Это был ультиматум: либо я, либо Черняев. Государь принял сторону Крыжановского. На Царя, видимо, произвело впечатление не столько непослушание Михаила Григорьевича, сколько сообщение Крыжановского о плохом состоянии войск, расквартированных в Ташкенте: как и его отец, Александр II больше всего ценил в своих солдатах безупречный внешний вид и вымуштрованность.
Из Петербурга в Оренбург 26 ноября 1865 г. ушла шифротелеграмма военного министра: «Его Величество изволил признать невозможным дальнейшее оставление генерала Черняева в настоящей должности: вытребуйте его немедленно в Оренбург»[156].
Черняев понимает, зачем его вызывают в Петербург, он пытается переломить судьбу, сохранить за собой пост туркестанского губернатора. Он пишет непосредственному начальнику обстоятельную оправдательную записку. В ней, в частности, сказано: «Обнародование этой прокламации. было бы, по моему твердому убеждению, нарушением моего долга охранять внутри Туркестанской области порядок и спокойствие. Это обнародование может быть безопасным только тогда, когда можно будет без ущерба для наших интересов вывести отсюда войска. Тотчас по взятии города я предложил старшинам независимость Ташкента; они объявили, что вслед за уходом наших войск, даже с занятием нами Ниязбека и Чиназа (укрепления близ Ташкента. – Е. Г.), начнутся беспорядки»[157]. В этой записке даются объяснения по всем пунктам обвинения.
Как опытный интриган, Михаил Григорьевич организует поддержку снизу. По его инициативе накануне нового, 1866 г. почтенные люди города подносят ему адрес: «Мы ныне вполне благоденствуем и чистосердечно сознаем, что этим обязаны Вам, как лицу, доставившему нам такое блаженство. и не лишены надежды, что Вы всегда останетесь во главе управления нами…»[158]Те же выразители желаний и настроений ташкентского посада обращаются к Крыжановскому с просьбой оставить им их обожаемого Черняева.
Крыжановский колеблется. Советуется с Милютиным. И генерал-губернатор, и военный министр, в конце концов, люди интеллигентные, деликатные – они не хотят наносить удар по самолюбию Михаила Григорьевича. Дмитрий Алексеевич Милютин к тому же еще и тонкий политик. «Внезапное увольнение человека, – пишет он Крыжановскому, – выказавшего такие блестящие способности и получившего такую популярность в войсках и во всей Средней Азии, вслед за совершением им целого ряда громких подвигов, не может не произвести неблагоприятного впечатления во всех общественных сферах и не возбудить самых разноречивых толков; тем более что необходимость такой меры осталась бы совершенно неизвестной публике»[159]. Милютин видит выход в том, чтобы Черняев сам отказался от службы в Туркестане, и для этого у него будет причина – предстоящая женитьба и, соответственно, отказ молодой жены ехать в жаркий, неблагоустроенный край.
Михаил Григорьевич мог бы, наверное, сохранить за собой свой пост, если бы не затеял откровенную авантюру. Желая принудить бухарского эмира освободить Струве и других членов посольства, он снаряжает поход на бухарскую крепость Джизак, а затем дальше – на Самарканд и Бухару. В феврале 1866 г., в разгар зимы, по вьюжной пустыне выступает в поход маленький русский отряд – всего две роты пехоты и четыре казачьи сотни при двух орудиях. Как и следовало ожидать, столь незначительное войско не может занять достаточно хорошо укрепленную крепость и отступает с потерями из-под стен Джизака. Крыжановский, до которого доходит слух о зимнем походе, сообщает военному министру: «За всем тем генерал Черняев предпринимает теперь, без всякого сомнения, военные действия, которые могут завлечь нас далеко и стоить дорого». В Петербурге принимают окончательное решение: отозвать! Черняева вызывают в Петербург для доклада военному министру, а вместо него назначают бывшего главного редактора газеты «Русский инвалид» генерал-майора Д.И. Романовского. Появление нового губернатора без предупреждения приводит Михаила Григорьевича в смятение, ярость, слезы. Сначала он даже не хотел передавать дела своему преемнику.
В начале 1866 г. Эсфирь Черняева написала своей сестре письмо во Францию с описанием семейных дел: «Мой второй сын, Михаил, которого ты видела малым и хилым ребенком, ныне генерал, состоит военным и гражданским губернатором Туркестанского края, который он покорил. О нем часто говорят русские и иностранные газеты. До сих пор карьера его очень удачна. Вскоре он должен приехать в Петербург, чтобы жениться на дочери покойного генерала Вулферта, которую хвалят во всех отношениях»[160]. Это письмо ушло во Францию почти одновременно с депешей военного министра в Оренбург об отрешении от должности генерал-майора М.Г. Черняева.
Напутствуя своего преемника, Черняев не старался быть любезным: «Когда Вы уезжали из Петербурга, – сказал он, – они (правительство. – Е. Г.) не знали положения в области, иначе бы Вас не послали. Но дело сделано, а потерявши голову, по волосам не плачут»[161]. С тем он и уехал из своего Ташкента 31 марта 1866 г.
Спустя много лет, вспоминая прошлое, Д.А. Милютин назовет причины служебных неудач Черняева: «Капризность и преувеличенное самолюбие заводили его далеко за пределы здравого смысла»[162]. Устранение с губернаторского поста покровителя Ташкента было хорошим подарком британским политикам; об этом событии с удовлетворением сообщал в Лондон посол Бьюкенен.
Странным образом, однако Михаил Григорьевич не потерял расположения Императора, который принял его приветливо, обнял, расцеловал, пожурил за конфликт с Крыжановским. А потом сказал: «Посиди здесь года два, а потом получишь такое назначение, что забудешь свой Ташкент». Император ему симпатизировал, а кроме того, ему долгие годы будет покровительствовать Наследник Цесаревич. Из Зимнего он ушел уверенный в благополучном продолжении своей карьеры. В мае состоялась его свадьба с Антониной Александровной Вулферт; молодые сняли квартиру в Гатчине.
В чем причина удивительной снисходительности Императора к офицеру, столь демонстративно нарушающему основы воинской дисциплины и служебной субординации? Во-первых, как говорилось, тот действовал в диапазоне «правительственных видов», во-вторых, аудиенция ему была дана после 4 апреля 1866 г. – то есть после выстрела Каракозова. Император Александр Николаевич и ранее не был абсолютно убежден в правильности либеральных реформ, теперь же, после злодейского покушения, он, ранее колебавшийся, стал больше склоняться к мнению антиреформаторской партии, к которой – это было известно – принадлежал Черняев. Люди антиреформаторской направленности в то время, после покушения, были ему ближе, чем либералы. Михаилу Григорьевичу Император вполне мог сказать, как сказал в те же дни после покушения издателю «Московских ведомостей» М.Н. Каткову: «Я тебя знаю, верю, считаю своим». Все-таки он был свой.
Обнадеженный Императором, устроивший свое личное счастье, Черняев мог быть удовлетворен и тем как решилась судьба Ташкента; в конечном итоге возобладало его мнение на этот предмет. Министерства военное и иностранных дел согласовали свои позиции, и летом в Оренбурге была получена телеграмма: «Если бы жители Ташкента и других местностей, занятых нашими войсками в том крае, вновь выразили просьбу о принятии их в наше подданство, в видах спасения их от замыслов эмира, то Государю Императору благоугодно всемилостивейше соизволить на такое подданство»[163]. За повторным обращением ташкентцев дело не стало, и 27 августа 1866 г. жители крупнейшего города Средней Азии приняли русское подданство[164].
Черняев завоевал Ташкент, и при его активном участии (он подробно излагал свою точку зрения в беседах в МИДе и Военном министерстве) этот город был сохранен для России. Его правота обнаружилась и в другой спорной проблеме – о статусе Туркестанской области. По принятой схеме зимой 1866/67 г. был составлен комитет в числе 13 членов, среди которых значилось имя М.Г. Черняева. Комитет заседал на квартире своего председателя Д.А. Милютина и после продолжительных дебатов пришел практически к единогласному решению о создании независимого от Оренбурга Туркестанского генерал-губернаторства и самостоятельного военного округа. Против этого, что было естественно, голосовал только Н.А. Крыжановский.
Двумя правительственными решениями о Ташкенте и Туркестане Черняев, казалось, был полностью оправдан. Но при этом получалось, что старался он не столько для себя, сколько для Д.И. Романовского, который теперь был самым вероятным кандидатом на пост начальника Туркестанского края, тем более что, в отличие от Михаила Григорьевича, он занял бухарский Джизак, в придачу Ходжент, Хау, Ура-Тюбе, Яны-Курган, а также добился освобождения посольства Струве, то есть приобрел все права на высокий пост. Возвращение Черняева в Ташкент выглядело маловероятным, и он – который раз – совершает ложный шаг: снова затевает интригу, но на этот раз против Романовского. Новый приятель Черняева И.И. Воронцов-Дашков ходатайствовал за него перед Наследником, но заговорщикам этого показалось недостаточно, и они организовали прибытие в Петербург ташкентской делегации с петицией, в которой осуждались методы управления Романовского; с осуждением победителя бухарцев выступила пресса. Романовский ответил в газете, которую еще недавно редактировал, – «Русском инвалиде», подал в отставку и потребовал официального расследования. Все признаки склоки были налицо. Кончилось все тем, что на пост генерал-губернатора Туркестанского края был назначен генерал-адъютант Константин Петрович фон Кауфман.
Самаркандская история
Из Петербурга в Оренбург 26 ноября 1865 г. ушла шифротелеграмма военного министра: «Его Величество изволил признать невозможным дальнейшее оставление генерала Черняева в настоящей должности: вытребуйте его немедленно в Оренбург»[156].
Черняев понимает, зачем его вызывают в Петербург, он пытается переломить судьбу, сохранить за собой пост туркестанского губернатора. Он пишет непосредственному начальнику обстоятельную оправдательную записку. В ней, в частности, сказано: «Обнародование этой прокламации. было бы, по моему твердому убеждению, нарушением моего долга охранять внутри Туркестанской области порядок и спокойствие. Это обнародование может быть безопасным только тогда, когда можно будет без ущерба для наших интересов вывести отсюда войска. Тотчас по взятии города я предложил старшинам независимость Ташкента; они объявили, что вслед за уходом наших войск, даже с занятием нами Ниязбека и Чиназа (укрепления близ Ташкента. – Е. Г.), начнутся беспорядки»[157]. В этой записке даются объяснения по всем пунктам обвинения.
Как опытный интриган, Михаил Григорьевич организует поддержку снизу. По его инициативе накануне нового, 1866 г. почтенные люди города подносят ему адрес: «Мы ныне вполне благоденствуем и чистосердечно сознаем, что этим обязаны Вам, как лицу, доставившему нам такое блаженство. и не лишены надежды, что Вы всегда останетесь во главе управления нами…»[158]Те же выразители желаний и настроений ташкентского посада обращаются к Крыжановскому с просьбой оставить им их обожаемого Черняева.
Крыжановский колеблется. Советуется с Милютиным. И генерал-губернатор, и военный министр, в конце концов, люди интеллигентные, деликатные – они не хотят наносить удар по самолюбию Михаила Григорьевича. Дмитрий Алексеевич Милютин к тому же еще и тонкий политик. «Внезапное увольнение человека, – пишет он Крыжановскому, – выказавшего такие блестящие способности и получившего такую популярность в войсках и во всей Средней Азии, вслед за совершением им целого ряда громких подвигов, не может не произвести неблагоприятного впечатления во всех общественных сферах и не возбудить самых разноречивых толков; тем более что необходимость такой меры осталась бы совершенно неизвестной публике»[159]. Милютин видит выход в том, чтобы Черняев сам отказался от службы в Туркестане, и для этого у него будет причина – предстоящая женитьба и, соответственно, отказ молодой жены ехать в жаркий, неблагоустроенный край.
Михаил Григорьевич мог бы, наверное, сохранить за собой свой пост, если бы не затеял откровенную авантюру. Желая принудить бухарского эмира освободить Струве и других членов посольства, он снаряжает поход на бухарскую крепость Джизак, а затем дальше – на Самарканд и Бухару. В феврале 1866 г., в разгар зимы, по вьюжной пустыне выступает в поход маленький русский отряд – всего две роты пехоты и четыре казачьи сотни при двух орудиях. Как и следовало ожидать, столь незначительное войско не может занять достаточно хорошо укрепленную крепость и отступает с потерями из-под стен Джизака. Крыжановский, до которого доходит слух о зимнем походе, сообщает военному министру: «За всем тем генерал Черняев предпринимает теперь, без всякого сомнения, военные действия, которые могут завлечь нас далеко и стоить дорого». В Петербурге принимают окончательное решение: отозвать! Черняева вызывают в Петербург для доклада военному министру, а вместо него назначают бывшего главного редактора газеты «Русский инвалид» генерал-майора Д.И. Романовского. Появление нового губернатора без предупреждения приводит Михаила Григорьевича в смятение, ярость, слезы. Сначала он даже не хотел передавать дела своему преемнику.
В начале 1866 г. Эсфирь Черняева написала своей сестре письмо во Францию с описанием семейных дел: «Мой второй сын, Михаил, которого ты видела малым и хилым ребенком, ныне генерал, состоит военным и гражданским губернатором Туркестанского края, который он покорил. О нем часто говорят русские и иностранные газеты. До сих пор карьера его очень удачна. Вскоре он должен приехать в Петербург, чтобы жениться на дочери покойного генерала Вулферта, которую хвалят во всех отношениях»[160]. Это письмо ушло во Францию почти одновременно с депешей военного министра в Оренбург об отрешении от должности генерал-майора М.Г. Черняева.
Напутствуя своего преемника, Черняев не старался быть любезным: «Когда Вы уезжали из Петербурга, – сказал он, – они (правительство. – Е. Г.) не знали положения в области, иначе бы Вас не послали. Но дело сделано, а потерявши голову, по волосам не плачут»[161]. С тем он и уехал из своего Ташкента 31 марта 1866 г.
Спустя много лет, вспоминая прошлое, Д.А. Милютин назовет причины служебных неудач Черняева: «Капризность и преувеличенное самолюбие заводили его далеко за пределы здравого смысла»[162]. Устранение с губернаторского поста покровителя Ташкента было хорошим подарком британским политикам; об этом событии с удовлетворением сообщал в Лондон посол Бьюкенен.
Странным образом, однако Михаил Григорьевич не потерял расположения Императора, который принял его приветливо, обнял, расцеловал, пожурил за конфликт с Крыжановским. А потом сказал: «Посиди здесь года два, а потом получишь такое назначение, что забудешь свой Ташкент». Император ему симпатизировал, а кроме того, ему долгие годы будет покровительствовать Наследник Цесаревич. Из Зимнего он ушел уверенный в благополучном продолжении своей карьеры. В мае состоялась его свадьба с Антониной Александровной Вулферт; молодые сняли квартиру в Гатчине.
В чем причина удивительной снисходительности Императора к офицеру, столь демонстративно нарушающему основы воинской дисциплины и служебной субординации? Во-первых, как говорилось, тот действовал в диапазоне «правительственных видов», во-вторых, аудиенция ему была дана после 4 апреля 1866 г. – то есть после выстрела Каракозова. Император Александр Николаевич и ранее не был абсолютно убежден в правильности либеральных реформ, теперь же, после злодейского покушения, он, ранее колебавшийся, стал больше склоняться к мнению антиреформаторской партии, к которой – это было известно – принадлежал Черняев. Люди антиреформаторской направленности в то время, после покушения, были ему ближе, чем либералы. Михаилу Григорьевичу Император вполне мог сказать, как сказал в те же дни после покушения издателю «Московских ведомостей» М.Н. Каткову: «Я тебя знаю, верю, считаю своим». Все-таки он был свой.
Обнадеженный Императором, устроивший свое личное счастье, Черняев мог быть удовлетворен и тем как решилась судьба Ташкента; в конечном итоге возобладало его мнение на этот предмет. Министерства военное и иностранных дел согласовали свои позиции, и летом в Оренбурге была получена телеграмма: «Если бы жители Ташкента и других местностей, занятых нашими войсками в том крае, вновь выразили просьбу о принятии их в наше подданство, в видах спасения их от замыслов эмира, то Государю Императору благоугодно всемилостивейше соизволить на такое подданство»[163]. За повторным обращением ташкентцев дело не стало, и 27 августа 1866 г. жители крупнейшего города Средней Азии приняли русское подданство[164].
Черняев завоевал Ташкент, и при его активном участии (он подробно излагал свою точку зрения в беседах в МИДе и Военном министерстве) этот город был сохранен для России. Его правота обнаружилась и в другой спорной проблеме – о статусе Туркестанской области. По принятой схеме зимой 1866/67 г. был составлен комитет в числе 13 членов, среди которых значилось имя М.Г. Черняева. Комитет заседал на квартире своего председателя Д.А. Милютина и после продолжительных дебатов пришел практически к единогласному решению о создании независимого от Оренбурга Туркестанского генерал-губернаторства и самостоятельного военного округа. Против этого, что было естественно, голосовал только Н.А. Крыжановский.
