Страница:
Павла призвали в армию. Для молодых людей с высшим образованием устанавливался сокращенный срок службы – один год. После этого они в чине младших командиров увольнялись в запас. Но Павла оставили в вооруженных силах, предложив место адъюнкта[6] Военно-инженерной академии. Пришлось изучать тактику, стратегию, состав, организацию и техническое оснащение вооруженных сил, фортификацию, саперное и взрывное дело, методы управления войсками в военное время, строительство, теорию военной экономики и искусства, воинского обучения и много других военных дисциплин. В общетехнических же вопросах Павел разбирался прекрасно. Недаром старый Вольфштадт кроме аккуратности и прилежности в ремесле приучал его мыслить, искать новые технические решения. Теперь идеи одна смелей другой теснились у него в голове, требовали воплощения в чертежах, расчетах, металле…
Но однажды… Да, такое всегда случается однажды… Пришла в аудиторию светленькая, похожая на подростка девушка в глухом синем платье со значком Коммунистического интернационала молодежи, с бледным личиком и добрыми голубыми глазами.
– Гутен таг, фройнде! – произнесла она звонким от волнения голосом. – Их бин ире нойе доцентин ин дер дойчен шпрахе.
Да, да, новый преподаватель немецкого языка… У Павла дрогнуло сердце от какого-то счастливого предчувствия. Видно, и для него, и для нее пришло время любить. Чистые, цельные души нашли друг друга.
Родители Нины были профессиональными немецкими революционерами, сподвижниками Тельмана и Пика. Они жили в Штутгарте. Мать вела пропаганду против нацистов среди работниц швейной фабрики «Траутлофт». Гестаповцам ее выдали фашистки из «Союза немецких девушек». Спасаясь от шпиков, отец с Ниной через Польшу и Литву перебрались в Советский Союз. Коминтерн выделил небольшую комнату в Доме интернационалистов на Полянке. Густав поступил на работу в объединение «Каучук». Вскоре начались события в Испании.
Как-то раз отец пришел с работы не один, а с товарищем в черной сатиновой рубашке и дешевом суконном пиджаке. Живые и добрые глаза располагали к доверию.
– Сколько ж тебе лет? – поздоровавшись за руку, спросил гость глуховатым, отбивающим каждое слово голосом.
Хотя Нина жила в России недавно, она вопрос поняла и ответила по-русски:
– Уже тринадцать.
– Так вот слушай, Нина… Твой папа отбывает в командировку… Надолго… Ты сможешь жить одна?
Нина сдержанно кивнула. Глаза наполнились слезами. Маленькая, узкогрудая, с тоненькими бледными руками, она опускала голову все ниже и ниже и вдруг бросилась к отцу, умоляя его не уезжать.
Отец долго гладил девочку по голове, потом тихо проговорил:
– Ты помнишь маму? Она стыдилась слез, как бы горько ей ни было. Слезы не для нашей породы. Учись, работай, живи… Тогда и ты станешь бойцом и будешь полезной для нашего дела. А о тебе позаботятся…
Нина быстро вытерла слезы. Отец и дядя Алеша, как отрекомендовался гость, проговорили всю ночь, а рано утром поехали на Брянский вокзал к поезду «Москва – Одесса».
Позже девочка узнала, что из Одессы отец уехал в Испанию, сражался в бригаде Тельмана, после вывода из Испании интернациональных войск попал во французские лагеря для интернированных, там заболел и умер.
Дядя Алеша относился к Нине как к родной. Она все время чувствовала его заботу. Если он исчезал надолго, то какие-то люди приносили ей деньги и короткие записки от него.
Она окончила школу, поступила на филологический факультет университета. Но девушке не хотелось жить на чьем-то иждивении. Она обратилась к дяде Алеше, решив и работать, и учиться заочно. Тот порекомендовал обратиться в Военно-инженерную академию, где как раз была одна вакансия на должность младшего преподавателя немецкого языка. Здесь-то Нина и встретила Павла Клевцова. В феврале сорок первого года они поженились. Они удивительно подходили друг к другу, и, видимо, поэтому их брак оказался счастливым.
5
6
Но однажды… Да, такое всегда случается однажды… Пришла в аудиторию светленькая, похожая на подростка девушка в глухом синем платье со значком Коммунистического интернационала молодежи, с бледным личиком и добрыми голубыми глазами.
– Гутен таг, фройнде! – произнесла она звонким от волнения голосом. – Их бин ире нойе доцентин ин дер дойчен шпрахе.
Да, да, новый преподаватель немецкого языка… У Павла дрогнуло сердце от какого-то счастливого предчувствия. Видно, и для него, и для нее пришло время любить. Чистые, цельные души нашли друг друга.
Родители Нины были профессиональными немецкими революционерами, сподвижниками Тельмана и Пика. Они жили в Штутгарте. Мать вела пропаганду против нацистов среди работниц швейной фабрики «Траутлофт». Гестаповцам ее выдали фашистки из «Союза немецких девушек». Спасаясь от шпиков, отец с Ниной через Польшу и Литву перебрались в Советский Союз. Коминтерн выделил небольшую комнату в Доме интернационалистов на Полянке. Густав поступил на работу в объединение «Каучук». Вскоре начались события в Испании.
Как-то раз отец пришел с работы не один, а с товарищем в черной сатиновой рубашке и дешевом суконном пиджаке. Живые и добрые глаза располагали к доверию.
– Сколько ж тебе лет? – поздоровавшись за руку, спросил гость глуховатым, отбивающим каждое слово голосом.
Хотя Нина жила в России недавно, она вопрос поняла и ответила по-русски:
– Уже тринадцать.
– Так вот слушай, Нина… Твой папа отбывает в командировку… Надолго… Ты сможешь жить одна?
Нина сдержанно кивнула. Глаза наполнились слезами. Маленькая, узкогрудая, с тоненькими бледными руками, она опускала голову все ниже и ниже и вдруг бросилась к отцу, умоляя его не уезжать.
Отец долго гладил девочку по голове, потом тихо проговорил:
– Ты помнишь маму? Она стыдилась слез, как бы горько ей ни было. Слезы не для нашей породы. Учись, работай, живи… Тогда и ты станешь бойцом и будешь полезной для нашего дела. А о тебе позаботятся…
Нина быстро вытерла слезы. Отец и дядя Алеша, как отрекомендовался гость, проговорили всю ночь, а рано утром поехали на Брянский вокзал к поезду «Москва – Одесса».
Позже девочка узнала, что из Одессы отец уехал в Испанию, сражался в бригаде Тельмана, после вывода из Испании интернациональных войск попал во французские лагеря для интернированных, там заболел и умер.
Дядя Алеша относился к Нине как к родной. Она все время чувствовала его заботу. Если он исчезал надолго, то какие-то люди приносили ей деньги и короткие записки от него.
Она окончила школу, поступила на филологический факультет университета. Но девушке не хотелось жить на чьем-то иждивении. Она обратилась к дяде Алеше, решив и работать, и учиться заочно. Тот порекомендовал обратиться в Военно-инженерную академию, где как раз была одна вакансия на должность младшего преподавателя немецкого языка. Здесь-то Нина и встретила Павла Клевцова. В феврале сорок первого года они поженились. Они удивительно подходили друг к другу, и, видимо, поэтому их брак оказался счастливым.
5
Павлу повезло и в том, что в академии он встретил самобытного и ярко одаренного человека – профессора Георгия Иосифовича Ростовского.
Дружба началась с курьеза. Комбриг читал вводную лекцию в курс военной инженерии и обратил внимание на белобрысого круглолицего лейтенанта, который улыбался неизвестно чему. А Георгий Иосифович говорил о серьезных вещах, и эта веселость его возмутила.
– Повторите мною сказанное! – потребовал он.
Покраснев, лейтенант сказал:
– Вы говорили о дисциплине особого рода, присущей только саперу. Даже самая идеальная организация работ по расчистке минных полей не может гарантировать стопроцентную безопасность. Требования предъявляются самые жесткие, не всяким нервам под силу. Командир должен хорошо знать характер бойцов. И не за тем, чтобы выяснить, кто смелый, а кто трус. Смелыми могут быть все. Но не каждый сумеет ювелирно обезвредить заряд. Справится только знающий, уверенный в себе и в своих нервах. В нервах, а не в храбрости.
– Чему же вы улыбаетесь? – Ростовский внимательно посмотрел на лейтенанта и тут понял, что две врожденные морщинки как бы подтягивали уголки рта вверх, придавая лицу выражение беззаботное и смешливое. – Извините, – сказал он, кивком приказывая сесть.
Однажды Георгий Иосифович засиделся допоздна в читальном зале академической библиотеки. Он не заметил, как все разошлись. Добрейшая Мария Ивановна героически боролась со сном, но не смела тревожить профессора. Да и в другом конце зала занимался адъюнкт Клевцов, которого старая библиотекарша уважала за редкую усидчивость и серьезность. Наконец Ростовский оторвался от книги и, взглянув на часы, смущенно пробормотал:
– Извините, заставил вас ждать…
– Не вы один, Георгий Иосифович. – Мария Ивановна взглядом показала на дальний стол, освещенный лампочкой под глухим абажуром.
Павел вскочил и стал поспешно собирать книги. Профессор узнал его. Но удивился, когда увидел, что адъюнкт сдавал справочники по германской экономике и технике на немецком языке. Ростовскому не часто приходилось иметь дело со слушателем, который бы владел чужим языком, как своим. Он припомнил также план инженерных разработок, представленный этим молодым человеком на утверждение кафедры. Чего там только не было! И вездеход для движения по воде, суше и льду с преодолением торосов – дань челюскинской эпопее, и приспособление для скоростной установки мин, и путеукладчик в кустарниках и молодом лесу, и окопокопатель, и много других проектов. Каждый из них имел оригинальное решение, отвечал требованиям будущей войны, однако не мог осуществиться сегодня, когда не хватало не то что машин, а обычных саперных лопат. Даи один человек не в состоянии был поднять то, что не под силу даже коллективу. Георгий Иосифович, кажется, посоветовал Клевцову остановиться на одной насущной проблеме и решить ее в наилучшем варианте. Но судя по справочникам, которые сдавал адъюнкт Марии Ивановне, его теперь занимали не конструкторские разработки. На обложке одной из книг Георгий Иосифович прочитал: «Ди виртшафт унд ди политик дер дейтчен Рейхсбанк».
– Вы увлеклись счетным делом? – с некоторой долей сарказма спросил профессор.
– Пожалуй. Но занимаюсь этим в свободное время, – не замедлив, ответил Клевцов, словно ждал этого вопроса. – Я подсчитываю, в каком стратегическом сырье нуждается Германия и куда в скором времени она протянет лапы.
– Любопытно, – заинтересованно проговорил Ростовский, направляясь к выходу.
– Очень, – подтвердил Павел. – Разрешите объяснить?
– Разве нам по пути?
– Я провожу вас.
Город давно спал. Редкие фонари освещали бульвар. Ни ветерка, ни шороха. А двое военных, старый и молодой, ничего не замечая, вели вполголоса увлеченный разговор. Павел рассказал, как, извлекая крупицы сведений из немецких газет, журналов и других открытых изданий, доходивших до него, он составлял себе картину общего положения в Германии – политическую, правовую, нравственную, но в первую очередь экономическую. Выходило, что «второе правительство рейха» – Стальной трест, «ИГ Фарбениндустри», Флик, Стиннес, Крупп, Сименс, Борзиг – могущественней Гитлера и его клики. Открытые публикации чисто коммерческого характера более точны и реальны, чем камуфляжи политиков и дипломатов. Экономика управляла помыслами фашистов, и здесь Павел находил ключи к разгадке направлений их скорых претензий.
От экономики и политики перешли к технике. К удовольствию Георгия Иосифовича, адъюнкт заинтересованно слушал, короткой точной фразой углубляя мысль, но не поддакивал и не подлаживался. Ростовский не заметил, как сел на своего конька. Он поделился мыслью переоборудовать свою лабораторию взрывчатых веществ на современный лад, чтобы по-настоящему развернуть научную и конструкторскую работу, улучшить подготовку технически грамотных командиров и военных инженеров.
С той памятной ночи между ними установились теплые, доброжелательные отношения.
Теперь Павел после лекций засиживался с профессором в библиотеке или в лаборатории. Они колдовали над новыми взрывчатыми веществами, детонаторами, капсюлями,[7] взрывателями, не забывая, как Иван Калита, приращивать к своей лаборатории соседние владения, обзаводиться нужным оборудованием, приборами, станками, машинами.
…Георгию Иосифовичу не было и шестидесяти, однако слушателям и адъюнктам он казался стариком. С гордо посаженной головой, стриженный под старомодный «ежик», в длинной комсоставской гимнастерке с черными петлицами, на которых поблескивал малиновый ромбик комбрига, Ростовский производил впечатление неподступного педанта. Он жил почти рядом с академией – в Подсосенском переулке. Квартира состояла из трех комнат на втором этаже особняка, сплошь забитых книгами. Большая часть этой библиотеки принадлежала отцу – известному артиллеристу, погибшему под Мукденом в 1904 году. Лишь один уголок в кабинете не был заставлен книгами. Здесь стоял мольберт и висела виолончель в футляре. Профессор увлекался живописью и музыкой, посвящая искусству выходной день.
Удивительно, но все бури, когда ничего не стоила человеческая жизнь и бывшего преподавателя академии Генерального штаба могли арестовать и поставить к стенке по любому доносу, благополучно пронеслись мимо Георгия Иосифовича. Он не приспосабливался к новой власти, как, впрочем, и к царской, не жалел утерянного, посчитав революцию социально оправданной и справедливой. Русская армия состояла из народа, и его обязанность как русского инженера, считал он, заключалась в том, чтобы она была хорошо вооружена и защищена от смертоносных средств противника. И когда на фронте он увидел, что массы армии пошли за большевиками, он спокойно избрал новый путь, как это сделали Брусилов, Зайончковский, Корк, Игнатьев и другие честные люди из русского генералитета и офицерского корпуса.[8]
В гражданскую войну Георгий Иосифович служил в отделе вооружения Красной армии. Стиснутая кольцом интервентов, молодая республика испытывала острейшую нужду не только в хлебе, топливе, одежде, но и в пушках, винтовках, боеприпасах. Ружейным приемам обучали на палках, с палками же новобранцы шли на передовую, чтобы со временем обзавестись винтовкой убитого товарища. Иной специалист по взрывчатым веществам пришел бы в ужас от работы, за которую брался Ростовский. Взрывчатые вещества включали в себя сотни сложных смесей – аммиачную селитру, нитроглицерин, тротил, пикриновую кислоту, аммониты, гексогены, гремучую ртуть, коллоксилины, соли хлорной кислоты… Каждый компонент имел свой характер и норов. Один или в сочетании с другими применялся как начинка боеприпасов. На складах не было того или другого. Не хватало даже обычной серы для производства простейшего пороха! Приходилось искать суррогаты, вычислять пропорции, испытывать новые взрывчатые смеси, которые заменили бы, скажем, нитротолуол, тетразен, динитронафталин. И Ростовский находил. Его имя не вошло в историю гражданской войны, не попало в число отличившихся и награжденных. Но трудно представить, какой ценой оплатилась бы победа без патронов, снарядов, гранат, начиненных взрывчаткой Ростовского.
После войны Георгий Иосифович перешел на привычную преподавательскую работу. На желторотую настырную молодежь он смотрел с некоторой долей удивления. Однако с фатальным предвидением угадывал самородков и уже не выпускал из поля своего зрения, требуя от молодого курсанта или слушателя спартанской самоотдачи военной науке. Так произошло и с Павлом Клевцовым. Комбриг сразу отметил, что адъюнкт мыслит смело, первородно, упрямо ищет оригинальные решения.
Одно из главных решений пришло на больших маневрах, которые проводились зимой. Клевцов был направлен туда командиром саперной роты. «Боевые действия» разворачивались в самых неподходящих условиях – среди глубоких снегов, при жестоких морозах и сильных ветрах. Но самым тяжелым препятствием для наступавших оказались минные поля. Они простирались на многие километры. Противопехотные, противотанковые фугасы большой разрушительной мощности, хитроумные ловушки с разными способами взрывного действия приходилось обезвреживать щупами и электромагнитными миноискателями. Саперы цепочкой двигались впереди стрелковых и танковых подразделений, прослушивали каждый метр земли. Как только в наушниках раздавался сигнал, они разгребали снег, ковыряли мерзлую землю, вытаскивали и обезвреживали заряды. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы представить, как бы такое происходило в настоящем бою, в холоде, под навесным и кинжальным огнем, когда хочется поглубже зарыться в снег, спрятаться от белого света, хотя снег – защита ненадежная: в открытом поле сапер почти что голенький.
Адовая работа с миноискателем и щупом навязывала бы наступлению черепаший темп, каждый километр захваченного пространства оплачивался бы кровавой ценой.
«Вот если бы танк… Саперный танк!» – пришла мысль и зацепилась за сознание, как рыболовный крючок за одежду. Павел стал раздумывать над танком-миноискателем, танком-тральщиком, подобным морскому тральщику, что делает проходы для боевых кораблей. У сухопутного тральщика должен быть каток, точно такой же, как у дорожных машин. Укрепленный впереди танка, он будет давить и взрывать мины, сохраняя экипаж. По проторенной дороге пойдут линейные танки и пехота – без остановок, не сбавляя темпа, не давая опомниться врагу.
Вернувшись с маневров, Павел доложил своему руководителю о проекте танкового трала. Ростовский сказал:
– Сдается, теперь вы нашли для себя настоящую цель.
– Пожалуй, нашел. Миноискатель и щуп – уже вчерашний день. Что в наступлении главное? Темп. Значит, тральщики должны прийти на помощь саперам, как комбайны косцам.
По чертежам Павла изготовили один трал-каток, присоединили его к танку Т-28. Клевцов сам сел за рычаги и испытал каток в самых тяжелых условиях, приближенных к боевым. После испытаний Георгий Иосифович спросил:
– Вы довольны своим тралом?
