Страница:
— Друг мой, бутылку нурнонского!
— Не боишься спугнуть фарт?
— Ничуть. Все уже позади, и Марандил теперь, считай, у нас в кармане.
Ожидая нурнонское, они с любопытством наблюдали за тем, как развиваются события на набережной. Потасовка там внезапно прекратилась (хотя гвалт, пожалуй, даже усилился), и на месте свалки как-то само собою возникло пустое пространство, посреди которого лежал человек в балахоне, тщетно пытающийся привстать на четвереньки. «Зеваки» и «жонглер» между тем полностью утратили интерес к своей жертве: они не только выпустили ее из рук, но и резко попятились назад, в толпу; правый разглядывал свои ладони, и на лице его был ужас.
— Видите, шеф, до ребят наконец дошло, что прокаженный-то — самый настоящий! А это ведь не тот случай, когда уместно выражение «лучше поздно, чем никогда»... Хватая его, они наверняка раздавили кучу гнойничков на руках и по уши перемазались сукровицей, так что теперь вся троица — покойники... Реагируют весьма эмоционально, но мне трудно их осуждать... Узнать, что жить тебе осталось (если это можно назвать жизнью) несколько месяцев, — довольно яркая новость, тут трудно сохранить невозмутимость.
— Прокаженный, надо полагать не остался в накладе?
— Уж это наверняка! Думаю, каждый из полученных тумаков принес ему не меньше, чем кастамирку: Тангорн не из тех недоумков, что норовят сэкономить на мелочах... Как это называют у них, на Севере «на дерьме сметану собирать», да?
Когда нурнонское золотистыми ключами вскипело в бокалах, Джакузи нахально (сегодня имел полное на то право) спросил: «Кто платит?» Альмандин согласно кивнул и перевернул свою салфетку, потом сравнил обе записи и честно признал: «Придется мне». На его салфетке было единственное слово — «Гондольер», а у вице-директора по оперативной работе значилось: «Гондольер — Т. На берегу будет акция прикрытия».
— Не боишься спугнуть фарт?
— Ничуть. Все уже позади, и Марандил теперь, считай, у нас в кармане.
Ожидая нурнонское, они с любопытством наблюдали за тем, как развиваются события на набережной. Потасовка там внезапно прекратилась (хотя гвалт, пожалуй, даже усилился), и на месте свалки как-то само собою возникло пустое пространство, посреди которого лежал человек в балахоне, тщетно пытающийся привстать на четвереньки. «Зеваки» и «жонглер» между тем полностью утратили интерес к своей жертве: они не только выпустили ее из рук, но и резко попятились назад, в толпу; правый разглядывал свои ладони, и на лице его был ужас.
— Видите, шеф, до ребят наконец дошло, что прокаженный-то — самый настоящий! А это ведь не тот случай, когда уместно выражение «лучше поздно, чем никогда»... Хватая его, они наверняка раздавили кучу гнойничков на руках и по уши перемазались сукровицей, так что теперь вся троица — покойники... Реагируют весьма эмоционально, но мне трудно их осуждать... Узнать, что жить тебе осталось (если это можно назвать жизнью) несколько месяцев, — довольно яркая новость, тут трудно сохранить невозмутимость.
— Прокаженный, надо полагать не остался в накладе?
— Уж это наверняка! Думаю, каждый из полученных тумаков принес ему не меньше, чем кастамирку: Тангорн не из тех недоумков, что норовят сэкономить на мелочах... Как это называют у них, на Севере «на дерьме сметану собирать», да?
Когда нурнонское золотистыми ключами вскипело в бокалах, Джакузи нахально (сегодня имел полное на то право) спросил: «Кто платит?» Альмандин согласно кивнул и перевернул свою салфетку, потом сравнил обе записи и честно признал: «Придется мне». На его салфетке было единственное слово — «Гондольер», а у вице-директора по оперативной работе значилось: «Гондольер — Т. На берегу будет акция прикрытия».
ГЛАВА 44
Когда на набережной затихли последние отголоски скандала, а прокаженный занял свое привычное место, Альмандин с любопытством спросил:
— Слушай, если бы на месте этого болвана Марандила был ты... Я не спрашиваю: сумел ли бы ты взять барона (такой вопрос оскорбителен), но мне интересно — сколько человек бы тебе понадобилось? Против ихних тридцати двух?..
Джакузи с полминуты что-то прикидывал, озирая набережные, а потом вынес свой вердикт:
— Трое. Причем совершенно не обязательны суперфехтовальщики или мастера рукопашного боя; надо только, чтобы они умели — хотя бы по минимуму — работать с метательной шелковой сетью. Видите — все три здешних канала впадают в озеро под низенькими мостами: их просвет — явно меньше десяти футов. Ставлю на каждый по человеку: то, что объект захвата — гондольер, вполне очевидно, но в любом случае у нас была бы система сигнализации... Когда он проплывает под мостиком, оперативник роняет сверху сеть, дальше — прыжок вниз, прямо в гондолу, и укол иглою, смазанной соком манцениллы... Вы были абсолютно правы, шеф: эта его затея — совершеннейшая авантюра, расчет на дурака. Отвлекающий маневр с прокаженным был очень неплох, но это не меняет сути дела... Ни один профессионал не стал бы так совать голову в петлю. Он действительно всего лишь любитель — хотя и блестящий, и удачливый; ему повезет раз, повезет другой, но на третий он таки свернет себе шею...
— Глянь-ка, — прервал его Альмандин, указывая взглядом на противоположный конец площади, — наш несравненный Ваддари уже берет бедного Марандила своею грубой пятерней за всякие нежные места... Ну, этот точно своего не упустит! Кстати — вербовать капитана ты пойдешь сам или пошлешь кого-нибудь из своих людей?
...Кафе было точно таким же, как то, где сидели руководители ДСД — те же плетеные стулья, тот же полосатый тент, — только вот обстановка за столиком была куда менее праздничной. Гондорский резидент — тот просто пребывал в прострации: не отрывая глаз от лежащего на скатерти жетона — «Каранир, сержант тайной стражи Его Величества Элессара Эльфинита», — он лишь тупо кивал вслед фразам, которые ронял Ваддари:
— ...Так вот, барон сегодня просто проверял — обознались вы тогда, в «Морском коньке», или ловите именно его. Теперь картина ясна, и он передает вам этот жетон, а на словах вот что — дословно: «Я вас не трогал, но если хотите войны — получайте войну. И раз вам мало семи покойников, я открою охоту на ваших людей по всему Умбару; вы еще увидите, что это такое — мастер-одиночка против оравы отожравшихся бездельников». Впрочем, это все ваши с ним разборки, они меня не колышат. А у нас с вами есть свое дельце...
— Какое еще дельце? — Марандилу, похоже, было уже все равно. Даже его гориллы, торчавшие для подстраховки за дальним столиком, видели, что с боссом неладно.
— Очень простое. Если Тангорн на связь со мною просто не вышел, это полбеды. А вот если вышел, но вы все лопухнулись и не просекли фишку насчет гондольера — это уже совсем другой компот. Не знаю как голову, но офицерские шнуры-то за такой прокол точно снимут... Мне сейчас надо писать отчет по встрече — Тангорново письмо пришло в полицию с обычной почтой и зарегистрировано канцелярией... А ну, кончай дурака валять! Я те щас посигналю гориллам! Я ведь тут тоже не один... Думаешь — убрал меня, и с концами?.. Вот так... сел спокойно... Что у вас, на Севере, за привычка — отнимать силой то, что тебе предлагают купить? Мне ведь, для моего отчета, абсолютно по хрену — кто там правил гондолой... Ну, чего молчишь?
— Не понял...
— Ты, парень, чего-то с горя совсем поглупел. Все просто, как апельсин: пять дунганов — и никакого гондольера не было. То есть был, конечно, но не Тангорн. Стоит твой капитанский жетон пяти дунганов, как ты полагаешь?
...Когда инспектор добрался до своей неуютной холостяцкой квартиры, он уже успел обмозговать предложение Тангорна. Конечно же, барон пошел на сегодняшний отчаянный риск вовсе не затем, чтобы отправить на тот свет трех гондорских оперативников и официально объявить Марандилу: «Иду на вы!» Настоящей целью его, как ни странно, было просто встретиться с Ваддари, чтобы подрядить того для некой деликатной работы. Работа предвиделась не особо сложная (срок, правда, маловат — неделя), но зато предельно опасная: любая оплошность приведет инспектора прямиком в провонявший кровью, горелым мясом и предсмертной рвотой подвал на Приморской, 12. В случае же успеха барон готов раскошелиться на сто пятьдесят дунганов — жалованье комиссара полиции за двенадцать лет беспорочной службы. Ваддари прикинул цену риска и счел дело стоящим; он никогда не был трусом и, раз взявшись за работу, всегда доводил ее до конца.
— Судя по вашему виду, дорогой Джакузи, вас можно поздравить с победой.
— Это было даже легче, чем я ожидал, — он сломался моментально. «Если мы доведем до сведения минас-тиритского Центра историю об улизнувшем гондольере, то выяснится, что вы дважды держали Тангорна в руках и дважды упускали. Ни один контрразведчик не поверит в такие совпадения. „Вы работаете с бароном на пару и при этом, прикрывая сообщника, хладнокровно убили семерых подчиненных“ — вот как это все будет выглядеть на следствии. Вас отправят в подвал, выбьют признания о работе на Эмин-Арнен, а затем ликвидируют». Эта логическая цепочка показалась ему безупречной, и он подписал агентурное обязательство. Так что пускай Макариони форсирует работы в Барангаре — гондорская резидентура ослепла и оглохла... А знаете, что он потребовал в качестве платы? Оказывается, сейчас у них в Умбаре, помимо Марандиловых людей, работает спецкоманда, подчиненая непосредственно Центру...
— Та-а-ак...
— Барангаром эти ребята, по счастью, не занимаются — они зачем-то ловят Тангорна, отстранив от этого дела местную резидентуру. Командует ими некий лейтенант по кличке Мангуст, имеющий мандат категории "Г"; по утверждению Марандила — профессионал высочайшего класса...
— Весьма интересно...
— Марандил нарушил прямой его приказ — забыть о существовании барона, и может быть арестован, едва лишь сообщение об этом дойдет до лейтенанта. Так вот, капитан желает — «во избежание...» — нашими руками ликвидировать этого самого Мангуста и его людей. Я нахожу просьбу вполне резонной: мы ведь теперь должны оберегать этого мерзавца как зеницу ока — по крайней мере до начала «Сирокко». Одним словом, шеф, не миновать вам запрашивать санкцию генерального прокурора. Наш дражайший Альмаран — большой законник и вечно подымает несусветную вонь по поводу ликвидации, но здесь он должен пойти нам навстречу...
— А ты не боишься, что он задаст себе вопрос: человек, санкционировавший убийство кадрового офицера гондорской разведки, — долго ли он после этого проживет и какой смертью умрет?
— Альмаран — чистоплюй и крючкотвор, но отнюдь не трус; помните дело Аррено, когда он наплевал и на угрозы, и на ходатайства двух сенаторов и отправил-таки на виселицу троих главарей заморро? А в случае с Мангустом все предельно ясно: нелегал, в Умбар прибыл по подложным документам, сам готовит похищение и убийство... Нет, тут не должно возникнуть проблем.
— Верно: с этого конца не должно; настоящая проблема в том, что этих ребят еще надо найти...
— Найдем! — несколько беспечно отозвался вице-директор по оперативной работе. — В этом городе пока еще все-таки мы хозяева. Разыскать Тангорна вопрос одного-двух дней, а на эту наживку поймаем и тех, кто за ним охотится.
— Ну-ну..
...Альмандиново «ну-ну...» оказалось пророческим. Оперативники ДСД обшарили Умбар, что называется, от киля до клотика, но не обнаружили ни Мангуста, ни Тангорна: оба лейтенанта как в воду канули... А впрочем — почему «как»? На четвертый день поисков стало совершенно ясно: обоих разыскиваемых в городе нет и скорее всего тело барона покоится на дне одного из каналов, а Мангуст уже сошел на берег где-нибудь в Пеларгире, дабы отрапортовать об успешно выполненном задании... Да и хрен бы с ними с обоими — опасность для Марандила миновала, а лезть в эти гондорско-итилиенские разборки нет решительно никакого резона.
