Ёсимото Банана. Спящая

   Тогда-то я и поняла, что у брата появились какие-то чувства к Мари. Он даже не пытался скрыть это. Просто взял да и назвал ее имя.
   На самом деле между ними еще с детства было нечто сближавшее их даже тогда, когда они не обращали внимания друг на друга. То, из-за чего рано или поздно они были просто обязаны были влюбиться. И чем старше они становились, тем с каждым разом, когда влюблялись в кого-то другого, это что-то становилось все сильнее.
   Я позвонила Мари и спросила, не хочет ли она поехать со мной в аэропорт. Она ответила, что съездит, и объяснила, что заезжала в Бостон на обратном пути в Японию во время путешествия в Нью-Йорк.
   – Однажды мы пошли ужинать. Втроем – он, Сара и я. Сара очень изменилась. Она стала ужасно худенькой, совсем взрослой, мало говорила и ни разу не улыбнулась. Ёсихиро был таким же, как всегда, веселым, словно он так и будет оставаться прежним Ёсихиро, неважно где, в Японии или в Бостоне. Это чувствовалось и по тому, как он держал себя с Сарой. Но Сара казалась совершенно измученной. Только она. Я даже не знаю почему. Просто у меня возникло ощущение, что между ними все кончено… Меня это обеспокоило, и по возвращении в Японию я написала Ёсихиро. Но в ответ получила формальное письмо, которое ничего не объясняло. У Сары все хорошо, она замечательная девушка, разумеется, я скучаю по Японии, и мне не терпится отведать тресковой икры и всё в таком духе. Помню, я тогда подумала: «Господи, Ёсихиро просто молодец». Я испытала именно такое чувство. Он не сказал мне ни одного дурного слова о Саре, мне, девушке, которая сидела, окруженная бостонской прохладой, смотрела прямо на него и влюблялась. В тот вечер я напилась, но когда получила это письмо, то взглянула на ситуацию еще раз, и мне показалось, что его слова смыли какую-то грязь внутри меня, и тогда я отправила ему открытку с извинениями. Он действительно молодец.
   Пора было ехать, и я попросила своего парня отвезти нас на машине.
   Мы заехали за Мари и отправились в аэропорт.
   Стоял красивый, слегка прохладный осенний день. Один из тех, когда невидимый глазу поток солнечных лучей устремляется через стеклянную крышу в зал ожидания аэропорта. Самолет приземлился с небольшим опозданием, и вот уже объявили, что он совершил посадку, и, наконец, один за другим начали появляться пассажиры.
   Длинные волосы Мари были собраны в хвост и туго завязаны лентой. Она так нервничала, что возникало ощущение, будто у нее внутри струна, так же туго натянутая, как эта лента. Судя по ее виду, сердце у нее вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.
   – Мари… что с тобой? – спросила я.
   – Если бы я знала.
   На Мари был голубой свитер и узкая бежевая юбка. На фоне белоснежного пола эти цвета смотрелись просто изумительно. Она стояла чуть поодаль, словно кинозвезда из какого-то фильма, отвернув свое хорошенькое личико, и мне был виден только ее профиль. Взгляд ее был прикован к монитору, она практически прожигала в нем дыру глазами. Глядя на нее, казалось, что она самое реальное существо из всех встречающих. Мой брат не появлялся. Вокруг нас разыгрывались трогательные сцены. Люди шли к выходу вместе с прибывшими. Вскоре поток пассажиров иссяк. Я взяла своего парня за руку.
   – Конечно, мой братец не торопится, – сказала я.
   Но, честно говоря, я не смотрела ни на монитор, ни даже на прилетевших – я наблюдала за Мари. Не спускала с нее глаз, с ее фигурки, стоящей в некотором отдалении, она была такой красивой, что казалось, перед ней никто и ничто не устоит. А потом, наконец, показался мой брат, толкавший перед собой большую тележку, очень повзрослевший. Мари начала пробиваться к нему через толпу, двигаясь быстро, удивительно быстро, словно впереди ее ждало осуществление мечты… У Ёсихиро было чуть более уставшее лицо, чем в тот день, когда мы его провожали. Шаг за шагом Мари приближалась.