– Нет, – напрямик ответил Павел. – Он резко ухудшает маневренность танка. Слабы тяги. Катки надо делать из броневой стали… Для преодоления окопов и больших воронок машине приходится пятиться назад, катки путаются в проволочных заграждениях, особенно в спиралях Бруно…
– Драконите трал, будто не сами придумали его.
– Я вижу недостатки и буду их устранять.
Снова поиски, расчеты, сомнения, находки… Снова заводской цех, где собирался новый трал.
Однако второй вариант отверг технический совет автобронетанкового управления, для кого, собственно, и выполнял заказ Павел. Слепая вера в несокрушимость Красной армии и боязнь ответственности у некоторых начальников, занявших руководящие посты в армии после репрессий 1937–1938 годов, часто сводили на нет многие лучшие начинания в области технического перевооружения наших военных сил. Фашистская Германия уже пользовалась первоклассными пикирующими бомбардировщиками, истребителями, танками, автоматическим оружием, показавшими себя на войне в Европе. У нас же производство новых видов вооружения затягивалось, как такое случилось уже с модифицированными истребителями Яковлева, Микояна и Лавочкина, штурмовиком Илюшина, танком Т-34 Кошкина, реактивным минометом «катюша», противотанковыми ружьями Дегтярева и Симонова… Что уж говорить о каком-то трале?!
– Помните: бойцовскими качествами должен обладать любой человек, но особенно изобретатель, тем более военный, – говорил Ростовский, стараясь поддержать Клевцова, а про себя решив, что надо обратиться к генералу Воробьеву,[9] которого давно знал по академии и ценил за широту взглядов.
Михаил Петрович Воробьев в годы гражданской войны был бригадным и дивизионным инженером, закончил Военно-техническую академию, слыл в среде армейских специалистов человеком прогрессивным, творческим. Одно время возглавлял факультет в Военно-инженерной академии. Недавно его назначили начальником инженерных войск РККА.
С тех пор как они виделись, Воробьев мало изменился. Такой же моложавый, высокий, с крупным, тяжелым подбородком, прямым, твердым взглядом. Он стоял посреди кабинета, радостно приветствуя старого сослуживца. Обменявшись рукопожатиями, сели к столу. Генерал спросил:
– Ну, что привело вас ко мне? Просто так ведь не придете…
– Время ваше, Михаил Петрович, ценю. Мало его у нас с вами осталось, – и развернул перед Воробьевым чертежи противоминного трала.
– Постойте! Да я ведь что-то слышал про этот трал. Даже, кажется, фамилию изобретателя запомнил – не то Карцев, не то Клевцов…
– Вот-вот, Клевцов.
– Отзывы-то отрицательные.
– Как всегда, когда изобретение чего-то стоит.
– Ну, уж… – недоверчиво хмыкнул Воробьев.
– Вы меня, Михаил Петрович, знаете. Стану ли я кривить душой?
– До трала ли сейчас, Георгий Иосифович! Мне вот надо срочно найти толкового инженера, который бы разбирался в военной технике, чтобы отправить с делегацией в Германию.
– В чем же дело?
– Кандидата не нахожу. Туго с кадрами.
– Проще простого: Клевцов.
– Дался вам этот Клевцов! У него что – семь пядей во лбу?
– Восемь…
– А язык? Немецкий-то небось на уровне «Анна унд Марта баден»?
– Как раз знает, и очень хорошо.
– Гм… – Воробьев сделал пометку в настольном календаре.
– Все же посмотрите проект трала, Михаил Петрович, сами, – произнес профессор. – В наступлении по минным полям, на мой взгляд, ему цены не будет.
– Ну раз так просите, посмотрю, конечно.
Дружба началась с курьеза. Комбриг читал вводную лекцию в курс военной инженерии и обратил внимание на белобрысого круглолицего лейтенанта, который улыбался неизвестно чему. А Георгий Иосифович говорил о серьезных вещах, и эта веселость его возмутила.
– Повторите мною сказанное! – потребовал он.
Покраснев, лейтенант сказал:
– Вы говорили о дисциплине особого рода, присущей только саперу. Даже самая идеальная организация работ по расчистке минных полей не может гарантировать стопроцентную безопасность. Требования предъявляются самые жесткие, не всяким нервам под силу. Командир должен хорошо знать характер бойцов. И не за тем, чтобы выяснить, кто смелый, а кто трус. Смелыми могут быть все. Но не каждый сумеет ювелирно обезвредить заряд. Справится только знающий, уверенный в себе и в своих нервах. В нервах, а не в храбрости.
– Чему же вы улыбаетесь? – Ростовский внимательно посмотрел на лейтенанта и тут понял, что две врожденные морщинки как бы подтягивали уголки рта вверх, придавая лицу выражение беззаботное и смешливое. – Извините, – сказал он, кивком приказывая сесть.
Однажды Георгий Иосифович засиделся допоздна в читальном зале академической библиотеки. Он не заметил, как все разошлись. Добрейшая Мария Ивановна героически боролась со сном, но не смела тревожить профессора. Да и в другом конце зала занимался адъюнкт Клевцов, которого старая библиотекарша уважала за редкую усидчивость и серьезность. Наконец Ростовский оторвался от книги и, взглянув на часы, смущенно пробормотал:
– Извините, заставил вас ждать…
– Не вы один, Георгий Иосифович. – Мария Ивановна взглядом показала на дальний стол, освещенный лампочкой под глухим абажуром.
Павел вскочил и стал поспешно собирать книги. Профессор узнал его. Но удивился, когда увидел, что адъюнкт сдавал справочники по германской экономике и технике на немецком языке. Ростовскому не часто приходилось иметь дело со слушателем, который бы владел чужим языком, как своим. Он припомнил также план инженерных разработок, представленный этим молодым человеком на утверждение кафедры. Чего там только не было! И вездеход для движения по воде, суше и льду с преодолением торосов – дань челюскинской эпопее, и приспособление для скоростной установки мин, и путеукладчик в кустарниках и молодом лесу, и окопокопатель, и много других проектов. Каждый из них имел оригинальное решение, отвечал требованиям будущей войны, однако не мог осуществиться сегодня, когда не хватало не то что машин, а обычных саперных лопат. Даи один человек не в состоянии был поднять то, что не под силу даже коллективу. Георгий Иосифович, кажется, посоветовал Клевцову остановиться на одной насущной проблеме и решить ее в наилучшем варианте. Но судя по справочникам, которые сдавал адъюнкт Марии Ивановне, его теперь занимали не конструкторские разработки. На обложке одной из книг Георгий Иосифович прочитал: «Ди виртшафт унд ди политик дер дейтчен Рейхсбанк».
– Вы увлеклись счетным делом? – с некоторой долей сарказма спросил профессор.
– Пожалуй. Но занимаюсь этим в свободное время, – не замедлив, ответил Клевцов, словно ждал этого вопроса. – Я подсчитываю, в каком стратегическом сырье нуждается Германия и куда в скором времени она протянет лапы.
– Любопытно, – заинтересованно проговорил Ростовский, направляясь к выходу.
– Очень, – подтвердил Павел. – Разрешите объяснить?
– Разве нам по пути?
– Я провожу вас.
Город давно спал. Редкие фонари освещали бульвар. Ни ветерка, ни шороха. А двое военных, старый и молодой, ничего не замечая, вели вполголоса увлеченный разговор. Павел рассказал, как, извлекая крупицы сведений из немецких газет, журналов и других открытых изданий, доходивших до него, он составлял себе картину общего положения в Германии – политическую, правовую, нравственную, но в первую очередь экономическую. Выходило, что «второе правительство рейха» – Стальной трест, «ИГ Фарбениндустри», Флик, Стиннес, Крупп, Сименс, Борзиг – могущественней Гитлера и его клики. Открытые публикации чисто коммерческого характера более точны и реальны, чем камуфляжи политиков и дипломатов. Экономика управляла помыслами фашистов, и здесь Павел находил ключи к разгадке направлений их скорых претензий.
От экономики и политики перешли к технике. К удовольствию Георгия Иосифовича, адъюнкт заинтересованно слушал, короткой точной фразой углубляя мысль, но не поддакивал и не подлаживался. Ростовский не заметил, как сел на своего конька. Он поделился мыслью переоборудовать свою лабораторию взрывчатых веществ на современный лад, чтобы по-настоящему развернуть научную и конструкторскую работу, улучшить подготовку технически грамотных командиров и военных инженеров.
С той памятной ночи между ними установились теплые, доброжелательные отношения.
Теперь Павел после лекций засиживался с профессором в библиотеке или в лаборатории. Они колдовали над новыми взрывчатыми веществами, детонаторами, капсюлями,[7] взрывателями, не забывая, как Иван Калита, приращивать к своей лаборатории соседние владения, обзаводиться нужным оборудованием, приборами, станками, машинами.
…Георгию Иосифовичу не было и шестидесяти, однако слушателям и адъюнктам он казался стариком. С гордо посаженной головой, стриженный под старомодный «ежик», в длинной комсоставской гимнастерке с черными петлицами, на которых поблескивал малиновый ромбик комбрига, Ростовский производил впечатление неподступного педанта. Он жил почти рядом с академией – в Подсосенском переулке. Квартира состояла из трех комнат на втором этаже особняка, сплошь забитых книгами. Большая часть этой библиотеки принадлежала отцу – известному артиллеристу, погибшему под Мукденом в 1904 году. Лишь один уголок в кабинете не был заставлен книгами. Здесь стоял мольберт и висела виолончель в футляре. Профессор увлекался живописью и музыкой, посвящая искусству выходной день.
Удивительно, но все бури, когда ничего не стоила человеческая жизнь и бывшего преподавателя академии Генерального штаба могли арестовать и поставить к стенке по любому доносу, благополучно пронеслись мимо Георгия Иосифовича. Он не приспосабливался к новой власти, как, впрочем, и к царской, не жалел утерянного, посчитав революцию социально оправданной и справедливой. Русская армия состояла из народа, и его обязанность как русского инженера, считал он, заключалась в том, чтобы она была хорошо вооружена и защищена от смертоносных средств противника. И когда на фронте он увидел, что массы армии пошли за большевиками, он спокойно избрал новый путь, как это сделали Брусилов, Зайончковский, Корк, Игнатьев и другие честные люди из русского генералитета и офицерского корпуса.[8]
В гражданскую войну Георгий Иосифович служил в отделе вооружения Красной армии. Стиснутая кольцом интервентов, молодая республика испытывала острейшую нужду не только в хлебе, топливе, одежде, но и в пушках, винтовках, боеприпасах. Ружейным приемам обучали на палках, с палками же новобранцы шли на передовую, чтобы со временем обзавестись винтовкой убитого товарища. Иной специалист по взрывчатым веществам пришел бы в ужас от работы, за которую брался Ростовский. Взрывчатые вещества включали в себя сотни сложных смесей – аммиачную селитру, нитроглицерин, тротил, пикриновую кислоту, аммониты, гексогены, гремучую ртуть, коллоксилины, соли хлорной кислоты… Каждый компонент имел свой характер и норов. Один или в сочетании с другими применялся как начинка боеприпасов. На складах не было того или другого. Не хватало даже обычной серы для производства простейшего пороха! Приходилось искать суррогаты, вычислять пропорции, испытывать новые взрывчатые смеси, которые заменили бы, скажем, нитротолуол, тетразен, динитронафталин. И Ростовский находил. Его имя не вошло в историю гражданской войны, не попало в число отличившихся и награжденных. Но трудно представить, какой ценой оплатилась бы победа без патронов, снарядов, гранат, начиненных взрывчаткой Ростовского.
После войны Георгий Иосифович перешел на привычную преподавательскую работу. На желторотую настырную молодежь он смотрел с некоторой долей удивления. Однако с фатальным предвидением угадывал самородков и уже не выпускал из поля своего зрения, требуя от молодого курсанта или слушателя спартанской самоотдачи военной науке. Так произошло и с Павлом Клевцовым. Комбриг сразу отметил, что адъюнкт мыслит смело, первородно, упрямо ищет оригинальные решения.
Одно из главных решений пришло на больших маневрах, которые проводились зимой. Клевцов был направлен туда командиром саперной роты. «Боевые действия» разворачивались в самых неподходящих условиях – среди глубоких снегов, при жестоких морозах и сильных ветрах. Но самым тяжелым препятствием для наступавших оказались минные поля. Они простирались на многие километры. Противопехотные, противотанковые фугасы большой разрушительной мощности, хитроумные ловушки с разными способами взрывного действия приходилось обезвреживать щупами и электромагнитными миноискателями. Саперы цепочкой двигались впереди стрелковых и танковых подразделений, прослушивали каждый метр земли. Как только в наушниках раздавался сигнал, они разгребали снег, ковыряли мерзлую землю, вытаскивали и обезвреживали заряды. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы представить, как бы такое происходило в настоящем бою, в холоде, под навесным и кинжальным огнем, когда хочется поглубже зарыться в снег, спрятаться от белого света, хотя снег – защита ненадежная: в открытом поле сапер почти что голенький.
Адовая работа с миноискателем и щупом навязывала бы наступлению черепаший темп, каждый километр захваченного пространства оплачивался бы кровавой ценой.
«Вот если бы танк… Саперный танк!» – пришла мысль и зацепилась за сознание, как рыболовный крючок за одежду. Павел стал раздумывать над танком-миноискателем, танком-тральщиком, подобным морскому тральщику, что делает проходы для боевых кораблей. У сухопутного тральщика должен быть каток, точно такой же, как у дорожных машин. Укрепленный впереди танка, он будет давить и взрывать мины, сохраняя экипаж. По проторенной дороге пойдут линейные танки и пехота – без остановок, не сбавляя темпа, не давая опомниться врагу.
Вернувшись с маневров, Павел доложил своему руководителю о проекте танкового трала. Ростовский сказал:
– Сдается, теперь вы нашли для себя настоящую цель.
– Пожалуй, нашел. Миноискатель и щуп – уже вчерашний день. Что в наступлении главное? Темп. Значит, тральщики должны прийти на помощь саперам, как комбайны косцам.
По чертежам Павла изготовили один трал-каток, присоединили его к танку Т-28. Клевцов сам сел за рычаги и испытал каток в самых тяжелых условиях, приближенных к боевым. После испытаний Георгий Иосифович спросил:
– Вы довольны своим тралом?
– Нет, – напрямик ответил Павел. – Он резко ухудшает маневренность танка. Слабы тяги. Катки надо делать из броневой стали… Для преодоления окопов и больших воронок машине приходится пятиться назад, катки путаются в проволочных заграждениях, особенно в спиралях Бруно…
– Драконите трал, будто не сами придумали его.
– Я вижу недостатки и буду их устранять.
Снова поиски, расчеты, сомнения, находки… Снова заводской цех, где собирался новый трал.
Однако второй вариант отверг технический совет автобронетанкового управления, для кого, собственно, и выполнял заказ Павел. Слепая вера в несокрушимость Красной армии и боязнь ответственности у некоторых начальников, занявших руководящие посты в армии после репрессий 1937–1938 годов, часто сводили на нет многие лучшие начинания в области технического перевооружения наших военных сил. Фашистская Германия уже пользовалась первоклассными пикирующими бомбардировщиками, истребителями, танками, автоматическим оружием, показавшими себя на войне в Европе. У нас же производство новых видов вооружения затягивалось, как такое случилось уже с модифицированными истребителями Яковлева, Микояна и Лавочкина, штурмовиком Илюшина, танком Т-34 Кошкина, реактивным минометом «катюша», противотанковыми ружьями Дегтярева и Симонова… Что уж говорить о каком-то трале?!
– Помните: бойцовскими качествами должен обладать любой человек, но особенно изобретатель, тем более военный, – говорил Ростовский, стараясь поддержать Клевцова, а про себя решив, что надо обратиться к генералу Воробьеву,[9] которого давно знал по академии и ценил за широту взглядов.
Михаил Петрович Воробьев в годы гражданской войны был бригадным и дивизионным инженером, закончил Военно-техническую академию, слыл в среде армейских специалистов человеком прогрессивным, творческим. Одно время возглавлял факультет в Военно-инженерной академии. Недавно его назначили начальником инженерных войск РККА.
С тех пор как они виделись, Воробьев мало изменился. Такой же моложавый, высокий, с крупным, тяжелым подбородком, прямым, твердым взглядом. Он стоял посреди кабинета, радостно приветствуя старого сослуживца. Обменявшись рукопожатиями, сели к столу. Генерал спросил:
– Ну, что привело вас ко мне? Просто так ведь не придете…
– Время ваше, Михаил Петрович, ценю. Мало его у нас с вами осталось, – и развернул перед Воробьевым чертежи противоминного трала.
– Постойте! Да я ведь что-то слышал про этот трал. Даже, кажется, фамилию изобретателя запомнил – не то Карцев, не то Клевцов…
– Вот-вот, Клевцов.
– Отзывы-то отрицательные.
– Как всегда, когда изобретение чего-то стоит.
– Ну, уж… – недоверчиво хмыкнул Воробьев.
– Вы меня, Михаил Петрович, знаете. Стану ли я кривить душой?
– До трала ли сейчас, Георгий Иосифович! Мне вот надо срочно найти толкового инженера, который бы разбирался в военной технике, чтобы отправить с делегацией в Германию.
– В чем же дело?
– Кандидата не нахожу. Туго с кадрами.
– Проще простого: Клевцов.
– Дался вам этот Клевцов! У него что – семь пядей во лбу?
– Восемь…
– А язык? Немецкий-то небось на уровне «Анна унд Марта баден»?
– Как раз знает, и очень хорошо.
– Гм… – Воробьев сделал пометку в настольном календаре.
– Все же посмотрите проект трала, Михаил Петрович, сами, – произнес профессор. – В наступлении по минным полям, на мой взгляд, ему цены не будет.
– Ну раз так просите, посмотрю, конечно.
6
Через несколько дней Павла вызвали к генералу Воробьеву. У начальника инженерных войск времени было мало, разговор был предельно кратким. Михаил Петрович спросил:
– Немецким владеете в совершенстве?
