного не видела.
   — Не знаю.
   — Нет, но зачем они их держат, если не ездят?
   Юн размышляет о снегоходах, которые он видел позади домов. Обычно они запаркованы у стены под навесом. Со стороны леса. Можно упереться коленом в сиденье, поставить другую ногу рядом с тормозом, дернуть пусковой шнур и нестись себе так, почти стоя, петляя между деревьями, прочь. Иногда по ночам его будит треск снегохода, который заводится и уезжает или, наоборот, возвращается домой. Сначала он принимал этот шум за пулеметную очередь.
   — Нет, они ездят. Но у нас такого нет. Вибеке не любит снега. Зато у меня есть коньки, — говорит Юн, — и я знаю одного человека, он до войны выиграл Кубок Приполярья. Он хранит свои коньки в ящике в подвале.
 
   — Поехали, — говорит Том и идет к дверям.
   Вибеке чувствует, что надо бы заскочить в туалет. В баре почти пусто. Горит верхний свет. Стены покрашены кое-как, замечает она. И грязно, панели сплошь залеплены толстым слоем пыли. Том выходит первым, останавливается за порогом и держит дверь, повернувшись лицом к улице. Одной рукой она сжимает на шее ворот пальто, другой проверяет, не забыла ли сумку и варежки.
   За ними выходит еще народ, она слышит хлопанье двери и шаги, удаляющиеся вниз по улице.
   Мороз дерет лицо. На тротуаре громоздятся высоченные снежные отвалы. Прямо через дорогу стоит грузовой автомобильчик, заваленный снегом.
   Она замирает. Она думает о тишине. Нет, ты слышишь, до чего тихо, хочется ей сказать. Она смотрит на небо. Звезды пропали. Наверно, их скрыли облака. Он спешит к машине. Она видит, что на затылке волосы пострижены неровно.
   — Мне надо в туалет, — говорит она.
   Том останавливается. Шумно вздыхает. Она поворачивается и тянет за ручку. Дверь заперта. Вибеке стучит.
   Том стоит чуть поодаль и смотрит на улицу. Он ссутулился. У нее мерзнет шея. Сдает задом машина, которая стояла у кафе. Потом белые задние фары гаснут, и она уезжает. Это полицейская машина старого образца, такая прямоугольная.