   – Эй! – Ёсихиро заметил нас и помахал рукой. Затем посмотрел на Мари:
   – Мари. Давно не виделись. Она улыбнулась едва заметно:
   – Добро пожаловать домой, Ёсихиро!
   Ее голос вплетался в гомон, царивший в зале, когда он долетел до моих ушей, то звучал уже совсем тихо и намного взрослее, чем раньше.
   – Ну, они идут или как? – спросил мой парень.
   Он ничего не знал о них. Поскольку в любом случае все двигались в этом направлении, то можно было смело говорить «да». Поэтому я кивнула. Мари сообщила моему брату, что ей о многом хотелось бы с ним поговорить. Я смотрела на нее. Брат кивал. А потом обнял ее за плечи.
   – Вчера поздно вечером заходила Мари.
   Мы сидели и завтракали, когда мама сказала это.
   – Да. А откуда ты знаешь? – удивленно спросила я.
   – Я вставала ночью в туалет, а она на кухне варила кофе в кромешной тьме. Понимаешь, я была такая сонная, все было как в дымке, и у меня совсем выскочило из головы, что она больше не живет с нами. Поэтому я просто сказала: «Господи, ты еще не спишь?» Она ответила, что не спит, и улыбнулась, я не стала забивать себе этим голову, вернулась к себе и заснула. Так это был не сон?
   – Нет, – сказала я. – Она была здесь. Вдруг взяла и пришла ни с того ни с сего.
   Солнечный свет лился с безоблачного неба прямо на пушистые сугробы, отчего пейзаж за окном стал настолько ослепительным, что все казалось совершенно обновленным и чистым. Какое-то особенное чувство возникло в моей груди, когда я увидела яркий свет, словно хотелось еще поспать, а я была чем-то раздражена. Телевизор выкрикивал утренние новости, наполняя комнату бодрым настроением. Мама проводила отца на работу уже сто лет назад, и теперь мы вместе завтракали.
   – Может, в том доме ей не слишком сладко живется? – предположила мама.
   – В каком «том» доме? Мама, между прочим «тот» дом – это ее родной дом. Вообще-то у нее есть свои собственные мама с папой, понимаешь, настоящие родители.
   Я засмеялась. Конечно, я отлично поняла, что она имела в виду.
   – Я действительно успела полюбить ее, пока она жила у нас, – сказала мама.
   Мама никогда больше не упоминала о брате. Вместо того чтобы печалиться о его кончине, она весь прошлый год посвятила заботам о Мари, пытаясь отвлечься. Иногда я ловлю себя на мысли – а каково моей матери? Должно быть, все произошедшее кажется ей ужасным сном. Родить такого сына, воспитать его, а потом потерять. Я просто не могу себе этого представить.
   – Ммм, – промычала я, кивая, и откусила еще кусочек хлеба.
   Мари все время проводила дома с моей мамой, помогала ей по дому, таскала тяжелые сумки из магазина и все такое. Ей больше и нечем особенно было заняться, и подобная работа, скорее всего, давала ей возможность не падать духом. И хотя она уже практически стала членом нашей семьи, тем не менее, за ужином всегда выдавливала из себя вежливую улыбку и говорила, что все было очень вкусно, словно гостья. А если кто-то хотел принять ванну в одно время с ней, то она всегда учтиво говорила, что может подождать, жестом призывая идти вперед. Она была очень воспитанной девушкой, и ее манеры всегда производили на меня глубокое впечатление. Но на самом деле она не жила в нашем доме, не жила по-настоящему. Просто обитала в одном с нами пространстве, бок о бок, словно привидение. Существовала, как мираж.
   Когда она жила у нас, то я осознавала, что Мари – живое существо, лишь, когда она плакала. Во второй половине срока ее пребывания это случалось не слишком часто, но сначала, несколько недель после ее переезда в наш дом, я постоянно слышала всхлипы в комнате для гостей, когда шла ночью сварить себе кофе. Рыдания просачивались сквозь темноту и пропитывали меня до самой сердцевины существа, словно бесконечный сезон дождей.
   Тогда я и сама впала в страшное уныние. Мне казалось, я стою на самом краешке мира. Вот такое настроение у меня было. Такую пустоту я ощущала. А в те дни, когда Мари оказывалась дома одна, а все остальные уходили, она проскальзывала в спальню брата, где все осталось так, как было при его жизни. Возвращаясь домой и не находя ее, я начинала немного волноваться, шла наверх и видела ее через приоткрытую дверь. Она лежала, свернувшись калачиком посреди комнаты брата, наполненной всеми цветами радуги, и плакала. Она даже в ванной плакала. Когда она выходила оттуда, то я шла принять ванну, в большой комнате мы пересекались, от ее кожи все еще поднимался пар, на лице играл яркий румянец, понятно было, что она только что вылезла из горячей воды… Но ее глаза были красными и припухшими, и она хлюпала носом. «Меня не удивило бы, если бы после нее вода стала соленой^[1]», – думала я, погружаясь в ванну, а потом сидела, окруженная клубами пара, и мне было так плохо, что я с трудом могла вынести это.
   Неужели это правда, что слезы помогают людям залечить душевные раны?
   Ведь Мари, в конце концов, перестала плакать и вернулась домой.
   – Скажи ей, чтобы в следующий раз приходила днем, чтобы мы могли поговорить, ладно? Ну, если вдруг где-нибудь с ней столкнешься, – сказала мама.
   – Хорошо, скажу, если увижу, – ответила я, вставая из-за стола.
   Я пошла в колледж, сдала несколько рефератов, а потом решила, что было бы неплохо хоть иногда разбирать свой шкафчик, и отправилась в раздевалку. А там я обнаружила записку, приколотую к дверце моего шкафчика. Я сорвала ее и прочла. Её написал один мой приятель по имени Кэнъити.

   Могу вернуть тебе деньги.
   Позвони завтра в районе обеда.

Кэнъити.

   Кэнъити одолжил денег почти у всех в этом мире, а потом смылся, не вернув никому ни иены. Он не приходил в колледж уже лет сто. Я дала ему в долг в общей сложности пятьдесят тысяч иен, но на самом деле не особенно надеялась получить их обратно. Мой брат был таким же, насколько я понимаю. Судя по тому, что я слышала, если сложить все деньги, которые Кэнъити удалось взять в долг, то получится просто невероятная сумма. Все были в бешенстве и сходили с ума от злобы.
   И хотя иногда, глядя на какую-нибудь тряпку, и я ловила себя на мысли: «Ах, если бы у меня сейчас были мои пятьдесят тысяч», – я просто понимала, чем все кончится. Он хороший парень, но только не в том, что касается денег. «Более того, разве можно было бы не влюбиться в парня, если он не просто хороший, но даже возвращает тебе деньги вовремя?» – подумала я, покачивая головой и размышляя, как же он сможет расплатиться со мной. Я сложила записку, сунула ее в карман и вышла во двор, все еще укрытый снежным покрывалом.
   – Привет, Сибами! – раздался чей-то голос.
   Я повернулась на звук и увидела поблизости Танаку.
   – Привет. А Кэнъити ничего не говорил о том, что хочет вернуть тебе деньги?
   Я слышала, что Танака тоже одолжил ему денег.
   – Нет! Это уже даже не смешно. Я одолжил этому придурку тридцать тысяч иен! Не могу поверить, что он воспользовался моими деньгами, чтобы свалить на Гавайи с какой-то девчонкой!
   Судя по голосу, он был просто в ярости.