– Так точно.
– В Германию едет военно-торговая делегация. Профессор Ростовский рекомендовал вас переводчиком. Не возражаете?
– Благодарю за доверие.
– Эта поездка пойдет вам на пользу, – сказал Воробьев. – Счастливого пути.
В приемной адъютант сообщил, что на вокзале его найдет товарищ, которому Павел будет подчинен непосредственно. Он же выдал документы и деньги. Поезд отправлялся на следующий день вечером.
На Белорусском вокзале, как всегда летом, было много народу. Павел пробрался к своему вагону и стал оглядываться. «Как же меня узнают?» – беспокоился он. Нина провожать его не пошла – проводы стали плохо действовать на нее с тех пор, как уехал отец. Простились дома. Да и вообще провожающих делегацию было мало. Неожиданно откуда-то сбоку подошел малоприметный человек лет пятидесяти пяти с темными глазами, остро выглядывающими из-под седых бровей. Широкий нос, крупное улыбчивое лицо выдавали истинного славянина.
– Клевцов? Здорово! – Он протянул шершавую руку, во второй он держал большой фибровый чемодан. – Идем!
В купе он снял пиджак, развязал галстук, с облегчением опустился на диван.
– Давай знакомиться. Волков Алексей Владимирович. – Голос у него был какой-то ржавый, отрывистый. – Значит, ко мне в переводчики? Я вот до семнадцатого в «Крестах» сидел и на Таганке, семь лет ссылки отвалял, политграмоту одолел, а языкам не выучился.
Из чемодана Алексей Владимирович достал бутылку нарзана, разлил по стаканам:
– Пей – не болей!
Поезд тронулся. Павел тоже переоделся, остался в пижаме и тапочках. Волков долго смотрел на него с непонятной улыбкой, потом вдруг спросил с той долей простодушной хитринки, которая звала к откровенности:
– Где сейчас твои Вольфштадты?
– Там же, где жили, – не успев удивиться, ответил Павел.
– Что ж не навестил их?
– Некогда было.
– Плохо, Клевцов, плохо! – Он отвернулся, с минуту глядел на бегущие в окне подмосковные леса. – Они же тебя поили-кормили, в люди вывели…
– Да я в отпуске не был какой год!
– А жениться успел? – не то с осуждением, не то с одобрением проговорил Волков.
– Вы что? Рентгеном меня просвечивали? – Павел сердито засопел: он не любил, чтобы кто-нибудь вмешивался в его личные дела.
– Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, работал много.
– Время такое, война на носу, – буркнул Павел.
Он, конечно, не мог знать подробностей предшествующих событий. Пакт о ненападении между СССР и Германией Клевцов, как и многие военные, воспринял с недоумением и тревогой. В газетах сообщалось о советско-англо-французских переговорах, и вдруг приехавший в двадцатых числах августа 1939 года фашистский министр иностранных дел Риббентроп подписывает договор о ненападении…
– Ты прав. – Волков, угадав состояние Павла, стал серьезным. – Гитлер без единого выстрела захватил Австрию и Чехословакию. После Мюнхена Чемберлен похвастался: мол, как в футболе, защитил английские ворота и перенес войну на восток. Тоже мне, вратарь от дипломатии… На самом же деле он вместе с французом Даладье подвел мир к войне. Но с нами воевать фашисты тогда не решились. Говорили, будто Гитлер сам собирался приехать в Москву, если бы сорвалась миссия Риббентропа. А вот Польшу они растерзали. Потом напали на Францию, бомбят Англию…
Всю дорогу Павла не покидала внутренняя напряженность. Это была его первая поездка в чужой мир, где фабриканты и лавочники, банкиры и полицейские жили по своим законам, о которых он знал лишь по газетам и книгам. Притом ехал не просто к немцам, а к фашистам, к которым с юности питал ненависть за расправы с тельмановцами, за провокацию с поджогом рейхстага и подлое судилище над Георгием Димитровым, за нападение на республиканскую Испанию…
Пробежали густые белорусские леса. Началась Польша. Замелькали хуторки с крышами из соломы и дранки, городки, над которыми сизыми утесами возвышались костелы, узкие полоски полей со снопами убранной ржи, копешками картофельной ботвы. Кое-где чернели трубы – остатки сожженных в боях прошлого года домов, валялись разбитые пушечные лафеты и брички без колес, опрокинутые полуторки-«фордики». Там, где поезд останавливался, набирал воду и уголь, разрушений было больше. Для авиации это были первые цели, а уже потом война растекалась по другим сторонам. Развалины кирпичных строений, порыжевшие ребра вагонов, раскиданные взрывами рельсы тянулись до границы рейха.
В Берлин въезжали рано утром. Сеял мелкий холодный дождь. Сквозь мозглую пелену виднелись четырехэтажные серые дома, ряды заводских труб, застекленные крыши цехов. Потом пошли здания повыше. Поезд замедлил ход и вскоре подтащился к Силезскому вокзалу. Делегацию встретили работники советского посольства. Павел обратил внимание на то, что в привокзальной толчее больше было пассажиров-немцев в мышино-зеленой военной или полувоенной форме, словно все жили армейским лагерем.
В посольстве членам делегации выдали адреса квартир, продовольственные карточки, ознакомили с распорядком работы. Павел с Алексеем Владимировичем поселился в пансионе на площади Виктории-Луизы. Программа была напряженная: встречи с представителями фирм, поездки по заводам, подписание договоров на поставки того или иного оборудования, на что охотно шли немцы в обмен на русский марганец, нефть и зерно. Задолго до часа пик, в ранние утренние часы, выходили Волков и Клевцов из своего жилища и неторопливым, прогулочным шагом направлялись к торгпредству на Лиценбургерштрассе. При свете ночных фонарей, которые зажигали, когда не было воздушной тревоги, дворники, подобно матросам на кораблях, размеренно драили швабрами гранитные плиты тротуаров, угольщики на тележках развозили мешки с брикетами, оставляя их у подвалов котельных, дамы в простеньких жакетках или пожилые мужчины в шляпах-тирольках выгуливали собак.
– Немецким владеете в совершенстве?
– Так точно.
– В Германию едет военно-торговая делегация. Профессор Ростовский рекомендовал вас переводчиком. Не возражаете?
– Благодарю за доверие.
– Эта поездка пойдет вам на пользу, – сказал Воробьев. – Счастливого пути.
В приемной адъютант сообщил, что на вокзале его найдет товарищ, которому Павел будет подчинен непосредственно. Он же выдал документы и деньги. Поезд отправлялся на следующий день вечером.
На Белорусском вокзале, как всегда летом, было много народу. Павел пробрался к своему вагону и стал оглядываться. «Как же меня узнают?» – беспокоился он. Нина провожать его не пошла – проводы стали плохо действовать на нее с тех пор, как уехал отец. Простились дома. Да и вообще провожающих делегацию было мало. Неожиданно откуда-то сбоку подошел малоприметный человек лет пятидесяти пяти с темными глазами, остро выглядывающими из-под седых бровей. Широкий нос, крупное улыбчивое лицо выдавали истинного славянина.
– Клевцов? Здорово! – Он протянул шершавую руку, во второй он держал большой фибровый чемодан. – Идем!
В купе он снял пиджак, развязал галстук, с облегчением опустился на диван.
– Давай знакомиться. Волков Алексей Владимирович. – Голос у него был какой-то ржавый, отрывистый. – Значит, ко мне в переводчики? Я вот до семнадцатого в «Крестах» сидел и на Таганке, семь лет ссылки отвалял, политграмоту одолел, а языкам не выучился.
Из чемодана Алексей Владимирович достал бутылку нарзана, разлил по стаканам:
– Пей – не болей!
Поезд тронулся. Павел тоже переоделся, остался в пижаме и тапочках. Волков долго смотрел на него с непонятной улыбкой, потом вдруг спросил с той долей простодушной хитринки, которая звала к откровенности:
– Где сейчас твои Вольфштадты?
– Там же, где жили, – не успев удивиться, ответил Павел.
– Что ж не навестил их?
– Некогда было.
– Плохо, Клевцов, плохо! – Он отвернулся, с минуту глядел на бегущие в окне подмосковные леса. – Они же тебя поили-кормили, в люди вывели…
– Да я в отпуске не был какой год!
– А жениться успел? – не то с осуждением, не то с одобрением проговорил Волков.
– Вы что? Рентгеном меня просвечивали? – Павел сердито засопел: он не любил, чтобы кто-нибудь вмешивался в его личные дела.
– Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, работал много.
– Время такое, война на носу, – буркнул Павел.
Он, конечно, не мог знать подробностей предшествующих событий. Пакт о ненападении между СССР и Германией Клевцов, как и многие военные, воспринял с недоумением и тревогой. В газетах сообщалось о советско-англо-французских переговорах, и вдруг приехавший в двадцатых числах августа 1939 года фашистский министр иностранных дел Риббентроп подписывает договор о ненападении…
– Ты прав. – Волков, угадав состояние Павла, стал серьезным. – Гитлер без единого выстрела захватил Австрию и Чехословакию. После Мюнхена Чемберлен похвастался: мол, как в футболе, защитил английские ворота и перенес войну на восток. Тоже мне, вратарь от дипломатии… На самом же деле он вместе с французом Даладье подвел мир к войне. Но с нами воевать фашисты тогда не решились. Говорили, будто Гитлер сам собирался приехать в Москву, если бы сорвалась миссия Риббентропа. А вот Польшу они растерзали. Потом напали на Францию, бомбят Англию…
Всю дорогу Павла не покидала внутренняя напряженность. Это была его первая поездка в чужой мир, где фабриканты и лавочники, банкиры и полицейские жили по своим законам, о которых он знал лишь по газетам и книгам. Притом ехал не просто к немцам, а к фашистам, к которым с юности питал ненависть за расправы с тельмановцами, за провокацию с поджогом рейхстага и подлое судилище над Георгием Димитровым, за нападение на республиканскую Испанию…
Пробежали густые белорусские леса. Началась Польша. Замелькали хуторки с крышами из соломы и дранки, городки, над которыми сизыми утесами возвышались костелы, узкие полоски полей со снопами убранной ржи, копешками картофельной ботвы. Кое-где чернели трубы – остатки сожженных в боях прошлого года домов, валялись разбитые пушечные лафеты и брички без колес, опрокинутые полуторки-«фордики». Там, где поезд останавливался, набирал воду и уголь, разрушений было больше. Для авиации это были первые цели, а уже потом война растекалась по другим сторонам. Развалины кирпичных строений, порыжевшие ребра вагонов, раскиданные взрывами рельсы тянулись до границы рейха.
В Берлин въезжали рано утром. Сеял мелкий холодный дождь. Сквозь мозглую пелену виднелись четырехэтажные серые дома, ряды заводских труб, застекленные крыши цехов. Потом пошли здания повыше. Поезд замедлил ход и вскоре подтащился к Силезскому вокзалу. Делегацию встретили работники советского посольства. Павел обратил внимание на то, что в привокзальной толчее больше было пассажиров-немцев в мышино-зеленой военной или полувоенной форме, словно все жили армейским лагерем.
В посольстве членам делегации выдали адреса квартир, продовольственные карточки, ознакомили с распорядком работы. Павел с Алексеем Владимировичем поселился в пансионе на площади Виктории-Луизы. Программа была напряженная: встречи с представителями фирм, поездки по заводам, подписание договоров на поставки того или иного оборудования, на что охотно шли немцы в обмен на русский марганец, нефть и зерно. Задолго до часа пик, в ранние утренние часы, выходили Волков и Клевцов из своего жилища и неторопливым, прогулочным шагом направлялись к торгпредству на Лиценбургерштрассе. При свете ночных фонарей, которые зажигали, когда не было воздушной тревоги, дворники, подобно матросам на кораблях, размеренно драили швабрами гранитные плиты тротуаров, угольщики на тележках развозили мешки с брикетами, оставляя их у подвалов котельных, дамы в простеньких жакетках или пожилые мужчины в шляпах-тирольках выгуливали собак.