Евгения Мелемина. Осколки под стеклом

   Крис остановился перед куклой. Повеяло древним, незабываемым, языческим… Знакомым.
   А потом отвел рукой шторки, ведущие в спальню, и остановился в дверном проеме.
   Татьяна проснулась – под бок толкнуло теплое, родное. Сердце зашлось радостью – Настя забирается погреться. Каждую зимнюю ночь она подбирала длинную ночную рубашонку, просовывала полы между ножек, и таким щеночком, с куцым рубашечным хвостиком, забиралась под руку.
   – Настя, – позвала Татьяна, приподнимаясь. Да вот же она! Стоит в дверях. Только не в ночной рубашке, а в белом отглаженном платьице, перехваченном шелковыми зелеными лентами. Стоит и молчит.
   Татьяна подняла руку – перекреститься, но вдруг все поняла и уронила руку обратно на ватное одеяло. Настя улыбнулась и исчезла в темноте коридора. Только мелькнуло белое праздничное платье.
   Когда Татьяна выбралась на кухню, когда отсыпала себе решительно и щедро горсти таблеток – матери-сердечницы, отца-диабетика, снотворное от Ольги Докторши… Когда лила в ковшик водку мужа-Валерки и глотала все это горстями, Криса в доме уже не было.
   Он подошел к машине, обернулся и посмотрел на зеленый домик.
   Девушка-водитель выкинула на снег дотлевший окурок и процедила:
   – Я б ей, суке, устроила свадебные гулянки…
   – Не судите… – сказал Крис, забрался в машину и сонно запрокинул голову.
 
   А потом случилось странное. Телефон зазвонил днем. Крис от неожиданности уронил на пол любимую кружку, желтую, с китайскими нежными цветами. Кружка разбилась вдребезги, на полу образовалось чайное озерцо, в котором плавали узорные ветви.
   Из коридора выглянул негритенок и застыл в нерешительности, сжимая в черной ручонке незажженную свечу.
   – Не надо, – сказал Крис. – Или… подожди.
   Телефон звонил все настойчивее. Трубка трещала и подпрыгивала.
   – Подожди, – повторил Крис, примериваясь к этой непонятной ему дневной трубке. – Может, и понадобятся…
   Негритенок его уже не слушал. Он гонял по полу разлитый чай.
   – Алло, – осторожно сказал Крис трубке.
   Сквозь трамвайный гул прорезался нетерпеливый голос.
   – Послушай меня! Это очень важно! Я должен сказать…
   – Ты ошибся… – сказал Крис, но трубка уже молчала, и далекий трамвайный грохот утих, а в комнате вдруг стало холодно. Так холодно, что зеркало покрылось морозным узором, а негритенок посерел и обмяк.
   Крис поднял его жесткое тельце и отнес на кровать. Укутал в шерстяной плед, не обращая внимания на облачка пара, в которые превращалось дыхание. И на свои разом посиневшие пальцы внимания тоже не обратил – думал.
   Обдумывал то, что случилось. Мертвые не звонили днем – это было правило, которое Крис сам же и установил, когда ушел из родного города и создавал свою службу доверия.
   На подоконнике задвигалась маленькая фигурка. Солдатик с сожалением бродил между аккуратными грядками.
   – Померзнет к черту капуста… – сказал он и сплюнул, махнув рукой. – Эх… Ты чего сидишь, немчура? Испугался?
   – Нет, – ответил Крис. – Но я не думаю, что стоит вмешиваться. Если это и ошибка, то… – Крис умолк. В голове все-таки не очень укладывалось.
   – А капуста моя? – сурово спросил солдатик. – Нехай помирает?
   Крис посмотрел на подоконник.
   – Через час все закончится. Правила есть правила. Человек, соприкоснувшийся с Запредельем при жизни, уничтожается констрикторами. Они работают быстро.
   Солдатик молча смотрел на кочаны.
   Тогда Крис решился. Протер зеркало рукавом, поставил над владениями солдатика оранжевый абажур с золотыми кистями, надел куртку и вышел.
 
   Транспорта на этот раз не было. Крису пришлось самому выбирать маршрут и платить за проезд, используя смешные смятые бумажки, которых в шкафу у него давно набрался целый чемодан. Чемодан был старым, оклеенным изнутри обоями, потертым и рыжим. О нем Крис вспоминал с удовольствием – хорошая полезная вещь.
   По улицам гулял северный ветер. Резкий, пронизывающий, он забирался даже в подземные переходы и пасовал только перед душным и людным метро.
   В метро Крис внимательно изучил карту, установил маршрут и даже успел посчитать время. Карта Крису понравилась – разноцветная, с блестящей поверхностью. Может, в награду за какое-нибудь задание ему и достанется такая же, но пока ничего похожего не попадалось.
   Он с интересом рассматривал людей – их было очень много и все разные, с разными глазами, разного цвета волосами и в разной одежде. Присматривался, неосознанно копируя что-то, что-то перенимая, и из метро вышел уже не самим собой, а подростком в яркой оранжевой куртке, толстом длинном шарфе, трижды обмотанном вокруг шеи, яркой шапочке и непромокаемых зимних кроссовках. Стало теплее и веселее. Северный ветер не пугал и не мешал Крису – он указывал ему дорогу, и Крис шел, поглядывая на свое отражение в витринах многочисленных магазинов.
   Довольно скоро он заметил и констриктора. Тот шел по другой стороне улицы, засунув руки глубоко в карманы. У него были костистые плечи, черная взъерошенная голова сидела в глубоком капюшоне. Шел он медленно, нога за ногу – видимо, тоже хорошо просчитал время и не нашел причин торопиться. Он не замечал Криса, или просто не обращал на него внимания – в конце концов, кто мог вмешаться в его планы?
   Крис поглядывал на него и думал о том, что, может, нужно вернуться домой и точка. Какое ему дело до паренька, который фатально ошибся номером? В том, что это была именно ошибка, Крис сомневаться не хотел.
   Выбрал же – не влезать, не судить. Никогда больше не судить и не заниматься человеческими делами вплотную – плавали, знаем. Людей лучше пускать на самотек – они сами решают, что им нужно, а что нет, сами возьмут в руки оружие, и сами же падут на колени в молитве тогда, когда оружие потеряет силу.
   Сами закроют глаза, когда не захотят видеть, как кто-то умирает, и сами кинутся на помощь, когда поймут, что равнодушие их не спасет.
   А если они не смогут что-то сделать сами, то и помогать им бессмысленно, в этом Крис тоже давно убедился. Убедился и первым ушел из умирающего города, горящего на солнце красной и золотой черепицей. В городе тогда еще звенела музыка и шумели прохладные фонтаны, но уже скопилась паутина по углам праздничных зал, а на пирах подавали вино, пахнущее уксусом. Многие делали вид, будто ничего не случилось, и продолжали делить между собой золотые яблоки, а Крис ушел. Ушел, впервые закрыв глаза на перекрестке, где стоял камень, на котором каждый мог увидеть дату своей смерти.
   С ветвей великолепного и полного жизни древа начали опадать листья. У его подножия сушилась волчья шкура, растянутая на деревянных колышках. Возле шкуры отдыхал, закинув ногу на ногу, давний друг и приятель. Не убирая широкополую шляпу со лба, он спросил:
    – Уходишь?
   – Да, – сказал Крис и протянул руку, ловя на ладонь подсыхающий, но еще яркий лист.
   – Рано, – сказал приятель. – Никто тебя не винит.
   Крис покачал головой:
   – А при чем тут вина. Все, что можно считать виной, я оставил здесь, вам.
   – Ну, – приятель наконец сдвинул свою шляпу и показал удивленные, с лисьим прищуром глаза. – А можно воспользоваться?
   Крис улыбнулся через плечо:
   – Да пожалуйста. Вы знаете, к кому за ней обращаться. Наслаждайтесь.
 
   Никто так и не воспользовался. А город, прекрасный город, до сих пор приходил к Крису во снах – обветшалый, с зияющими провалами в стенах и битым разноцветным стеклом на улицах. Яблони-уродцы, лишенные плодов, догорали в солнечных лучах.
 
   На узкой дороге стоял серый потрепанный грузовичок. Из-за него и вынырнул парень, в котором Крис угадал своего абонента. Парень нерешительно потоптался на обочине и шагнул вперед. Крис заметил – капюшон остановился и сделал характерное движение руками. Парень на мостовой повторил движение и натянул на голову наушники. Под ногами у него поплыло месиво из грязного снега и ледяной крошки, а из-за грузовичка показалась алая «мазда», неуместная на сером полотне, как цветок мака на пустынном пляже.
   Капюшон скучающе смотрел в сторону. Его дело было сделано. «Мазда» неслась, набирая скорость, и зрачки девушки-водителя расширялись от ужаса, а грязный битый лед предательски выскользнул из-под ног оставшегося беззащитным парня. Кто-то завизжал. Еще секунда – и паническими воплями наполнится вся улица.
   Крис не стал ждать этой секунды. Ему вдруг стало ясно, что именно этого человека он обязан спасти.
   Вскидывая руку, Крис подумал – дело не в замерзающей капустке…
   «Мазда» наткнулась на невидимый барьер, шарахнулась в сторону и мягко прибыла к снежному наносу, впечатавшись в него алым блестящим боком. Девушка в салоне бросила руль и вцепилась руками в волосы. С лица ее медленно сползала молочная белизна.
   Парень все так же стоял на дороге. Наушники упали ему на шею. Та же молочная белизна держалась на его лице, и Крис отчетливо слышал бешеное биение его сердца, и даже мысль уловил – «мазда» рычала у обочины, а тот все думал: назад или вперед? Куда он должен был бежать – назад или вперед?
   Потом он все-таки двинулся с места, неуверенно, словно водолаз против сильного течения. Уткнулся лицом в куртку Криса, замерзшими руками сжал яркую ткань. Крис увидел беленький затылок и маленькое колечко в ухе.
   – Телефон доверия, – машинально сказал Крис, еще ничего не понимая. – Криспер Хайне. Под густой челкой раскрылся утомленный взгляд голубых глаз.
   – Игорь, – сказал парень. – И я вчера умер.
   Крис почувствовал – воздух сгустился и затрещал. Обозленный неудачей констриктор на подходе, а совсем рядом, через двойную преграду курток, бьется абсолютно живое сердце человека, который уверен, что он умер.
   – Я умер и сразу узнал твой номер.
   Это было действительно так. Крис так и задумывал свой телефон доверия. Погибший человек моментально получает многозначный номер и имеет право обратиться к Крису до того, как за дело возьмутся остальные.
   – Так, – сказал Крис, сжимая плечи Игоря.
   Сжал и за мгновение умял его в деревянную ярко раскрашенную фигурку. Фигурку Крис сунул в карман и развернулся к ледяному импульсу констриктора.
 
   – И что это было, черт бы тебя… Где он?
   Крис наклонил голову. На него из-под капюшона уставились цепкие недобрые глаза, прикрытые набухшими красноватыми веками.
   Тонкие руки с искусанными пальцами медленно терзали старую замасленную колоду карт. На рубашке карт отпечатывались алые плывущие следы – кончики пальцев, разгрызенные до вывернутого наружу мяса, чутко ощупывали колоду. Вокруг колоды вились лиловые тени. На обратной стороне Крис различил хорошо знакомое ему имя – Кайдо. Надо же, он до сих пор пользуется этой колодой… хотя ничего не помнит.
   С треском перевернулась карта. Кайдо выудил ее, приподнял двумя пальцами и всмотрелся.
   – Справедливость, значит… – его глаза вспыхнули внимательным огоньком. – Не помню я такого… Зато я хорошо помню вот что, – он вытащил из кармана смятый грязный блокнотик с веселым мышонком на обложке. – Если человек при жизни связывается с Запредельем, то его жизнь передается в руки констриктора. Никто из живущих не должен соприкасаться с нами, иначе ему прямая дорога на ту сторону.
   Он показал Крису страничку, на которой то же самое было выведено старательным, но неровным почерком.
   – Это окончательный вариант Законов Запределья. Ему пятьсот лет, и нигде не написано о том, что кто-то имеет право вмешаться.
   Кайдо говорил, а сам ощупывал Криса взглядом. Несмотря на подсказку, данную ему колодой, он так и не сообразил, кто расстроил его планы.
   – Надо же, – сказал Крис. – Я не знал.
   Он уже шагнул в сторону, но остановился и добавил:
   – Справедливость перевернута.
   А вдруг узнает?
   Кайдо опустил глаза, рассматривая карту. За это время Крис успел завернуть за угол и пропасть в холодном подземелье пешеходного перехода. Он устал и хотел вернуться обратно как можно быстрее – до ночи.
   Иначе некому будет снять трубку, когда зазвонит телефон.
   Кайдо несколько секунд стоял неподвижно, а потом тоже развернулся и шагнул на дорогу – его словно подхватил ветер и потащил по улицам черным истлевшим листком. Мелькали коробки домов, вытягивались в разноцветные ленты медленные автомобили, небо металось над головой, смахивая на продукт плохой графики – облака делились на квадраты, а снег рассыпался в пиксели.
   Злость и растерянность изменяли мир по его желанию. Это желание сжимало и коверкало город, задыхаясь от бешенства.
   Кайдо даже капюшон откинул, обнажив коротко стриженную черноволосую голову и показав высокие острые скулы. По его следам веером разлетались капли крови. Карты в кармане затихли и затаились, опасаясь гнева владельца.
   Так, минуя кварталы, повороты и перекрестки напрямик, Кайдо добрался до серого панельного дома, похожего на запыленную вафлю. На втором этаже красная, обитая кожей дверь услужливо распахнулась. Тоже боялась. В пустой прихожей, в облупившейся штукатурке и пузырях, Кайдо сбросил куртку с узких худых плеч. Куртка обрушилась на пол, взметнув облачко спор.
   Зеленоватые глаза ящериц внимательно проследили за ним и закрылись – в комнатах стало тускло, серо.
   Перешагнув через узкий матрац, застеленный вязаной алой шалью, Кайдо ударил плоской ладонью по дремлющему монитору, и тот завелся, налился светом.
   – СколНет готов к работе с вами, – прошуршал динамик.
   – Завались, – огрызнулся Кайдо. – Сколько раз говорил – только по делу!
   Динамик послушно умолк.
   Кайдо пошарил под матрасом, выудил пакетик с сухими рыбными пластинками.
   – Поищи мне Справедливость пятисотлетней давности. Ну, и вообще, что там у нас с древней Справедливостью?
   – Территориально?
   Кайдо покусал сушеную рыбку, подумал немного и вздохнул:
   – Холодный он. Северный ветер. На юге не ищи.
   – Еще параметры?
   – Нет больше параметров. Он явно по пути нахватался от людей – черт разберет, что за рожа…
   Компьютер пискнул, обдумывая.
   – Двенадцать тысяч ссылок в базе СколНета. Начинать с первой?
   Кайдо поднял красноватые уставшие глаза.
   – Ну нет… у меня нет столько времени. Бестолковая ты все-таки штука.
   – Есть альтернативные предложения, – подсказал динамик. – Базы Запределья.
   – Давай, – оживился Кайдо. – Давай базу.
   Монитор налился синим, а потом расчертился на разноцветные схемы-блоки.
   – Чтобы получить информацию, отправьте смс на номер…
   – Да пошел ты! – взвыл Кайдо. – На кой тебе деньги, скотина! А ну брысь.
   Перебравшись в продавленное зеленое кресло, он решительно взялся за мышку и всмотрелся в блоки данных. Имен в них было около двух тысяч.
   Кайдо вздохнул, поняв, что ночь будет долгой. Бесшумная узкая ящерица услужливо подтащила к нему пакетик с сушеной рыбой.
   Эшелон власти Кайдо просмотрел без особого внимания. Воротилы Запределья по улицам не шляются и подстав таких не делают. Своих коллег по цеху Кайдо тоже из списка вычеркнул – почти всех он знал в лицо. Передела территорий никогда не было – бессмысленно. Женский пантеон пришлось отследить внимательнее. Черт знает, что может взбрести в голову бабе. Личные счеты, опять же. Вполне себе вариант. Но только из женского пантеона не нашлось ни одной, кто смог бы так легко развернуть на сто восемьдесят направленную констриктором машину.
   Оставался нижний эшелон, и из тех – мелочи, сбежавшей из города в последнюю очередь и так и оставшихся мелочью и дрянью, – ни у кого силенок бы тоже не хватило.
   Не та специализация, не те особенности. Ни на кого из них не могла выпасть карта Справедливости.
   Кайдо догрыз последний рыбий хвостик. Его знобило, соленые мокрые пальцы оставляли на клавиатуре и кнопках мышки влажные красные следы. Пальцы он облизнул, позаботившись о ранах, но потом, забывшись, снова потянул ко рту и опять выкусал мясной комочек. Кровь полилась сильнее.
   Тогда Кайдо вытер руки о вязаную пыльную шаль и сгорбился в своем кресле, совершенно растерянный. Динамики дипломатично молчали. Ящерицы свисали с потолка сталактитами, изредка вытягивая тонкие медленные лапки.
   – Слушай, – почти шепотом сказал Кайдо. – Найди-ка мне ближайший ход к Проводнику.
   – Кельше рядом, – деловито сказал динамик.
   – Да, – согласился Кайдо. – И побыстрее. Я должен его найти.
 
   В комнатах снова было тепло и уютно. Елочные гирлянды тихо рассыпали искры по углам. Кошачьи фигурки выгибали гладкие спинки, от зеркал шел розовый пар. Крис сидел на подоконнике, завернувшись в мягкий плед, и немигающими глазами смотрел на белый прямоугольник двора. Где-то в коридоре шуршали конфетные обертки – негритенок украдкой потрошил коллекцию фантиков. Над домиком солдатика реяли мелкие звезды. Сам он сидел на крылечке и курил трубочку. Глянцевитые капустные кочаны крепко сидели на грядках. На шкафу тихо постукивало – вернувшийся с прогулки голубь клевал разноцветный мелкий бисер, который Крис насыпал в его кормушку.
   В сиреневой чашке медленно остывал чай.
   В эту ночь Крис решил не ложиться спать – хотелось побыть в прошлом, а оно приходило только наяву.
   Всплывали в памяти изрезанные фьордами берега, клочья седой пены, взмывающей к серому низкому небу, подсвеченному фосфорическим желтым. Разноцветные скалы, влажные и морщинистые от старости, тоскливые птичьи вскрики.
   Солдатику, видимо, тоже было что вспоминать, потому что он то вздыхал, то качал головой, а иногда поглядывал на Криса с удивлением – редко приходилось видеть того прежним, не срисованным с тысяч человеческих признаков и привычек. Крис редко возвращался в прошлое и редко становился собой, но в эту ночь его настроение чувствовала вся квартира – и никто не вмешивался, никто не нарушал покоя.
   В ладонях Криса лежала, уютно устроившись, деревянная яркая фигурка.
   Телефон надрывно взвизгнул и затрясся в глубине прихожей.
   Солдатик предусмотрительно убрал трубочку подальше – над его домиком дождевыми нитями проплыли длинные пряди почти белоснежных волос. Перед Крисом уважительно распахнулись двери, кошки вытянулись в столбики, а негритенок понес следом золотые свечи на круглом серебряном подносе.
   Все они ждали только одного – прежнего своего хозяина, и сейчас чувствовали своими деревянными, плюшевыми и фарфоровыми сердцами – в Крисе что-то изменилось, сдвинулось, и, может, скоро все станет по-прежнему.
 
   Телефонную трубку Крис прижал к уху, согнулся в углу, не отрывая взгляда от деревянной фигурки.
   – Спасибо, – сказала трубка надсаженным голосом.
   – Телефон доверия, – откликнулся Крис. – Криспер Хайне. Я тебя слушаю.
   – Ты знаешь… – сказала трубка и заперхала. – Бочина болит. Ни встать, ни лечь. То спина, то ребра. Думал, помру – отосплюсь, отдохну…
   – И нет тебе покоя, – подытожил Крис. С такими делами он сталкивался часто.
   Часто бывало, особенно с теми, кто ушел из жизни больше пятидесяти лет назад, что смерть не приносила им отдыха: то давило в груди, то тянуло в боку, то скрипел позвоночник. То вовсе болело так, словно раздробили на части.
   На кладбищах Крис часто видел сваленные в мусорную кучу венки, обломки от прогнивших крестов, запыленные букеты и порой вырванные с корнем таблички с забытыми и никому больше ненужными именами. Равнялись холмики, наслаивалась могила на могилу, осыпались кладбищенские холмы, обнажая углы старинных гробов, и их оттаскивали в сторонку, выставляя на солнышко. Люди не могли справиться с наплывом своих мертвых, потому и придумывали правила – в городах неухоженная могила возрастом старше двадцати лет не имела шансов остаться целой, а в селах порастала бурьяном, пропадала в крапиве, оседала и становилась просто кусочком почвы.
   Крис сомневался в том, что, узнай люди, какие муки это причиняет умершим, что-то изменилось бы. Так устроено человеческое сознание – вовремя забывать о других.
   – …А я смотрю – мать моя, кипит. Кипит, как в плавильне. Двигатель наш. Справа дыра, и там борщ из гаек. И сам не успел понять, что горю. Так удивился. И думаю напоследок – отосплюсь хоть… отдохну.
   – Как тебя зовут? – спросил Крис, откладывая в сторону фигурку.
   – Горшков Александр, – с готовностью ответила трубка. – Пятая гвардейская танковая армия, восемнадцатый корпус.
   Крис машинально вывел на куске бумаги заключенную в звезду свастику. Получился скорчившийся на пламени свечи паук, раскинувший изломанные конечности.
   – Я понял, – сказал он трубке. – Привет только от тебя передать некому…
   – Совсем некому? – со странным волнением спросила трубка. – А Пашка Чижов? Или Сеня?
   Крис молча покачал головой. Трубка тоже умолкла.
   Негритенок поправил оплывший на свечах воск, и они угасли.

Глава 2
Колесо фортуны

   Ветер переменился. Теплый, влажный, он тащил с юга морось, слякоть и запах оттаявшей древесной коры. Показались грязевые прорехи, блестящие под светом фонарей, как антрацит. Такси мигало желтым огоньком.
   – Далеко? – спросил таксист, вытирая лицо меховой вымокшей шапкой.
   Крис ответил.
   – Надо же, – уважительно сказал таксист. – Мемориал успею посмотреть?
   – Успеешь, – ответил Крис. – Там рядом.
   – Жалко, не лето. – Машина дернулась и поползла. – Летом там красиво.
   – Что поделаешь. – Крис опустил глаза. В пальцах у него застыла маленькая фигурка. Попробовать разломить – разольется ложечка теплой крови. Вполне себе живой крови. А вот ее владелец считает, что он уже заколочен в деревянный ящик и обернут пленкой, чтобы не подтекала мерзкая жидкость на плечи недобровольных носильщиков.
   Крис еще раз перебрал в памяти все известные ему своды правил. Получалось, что ошибка произошла не только в его системе, но и в системе этого констриктора, Кайдо, и скорее всего, где-то есть еще проводник, который сейчас сидит, схватившись руками за голову, и не знает, что делать с Игорьком, застрявшим на границе Запределья.
   Всем прорехам прореха… И все же, как это могло случиться?
   – …рассматривается вопрос о проведении эвтаназии младенцам-носителям генетических заболеваний, а также страдающим от врожденных заболеваний. Такие меры, считает главный врач страны, будут вскоре признаны гуманными по отношению к родителям и детям и позволят улучшить генофонд.
   Таксист невозмутимо крутил руль. Его радионовости явно не волновали, зато Крис подался вперед.
   – Это местное радио?
   – Да, – равнодушно сказал таксист. – Чего только люди не придумают… Я сколько лет уже в этой шкуре, а до сих пор привыкнуть не могу.
   – Это на людей не похоже, – ответил Крис. – Это… что-то странное.
   – Да что, – так же спокойно ответил таксист. – Было же уже. Улучшали породу. До сих пор в костях распутаться не могут – где чей дядюшка, где чья бабушка. Или вот еще, раньше баб жгли на кострах пачками. Красивая – ведьма. Разделась – ведьма, оделась – ведьма. По-моему, тоже странновато.
   Об улучшении породы Крис предпочел промолчать. Активисты, удравшие из засыпающего вечным сном города, пытались было среди людей навести свои порядки и занять прежние позиции. Активистов пришлось вылавливать и ограничивать, но страшное колесо уже было запущено и прошлось по Европе огнем и мечом. Крис в этих делах не участвовал – он ушел куда раньше, устроился скромно, вершителем себя больше не считал и, пожалуй, исчез из памяти даже тех, кто раньше пил с ним круговую чашу. Инквизиция к деятельности вершителей не относилась. Люди придумали ее сами, и сами же ужасались по сей день.
   С тех пор прошло много времени. Их сознание изменилось.
   – Не повставали бы мертвые из могил, – мрачно сказал Крис. – Всех назад не запихнешь.
   Таксист хмыкнул:
   – Такой большой, а в сказки веришь.
   Под машиной серой гладью разлилась лента реки. Загрохотал мост. Крис обернулся. Мегаполис давно пропал, растаял в утренней холодной дымке. В салоне пахло бензином и шерстью. Водитель строго смотрел на дорогу, радио умолкло, и только раз всхлипнуло, когда мимо пронеслась треугольная стела с названием города. Справа от нее в бледных клочьях тумана плавало кладбище, но Крис не остановил машину. Его цель была дальше, в одном из плохо освещенных подвалов, которые подростки именуют теплаками, подвалах с обернутыми в рванину трубами, вентилями, неровными грязными полами и журчанием канализаций.
   – Здесь, – указал Крис на пятиэтажный желтенький дом, и такси остановилось.
   От подъезда к магазинчику, озираясь и покачиваясь, бежал серенький мужичок с бряцающей в карманах мелочью. На машину он не обратил никакого внимания, на Криса – тоже, хотя его потертая гимнастерка и тусклые звездочки бросились бы в глаза даже слепому.
   Следом за Крисом из машины выбрался, сощурившись от неяркого света, Игорек в помятой яркой куртке.
   – Разомнись, – посоветовал Крис, не оборачиваясь.
   Игорек зябко передернул плечами, запрокинул голову и сказал тоскливо:
   – Что же это, а…
   Таксист опустил стекло и молча сунул ему в ладонь горсть разноцветных леденцов. Игорь взял один, развернул и сунул в рот.
   – Я с тобой.
   Крис уже спускался вниз, по пяти узким грязным ступеням, за которыми белым светом оказался вычерчен сплющенный прямоугольник маленькой подвальной двери.