   – На Гавайи?
   – Ну да. Он встречается с какой-то школьницей!
   – Да ты что? А он уже вернулся?
   – А я-то откуда знаю?
   – Ой.
   Очень на него похоже. Готова поспорить, он собирается вернуть долг только тем, кто ему симпатичен.
   При этой мысли я кивнула, соглашаясь сама с собой.
   – А почему ты спрашиваешь? Ты что-то слышала? Он с тобой связывался? – спросил Танака.
   – Нет, ничего я не слышала! – покачала я головой.
   Мне определенно не хотелось усложнять жизнь Кэнъити, особенно теперь, когда он заявил, что собирается со мной расплатиться.
   – Кстати, последнее время я часто вижу тут твою двоюродную сестру.
   – Что ты имеешь в виду? Где это «тут»?
   Мари и Танака были знакомы.
   – Ну, как где? В баре на перекрестке, который открыт всю ночь, а еще на той стороне улицы и «У Дэнни», короче, в основном в этом районе и обычно по ночам.
   – Понятно. По ночам, – кивнула я.
   Значит, вчерашнее путешествие не было единственным. Да… если подумать, в ней не чувствуется живости, присущей любителям ночной жизни. Скорее, она бродит здесь в трансе, словно лунатик.
   Но что же она увидела вчера, стоя ночью под снегом и глядя на свет, струящийся из моего окна? Вероятно, на улице было так темно, а моя комната казалась такой светлой, почти белой. Возможно, снаружи выглядело так, словно внутри действительно тепло и уютно?
   От этих мыслей мне стало немного грустно.
   Я попрощалась с Танакой, и мы разошлись в разные стороны.
   По дороге домой я заскочила в один из баров, о котором упоминал Танака, темное и довольно мрачное местечко, в надежде застать там Мари. Помещение было залито тусклым светом, но сильнее всего на психику действовало не это, а мрачное соседство. Заведение располагалось как раз напротив кладбища.
   Там сидела Мари, опершись локтями о столик. Я подошла и окликнула ее.
   – Привет! Как удачно! – Она показала на пакет, стоявший рядом на стуле.
   Я села напротив.
   – Что ты имеешь в виду? Почему удачно?
   – Я захватила твои ботинки.
   – Да ты что? – улыбнулась я.
   – Ага, – улыбнулась в ответ Мари.
   Она протянула мне роскошный пакет из дорогущего универмага «Исэтан». Разумеется, мои стоптанные ботинки лежали в красивой коробке внутри пакета, тщательно высушенные и начищенные до блеска. Мне пришло в голову, что Мари даже такие мелочи оформляет с претензией на изящество, и это остаточное явление некоторых привычек из ее утраченного прошлого, которые даже сейчас контролируют ее действия. Я почувствовала какую-то нежность, глядя на нее, возможно, такие чувства вы испытываете при виде несчастного привидения.
   – Ты хотела зайти к нам? – спросила я.
   – Да, но свет в окошках не горел, и я решила пойти домой.
   Я заказала джин с тоником и передала Мари слова моей мамы:
   – Мама попросила тебя прийти к нам в гости днем. Сказала, что когда ты приходишь по ночам, то все это как сон и так неинтересно.
   Мари засмеялась:
   – Я так и знала! Она ведь была полусонная, да? Говорила какие-то странные вещи, а я просто подыграла ей.
   – Ну, она так и сказала.
   Какое-то время мы сидели и молча потягивали свои напитки. Мари, широко распахнув глаза, смотрела в окно, мимо которого проносился поток машин. Выражение ее лица не казалось особенно несчастным, и все же я помнила, что в детстве она ужасно не любила темное время суток, поэтому не засиживалась допоздна. Неважно где, у себя дома или у нас в гостях, но она всегда ложилась спать сразу после десяти. Я задумалась над этим, и несмотря на то что Мари моя сестра и я знаю ее уже сто лет, она показалась мне другой, изменившейся непостижимым для меня образом.