Самое интересное: заключение умбарской секретной службы о том, что Тангорна нет в городе, в точности соответствовало истине. Барон к тому времени давно уже пребывал на борту зафрахтованной им фелюги «Летучая рыбка», которая все эти дни пролежала в дрейфе милях в десяти от побережья на траверзе мыса Джуринджой — южнее Умбара, поодаль от основных морских путей. Три контрабандиста, составляющие экипаж фелюги — Дядюшка Сарракеш с парою своих «племянничков» — находили подобное времяпрепровождение странным, однако мнение свое держали при себе, здраво полагая: человек, выложивший полсотни дунганов за трехнедельный фрахт, вправе рассчитывать, чтобы ему не докучали расспросами и советами. Даже если они ненароком влипли в какое-то грандиозное дело типа прошлогоднего налета на золотой транспорт республиканского казначейства, их дунганы стоят такого риска; впрочем, пассажир мало походил на делового, хотя и явился с рекомендацией самого Хромого Виттано, коего щутейно (и, естественно, за глаза) величали «Князем Хармианским». Прошлой ночью, с двенадцатого на тринадцатое, экипажу наконец-то выпал случай продемонстрировать работодателю свои профессиональные навыки. «Летучая рыбка» под самым носом у быстроходных галер береговой охраны проскользнула в кружево шхер, обрамляющих закатный край Хармианской бухты; в одном неприметном заливчике они приняли — после обычного в таких случаях обмена сигналами — почту для барона, а затем вновь отошли за Джуринджой.
Одно письмо было от Ваддари. Инспектор сообщал, что задание выполнено: он установил адреса двух конспиративных квартир, которыми владеет в городе гондорская резидентура, и собрал полную информацию об их содержателях и о системе охраны. А вот по второй позиции (как, впрочем, и предвидел Тангорн) вышел полный голяк: все лица, имевшие отношение к истории с кораблями для Арагорна, либо умерли — в результате скоропостижных хворей и несчастных случаев, — либо напрочь потеряли память, а все документы портовой канцелярии оказались переправленными (без сколь-нибудь заметных подчисток) за много лет; короче, выходило, будто уймы умбарских кораблей вроде как вовсе не существовало в природе. Дальше — больше; так, оба прощупанных на сей предмет сенатора в один голос утверждали, что сами-то они запамятовали подробности того заседания, когда решено было выступить на стороне Гондора в Войне Кольца, но все это наверняка можно отыскать в протоколах Сената от двадцать девятого февраля; попытки же напомнить отцам-законодателям, что нынешний год — не високосный, воспринимались ими как глупая шутка. От всей этой истории за милю воняло какой-то зловещей чертовщиной, и Тангорн от души одобрил решение Ваддари не засвечиваться на интересе к этой корабельной афере — дабы не навлечь на себя очередной несчастный случай.
Тем большую цену приобретало второе сообщение — сведения, собранные за это время Элвис и переправленные через того же Ваддари и, далее, через людей Виттано. Она переговорила со множеством своих приятелей из художественных и деловых кругов; тема разговоров была вполне невинной и не должна была насторожить тех, кто мог бы пасти ее в эти дни — и по линии ДСД, и по линии Приморской, 12. Наиболее важная информация, как водится, совершенно открыто лежала на самом видном месте; картина же вырисовывалась весьма занятная...
Примерно три года назад, когда на севере стала разгораться война, среди умбарской молодежи внезапно возникло повальное увлечение эльфами. Для тех, кто попроще, дело ограничилось модой на эльфийскую символику и песнопения, а вот вниманию персон более взыскательных была предложена целая идеология. Идеология эта — по крайней мере в изложении Элвис — выглядела как дичайшая смесь из учений кхандских дервишей («Ничего не иметь, ничего не желать, ничего не бояться») и мордорских анархистов (переустройство общества на основах абсолютной личной свободы и социального равенства), приправленная буколическими бреднями о «всеобщем единении с Природой». Можно только диву даваться — как могли клюнуть на такую незатейливую мякину юные умбарские интеллектуалы, но ведь клевали же, черт побери, да еще как клевали! Более того — через небольшое время оказалось, что не разделять подобные взгляды просто неприлично и даже опасно: лица, имевшие несчастье высказать о них иное мнение, нежели восторг и умиление, стали подвергаться остракизму и откровенной травле — «дети всегда жестоки»...
А спустя год все кончилось — столь же внезапно, как и началось. От всего движения (а это, вне всякого сомнения, было организованное движение) осталась лишь художественная школа эльфинаров — весьма любопытный, надо заметить, вариант примитивизма — да еще с десяток полоумных гуру, вдохновенно проповедующих скорое обращение всего Средиземья в Зачарованные леса; главным их занятием, впрочем, было всячески поносить друг дружку и трахать обкурившихся травкою малолеток из числа своей паствы... Серьезные молодые люди от всех этих игр отошли совершенно и вернулись в лоно своих семей, с коими больше года как пребывали в полном расплеве. Объяснения их не блистали разнообразием — от «лукавый попутал» до «кто в юности не был революционером — лишен сердца, а кто потом не стал консерватором — лишен мозгов»; впрочем, нужны ли какие-то особые объяснения родителям, вновь обретшим возможность лицезреть любимое чадо за семейным столом? Все это можно было бы счесть ерундой, не заслуживающей специального внимания (мало ли какие поветрия случаются в молодежной среде — перебесились, и ладно), если бы не одно обстоятельство.
Дело в том, что вернувшиеся, — а среди них были и отпрыски знатнейших родов Республики — все как один прониклись необычайным рвением к государственной службе, чего в среде «золотой молодежи» сроду не наблюдалось. Превращение полубогемного мечтателя или светского шалопая в образцового чиновника вообще смотрится весьма странно, а когда такие случаи начинают исчисляться десятками и сотнями, в этом проглядывает нечто настораживающее. Если же добавить, что за прошедшие два года все они сделали фантастическую карьеру (демонстрируя при этом изумительную спайку и взаимовыручку — куда там членам заморро) и изрядно поднялись ввысь по административной лестнице, то картина выходила просто-таки пугающая. Не было ни малейших сомнений: по прошествии семи-восьми лет именно эти ребята займут ключевые посты во всех умбарских ведомствах — от МИДа до Адмиралтейства, от казначейства до секретной службы — и абсолютно бескровно, не нарушая никаких законов, получат в свои руки все рычаги реальной власти в Республике. Самое же фантастическое — никому в Умбаре до этого не было дела, разве только какой-нибудь престарелый маразматик из столоначальников растроганно прошамкает: «Вот ругаем мы нашу молодежь, а она, оказывается, ого-го!.. Орлы! На благо Отечества...»
...Тангорн отложил составленный Элвис список из примерно трех десятков вернувшихся и в глубокой задумчивости наблюдал теперь за чайкой, неотступно следовавшей за кормою «Летучей рыбки». Она совершенно неподвижно висела в голубой ветреной бездне, напоминая собою галочку на полях; ту самую галочку, коей надлежит сейчас пометить одно из имен в списке — того, с кем предстоит работать. И дело тут не в трудностях конкретного выбора; печаль состояла в том, что ребята эти — исходя из того немногого, что ему удалось узнать, — были ему по-настоящему симпатичны. Идеалисты-бессребреники, чья честность сравнима только с их же наивностью... К сожалению, втолковать им, что в самом Лориене (в настоящем, а не в том, что выстроен их юношеским воображением), насколько можно судить, ни свободой, ни бессословным равенством даже не пахнет и что взрастившая их — на свою голову — «продажная прогнившая псевдодемократия» все-таки имеет ряд преимуществ перед теократической диктатурой, не представлялось возможным.
Итак, он ищет самых симпатичных и, может быть, самых близких ему по духу людей Умбара.
Он ищет их, чтобы убить.
Как там говаривал Халаддин? «Оправдывает ли цель средства — задача в общем виде нерешаемая»...
— Слушай, если бы на месте этого болвана Марандила был ты... Я не спрашиваю: сумел ли бы ты взять барона (такой вопрос оскорбителен), но мне интересно — сколько человек бы тебе понадобилось? Против ихних тридцати двух?..
Джакузи с полминуты что-то прикидывал, озирая набережные, а потом вынес свой вердикт:
— Трое. Причем совершенно не обязательны суперфехтовальщики или мастера рукопашного боя; надо только, чтобы они умели — хотя бы по минимуму — работать с метательной шелковой сетью. Видите — все три здешних канала впадают в озеро под низенькими мостами: их просвет — явно меньше десяти футов. Ставлю на каждый по человеку: то, что объект захвата — гондольер, вполне очевидно, но в любом случае у нас была бы система сигнализации... Когда он проплывает под мостиком, оперативник роняет сверху сеть, дальше — прыжок вниз, прямо в гондолу, и укол иглою, смазанной соком манцениллы... Вы были абсолютно правы, шеф: эта его затея — совершеннейшая авантюра, расчет на дурака. Отвлекающий маневр с прокаженным был очень неплох, но это не меняет сути дела... Ни один профессионал не стал бы так совать голову в петлю. Он действительно всего лишь любитель — хотя и блестящий, и удачливый; ему повезет раз, повезет другой, но на третий он таки свернет себе шею...
— Глянь-ка, — прервал его Альмандин, указывая взглядом на противоположный конец площади, — наш несравненный Ваддари уже берет бедного Марандила своею грубой пятерней за всякие нежные места... Ну, этот точно своего не упустит! Кстати — вербовать капитана ты пойдешь сам или пошлешь кого-нибудь из своих людей?
...Кафе было точно таким же, как то, где сидели руководители ДСД — те же плетеные стулья, тот же полосатый тент, — только вот обстановка за столиком была куда менее праздничной. Гондорский резидент — тот просто пребывал в прострации: не отрывая глаз от лежащего на скатерти жетона — «Каранир, сержант тайной стражи Его Величества Элессара Эльфинита», — он лишь тупо кивал вслед фразам, которые ронял Ваддари:
— ...Так вот, барон сегодня просто проверял — обознались вы тогда, в «Морском коньке», или ловите именно его. Теперь картина ясна, и он передает вам этот жетон, а на словах вот что — дословно: «Я вас не трогал, но если хотите войны — получайте войну. И раз вам мало семи покойников, я открою охоту на ваших людей по всему Умбару; вы еще увидите, что это такое — мастер-одиночка против оравы отожравшихся бездельников». Впрочем, это все ваши с ним разборки, они меня не колышат. А у нас с вами есть свое дельце...
— Какое еще дельце? — Марандилу, похоже, было уже все равно. Даже его гориллы, торчавшие для подстраховки за дальним столиком, видели, что с боссом неладно.
— Очень простое. Если Тангорн на связь со мною просто не вышел, это полбеды. А вот если вышел, но вы все лопухнулись и не просекли фишку насчет гондольера — это уже совсем другой компот. Не знаю как голову, но офицерские шнуры-то за такой прокол точно снимут... Мне сейчас надо писать отчет по встрече — Тангорново письмо пришло в полицию с обычной почтой и зарегистрировано канцелярией... А ну, кончай дурака валять! Я те щас посигналю гориллам! Я ведь тут тоже не один... Думаешь — убрал меня, и с концами?.. Вот так... сел спокойно... Что у вас, на Севере, за привычка — отнимать силой то, что тебе предлагают купить? Мне ведь, для моего отчета, абсолютно по хрену — кто там правил гондолой... Ну, чего молчишь?
— Не понял...
— Ты, парень, чего-то с горя совсем поглупел. Все просто, как апельсин: пять дунганов — и никакого гондольера не было. То есть был, конечно, но не Тангорн. Стоит твой капитанский жетон пяти дунганов, как ты полагаешь?
...Когда инспектор добрался до своей неуютной холостяцкой квартиры, он уже успел обмозговать предложение Тангорна. Конечно же, барон пошел на сегодняшний отчаянный риск вовсе не затем, чтобы отправить на тот свет трех гондорских оперативников и официально объявить Марандилу: «Иду на вы!» Настоящей целью его, как ни странно, было просто встретиться с Ваддари, чтобы подрядить того для некой деликатной работы. Работа предвиделась не особо сложная (срок, правда, маловат — неделя), но зато предельно опасная: любая оплошность приведет инспектора прямиком в провонявший кровью, горелым мясом и предсмертной рвотой подвал на Приморской, 12. В случае же успеха барон готов раскошелиться на сто пятьдесят дунганов — жалованье комиссара полиции за двенадцать лет беспорочной службы. Ваддари прикинул цену риска и счел дело стоящим; он никогда не был трусом и, раз взявшись за работу, всегда доводил ее до конца.
— Судя по вашему виду, дорогой Джакузи, вас можно поздравить с победой.
— Это было даже легче, чем я ожидал, — он сломался моментально. «Если мы доведем до сведения минас-тиритского Центра историю об улизнувшем гондольере, то выяснится, что вы дважды держали Тангорна в руках и дважды упускали. Ни один контрразведчик не поверит в такие совпадения. „Вы работаете с бароном на пару и при этом, прикрывая сообщника, хладнокровно убили семерых подчиненных“ — вот как это все будет выглядеть на следствии. Вас отправят в подвал, выбьют признания о работе на Эмин-Арнен, а затем ликвидируют». Эта логическая цепочка показалась ему безупречной, и он подписал агентурное обязательство. Так что пускай Макариони форсирует работы в Барангаре — гондорская резидентура ослепла и оглохла... А знаете, что он потребовал в качестве платы? Оказывается, сейчас у них в Умбаре, помимо Марандиловых людей, работает спецкоманда, подчиненая непосредственно Центру...
— Та-а-ак...
— Барангаром эти ребята, по счастью, не занимаются — они зачем-то ловят Тангорна, отстранив от этого дела местную резидентуру. Командует ими некий лейтенант по кличке Мангуст, имеющий мандат категории "Г"; по утверждению Марандила — профессионал высочайшего класса...
— Весьма интересно...
— Марандил нарушил прямой его приказ — забыть о существовании барона, и может быть арестован, едва лишь сообщение об этом дойдет до лейтенанта. Так вот, капитан желает — «во избежание...» — нашими руками ликвидировать этого самого Мангуста и его людей. Я нахожу просьбу вполне резонной: мы ведь теперь должны оберегать этого мерзавца как зеницу ока — по крайней мере до начала «Сирокко». Одним словом, шеф, не миновать вам запрашивать санкцию генерального прокурора. Наш дражайший Альмаран — большой законник и вечно подымает несусветную вонь по поводу ликвидации, но здесь он должен пойти нам навстречу...
— А ты не боишься, что он задаст себе вопрос: человек, санкционировавший убийство кадрового офицера гондорской разведки, — долго ли он после этого проживет и какой смертью умрет?
— Альмаран — чистоплюй и крючкотвор, но отнюдь не трус; помните дело Аррено, когда он наплевал и на угрозы, и на ходатайства двух сенаторов и отправил-таки на виселицу троих главарей заморро? А в случае с Мангустом все предельно ясно: нелегал, в Умбар прибыл по подложным документам, сам готовит похищение и убийство... Нет, тут не должно возникнуть проблем.
— Верно: с этого конца не должно; настоящая проблема в том, что этих ребят еще надо найти...
— Найдем! — несколько беспечно отозвался вице-директор по оперативной работе. — В этом городе пока еще все-таки мы хозяева. Разыскать Тангорна вопрос одного-двух дней, а на эту наживку поймаем и тех, кто за ним охотится.
— Ну-ну..
...Альмандиново «ну-ну...» оказалось пророческим. Оперативники ДСД обшарили Умбар, что называется, от киля до клотика, но не обнаружили ни Мангуста, ни Тангорна: оба лейтенанта как в воду канули... А впрочем — почему «как»? На четвертый день поисков стало совершенно ясно: обоих разыскиваемых в городе нет и скорее всего тело барона покоится на дне одного из каналов, а Мангуст уже сошел на берег где-нибудь в Пеларгире, дабы отрапортовать об успешно выполненном задании... Да и хрен бы с ними с обоими — опасность для Марандила миновала, а лезть в эти гондорско-итилиенские разборки нет решительно никакого резона.
Самое интересное: заключение умбарской секретной службы о том, что Тангорна нет в городе, в точности соответствовало истине. Барон к тому времени давно уже пребывал на борту зафрахтованной им фелюги «Летучая рыбка», которая все эти дни пролежала в дрейфе милях в десяти от побережья на траверзе мыса Джуринджой — южнее Умбара, поодаль от основных морских путей. Три контрабандиста, составляющие экипаж фелюги — Дядюшка Сарракеш с парою своих «племянничков» — находили подобное времяпрепровождение странным, однако мнение свое держали при себе, здраво полагая: человек, выложивший полсотни дунганов за трехнедельный фрахт, вправе рассчитывать, чтобы ему не докучали расспросами и советами. Даже если они ненароком влипли в какое-то грандиозное дело типа прошлогоднего налета на золотой транспорт республиканского казначейства, их дунганы стоят такого риска; впрочем, пассажир мало походил на делового, хотя и явился с рекомендацией самого Хромого Виттано, коего щутейно (и, естественно, за глаза) величали «Князем Хармианским». Прошлой ночью, с двенадцатого на тринадцатое, экипажу наконец-то выпал случай продемонстрировать работодателю свои профессиональные навыки. «Летучая рыбка» под самым носом у быстроходных галер береговой охраны проскользнула в кружево шхер, обрамляющих закатный край Хармианской бухты; в одном неприметном заливчике они приняли — после обычного в таких случаях обмена сигналами — почту для барона, а затем вновь отошли за Джуринджой.
Одно письмо было от Ваддари. Инспектор сообщал, что задание выполнено: он установил адреса двух конспиративных квартир, которыми владеет в городе гондорская резидентура, и собрал полную информацию об их содержателях и о системе охраны. А вот по второй позиции (как, впрочем, и предвидел Тангорн) вышел полный голяк: все лица, имевшие отношение к истории с кораблями для Арагорна, либо умерли — в результате скоропостижных хворей и несчастных случаев, — либо напрочь потеряли память, а все документы портовой канцелярии оказались переправленными (без сколь-нибудь заметных подчисток) за много лет; короче, выходило, будто уймы умбарских кораблей вроде как вовсе не существовало в природе. Дальше — больше; так, оба прощупанных на сей предмет сенатора в один голос утверждали, что сами-то они запамятовали подробности того заседания, когда решено было выступить на стороне Гондора в Войне Кольца, но все это наверняка можно отыскать в протоколах Сената от двадцать девятого февраля; попытки же напомнить отцам-законодателям, что нынешний год — не високосный, воспринимались ими как глупая шутка. От всей этой истории за милю воняло какой-то зловещей чертовщиной, и Тангорн от души одобрил решение Ваддари не засвечиваться на интересе к этой корабельной афере — дабы не навлечь на себя очередной несчастный случай.
Тем большую цену приобретало второе сообщение — сведения, собранные за это время Элвис и переправленные через того же Ваддари и, далее, через людей Виттано. Она переговорила со множеством своих приятелей из художественных и деловых кругов; тема разговоров была вполне невинной и не должна была насторожить тех, кто мог бы пасти ее в эти дни — и по линии ДСД, и по линии Приморской, 12. Наиболее важная информация, как водится, совершенно открыто лежала на самом видном месте; картина же вырисовывалась весьма занятная...
Примерно три года назад, когда на севере стала разгораться война, среди умбарской молодежи внезапно возникло повальное увлечение эльфами. Для тех, кто попроще, дело ограничилось модой на эльфийскую символику и песнопения, а вот вниманию персон более взыскательных была предложена целая идеология. Идеология эта — по крайней мере в изложении Элвис — выглядела как дичайшая смесь из учений кхандских дервишей («Ничего не иметь, ничего не желать, ничего не бояться») и мордорских анархистов (переустройство общества на основах абсолютной личной свободы и социального равенства), приправленная буколическими бреднями о «всеобщем единении с Природой». Можно только диву даваться — как могли клюнуть на такую незатейливую мякину юные умбарские интеллектуалы, но ведь клевали же, черт побери, да еще как клевали! Более того — через небольшое время оказалось, что не разделять подобные взгляды просто неприлично и даже опасно: лица, имевшие несчастье высказать о них иное мнение, нежели восторг и умиление, стали подвергаться остракизму и откровенной травле — «дети всегда жестоки»...
А спустя год все кончилось — столь же внезапно, как и началось. От всего движения (а это, вне всякого сомнения, было организованное движение) осталась лишь художественная школа эльфинаров — весьма любопытный, надо заметить, вариант примитивизма — да еще с десяток полоумных гуру, вдохновенно проповедующих скорое обращение всего Средиземья в Зачарованные леса; главным их занятием, впрочем, было всячески поносить друг дружку и трахать обкурившихся травкою малолеток из числа своей паствы... Серьезные молодые люди от всех этих игр отошли совершенно и вернулись в лоно своих семей, с коими больше года как пребывали в полном расплеве. Объяснения их не блистали разнообразием — от «лукавый попутал» до «кто в юности не был революционером — лишен сердца, а кто потом не стал консерватором — лишен мозгов»; впрочем, нужны ли какие-то особые объяснения родителям, вновь обретшим возможность лицезреть любимое чадо за семейным столом? Все это можно было бы счесть ерундой, не заслуживающей специального внимания (мало ли какие поветрия случаются в молодежной среде — перебесились, и ладно), если бы не одно обстоятельство.
Дело в том, что вернувшиеся, — а среди них были и отпрыски знатнейших родов Республики — все как один прониклись необычайным рвением к государственной службе, чего в среде «золотой молодежи» сроду не наблюдалось. Превращение полубогемного мечтателя или светского шалопая в образцового чиновника вообще смотрится весьма странно, а когда такие случаи начинают исчисляться десятками и сотнями, в этом проглядывает нечто настораживающее. Если же добавить, что за прошедшие два года все они сделали фантастическую карьеру (демонстрируя при этом изумительную спайку и взаимовыручку — куда там членам заморро) и изрядно поднялись ввысь по административной лестнице, то картина выходила просто-таки пугающая. Не было ни малейших сомнений: по прошествии семи-восьми лет именно эти ребята займут ключевые посты во всех умбарских ведомствах — от МИДа до Адмиралтейства, от казначейства до секретной службы — и абсолютно бескровно, не нарушая никаких законов, получат в свои руки все рычаги реальной власти в Республике. Самое же фантастическое — никому в Умбаре до этого не было дела, разве только какой-нибудь престарелый маразматик из столоначальников растроганно прошамкает: «Вот ругаем мы нашу молодежь, а она, оказывается, ого-го!.. Орлы! На благо Отечества...»
...Тангорн отложил составленный Элвис список из примерно трех десятков вернувшихся и в глубокой задумчивости наблюдал теперь за чайкой, неотступно следовавшей за кормою «Летучей рыбки». Она совершенно неподвижно висела в голубой ветреной бездне, напоминая собою галочку на полях; ту самую галочку, коей надлежит сейчас пометить одно из имен в списке — того, с кем предстоит работать. И дело тут не в трудностях конкретного выбора; печаль состояла в том, что ребята эти — исходя из того немногого, что ему удалось узнать, — были ему по-настоящему симпатичны. Идеалисты-бессребреники, чья честность сравнима только с их же наивностью... К сожалению, втолковать им, что в самом Лориене (в настоящем, а не в том, что выстроен их юношеским воображением), насколько можно судить, ни свободой, ни бессословным равенством даже не пахнет и что взрастившая их — на свою голову — «продажная прогнившая псевдодемократия» все-таки имеет ряд преимуществ перед теократической диктатурой, не представлялось возможным.
Итак, он ищет самых симпатичных и, может быть, самых близких ему по духу людей Умбара.
Он ищет их, чтобы убить.
Как там говаривал Халаддин? «Оправдывает ли цель средства — задача в общем виде нерешаемая»...
ГЛАВА 45
Умбар, улица Фонарная.
Ночь с 14 на 15 июня 3019 года
Умбарцы в один голос утверждают, что человек, не видавший Большого Карнавала, не видел вообще ничего в этой жизни; звучит, наверное, излишне категорично — однако основания для того имеются... Дело тут вовсе не в красоте ночных фейерверков и костюмированных шествий, хотя они великолепны и сами по себе: неизмеримо важнее иное. Второе воскресенье июня — день, когда разлетаются в пыль все сословные перегородки общества: уличные девки обращаются в благородных барышень, а барышни — в девок, пара же комедиантов, которые представляют в лицах анекдот из жизни славящихся своим тупоумием горцев Полуострова, запросто могут оказаться на поверку один сенатором, а второй — членом гильдии нищих; это день, когда время обращается вспять и всякий может заново обрести свою восхитительно легкомысленную юность — как теплые ласковые губы незнакомой девушки в черной полумаске, которую ты похитил в танцевальном вихре у ее предыдущего кавалера: день, когда наживаться грешно, а воровать — западло. В этот день всем дозволяется все — кроме одного-единственного: нарушать инкогнито партнера...
В этом смысле действия пары благородных господ, отставших от увитого серпантином хоровода, который под треск петард удалялся вдоль Фонарной улицы от места ее пересечения с Мятным переулком, следует признать предосудительными — хотя совершались оные действия, похоже, с самыми благими намерениями. Эти двое — один в разноцветном трико циркового гимнаста, другой с головы до ног увешанный бубенчиками шута — склонились над лежащим на земле человеком, одетым в сине-золотой плащ звездочета. Они не слишком умело пытались привести того в чувство («Эй, мужик, ты че?»), снявши с него при этом серебристую маску; чувствовалось, что и сами «спасатели» едва стоят на ногах.
Тут из переулка навстречу им выпорхнула щебечущая стайка из трех девушек в домино разного цвета.
— Кавалеры, кавалеры! — загомонили они, хлопая в ладоши. — И как раз по штуке на каждую! Чур, гимнаст мой! Пойдешь со мною, красавчик?
— Легче на поворотах, подруги, — отмахнулся тот. — Видите — нашего третьего кореша чего-то совсем развезло...
— Бедненький... Перебрал, да?
— Без понятия. Так вроде классно выступал в хороводе и вдруг ни с того ни с сего оп-па — и уже в дровах. Вроде и пил-то немного...
— А если я верну его к жизни поцелуем? — кокетливо проворковало синее домино.
— Сделай одолжение, крошка! — ухмыльнулся шут — Может, проблюется — оно знаешь как пользительно...
— Фу, какие вы... — обиделась девушка.
— Ладно, красотки, не дуйтесь как мыши на крупу, — примирительно рассмеялся гимнаст и твердою рукой приобнял бордовое домино несколько ниже талии (за что был немедленно вознагражден томным: «Ах, нахал!..») — Все вы, девицы, совершеннейшая прелесть, мы вас любим до умопомрачения, и все такое... Выпить нету? Жалко... Тогда сейчас сделаем как — вы двигайте по Мятному на набережную, там возьмите на лотках нурнонского на всю нашу компанию, — с этими словами он протянул девушке кошелек, набитый мелким серебром, — а главное — забейте местечко поближе к музыкантам. А мы вас нагоним через пять минут — только оттащим эту пьянь зеленую во-он в тот скверик, пускай подремлет на травке... Вот же, блин, навязался на нашу голову!..
А когда девушки, звонко цокая каблучками по брусчатке, скрылись в переулке, шут, будто бы еще не веря себе, покрутил головою и перевел дух:
— Уф-ф! Я уж решил — все, придется их мочить...
— Да, я знаю — ты у нас любитель простых и быстрых решений, — проворчал гимнаст, — за тобою гляди в оба... А вот куда б мы тут три трупа девали — это в твою умную голову не приходило?
— Ума не приложу, — честно развел руками тот. — Ну дык что, командир? Вроде как проехали?
— Не факт. Так что мочить — не мочить, но вот потопать за ними следует... Хрен его знает, что за девки, хотя на прикрытие не похоже. Двигай-ка следом за ними на набережную, и если что — немедленно назад.
— А вы? В одиночку-то...
— Манценилла — штука верная, парень оклемается не раньше, чем через час. Подсоби-ка взвалить его на загривок, — с этими словами гимнаст опустился на колено рядом с неподвижным звездочетом, — а уж сотню ярдов до нашего крылечка я как-нибудь сам осилю.
...Звездочет всплывал из своего наркотического оцепенения медленно и тяжко; однако едва лишь он начинал подавать признаки жизни, как ему зажали ноздри и влили в раскрывшийся рот флакон стимулятора на основе колы — время уже поджимало, надо было поторапливаться с допросом. Он мучительно закашлялся (часть обжигающей жидкости попала не в то горло) и открыл глаза: с первого же взгляда он понял, куда попал, — да и чего тут было не понять... Помещение без окон (но скорее все же цокольный этаж, чем подвал), двое в карнавальных костюмах — циркового гимнаста и шута; постой-ка... ну да — они же отплясывали вместе с ним в одном хороводе, а потом — точно! — именно этот гимнаст и дал ему глотнуть вина из стеклянной фляги с выдавленными на ней веселыми дальневосходными дракончиками... Хорошее вино — только вот с пары глотков вырубаешься напрочь, а потом оказываешься неведомо где, и руки твои уже наглухо примотаны к подлокотникам кресла, а на табурете перед тобою красуется жестяной тазик с инструментами, при одном взгляде на которые все внутренности как будто окунаются в ледяную слизь... Но как же так — он ведь точно помнит, что гимнаст и сам отхлебывал вино из той фляги... Противоядие?.. А, черт, какая теперь разница, важно — кто они такие... Департамент? Или все же Приморская, 12? Он перевел взгляд на озаряемое багровыми отблесками лицо шута, который деловито шуровал в угольях, заполняющих большую напольную жаровню, и его передернуло ознобом — да так, что едва не свело мышцы между лопаток.
— Господин Альгали, младший секретарь МИД, если я не ошибаюсь? — нарушил молчание гимнаст: он сидел чуть в отдалении, внимательно разглядывая своего пленника.
— Не ошибаетесь. С кем имею честь? — Тот, похоже, уже овладел собою и внешне не выказывал страха — одно лишь удивление.
— Мое имя вам все равно ничего не скажет. Я представляю тайную стражу Воссоединенного Королевства и надеюсь на сотрудничество с вами. Здесь, конечно, обстановка не столь роскошная, как на Приморской, 12, но подвал мало чем уступит тамошнему...
— Странные у вас методы вербовки агентуры, право слово, — пожал плечами Альгали, и в глазах его промелькнуло что-то вроде облегчения. — Пора бы уж вам понять: здесь, на Юге, любую вещь проще купить, нежели отнимать силой. Вы хотите заполучить меня в свою сеть? Да сколько угодно! Чего ради было устраивать этот идиотский спектакль?
— Спектакль вовсе не так уж глуп, как может показаться. Нам ведь нужны не документы по обстановке в Кханде, к коим вы имеете доступ по службе, а нечто совсем иное.
— Не понял... — озадаченно приподнял бровь секретарь.
Ночь с 14 на 15 июня 3019 года
Умбарцы в один голос утверждают, что человек, не видавший Большого Карнавала, не видел вообще ничего в этой жизни; звучит, наверное, излишне категорично — однако основания для того имеются... Дело тут вовсе не в красоте ночных фейерверков и костюмированных шествий, хотя они великолепны и сами по себе: неизмеримо важнее иное. Второе воскресенье июня — день, когда разлетаются в пыль все сословные перегородки общества: уличные девки обращаются в благородных барышень, а барышни — в девок, пара же комедиантов, которые представляют в лицах анекдот из жизни славящихся своим тупоумием горцев Полуострова, запросто могут оказаться на поверку один сенатором, а второй — членом гильдии нищих; это день, когда время обращается вспять и всякий может заново обрести свою восхитительно легкомысленную юность — как теплые ласковые губы незнакомой девушки в черной полумаске, которую ты похитил в танцевальном вихре у ее предыдущего кавалера: день, когда наживаться грешно, а воровать — западло. В этот день всем дозволяется все — кроме одного-единственного: нарушать инкогнито партнера...
В этом смысле действия пары благородных господ, отставших от увитого серпантином хоровода, который под треск петард удалялся вдоль Фонарной улицы от места ее пересечения с Мятным переулком, следует признать предосудительными — хотя совершались оные действия, похоже, с самыми благими намерениями. Эти двое — один в разноцветном трико циркового гимнаста, другой с головы до ног увешанный бубенчиками шута — склонились над лежащим на земле человеком, одетым в сине-золотой плащ звездочета. Они не слишком умело пытались привести того в чувство («Эй, мужик, ты че?»), снявши с него при этом серебристую маску; чувствовалось, что и сами «спасатели» едва стоят на ногах.
Тут из переулка навстречу им выпорхнула щебечущая стайка из трех девушек в домино разного цвета.
— Кавалеры, кавалеры! — загомонили они, хлопая в ладоши. — И как раз по штуке на каждую! Чур, гимнаст мой! Пойдешь со мною, красавчик?
— Легче на поворотах, подруги, — отмахнулся тот. — Видите — нашего третьего кореша чего-то совсем развезло...
— Бедненький... Перебрал, да?
— Без понятия. Так вроде классно выступал в хороводе и вдруг ни с того ни с сего оп-па — и уже в дровах. Вроде и пил-то немного...
— А если я верну его к жизни поцелуем? — кокетливо проворковало синее домино.
— Сделай одолжение, крошка! — ухмыльнулся шут — Может, проблюется — оно знаешь как пользительно...
— Фу, какие вы... — обиделась девушка.
— Ладно, красотки, не дуйтесь как мыши на крупу, — примирительно рассмеялся гимнаст и твердою рукой приобнял бордовое домино несколько ниже талии (за что был немедленно вознагражден томным: «Ах, нахал!..») — Все вы, девицы, совершеннейшая прелесть, мы вас любим до умопомрачения, и все такое... Выпить нету? Жалко... Тогда сейчас сделаем как — вы двигайте по Мятному на набережную, там возьмите на лотках нурнонского на всю нашу компанию, — с этими словами он протянул девушке кошелек, набитый мелким серебром, — а главное — забейте местечко поближе к музыкантам. А мы вас нагоним через пять минут — только оттащим эту пьянь зеленую во-он в тот скверик, пускай подремлет на травке... Вот же, блин, навязался на нашу голову!..
А когда девушки, звонко цокая каблучками по брусчатке, скрылись в переулке, шут, будто бы еще не веря себе, покрутил головою и перевел дух:
— Уф-ф! Я уж решил — все, придется их мочить...
— Да, я знаю — ты у нас любитель простых и быстрых решений, — проворчал гимнаст, — за тобою гляди в оба... А вот куда б мы тут три трупа девали — это в твою умную голову не приходило?
— Ума не приложу, — честно развел руками тот. — Ну дык что, командир? Вроде как проехали?
— Не факт. Так что мочить — не мочить, но вот потопать за ними следует... Хрен его знает, что за девки, хотя на прикрытие не похоже. Двигай-ка следом за ними на набережную, и если что — немедленно назад.
— А вы? В одиночку-то...
— Манценилла — штука верная, парень оклемается не раньше, чем через час. Подсоби-ка взвалить его на загривок, — с этими словами гимнаст опустился на колено рядом с неподвижным звездочетом, — а уж сотню ярдов до нашего крылечка я как-нибудь сам осилю.
...Звездочет всплывал из своего наркотического оцепенения медленно и тяжко; однако едва лишь он начинал подавать признаки жизни, как ему зажали ноздри и влили в раскрывшийся рот флакон стимулятора на основе колы — время уже поджимало, надо было поторапливаться с допросом. Он мучительно закашлялся (часть обжигающей жидкости попала не в то горло) и открыл глаза: с первого же взгляда он понял, куда попал, — да и чего тут было не понять... Помещение без окон (но скорее все же цокольный этаж, чем подвал), двое в карнавальных костюмах — циркового гимнаста и шута; постой-ка... ну да — они же отплясывали вместе с ним в одном хороводе, а потом — точно! — именно этот гимнаст и дал ему глотнуть вина из стеклянной фляги с выдавленными на ней веселыми дальневосходными дракончиками... Хорошее вино — только вот с пары глотков вырубаешься напрочь, а потом оказываешься неведомо где, и руки твои уже наглухо примотаны к подлокотникам кресла, а на табурете перед тобою красуется жестяной тазик с инструментами, при одном взгляде на которые все внутренности как будто окунаются в ледяную слизь... Но как же так — он ведь точно помнит, что гимнаст и сам отхлебывал вино из той фляги... Противоядие?.. А, черт, какая теперь разница, важно — кто они такие... Департамент? Или все же Приморская, 12? Он перевел взгляд на озаряемое багровыми отблесками лицо шута, который деловито шуровал в угольях, заполняющих большую напольную жаровню, и его передернуло ознобом — да так, что едва не свело мышцы между лопаток.
— Господин Альгали, младший секретарь МИД, если я не ошибаюсь? — нарушил молчание гимнаст: он сидел чуть в отдалении, внимательно разглядывая своего пленника.
— Не ошибаетесь. С кем имею честь? — Тот, похоже, уже овладел собою и внешне не выказывал страха — одно лишь удивление.
— Мое имя вам все равно ничего не скажет. Я представляю тайную стражу Воссоединенного Королевства и надеюсь на сотрудничество с вами. Здесь, конечно, обстановка не столь роскошная, как на Приморской, 12, но подвал мало чем уступит тамошнему...
— Странные у вас методы вербовки агентуры, право слово, — пожал плечами Альгали, и в глазах его промелькнуло что-то вроде облегчения. — Пора бы уж вам понять: здесь, на Юге, любую вещь проще купить, нежели отнимать силой. Вы хотите заполучить меня в свою сеть? Да сколько угодно! Чего ради было устраивать этот идиотский спектакль?
— Спектакль вовсе не так уж глуп, как может показаться. Нам ведь нужны не документы по обстановке в Кханде, к коим вы имеете доступ по службе, а нечто совсем иное.
— Не понял... — озадаченно приподнял бровь секретарь.