Евгений Викторович Анисимов
Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого
Предисловие
Историческое время между царствованиями Петра Великого и Екатерины II, также названной Великой, как бы проваливается в сознании людей, поверхностно знакомых с российской историей XVIII века. Да это и понятно – время Петра I напоминает ослепительную вспышку, после которой трудно рассмотреть что-либо другое. Грандиозные реформы, охватившие абсолютно все сферы русской действительности, иная, чем прежде, философия жизни и вообще все новое, непривычное: от огромного военно-морского флота и города на берегах Невы до алфавита и башмаков – эти и тысячи других явлений, черт и черточек уже современникам говорили о необычайности времени, в которое они жили, о фантастическом происшествии (для многих – несчастье) со страной, о головокружительной перемене, совершившейся с ней за каких-то два с половиной десятилетия. Особую остроту этим впечатлениям придавали методы, которыми внедрялось, точнее – навязывалось Петром новое. В последнем слове знаменитой пушкинской фразы: «Россию поднял на дыбы» – в принципе можно поставить два разных ударения, и оба варианта дают два выразительных образа для обозначения происшедшего со страной при Петре Великом.
После яркой реформаторской вспышки короткие послепетровские царствования, калейдоскопическая быстрота смены самодержцев и фаворитов оставляют впечатление убожества, ничтожности, бессмысленности. Почти четыре послепетровских десятилетия – от Петра I до Екатерины II – в сознании потомков как бы сжимаются до нескольких лет, и кажется, что длившееся бесконечно долго тридцатипятилетнее царствование царя-исполина (1689–1725) почти сразу же сменяется таким же ярким, плодотворным, одним словом – «славным» царствованием Екатерины Великой (1762–1796). Когда после некоторого времени застоя снова победно засверкало грозное русское оружие и пределы империи опять стали расширяться, заблистал русский гений, вновь пришли великолепные достижения и победы в различных сферах человеческой деятельности – идет ли речь о фельдмаршале Румянцеве или механике Кулибине, поэте Державине, адмирале Ушакове, драматурге Фонвизине или генералиссимусе Суворове.
Послепетровское время называют «эпохой дворцовых переворотов». Это пусть и не совсем точное определение прижилось в литературе, искусстве, оно было усвоено общественным сознанием, и заменить его маловыразительным и в принципе неточным хронологическим определением «вторая четверть XVIII века» не удалось. У меня нет намерения вторгаться в спор о том, как называть ту или иную эпоху, я хочу, не ставя никаких историософских задач, рассказать о первых трех не особенно известных широкой читательской массе послепетровских царствованиях: Екатерины I (1725–1727), Петра II (1727–1730) и Анны Иоанновны (1730–1740).
Петр I принимает титул императора. 1721
Маленькой горкой книжек и брошюр по сравнению с Монбланом литературы о Петре Великом выглядит все, что было написано за два с половиной столетия о времени Екатерины I, Петра II и Анны. Если исключить широко известные курсы истории России, подобные «Курсу русской истории» В.О.Ключевского или «Истории России с древнейших времен» СМ.Соловьева, то можно назвать лишь несколько книг, достойных внимания читателя, желающего углубить свои знания о том времени. Это две брошюры К.И.Арсеньева «Царствование Петра II» (СПб., 1839) и «Царствование Екатерины I» (СПб., 1856), с которых, в сущности, и начинается историография первых послепетровских царствований. Достойны упоминания и книги профессора Д.А.Корсакова «Воцарение императрицы Анны Иоанновны» (Казань, 1880) и В.Н.Строева «Бироновщина и Кабинет министров» (М., 1909–1910).
Требуют осторожного, критического чтения основанная на легендах работа князя П.В.Долгорукова «Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны» (М., 1909), а также две книги известного польского популяризатора русской истории Казимира Валишевского – «Царство женщин» (М., 1911) и «Наследие Петра Великого» (СПб., 1906).
Свадьба императора Петра I и Екатерины (Марты Скавронской). 19 февраля 1712
Советская историография упорно демонстрировала пренебрежение к этому периоду русской истории и интерпретировала его однозначно как безвременье, как нечто переходное от одной эпохи к другой, как подготовку к Пугачевскому восстанию, очередной классовой битве – «движущей силе истории». Именно к этой мысли подводили читателя две книги, вышедшие в советское время и посвященные послепетровскому периоду. Их названия весьма характерны: «Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30—50-е гг. XVIII века» (П.КАлифиренко. М., 1958) и «Классовая борьба и общественно-политическая мысль в России в XVIII веке. 1725–1773 гг.» (В.В.Мавродин. Л., 1964).
Петр I на смертном одре
Когда же заходила речь о довольно запутанной политической ситуации после смерти Петра I, не назначившего наследника, то для объяснения всего и вся шла наиболее подходящая фраза В.И.Ленина о том, что, в отличие от пролетарского переворота 1917 года, в XVIII веке «дворцовые перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой», что в принципе верно, хотя ничего и не объясняет. Невнимание историков-профессионалов к эпохе дворцовых переворотов привело к тому, что знания о ней любознательный читатель черпал главным образом из романов Валентина Пикуля «Слово и дело», «Пером и шпагой» и других. Лишенные чувства историзма, основанные на весьма вольной трактовке фактов, они несли в себе хоть какую-то информацию, и не раз после публичных лекций ко мне подходили люди с конспектами, составленными по романам Пикуля, с тем чтобы я помог им отделить плоды буйной фантазии романиста от подлинных фактов истории.