   – Ты знала, что Сара была беременна? – вдруг спросила Мари.
   – Ммм.
   Сначала мне удалось только промычать в ответ, поскольку я пыталась из всех слов, крутящихся в моей голове, выдернуть два – «Сара» и «беременна» – и связать их между собой. Наконец до меня дошло.
   – Нет, понятия не имела!
   – Да, я вдруг сама вспомнила ни с того ни с сего. Знаешь, как это бывает в таких местечках, где темно и вовсю орет музыка, внезапно ловишь себя на том, что смутно вспоминаешь что-то давно забытое. Ты понимаешь, о чем я? Кроме того, вон там за столом сидит синеглазая девушка. Она уже давно здесь. Вот я и стала думать, что сейчас с Сарой…
   – Это был ребенок моего брата?
   – На самом деле Сара сказала, что и сама не знает, – рассмеялась Мари. – Дело в том, что она хотела, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. И какое-то время встречалась со своим старым приятелем из Бостона и с Ёсихиро одновременно. Ну, похоже на истории о парнях из маленьких городов, которые приезжают учиться в большие – у них одна подружка в колледже, а другая ждет дома. Вот и Сара так же, хотя в ее случае набор был интернациональный. По-видимому, Ёсихиро узнал об этом, только приехав в Бостон. Но ведь он же японец. Он знал, что рано или поздно уедет домой. Насколько я слышала, он перестал с ней встречаться по собственной инициативе. Но Сара не давала ему уехать. Так что потом полгода они существовали в состоянии любовного треугольника, и была полная неразбериха. Ёсихиро такое положение вещей совершенно не устраивало, и поэтому он, скорее всего, постоянно пытался вырваться. Думаю, так оно и было, но ведь он жил в чужой стране, я имею в виду, ему некуда было бежать, да? Ему не к кому там было обратиться. Но Сара ведь познакомилась с ним сразу по приезде в Японию и полюбила его… Уверена, ей тоже, должно быть, было очень тяжело. Но тогда, когда между мной и Ёсихиро еще ничего не было, Сара довольно часто говорила об их отношениях. Она рассказала, что у нее уже есть парень в Бостоне, но ей очень-очень нравится Ё-си-хи-ро, но ведь они из разных стран, и хотя она пока что учится в Японии, в конце концов, все равно придется возвращаться домой, и расставаться будет очень тяжело. Вот так. Ёсихиро, по его словам, не знал, была ли Сара по-настоящему беременна или же обманывала, но даже если это и правда, что маловероятно, то нет почти никаких сомнений, что это ребенок ее американского парня. Так он сказал.
   – Я даже понятия не имела ни о чем, – сказала я.
   При этом части картины соединились в целое.
   Разумеется, я не знала не только о беременности. Мне никогда не говорили, что у Сары остался парень в Бостоне. В тот день, когда мы с Сарой болтали, – неужели мечта, о которой она мне поведала, была ее грезами лишь пока она жила в Японии, или же она сказала мне об этом, потому что я сестренка ее парня? Возможно, она хотела сыграть передо мной роль идеальной девушки моего брата, но выглядеть так только в моих глазах, в глазах глупенькой девочки. Я вспомнила ее прозрачную золотистую челочку, когда она помогала мне с уроками. Ее ясные глаза. Нет, этого не могло быть. Она действительно говорила то, что думала. Искорки в ее глазах сказали мне, что ей и впрямь хочется верить, что все именно так и будет… Может, ее парень в Бостоне был как раз из разряда тех бизнесменов, которых она мне описывала. Неужели мой брат лишь слегка встряхнул размеренный ритм ее жизни, а потом его следы стерлись?
   Но сколько я ни думала над этим, понять не могла. Я осознала только одно – в тот момент Сара уже была взрослой. Взрослее меня, взрослее брата, взрослее Мари. Настолько взрослой, что мне даже стало жаль ее.
