Страница:
В этих условиях и могли возникнуть вполне реальные надежды Петра на то, что спешно вооружавшиеся тогда противники – Англия и Франция со своими союзниками – не смогут вмешаться в конфликт на Балтике или, проще говоря, помочь Швеции, на которую с давних времен великие державы смотрели как на свою северную союзницу. Возможно, именно складывавшиеся благоприятные обстоятельства выступления против Швеции и обсуждались во время свидания царя в Раве-Русской с Августом II, когда Петр, возвращаясь из Вены летом 1698 года, остановился в Польше. Он сразу же нашел общий язык с обязанным ему престолом Августом, ибо тот, чувствуя зыбкость своих позиций в Польше, стремился укрепить их с помощью победоносной войны со Швецией в союзе с русским царем и другими противниками Швеции. А таких противников было достаточно.
Чтобы понять это, нужно сделать небольшой экскурс в историю XVI—XVII веков. Неприятель, против которого вознамерились обнажить свои мечи Петр и Август, был в то время истинным властелином Севера. С середины XVI века почти целое столетие Швеция вела длительные войны со всеми соседями: Россией, Речью Посполитой, Данией и Бранденбургом (Пруссией). Эти войны заканчивались с почти неизменным успехом шведов и привели к постепенному распространению шведских владений вдоль берегов Балтийского моря, сделав его, в сущности, внутренним шведским морем. Позже под власть шведов попали и значительные пространства побережья Северного моря. Начало образования Шведской империи было положено во времена короля Эрика XIV, захватившего в 1561 году Ревель и Северную Эстонию. Тявзинский мирный договор с Россией 1595 года закрепил за шведами Ливонию и обеспечил беспрепятственную шведскую колонизацию Финляндии. Выгодно использовав затяжной русско-польский конфликт начала XVII века, Швеция, ведомая выдающимся королем-полководцем Густавом III Адольфом, сумела в 1610-1620-х годах отнять у России ее прибалтийские территории (Карельский уезд, Ингрию – ижорские и новгородские земли), а затем у Речи Посполитой – Ригу и Лифляндию, что было закреплено Столбовским миром 1617 года с Россией и Альтмаркским перемирием 1629 года с Речью Посполитой.
Вестфальский мир 1648 года – итог Тридцатилетней войны – был подлинным триумфом Швеции: к ней отошли северогерманские территории Западной и Восточной Померании. Последняя волна шведской экспансии в ходе войн с Данией (1640—1650 гг.) и в Северной войне с Польшей и Россией 1655—1660 годов принесла Стокгольму не менее богатую добычу юг Скандинавского полуострова (Сконе), Восточную Норвегию, а также общее упрочение шведского владычества на южном побережье Балтики. Целым рядом мирных договоров 1658—1661 годов было признано бесспорное первенство Швеции в Прибалтике и Северной Европе вообще. Во второй половине XVII века империя шведов оформилась окончательно, достигнув зенита своего могущества. Поэтому неудивительно, что накануне Северной войны 1700—1721 годов не было в Европе более миролюбивого государства, чем Швеция, постоянно ратовавшая за сохранение мира, который гарантировал ей неотторжимость владений, протянувшихся от Северного моря почти до Баренцева. Иного мнения были ее соседи. Дания, одна из недружественных соседок шведов, охотно пошла с весны 1697 года на сближение с Россией, ибо имела серьезные претензии к Швеции, соперничество с которой не затихало полтора столетия. Особенно отчетливо противоречия сторон проявились в голштинском вопросе. Пограничное с Данией северогерманское герцогство Голштейн-Готторп (Голштиния) к концу XVII века полностью подпало под власть шведов, чувствовавших себя на его территории как у себя дома и тем самым угрожавших южным границам Дании. Угроза эта усилилась в конце 1690-х годов, когда Швеция ввела в герцогство войска.
Цели России в начавшихся переговорах с Саксонией и Данией были сформулированы вполне определенно: вернуть отнятые шведами, согласно Столбовскому миру 1617 года, ижорские и карельские земли и получить, как писалось тогда, «твердое основание на Балтийском море». Черновики проектов союзных соглашений, как правило, более откровенны, чем подписанные чистовики, становившиеся государственными актами вечного хранения. Вот как выглядит преамбула союзного русско-саксонского договора, подписанного 11 ноября 1699 года: «Понеже мы при самом персональном разговоре с наяснейшим и великоможнейшим Августом Вторым, божиею милостию королем Польским, намеряли иметь войну обще против короны Свейской замногия их неправды, обеим государствам нашим учиненныя, и, того ради, постановя и договоря от общаго совету, той назначенной войне силою и действом сих последующих статей при помощи Божией быти соизволяем». А вот черновик этой преамбулы: «Понеже Его царское величество при персональном разговоре с его королевским величеством Полским, объявил коим образом он желает те земли паки возвратить, которые корона свейская при начале сего столетняго времени (XVII века. – Е. А.) при случае тогда на Москве учинившегося внутреннего несогласия, из-под царской области и повелительства отвлекла, и после того времени чрез вредительные договоры за собою содержати трудилась, и к тому намерению Е. ц. в. Королевского величества Полского союзу и вспоможения желал». Как мы видим из сопоставления документов, окончательный текст договора словами «многия их неправды» затушевывает данную в черновике оценку всех русско-шведских соглашений XVII века как несправедливых и вынужденных, «вредительных» для России, ибо такое откровенное признание могло дезавуировать и другие действовавшие в это время международные соглашения России с иными странами.
В ходе переговоров 1698—1700 годов все же не удалось создать сплошной фронт противников Швеции. Пруссия, зависимая от общеевропейской ситуации, не чувствуя за собой достаточной силы, в союз не вступила и ожидала развития событий как сторонний наблюдатель. Речь Посполитая же, верная своим политическим принципам, не поддержала своего короля, не достигнув к тому же необходимого для войны внутреннего единства, нарушенного тяжелым «бескоролевьем».
Переговоры сторон велись, имея в виду дальнюю цель – раздел Шведской империи. Еще задолго до того, как был повергнут шведский лев, делилась его шкура. Инициатором таких проектов стал И. Р. фон Паткуль – влиятельный лифляндский дворянин, ярый противник шведского владычества в Восточной Прибалтике, грозившего дворянскому землевладению Лифляндии редукцией (конфискацией) земель, уже осуществленной в собственно Швеции. Позже приговоренный шведами к смертной казни Паткуль бежал и, став неофициальным советником Августа II, подал королю в конце 1698 года несколько проектов, учитывающих возможное развитие военных действий против Швеции и условия раздела ее владений. Нельзя не заметить в этих проектах столь характерного для расчетов Паткуля цинизма, интриганства и явного антирусского оттенка: «В переговорах с царем надобно постоянно твердить, что предначертанный союз есть следствие сделанного им самим предложения о войне с Швециею, что после свидания с ним его королевское величество, основательно обдумав дело, приготовил необходимые для успеха средства и теперь согласен содействовать справедливому требованию его от Швеции удовлетворения, с тем чтобы вести войну не иначе как при пособии с его стороны. Это послужит к тому, что в трактат внесено будет обязательство царя помогать его королевскому величеству деньгами и войском, в особенности пехотою, очень способною работать в траншеях и гибнуть под выстрелами неприятеля, чем сберегутся войска его королевского величества, которые можно будет употреблять только для прикрытия апрошей. Кроме того, трактатом необходимо в известных случаях крепко связать руки этому могущественному союзнику, чтобы он не съел пред нашими глазами обжаренного нами куска, то есть чтобы не овладел Лифляндиею. Надобно определить в трактате положительно, что должно ему принадлежать; для сего представить ему всю нелепость доводов, которыми предки его доказывали свое право на Лифляндию и объяснить историею и географиею, на какие земли могли они простирать справедливые притязания, то есть не далее Ингерманландии и Карелии. Посему в случае непреклонного намерения царя овладеть Нарвою, тот, кто назначен будет вести с ним переговоры, должен в трактат включить статью в таком смысле, чтобы впоследствии, когда возникнет спор, кому она должна принадлежать, Англия и Голландия для пользы торговли, Дания и Бранденбург также по уважительным причинам могли общим судом объявить ее принадлежностью Лифляндии. Если же царь удержит Нарву за собою и таким образом приобретет в Лифляндии крепкий пункт, то, переступив естественный рубеж, реку (Нарову. – Е. А.), соединяющую Пейпус (Чудское озеро. – Е. А.) с Балтийским морем, он легко овладеет Ревелем, потом всею Эстляндиею, наконец, со временем, и Лифляндиею».
Как видим, в будущей войне России Паткулем отводилась незавидная роль поставщика пушечного мяса, а Петру – своеобразного могучего медведя с железным кольцом в носу, пляшущего под дудку поводыря. Как потом показала жизнь, Паткуль и многие другие не очень четко представляли себе, с кем они имеют дело. Забегая вперед, отметим, что то, чего так боялся Паткуль, полностью осуществилось: Россия заняла и Эстляндию, и Лифляндию.
Договор России и Саксонии, подписанный в Преображенском 11 ноября 1699 года, был вторым соглашением, легшим в основу Северного союза; первым было Дрезденское соглашение Саксонии с Данией от 14 сентября того же года. Дорога к войне была открыта.
Символично, что много лет спустя, празднуя в Москве заключение Ништадтского мира 1721 года, Петр собственноручно поджег Преображенский дворец, в котором прошло его детство, но из которого в 1699 году вырвался невидимый огонь войны.
Договор предусматривал особо, что Россия вступит в войну сразу же по заключении мира с Османской империей, Петр не желал рисковать, ведя боевые действия на два фронта: «…обещаем мы, Великий государь, Наше царское величество, по своему высокому слову или обещанию, к своему посланному в Константинополь послу скорой указ послать, дабы коим образом то учинитися ни может, хотя б в тех местах Нашему царскому величеств, то и с убытком учинить было, о том трудитися, дабы Нашему царскому величеству с Портою Оттоманскою еще до окончания году, или по последней мере до будущего апреля месяца, либо постоянной мир или довольно продолженное перемирие получить возможно, в котором случае мы, Великий государь, наше царское величество, обнадеживаем к будущему воинскому походу с Шведом також мир разорвать и особливо свое действо воинское в провинциях Ижерской и Корельской всею силою весть так, чтоб всякая страна свое дело на своем месте справедливо чинила и никто из обоих нас прежде никаких мирных предложений слушать и принимать не хощет, разве что и другая страна на то позволит».
Со своей стороны Август обещал занять Лифляндию и Эстляндию исключительно как бы в помощь Петру: «А дабы особливо нашему царскому величеству от лифляндского и эстляндского свейскаго войска не быть обеспокоену, и того ради обещает Его королевское величество тамо такое сильное отвращение чинить, что наше царское величество с той страны не токмо едино безопасны будем, но и тако, что во время нужды его королевского величества с нашим царским величеством и соединится возможет».
На самом же деле Август вынашивал далеко идущие (и секретные от России) планы в отношении Лифляндии. Формально Лифляндия должна была отойти к Речи Посполитой на правах лена с сохранением своего внутреннего дворянского управления и с правом держать вооруженные силы. Соглашение между Августом и Паткулем – представителем немецкого лифляндского рыцарства, заключенное в августе 1699 года, было предъявлено кардиналу-примасу Речи Посполитой, с тем чтобы подвигнуть Речь Посполитую на выступление против шведов вместе с саксонцами – подданными своего короля. Однако священный глава Речи Посполитой не ведал о самом главном – секретные пункты договора 1699 года предусматривали, что лифляндцы признают над собой верховную власть Августа и его потомков независимо от того, будут они польскими королями или нет. Иначе говоря, Август получал Лифляндию в наследное владение, делавшее его независимым от Польши.
Следует отметить, что в описываемое время шведское правительство только что вступившего в 1697 году на престол 15-летнего Карла XII было обеспокоено слухами о сколачивании антишведской коалиции и стремилось всеми силами предотвратить войну с Россией. Вообще, в отношении России Швеция во второй половине XVII века вела политику, сочетавшую непреклонную жесткость в вопросе об изменении границ и необыкновенную мягкость и терпимость во всем остальном. Известно, что после Столбовского мира 1618 года не раз русская сторона поднимала вопрос об изменении границ, но каждый раз ответ шведов был отрицателен. Вот как, по описанию Н. Бантыша-Каменского, протекали переговоры на пограничной реке Меузе в 1676 году «…но за спорами ничего не решено. Тщетно российские дипломаты предлагали, дабы, во удовольствие за многочисленные от шведов нестерпимые досады и безчестья, и за умалением чести государевой в ошибках титулов его, возвращены были корельские и ижорские города, шведские послы решительно сказали, что ниже одной деревни не поступят, хотя бы и до войны дело дошло и в том-де воля Божия. Вскоре они потом тайно с съезду уехали…» На самом же деле шведы, имея многочисленные внешнеполитические проблемы в Германии и на датских границах, стремились по возможности не доводить конфликт с Россией до войны. Именно поэтому, когда в начале 1697 года русское правительство обратилось к шведам с просьбой продать для Азовского флота шестьсот орудий, шведский король, заботясь, чтобы конфликт России с Турцией не затухал как можно дольше, «по соседственной своей к России дружбе» просто подарил Петру триста железных орудий. Вступив на престол, Карл XII сразу же выслал посольство в Москву с обещанием «все договоры с Россиею свято хранить». Петр, со своей стороны, особенно после Равы-Русской, стремился также показать свое – в данном случае фальшивое – миролюбие. Петровские дипломаты, ведя переговоры со шведами, приложили максимум усилий, чтобы освободить своего государя от клятвы в верности прежним договорам со Швецией. Это делалось для того, чтобы с началом войны не было оснований обвинить Петра в клятвопреступлении. Это было тем более необходимо, что в момент русско-шведских переговоров Петр уже заключил в Преображенском с представителем Августа соглашение о войне против Швеции.
Но шведы все же были встревожены. Чтобы успокоить и отвлечь их, Петр направил в Стокгольм посольство князя Якова Хилкова, который был 19 августа 1700 года принят королем в лагере под Ландскроной. Посол вручил Карлу грамоту Петра с дежурными заверениями в дружбе. Судьбе было угодно, чтобы в тот же день – 19 августа – и, возможно, в тот же час в Москве было официально объявлено о разрыве со Швецией и начале войны. Собственно, война Северного союза со Швецией уже началась: 2 февраля 1700 года саксонские войска Августа II без объявления войны вторглись в Лифляндию и попытались сразу же (и неудачно) захватить Ригу. Через месяц датский король Фредерик IV вторгся в Голштейн-Готторпское герцогство, воспользовавшись тем, что шведы, вопреки прежним договорам, ввели туда свои войска. И в том и в другом случае военные действия союзников оказались неудачными. Август не сумел овладеть Ригой, и ему пришлось начать правильную осаду ее крепостных сооружений. Датчане также надолго засели под стенами голштинской крепости Ренебург. И вот тогда лев под тремя коронами будто проснулся: шведская эскадра летом 1700 года бомбардировала Копенгаген, а затем 14 июля король Карл высадился на датском берегу и окружил датскую столицу. Датчане запросили мира. Недалеко от Любека, в замке Травендаль, начались и быстро закончились мирные переговоры: Дания вышла из войны, отделавшись лишь легким испугом и даже не потеряв основы своего могущества – флота. Столь мягкими условиями мира с противником, ранее не знавшим к датчанам пощады, Фредерик был обязан морским державам, заинтересованным в мире на севере, – Англии и Голландии, которые вскоре наняли за 4 миллиона талеров 18-тысячную датскую армию, и она отправилась на поля сражений войны «за Испанское наследство». Впрочем, справедливости ради отметим, что в Европе было принято сдавать армии в аренду, и в 1702 году Петр в духе своего времени предлагал голландцам нанять контингент русских войск и 4 тысячи матросов для войны с Францией.
Выведя Данию из войны, Карл решил так же быстро расправиться и с другими участниками Северного союза. События поздней осени 1700 года разворачивались по тем временам стремительно. Август, узнав о Травендале, опасался, что шведский король двинется прямо в Дрезден, в столицу Саксонии, и поступит с ним гораздо хуже, чем с Фредериком. Поэтому накануне высадки шведов в Лифляндии саксонцы сняли осаду с Риги, которая до этого шла крайне неудачно, ибо захватить с ходу крепость не удалось, а к длительной осаде и штурмам армия Августа оказалась неподготовленной. В итоге при появлении шведов саксонцы отступили.
В ноябре Карл высадился в Перноу (Пярну) и форсированным маршем двинулся к Нарве, 18 ноября он был уже на подходе к осадному лагерю русских. 19 ноября, воспользовавшись пассивностью сидящих в палисаде русских войск и плохой погодой, он успешно атаковал вчетверо превосходящую армию противника. На следующий день русская армия капитулировала и, сложив знамена и оружие, отошла на правый берег Наровы. Врагу досталась вся артиллерия, были взяты в плен почти все русские генералы. В поражении, которое потерпели союзники, была известная закономерность. С самого начала они заняли пассивную, выжидательную позицию в развязанной ими войне, сидя под стенами осажденных ими крепостей. Инициатива оказалась в руках Карла XII, чьи военно-стратегические способности были явно недооценены его противниками. К тому же у союзников не было планов совместных действий на случай попыток шведов деблокировать осажденные крепости. Наконец, пассивность, столь несвойственная Петру, объяснялась той подчиненной ролью, которая была предназначена ему в союзе с Августом: в неудобное для себя время он отправился не в Ингрию, непосредственно примыкавшую к русским владениям, а к Нарве, чтобы выполнить второстепенную задачу по отвлечению шведских сил от Риги. Это не позволяло ему действовать самостоятельно и активно в собственных интересах. Впрочем, русская армия под Нарвой не была готова к тем действиям, которых от нее следовало ожидать. Это стало очевидно ночью 19 ноября 1700 года и было следствием не только ошибочной стратегии и тактики, но и пороков всей государственной системы, частью которой была армия.
«Искать неприятеля опровергнуть»
Чтобы понять это, нужно сделать небольшой экскурс в историю XVI—XVII веков. Неприятель, против которого вознамерились обнажить свои мечи Петр и Август, был в то время истинным властелином Севера. С середины XVI века почти целое столетие Швеция вела длительные войны со всеми соседями: Россией, Речью Посполитой, Данией и Бранденбургом (Пруссией). Эти войны заканчивались с почти неизменным успехом шведов и привели к постепенному распространению шведских владений вдоль берегов Балтийского моря, сделав его, в сущности, внутренним шведским морем. Позже под власть шведов попали и значительные пространства побережья Северного моря. Начало образования Шведской империи было положено во времена короля Эрика XIV, захватившего в 1561 году Ревель и Северную Эстонию. Тявзинский мирный договор с Россией 1595 года закрепил за шведами Ливонию и обеспечил беспрепятственную шведскую колонизацию Финляндии. Выгодно использовав затяжной русско-польский конфликт начала XVII века, Швеция, ведомая выдающимся королем-полководцем Густавом III Адольфом, сумела в 1610-1620-х годах отнять у России ее прибалтийские территории (Карельский уезд, Ингрию – ижорские и новгородские земли), а затем у Речи Посполитой – Ригу и Лифляндию, что было закреплено Столбовским миром 1617 года с Россией и Альтмаркским перемирием 1629 года с Речью Посполитой.
Вестфальский мир 1648 года – итог Тридцатилетней войны – был подлинным триумфом Швеции: к ней отошли северогерманские территории Западной и Восточной Померании. Последняя волна шведской экспансии в ходе войн с Данией (1640—1650 гг.) и в Северной войне с Польшей и Россией 1655—1660 годов принесла Стокгольму не менее богатую добычу юг Скандинавского полуострова (Сконе), Восточную Норвегию, а также общее упрочение шведского владычества на южном побережье Балтики. Целым рядом мирных договоров 1658—1661 годов было признано бесспорное первенство Швеции в Прибалтике и Северной Европе вообще. Во второй половине XVII века империя шведов оформилась окончательно, достигнув зенита своего могущества. Поэтому неудивительно, что накануне Северной войны 1700—1721 годов не было в Европе более миролюбивого государства, чем Швеция, постоянно ратовавшая за сохранение мира, который гарантировал ей неотторжимость владений, протянувшихся от Северного моря почти до Баренцева. Иного мнения были ее соседи. Дания, одна из недружественных соседок шведов, охотно пошла с весны 1697 года на сближение с Россией, ибо имела серьезные претензии к Швеции, соперничество с которой не затихало полтора столетия. Особенно отчетливо противоречия сторон проявились в голштинском вопросе. Пограничное с Данией северогерманское герцогство Голштейн-Готторп (Голштиния) к концу XVII века полностью подпало под власть шведов, чувствовавших себя на его территории как у себя дома и тем самым угрожавших южным границам Дании. Угроза эта усилилась в конце 1690-х годов, когда Швеция ввела в герцогство войска.
Цели России в начавшихся переговорах с Саксонией и Данией были сформулированы вполне определенно: вернуть отнятые шведами, согласно Столбовскому миру 1617 года, ижорские и карельские земли и получить, как писалось тогда, «твердое основание на Балтийском море». Черновики проектов союзных соглашений, как правило, более откровенны, чем подписанные чистовики, становившиеся государственными актами вечного хранения. Вот как выглядит преамбула союзного русско-саксонского договора, подписанного 11 ноября 1699 года: «Понеже мы при самом персональном разговоре с наяснейшим и великоможнейшим Августом Вторым, божиею милостию королем Польским, намеряли иметь войну обще против короны Свейской замногия их неправды, обеим государствам нашим учиненныя, и, того ради, постановя и договоря от общаго совету, той назначенной войне силою и действом сих последующих статей при помощи Божией быти соизволяем». А вот черновик этой преамбулы: «Понеже Его царское величество при персональном разговоре с его королевским величеством Полским, объявил коим образом он желает те земли паки возвратить, которые корона свейская при начале сего столетняго времени (XVII века. – Е. А.) при случае тогда на Москве учинившегося внутреннего несогласия, из-под царской области и повелительства отвлекла, и после того времени чрез вредительные договоры за собою содержати трудилась, и к тому намерению Е. ц. в. Королевского величества Полского союзу и вспоможения желал». Как мы видим из сопоставления документов, окончательный текст договора словами «многия их неправды» затушевывает данную в черновике оценку всех русско-шведских соглашений XVII века как несправедливых и вынужденных, «вредительных» для России, ибо такое откровенное признание могло дезавуировать и другие действовавшие в это время международные соглашения России с иными странами.
В ходе переговоров 1698—1700 годов все же не удалось создать сплошной фронт противников Швеции. Пруссия, зависимая от общеевропейской ситуации, не чувствуя за собой достаточной силы, в союз не вступила и ожидала развития событий как сторонний наблюдатель. Речь Посполитая же, верная своим политическим принципам, не поддержала своего короля, не достигнув к тому же необходимого для войны внутреннего единства, нарушенного тяжелым «бескоролевьем».
Переговоры сторон велись, имея в виду дальнюю цель – раздел Шведской империи. Еще задолго до того, как был повергнут шведский лев, делилась его шкура. Инициатором таких проектов стал И. Р. фон Паткуль – влиятельный лифляндский дворянин, ярый противник шведского владычества в Восточной Прибалтике, грозившего дворянскому землевладению Лифляндии редукцией (конфискацией) земель, уже осуществленной в собственно Швеции. Позже приговоренный шведами к смертной казни Паткуль бежал и, став неофициальным советником Августа II, подал королю в конце 1698 года несколько проектов, учитывающих возможное развитие военных действий против Швеции и условия раздела ее владений. Нельзя не заметить в этих проектах столь характерного для расчетов Паткуля цинизма, интриганства и явного антирусского оттенка: «В переговорах с царем надобно постоянно твердить, что предначертанный союз есть следствие сделанного им самим предложения о войне с Швециею, что после свидания с ним его королевское величество, основательно обдумав дело, приготовил необходимые для успеха средства и теперь согласен содействовать справедливому требованию его от Швеции удовлетворения, с тем чтобы вести войну не иначе как при пособии с его стороны. Это послужит к тому, что в трактат внесено будет обязательство царя помогать его королевскому величеству деньгами и войском, в особенности пехотою, очень способною работать в траншеях и гибнуть под выстрелами неприятеля, чем сберегутся войска его королевского величества, которые можно будет употреблять только для прикрытия апрошей. Кроме того, трактатом необходимо в известных случаях крепко связать руки этому могущественному союзнику, чтобы он не съел пред нашими глазами обжаренного нами куска, то есть чтобы не овладел Лифляндиею. Надобно определить в трактате положительно, что должно ему принадлежать; для сего представить ему всю нелепость доводов, которыми предки его доказывали свое право на Лифляндию и объяснить историею и географиею, на какие земли могли они простирать справедливые притязания, то есть не далее Ингерманландии и Карелии. Посему в случае непреклонного намерения царя овладеть Нарвою, тот, кто назначен будет вести с ним переговоры, должен в трактат включить статью в таком смысле, чтобы впоследствии, когда возникнет спор, кому она должна принадлежать, Англия и Голландия для пользы торговли, Дания и Бранденбург также по уважительным причинам могли общим судом объявить ее принадлежностью Лифляндии. Если же царь удержит Нарву за собою и таким образом приобретет в Лифляндии крепкий пункт, то, переступив естественный рубеж, реку (Нарову. – Е. А.), соединяющую Пейпус (Чудское озеро. – Е. А.) с Балтийским морем, он легко овладеет Ревелем, потом всею Эстляндиею, наконец, со временем, и Лифляндиею».
Как видим, в будущей войне России Паткулем отводилась незавидная роль поставщика пушечного мяса, а Петру – своеобразного могучего медведя с железным кольцом в носу, пляшущего под дудку поводыря. Как потом показала жизнь, Паткуль и многие другие не очень четко представляли себе, с кем они имеют дело. Забегая вперед, отметим, что то, чего так боялся Паткуль, полностью осуществилось: Россия заняла и Эстляндию, и Лифляндию.
Договор России и Саксонии, подписанный в Преображенском 11 ноября 1699 года, был вторым соглашением, легшим в основу Северного союза; первым было Дрезденское соглашение Саксонии с Данией от 14 сентября того же года. Дорога к войне была открыта.
Символично, что много лет спустя, празднуя в Москве заключение Ништадтского мира 1721 года, Петр собственноручно поджег Преображенский дворец, в котором прошло его детство, но из которого в 1699 году вырвался невидимый огонь войны.
Договор предусматривал особо, что Россия вступит в войну сразу же по заключении мира с Османской империей, Петр не желал рисковать, ведя боевые действия на два фронта: «…обещаем мы, Великий государь, Наше царское величество, по своему высокому слову или обещанию, к своему посланному в Константинополь послу скорой указ послать, дабы коим образом то учинитися ни может, хотя б в тех местах Нашему царскому величеств, то и с убытком учинить было, о том трудитися, дабы Нашему царскому величеству с Портою Оттоманскою еще до окончания году, или по последней мере до будущего апреля месяца, либо постоянной мир или довольно продолженное перемирие получить возможно, в котором случае мы, Великий государь, наше царское величество, обнадеживаем к будущему воинскому походу с Шведом також мир разорвать и особливо свое действо воинское в провинциях Ижерской и Корельской всею силою весть так, чтоб всякая страна свое дело на своем месте справедливо чинила и никто из обоих нас прежде никаких мирных предложений слушать и принимать не хощет, разве что и другая страна на то позволит».
Со своей стороны Август обещал занять Лифляндию и Эстляндию исключительно как бы в помощь Петру: «А дабы особливо нашему царскому величеству от лифляндского и эстляндского свейскаго войска не быть обеспокоену, и того ради обещает Его королевское величество тамо такое сильное отвращение чинить, что наше царское величество с той страны не токмо едино безопасны будем, но и тако, что во время нужды его королевского величества с нашим царским величеством и соединится возможет».
На самом же деле Август вынашивал далеко идущие (и секретные от России) планы в отношении Лифляндии. Формально Лифляндия должна была отойти к Речи Посполитой на правах лена с сохранением своего внутреннего дворянского управления и с правом держать вооруженные силы. Соглашение между Августом и Паткулем – представителем немецкого лифляндского рыцарства, заключенное в августе 1699 года, было предъявлено кардиналу-примасу Речи Посполитой, с тем чтобы подвигнуть Речь Посполитую на выступление против шведов вместе с саксонцами – подданными своего короля. Однако священный глава Речи Посполитой не ведал о самом главном – секретные пункты договора 1699 года предусматривали, что лифляндцы признают над собой верховную власть Августа и его потомков независимо от того, будут они польскими королями или нет. Иначе говоря, Август получал Лифляндию в наследное владение, делавшее его независимым от Польши.
Следует отметить, что в описываемое время шведское правительство только что вступившего в 1697 году на престол 15-летнего Карла XII было обеспокоено слухами о сколачивании антишведской коалиции и стремилось всеми силами предотвратить войну с Россией. Вообще, в отношении России Швеция во второй половине XVII века вела политику, сочетавшую непреклонную жесткость в вопросе об изменении границ и необыкновенную мягкость и терпимость во всем остальном. Известно, что после Столбовского мира 1618 года не раз русская сторона поднимала вопрос об изменении границ, но каждый раз ответ шведов был отрицателен. Вот как, по описанию Н. Бантыша-Каменского, протекали переговоры на пограничной реке Меузе в 1676 году «…но за спорами ничего не решено. Тщетно российские дипломаты предлагали, дабы, во удовольствие за многочисленные от шведов нестерпимые досады и безчестья, и за умалением чести государевой в ошибках титулов его, возвращены были корельские и ижорские города, шведские послы решительно сказали, что ниже одной деревни не поступят, хотя бы и до войны дело дошло и в том-де воля Божия. Вскоре они потом тайно с съезду уехали…» На самом же деле шведы, имея многочисленные внешнеполитические проблемы в Германии и на датских границах, стремились по возможности не доводить конфликт с Россией до войны. Именно поэтому, когда в начале 1697 года русское правительство обратилось к шведам с просьбой продать для Азовского флота шестьсот орудий, шведский король, заботясь, чтобы конфликт России с Турцией не затухал как можно дольше, «по соседственной своей к России дружбе» просто подарил Петру триста железных орудий. Вступив на престол, Карл XII сразу же выслал посольство в Москву с обещанием «все договоры с Россиею свято хранить». Петр, со своей стороны, особенно после Равы-Русской, стремился также показать свое – в данном случае фальшивое – миролюбие. Петровские дипломаты, ведя переговоры со шведами, приложили максимум усилий, чтобы освободить своего государя от клятвы в верности прежним договорам со Швецией. Это делалось для того, чтобы с началом войны не было оснований обвинить Петра в клятвопреступлении. Это было тем более необходимо, что в момент русско-шведских переговоров Петр уже заключил в Преображенском с представителем Августа соглашение о войне против Швеции.
Но шведы все же были встревожены. Чтобы успокоить и отвлечь их, Петр направил в Стокгольм посольство князя Якова Хилкова, который был 19 августа 1700 года принят королем в лагере под Ландскроной. Посол вручил Карлу грамоту Петра с дежурными заверениями в дружбе. Судьбе было угодно, чтобы в тот же день – 19 августа – и, возможно, в тот же час в Москве было официально объявлено о разрыве со Швецией и начале войны. Собственно, война Северного союза со Швецией уже началась: 2 февраля 1700 года саксонские войска Августа II без объявления войны вторглись в Лифляндию и попытались сразу же (и неудачно) захватить Ригу. Через месяц датский король Фредерик IV вторгся в Голштейн-Готторпское герцогство, воспользовавшись тем, что шведы, вопреки прежним договорам, ввели туда свои войска. И в том и в другом случае военные действия союзников оказались неудачными. Август не сумел овладеть Ригой, и ему пришлось начать правильную осаду ее крепостных сооружений. Датчане также надолго засели под стенами голштинской крепости Ренебург. И вот тогда лев под тремя коронами будто проснулся: шведская эскадра летом 1700 года бомбардировала Копенгаген, а затем 14 июля король Карл высадился на датском берегу и окружил датскую столицу. Датчане запросили мира. Недалеко от Любека, в замке Травендаль, начались и быстро закончились мирные переговоры: Дания вышла из войны, отделавшись лишь легким испугом и даже не потеряв основы своего могущества – флота. Столь мягкими условиями мира с противником, ранее не знавшим к датчанам пощады, Фредерик был обязан морским державам, заинтересованным в мире на севере, – Англии и Голландии, которые вскоре наняли за 4 миллиона талеров 18-тысячную датскую армию, и она отправилась на поля сражений войны «за Испанское наследство». Впрочем, справедливости ради отметим, что в Европе было принято сдавать армии в аренду, и в 1702 году Петр в духе своего времени предлагал голландцам нанять контингент русских войск и 4 тысячи матросов для войны с Францией.
Выведя Данию из войны, Карл решил так же быстро расправиться и с другими участниками Северного союза. События поздней осени 1700 года разворачивались по тем временам стремительно. Август, узнав о Травендале, опасался, что шведский король двинется прямо в Дрезден, в столицу Саксонии, и поступит с ним гораздо хуже, чем с Фредериком. Поэтому накануне высадки шведов в Лифляндии саксонцы сняли осаду с Риги, которая до этого шла крайне неудачно, ибо захватить с ходу крепость не удалось, а к длительной осаде и штурмам армия Августа оказалась неподготовленной. В итоге при появлении шведов саксонцы отступили.
В ноябре Карл высадился в Перноу (Пярну) и форсированным маршем двинулся к Нарве, 18 ноября он был уже на подходе к осадному лагерю русских. 19 ноября, воспользовавшись пассивностью сидящих в палисаде русских войск и плохой погодой, он успешно атаковал вчетверо превосходящую армию противника. На следующий день русская армия капитулировала и, сложив знамена и оружие, отошла на правый берег Наровы. Врагу досталась вся артиллерия, были взяты в плен почти все русские генералы. В поражении, которое потерпели союзники, была известная закономерность. С самого начала они заняли пассивную, выжидательную позицию в развязанной ими войне, сидя под стенами осажденных ими крепостей. Инициатива оказалась в руках Карла XII, чьи военно-стратегические способности были явно недооценены его противниками. К тому же у союзников не было планов совместных действий на случай попыток шведов деблокировать осажденные крепости. Наконец, пассивность, столь несвойственная Петру, объяснялась той подчиненной ролью, которая была предназначена ему в союзе с Августом: в неудобное для себя время он отправился не в Ингрию, непосредственно примыкавшую к русским владениям, а к Нарве, чтобы выполнить второстепенную задачу по отвлечению шведских сил от Риги. Это не позволяло ему действовать самостоятельно и активно в собственных интересах. Впрочем, русская армия под Нарвой не была готова к тем действиям, которых от нее следовало ожидать. Это стало очевидно ночью 19 ноября 1700 года и было следствием не только ошибочной стратегии и тактики, но и пороков всей государственной системы, частью которой была армия.
«Искать неприятеля опровергнуть»
Петр не увидел поражения своей армии – его уже не было в лагере под стенами Нарвы: буквально накануне сражения он уехал в Новгород, захватив с собой своего фаворита Алексашку Меншикова и главнокомандующего армией Ф. А. Головина. Конечно, то обстоятельство, что царь бросил армию накануне решающего сражения, не украшает великого полководца. Но этот поступок не был свидетельством трусости или слабодушия. В нем проявился присущий Петру жесткий рационализм, трезвое признание надвигающегося неминуемого поражения, желание выжить, чтобы с удвоенной энергией продолжить борьбу. Впоследствии, много лет спустя после Нарвского сражения, Петр, заполняя свой знаменитый «Журнал, или Поденную записку», пришел к мысли не только о неизбежности тогда, в 1700 году, поражения, закономерности этого позора, но и даже о той несомненной пользе, которую принесла злосчастная Нарва всему начатому делу: «И тако шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно; но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили? Ибо только один старый полк Лефортовский был (который перед тем называли Шепелева); два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, а полевых боев, а наипаче с регулярными войсками, никогда не видали. Прочие ж полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые самым были рекруты, как выше помянуто, к тому ж за поздним временем великой голод был, понеже за великими грязьми провианта привозить было невозможно, и единым словом сказать все то дело, яко младенческое играние было, а искусство ниже вида; то какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию? Правда, сия победа в то время зело была печально чувственная и яко отчаянная всякие впредь надежды и за великий гнев божий почитаемая. Но ныне, когда о том подумать, воистину не гнев, но милость Божию исповедати долженствуем, ибо ежели бы нам тогда над шведами виктория досталась, будучи в таком неискусстве во всех делах, как воинских, так и политических, то в какую бы беду после нас оное щастие вринуть могло, которое оных же шведов, уже давно во всем обученных и славных в Европе (которых называли французы бичами немецкими) под Полтавою так жестоко низринул, что всю их максиму низ к верху обратило, но когда сие нещастие (или лучше сказать – великое щастие) получили, тогда неволя леность отогнала, и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила с которым опасением искусством как час от часа сия война ведена, то явно будет из следующей при сем истории». Конечно, мысль о пользе поражения на начальном этапе войны, вдали от жизненно важных центров страны пришла потом, а в первые дни после «нарвской конфузии» он думал о другом: как бы сохранить то, что осталось, и не поддаться панике и отчаянию, ибо действительно победа шведов была тогда «печально чувственной» для Петра. В письме в Псков командующему кавалерией Б. П. Шереметеву 5 декабря 1700 года он со скрытой угрозой писал: «Неr! Понеже не (с)лет (не следует. – Е. А.) есть при несчастии всего лишатися, того ради вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, то есть над конницею Новгородскою и Черкаскою (запорожцы. – Е.А.), с которыми, как мы и прежде наказывали (но в ту пору мало было людей), ближних мест беречь (для последующего времени) и итить в даль, для лутчаго вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем, понеже людей довольно, также реки и болота замерзли, неприятелю невозможно захватить. О чем паки пишу не чини отговорки ничем, а буде болезнию, и та получена меж беглецами, которых товарищ, майор Л., на смерть осужден. Протчее же в волю всемогущему предаю. Рiter. Из Новгорода, декабря в 5 день 1700».
Использование сохранившейся части дворянской конницы, которой командовал Шереметев, для набегов на шведские владения в Прибалтике – это была лишь часть планов Петра, которая касалась непосредственно военных действий. Серьезнее были внутренние дела: после Нарвы Петр отчетливо осознал, что русская армия оказалась не готова к борьбе со своим противником – шведской армией Карла XII. Для многих читателей допетровская армия ассоциируется прежде всего с необученной массой дворянской конницы и полками строптивых стрельцов. Такое представление ошибочно. Данные Разрядного приказа, ведавшего в XVII веке большей частью вооруженных сил, свидетельствуют, что стрельцов в середине XVII века было 16 полков (16 900 человек), а дворянская конница составляла 9700 человек. В то же время существовало 38 солдатских полков (59 200 человек) и 25 рейтарских полков (29 800). Иначе говоря, в середине XVII века из 115 тысяч человек (не считая иррегулярных частей казаков, татар, калмыков и т. д.) более трех четвертей, 76%, составляли полки пехоты и конницы «нового строя».
В 1680 году соотношение «новоманирных» полков с дворянской конницей и стрельцами было следующее: солдат – 61 300, рейтаров – 30 500, всего – 91 800; дворянской конницы – 15 800, стрельцов – 20 000, всего – 35 800, то есть соотношение сохранилось. Начало образования полков «нового строя» относится к 1630 году, когда анализ предшествующего опыта показал необходимость формирования войсковых соединений, обученных европейским способам ведения войны. Первыми полками «новоманирного строя» (то есть обученными новым образцам, новому манеру) стали полки Александра Лесли и других командиров-иностранцев. Вскоре были образованы и обучены с помощью приглашенных из-за границы инструкторов еще три полка. Они сразу же получили боевое крещение в так называемой Смоленской войне с Польшей (1632—1634 гг.). Играли большую роль «новоманирные» полки и позже. Естественно, возникает вопрос: зачем же оказалась необходима после Нарвы реформа армии? Дело в том, что поражение под Нарвой стояло в одном ряду с поражениями, которые преследовали русскую армию во второй половине XVII века, и Петр отчетливо это понял. Впоследствии в предисловии к «Уставу воинскому» 1716 года, обозревая военную историю с начала образования «новоанирных» полков и создания «Учения и хитрости ратного строю» – первого воинского устава времен Алексея Михайловича, – он отмечал, что на смену успехам в войнах первой половины XVII века с Польшей и Швецией пришли неудачи в Русско-турецкой войне (так называемые Чигиринские походы 1677 года), в Крымских походах 1687 и 1689 годов, неудачей закончился первый Азовский поход против турецкой крепости Азов в 1695 году: «Понеже всем есть известно, коим образом отец наш, блаженныя и вечнодостойныя памяти, в 1647 году (ошибка Петра, правильно: в 1633—1634 годах, то есть во времена царствования его деда, Михаила Федоровича. – Е. А.) начал регулярное войско употреблять и Устав воинский издан был. Итако, войско в таком добром порядке учреждено было, что славные дела в Польше показаны, и едва не все Польское королевство завоевано было. Так крупно и с шведами война ведена была. Но потом оное не токмо умножено при растущем в науке свете, но едва и не весьма оставлено, и тако что последовало потом? не точию с регулярными народы, но и с варвары, что ни против кого стоять могли, яко о том свежая память есть (что чинилось при Чигирине и Крымских походах, умалчивая старее) и не только тогда, но и гораздо недавно, как с турками при Азове, так и с начала сея войны при Нарве». Петр понял причину хронических поражений армии, увидел, что необходимо изменить саму основу, на которой зиждилась военная организация. В своей основе полки «новоманирного строя» являлись разновидностью поместного войска, новым побегом на старом дереве. Как известно, поместное войско, получившее особое развитие с XVI века, служило, как тогда говорили, «с земли», то есть с тех земельных владений (поместий), которые представлялись служилому человеку во временное (на срок службы) держание. По первому призыву государя служилый человек, помещик, был обязан – под страхом конфискации поместья – явиться на смотр или войну полностью вооруженным и экипированным. Помещики, владевшие населенными имениями, должны были привести с собой отряд вспомогательных сил из холопов, то есть явиться, как писали тогда, «конно, людно и оружно». Так вот, поместная система содержания воинского контингента полностью распространялась и на солдат «новоманирных» полков, которые набирались из служилых людей разных категорий, в том числе из дворян. Офицеры и солдаты «новоманирных» полков служили «с земли», пользовались поместными правами, то есть были помещиками. Во второй половине XVII века поместная форма землевладения под воздействием многих факторов, и прежде всего развития крепостного права, эволюционировала в сторону сближения поместья – временного держания – с вотчиной – родовой, наследственной собственностью. Развитие этой тенденции завершилось экономическим и законодательным слиянием вотчины и поместья в неотчуждаемую помещичью собственность – основу помещичьего землевладения. В военном смысле эта эволюция означала утрату поместной системой, как основным видом обеспечения воинского труда, своей гибкости, эффективности. Служение «с земли», ввиду закрепления поместий за владельцем, превратилось в фикцию. Все это вело к соответствующему упадку вооруженных сил, который становился очевидным многим.
Использование сохранившейся части дворянской конницы, которой командовал Шереметев, для набегов на шведские владения в Прибалтике – это была лишь часть планов Петра, которая касалась непосредственно военных действий. Серьезнее были внутренние дела: после Нарвы Петр отчетливо осознал, что русская армия оказалась не готова к борьбе со своим противником – шведской армией Карла XII. Для многих читателей допетровская армия ассоциируется прежде всего с необученной массой дворянской конницы и полками строптивых стрельцов. Такое представление ошибочно. Данные Разрядного приказа, ведавшего в XVII веке большей частью вооруженных сил, свидетельствуют, что стрельцов в середине XVII века было 16 полков (16 900 человек), а дворянская конница составляла 9700 человек. В то же время существовало 38 солдатских полков (59 200 человек) и 25 рейтарских полков (29 800). Иначе говоря, в середине XVII века из 115 тысяч человек (не считая иррегулярных частей казаков, татар, калмыков и т. д.) более трех четвертей, 76%, составляли полки пехоты и конницы «нового строя».
В 1680 году соотношение «новоманирных» полков с дворянской конницей и стрельцами было следующее: солдат – 61 300, рейтаров – 30 500, всего – 91 800; дворянской конницы – 15 800, стрельцов – 20 000, всего – 35 800, то есть соотношение сохранилось. Начало образования полков «нового строя» относится к 1630 году, когда анализ предшествующего опыта показал необходимость формирования войсковых соединений, обученных европейским способам ведения войны. Первыми полками «новоманирного строя» (то есть обученными новым образцам, новому манеру) стали полки Александра Лесли и других командиров-иностранцев. Вскоре были образованы и обучены с помощью приглашенных из-за границы инструкторов еще три полка. Они сразу же получили боевое крещение в так называемой Смоленской войне с Польшей (1632—1634 гг.). Играли большую роль «новоманирные» полки и позже. Естественно, возникает вопрос: зачем же оказалась необходима после Нарвы реформа армии? Дело в том, что поражение под Нарвой стояло в одном ряду с поражениями, которые преследовали русскую армию во второй половине XVII века, и Петр отчетливо это понял. Впоследствии в предисловии к «Уставу воинскому» 1716 года, обозревая военную историю с начала образования «новоанирных» полков и создания «Учения и хитрости ратного строю» – первого воинского устава времен Алексея Михайловича, – он отмечал, что на смену успехам в войнах первой половины XVII века с Польшей и Швецией пришли неудачи в Русско-турецкой войне (так называемые Чигиринские походы 1677 года), в Крымских походах 1687 и 1689 годов, неудачей закончился первый Азовский поход против турецкой крепости Азов в 1695 году: «Понеже всем есть известно, коим образом отец наш, блаженныя и вечнодостойныя памяти, в 1647 году (ошибка Петра, правильно: в 1633—1634 годах, то есть во времена царствования его деда, Михаила Федоровича. – Е. А.) начал регулярное войско употреблять и Устав воинский издан был. Итако, войско в таком добром порядке учреждено было, что славные дела в Польше показаны, и едва не все Польское королевство завоевано было. Так крупно и с шведами война ведена была. Но потом оное не токмо умножено при растущем в науке свете, но едва и не весьма оставлено, и тако что последовало потом? не точию с регулярными народы, но и с варвары, что ни против кого стоять могли, яко о том свежая память есть (что чинилось при Чигирине и Крымских походах, умалчивая старее) и не только тогда, но и гораздо недавно, как с турками при Азове, так и с начала сея войны при Нарве». Петр понял причину хронических поражений армии, увидел, что необходимо изменить саму основу, на которой зиждилась военная организация. В своей основе полки «новоманирного строя» являлись разновидностью поместного войска, новым побегом на старом дереве. Как известно, поместное войско, получившее особое развитие с XVI века, служило, как тогда говорили, «с земли», то есть с тех земельных владений (поместий), которые представлялись служилому человеку во временное (на срок службы) держание. По первому призыву государя служилый человек, помещик, был обязан – под страхом конфискации поместья – явиться на смотр или войну полностью вооруженным и экипированным. Помещики, владевшие населенными имениями, должны были привести с собой отряд вспомогательных сил из холопов, то есть явиться, как писали тогда, «конно, людно и оружно». Так вот, поместная система содержания воинского контингента полностью распространялась и на солдат «новоманирных» полков, которые набирались из служилых людей разных категорий, в том числе из дворян. Офицеры и солдаты «новоманирных» полков служили «с земли», пользовались поместными правами, то есть были помещиками. Во второй половине XVII века поместная форма землевладения под воздействием многих факторов, и прежде всего развития крепостного права, эволюционировала в сторону сближения поместья – временного держания – с вотчиной – родовой, наследственной собственностью. Развитие этой тенденции завершилось экономическим и законодательным слиянием вотчины и поместья в неотчуждаемую помещичью собственность – основу помещичьего землевладения. В военном смысле эта эволюция означала утрату поместной системой, как основным видом обеспечения воинского труда, своей гибкости, эффективности. Служение «с земли», ввиду закрепления поместий за владельцем, превратилось в фикцию. Все это вело к соответствующему упадку вооруженных сил, который становился очевидным многим.