Весь февраль и десять дней марта гроб Петра находился в большой «сале» Зимнего дворца, которая была превращена в «каструм долорис, или печальную салу»
Впрочем, феноменальный успех романов Пикуля вполне заслужен и объясняется не только полной немощью советской исторической науки, не способной противопоставить темпераментному романисту правдивую книгу, но и временем, когда массовый читательский интерес к «исторической клубничке» из жизни Анны или Елизаветы объяснялся общественной обстановкой и нравами семидесятых – начала восьмидесятых годов XX века. И Пикуль чутко уловил общественный запрос и оперативно и умело откликнулся на него. Более того, романы Пикуля о XVIII веке пользовались колоссальным успехом еще и потому, что застой и гниение оказались чем-то созвучными послепетровской эпохе с ничтожными личностями у власти, душной атмосферой придворных передних, мелочностью и страхом.
Одним словом – безвременье. Но не будем забывать, что это безвременье сожрало у многих из нас лучшие, самые плодотворные годы жизни, а многие так и умерли в убеждении, что так будет вечно – что при Анне Иоанновне, что при Брежневе.
Но утешим себя мыслью, что в Истории нет безвременья. История ровна, сильна и равнодушна, это поток, текущий из нашего прошлого в будущее, и перед ней все равны – гении и ничтожества, добрые и злые. Ведь все зависит от наших претензий, амбиций, требований и заблуждений, от точки зрения наблюдателя на берегу этого потока, пока за ним самим не приплывет Харон.
Вот и я имею пристрастие к послепетровской эпохе. И не только потому, что большая часть моей жизни прошла при нашем застое, но и потому, что все люди всегда интересны и их судьбы поучительны для нас и в каждом историческом пейзаже есть красота и неповторимость, есть своя драма, сопереживая которой мы расширяем свой мир во времени и как бы живем несколько раз. Всегда, во все времена интересны прежде всего живые люди, их черты, их проявления, страсти, чудачества. Именно поэтому, пока будет жить человечество, будут жить книги Плутарха и Светония. Пройдут века – и люди все равно будут жадно читать мемуары Наполеона, Черчилля, Екатерины II. Так устроен человек.
В постсоветские годы ситуация начала стремительно меняться. Свобода для историков – в том числе свобода выбора сюжетов и времен. И послепетровское время не осталось в новой России без своих историографов. Среди них следует особо отметить работы И.В.Курукина – ученого, который, на широкой источниковой базе, с оптимальным привлечением опубликованных источников и научной литературы создал обобщающее исследование, без которого теперь не сможет обойтись ни один специалист по данной проблематике. Речь идет о его фундаментальной книге «Эпоха «дворскиих бурь»: Очерки политической истории послепетровской России, 1725–1762 гг.» (Рязань, 2003). Это не значит, что И.В.Курукин навсегда «закрыл тему», поставил все точки над i. Тем и замечательна история, что ее пространство безгранично, что возможности интерпретации источников никогда не будут исчерпаны.
Человек вообще устроен как звено в непрерывной цепи, протянутой из прошлого в будущее. Если мы есть, значит, было и звено нашего предка, жившего в двадцатые-тридцатые годы XVIII века, значит, уже одно это осмысляет его существование для нас, делает его время и его жизнь ценной, точнее – бесценной, ведь цепочку во времени так легко было порвать случаю, року, и тогда бы мы не появились на свет. Читая документы тех лет, видишь, как обрываются одни нити жизни и завязываются другие, как рождаются люди, без которых невозможна последующая история, а они какое-то время совсем безвестны и об их грядущей славе никто из современников даже не догадывается и только историк знает, что там за крошечный мальчик родился в Зальцбурге у музыканта Леопольда Моцарта, или что за прелестная девочка появилась на свет в Штеттине у принцессы Иоганны-Елизаветы Ангальт-Цербской. Историк будто ощущает, как в толще времени возникают еще неясные токи будущего, и видит, как сквозь увеличительное стекло времени, то, что они, современники Екатерины I или Анны, тогда не могли разглядеть, понять, оценить, и одновременно осознает, что подобным же образом живем мы, люди конца XX – начала XXI века, и будущий историк поднесет к нашему времени свою «лупу» и будет с замиранием сердца отыскивать факты, устанавливать связи между событиями, распутывать узелки, запутанные временем и людьми. И еще важно помнить, что в каждый момент жизни всегда есть несколько возможных путей ее движения, есть несколько вариантов, из которых реализуется лишь один – тот, который потом называют единственным вариантом истории.
Обратимся к нему…
Послепетровское время называют «эпохой дворцовых переворотов». Это пусть и не совсем точное определение прижилось в литературе, искусстве, оно было усвоено общественным сознанием, и заменить его маловыразительным и в принципе неточным хронологическим определением «вторая четверть XVIII века» не удалось. У меня нет намерения вторгаться в спор о том, как называть ту или иную эпоху, я хочу, не ставя никаких историософских задач, рассказать о первых трех не особенно известных широкой читательской массе послепетровских царствованиях: Екатерины I (1725–1727), Петра II (1727–1730) и Анны Иоанновны (1730–1740).
Маленькой горкой книжек и брошюр по сравнению с Монбланом литературы о Петре Великом выглядит все, что было написано за два с половиной столетия о времени Екатерины I, Петра II и Анны. Если исключить широко известные курсы истории России, подобные «Курсу русской истории» В.О.Ключевского или «Истории России с древнейших времен» СМ.Соловьева, то можно назвать лишь несколько книг, достойных внимания читателя, желающего углубить свои знания о том времени. Это две брошюры К.И.Арсеньева «Царствование Петра II» (СПб., 1839) и «Царствование Екатерины I» (СПб., 1856), с которых, в сущности, и начинается историография первых послепетровских царствований. Достойны упоминания и книги профессора Д.А.Корсакова «Воцарение императрицы Анны Иоанновны» (Казань, 1880) и В.Н.Строева «Бироновщина и Кабинет министров» (М., 1909–1910).
Требуют осторожного, критического чтения основанная на легендах работа князя П.В.Долгорукова «Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны» (М., 1909), а также две книги известного польского популяризатора русской истории Казимира Валишевского – «Царство женщин» (М., 1911) и «Наследие Петра Великого» (СПб., 1906).
Советская историография упорно демонстрировала пренебрежение к этому периоду русской истории и интерпретировала его однозначно как безвременье, как нечто переходное от одной эпохи к другой, как подготовку к Пугачевскому восстанию, очередной классовой битве – «движущей силе истории». Именно к этой мысли подводили читателя две книги, вышедшие в советское время и посвященные послепетровскому периоду. Их названия весьма характерны: «Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30—50-е гг. XVIII века» (П.КАлифиренко. М., 1958) и «Классовая борьба и общественно-политическая мысль в России в XVIII веке. 1725–1773 гг.» (В.В.Мавродин. Л., 1964).
Когда же заходила речь о довольно запутанной политической ситуации после смерти Петра I, не назначившего наследника, то для объяснения всего и вся шла наиболее подходящая фраза В.И.Ленина о том, что, в отличие от пролетарского переворота 1917 года, в XVIII веке «дворцовые перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой», что в принципе верно, хотя ничего и не объясняет. Невнимание историков-профессионалов к эпохе дворцовых переворотов привело к тому, что знания о ней любознательный читатель черпал главным образом из романов Валентина Пикуля «Слово и дело», «Пером и шпагой» и других. Лишенные чувства историзма, основанные на весьма вольной трактовке фактов, они несли в себе хоть какую-то информацию, и не раз после публичных лекций ко мне подходили люди с конспектами, составленными по романам Пикуля, с тем чтобы я помог им отделить плоды буйной фантазии романиста от подлинных фактов истории.
Впрочем, феноменальный успех романов Пикуля вполне заслужен и объясняется не только полной немощью советской исторической науки, не способной противопоставить темпераментному романисту правдивую книгу, но и временем, когда массовый читательский интерес к «исторической клубничке» из жизни Анны или Елизаветы объяснялся общественной обстановкой и нравами семидесятых – начала восьмидесятых годов XX века. И Пикуль чутко уловил общественный запрос и оперативно и умело откликнулся на него. Более того, романы Пикуля о XVIII веке пользовались колоссальным успехом еще и потому, что застой и гниение оказались чем-то созвучными послепетровской эпохе с ничтожными личностями у власти, душной атмосферой придворных передних, мелочностью и страхом.
Одним словом – безвременье. Но не будем забывать, что это безвременье сожрало у многих из нас лучшие, самые плодотворные годы жизни, а многие так и умерли в убеждении, что так будет вечно – что при Анне Иоанновне, что при Брежневе.
Но утешим себя мыслью, что в Истории нет безвременья. История ровна, сильна и равнодушна, это поток, текущий из нашего прошлого в будущее, и перед ней все равны – гении и ничтожества, добрые и злые. Ведь все зависит от наших претензий, амбиций, требований и заблуждений, от точки зрения наблюдателя на берегу этого потока, пока за ним самим не приплывет Харон.
Вот и я имею пристрастие к послепетровской эпохе. И не только потому, что большая часть моей жизни прошла при нашем застое, но и потому, что все люди всегда интересны и их судьбы поучительны для нас и в каждом историческом пейзаже есть красота и неповторимость, есть своя драма, сопереживая которой мы расширяем свой мир во времени и как бы живем несколько раз. Всегда, во все времена интересны прежде всего живые люди, их черты, их проявления, страсти, чудачества. Именно поэтому, пока будет жить человечество, будут жить книги Плутарха и Светония. Пройдут века – и люди все равно будут жадно читать мемуары Наполеона, Черчилля, Екатерины II. Так устроен человек.
В постсоветские годы ситуация начала стремительно меняться. Свобода для историков – в том числе свобода выбора сюжетов и времен. И послепетровское время не осталось в новой России без своих историографов. Среди них следует особо отметить работы И.В.Курукина – ученого, который, на широкой источниковой базе, с оптимальным привлечением опубликованных источников и научной литературы создал обобщающее исследование, без которого теперь не сможет обойтись ни один специалист по данной проблематике. Речь идет о его фундаментальной книге «Эпоха «дворскиих бурь»: Очерки политической истории послепетровской России, 1725–1762 гг.» (Рязань, 2003). Это не значит, что И.В.Курукин навсегда «закрыл тему», поставил все точки над i. Тем и замечательна история, что ее пространство безгранично, что возможности интерпретации источников никогда не будут исчерпаны.
