Страница:
В завершение этого рассказа я всё же скажу пару слов о своем нынешнем отношении к раскопкам древних могильников. В школьные годы я воспринимал это как должное: конечно, немного страшно первый раз расчищать скелеты, но раз всем этим занимаются наши сахемы, значит, вся эта работа, несомненно, правильная и нужная. Ребята постарше иногда фотографировались в каких-нибудь живописных позах рядом со скелетами или изображали какие-нибудь сценки с черепами, впрочем, сахемы все эти художества не жаловали, и расчищенные костяки достаточно быстро разбирались и запаковывались, исчезая в ящиках и коробках. Помню, как-то слышал от одного из очень уважаемых мною руководителей такое шуточное рассуждение: мол, говорят, что за раскопки древних могил мы все попадем в ад – зато оцените, какая там будет хорошая компания…
Позднее, в студенческие годы, я решил для себя, что древние погребения раскапывать все же неправильно, что это нехорошо по отношению к тем людям, которые в них лежат. Мы, собственно, не имеем никакого права тревожить их прах, разрушать их посмертные «дома», растаскивать их кости. После этого я старался больше не участвовать в раскопках могильников, но делал это как-то не очень последовательно. Один раз, уже после принятого решения, работал на раскопках кладбища первостроителей Челябинска – но там были аварийные работы, по этому месту должны были провести трубопровод, и если бы мы не раскопали могилы – их просто уничтожил бы экскаватор. В тот год из земли достали кости более чем ста человек, похороненных больше двухсот лет назад по православному обряду – насколько я слышал, позднее руководитель той экспедиции организовал их перезахоронение на старом кладбище, и даже позвал православного священника, который служил, вероятно, поминальную литию…
В другой раз мне, уже руководителю раскопок, под одиночным камнем – древним менгиром совершенно случайно встретилось погребение женщины с двумя новорожденными детьми. Этой могиле было около трех с половиной тысяч лет, и я совершенно не ожидал, что она может оказаться в этом раскопе. Мы докопали погребение, сдали кости и находки в фонды археологической лаборатории – наверное, я еще расскажу об этом подробнее… А потом мне еще раз довелось участвовать в раскопках древнего могильника – я, правда, не был там руководителем, просто работал на лопате и вскрывал только верхние слои грунта, не раскапывая самих могильных ям… Конечно, мне вовсе не надо было туда ехать, но работала там одна девушка, от мыслей о которой я в то время сходил с ума…
Во всяком случае, я твердо рассчитываю больше никогда не участвовать в раскопках древних погребений и уж тем более не организовывать такие раскопки. На мой век вполне хватит поселенческой археологии.
Это не значит, что я как-то плохо отношусь к своим друзьям или коллегам, которые копают могильники, или считаю себя «выше их» и пытаюсь «остаться чистеньким», как мне как-то, в припадке вызванной выпивкой откровенности весьма недовольно внушал один знакомый… Нет, ни в коем случае. Самая светлая, самая прекрасная моя юность прошла, в значительной мере, на раскопках курганов; многие очень дорогие мне люди копают их до пор. Но, как поется в одной часто звучавшей у наших костров песне, «каждый выбирает для себя». Я выбрал поселения и, надеюсь, у меня хватит сил и последовательности для того, чтобы никогда больше не изменять этому выбору.
Спасите наши плавки
Первые разведки: по дороге в коммунизм
Позднее, в студенческие годы, я решил для себя, что древние погребения раскапывать все же неправильно, что это нехорошо по отношению к тем людям, которые в них лежат. Мы, собственно, не имеем никакого права тревожить их прах, разрушать их посмертные «дома», растаскивать их кости. После этого я старался больше не участвовать в раскопках могильников, но делал это как-то не очень последовательно. Один раз, уже после принятого решения, работал на раскопках кладбища первостроителей Челябинска – но там были аварийные работы, по этому месту должны были провести трубопровод, и если бы мы не раскопали могилы – их просто уничтожил бы экскаватор. В тот год из земли достали кости более чем ста человек, похороненных больше двухсот лет назад по православному обряду – насколько я слышал, позднее руководитель той экспедиции организовал их перезахоронение на старом кладбище, и даже позвал православного священника, который служил, вероятно, поминальную литию…
В другой раз мне, уже руководителю раскопок, под одиночным камнем – древним менгиром совершенно случайно встретилось погребение женщины с двумя новорожденными детьми. Этой могиле было около трех с половиной тысяч лет, и я совершенно не ожидал, что она может оказаться в этом раскопе. Мы докопали погребение, сдали кости и находки в фонды археологической лаборатории – наверное, я еще расскажу об этом подробнее… А потом мне еще раз довелось участвовать в раскопках древнего могильника – я, правда, не был там руководителем, просто работал на лопате и вскрывал только верхние слои грунта, не раскапывая самих могильных ям… Конечно, мне вовсе не надо было туда ехать, но работала там одна девушка, от мыслей о которой я в то время сходил с ума…
Во всяком случае, я твердо рассчитываю больше никогда не участвовать в раскопках древних погребений и уж тем более не организовывать такие раскопки. На мой век вполне хватит поселенческой археологии.
Это не значит, что я как-то плохо отношусь к своим друзьям или коллегам, которые копают могильники, или считаю себя «выше их» и пытаюсь «остаться чистеньким», как мне как-то, в припадке вызванной выпивкой откровенности весьма недовольно внушал один знакомый… Нет, ни в коем случае. Самая светлая, самая прекрасная моя юность прошла, в значительной мере, на раскопках курганов; многие очень дорогие мне люди копают их до пор. Но, как поется в одной часто звучавшей у наших костров песне, «каждый выбирает для себя». Я выбрал поселения и, надеюсь, у меня хватит сил и последовательности для того, чтобы никогда больше не изменять этому выбору.
Спасите наши плавки
В 1988 году вышел русский перевод замечательной чешской книги Ярослава и Ренаты Малины «Прыжок в прошлое». Этот прекрасно иллюстрированный том в твердом переплете, написанный живым и доступным языком, целиком был посвящен истории и достижениям современной экспериментальной археологии – особой археологической дисциплины, которая занимается экспериментальным повторением древних бытовых и технологических процессов: изучает, как обработать каменное орудие, как слепить и обжечь глиняный горшок, как выплавить металл, как охотиться, как пахать землю и пасти скот, строить дома и корабли и многое, многое другое. В итоге книга подводила к опыту целостных реконструкций древней жизни – созданию специальных экспериментальных археологических поселков, в которых восстанавливалась повседневная жизнь разных эпох.
Эта удивительная книга моментально распространилась по археологическим кружкам – и пропало поколение. Начался массовый исход школьников, а даже и студентов, из классической археологии в экспериментальную. Зрелищность и наглядность восстанавливаемых древних технологических приемов завораживали. В короткий период времени я попробовал дома и в саду: обрабатывать кремень и яшму (малоуспешно), ткать ткань на небольшой простой раме (относительно успешно), лепить и обжигать керамику (относительно успешно) и ковать железные ножи – ножи получались мягкие и кривобокие, но сам по себе процесс был неимоверно привлекательным. Сахемы пединститутской экспедиции поддерживали охватившую нас «экспериментальную лихорадку», но ввести ее всю в организованное русло не могли – среди них практически не было людей, основательно занимавшихся экспериментальной археологией или стремившихся ей заняться. Исключение составил Сергей Владимирович Марков, который проводил широкомасштабные эксперименты по изготовлению керамической посуды ручной лепки эпохи бронзы. Все остальные заинтересовавшие нас экспериментальные направления первоначально разрабатывались школьниками практически самостоятельно.
Одной из первых таких самостоятельных учебно-научных групп, самозародившейся в среде челябинского научного общества учащихся, стала наша с Витей Лысенко и Мариком Вербовецкий группа по экспериментальной реконструкции металлургического процесса эпохи бронзы на примере поселения Устье. Это случилось в марте 1989-го. Мы шли втроем по холодному, частично заснеженному проспекту Ленина и, достигнув площади Революции, завернули в единственное в городе молочное кафе, в котором из мороженого посредством миксера изготавливали необыкновенно вкусные молочные коктейли – естественно, безалкогольные. Именно здесь, за стаканом коктейля, в нашем общении и сложилось окончательное решение: хватит фантазировать и экспериментировать поодиночке, мы образуем группу, которая займется этим сообща.
Когда мы сообщили о своем решении Николаю Борисовичу Виноградову, руководителю пединститутской экспедиции и лаборатории, он весьма поддержал наше начинание и немедленно вручил нам материалы по раскопанному на Устье в 1987 году сооружению на участке Ч/27, которое сам Николай Борисович интерпретировал как остатки металлургической печи шахтного типа. На этом материале мы и приступили к работе, немедленно закопавшись в разнообразные книги по древней и современной металлургии меди, в том числе – в Челябинской областной универсальной научной библиотеке, широко известной как «публичка», в которой к тому времени уже имели некоторый опыт работы. До сих пор у меня дома лежат тетрадки конспектов библиотечных книг и статей, заполненные то Витиным, то Марика, то моим почерком; схемы и дневники экспериментов, разнообразные фотоматериалы, образцы шлаков и фрагментов руды из шихты, оплавленные керамические сопла и многое другое.
У экспериментальной металлургической печи, 1989 год
Демонтаж экспериментальной печи
Удивительно, что наша группа продолжала достаточно интенсивно работать на протяжении шести лет, вплоть до 1993 года включительно, и явилась одним из самых устойчивых учебно-научных самообразований в школьной археологии, которые мне известны. К концу этого периода Виктор уехал учиться в Москву и увлекся там вещами, далекими от археологии, но мы с Мариком в 1994-96 годах образовали еще одну группу – на этот раз в рамках археологической лаборатории Челябинского университета. Мы занялись формализацией и компьютерной обработкой керамики эпохи бронзы и на протяжении трех лет сделали несколько научных работ по форме и орнаменту керамического комплекса поселения Аркаим – это была наша договорная тема, мы сдавали отчеты и даже получили за работу какие-то небольшие деньги. Впрочем, это уже другая история.
Итак, летом 1989 года в заречной части полевого археологического лагеря Устье впервые появилась наша экспериментальная металлургическая площадка, возобновлявшаяся потом на протяжении нескольких лет. На площадке возводилась металлургическая печь шахтного типа, сооружался небольшой наземный горн, устанавливались изготовленные нами меха и другое разнообразное оборудование. В окрестностях площадки мы закладывали ямы, в которых выжигали древесный уголь; за старичным руслом ручья Кисенет на склонах холмов добывали глину для сооружения наших печей, рубили в тальниковых зарослях ивовые прутья для их каркасов, таскали с реки воду в алюминиевых флягах для замешивания раствора.
Мы с Марианом Вербовецким на руднике Ташказган
За первой порцией медной рудой мы с Мариком, в сопровождении его отца, Эдуарда Эфроимовича, ездили на древний рудник Таш-Казган, расположенный на границе с Учалинским районом Зауральской Башкирии. Обследовали площадку меднорудных проявлений в районе самого Устья, но места древних выработок и полноценной руды не нашли, сейчас его более успешно ищет прекрасно оснащенная российско-американская экспедиция. Впоследствии мы еще ездили за рудой на Таш-Казган, один раз я отправился туда с нашим старшим товарищем Игорем Русановым, занимавшимся аналогичными экспериментами в рамках археологической лаборатории Челябинского университета совместно со Станиславом Аркадьевичем Григорьевым. В тот раз мы, порассчитывав на известный нам источник, умудрились остаться на водоразделе без капли воды – и тогда я имел возможность сполна оценить, насколько же это плохо. Вообще призраки той жажды, что иногда случалась в наших экспедициях, потом неоднократно посещали меня в городе. Бывает, пьёшь воду из-под крана и думаешь: какая же ты вкусная, и как же тебя много, вот бы напиться тобой впрок. Конечно, у нас не было опыта той смертельной жажды, что случается в пустынях, но и степной опыт дал достаточно для того, чтобы видеть большой смысл в замечательных словах Антуана де Сент-Экзюпери: «Вода! У тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, тебя не опишешь, тобой наслаждаешься, не понимая, что ты такое. Ты не просто необходима для жизни, ты и есть жизнь. С тобой во всем существе разливается блаженство, которое не объяснить только нашими пятью чувствами… Твоим милосердием отворяются иссякшие родники сердца». Лишь позднее, повзрослев и изрядно отягчив свою душу и тело, я начал понимать, что и в этом вопросе, как и во многих других, «самого главного глазами не увидишь»…
Мариан Вербовецкий и Виктор Лысенко, 1990 год
В 1990 году мы работали на Устье в составе большого советско-американского лагеря, в который приехали специалисты, студенты и школьники из многих городов страны и из-за рубежа. Здесь реализовывалась масса самых интересных направлений экспериментальной археологии. На высоком насыпном холме обосновались специалисты по изготовлению каменных орудий, здесь студенты и школьники сбивали пальцы в кровь, пытаясь получить ровный скол или постигнуть тайны ретуши. Под широкими навесами замешивали глину, рядом теснились ряды уже готовых и украшенных орнаментом глиняных сосудов, сушащихся перед обжигом. Американские студенты строили из прутьев и связок камыша индейское жилище. В кузне стучали молотки и молоты, здесь под руководством опытного кузнеца наши и американцы осваивали первичные навыки профессии. В ходе означенного освоения кузница произвела такое количество разнообразного холодного оружия – от кинжалов и клевцов до мечей и сабель, что крайне озабоченный последствиями этого свердловский начальник экспедиции начал устраивать налеты на вооружившихся студентов и школьников. Нашего Виктора он заставил перековать в «спираль» лезвие изготовленного им меча. Впоследствии Витя с Мариком ходили в деревенскую кузницу и там выпрямляли меч, но прежней красоты и стройности клинка достичь уже не удалось.
Виктор Лысенко, 1990 год
В том году на металлургической площадке мы работали вместе с двумя самарскими студентами, занимавшими реконструкцией меднолитейного производства – Борисом Максимовым и Денисом Вальковым. Построенный ими горн, хотя и не без некоторых сложностей, дал возможность отлить целый ряд бронзовых предметов. А вот наши с Витей и Мариком эксперименты были несколько менее удачны. В ходе нескольких металлургических плавок нам удалось добиться процесса восстановления меди из руды, однако так и не получилось сделать этот процесс устойчивым и сколько-нибудь масштабным. Позднее мы поняли, что основная причина неудач крылась в том, что первоначальный объект реконструкции был выбран неверно: судя по всему, яма метрового диаметра, выкопанная в древности на дне рва, которую Николай Борисович представил нам как остатки подземной медеплавильной печи шахтного типа, в действительности не имела никакого отношения к металлургии.
С осознанием этого мы перешли к экспериментам с небольшими наземными купольными печами, они оказались несколько более удачными. Увеличили техническую и естественно-научную оснащенность работ: по договоренности наших сахемов, в первую очередь – Николая Борисовича, в лабораториях Челябинского пединститута нам делали спектральный анализ древних и экспериментальных металлургических шлаков, образцов руды и сплесков меди. Нам даже выделили несколько термопар – специальных биметаллических проводов, которые мы сваривали вместе и потом помещали в разные части металлургической печи, а по изменению напряжения, фиксируемому милливольтметром, определяли изменение температуры в печи. Таким образом удалось построить несколько очень интересных графиков роста и падения температуры при разных режимах металлургической плавки.
Записываю показания термопары, 1991 год
Самодельные термопары имели свойство распаиваться, и тогда их надо было сваривать заново. Способ применялся нами совершенно зверский – и ведь не сами придумали, кто-то из старших товарищей научил. Оба провода термопары плотно скручивались друг с другом, после чего к ним крепился один из проводов, отходящий от вилки на 220 вольт. Второй провод от вилки крепился к графитовой пластинке, после чего вилка включалась в сеть, скрученная термопара бралась плоскогубцами и ее кончик приближался к графиту. Между металлом и графитом вспыхивала электрическая дуга, и окончания двух скрученных проводов постепенно сплавлялись в ней в один шарик, что и было нужно. Что происходило при этом варварском действии с бытовой электросетью – можно легко себе представить.
Впрочем, мы занимались возвышенной наукой, и всякие бытовые мелочи не могли нас волновать. Когда все термопары перегорели, мы выпросили у Николая Борисовича машину и отправились на ней в ближайшей поселок Солнце, а там просто заявились в контору отделения совхоза и объяснили, что нам в целях науки нужен доступ к электрической розетке. Деревенские бухгалтерши предложили наглым парням из экспедиции выбирать себе любую розетку, после чего мы спокойно расположились с нашим хозяйством на подоконнике, слегка сдвинув какие-то пачки картонных скоросшивателей, и вскоре перед взглядом онемевших бухгалтерш на графите вспыхнуло сверкающее, огненное зернышко, раздался звонкий гул работающей электрической дуги, а потолочные и настенные лампы начали то потухать, то разгораться в такт этому гулу, демонстрируя, что сеть работает с крайним перенапряжением. То ли изумление от наших действий, то ли добрая башкирская привычка не перечить мужчинам, которые сами знают, что делают, так и не дали нашим несчастным хозяйкам вмешаться в очевидно небезопасный технологический процесс, мы успешно сварили все термопары, громко сказали «спасибо» и удалились восвояси.
Увлеченность темой была столь велика, что, не в силах дождаться очередного полевого сезона, мы даже как-то пытались устроить зимние металлургические плавки: вывезли меха ко мне в сад, сложили некое подобие древней металлургической печи из современных кирпичей и, упорно качая меха под снегопадом, пытались сформировать новую методику металлургического процесса – впрочем, вполне безрезультатно.
Вообще самых хороших результатов, причем не в выплавке меди из руды, а в плавке и литье уже готового металла, нам удалось добиться в ходе экспериментов в городских условиях, во дворе пединститутской лаборатории, когда вместо металлургического меха мы применяли пылесос, а древесный уголь, мало доступный в городе в то время, заменяли на каменный. Бешеный напор воздуха, непрерывно бьющий из ревущего пылесоса, и пышущий жаром каменный уголь позволяли очень быстро расплавлять металл в тигле так, что тот начинал сиять, как маленькое, жидкое и живое солнышко. Одно из самых красивых зрелищ, которые мне доводилось видеть в жизни, – это расплавленная бронза, переливающаяся и сияющая так, что на нее почти больно смотреть. Тогда мы отливали бронзовые наконечники стрел по образцу найденных на могильнике Синташта и копии крестообразных подвесок из Кулевчинского могильника – удивительные предметы, изготовленные за полторы тысячи лет до Христа, но выглядящие в плане в точности так же, как некоторые типы древнерусских нательных крестиков домонгольского времени – впрочем, при сравнении этих предметов в профиль такое совершенное сходство между ними исчезает.
Однажды раскаленный добела тигель с расплавленным металлом неудачно перекосился в деревянных упорах, которыми я доставал его из печи, но опрокинулся не в саму печь, как случалось довольно часто, а свалился на землю, покатился на ребре, прокатился у меня между ног, вкатился в мой рюкзак, мгновенно проплавил через всё его содержимое сквозную дыру и укатился дальше в траву, где наконец лег отдохнуть, трава же вокруг него моментально затлела и вспыхнула, но мы ее успешно потушили. Рюкзак было, конечно, жалко, но факт, что он выступил альтернативой ногам, конечно, радовал.
Особенности перестроечного быта накладывали неизгладимый отпечаток на те способы, посредством которых мы обеспечивали свои эксперименты материально. Так, например, каменный уголь для городских плавок мы с Мариком воровали из куч угля, сложенных на одной из грузовых железнодорожных подстанций Челябинска, складывали его в рюкзаки и увозили на велосипедах. Один раз нас даже остановил милиционер, однако его интересовали только заводские номера нашего двухколесного транспорта, а не содержимое рюкзаков – мы сказали, что туристы и участвуем в велопробеге, хотя чумазыми от угля были, как черти. Медь и бронзу для литейных экспериментов мы воровали в копровом цехе Челябинского металлургического комбината. Организовывал эту процедуру один из наших учителей, замечательный человек и археолог, работавший на взрывном участке означенного цеха и рассказывавший удивительные истории о жизни и приключениях взрывников.
Вся эта многолетняя бурная экспериментальная деятельность многому научила нас в жизни, свела с самыми разными людьми и привела в разные интересные ситуации. С полученными результатами мы умудрялись даже брать первые места на студенческих научных конференциях, а в 1991 году наши материалы участвовали в общесоюзной школьной выставке учебно-научных работ и мы получили золотые медали ВДНХ. Сама медаль с течением времени куда-то потерялась, а вот удостоверение от нее хранится у меня до сих пор. Очень забавно читать в нем, что «Федор Петров награждается за выдающиеся достижения в развитии народного хозяйства Советского Союза» и видеть снизу дату «декабрь 1991». Видимо, мы так хорошо постарались в развитии народного хозяйства, что этих усилий страна пережить уже не смогла. Такая вот историческая шутка, с изрядной горечью во вкусе…
Несмотря на ряд интересных результатов, целостной реконструкции металлургического процесса эпохи средней бронзы Южного Зауралья у нас так и не получилось. Эту задачу удалось решить нашему старшему товарищу из университета Игорю Русанову, который потратил на нее не менее двадцати лет жизни – и смог полностью, убедительно реконструировать все этапы металлургического процесса того времени в точном соответствии с древними материалами и свидетельствами. Кроме того, выдающиеся результаты по изучению древней металлургии с использованием естественно-научных методов были получены известным челябинским археологом Станиславом Аркадьевичем Григорьевым, который на некоторое время, уже в студенческие годы, стал моим учителем.
А наши школьные металлургические эксперименты остались просто частью наших собственных биографий, как это обычно и бывает даже с яркими и интересными ранними учебно-научными работами. И я как сейчас вижу перед собой нашу группу на Устье двадцать лет назад. Внезапно изменившая свои погодные планы степь поливает нас холодным дождем. Мы закрыли печь от него со всех сторон носилками, от разогретых носилок валит пар, когда капли дождя попадают на их металлические поверхности, они шипят и быстро исчезают. Мы с Мариком держим над носиками и печью рвущийся из рук полиэтилен, наши штормовки давно вымокли насквозь и липнут к телу, а Виктор разделся до пояса, красуется своими мускулами, блестящими под дождем, и мощно качает вверх-вниз рукоятку меха. Среди дождя и ветра по степи разносится нестройное пение на мотив «Песни подводников» Владимира Высоцкого:
Эта удивительная книга моментально распространилась по археологическим кружкам – и пропало поколение. Начался массовый исход школьников, а даже и студентов, из классической археологии в экспериментальную. Зрелищность и наглядность восстанавливаемых древних технологических приемов завораживали. В короткий период времени я попробовал дома и в саду: обрабатывать кремень и яшму (малоуспешно), ткать ткань на небольшой простой раме (относительно успешно), лепить и обжигать керамику (относительно успешно) и ковать железные ножи – ножи получались мягкие и кривобокие, но сам по себе процесс был неимоверно привлекательным. Сахемы пединститутской экспедиции поддерживали охватившую нас «экспериментальную лихорадку», но ввести ее всю в организованное русло не могли – среди них практически не было людей, основательно занимавшихся экспериментальной археологией или стремившихся ей заняться. Исключение составил Сергей Владимирович Марков, который проводил широкомасштабные эксперименты по изготовлению керамической посуды ручной лепки эпохи бронзы. Все остальные заинтересовавшие нас экспериментальные направления первоначально разрабатывались школьниками практически самостоятельно.
Одной из первых таких самостоятельных учебно-научных групп, самозародившейся в среде челябинского научного общества учащихся, стала наша с Витей Лысенко и Мариком Вербовецкий группа по экспериментальной реконструкции металлургического процесса эпохи бронзы на примере поселения Устье. Это случилось в марте 1989-го. Мы шли втроем по холодному, частично заснеженному проспекту Ленина и, достигнув площади Революции, завернули в единственное в городе молочное кафе, в котором из мороженого посредством миксера изготавливали необыкновенно вкусные молочные коктейли – естественно, безалкогольные. Именно здесь, за стаканом коктейля, в нашем общении и сложилось окончательное решение: хватит фантазировать и экспериментировать поодиночке, мы образуем группу, которая займется этим сообща.
Когда мы сообщили о своем решении Николаю Борисовичу Виноградову, руководителю пединститутской экспедиции и лаборатории, он весьма поддержал наше начинание и немедленно вручил нам материалы по раскопанному на Устье в 1987 году сооружению на участке Ч/27, которое сам Николай Борисович интерпретировал как остатки металлургической печи шахтного типа. На этом материале мы и приступили к работе, немедленно закопавшись в разнообразные книги по древней и современной металлургии меди, в том числе – в Челябинской областной универсальной научной библиотеке, широко известной как «публичка», в которой к тому времени уже имели некоторый опыт работы. До сих пор у меня дома лежат тетрадки конспектов библиотечных книг и статей, заполненные то Витиным, то Марика, то моим почерком; схемы и дневники экспериментов, разнообразные фотоматериалы, образцы шлаков и фрагментов руды из шихты, оплавленные керамические сопла и многое другое.
Удивительно, что наша группа продолжала достаточно интенсивно работать на протяжении шести лет, вплоть до 1993 года включительно, и явилась одним из самых устойчивых учебно-научных самообразований в школьной археологии, которые мне известны. К концу этого периода Виктор уехал учиться в Москву и увлекся там вещами, далекими от археологии, но мы с Мариком в 1994-96 годах образовали еще одну группу – на этот раз в рамках археологической лаборатории Челябинского университета. Мы занялись формализацией и компьютерной обработкой керамики эпохи бронзы и на протяжении трех лет сделали несколько научных работ по форме и орнаменту керамического комплекса поселения Аркаим – это была наша договорная тема, мы сдавали отчеты и даже получили за работу какие-то небольшие деньги. Впрочем, это уже другая история.
Итак, летом 1989 года в заречной части полевого археологического лагеря Устье впервые появилась наша экспериментальная металлургическая площадка, возобновлявшаяся потом на протяжении нескольких лет. На площадке возводилась металлургическая печь шахтного типа, сооружался небольшой наземный горн, устанавливались изготовленные нами меха и другое разнообразное оборудование. В окрестностях площадки мы закладывали ямы, в которых выжигали древесный уголь; за старичным руслом ручья Кисенет на склонах холмов добывали глину для сооружения наших печей, рубили в тальниковых зарослях ивовые прутья для их каркасов, таскали с реки воду в алюминиевых флягах для замешивания раствора.
За первой порцией медной рудой мы с Мариком, в сопровождении его отца, Эдуарда Эфроимовича, ездили на древний рудник Таш-Казган, расположенный на границе с Учалинским районом Зауральской Башкирии. Обследовали площадку меднорудных проявлений в районе самого Устья, но места древних выработок и полноценной руды не нашли, сейчас его более успешно ищет прекрасно оснащенная российско-американская экспедиция. Впоследствии мы еще ездили за рудой на Таш-Казган, один раз я отправился туда с нашим старшим товарищем Игорем Русановым, занимавшимся аналогичными экспериментами в рамках археологической лаборатории Челябинского университета совместно со Станиславом Аркадьевичем Григорьевым. В тот раз мы, порассчитывав на известный нам источник, умудрились остаться на водоразделе без капли воды – и тогда я имел возможность сполна оценить, насколько же это плохо. Вообще призраки той жажды, что иногда случалась в наших экспедициях, потом неоднократно посещали меня в городе. Бывает, пьёшь воду из-под крана и думаешь: какая же ты вкусная, и как же тебя много, вот бы напиться тобой впрок. Конечно, у нас не было опыта той смертельной жажды, что случается в пустынях, но и степной опыт дал достаточно для того, чтобы видеть большой смысл в замечательных словах Антуана де Сент-Экзюпери: «Вода! У тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, тебя не опишешь, тобой наслаждаешься, не понимая, что ты такое. Ты не просто необходима для жизни, ты и есть жизнь. С тобой во всем существе разливается блаженство, которое не объяснить только нашими пятью чувствами… Твоим милосердием отворяются иссякшие родники сердца». Лишь позднее, повзрослев и изрядно отягчив свою душу и тело, я начал понимать, что и в этом вопросе, как и во многих других, «самого главного глазами не увидишь»…
В 1990 году мы работали на Устье в составе большого советско-американского лагеря, в который приехали специалисты, студенты и школьники из многих городов страны и из-за рубежа. Здесь реализовывалась масса самых интересных направлений экспериментальной археологии. На высоком насыпном холме обосновались специалисты по изготовлению каменных орудий, здесь студенты и школьники сбивали пальцы в кровь, пытаясь получить ровный скол или постигнуть тайны ретуши. Под широкими навесами замешивали глину, рядом теснились ряды уже готовых и украшенных орнаментом глиняных сосудов, сушащихся перед обжигом. Американские студенты строили из прутьев и связок камыша индейское жилище. В кузне стучали молотки и молоты, здесь под руководством опытного кузнеца наши и американцы осваивали первичные навыки профессии. В ходе означенного освоения кузница произвела такое количество разнообразного холодного оружия – от кинжалов и клевцов до мечей и сабель, что крайне озабоченный последствиями этого свердловский начальник экспедиции начал устраивать налеты на вооружившихся студентов и школьников. Нашего Виктора он заставил перековать в «спираль» лезвие изготовленного им меча. Впоследствии Витя с Мариком ходили в деревенскую кузницу и там выпрямляли меч, но прежней красоты и стройности клинка достичь уже не удалось.
В том году на металлургической площадке мы работали вместе с двумя самарскими студентами, занимавшими реконструкцией меднолитейного производства – Борисом Максимовым и Денисом Вальковым. Построенный ими горн, хотя и не без некоторых сложностей, дал возможность отлить целый ряд бронзовых предметов. А вот наши с Витей и Мариком эксперименты были несколько менее удачны. В ходе нескольких металлургических плавок нам удалось добиться процесса восстановления меди из руды, однако так и не получилось сделать этот процесс устойчивым и сколько-нибудь масштабным. Позднее мы поняли, что основная причина неудач крылась в том, что первоначальный объект реконструкции был выбран неверно: судя по всему, яма метрового диаметра, выкопанная в древности на дне рва, которую Николай Борисович представил нам как остатки подземной медеплавильной печи шахтного типа, в действительности не имела никакого отношения к металлургии.
С осознанием этого мы перешли к экспериментам с небольшими наземными купольными печами, они оказались несколько более удачными. Увеличили техническую и естественно-научную оснащенность работ: по договоренности наших сахемов, в первую очередь – Николая Борисовича, в лабораториях Челябинского пединститута нам делали спектральный анализ древних и экспериментальных металлургических шлаков, образцов руды и сплесков меди. Нам даже выделили несколько термопар – специальных биметаллических проводов, которые мы сваривали вместе и потом помещали в разные части металлургической печи, а по изменению напряжения, фиксируемому милливольтметром, определяли изменение температуры в печи. Таким образом удалось построить несколько очень интересных графиков роста и падения температуры при разных режимах металлургической плавки.
Самодельные термопары имели свойство распаиваться, и тогда их надо было сваривать заново. Способ применялся нами совершенно зверский – и ведь не сами придумали, кто-то из старших товарищей научил. Оба провода термопары плотно скручивались друг с другом, после чего к ним крепился один из проводов, отходящий от вилки на 220 вольт. Второй провод от вилки крепился к графитовой пластинке, после чего вилка включалась в сеть, скрученная термопара бралась плоскогубцами и ее кончик приближался к графиту. Между металлом и графитом вспыхивала электрическая дуга, и окончания двух скрученных проводов постепенно сплавлялись в ней в один шарик, что и было нужно. Что происходило при этом варварском действии с бытовой электросетью – можно легко себе представить.
Впрочем, мы занимались возвышенной наукой, и всякие бытовые мелочи не могли нас волновать. Когда все термопары перегорели, мы выпросили у Николая Борисовича машину и отправились на ней в ближайшей поселок Солнце, а там просто заявились в контору отделения совхоза и объяснили, что нам в целях науки нужен доступ к электрической розетке. Деревенские бухгалтерши предложили наглым парням из экспедиции выбирать себе любую розетку, после чего мы спокойно расположились с нашим хозяйством на подоконнике, слегка сдвинув какие-то пачки картонных скоросшивателей, и вскоре перед взглядом онемевших бухгалтерш на графите вспыхнуло сверкающее, огненное зернышко, раздался звонкий гул работающей электрической дуги, а потолочные и настенные лампы начали то потухать, то разгораться в такт этому гулу, демонстрируя, что сеть работает с крайним перенапряжением. То ли изумление от наших действий, то ли добрая башкирская привычка не перечить мужчинам, которые сами знают, что делают, так и не дали нашим несчастным хозяйкам вмешаться в очевидно небезопасный технологический процесс, мы успешно сварили все термопары, громко сказали «спасибо» и удалились восвояси.
Увлеченность темой была столь велика, что, не в силах дождаться очередного полевого сезона, мы даже как-то пытались устроить зимние металлургические плавки: вывезли меха ко мне в сад, сложили некое подобие древней металлургической печи из современных кирпичей и, упорно качая меха под снегопадом, пытались сформировать новую методику металлургического процесса – впрочем, вполне безрезультатно.
Вообще самых хороших результатов, причем не в выплавке меди из руды, а в плавке и литье уже готового металла, нам удалось добиться в ходе экспериментов в городских условиях, во дворе пединститутской лаборатории, когда вместо металлургического меха мы применяли пылесос, а древесный уголь, мало доступный в городе в то время, заменяли на каменный. Бешеный напор воздуха, непрерывно бьющий из ревущего пылесоса, и пышущий жаром каменный уголь позволяли очень быстро расплавлять металл в тигле так, что тот начинал сиять, как маленькое, жидкое и живое солнышко. Одно из самых красивых зрелищ, которые мне доводилось видеть в жизни, – это расплавленная бронза, переливающаяся и сияющая так, что на нее почти больно смотреть. Тогда мы отливали бронзовые наконечники стрел по образцу найденных на могильнике Синташта и копии крестообразных подвесок из Кулевчинского могильника – удивительные предметы, изготовленные за полторы тысячи лет до Христа, но выглядящие в плане в точности так же, как некоторые типы древнерусских нательных крестиков домонгольского времени – впрочем, при сравнении этих предметов в профиль такое совершенное сходство между ними исчезает.
Однажды раскаленный добела тигель с расплавленным металлом неудачно перекосился в деревянных упорах, которыми я доставал его из печи, но опрокинулся не в саму печь, как случалось довольно часто, а свалился на землю, покатился на ребре, прокатился у меня между ног, вкатился в мой рюкзак, мгновенно проплавил через всё его содержимое сквозную дыру и укатился дальше в траву, где наконец лег отдохнуть, трава же вокруг него моментально затлела и вспыхнула, но мы ее успешно потушили. Рюкзак было, конечно, жалко, но факт, что он выступил альтернативой ногам, конечно, радовал.
Особенности перестроечного быта накладывали неизгладимый отпечаток на те способы, посредством которых мы обеспечивали свои эксперименты материально. Так, например, каменный уголь для городских плавок мы с Мариком воровали из куч угля, сложенных на одной из грузовых железнодорожных подстанций Челябинска, складывали его в рюкзаки и увозили на велосипедах. Один раз нас даже остановил милиционер, однако его интересовали только заводские номера нашего двухколесного транспорта, а не содержимое рюкзаков – мы сказали, что туристы и участвуем в велопробеге, хотя чумазыми от угля были, как черти. Медь и бронзу для литейных экспериментов мы воровали в копровом цехе Челябинского металлургического комбината. Организовывал эту процедуру один из наших учителей, замечательный человек и археолог, работавший на взрывном участке означенного цеха и рассказывавший удивительные истории о жизни и приключениях взрывников.
Вся эта многолетняя бурная экспериментальная деятельность многому научила нас в жизни, свела с самыми разными людьми и привела в разные интересные ситуации. С полученными результатами мы умудрялись даже брать первые места на студенческих научных конференциях, а в 1991 году наши материалы участвовали в общесоюзной школьной выставке учебно-научных работ и мы получили золотые медали ВДНХ. Сама медаль с течением времени куда-то потерялась, а вот удостоверение от нее хранится у меня до сих пор. Очень забавно читать в нем, что «Федор Петров награждается за выдающиеся достижения в развитии народного хозяйства Советского Союза» и видеть снизу дату «декабрь 1991». Видимо, мы так хорошо постарались в развитии народного хозяйства, что этих усилий страна пережить уже не смогла. Такая вот историческая шутка, с изрядной горечью во вкусе…
Несмотря на ряд интересных результатов, целостной реконструкции металлургического процесса эпохи средней бронзы Южного Зауралья у нас так и не получилось. Эту задачу удалось решить нашему старшему товарищу из университета Игорю Русанову, который потратил на нее не менее двадцати лет жизни – и смог полностью, убедительно реконструировать все этапы металлургического процесса того времени в точном соответствии с древними материалами и свидетельствами. Кроме того, выдающиеся результаты по изучению древней металлургии с использованием естественно-научных методов были получены известным челябинским археологом Станиславом Аркадьевичем Григорьевым, который на некоторое время, уже в студенческие годы, стал моим учителем.
А наши школьные металлургические эксперименты остались просто частью наших собственных биографий, как это обычно и бывает даже с яркими и интересными ранними учебно-научными работами. И я как сейчас вижу перед собой нашу группу на Устье двадцать лет назад. Внезапно изменившая свои погодные планы степь поливает нас холодным дождем. Мы закрыли печь от него со всех сторон носилками, от разогретых носилок валит пар, когда капли дождя попадают на их металлические поверхности, они шипят и быстро исчезают. Мы с Мариком держим над носиками и печью рвущийся из рук полиэтилен, наши штормовки давно вымокли насквозь и липнут к телу, а Виктор разделся до пояса, красуется своими мускулами, блестящими под дождем, и мощно качает вверх-вниз рукоятку меха. Среди дождя и ветра по степи разносится нестройное пение на мотив «Песни подводников» Владимира Высоцкого:
«Шшух-духх, шшух-духх», – мощно дуют в печь двухкамерные меха, и раскаленный уголь в печи дышит в такт этим вздохам. Несмотря на дождь и ветер, плавка продолжается.
Спасите наши плавки!
Мы под дождем, как шавки…
Спасите наши плавки!
Вокруг одни пиявки…
Спасите наши плавки!
Первые разведки: по дороге в коммунизм
Весной и осенью Леонид Вячеславович вывозил наш археологический кружок на небольшие учебные разведки по уже известным археологическим памятникам, расположенным в окрестностях Челябинска. Мы учились собирать подъемный материал со стоянок каменного века и поселений бронзового века (в первую очередь – каменные отщепы и фрагменты керамических сосудов), узнавали азы топографии, учились правильно описывать археологические памятники. Естественно, первоначально понимания структуры речных долин было у нас исчезающее мало, поэтому, оставшись без мудрого руководства, мы моментально теряли правильную террасу и начинали искать «подъемку» где на душу взбредет, скорее же всего – там, где ее сроду не было и не могло быть. Так же и среди находок мы поднимали самые разные, отнюдь не только древние, вещи – например, кусочки шифера, весьма похожие на фрагменты керамики. Леонид Вячеславович, которому предъявляли такую «находку», неизменно советовал продолжить поиск и найти более крупные куски, чтобы летом в экспедиции мы смогли покрыть ими туалет.
Также постоянной «находкой», демонстрируемой руководителю, были разнообразные камни, на которые он неизменно отвечал: «Этот камень был в огне, им пользовались древние люди». Этот универсальный ответ запомнился и впоследствии широко применялся уже в наших экспедициях – тем более что там, где речь идет о поселенческом культурном слое, он очень часто соответствует истине: многие камни из него действительно побывали в огне и ими, несомненно, пользовались древние люди, во всяком случае, в качестве элементов конструкции печей и очагов.
Мы с Денисом Шиловым в 1990 году
Набравшись некоторого опыта, мы, естественно, вознамерились проводить разведочные работы самостоятельно. Души наши жаждали свободы и открытий. Родителям несложно было сказать, что мы едем на учебную разведку с Леонидом Вячеславовичем, хотя на самом деле выезд осуществлялся нами в сугубо самодеятельном режиме.
С большим волнением готовился я к первой нашей разведке без старших. Необходима была метровая фотографическая рейка – чтобы вести фотосъемку площадок археологических памятников. Я изготовил ее из какой-то детали деревянной кроватки, найденной на балконе, и покрасил в две найденные дома краски – коричневую и белую. Получился совершенно уникальный, хотя и весьма слабоконтрастный, артефакт: как правило, рейки красили в черно-белые или, в крайнем случае, в сине-белые цвета. Зато моя рейка была необычайно массивной, и ею можно было отбиваться от врагов, если бы они встретились на нашем пути.
Также постоянной «находкой», демонстрируемой руководителю, были разнообразные камни, на которые он неизменно отвечал: «Этот камень был в огне, им пользовались древние люди». Этот универсальный ответ запомнился и впоследствии широко применялся уже в наших экспедициях – тем более что там, где речь идет о поселенческом культурном слое, он очень часто соответствует истине: многие камни из него действительно побывали в огне и ими, несомненно, пользовались древние люди, во всяком случае, в качестве элементов конструкции печей и очагов.
Набравшись некоторого опыта, мы, естественно, вознамерились проводить разведочные работы самостоятельно. Души наши жаждали свободы и открытий. Родителям несложно было сказать, что мы едем на учебную разведку с Леонидом Вячеславовичем, хотя на самом деле выезд осуществлялся нами в сугубо самодеятельном режиме.
С большим волнением готовился я к первой нашей разведке без старших. Необходима была метровая фотографическая рейка – чтобы вести фотосъемку площадок археологических памятников. Я изготовил ее из какой-то детали деревянной кроватки, найденной на балконе, и покрасил в две найденные дома краски – коричневую и белую. Получился совершенно уникальный, хотя и весьма слабоконтрастный, артефакт: как правило, рейки красили в черно-белые или, в крайнем случае, в сине-белые цвета. Зато моя рейка была необычайно массивной, и ею можно было отбиваться от врагов, если бы они встретились на нашем пути.