– Несомненно!
– Почему же всегда становится кто-то один?
– Н-ну… возможно, слабое звено… Или рецидив… А может, ментовка спихивает всё на кого-то одного!
– Выкрутился… – с уважением молвил Пётр. Подумал и зашёл с другого края: – А слабенькая, выходит, у языка защита! Ну, сколько безграмотных может уничтожить один маньяк? Сотню, полторы…
– В мирное время – да, – несколько зловеще согласился Сергей Овсяночкин.
– А в военное?
– Я имею в виду: во время гражданской войны, – уточнил тот. – Когда маньячество становится массовым явлением. Вот, допустим, ты, блин, офицер врангелевской контрразведки. Привели к тебе непонятно кого – в лохмотьях, в опорках… Ты что, блин, по манере речи не определишь, кто перед тобой: беглый приват-доцент или красный комиссар?
– Хм… – только и смог сказать Пётр Пёдиков.
– Или, напротив, ты – чекист. Ты, блин, нутром должен чуять, что перед тобой классовый враг, в какие бы отрепья он ни нарядился. А нутром – это как? Да точно так же: прежде всего по лексике, блин, по построению фразы…
– Позволь, позволь! – спохватился Пётр. – Ненормативная речь-то была скорее у красных, чем у белых!
– Это до гражданской, – объяснил Овсяночкин. – А победив, исключение стало правилом…
– То есть, по-твоему, гражданская война – это схватка двух языков: старого и нового?..
– Конечно!
– А маньяк, стало быть… Или нет, у тебя ведь получается два маньяка? Ё-маньяк и е-маньяк… Странно как-то ведёт себя язык, ты не находишь? За одну-единственную букву устраивает кровопролитие, а всё остальное пропадай пропадом?
Ответить Сергей не успел. Железная дверь вновь отозвалась на лязг выбиваемого засова грохотом и воем. Однако на сей раз, кроме сурового рыла под милицейской фуражкой, глазам узников предстала не менее суровая физия Санька по прозвищу Карубция.
– Не понял, – озадаченно сказал он. – А эта что здесь делает?
Наверное, следует напомнить, что благодаря куцему хвостику на затылке Пётр Пёдиков напоминал со спины скорее старушку, чем старичка, а сидел горбиком к двери. Однако уже в следующий миг он обернулся, явив мужское своё естество в виде мочальной коротко подстриженной бородки.
Саня крякнул и стал ещё суровее.
– Все трое – на выход, – скомандовал он.
Узникам вернули изъятое при задержании, заставили расписаться, что претензий не имеют, и, не дожидаясь утра, вышибли на свободу с чистой совестью. Личным распоряжением старшего оперуполномоченного. Надо полагать, в соседней камере следственного изолятора уже яблоку некуда было упасть.
– Потом ещё татушки, блин, пойдут, брелоки… – ворчливо напророчил Сергей Овсяночкин.
И, как это часто бывает с поэтами, оказался совершенно прав. Откуда в последующие дни взялось такое количество буковок «ё» на цепочках, трудно даже предположить. Ну не заранее же их, в самом деле, изготовили! Латунные, оловянные, серебряные, золотые… Попадались и с брюликами. Но эти – реже.
Татуировки обрели черты школьных прописей: скажем, на левом предплечье тинейджера можно было прочесть слово «взблескиваю», а на правом – «поблёскиваю». Придёшь домой, залезешь в словарь – так и есть: «взблескивать», но «поблёскивать»!
Ну и как после этого жить спокойно?
Примитивные металлические бородавки на юных лицах одна за другой заменялись всё той же крохотной литерой с двумя наплавленными точками, а стричься молодёжь стала накоротко, поскольку сторонники новой моды именовали себя «ёжики».
Взрослые сходили с ума по-своему.
Глава областной администрации (не иначе, в подражание Ульяновскому губернатору) внезапно объявил, что намерен потребовать от чиновников обязательного употребления буквы «ё» в деловых документах. В Думе поднялась буча. Ведущий телепередачи «Кто виноват?» Дементий Мозговой, сменивший на этом опасном посту покойного Лаврентия Неудобняка, немедленно атаковал сомнительную инициативу со всех экранов.
Доводы его были, кстати, довольно резонны. Если губернатор решил ввести новые нормы оформления бумаг из соображений безопасности, то это очевидная глупость. Пока документация обходится без буквы «ё», аппаратчикам как раз бояться нечего, ибо всех не перебьёшь. А вот стоит сделать таковую букву обязательной, как драгоценная жизнь любого нашего бюрократа оказывается под угрозой. Тогда ему, как сапёру, достаточно будет одной ошибки.