Человек вообще устроен как звено в непрерывной цепи, протянутой из прошлого в будущее. Если мы есть, значит, было и звено нашего предка, жившего в двадцатые-тридцатые годы XVIII века, значит, уже одно это осмысляет его существование для нас, делает его время и его жизнь ценной, точнее – бесценной, ведь цепочку во времени так легко было порвать случаю, року, и тогда бы мы не появились на свет. Читая документы тех лет, видишь, как обрываются одни нити жизни и завязываются другие, как рождаются люди, без которых невозможна последующая история, а они какое-то время совсем безвестны и об их грядущей славе никто из современников даже не догадывается и только историк знает, что там за крошечный мальчик родился в Зальцбурге у музыканта Леопольда Моцарта, или что за прелестная девочка появилась на свет в Штеттине у принцессы Иоганны-Елизаветы Ангальт-Цербской. Историк будто ощущает, как в толще времени возникают еще неясные токи будущего, и видит, как сквозь увеличительное стекло времени, то, что они, современники Екатерины I или Анны, тогда не могли разглядеть, понять, оценить, и одновременно осознает, что подобным же образом живем мы, люди конца XX – начала XXI века, и будущий историк поднесет к нашему времени свою «лупу» и будет с замиранием сердца отыскивать факты, устанавливать связи между событиями, распутывать узелки, запутанные временем и людьми. И еще важно помнить, что в каждый момент жизни всегда есть несколько возможных путей ее движения, есть несколько вариантов, из которых реализуется лишь один – тот, который потом называют единственным вариантом истории.
Обратимся к нему…
Часть первая
Императрица Екатерина I Алексеевна
(январь 1725 года – май 1727 года)
Глава 1
После… После!
Любовь к низким потолкам
Не люблю я «памятных исторических мест» и «мемориальных квартир», хотя всегда отдаю должное их просветительскому значению и самоотверженному труду хранителей. Может быть, эта нелюбовь идет от того опошления, которое придано этим обычным понятиям в нашей стране? Кроме того, когда видишь сиротливые «тапочки Антона Павловича» или ветхий старинный столик, на котором под современным плексигласовым колпаком стоит пустая чернильница и нарочито брошены перо и пожелтевший лист исписанной бумаги, почему-то испытываешь не благоговейное почтение и умиление, а неловкость и скуку. И дело не в том, что наверняка знаешь: перед тобой искусная музейная подделка – ведь подлинный автограф гения хранится в архиве за семью печатями, – просто все эти предметы мертвы и немы, ибо их хозяин давным-давно умер и душу этих драгоценных для него вещей унес с собой.
Но однажды я испытал потрясение от соприкосновения с местом, где произошло историческое событие. Меня ввели в подвал Эрмитажного театра, который в это время реставрировался финской строительной компанией. И вот, переступая через кучи битого кирпича, балки, строительный мусор, мы поднялись по ступенькам в бывшую «салу» – зал на бывшем втором этаже бывшего Зимнего дома, построенного в 1719 году архитектором Г.И.Маттарнови на участке между нынешней Миллионной, Зимней канавкой и Невой. Позже это помещение стало подвалом Эрмитажного театра, выросшего на прочном фундаменте Петровского дворца.
Архитектор-реставратор подвел меня к обнаженной кирпичной стене и сказал, что именно здесь и была та самая конторка, в которой умер Петр Великий. Я протянул руку и ощутил холод и шероховатость прочной кладки старинных кирпичей, тех самых, что слышали его тяжелые стоны и отчаянные молитвы, – здесь его душа покинула измученное страшной болью тело…
При строительстве дворца кем-то, вероятно под диктовку Петра, была написана проектная записка: «У большой палаты (то есть той самой «салы», в которой мы стояли. – Е.А.) перегородить стенку по самый погребной свод и в той перегородке зделать Конторку в половину окна… и наверху Конторки зделать решетку и под решеткой на стене кругленькое окошечко, а дверь в конторку зделать из маленькой палатки, также зделать проходную лестницу в погреб, откуда пристойно».
Известно, что Петр любил жить в тесных, низких помещениях, своеобразных душных логовищах, которые были ему уютны. И для этого, как гласит молва, он приказывал с помощью парусины занижать потолки и строить выгородки из обширных палат и «сал». Такое же логовище он приказал выгородить и в своем новом дворце.
Здесь-то он и умер. В памятном журнале – «Поденных записках» – об этом сказано так: «Его императорское величество Петр Великий, лежав в болезни в Зимнем своем доме, в верхнем апартаменте, 28 января 1725 года преставился от сего мира в своей конторке», а 29 января был «вынесен в салу». Из «салы» он и отправился в последний путь, правда, не совсем обычным способом. Архиепископ Феофан Прокопович писал, что в день похорон для «вынесения широкого гроба, который не мог быть вынесен из обыкновенных дверей, приделано к среднему в зале окну по лицевой стороне к Неве большое крыльцо и лестницы», по которым и спустили на берег Невы гроб.
Смерть Петра Великого наступила в ночь с 28 на 29 января, точнее – в 5 часов 15 минут 29 января 1725 года. На престол вступила его жена – императрица Екатерина I Алексеевна.
Только на первый взгляд может показаться, что восшествие жены императора на престол – факт обычный, естественный. Это не так. Мы знаем, что за всю российскую историю только еще однажды императрица сменила на престоле своего мужа. Это была тезка нашей героини, Екатерина Алексеевна, которой, чтобы стать императрицей Екатериной II, пришлось свергнуть своего царственного супруга и с помощью вооруженной силы узурпировать власть.