Двумя правительственными решениями о Ташкенте и Туркестане Черняев, казалось, был полностью оправдан. Но при этом получалось, что старался он не столько для себя, сколько для Д.И. Романовского, который теперь был самым вероятным кандидатом на пост начальника Туркестанского края, тем более что, в отличие от Михаила Григорьевича, он занял бухарский Джизак, в придачу Ходжент, Хау, Ура-Тюбе, Яны-Курган, а также добился освобождения посольства Струве, то есть приобрел все права на высокий пост. Возвращение Черняева в Ташкент выглядело маловероятным, и он – который раз – совершает ложный шаг: снова затевает интригу, но на этот раз против Романовского. Новый приятель Черняева И.И. Воронцов-Дашков ходатайствовал за него перед Наследником, но заговорщикам этого показалось недостаточно, и они организовали прибытие в Петербург ташкентской делегации с петицией, в которой осуждались методы управления Романовского; с осуждением победителя бухарцев выступила пресса. Романовский ответил в газете, которую еще недавно редактировал, – «Русском инвалиде», подал в отставку и потребовал официального расследования. Все признаки склоки были налицо. Кончилось все тем, что на пост генерал-губернатора Туркестанского края был назначен генерал-адъютант Константин Петрович фон Кауфман.
Самаркандская история
Генерал-губернатор Северо-Западного края (Виленская, Ковенская и Гродненская губернии) Константин Петрович фон Кауфман 1-й осенью 1866 г. по Высочайшему повелению был вызван в Санкт-Петербург. Представившись военному министру Дмитрию Алексеевичу Милютину, Кауфман узнал, что Государь желает беседовать с ним лично. Причины вызова в столицу сообщены ему не были.
По своему обыкновению, Александр II принял Константина Петровича радушно, расспрашивал про Вильно, про настроения в крае, но при этом задавал вопросы не глядя на него и не переставая гладить собаку. Кауфман докладывал, Государь не перебивал. Наконец наступила пауза. Не поднимая глаз, государь спросил:
– Ну а еще что нового?
Александр Николаевич слушал вполуха, нетерпеливо поглаживая пса, наконец поднял глаза на собеседника и, как бы собравшись с духом, заявил:
– А знаешь, Кауфман, я решил отозвать тебя.
Потрясенный неожиданным заявлением, Кауфман быстро овладел собою и, поклонившись Государю, произнес:
– Ваше Императорское Величество, как верноподданный своего Государя, осмелюсь спросить, что это означает: перемену ли системы управления краем или смену только лица?
Император поднялся во весь рост и, погрозив пальцем, сказал:
– Кауфман, ты знаешь: у меня перемены в системе управления не бывает.
Аудиенция была окончена. Охваченный разнообразными чувствами, никого и ничего не замечая, бывший генерал-губернатор направился к выходу.
Так в течение нескольких минут решилась судьба одного из сановников империи.
К.П. Кауфман был снят с генерал-губернаторской должности, в которой пробыл полтора года, но с «оставлением в звании генерал-адъютанта», что означало сохранение к нему Царского благоволения.
Нетрудно представить чувства дисциплинированного военного, привыкшего добросовестно исполнять служебный долг, то есть волю своего Государя. Однако, как бы ни был обескуражен опальный генерал-губернатор, он вполне мог догадаться, что послужило причиной его отставки. Кауфмана постигла участь его предшественника на посту начальника Северо-Западного края, М.Н. Муравьева, получившего в среде радикальной интеллигенции прозвище «вешателя».
В самом деле, в 1863–1864 гг. М.Н. Муравьев не церемонился с польскими повстанцами, но одновременно он инициировал и проводил в жизнь правовые акты, позволявшие оторвать крестьянскую массу от мятежных польских помещиков.
Чем энергичнее «вешатель» радел на пользу крестьянскому сословию, тем большее возмущение его действия вызывали в среде сословия благородного. Жалобы шли не только от малочисленной прослойки русских и остзейских помещиков, к российскому престолу апеллировали вчерашние мятежники – польские дворяне. Центральные ведомства, с которыми генерал-губернатор не советовался, зная их любовь к волоките и в то же время понимая, что промедление смерти подобно, тоже не жалели усилий, чтобы развенчать его в глазах Государя. «Принятые генерал-губернатором меры для обеспечения и устройства быта безземельных крестьян в северо-западных губерниях, – доносил Валуев, – не только находятся в прямом противоречии с коренными началами законоположений об устройстве быта. крестьян в означенных губерниях, но и не достигают своей цели в политическом отношении»[165].
Уступив давлению дворянства, Царь в 1865 г. отозвал Муравьева из Северо-Западного края, возведя его, однако, в графское достоинство. В апреле того же года преемником Муравьева стал Константин Петрович фон Кауфман.
Выбор Государя не был случайным. Константин Петрович входил в окружение очень влиятельного в то время военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, человека широких познаний и глубокого ума. Он и его брат Николай Алексеевич были фактическими лидерами реформаторского движения первой половины 60-х гг. XIX в.
Отстранив Муравьева, Царь уступил консервативному дворянству, но назначением Кауфмана как бы подтвердил, что курс преобразований в крае сохраняется. Будучи сам человеком реформаторских убеждений, но и государственником, Кауфман так понимал свою задачу: максимально замирить край, наказать виновных в мятеже, сохранить целостность империи.
Незадолго до своей смерти в 1866 г. М.Н. Муравьев опубликовал записки, в которых упоминал К.П. Кауфмана: «Хотя с немецкою фамилией, но истинно православный и русский, решившись принять на себя тяжкую обузу управления Северо-Западным краем, дал себе твердый обет не отступать от введенной мною системы действий и во что бы то ни стало водворить в крае русскую народность и православие»[166].
Но все повторилось. Те же жалобы и доносы, только круг жалобщиков и доносителей расширился. «В силу административных распоряжений генерал-адъютанта Кауфмана составленные и утвержденные выкупные акты пересматривались, причем понижались выкупные платежи, и крестьяне получали ряд прав, в коих при прежней поверке им было отказано»[167], – доносил по инстанциям новый генерал-губернатор Северо-Западного края А.Л. Потапов. В этом был криминал: «Крестьяне получали ряд прав, в коих. им было отказано».
Александр II находился в тяжелейшем положении. В течение первых десяти лет своего царствования он балансировал между двумя партиями, тянувшими его в противоположные стороны. Александру Николаевичу было невыносимо трудно выбирать между этими двумя партиями.
Изначально умом Государь был на стороне либеральной бюрократии, то есть на стороне партии государственного интереса, но результаты реформ, крестьянской прежде всего, разочаровывали. К тому же у партии сословного интереса появился мощный союзник – революционеры-разночинцы. 4 апреля 1866 г. Каракозов стрелял в Александра II. По огромной стране разнеслось: «Разве такое было бы возможно при Николае Павловиче? Вот и допрыгались со своими либеральными опытами!»
В петербургских гостиных говорили, что причиной отставки Кауфмана стало дело Иосафата Огрызко, одного из лидеров польского мятежа, который прятался от правосудия в Петербурге, а Кауфман требовал его высылки в Вильно для предания суду. Так бы и случилось, если бы у Огрызко не было могущественного покровителя в лице. шефа жандармов П.А. Шувалова.
Диктатор вел широкий розыск крамолы в центральных губерниях, но поразительным образом благоволил вчерашним мятежникам. «Замечательно, что и к полякам, находясь у власти, он относился снисходительно, отстаивая <…> интересы польских помещиков»[168], – пишет автор биографий российских государственных деятелей К.А. Скальковский. Феномен П.А. Шувалова современники объясняли тем, что шеф жандармов, будучи сам наполовину поляк, был женат на польке и через нее тесно связан с дворянским обществом Польши. Можно добавить, что он был восторженным англоманом, так что при такой загруженности посторонними симпатиями для отечественного патриотизма в его душе не оставалось места.
Как бы там ни было, дело Огрызко стало, видимо, последним аргументом, убедившим Императора отозвать Кауфмана из Вильно. Александр II уступил консервативному лагерю, продолжая балансировать между двумя партиями. К 1866 г. для него это стало обычаем. Поэтому у Кауфмана, поселившегося скромным отставником на Васильевском острове, тоже был шанс. А пока после бурных месяцев губернаторства в неспокойном крае время для него затормозило свой бег, и у 48-летнего инженер-генерал-лейтенанта появилась возможность оглядеться, подвести итоги своей карьеры (возможно, она уже была закончена), разобрать архив.
На протяжении всей истории рода, известного с XV в., фон Кауфманы служили многим сюзеренам. Родоначальником рода считается Освальд Кауфман, живший в Тироле в 1444 г. Его сына Эбергарда император Священной Римской империи Фридрих III возвел в 1469 г. в рыцарское достоинство. На протяжении трех веков фон Кауфманы были на виду, занимая важные посты в Австрии, Бранденбурге, при дворе польского короля Станислава-Августа. Один из Кауфманов, Ульрих, был епископом и ректором Венского университета (1533).
В России представители рода – Август и Теодор – появились в царствование Екатерины II. Они служили в русской армии под началом Потемкина, Румянцева и Суворова. Отец Константина Петровича, Петр Федорович, в 9 лет остался сиротой, и Императрица Екатерина назначила ему трех опекунов, в том числе своего секретаря Храповицкого. Закончив шляхетский корпус, он начал ратную службу у А.В. Суворова, участвовал в Отечественной войне 1812 г., в кампаниях турецкой 1828 г. и венгерской 1848 г. За отличную службу ему был пожалован в царстве Польском в Брест-Куявском уезде майорат с годовым доходом 5 тысяч злотых.
19 февраля 1818 г. у Петра Федоровича фон Кауфмана родился сын Константин; произошло это событие в усадьбе Майданы близ Иван-города. По семейной традиции, мальчику была уготована военная карьера. Он начал ее в 14 лет юнкером Главного инженерного училища. Младший Кауфман прекрасно учился и вместе с будущим героем Севастопольской обороны Тотлебеном в 1839 г. был выпущен в армию в чине инженер-поручика. 13 лет молодой военный инженер провел в рядах сражающейся Кавказской армии. Здесь он приобрел опыт ведения боевых операций в специфических условиях колониальной войны, то есть войны регулярной армии с отрядами непрофессионального, но объединенного идеями религиозной и национальной исключительности противника. Офицер инженерной службы участвовал во многих громких делах, в штурмах укрепленных аулов, два раза был ранен, получил многочисленные награды, в том числе знак ордена Святого Георгия 4-й степени, который, как известно, давался за личное мужество в бою.
Крымскую войну полковник Кауфман встретил в должности командира Кавказского саперного батальона. В 1855 г. он назначается командиром гвардейского саперного батальона и в этом качестве участвует во взятии хорошо укрепленной английскими инженерами турецкой крепости Карс. В деле под Карсом Константин Петрович проявил себя не только как способный военный инженер, сумевший эффективно обеспечить осаждавшие крепость русские войска в инженерном отношении, но и как дальновидный аналитик. Он организовал тщательный опрос местных жителей, которые снабжали турецкий гарнизон провиантом и фуражом, и составил четкое представление о запасах того и другого в осажденной крепости. Сделав расчеты, он доложил главнокомандующему Кавказским корпусом Н.Н. Муравьеву, что Карс падет в ноябре. Муравьев поверил командиру гвардейских саперов и усилил плотность осады. 16 ноября 1855 г. 20-тысячный гарнизон капитулировал[169], что резко повысило авторитет 37-летнего полковника в глазах начальства. С восшествием на престол нового Императора (тот короновался, кстати, 19 февраля, то есть в день рождения К.П. Кауфмана), инженер-полковник назначается членом совета Императорской военной академии, а в 1858 г. был включен в состав Свиты Его Императорского Величества, что свидетельствовало о благорасположении к нему Государя.
Став в 1860 г. директором канцелярии Военного министерства, Кауфман активно поддержал товарища министра, а с 1861 г. главу военного ведомства Д.А. Милютина в его реформаторских начинаниях. Совместные усилия в организации военных округов, новых военных учебных заведений и других нововведений сблизили двух молодых генералов (Кауфман был произведен в генерал-майоры в 1862 г.). С тех пор они стали соратниками-единомышленниками до конца дней Константина Петровича. Именно из недр Военного министерства в 1865 г. генерал-лейтенант и генерал-адъютант К.П. фон Кауфман был «рекрутирован» в генерал-губернаторы Привисленского (Северо-Западного) края.
Теперь же, полузабытый, он скромно жил на Васильевском острове, в то время как «высшие сферы» напряженно обсуждали проблему новых территориальных приобретений на дальних юго-восточных рубежах империи.
11 июля 1867 г. был принят специальный закон: было создано Туркестанское генерал-губернаторство в составе двух областей – Сырдарьинской и Семиреченской. По рекомендации Д.А. Милютина генерал-губернатором нового края был назначен К.П. фон Кауфман. Царским манифестом от 17 июля 1867 г. ему были предоставлены неограниченные полномочия «к решению всяких политических, пограничных и торговых дел, к отправлению в сопредельные владения доверенных лиц для ведения переговоров и к подписанию трактатов, условий или постановлений, касающихся взаимоотношений России с этими странами»[170]. Как писал долголетний его сподвижник Н.П. Остроумов, «Константин Петрович своими распоряжениями иногда даже предупреждал высшую правительственную власть, которой оставалось только соглашаться с его распоряжениями и утверждать их в законодательном порядке»[171].
Все лето и начало осени Кауфман тщательно готовился к новой миссии: изучал документы, беседовал с десятками людей, бывавших в его генерал-губернаторстве, с руководителями различных ведомств, подбирал сотрудников. За те месяцы, что он оставался в Петербурге, готовясь к отъезду в неведомый край, искусные придворные мастера великолепно оформили Царский манифест, дававший туркестанскому наместнику огромную власть, – это было произведение искусства само по себе. «Сама грамота в золотом глазетовом переплете, – свидетельствовал историк Туркестана М.А. Терентьев, – прошнурованная толстыми золотыми шнурами, пропущенными сквозь массивный серебряный вызолоченный ковчежец и залитыми красным воском с вытисненною на нем большой государственной печатью; большие золотые кисти, прикрепленные к концам шнуров; текст, писанный золотом и крупными буквами в рамке из гербов всех губерний и областей России, красивая подпись Императора Александра II – все это вселяло в именитых туземцев, которым Кауфман не упускал случая показать «золотую книгу», особое к ней почтение и благоговение. Быстро разнеслась молва о «золотой книге» и страшной власти, данной ею Кауфману»[172]. Как видим, психология обитателей тех мест учитывалась при подготовке первого генерал-губернатора Туркестана к исполнению его должности. Именно благодаря волшебной «золотой книге» Кауфман получил от покоренного азиатского населения титул «ярым-падшо», то есть «полуцарь». Так называли только его, и никого из его преемников.
По своему обыкновению, Александр II принял Константина Петровича радушно, расспрашивал про Вильно, про настроения в крае, но при этом задавал вопросы не глядя на него и не переставая гладить собаку. Кауфман докладывал, Государь не перебивал. Наконец наступила пауза. Не поднимая глаз, государь спросил:
– Ну а еще что нового?
Александр Николаевич слушал вполуха, нетерпеливо поглаживая пса, наконец поднял глаза на собеседника и, как бы собравшись с духом, заявил:
– А знаешь, Кауфман, я решил отозвать тебя.
Потрясенный неожиданным заявлением, Кауфман быстро овладел собою и, поклонившись Государю, произнес:
– Ваше Императорское Величество, как верноподданный своего Государя, осмелюсь спросить, что это означает: перемену ли системы управления краем или смену только лица?
Император поднялся во весь рост и, погрозив пальцем, сказал:
– Кауфман, ты знаешь: у меня перемены в системе управления не бывает.
Аудиенция была окончена. Охваченный разнообразными чувствами, никого и ничего не замечая, бывший генерал-губернатор направился к выходу.
Так в течение нескольких минут решилась судьба одного из сановников империи.
К.П. Кауфман был снят с генерал-губернаторской должности, в которой пробыл полтора года, но с «оставлением в звании генерал-адъютанта», что означало сохранение к нему Царского благоволения.
Нетрудно представить чувства дисциплинированного военного, привыкшего добросовестно исполнять служебный долг, то есть волю своего Государя. Однако, как бы ни был обескуражен опальный генерал-губернатор, он вполне мог догадаться, что послужило причиной его отставки. Кауфмана постигла участь его предшественника на посту начальника Северо-Западного края, М.Н. Муравьева, получившего в среде радикальной интеллигенции прозвище «вешателя».
В самом деле, в 1863–1864 гг. М.Н. Муравьев не церемонился с польскими повстанцами, но одновременно он инициировал и проводил в жизнь правовые акты, позволявшие оторвать крестьянскую массу от мятежных польских помещиков.
Чем энергичнее «вешатель» радел на пользу крестьянскому сословию, тем большее возмущение его действия вызывали в среде сословия благородного. Жалобы шли не только от малочисленной прослойки русских и остзейских помещиков, к российскому престолу апеллировали вчерашние мятежники – польские дворяне. Центральные ведомства, с которыми генерал-губернатор не советовался, зная их любовь к волоките и в то же время понимая, что промедление смерти подобно, тоже не жалели усилий, чтобы развенчать его в глазах Государя. «Принятые генерал-губернатором меры для обеспечения и устройства быта безземельных крестьян в северо-западных губерниях, – доносил Валуев, – не только находятся в прямом противоречии с коренными началами законоположений об устройстве быта. крестьян в означенных губерниях, но и не достигают своей цели в политическом отношении»[165].
Уступив давлению дворянства, Царь в 1865 г. отозвал Муравьева из Северо-Западного края, возведя его, однако, в графское достоинство. В апреле того же года преемником Муравьева стал Константин Петрович фон Кауфман.
Выбор Государя не был случайным. Константин Петрович входил в окружение очень влиятельного в то время военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, человека широких познаний и глубокого ума. Он и его брат Николай Алексеевич были фактическими лидерами реформаторского движения первой половины 60-х гг. XIX в.
Отстранив Муравьева, Царь уступил консервативному дворянству, но назначением Кауфмана как бы подтвердил, что курс преобразований в крае сохраняется. Будучи сам человеком реформаторских убеждений, но и государственником, Кауфман так понимал свою задачу: максимально замирить край, наказать виновных в мятеже, сохранить целостность империи.
Незадолго до своей смерти в 1866 г. М.Н. Муравьев опубликовал записки, в которых упоминал К.П. Кауфмана: «Хотя с немецкою фамилией, но истинно православный и русский, решившись принять на себя тяжкую обузу управления Северо-Западным краем, дал себе твердый обет не отступать от введенной мною системы действий и во что бы то ни стало водворить в крае русскую народность и православие»[166].
Но все повторилось. Те же жалобы и доносы, только круг жалобщиков и доносителей расширился. «В силу административных распоряжений генерал-адъютанта Кауфмана составленные и утвержденные выкупные акты пересматривались, причем понижались выкупные платежи, и крестьяне получали ряд прав, в коих при прежней поверке им было отказано»[167], – доносил по инстанциям новый генерал-губернатор Северо-Западного края А.Л. Потапов. В этом был криминал: «Крестьяне получали ряд прав, в коих. им было отказано».
Александр II находился в тяжелейшем положении. В течение первых десяти лет своего царствования он балансировал между двумя партиями, тянувшими его в противоположные стороны. Александру Николаевичу было невыносимо трудно выбирать между этими двумя партиями.
Изначально умом Государь был на стороне либеральной бюрократии, то есть на стороне партии государственного интереса, но результаты реформ, крестьянской прежде всего, разочаровывали. К тому же у партии сословного интереса появился мощный союзник – революционеры-разночинцы. 4 апреля 1866 г. Каракозов стрелял в Александра II. По огромной стране разнеслось: «Разве такое было бы возможно при Николае Павловиче? Вот и допрыгались со своими либеральными опытами!»
В петербургских гостиных говорили, что причиной отставки Кауфмана стало дело Иосафата Огрызко, одного из лидеров польского мятежа, который прятался от правосудия в Петербурге, а Кауфман требовал его высылки в Вильно для предания суду. Так бы и случилось, если бы у Огрызко не было могущественного покровителя в лице. шефа жандармов П.А. Шувалова.
Диктатор вел широкий розыск крамолы в центральных губерниях, но поразительным образом благоволил вчерашним мятежникам. «Замечательно, что и к полякам, находясь у власти, он относился снисходительно, отстаивая <…> интересы польских помещиков»[168], – пишет автор биографий российских государственных деятелей К.А. Скальковский. Феномен П.А. Шувалова современники объясняли тем, что шеф жандармов, будучи сам наполовину поляк, был женат на польке и через нее тесно связан с дворянским обществом Польши. Можно добавить, что он был восторженным англоманом, так что при такой загруженности посторонними симпатиями для отечественного патриотизма в его душе не оставалось места.
Как бы там ни было, дело Огрызко стало, видимо, последним аргументом, убедившим Императора отозвать Кауфмана из Вильно. Александр II уступил консервативному лагерю, продолжая балансировать между двумя партиями. К 1866 г. для него это стало обычаем. Поэтому у Кауфмана, поселившегося скромным отставником на Васильевском острове, тоже был шанс. А пока после бурных месяцев губернаторства в неспокойном крае время для него затормозило свой бег, и у 48-летнего инженер-генерал-лейтенанта появилась возможность оглядеться, подвести итоги своей карьеры (возможно, она уже была закончена), разобрать архив.
На протяжении всей истории рода, известного с XV в., фон Кауфманы служили многим сюзеренам. Родоначальником рода считается Освальд Кауфман, живший в Тироле в 1444 г. Его сына Эбергарда император Священной Римской империи Фридрих III возвел в 1469 г. в рыцарское достоинство. На протяжении трех веков фон Кауфманы были на виду, занимая важные посты в Австрии, Бранденбурге, при дворе польского короля Станислава-Августа. Один из Кауфманов, Ульрих, был епископом и ректором Венского университета (1533).
В России представители рода – Август и Теодор – появились в царствование Екатерины II. Они служили в русской армии под началом Потемкина, Румянцева и Суворова. Отец Константина Петровича, Петр Федорович, в 9 лет остался сиротой, и Императрица Екатерина назначила ему трех опекунов, в том числе своего секретаря Храповицкого. Закончив шляхетский корпус, он начал ратную службу у А.В. Суворова, участвовал в Отечественной войне 1812 г., в кампаниях турецкой 1828 г. и венгерской 1848 г. За отличную службу ему был пожалован в царстве Польском в Брест-Куявском уезде майорат с годовым доходом 5 тысяч злотых.
19 февраля 1818 г. у Петра Федоровича фон Кауфмана родился сын Константин; произошло это событие в усадьбе Майданы близ Иван-города. По семейной традиции, мальчику была уготована военная карьера. Он начал ее в 14 лет юнкером Главного инженерного училища. Младший Кауфман прекрасно учился и вместе с будущим героем Севастопольской обороны Тотлебеном в 1839 г. был выпущен в армию в чине инженер-поручика. 13 лет молодой военный инженер провел в рядах сражающейся Кавказской армии. Здесь он приобрел опыт ведения боевых операций в специфических условиях колониальной войны, то есть войны регулярной армии с отрядами непрофессионального, но объединенного идеями религиозной и национальной исключительности противника. Офицер инженерной службы участвовал во многих громких делах, в штурмах укрепленных аулов, два раза был ранен, получил многочисленные награды, в том числе знак ордена Святого Георгия 4-й степени, который, как известно, давался за личное мужество в бою.
Крымскую войну полковник Кауфман встретил в должности командира Кавказского саперного батальона. В 1855 г. он назначается командиром гвардейского саперного батальона и в этом качестве участвует во взятии хорошо укрепленной английскими инженерами турецкой крепости Карс. В деле под Карсом Константин Петрович проявил себя не только как способный военный инженер, сумевший эффективно обеспечить осаждавшие крепость русские войска в инженерном отношении, но и как дальновидный аналитик. Он организовал тщательный опрос местных жителей, которые снабжали турецкий гарнизон провиантом и фуражом, и составил четкое представление о запасах того и другого в осажденной крепости. Сделав расчеты, он доложил главнокомандующему Кавказским корпусом Н.Н. Муравьеву, что Карс падет в ноябре. Муравьев поверил командиру гвардейских саперов и усилил плотность осады. 16 ноября 1855 г. 20-тысячный гарнизон капитулировал[169], что резко повысило авторитет 37-летнего полковника в глазах начальства. С восшествием на престол нового Императора (тот короновался, кстати, 19 февраля, то есть в день рождения К.П. Кауфмана), инженер-полковник назначается членом совета Императорской военной академии, а в 1858 г. был включен в состав Свиты Его Императорского Величества, что свидетельствовало о благорасположении к нему Государя.
Став в 1860 г. директором канцелярии Военного министерства, Кауфман активно поддержал товарища министра, а с 1861 г. главу военного ведомства Д.А. Милютина в его реформаторских начинаниях. Совместные усилия в организации военных округов, новых военных учебных заведений и других нововведений сблизили двух молодых генералов (Кауфман был произведен в генерал-майоры в 1862 г.). С тех пор они стали соратниками-единомышленниками до конца дней Константина Петровича. Именно из недр Военного министерства в 1865 г. генерал-лейтенант и генерал-адъютант К.П. фон Кауфман был «рекрутирован» в генерал-губернаторы Привисленского (Северо-Западного) края.
Теперь же, полузабытый, он скромно жил на Васильевском острове, в то время как «высшие сферы» напряженно обсуждали проблему новых территориальных приобретений на дальних юго-восточных рубежах империи.
11 июля 1867 г. был принят специальный закон: было создано Туркестанское генерал-губернаторство в составе двух областей – Сырдарьинской и Семиреченской. По рекомендации Д.А. Милютина генерал-губернатором нового края был назначен К.П. фон Кауфман. Царским манифестом от 17 июля 1867 г. ему были предоставлены неограниченные полномочия «к решению всяких политических, пограничных и торговых дел, к отправлению в сопредельные владения доверенных лиц для ведения переговоров и к подписанию трактатов, условий или постановлений, касающихся взаимоотношений России с этими странами»[170]. Как писал долголетний его сподвижник Н.П. Остроумов, «Константин Петрович своими распоряжениями иногда даже предупреждал высшую правительственную власть, которой оставалось только соглашаться с его распоряжениями и утверждать их в законодательном порядке»[171].
Все лето и начало осени Кауфман тщательно готовился к новой миссии: изучал документы, беседовал с десятками людей, бывавших в его генерал-губернаторстве, с руководителями различных ведомств, подбирал сотрудников. За те месяцы, что он оставался в Петербурге, готовясь к отъезду в неведомый край, искусные придворные мастера великолепно оформили Царский манифест, дававший туркестанскому наместнику огромную власть, – это было произведение искусства само по себе. «Сама грамота в золотом глазетовом переплете, – свидетельствовал историк Туркестана М.А. Терентьев, – прошнурованная толстыми золотыми шнурами, пропущенными сквозь массивный серебряный вызолоченный ковчежец и залитыми красным воском с вытисненною на нем большой государственной печатью; большие золотые кисти, прикрепленные к концам шнуров; текст, писанный золотом и крупными буквами в рамке из гербов всех губерний и областей России, красивая подпись Императора Александра II – все это вселяло в именитых туземцев, которым Кауфман не упускал случая показать «золотую книгу», особое к ней почтение и благоговение. Быстро разнеслась молва о «золотой книге» и страшной власти, данной ею Кауфману»[172]. Как видим, психология обитателей тех мест учитывалась при подготовке первого генерал-губернатора Туркестана к исполнению его должности. Именно благодаря волшебной «золотой книге» Кауфман получил от покоренного азиатского населения титул «ярым-падшо», то есть «полуцарь». Так называли только его, и никого из его преемников.