   Я была пьяна. Темнота в этом баре казалась такой невероятно спокойной и неизменной, что я даже испугалась. Но Мари мне было видно лучше всего, очертания ее тела были четче, чем силуэт унылой официантки, болтающей с клиентом около барной стойки в другом конце зала. Четче, чем фигура потрясающе прекрасной девушки с длинными волосами, которая сидела рядом со своим спутником, склонив к нему голову. Четче черт женщины с детским лицом за столиком у окна, которая курила и читала журнал. Почему Мари всегда так выглядит? В моем сознании проскользнула какая-то неясная мысль.
   – А… Сара сейчас в Японии? – спросила Мари.
   – С чего ты взяла? – удивилась я. – Она приезжала в Японию учиться. Но это было много лет назад. Она не приезжала даже на похороны Ёсихиро.
   Выражение лица Мари смягчилось. Увидев мою реакцию, она ясно поняла, что я не скрываю от нее известие о возвращении Сары в попытке не усугублять ее страдания.
   – Просто вчера был какой-то загадочный звонок, – сказала Мари.
   – В каком смысле загадочный?
   – Ну, я подняла трубку, сказала «алло», но никто не ответил. Тишина. Я еще немножко послушала и уловила, как на заднем плане какой-то парень говорит по-английски. Разумеется, возможно, кто-то баловался. Может, у него по радио передавали уроки английского или что-то в этом духе. Но я не знаю… молчание было таким… напряженным, словно этот кто-то вот-вот соберется с духом и заговорит, но никак не может решиться. И мне подумалось, что это может быть Сара. Вот и все.
   – Понятно, – сказала я.
   Честно говоря, в тот момент меня ни капли не волновала ни сама Сара, ни ее звонок. Больше всего меня напугало, что Мари говорит об этом – о вещах, связанных с моим братом, который давно уже умер, – как о чем-то совершенно обыденном, словно это часть повседневной жизни.
   – Я тебе сообщу, если что-нибудь узнаю.
   – Хорошо, я на тебя надеюсь, – сказала Мари и улыбнулась.
   Когда мы расставались, Мари прокричала мне «до свидания» очень громко, словно дело происходило в середине дня, после чего она быстро удалилась. Я какое-то время слушала стук ее каблуков по асфальту, а потом и сама пошла по темной улице.

*

   Когда я училась в классе седьмом-восьмом, моя мама выяснила, что у отца роман на стороне. Был ужасный скандал, и все кончилось тем, что и мать, и отец ушли из дома. Случилось это в середине зимы.
   Вероятно, «роман» на самом деле был всего лишь несерьезным легким флиртом, небольшим увлечением, какие случаются постоянно у всех и у каждого, но мама закатила истерику и сбежала в дом своих родителей, бросив нас с братом. А отец поехал, чтобы ее вернуть. Очевидно, переговоры у них продвигались не слишком успешно и ситуация только усложнялась… но было бы совершенно неверно думать, что мы с братом хоть на минуту расстроились из-за того, что родители оставили нас одних. Первым делом мы пригласили к нам Мари. Дальше мы воспользовались всей этой неразберихой, чтобы снять через банкомат большие суммы с родительского счета и купить все, что хотели. Мы засиживались за полночь и распивали спиртное. Мари тогда было всего восемнадцать, но в моих глазах она была уже взрослой красивой женщиной.
   Если подумать, то тогда мы втроем и спали-то бок о бок.
   В тот вечер тоже шел снег, и было ужасно холодно. Это был один из тех дней, когда вы не можете заставить себя даже дойти до ванной. За окном воздух был настолько ледяным, что возникало ощущение, будто он внезапно превратился в замерзшую глыбу. И этот холодный воздух с силой давил на оконные стекла…
   Но внутри было тепло, мы уже порядком напились и ужасно объелись. Мы легли спать прямо в одежде, засунув ноги под котацу^[2]. Первым задремал мой брат, его дыхание стало медленным, равномерным и глубоким. Затем улеглась Мари, которая уже тоже клевала носом. Мне столь же нестерпимо хотелось спать, и я молча легла рядом с сестрой. Наши глаза встретились.
   – Почему бы нам не поспать сегодня прямо здесь? – спросила Мари.
   Затем она приподнялась, наклонилась к щеке Ёсихиро и поцеловала его перед сном. Я от удивления вытаращила глаза. Она улыбнулась и запечатлела поцелуй и на моей щечке, причем он длился ровно столько, сколько и предыдущий.
   – Спасибо, – сказала я.
   Мари в ответ слегка улыбнулась, затем как-то неуклюже шлепнулась на нашу импровизированную постель и закрыла глаза. Снег беззвучно падал в глубине ночи на землю, запирая и нас внутри белого кокона. Перед сном я разглядывала тени, отбрасываемые ресницами Мари на ее фарфоровую кожу.
   Через четыре дня, наконец, вернулись родители и обнаружили, что в доме все вверх дном, мы втроем разодеты в модные тряпки, которых раньше они не видели, страдаем от похмелья, поскольку весь прошлый вечер пили. Они были совершенно шокированы и устроили взбучку брату, поскольку он был старше меня и в большей или меньшей степени являлся главным виновником всего этого безобразия.
   Но Ёсихиро так просто не сдался.
   – Я так испугался при мысли, что вы расстались, что просто не знал, что делать! – выпалил он, и родители разрыдались. Это было невероятно забавно.
   А на улице ярко сияла ночь. Она казалась просто бесконечной, как и тот чудесный пейзаж, раскинувшийся за окном за спиной брата, в глазах которого плясали такие же озорные искорки, что и всегда.
   Можно даже сказать, панораму.
   Мне было интересно, уж не будущее ли это было, ведь я своим детским сердцем поняла это именно так. Мой брат представлялся мне чем-то бессмертным, словно он одновременно был ночью и тем, кто путешествует в этой ночи.
   Да, в последние годы жизни он очень редко бывал дома, так что перестал быть для меня тем, кем был в детстве. Он превратился в незнакомца.
   Но когда я говорю с Мари или когда летом стоит невыносимая жара и мы включаем все кондиционеры в доме на полную мощность, когда на город спускается ночь или за окном бушует тайфун, – в такие минуты я думаю о Ёсихиро и все бы отдала, только бы он снова был с нами. Так было даже тогда, когда он еще был жив. Неважно, находился ли он где-то рядом или за многие километры. Его образ всплывает в сознании, когда меньше всего этого ждешь, шокирует, заставляет сердце биться быстрее. И болеть.
   Рано утром раздался телефонный звонок.
   Аппарат стоит прямо у двери в мою комнату, поэтому я вышла, все еще не проснувшаяся до конца, и подняла трубку:
   – Алло?
   На другом конце я услышала легкий вздох – какая-то женщина испуганно охнула. Может, это Сара, как говорила Мари? Я пыталась соотнести этот еле слышный звук с далекими воспоминаниями об ее голосе, но так и не смогла решить, ей он принадлежал или нет. Вроде похоже на нее, но в то же время и не похоже.
   – Сара? – спросила я.
   На несколько секунд в трубке воцарилась тишина, словно вот-вот мой невидимый собеседник отключится. Это молчание не было ни отрицательным ответом на мой вопрос, ни положительным.
   Звонок поднял меня с постели, поэтому я соображала еще не слишком четко. Я нетвердо стояла на ногах, а стайка наполовину оформившихся мыслей спиралью закручивалась в голове, словно водоворот.
   Наверное, Сара сейчас в Японии, но по какой-то причине не может просто прийти и поговорить у всех на виду, поэтому ей кажется, что сейчас уже слишком поздно даже просто признаться, что это она. Вероятно, она хочет лишь убедиться, что мы все еще здесь, что ее старые друзья никуда не делись.