Екатерина I
Вступление Екатерины I на престол
Ее тезка-предшественница – Екатерина I никого не свергала, но и ее вступление на престол было не чем иным, как дворцовым переворотом: в комнатах, примыкавших к «сале» Зимнего дома, развернулась напряженная борьба за власть. Эта борьба была весьма скоротечна и не вырвалась за стены дворца, не переросла в вооруженное противостояние сторон. Тем не менее не случайно начало так называемой «эпохи дворцовых переворотов» в исторической науке датируется именно февралем 1725 года. Что же произошло в те дни и ночи в Зимнем доме?
Но однажды я испытал потрясение от соприкосновения с местом, где произошло историческое событие. Меня ввели в подвал Эрмитажного театра, который в это время реставрировался финской строительной компанией. И вот, переступая через кучи битого кирпича, балки, строительный мусор, мы поднялись по ступенькам в бывшую «салу» – зал на бывшем втором этаже бывшего Зимнего дома, построенного в 1719 году архитектором Г.И.Маттарнови на участке между нынешней Миллионной, Зимней канавкой и Невой. Позже это помещение стало подвалом Эрмитажного театра, выросшего на прочном фундаменте Петровского дворца.
Архитектор-реставратор подвел меня к обнаженной кирпичной стене и сказал, что именно здесь и была та самая конторка, в которой умер Петр Великий. Я протянул руку и ощутил холод и шероховатость прочной кладки старинных кирпичей, тех самых, что слышали его тяжелые стоны и отчаянные молитвы, – здесь его душа покинула измученное страшной болью тело…
При строительстве дворца кем-то, вероятно под диктовку Петра, была написана проектная записка: «У большой палаты (то есть той самой «салы», в которой мы стояли. – Е.А.) перегородить стенку по самый погребной свод и в той перегородке зделать Конторку в половину окна… и наверху Конторки зделать решетку и под решеткой на стене кругленькое окошечко, а дверь в конторку зделать из маленькой палатки, также зделать проходную лестницу в погреб, откуда пристойно».
Известно, что Петр любил жить в тесных, низких помещениях, своеобразных душных логовищах, которые были ему уютны. И для этого, как гласит молва, он приказывал с помощью парусины занижать потолки и строить выгородки из обширных палат и «сал». Такое же логовище он приказал выгородить и в своем новом дворце.
Здесь-то он и умер. В памятном журнале – «Поденных записках» – об этом сказано так: «Его императорское величество Петр Великий, лежав в болезни в Зимнем своем доме, в верхнем апартаменте, 28 января 1725 года преставился от сего мира в своей конторке», а 29 января был «вынесен в салу». Из «салы» он и отправился в последний путь, правда, не совсем обычным способом. Архиепископ Феофан Прокопович писал, что в день похорон для «вынесения широкого гроба, который не мог быть вынесен из обыкновенных дверей, приделано к среднему в зале окну по лицевой стороне к Неве большое крыльцо и лестницы», по которым и спустили на берег Невы гроб.
Смерть Петра Великого наступила в ночь с 28 на 29 января, точнее – в 5 часов 15 минут 29 января 1725 года. На престол вступила его жена – императрица Екатерина I Алексеевна.
Только на первый взгляд может показаться, что восшествие жены императора на престол – факт обычный, естественный. Это не так. Мы знаем, что за всю российскую историю только еще однажды императрица сменила на престоле своего мужа. Это была тезка нашей героини, Екатерина Алексеевна, которой, чтобы стать императрицей Екатериной II, пришлось свергнуть своего царственного супруга и с помощью вооруженной силы узурпировать власть.
Ее тезка-предшественница – Екатерина I никого не свергала, но и ее вступление на престол было не чем иным, как дворцовым переворотом: в комнатах, примыкавших к «сале» Зимнего дома, развернулась напряженная борьба за власть. Эта борьба была весьма скоротечна и не вырвалась за стены дворца, не переросла в вооруженное противостояние сторон. Тем не менее не случайно начало так называемой «эпохи дворцовых переворотов» в исторической науке датируется именно февралем 1725 года. Что же произошло в те дни и ночи в Зимнем доме?
Династический пасьянс
Исходной и формальной точкой «замешания» и тотчас возникшего противостояния тогдашних политических сил стало отсутствие письменного завещания Петра Великого. Перед смертью не дал он и устного распоряжения о наследнике престола, которое могли бы под присягой подтвердить слышавшие его высшие чины государства или доверенные люди. То, что Петр умер без завещания, уже само по себе создало в стране кризисную ситуацию. Ведь кроме вдовы императора было еще несколько потенциальных преемников престола – детей и внуков от двух браков первого императора.
Как известно, в 1689 году Петр женился на Евдокии Федоровне Лопухиной, которая родила царю трех сыновей: в 1690 году – Алексея и в 1691-м – Александра и Павла, которые вскоре умерли. В 1698 году царь разошелся с царицей Евдокией и отправил ее в монастырь. Старший же сын от этого брака, царевич Алексей Петрович, наследник престола, в 1711 году по воле отца женился на Шарлотте Софии, кронпринцессе Вольфенбюттельской, – свояченице австрийского императора Карла VI. В 1714 году жена Алексея родила дочь Наталью, а в 1715-м – сынаПетра Вскоре эти дети осиротели: Шарлотта София скончалась спустя некоторое время после рождения сына, царевич же Алексей, вступивший в острый конфликт с отцом, бежал за границу, потом был возвращен в Россию, судим неправедным судом и, приговоренный к смертной казни, умер летом 1718 года в тюрьме при невыясненных обстоятельствах – есть серьезные основания думать, что на тот свет по приказу Петра его отправили тайные палачи – не выводить же на эшафот, прилюдно, царевича, чтобы пролить священную царскую кровь? Прямые правопреемники царевича, его дети: девятилетний Петр и десятилетняя Наталья, – в начале 1725 года были живы и здоровы.
От второго брака Петра с Мартой Скавронской – в православии Екатериной Алексеевной – родилось одиннадцать детей, большинство из которых умерли в младенчестве. В живых к январю 1725 года осталось три дочери: шестнадцатилетняя Анна, пятнадцатилетняя Елизавета и восьмилетняя Наталья.
Таким образом, претендовать на российский престол могли сразу шестеро ближайших родственников Петра Великого: его вдова, три дочери и двое внуков.
Россия до Петра Великого не знала никакого специального закона о наследовании царского престола, но действовало обычное право, существовала традиция, которая, как известно, бывает посильнее иного писаного на бумаге и напечатанного в типографии закона. Согласно ей престол переходил по прямой нисходящей мужской линии – от отца к сыну и от сына к внуку. Нельзя сказать, что традиция эта никогда не нарушалась. Поначалу в династии Романовых все шло как положено: Алексей Михайлович наследовал престол от своего отца – царя Михаила Федоровича, от царя Алексея Михайловича в 1676 году престол обрел его старший сын Федор Алексеевич. А вот после смерти Федора в 1682 году традиция была нарушена – царем был провозглашен не старший из следующих сыновей царя Алексея Михайловича – шестнадцатилетний Иван, а младший (да еще от второго брака) – десятилетний Петр. Правда, точно следовать традиции все равно было бы невозможно, ибо прямая (нисходящая) линия прервалась после смерти бездетного Федора. К тому же выбор оправдывался тем, что старший из братьев Иван был явно недееспособен, слыл полуидиотом. Но история России знала прежде еще одно серьезное нарушение традиции: в XV веке великий князь Московский Иван III назначил своим наследником не строптивого сына Василия, а послушного внука Дмитрия. И хотя позже великий князь передумал и все-таки передал престол Василию III – будущему отцу Ивана Грозного, тем не менее прецедент изменения традиции был. Именно на него и обратил внимание Петр, издавший в 1722 году уникальный в русской истории закон – «Устав о наследии престола», сыгравший свою роковую роль в череде дворцовых переворотов XVIII века. Ссылаясь на прецедент с Иваном и Дмитрием, Петр вводит в «Устав» юридическое положение, которое узаконило неограниченное право российского императора назначать наследника из числа своих подданных, а при необходимости изменять свой выбор: «Ежели Его величество всей своей высокой воли и по нем правительствующие государи российского престола кого похотят учинить наследником, то в их Величества воли. А ежели же и определенна го в наследники, видя какия непотребства, паки отменить изволят, и то в их же Величества воли да будет…». (Здесь и далее курсив в цитатах мой, – Е.А.) Поэтому можно сказать, что «Устав» стал крайним выражением безграничной власти российского самодержкца. Но Петр издал «Устав» не из прихоти или каприза – этому предшествовала подлинная драма в семье царя.
После того как в 1718 году погиб в Трубецком бастионе Петропавловской крепости царевич Алексей Петрович, официальным наследником престола был провозглашен «наследственный благороднейший государь-царевич» Петр Петрович – сын Петра Великого и Екатерины, родившийся в октябре 1715 года, почти одновременно с сыном царевича Алексея – Петром Алексеевичем. Однако в апреле 1719 года наследник внезапно умирает, не прожив и четырех лет. Таким образом, единственным (кроме самого Петра I) мужчиной в роду Романовых остается великий князь Петр Алексеевич, внук Петра I, который согласно традиции и общественному мнению должен стать естественным наследником престола Петра Великого.
Однако первый российский император этого допустить не мог – он опасался, что приход к власти внука Петра II Алексеевича может нанести удар по тому делу, которому царь-реформатор посвятил всю свою жизнь, то есть по преобразованиям, врагами которых числился и сам покойный царевич Алексей, и все его окружение из ненавистного царю рода Лопухиных, родственников царицы Евдокии Федоровны, и других родовитых фамилий. Именно поэтому Петр и решается издать «Устав о наследии престола», который в корне ломал традиционный принцип преемственности и, стало быть, позволял лишить великого князя Петра Алексеевича его казалось бы законного права на престол. Вскоре Петр предпринял действия, которые были поняты многими наблюдателями как свидетельство его намерений завещать престол своей жене, – в мае 1724 года в Москве, в кремлевском Успенском соборе, он собственноручно возложил на голову Екатерины Алексеевны императорскую корону.
Формально обоснованием этого торжественного и невиданного на Руси акта в обнародованном еще в ноябре 1723 года манифесте о короновании Екатерины выдвигалась традиция христианских государств и особенно Византии, где императрицы – супруги и вдовы императоров – не раз становились правителями. Кроме того, в манифесте подчеркивались особая роль Екатерины «как великой помощницы» в тяжких государственных трудах царя, ее мужество в сложные моменты царствования. Петр объявлял о коронации своей супруги «данной нам от Бога самовластию», что напрямую перекликалось с главной идеей «Устава о наследии престола».
Неожиданно осенью 1724 года так хорошо продуманная затея с престолонаследием стала проваливаться. Тогда началось следственное дело камергера Екатерины Виллима Монса, уличенного в близости с императрицей, и Петр, жестоко расправившись с фаворитом своей жены, никаких дальнейших шагов для упрочения права Екатерины на престол (публичное провозглашение наследницей и прочее) не предпринял.
Болезнь, которой он страдал много лет, была изнурительна, но не казалась ему смертельной. У Петра было затрудненное мочеиспускание, которое, согласно заключению современных специалистов, явилось следствием аденомы предстательной железы и стриктуры (сужения) уретры, как результат воспалительного процесса в мочеиспускательном канале – последствия венерического заболевания (гонореи). Привыкнув к болям и чувствуя периодически облегчение после мучительных операций с зондом, с помощью которого выпускали переполнявшую мочевой пузырь урину, Петр, возможно, не думал, насколько близко он подошел к смертельной грани – в организме уже начался необратимый процесс отравления. Можно лишь предположить, что, понимая в целом серьезность положения, Петр был полон внутренних колебаний и сомнений, и эти нравственные терзания, в сочетании с физической болью, сделали его последние дни на земле необычайно мучительными…
Как известно, в 1689 году Петр женился на Евдокии Федоровне Лопухиной, которая родила царю трех сыновей: в 1690 году – Алексея и в 1691-м – Александра и Павла, которые вскоре умерли. В 1698 году царь разошелся с царицей Евдокией и отправил ее в монастырь. Старший же сын от этого брака, царевич Алексей Петрович, наследник престола, в 1711 году по воле отца женился на Шарлотте Софии, кронпринцессе Вольфенбюттельской, – свояченице австрийского императора Карла VI. В 1714 году жена Алексея родила дочь Наталью, а в 1715-м – сынаПетра Вскоре эти дети осиротели: Шарлотта София скончалась спустя некоторое время после рождения сына, царевич же Алексей, вступивший в острый конфликт с отцом, бежал за границу, потом был возвращен в Россию, судим неправедным судом и, приговоренный к смертной казни, умер летом 1718 года в тюрьме при невыясненных обстоятельствах – есть серьезные основания думать, что на тот свет по приказу Петра его отправили тайные палачи – не выводить же на эшафот, прилюдно, царевича, чтобы пролить священную царскую кровь? Прямые правопреемники царевича, его дети: девятилетний Петр и десятилетняя Наталья, – в начале 1725 года были живы и здоровы.
От второго брака Петра с Мартой Скавронской – в православии Екатериной Алексеевной – родилось одиннадцать детей, большинство из которых умерли в младенчестве. В живых к январю 1725 года осталось три дочери: шестнадцатилетняя Анна, пятнадцатилетняя Елизавета и восьмилетняя Наталья.
Таким образом, претендовать на российский престол могли сразу шестеро ближайших родственников Петра Великого: его вдова, три дочери и двое внуков.
Россия до Петра Великого не знала никакого специального закона о наследовании царского престола, но действовало обычное право, существовала традиция, которая, как известно, бывает посильнее иного писаного на бумаге и напечатанного в типографии закона. Согласно ей престол переходил по прямой нисходящей мужской линии – от отца к сыну и от сына к внуку. Нельзя сказать, что традиция эта никогда не нарушалась. Поначалу в династии Романовых все шло как положено: Алексей Михайлович наследовал престол от своего отца – царя Михаила Федоровича, от царя Алексея Михайловича в 1676 году престол обрел его старший сын Федор Алексеевич. А вот после смерти Федора в 1682 году традиция была нарушена – царем был провозглашен не старший из следующих сыновей царя Алексея Михайловича – шестнадцатилетний Иван, а младший (да еще от второго брака) – десятилетний Петр. Правда, точно следовать традиции все равно было бы невозможно, ибо прямая (нисходящая) линия прервалась после смерти бездетного Федора. К тому же выбор оправдывался тем, что старший из братьев Иван был явно недееспособен, слыл полуидиотом. Но история России знала прежде еще одно серьезное нарушение традиции: в XV веке великий князь Московский Иван III назначил своим наследником не строптивого сына Василия, а послушного внука Дмитрия. И хотя позже великий князь передумал и все-таки передал престол Василию III – будущему отцу Ивана Грозного, тем не менее прецедент изменения традиции был. Именно на него и обратил внимание Петр, издавший в 1722 году уникальный в русской истории закон – «Устав о наследии престола», сыгравший свою роковую роль в череде дворцовых переворотов XVIII века. Ссылаясь на прецедент с Иваном и Дмитрием, Петр вводит в «Устав» юридическое положение, которое узаконило неограниченное право российского императора назначать наследника из числа своих подданных, а при необходимости изменять свой выбор: «Ежели Его величество всей своей высокой воли и по нем правительствующие государи российского престола кого похотят учинить наследником, то в их Величества воли. А ежели же и определенна го в наследники, видя какия непотребства, паки отменить изволят, и то в их же Величества воли да будет…». (Здесь и далее курсив в цитатах мой, – Е.А.) Поэтому можно сказать, что «Устав» стал крайним выражением безграничной власти российского самодержкца. Но Петр издал «Устав» не из прихоти или каприза – этому предшествовала подлинная драма в семье царя.
После того как в 1718 году погиб в Трубецком бастионе Петропавловской крепости царевич Алексей Петрович, официальным наследником престола был провозглашен «наследственный благороднейший государь-царевич» Петр Петрович – сын Петра Великого и Екатерины, родившийся в октябре 1715 года, почти одновременно с сыном царевича Алексея – Петром Алексеевичем. Однако в апреле 1719 года наследник внезапно умирает, не прожив и четырех лет. Таким образом, единственным (кроме самого Петра I) мужчиной в роду Романовых остается великий князь Петр Алексеевич, внук Петра I, который согласно традиции и общественному мнению должен стать естественным наследником престола Петра Великого.
Однако первый российский император этого допустить не мог – он опасался, что приход к власти внука Петра II Алексеевича может нанести удар по тому делу, которому царь-реформатор посвятил всю свою жизнь, то есть по преобразованиям, врагами которых числился и сам покойный царевич Алексей, и все его окружение из ненавистного царю рода Лопухиных, родственников царицы Евдокии Федоровны, и других родовитых фамилий. Именно поэтому Петр и решается издать «Устав о наследии престола», который в корне ломал традиционный принцип преемственности и, стало быть, позволял лишить великого князя Петра Алексеевича его казалось бы законного права на престол. Вскоре Петр предпринял действия, которые были поняты многими наблюдателями как свидетельство его намерений завещать престол своей жене, – в мае 1724 года в Москве, в кремлевском Успенском соборе, он собственноручно возложил на голову Екатерины Алексеевны императорскую корону.
Формально обоснованием этого торжественного и невиданного на Руси акта в обнародованном еще в ноябре 1723 года манифесте о короновании Екатерины выдвигалась традиция христианских государств и особенно Византии, где императрицы – супруги и вдовы императоров – не раз становились правителями. Кроме того, в манифесте подчеркивались особая роль Екатерины «как великой помощницы» в тяжких государственных трудах царя, ее мужество в сложные моменты царствования. Петр объявлял о коронации своей супруги «данной нам от Бога самовластию», что напрямую перекликалось с главной идеей «Устава о наследии престола».
Неожиданно осенью 1724 года так хорошо продуманная затея с престолонаследием стала проваливаться. Тогда началось следственное дело камергера Екатерины Виллима Монса, уличенного в близости с императрицей, и Петр, жестоко расправившись с фаворитом своей жены, никаких дальнейших шагов для упрочения права Екатерины на престол (публичное провозглашение наследницей и прочее) не предпринял.
Болезнь, которой он страдал много лет, была изнурительна, но не казалась ему смертельной. У Петра было затрудненное мочеиспускание, которое, согласно заключению современных специалистов, явилось следствием аденомы предстательной железы и стриктуры (сужения) уретры, как результат воспалительного процесса в мочеиспускательном канале – последствия венерического заболевания (гонореи). Привыкнув к болям и чувствуя периодически облегчение после мучительных операций с зондом, с помощью которого выпускали переполнявшую мочевой пузырь урину, Петр, возможно, не думал, насколько близко он подошел к смертельной грани – в организме уже начался необратимый процесс отравления. Можно лишь предположить, что, понимая в целом серьезность положения, Петр был полон внутренних колебаний и сомнений, и эти нравственные терзания, в сочетании с физической болью, сделали его последние дни на земле необычайно мучительными…
Две «партии»
Так случилось, что долгие часы агонии царя стали решающими для судьбы трона. Как написали бы в старинном романе, «скипетр выпал из холодеющей длани нашего ироя, и к нему потянулись две жадные руки». Собственно, так и было: пестрая толпа придворных и генералов, собравшихся в зале дворца, делилась на две основные «партии» – сторонников Петра Алексеевича-младшего и сторонников супруги императора Екатерины. Раскол этот был неизбежен. Известно, что в течение всего царствования Петра ему противостояла почти всегда скрытая политическая оппозиция. Если в начале его правления, во время неудачного мятежа стрельцов, она в буквальном смысле потеряла много голов и долгое время себя не проявляла, то к середине 1710-х годов оппозиция воспрянула духом, глядя на своего потенциального вождя – единственного наследника престола царевича Алексея.
Как показали материалы дела царевича Алексея, начатого в 1718 году в специально созданной для этой цели Тайной канцелярии, в России был довольно широкий круг лиц из тогдашних верхов, напрямую связанных с царевичем или ему сочувствовавших. По этому делу помимо людей из ближайшего окружения царевича Алексея проходили генерал князь Василий Владимирович Долгорукий, сенаторы Михаил Михайлович Самарин и князь Дмитрий Михайлович Голицын, сибирский царевич (хан) Василий, граф Петр Матвеевич Апраксин. Алексей на допросах под пытками выдал еще многих других сановников, которые открыто симпатизировали ему. Их оказалось столько, что Петр не решился раздвигать рамки следствия, надеясь, по-видимому, жестокими казнями «ближних людей» царевича заставить многих из верхушки надолго прикусить языки, как это было в начале правления Петра после кровавых казней стрельцов и сообщников царевны Софьи.
Как показали материалы дела царевича Алексея, начатого в 1718 году в специально созданной для этой цели Тайной канцелярии, в России был довольно широкий круг лиц из тогдашних верхов, напрямую связанных с царевичем или ему сочувствовавших. По этому делу помимо людей из ближайшего окружения царевича Алексея проходили генерал князь Василий Владимирович Долгорукий, сенаторы Михаил Михайлович Самарин и князь Дмитрий Михайлович Голицын, сибирский царевич (хан) Василий, граф Петр Матвеевич Апраксин. Алексей на допросах под пытками выдал еще многих других сановников, которые открыто симпатизировали ему. Их оказалось столько, что Петр не решился раздвигать рамки следствия, надеясь, по-видимому, жестокими казнями «ближних людей» царевича заставить многих из верхушки надолго прикусить языки, как это было в начале правления Петра после кровавых казней стрельцов и сообщников царевны Софьи.