Кроме того, судя по списку пострадавших, неуловимый орфоэпический террорист карал не столько за письменную, сколько за устную речь. При чём здесь вообще документы?
И наконец, главное: знаете ли вы, наивные телезрители, в какую копеечку влетит городу и области смена вывесок и переоформление договоров? А также в чьём кармане осядет львиная доля отпущенных на это дело средств? Если кто-то ещё не уяснил смысла происходящего, то передача «Кто виноват?» скрупулёзно (это слово Дементий Мозговой выговаривал с особой тщательностью) подсчитала, во сколько обойдётся налогоплательщикам каждая точка над «ё».
И, не будь наша прокуратура (в лице Марлена Серафимовича Обрыщенко) коррумпирована до такой степени, она давно бы уже заинтересовалась, кем нанят исполнитель всех этих ночных нападений.
Завелись в Думе и «ястребы». Депутат Ешкин, и ранее известный своими популистскими выходками, с высокой трибуны назвал происходящее позорной уступкой серийному убийце и потребовал навсегда вычеркнуть маньяческую букву из алфавита.
Забавно, однако и среди простых избирателей возникла некая оппозиция, некая группа риска, шутки ради ставшая материться исключительно через «е». Разумеется, я не могу привести здесь образчики выражений, зазвучавших на улицах и площадях, но, думаю, вы без труда сможете образовать их и самостоятельно.
– С другой стороны, буква-то – весьма эзотерическая, – задумчиво дребезжал Пётр. – Судьбоносная, я бы сказал…
– Проклятие фрейлины Дашковой? – хмыкнул Овсяночкин.
– Скорее благословение, – поправил тот. – Вот ведь как всё интересно складывается: Карамзин – государственник, так? Не зря же о нём Пушкин писал:
– Да вот только сейчас пришло в голову: почему-то все, кому нужна была сильная (а местами даже и жестокая) держава, отстаивали необходимость буквы «ё».
– Например?
– Сталин! Чем не пример? В ноябре сорок второго, несомненно, с подачи Иосифа Виссарионыча подписан указ об обязательном употреблении «ё» – и сразу разгром фашистов под Сталинградом.
– Под наше громкое «ё»?
– Н-ну… в общем… да. А стоит начаться хрущёвской «оттепели» – букве «ё» объявляют войну. Как тяжкому наследию культа личности… – Внезапно Пётр замер с полуоткрытым ртом. Подслеповатые глазёнки мистически вспыхнули. Осторожно отставил чашку на блюдце. – Никто не помнит? – с трепетом осведомился он. – Хрущёв произносил «г» взрывной или «г» фрикативный?
– Какой? – не выдержав, вмешался Славик.
– Фрикативный… Ну, на украинский манер.
– Не помню, – признался Овсяночкин. – Наверное, на украинский…
– Тогда и вовсе интересная картинка!.. – Пётр возбуждённо потёр ладошки. – Дело в том, что княгиня Дашкова, кроме буквы «ё», хотела ещё узаконить «г» фрикативный. Хотя в языке всего три слова с этим звуком: «Бог», «Господь» и «ага»…
– Погоди, – вновь прервал его Славик. – А как эта буква выглядела вообще?
– «Г» с перекладинкой, – отмахнулся Пётр. – Но не в этом суть! Суть в том, что те советские лидеры, кто произносил «г» фрикативный, почему-то разваливали страну, а те, кто произносил «г» взрывной, – укрепляли… Слушайте, да она просто колдунья какая-то, эта княгиня Дашкова!
– Так выпьем же за ё-маньяка! – подвёл черту Овсяночкин.
– А е-маньяк нехай сдохнет! – поддержал Славик.
– Позвольте, позвольте! – запротестовал Пёдиков. – Вы что такое говорите? В том-то и штука, что «ё» на первом трупе была вырезана неправильно!
– Не иначе, Исаич проконсультировал, – усмехнулся Овсяночкин. Помрачнел и добавил: – Земля ему пухом…
– Стоп! А кого он консультировал? – встрепенулся Славик, почуяв нутром, что не просто так это было сказано.
Ответить ему не успели, поскольку прозвучал дверной звонок.
– Странно, – заметил Пётр. – Неужели за нами опять?
– По городу с вещами, – мрачно присовокупил Сергей.
Втроём они вышли в переднюю, хозяин отомкнул дверь. На пороге стоял молодой человек без особых примет и с золотой цепурой на бычьей шее.
– Дефекатор здесь живёт? – прямо осведомился он. В следующий миг взгляд его остановился на Овсяночкине – и тугая мордень выразила лёгкую досаду. – А, так это вы, что ли?..
Вместо девятой главы
– Почему же всегда становится кто-то один?
– Н-ну… возможно, слабое звено… Или рецидив… А может, ментовка спихивает всё на кого-то одного!
– Выкрутился… – с уважением молвил Пётр. Подумал и зашёл с другого края: – А слабенькая, выходит, у языка защита! Ну, сколько безграмотных может уничтожить один маньяк? Сотню, полторы…
– В мирное время – да, – несколько зловеще согласился Сергей Овсяночкин.
– А в военное?
– Я имею в виду: во время гражданской войны, – уточнил тот. – Когда маньячество становится массовым явлением. Вот, допустим, ты, блин, офицер врангелевской контрразведки. Привели к тебе непонятно кого – в лохмотьях, в опорках… Ты что, блин, по манере речи не определишь, кто перед тобой: беглый приват-доцент или красный комиссар?
– Хм… – только и смог сказать Пётр Пёдиков.
– Или, напротив, ты – чекист. Ты, блин, нутром должен чуять, что перед тобой классовый враг, в какие бы отрепья он ни нарядился. А нутром – это как? Да точно так же: прежде всего по лексике, блин, по построению фразы…
– Позволь, позволь! – спохватился Пётр. – Ненормативная речь-то была скорее у красных, чем у белых!
– Это до гражданской, – объяснил Овсяночкин. – А победив, исключение стало правилом…
– То есть, по-твоему, гражданская война – это схватка двух языков: старого и нового?..
– Конечно!
– А маньяк, стало быть… Или нет, у тебя ведь получается два маньяка? Ё-маньяк и е-маньяк… Странно как-то ведёт себя язык, ты не находишь? За одну-единственную букву устраивает кровопролитие, а всё остальное пропадай пропадом?
Ответить Сергей не успел. Железная дверь вновь отозвалась на лязг выбиваемого засова грохотом и воем. Однако на сей раз, кроме сурового рыла под милицейской фуражкой, глазам узников предстала не менее суровая физия Санька по прозвищу Карубция.
– Не понял, – озадаченно сказал он. – А эта что здесь делает?
Наверное, следует напомнить, что благодаря куцему хвостику на затылке Пётр Пёдиков напоминал со спины скорее старушку, чем старичка, а сидел горбиком к двери. Однако уже в следующий миг он обернулся, явив мужское своё естество в виде мочальной коротко подстриженной бородки.
Саня крякнул и стал ещё суровее.
– Все трое – на выход, – скомандовал он.
Узникам вернули изъятое при задержании, заставили расписаться, что претензий не имеют, и, не дожидаясь утра, вышибли на свободу с чистой совестью. Личным распоряжением старшего оперуполномоченного. Надо полагать, в соседней камере следственного изолятора уже яблоку некуда было упасть.
* * *
Насчёт вечера Славик, конечно, малость загнул – даже фонарей ещё не включили. Большая и красивая буква «ё», напылённая из баллончика на цоколе жилого дома, смотрелась в прозрачных сумерках достаточно чётко.– Потом ещё татушки, блин, пойдут, брелоки… – ворчливо напророчил Сергей Овсяночкин.
И, как это часто бывает с поэтами, оказался совершенно прав. Откуда в последующие дни взялось такое количество буковок «ё» на цепочках, трудно даже предположить. Ну не заранее же их, в самом деле, изготовили! Латунные, оловянные, серебряные, золотые… Попадались и с брюликами. Но эти – реже.
Татуировки обрели черты школьных прописей: скажем, на левом предплечье тинейджера можно было прочесть слово «взблескиваю», а на правом – «поблёскиваю». Придёшь домой, залезешь в словарь – так и есть: «взблескивать», но «поблёскивать»!
Ну и как после этого жить спокойно?
Примитивные металлические бородавки на юных лицах одна за другой заменялись всё той же крохотной литерой с двумя наплавленными точками, а стричься молодёжь стала накоротко, поскольку сторонники новой моды именовали себя «ёжики».
Взрослые сходили с ума по-своему.
Глава областной администрации (не иначе, в подражание Ульяновскому губернатору) внезапно объявил, что намерен потребовать от чиновников обязательного употребления буквы «ё» в деловых документах. В Думе поднялась буча. Ведущий телепередачи «Кто виноват?» Дементий Мозговой, сменивший на этом опасном посту покойного Лаврентия Неудобняка, немедленно атаковал сомнительную инициативу со всех экранов.
Доводы его были, кстати, довольно резонны. Если губернатор решил ввести новые нормы оформления бумаг из соображений безопасности, то это очевидная глупость. Пока документация обходится без буквы «ё», аппаратчикам как раз бояться нечего, ибо всех не перебьёшь. А вот стоит сделать таковую букву обязательной, как драгоценная жизнь любого нашего бюрократа оказывается под угрозой. Тогда ему, как сапёру, достаточно будет одной ошибки.
Кроме того, судя по списку пострадавших, неуловимый орфоэпический террорист карал не столько за письменную, сколько за устную речь. При чём здесь вообще документы?
И наконец, главное: знаете ли вы, наивные телезрители, в какую копеечку влетит городу и области смена вывесок и переоформление договоров? А также в чьём кармане осядет львиная доля отпущенных на это дело средств? Если кто-то ещё не уяснил смысла происходящего, то передача «Кто виноват?» скрупулёзно (это слово Дементий Мозговой выговаривал с особой тщательностью) подсчитала, во сколько обойдётся налогоплательщикам каждая точка над «ё».
И, не будь наша прокуратура (в лице Марлена Серафимовича Обрыщенко) коррумпирована до такой степени, она давно бы уже заинтересовалась, кем нанят исполнитель всех этих ночных нападений.
Завелись в Думе и «ястребы». Депутат Ешкин, и ранее известный своими популистскими выходками, с высокой трибуны назвал происходящее позорной уступкой серийному убийце и потребовал навсегда вычеркнуть маньяческую букву из алфавита.
Забавно, однако и среди простых избирателей возникла некая оппозиция, некая группа риска, шутки ради ставшая материться исключительно через «е». Разумеется, я не могу привести здесь образчики выражений, зазвучавших на улицах и площадях, но, думаю, вы без труда сможете образовать их и самостоятельно.
* * *
Кстати, буква «ё», столь хорошо различимая в сумерках, была напылена, оказывается, на цоколе дома, в котором проживал Пётр Пёдиков. Бывшие сокамерники поднялись в холостяцки чистенькую однокомнатку, увешанную картинами, и продолжили прерванную в камере беседу. Непьющий хозяин предложил гостям по рюмочке самодельной отдающей лекарством настойки крепостью не более тридцати градусов. Сам он пробавлялся исключительно чайком.– С другой стороны, буква-то – весьма эзотерическая, – задумчиво дребезжал Пётр. – Судьбоносная, я бы сказал…
– Проклятие фрейлины Дашковой? – хмыкнул Овсяночкин.
– Скорее благословение, – поправил тот. – Вот ведь как всё интересно складывается: Карамзин – государственник, так? Не зря же о нём Пушкин писал:
– И что?
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
– Да вот только сейчас пришло в голову: почему-то все, кому нужна была сильная (а местами даже и жестокая) держава, отстаивали необходимость буквы «ё».
– Например?
– Сталин! Чем не пример? В ноябре сорок второго, несомненно, с подачи Иосифа Виссарионыча подписан указ об обязательном употреблении «ё» – и сразу разгром фашистов под Сталинградом.
– Под наше громкое «ё»?
– Н-ну… в общем… да. А стоит начаться хрущёвской «оттепели» – букве «ё» объявляют войну. Как тяжкому наследию культа личности… – Внезапно Пётр замер с полуоткрытым ртом. Подслеповатые глазёнки мистически вспыхнули. Осторожно отставил чашку на блюдце. – Никто не помнит? – с трепетом осведомился он. – Хрущёв произносил «г» взрывной или «г» фрикативный?
– Какой? – не выдержав, вмешался Славик.
– Фрикативный… Ну, на украинский манер.
– Не помню, – признался Овсяночкин. – Наверное, на украинский…
– Тогда и вовсе интересная картинка!.. – Пётр возбуждённо потёр ладошки. – Дело в том, что княгиня Дашкова, кроме буквы «ё», хотела ещё узаконить «г» фрикативный. Хотя в языке всего три слова с этим звуком: «Бог», «Господь» и «ага»…
– Погоди, – вновь прервал его Славик. – А как эта буква выглядела вообще?
– «Г» с перекладинкой, – отмахнулся Пётр. – Но не в этом суть! Суть в том, что те советские лидеры, кто произносил «г» фрикативный, почему-то разваливали страну, а те, кто произносил «г» взрывной, – укрепляли… Слушайте, да она просто колдунья какая-то, эта княгиня Дашкова!
– Так выпьем же за ё-маньяка! – подвёл черту Овсяночкин.
– А е-маньяк нехай сдохнет! – поддержал Славик.
– Позвольте, позвольте! – запротестовал Пёдиков. – Вы что такое говорите? В том-то и штука, что «ё» на первом трупе была вырезана неправильно!
– Не иначе, Исаич проконсультировал, – усмехнулся Овсяночкин. Помрачнел и добавил: – Земля ему пухом…
– Стоп! А кого он консультировал? – встрепенулся Славик, почуяв нутром, что не просто так это было сказано.
Ответить ему не успели, поскольку прозвучал дверной звонок.
– Странно, – заметил Пётр. – Неужели за нами опять?
– По городу с вещами, – мрачно присовокупил Сергей.
Втроём они вышли в переднюю, хозяин отомкнул дверь. На пороге стоял молодой человек без особых примет и с золотой цепурой на бычьей шее.
– Дефекатор здесь живёт? – прямо осведомился он. В следующий миг взгляд его остановился на Овсяночкине – и тугая мордень выразила лёгкую досаду. – А, так это вы, что ли?..
Вместо девятой главы
Алик Ахундов, более известный в кругу друзей и врагов как Ёкарный, лежал под штангой, а кругом гулко лязгал и погромыхивал тренажёрный зал. Влажные бугристые тела содрогались в конвульсиях, выполняя тяжёлую, бесполезную, а то и вредную для общества работу. В усиленно проветриваемом полуподвале стоял кисловатый едкий дух, от которого, казалось, тускнеет спортивное железо – в тех, разумеется, местах, где оно не полируется неустанно ладонями, задницами, спинами и ступнями.
Родной вес давался атлету сегодня с удивительной лёгкостью.
– Саша-джан, – обратился Ахундов к соседу, только что выбравшемуся из-под снаряда. – Пожалуйста, накати ещё два блина.
Тот с готовностью исполнил эту несколько церемонную просьбу. Алик-Ёкарный вообще отличался отменной вежливостью в быту. Были у него и другие достоинства: непьющий, некурящий, фанат здорового образа жизни, прекрасный семьянин, нежный муж, заботливый отец – и самый аккуратный исполнитель заказных убийств в Бурзянцевской группировке.
– Спасибо, Саша-джан…
– Всегда пожалуйста, Алик…
Заметьте, Ёкарного назвали Аликом – и это уже само по себе свидетельствовало о том, что ни в число его друзей, ни в число врагов Саша не входил. Он, если это вам любопытно, был из милиции, о чём, разумеется, прекрасно знал Ахундов. Он знал даже, что коллеги дразнят Сашу «Карубцией», но, естественно, никогда к нему так не обращался. Любезность за любезность.
Тренажёрный зал чем-то напоминает водопой в Африке, когда к какой-нибудь реке Лимпопо пробираются и лев, и лань, встают бок о бок и пьют, забыв о вековечной неприязни, одну и ту же влагу. В человеческой среде подобное перемирие заключается на каждом шагу, поэтому не раз случалось и так, что кое-кто, будучи изгнан из органов, то есть окончательно ставши бандитом, всё равно продолжал приходить сюда и совершенствовать навыки.
Кстати, один из таких перерожденцев спустя малое время приблизился к Алику.
– Тебя там на выход просят, – сказал он.
Алик-Ёкарный нахмурился и заворчал. Очень не любил, когда ему ломали тренировку. Тем не менее выполз из-под штанги и, вытирая ладони, направился на выход. Там его поджидал некто вполне славянской, хотя и вороватой наружности. Приходится с прискорбием признать, что лицо славянина не выглядело открытым, а взгляд прямым. Телосложением пришелец был хлипок и к спортивным снарядам явно никакого отношения не имел.
– Держи, – сказал он и вручил Ёкарному сложенный вдвое листок.
Тот развернул. На листке значилось всего одно слово: «йог».
– А где «ё»? – гортанным баском осведомился Алик.
– Нету, – ответил посыльный.
– А как тогда?
– Как написано.
– Нет, я спрашиваю, вот это как? – И Ёкарный ткнул толстым пальцем в птичку над «и кратким».
– Точно так же…
Однако дело, повторяю, в другом. Сравнение убийства с произведением искусства сделалось общим местом ещё в эпоху Томаса Де Куинси – и всё же никто из литературоведов, насколько мне известно, до сих пор не сообразил, какая перед ним золотая россыпь. А ведь запросто мог стать основателем новой гуманитарной дисциплины! Строгий литературоведческий подход наверняка позволил бы ему с лёгкостью вычленить типологические признаки любого реально совершённого убийства, установить границы жанра и даже отнести данное злодеяние к определённому направлению, как то: классицизм, романтизм или, скажем, декаданс, который теперь, впрочем, принято называть Серебряным Веком.
Родной вес давался атлету сегодня с удивительной лёгкостью.
– Саша-джан, – обратился Ахундов к соседу, только что выбравшемуся из-под снаряда. – Пожалуйста, накати ещё два блина.
Тот с готовностью исполнил эту несколько церемонную просьбу. Алик-Ёкарный вообще отличался отменной вежливостью в быту. Были у него и другие достоинства: непьющий, некурящий, фанат здорового образа жизни, прекрасный семьянин, нежный муж, заботливый отец – и самый аккуратный исполнитель заказных убийств в Бурзянцевской группировке.
– Спасибо, Саша-джан…
– Всегда пожалуйста, Алик…
Заметьте, Ёкарного назвали Аликом – и это уже само по себе свидетельствовало о том, что ни в число его друзей, ни в число врагов Саша не входил. Он, если это вам любопытно, был из милиции, о чём, разумеется, прекрасно знал Ахундов. Он знал даже, что коллеги дразнят Сашу «Карубцией», но, естественно, никогда к нему так не обращался. Любезность за любезность.
Тренажёрный зал чем-то напоминает водопой в Африке, когда к какой-нибудь реке Лимпопо пробираются и лев, и лань, встают бок о бок и пьют, забыв о вековечной неприязни, одну и ту же влагу. В человеческой среде подобное перемирие заключается на каждом шагу, поэтому не раз случалось и так, что кое-кто, будучи изгнан из органов, то есть окончательно ставши бандитом, всё равно продолжал приходить сюда и совершенствовать навыки.
Кстати, один из таких перерожденцев спустя малое время приблизился к Алику.
– Тебя там на выход просят, – сказал он.
Алик-Ёкарный нахмурился и заворчал. Очень не любил, когда ему ломали тренировку. Тем не менее выполз из-под штанги и, вытирая ладони, направился на выход. Там его поджидал некто вполне славянской, хотя и вороватой наружности. Приходится с прискорбием признать, что лицо славянина не выглядело открытым, а взгляд прямым. Телосложением пришелец был хлипок и к спортивным снарядам явно никакого отношения не имел.
– Держи, – сказал он и вручил Ёкарному сложенный вдвое листок.
Тот развернул. На листке значилось всего одно слово: «йог».
– А где «ё»? – гортанным баском осведомился Алик.
– Нету, – ответил посыльный.
– А как тогда?
– Как написано.
– Нет, я спрашиваю, вот это как? – И Ёкарный ткнул толстым пальцем в птичку над «и кратким».
– Точно так же…
* * *
По большому счёту преступник и писатель тоже родственные души. Дело даже не в том, кто из них больше крадёт. Нет-нет, речь, разумеется, не только о литературных заимствованиях. Берите глубже. Чем, скажем, занимается реалист? Да тем же самым! Сопрёт у жизни, а выдаёт за своё. Ну и кто он после этого? И кто после этого я, бессовестно излагающий здесь всё, как было?Однако дело, повторяю, в другом. Сравнение убийства с произведением искусства сделалось общим местом ещё в эпоху Томаса Де Куинси – и всё же никто из литературоведов, насколько мне известно, до сих пор не сообразил, какая перед ним золотая россыпь. А ведь запросто мог стать основателем новой гуманитарной дисциплины! Строгий литературоведческий подход наверняка позволил бы ему с лёгкостью вычленить типологические признаки любого реально совершённого убийства, установить границы жанра и даже отнести данное злодеяние к определённому направлению, как то: классицизм, романтизм или, скажем, декаданс, который теперь, впрочем, принято называть Серебряным Веком.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента