Фаина Тодорович. Некто без имени

   Даже сейчас я стояла и медлила, браться ли мне за поручни. Надо. Мне туда было надо, и эта мысль подстегнула меня, словно хлыстом. Я вцепилась в перила. Шаг – подтянуться, еще один – подтянуться и…. дверь на себя! Сердце замерло, я зажмурилась. Казалось еще мгновение, и я снова почувствую удар по лицу. Пальцы побелели от напряжения. Но, вопреки ожиданию, мне в лицо подул свежий, осенний воздух. Он успокаивающе погладил меня по щекам и словно протянул руку, ободряюще приглашая подняться выше.
   Я на крыше. Окидываю взглядом город с высоты, радуюсь слегка забытому чувству полета и ласкам холодного ветра, но в то же время сердце бьется очень тревожно. Я еще не взглянула на беседку, я боюсь туда взглянуть. Медленно поворачиваю голову, и замираю. Конечно, ОН там. Высокая фигура в темно коричневом кожаном пиджаке стоит в беседке, прислонившись плечом к колонне. Его нереально синие глаза внимательно наблюдают за мной, выжидая, когда закончится моя эйфория, и я удостою его взглядом. Оглядев меня с ног до головы, ОН страдальчески закатил глаза:
   – Слава Богу, что хоть в бикини не пришла! Я же говорил тебе одеться теплее.
   От такого напора я опешила.
   – Привет, некто без имени.
   Конечно, этот некто был прав, и я поступила легкомысленно, проигнорировав добротный шерстяной свитер, или даже два. Здесь было действительно очень холодно. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которую отчитали за дурное поведение. Однако, то, что я увидела затем, поставило меня в еще больший тупик. ОН достал из-за колонны теплый толстый плед, и жестом пригласил меня в беседку.
   Я послушно подошла, и села на скамейку, а ОН заботливо укрыл меня пледом. Стало так тепло, что захотелось спрятаться под него с головой.
   – Как чувствовал, – добавил он и сел рядом, – уверен был, что оденешься абы как.
   На смену необъяснимого волнения, пришло чувство вселенского покоя. Меня не смущала даже фигура знакомого незнакомца, сидящая рядом. Я больше не чувствовала себя скованным подростком. Мне даже было не страшно повернуть голову, и еще раз заглянуть в эти бездонные глаза. Я взглянула на его лицо, и вздрогнула! Моему взору открылось то, чего я не заметила ранее, в полумраке темной комнаты, но что ужаснуло меня до глубины души. Шрамы! Все лицо было покрыто шрамами. Один косой на шее, сантиметров 7 длинной, один на лбу, один под правым глазом, один на щеке, возле носа, на губе, некоторые виднелись даже из-под темной щетины. От этого чудовищного узора лицо, когда-то, возможно, привлекательное, приобретало резкость и угрюмое, неприветливое выражение. Только глаза оставались по-прежнему живыми и выразительными, и, как мне показалось даже более выразительными на таком фоне, нежели на гладком ухоженном лице.
   Наверное, от увиденного зрелища я просто подпрыгнула на месте, ну или как минимум, резко изменилась в лице. Разумеется, это не укрылось от него, его глаза тоже изменили выражение. Я уже было открыла рот, чтоб задать самый бестактный вопрос в моей жизни, ответ на который волновал меня куда больше, чем все правила приличия вместе взятые. Однако подобный разговор, очевидно, не входил в планы моего соседа и за долю секунды, до того, как издать какой-нибудь звук, ОН перехватил инициативу и задал мне свой вопрос, от которого меня пробрала дрожь:
   – Почему ты хромаешь?
   – Как…? Как ты заметил? Где? Никто этого не замечает, – замямлила я.
   – Ну, я не все, – напомнил мне мой собеседник, явно удовлетворенный моим замешательством, – Видел твою походку из окна. Перелом бедра?
   Я кивнула.
   – Из-за чего? Падение?
   – Нет, он был пьян, – ответила я, удаляясь мыслями в один из злополучных дней моей жизни, который была бы счастлива, забыть навсегда.
   – Муж? – поинтересовался ОН.
   – Нет, что ты, я замужем не была. Водитель. Меня сбила машина два года назад. Сложный перелом, больница, курс реабилитации. Но мне говорили, что я уже даже не хромаю, как минимум, не заметно.
   – Смотря кому, – усмехнулся мой собеседник, а спустя секунду продолжил уже серьезно:
   – Одно мне не понятно, как ты, после такой травмы, рискуешь лезть на крышу?
   – А чего бояться? Если все время бояться, так и жизнь мимо пройдет. В любом случае, что должно случиться, то случится, хочешь ты этого, или нет.
   В его глазах блеснул неподдельный интерес. ОН даже слегка наклонил голову в бок, как делают, наверно только овчарки, глядя что-то любопытное.
   – Так ты фаталистка?
   Этот интерес позабавил меня. Дело в том, что я никогда не задумывалась об этом, разве только интуитивно, ну, как минимум, свою позицию на этот счет не формулировала.
   – Скорее, половина наполовину.
   ОН даже развернулся ко мне в пол-оборота.
   – Это как?
   – Ну… – протянула я, – наверное, когда я проявляю такое вот безрассудство, то я – фаталистка. Это служит замечательным оправданием любых безумств, дескать, все равно, что будет, то будет, и от меня ничего не зависит. А вот когда меня что-то не устраивает в моей жизни, то я от души верю, что сама кую свое счастье, и стремлюсь все перекроить, так, как мне хочется.
   ОН улыбался. Это было мало похоже на улыбку в доступном нам понимании этого слова. Порезы, видимо, основательно повредили его мимические мышцы. У него лишь дрогнули уголки губ, да морщинки возле глаз стали заметнее. Зато сами глаза! Они улыбались по-настоящему. Они превратились в два ограненных сапфира, что искрятся на свету, преломляя лучи солнца. Это был гипноз! Не хотелось отрывать взгляда от этих танцующих искорок в безумно красивых синих глазах. Я была просто заворожена этим зрелищем.
   – Очень удобная позиция, – признался ОН.
   – Так это заложено в человеческой природе, выбирать удобные жизненные позиции. Нам очень комфортно оправдывать свои действия, или ходить только проторенными маршрутами.
   – Трудно не согласится, – грустно ответил мой сосед, словно вспомнив что-то далекое из своей жизни, – я сейчас смотрю с высоты на улицы, а вижу большой муравейник. Каждый муравьишка живет своим миром. Топает одними и теми же дорогами от дома до работы, смотрит одни и те же программы по возвращению, пьет кофе, или молоко из одной и той же чашки, терпит несносного начальника, сплетников и бездельников на работе, порой даже не предпринимая попыток что-то изменить в своей жизни к лучшему.
   – Не все, – возразила я, – далеко не все. Есть и те, кто все время куда-то рвется, что-то ищет, теряет, находит, постоянно меняет место жительство, работу, хобби. Правда, таких меньшинство. Есть люди, которые и рады бы что-то поменять, но в силу сложившихся обстоятельств, они оказались пойманы в свою ненавистную постоянность, словно в клетку. Но ты прав, есть и те, кто просто смирился, и никуда больше не стремится.
   – Почему?
   – Так безопасней.
   – Они не могут знать, что безопасней.
   – Для человека лишь то безопасно, что он знает, и что уже испробовал. Мы очень боимся неизвестности, даже если эта неизвестность будущего сулит нам большее благо, чем настоящее. Всегда в голове пульсирует «А вдруг…» А вдруг будет хуже, а вдруг я лишусь стабильности. И даже наплевать, что эта стабильность уже ненавистна. Мы можем жить в ненавистном месте, или делить кров с невыносимым человеком, боясь потерять что имеем. А что мы имеем?
   – Так ты уже ответила – отсутствие страха.
   – О нет! Страх – это неизменный спутник нашей жизни. Он с нами ежесекундно, и это нормально. Это то, что помогает нам выживать. Мы учимся из страха не найти в будущем работу, работаем из страха остаться без денег и крова, терпим не тех людей из страха остаться в одиночестве. Порой, мы даже женимся по этой же причине, что лично у меня вызывает особый протест.
   ОН слушал меня очень внимательно, потом спросил:
   – Ты поэтому никогда не была замужем?
   Я смутилась, хоть и слегка:
   – Ты тоже находишь это странным? Я просто не хочу никому принадлежать. По крайней мере, пока…. Вот и все.
   – Я полагаю, окружающие находят это странным, верно?
   Ненадолго повисла тишина. Я подбирала слова в уме, а ОН меня не торопил. Просто, мы сидели на крыше, на узкой скамеечке. Ветер начинал потихоньку стихать. Серое небо опустилась еще ниже, в преддверии дождя. Казалось, все вокруг погрузилось в состояние ожидания. Деревья перестали качаться, остатки листьев больше не шелестели, а влажная прохлада стеной замерла в воздухе.
   Наконец мои слова нарушили выжидательную тишину.
   – Знаешь, некто без имени, в первой половине 20го века жил в Вене выдающийся архитектор Фридрих Хундертвассер. Он был настолько странен и непостижим окружающим, что даже его архитектура приводила всех в изумление. Он был противник однообразия и одинаковых окон, благодаря чему, все его дома напоминали огромную, разноцветную мозаику. Так вот, он всегда носил на ногах разные носки, как правило, контрастные. Когда его спрашивали, почему он носит разные носки, он неизменно отвечал: «А вы, почему носите одинаковые?» Просто у каждого есть СВОЯ правда.
   Мой пример явно повеселил моего собеседника. Два голубых сапфира заискрились еще ярче.
   – Да, у каждого, правда своя, – эти слова были адресованы в никуда, словно дополнение к его собственным размышлениям.
   – Даже не в правде дело. Все дело в форматах: форматах мышления, форматах жизни. Если это квадрат, значит, он должен иметь четыре угла. Если это женщина тридцати лет, значит, она должна быть замужем, ну, в крайнем случае, разведенная. В глазах окружающих даже мать-одиночка, пусть и глубоко несчастная, выглядит меньшей аномалией, чем незамужняя женщина, хоть эта незамужняя во сто крат счастливей окружающих ее соседей. Создается ощущение, что в нашем обществе взращивается и лелеется культ несчастья. Может нам так жить проще, кто знает. Мы охотно рассказываем о своих проблемах, в подробностях. Любим сочувствовать неудачникам, и очень любим осуждать тех, у кого все сложилось. Так что, все просто – что не в заданных рамках, то находится вне их.
   Он задумался.
   – Интересная мысль. Только ведь у квадрата действительно четыре угла.
   – Так ведь люди не геометрические фигуры. К ним нельзя применять те же законы.
   Разговор начал принимать философское направление. Он снова решил вернуть его в более обыденное русло:
   – Откуда ты знаешь про архитектора? Читаешь много?
   – Нет, – ответила я, – читаю мало. Просто я по образованию архитектор, мне положено знать такие факты.
   ОН внимательно смотрел мне в глаза несколько секунд, словно стремясь прочесть в них какую-то информацию, после чего сказал:
   – Ты не создаешь впечатление человека, довольного своей работой.
   – Так я и не довольна – призналась я, – я давно уже не работаю по специальности. Так, занимаюсь документооборотом в одной фирме. Входящая и исходящая корреспонденция, приказы, визы, это невероятно скучно…
   – Ну да, особенно для творческого человека, – продолжил за меня мой собеседник. – Почему не по специальности?
   – Так получилось, – я вздохнула, не хотелось вдаваться в подробности, – все возможно в нашей стране.
   Мне очень понравилось, как звучит слово «наша», оно объединяло меня с моим незнакомцем в одну общность, но мне это было приятно, и где то в глубине души хотелось иметь больше таких «наше». Наш дом, наш город, наша страна. Как же приятно это звучит.
   – А чем ты занимаешься? – отважилась спросить я.
   – Я консультант, – сухо ответил ОН
   – А что консультируешь? – снова осторожно задала вопрос я
   – Разные вопросы, – услышала я ответ тоном, не допускающим дальнейших расспросов. Между нами снова выросла стена.
   На крышу упали первые капли дождя, затем еще и еще, пока перед глазами не предстал настоящий ливень. Хотя мы сидели под крышей беседки, капли, тем не менее, стали долетать и до нас.
   – Думаю, пора спускаться в помещение, – произнес ОН, снова обращаясь скорее к себе, чем ко мне.
   Я кивнула, скинула плед, и мы быстрым шагом направились к двери.
   Сначала спустился он, потом подал руку мне и, страховал меня от падения все то время, как я спускалась с крутых ступеней. Мы остановились друг против друга. Надо было, как то попрощаться, что-то говорить, но ничего подходящего на ум не шло. Наконец я сказала:
   – Что ж, у тебя в гостях я уже была, моя очередь пригласить тебя на чай в удобное для тебя время.
   В ответ он покачал головой:
   – Нет, не приду. Ты меня совратишь, чего доброго.
   Это было произнесено так серьезно, и лицо было серьезным, а глаза смеялись. Конечно, он просто насмехался надо мной, наслаждаясь моим замешательством. Есть же люди, способные насмехаться только глазами. Ему, определенно, нравилось выводить меня из душевного равновесия. И конечно, я смутилась, сильно смутилась. Но единственным возможным выходом из глупого положения, могла быть только такая же усмешка в ответ. И, приняв самый беззаботный вид, я ответила:
   – Ну, может оно того и ст… стоит.
   Катастрофа. Мой голос предательски дрогнул, и вместо насмешливого тона из моих уст сорвалось бесконечно смущенное, невнятное бормотание. То, что произошло дальше, повергло меня в панику – я начала краснеть. Щеки залились сначала алым, затем бордовым цветом. О, если бы сейчас можно было сменить агрегатное состояние и испариться, улететь, исчезнуть, чтоб не чувствовать себя школьницей перед студентом старшекурсником.
   В ответ на это, в его глазах появилось странное выражение. Они больше не искрились озорством. Они буквально всматривались в самый центр моей сущности, вгрызались в меня, изучали, обнажали душу, так же как способны глаза обнажать тело, даже под одеждой. Секунды длились вечность под этим взглядом. Это была просто пытка. Наконец, коротко бросив «Может быть», ОН резко развернулся, и скрылся за своей дверью.
   Ты идиотка! И-ДИ-ОТ-КА! Ну что ты вытворяешь? Почему ты позволяешь не пойми кому, так выводить себя из равновесия?
   Я возвратилась домой в бешенстве. Я никогда еще не чувствовала себя так унизительно. Кретинка! Я кретинка! От досады, я пнула табурет. Нет, надо с этим заканчивать. Если в присутствии человека я не способна удержать контроль над своими эмоциями, лучше больше с этим человеком не встречаться. Жила же я до этого как-то? Нет, серьезно, какая кретинка, он только пальцем поманил, и я рванула на крышу. Хватит с меня! Все! Довольно!
   Я подошла к своей кастрюльке с позабытыми куриными ножками. А ведь я могла спокойно посидеть дома, и попить теплый бульон. Ну, вот сейчас я дома, а кушать совсем не хочется. Мне вообще ничего не хочется. Разболелась голова. Я пошла, легла на кровать, и снова уставилась в потолок.
   Мой белый лист снова вывел мне слова чужим наклонным подчерком: