Я имела возможность наблюдать все стадии болезни. Первые признаки обычно проявляются в незначительных нарушениях координации движений. Стоит больной взять в руку какой-нибудь предмет, как пальцы ее начинают слегка дрожать и ей не сразу удается унять дрожь. Нередко она и сама этого не замечает, зато другие не упускают случая поведать об этом не только самой несчастной, но и всей деревне. Из-за постоянного страха перед болезнью у женщин племени форе выработалась привычка брать предметы одной рукой, а другой придерживать сверху. Такая нехитрая манипуляция позволяла им в какой-то степени сдерживать судорожное подергивание мышц, которое приводило к повышенной нервозности, доходящей до истерики. По той же причине женщины не осмеливаются громко смеяться, ограничиваясь только улыбкой.
3
В своих наблюдениях за жизнью племен я столкнулся с такими понятиями категорий добра и зла, которые столь разительно отличаются от наших, что я попросту не приложу ума, как можно помочь этим людям и приобщить их к современному миру. На эти мысли меня натолкнули их отношение к тем, кого поразила болезнь куру, их страх перед колдовством и всем, что связано с этим.
Осталось ли подобное отношение таким же, как и десять лет назад, когда я впервые попал на землю племени форе? По мнению Руперта, никаких изменений здесь не произошло, но, так ли это в действительности, я смогу судить лишь сам, когда вторично попаду в племя. Итак, в распоряжении миссионеров, врачей и администрации было десять лет. Есть ли какие-нибудь сдвиги? В прошлый раз мне довелось попасть в деревню, которую сами жители нарекли "деревней обреченных на смерть женщин". Помню, что прибыл я туда к вечеру. Вершины гор были озарены бледно-розовым отблеском заката, в ясном воздухе вверх устремлялись клубы дыма от костров. Маленькие хижины купались в свете вечернего солнца, все, казалось, дышало миром и покоем. Стоило нам приблизиться к хижинам, как с десяток поросят врассыпную бросились в заросли. Навстречу нам устремились пятеро ребятишек, протягивая подарок веточку эвкалипта с жирной зеленой гусеницей. Я великодушно отдал ее мальчишке постарше других, и он с радостью засунул ее в рот.
Помимо детворы и двух женщин в деревеньке оставалось всего пятеро мужчин, остальные женщины, как об этом я узнал со слов переводчика, заколдованы. Двенадцать из них поражены болезнью куру. Кто к этому времени успел умереть, а кто добровольно ушел в лес - ждать, пока смерть принесет избавление от ужасных страданий. Они ушли из деревни, пока еще могли кое-как передвигаться, опираясь на палки, в сопровождении мужчин. Но мужчины знали, что женщинам суждено умереть, помочь им они были бессильны, а потому большинство из них ушли из деревни в другие места. Там они построили новые хижины, а возможно, и обзавелись новыми женами. Ведь, как они полагали, небезопасно жить с женщиной, в которую вселилась нечистая сила.
Все в племени знают, откуда пришла к женщинам эта напасть. Порчу на них напустил старый Ийога. Он и четверо его сыновей продолжают жить в деревне. Прикончить старика ни у кого не хватает мужества. Они жаловались белому киапу из проходившего по тропе патруля, но тот не пожелал задержать Ийогу. Белые люди такие странные: не верят в колдовство, вероятно, потому, что сами в родстве с богами и им не страшны злые духи; но в то же время полицейский офицер из Окапы запретил убивать старого поганого колдуна и предупредил, что, если кто попытается это сделать, его закуют в цепи и отправят в Кайнанту. Он предложил отыскать больных женщин и доставить их в пункт для заболевших куру при миссии в Аванде. Но они не пожелали об этом слышать. Больные должны умереть, чтобы вместе с ними умерла болезнь.
Я встречал Ийогу во время своего первого путешествия на землю племени форе. Когда в сопровождении переводчика я пришел на деревенскую площадь, он сидел перед очагом. Я поздоровался с ним, но он не проронил ни слова в ответ, его мрачное лицо было бесстрастно. Помнится, я тогда подумал, что так же, должно быть, выглядел колдун и в наших местах в давно минувшие времена. Присев рядом, я подал знак переводчику, чтобы тот сел между нами. Переводчик не принадлежал к племени форе, однако он все же, видимо, побаивался Ийогу, и мне не сразу удалось уговорить его занять указанное место. Старик, казалось, не обратил внимания на эту сцену - судя по всему, он привык, что люди его боятся.
Я попытался задобрить его подарком и предложил сигарету. Он соблаговолил взять ее у меня и молча стал следить за тем, как я зажигаю свою сигарету. Когда же я, чиркнув спичкой, протянул пламя к его сигарете, он не выказал страха и принялся спокойно втягивать дым. Некоторое время мы курили в полном молчании. Стемнело. Где-то захрюкал поросенок.
Выкурив сигарету, Ийога протянул руку за новой. Добрый знак. Надо полагать, скоро завяжется беседа. Но пока слышалось только гудение безжалостных москитов. Старик по-прежнему молчал. Тогда я не спеша принялся переодеваться - снял шорты, надел брюки, не переставая дымить, чтобы отогнать москитов. Вдруг Ийога встрепенулся. Заметив, что под брюками на мне трусы, он изобразил на своем морщинистом лице подобие улыбки и, обернувшись к переводчику, что-то ему сказал.
- О чем спрашивает старик? - поинтересовался я.
- Он хочет знать, собираешься ли ты воевать.
- Воевать? Как это понять?
Переводчик разъяснил, что форе, отправляясь в военный поход, надевают под набедренную повязку нечто вроде лубяных трусов, которые представляют собой своеобразные доспехи. Старика Ийогу немало позабавило, что белый киап путешествует в "военных штанах".
Лед был сломан, между нами завязалась беседа, правда вначале довольно робкая. Но вскоре мы освоились и даже почувствовали взаимную симпатию. Как оказалось, Ийога вовсе не колдун. Он старый, уставший от жизни человек с "трясущейся кожей" (по его собственному признанию), ему очень больно, что в его деревню пришла болезнь. Однако он тут ни при чем, это один человек в соседнем селении навлек на женщин куру. Вот если его убить, то больные быстро поправятся. Ийога добавил, что жен своих сыновей он никуда не отправил, две из них так и живут в хижине. Никто из них не верит, будто он наслал порчу. Когда-нибудь сыновья пойдут и убьют того злого человека, продолжал Ийога. Возможно, полицейский офицер их за это закует в цепи и отправит на принудительные работы, только они все равно сделают это ради отца.
- Ну, а где твоя жена, Ийога?
- Она умерла от куру. Она умерла первой. А потом заболели две дочери. С тех пор прошел почти целый огород. Так что теперь они, верно, тоже умерли... или вот-вот умрут.
- А ты не думаешь, что было бы лучше, если бы ты пошел вместе с больными в Аванде?
- Что может сделать добрая белая мери? Там бы они тоже умерли. Ведь куру - это колдовство, а против колдовства человек бессилен.
Ийога прав: белая мери, медицинская сестра в миссии, немка по национальности, не в состоянии была исцелить больных женщин, но об оставшихся детях-сиротах она, во всяком случае, могла бы позаботиться. А так они скорее всего погибнут в джунглях, куда их увели умирающие матери.
- Женщины обречены на смерть, и никто не может их спасти, - повторяет старик. - Никто, кроме колдуна из соседнего селения.
- Ты с ним об этом говорил?
- С ним разговаривали мои сыновья... но он, конечно, отказывается.
- Почему же его гнев обрушился именно на твою деревню?
- Между нашими людьми шла война из-за нескольких поросят. Поросята достались нам, в отместку он заколдовал наших женщин.
Выжать из Ййоги что-нибудь еще мне не удалось, но я понял, что он был человеком, который умел смотреть в будущее. Было время, когда он обладал неограниченной властью, мог выгнать любого жителя из деревни и даже принудить к самоубийству. Его приказы безропотно исполнялись. Перед тем как вернуться в привычный для меня мир, я спросил старика: как он думает, вернусь ли я снова на землю форе (в те годы у меня на этот счет не было каких-либо планов)?
- Все белые люди быстро уезжают отсюда прочь - помолчав, ответил он. Но пройдет немало лет, и ты вернешься обратно. Ты приедешь с юга, перейдешь через реку Ламари.
- Но это же земля племени кукукуку... оттуда никто не приходит живым! - возразил я.
- Тебе помогут. Ты доберешься до нашей земли - были его последние слова.
Я записал его предсказание в дневник. Прошло десять лет, и вот, похоже, оно и впрямь сбывается Я спрашиваю Руперта: как он полагает, в самом ли деле среди форе, одного из самых страшных племен на Земле, водятся колдуны?
4
Руперт всю свою жизнь провел в стране форе. Сам он деревенский паренек, сделавший карьеру благодаря миссии в Аванде. Вот его рассказ:
- Когда я родился, нога белого человека еще ни разу не ступала в мою деревню. Мы только знали, что такие люди существуют; мой дядя как-то повстречал одного из них между Кайнанту и Окапой, когда шел за солью и раковинами. После того как мать заболела куру, отец оставил ее и велел вместе с детьми отправляться в лес. Мы бродили по горам, нам нечего было есть. Сначала мать собиралась убить двух моих младших сестер, она не верила, что они выживут. Но я слышал о белой женщине, которая пыталась помочь заболевшим куру, жившим недалеко от деревни Аванде. Мать же считала, что болезнь на нее навлек колдун из соседней деревни и никто из белых мери ей не поможет, она обречена.
Я не хотел этому верить. Говорили, будто белые мужчины и женщины могут делать все: приручать больших птиц, на которых они летают по воздуху; а когда кто-нибудь сильно заболеет, ему втыкают в руку острую соломинку - и через несколько дней этот человек здоров. Колдуны пытались убить их, но им это не удалось. Почему же белая мери в Аванде не сможет снять с матери болезнь?
Я побежал в Аванде, чтобы разыскать белую мери и рассказать ей про мать и сестер. Но когда я вышел к склону, который спускался к миссии, передо мной появился белый человек с черным ящиком в руках. Он направил ящик прямо на меня, и я с криком бросился обратно в лес. Я подумал, что от хочет меня убить этим ящиком.
Я затаился в кустах и стал следить за белым человеком. Скоро я понял, что его черный ящик не опасен. Когда я осмелился выйти из укрытия, он раздавал подарки ребятишкам, которые окружили его со всех сторон. Мне показалось, что он снимает белые листочки с каких-то незнакомых фруктов, но позднее я понял, что этот человек разворачивал леденцы, прежде чем протянуть их детям.
Этим белым человеком был ты. Тогда у тебя не было бороды, и, хотя теперь ты стал гораздо старше, я сразу тебя узнал. Первого белого человека, которого встречаешь в жизни, не так легко забыть.
Ты повел меня к сестре Марии Хорн, и мы вместе отправились в лес за моей матерью и сестрами. Мы их нашли, но оказалось, что к тому времени мать убила обеих дочерей. Она пошла вместе с нами в Аванде; там никто не сумел ее спасти, и через три месяца она умерла от болезни куру. Я остался у сестры Марии Хорн, она научила меня читать и писать.
* * *
Я прекрасно помню события, о которых рассказал Руперт.
Когда на следующий день, с трудом переправившись через реку Ламари, мы достигли первых деревень форе, я сразу обратил внимание на то, как мало здесь все изменилось за минувшие десять лет. Одна из деревень, Камира, показалась мне покинутой жителями. Однако в углу мужской хижины я увидел около десятка стариков. Они сидели с безучастным видом, полузакрыв глава, а вокруг них бегали свиньи. Двое стариков искали друг у друга насекомых и прекратили свое занятие лишь после того, как переводчик спросил их, куда девались остальные жители деревни.
- Люди из Пуросы заразили наших женщин болезнью куру. Мы прогнали их в лес вместе с детьми.
- А где молодые мужчины?
- Они глотают тростник, чтобы очиститься... Быть может, колдовская сила их не поразит.
Мы нашли подростков и молодых мужчин недалеко от деревни за удивительным ритуалом, свидетелем которого не может быть женщина. Они были заняты тем, что вставляли в рот длинные, сантиметров в тридцать, тростниковые трубки (предварительно удалив сердцевину) и старались протолкнуть их поглубже, после чего медленно вынимали обратно. Это вызывало несколько сильных приступов рвоты. Не обращая на нас внимания, они продолжали заниматься своим делом. Я попросил переводчика сказать, что мы не желаем им ничего дурного и вполне разделяем их чувства. Как уже не раз упоминалось, люди племени форе не боятся смерти, по страшатся смерти от куру. И хотя болезнь поражает преимущественно женщин и девочек, случается, что заболевают и молодые мужчины. В надежде избежать этой участи они, как я уже говорил, стараются очистить желудок с помощью тростника, веря, что в таком случае они не подвергнутся колдовству.
Чтобы причинить человеку зло и заразить его болезнью куру, следует так считается в этом племени - заполучить что-то принадлежащее этому человеку. Форе верят, что, наслав на врага болезнь, они его тем самым уничтожат. Поэтому они занимаются магией, стремясь нанести врагу урон. Съев батат или банан, женщина обязана спрятать кожуру, чтобы она не попала в руки возможного врага - как полагают, этого достаточно для колдуна. Он завернет кожуру в листья или кору, перевяжет тонкими лианами и опустит в болото, после чего каждый день станет приходить к своему тайнику, вынимать пакет и трясти его до тех пор, пока, намеченная им жертва не начнет дергаться от куру. После этого кожуру оставят в болоте, и, когда она окончательно сгниет, считается, что и больная умрет.
Вот почему женщины племени форе тщательно следят за тем, чтобы предметы, которых они касаются, не попали в руки колдуна. От этого их повседневная жизнь усложняется: форе верят, что только огонь способен избавить людей от злой напасти, и повсюду, где бы мы ни путешествовали на их землях, нам в глаза бросались небольшие костры в деревнях. Их разводят после каждой трапезы, уничтожая остатки пищи. Делая из лубяных полосок новую юбку, женщина непременно должна сжечь старую, пепел же следует закопать. Подрезая волосы бамбуковым ножом, они тщательно собирают пряди и сжигают, чтобы они не стали предметом опасной магии.
5
За те десять лет, что миновали с тех пор, как я впервые познакомился с племенем форе, немало воды утекло, и много всякого произошло в мире, но так никто и не смог мне сказать, какова же причина возникновения таинственной болезни куру. Передается ли она по наследству, или это вирусное заболевание, связанное с тем, что дети едят мозг покойных родителей? Но в таком случае почему болезнь поражает преимущественно женщин? К тому же обычай этот древний, а болезнь, как утверждают, начала распространяться среди этого племени всего каких-нибудь 35-45 лет назад. И чем объяснить ее распространение? Ведь если куру будет и дальше уничтожать женщин, это означает конец племени форе. Увы, на эти и другие вопросы я пока ответить не могу. Странно, однако, что за все это время болезнь поразила одно-единственное племя в мире.
В одно прекрасное утро мы подходим к горной цепи южнее патрульного поста Окапа. Бурная речка, мирные домики и хижины чуть поодаль, посреди волнистого ковра из травы кунай, окутанные влажной дымкой джунгли и далекие горы - таким мне запомнилось это место в то тихое, чудесное утро. А за домами в зеленой траве виднеется коричневая полоска - это грунтовая дорога, ведущая в Кайнанту и Гороку. Мое путешествие по Новой Гвинее подошло к концу.
Представленное ниже послесловие написано, скорее всего, к первому изданию книги, т.е., не позднее 1985 г. Таким образом, в истории жизни и путешествий А. Фальк-Рённе (1920-1992) с 1985 г. до его смерти остается пробел. Попытки найти в интернете соответствующий англоязычный материал к успеху не привели. Более того, на одном англоязычном сайте интересующийся историей "Баунти" сетовал, что книга "Paradis om bagbord: en rejse i Bountys kшlvand" (в русском переводе "Слева по борту - рай. Путешествие по следам Баунти"), по-видимому, так и не переведена на английский язык. Возможно, дополнительные данные о Фальк-Рённе есть в его третьей книге ("Где ты, рай?"), которая издавалась на русском языке один раз в 1989 г. издательством "Прогресс".
В Сети нашелся материал о путешественнике на датском и других языках, отличных от английского и русского, что, конечно не помогло.
Послесловие
Новая Гвинея - обыденность и экзотика
М.А. Членов
Датский путешественник Арне Фальк-Рённе хорошо знаком советскому читателю. Два издания выдержала его книга "Слева по борту - рай", в которой отважный датчанин рассказывает о том, как он повторил по многочисленным островкам Тихого океана путь знаменитого мятежного корабля "Баунти". Тогда, плывя от Таити на запад, он добрался до Новой Гвинеи и административно входящих в нее островов Торресова пролива. Там он встретил странных людей отшельника-шведа, австралийца, ловца змей, аборигенов этого района, тайно охотящихся на крокодилов. Эта одна из глав, завершавшая в предыдущей книге плавание по следам героической шлюпки капитана Блая, стала в книге, которую вы только что прочли, начальной, открывающей захватывающий рассказ о самой Новой Гвинее.
Этот крупнейший остров мира, почти целый материк, остается еще в наши дни последним прибежищем древних традиционных культур, едва вошедших в соприкосновение с большим миром. На острове существуют вполне современные государственные образования и политические структуры: в восточной половине располагается независимое с 1975 г. государство Папуа-Новая Гвинея, член ООН, а в западной - индонезийская провинция Ириан-Джая (бывший Западный Ириан, о котором, как наверняка помнят читатели старшего возраста, много писали в газетах в начале 1960-х годов). Но наряду с ними там все еще сохраняются многочисленные островки изолятов, где живут папуасские племена, не то чтобы не признающие государственную власть, а просто не воспринимающие ее реально - настолько далеко представление о государственности от той системы принципов и категорий, на которой построено их видение мира.
Первые сведения о Новой Гвинее просачиваются во внешний мир еще в средневековье. В индонезийских и китайских исторических сочинениях, летописях или древних документах время от времени встречаются упоминания о каких-то "черных рабах", вывозившихся с "восточных островов", о белых какаду, высоко ценившихся при дворах дальневосточных правителей. В еще более древнюю эпоху, на грани новой эры, Новой Гвинеи достигли затухающие импульсы процветавшей в континентальной и отчасти островной частях Юго-Восточной Азии бронзовой культуры донгшон. Мы можем судить об этом по некоторым орудиям, по старинным орнаментам. Однако вплоть до нового времени, до эпохи колониализма остров оставался практически в полной изоляции.
Причины тому многообразны; наверное, одна из них кроется в особенностях традиционной культуры папуасов, порой вызывающей у нас чувство глубокого уважения, но порой и чувство не менее глубокого возмущения. Строго говоря, выражение "культура папуасов" достаточно условно, потому что Новая Гвинея, среди прочего, славится еще и тем, что на ней сосредоточено около одной пятой всех языков мира - этническая и лингвистическая дробность здесь поразительна. Но, несмотря на это, остров, особенно его центральную часть, Новогвинейское нагорье, можно рассматривать как вполне самостоятельный и в чем-то даже однородный культурный регион. По сути дела, прочитанная нами книга повествует именно о горцах-папуасах. К ним относятся и жители Долины Балием, и грозные кукукуку (или анга, как их называют сейчас), и форе, пораженные загадочной болезнью. Только охотники за головами, асматы, живут в низменной, болотистой области Южной Новой Гвинеи.
Культура папуасов своеобразна и далеко не всегда соответствует бытующему кое-где в европейских странах стереотипу: жизнерадостные туземцы в юбочках из листьев, весело танцующие на берегу моря под пальмами. К сожалению, А. Фальк-Рёйне мало внимания обращал на повседневную, будничную жизнь папуасов, сосредоточив его на более экзотических сторонах их быта, поэтому его книга не дает нам исчерпывающего представления о том, как живут люди на Новогвинейском нагорье. Неверно мнение, что папуасы - совсем отсталые племена, добывающие себе пропитание ловлей крыс или собиранием гусениц. Они земледельцы, причем такие, которые обладают достаточно сложными, развивавшимися в течение тысячелетий навыками полеводства. Так, в Долине Балием, где разворачиваются наиболее драматические события этой книги, жители издревле умели террасировать поля, обрабатывать земельные участки на склонах гор и тем самым делать пригодными для возделывания труднодоступные части горного ландшафта.
Сейчас они выращивают в основном батат (сладкий картофель), который служит для них главным продуктом питания, хотя им известны и другие культуры. Батат, как это теперь доказано, - растение американского происхождения. Проник он на Новую Гвинею не ранее чем 400 лет назад, т.е. после того, как испанские открытия в Тихом океане сделали возможным трансплантацию ряда продовольственных культур из Америки в Юго-Восточную Азию. Так что изоляция Новой Гвинеи тоже была довольно относительной. Нововведение не только проникло сюда из островной части Юго-Восточной Азии, но и смогло вытеснить какие-то предшествовавшие культуры (есть мнение, что основной пищей горцев-папуасов в древности была пуерария из семейства бобовых).
Как полагают ученые, внедрение батата в зоне Новогвинейского нагорья было поистине революционным фактом. Культура эта имела много преимуществ перед бобовыми или другими тропическими корнеплодами и клубнеплодами, такими, как таро или ямс. Батат более урожаен, лучше приспособлен к часто случающимся в горах климатическим перепадам, к сухим почвам. Благодаря батату папуасы смогли расширить зону обитания, проникнуть в такие высокогорные области, что тех же чимбу или дани по праву можно поставить в один ряд с жителями Анд или предгорий Гималаев. Более того, благодаря батату в этих районах резко возросла плотность населения. В некоторых горных долинах (например, в Балием) она достигла цифры 75 человек на 1 кв. км.
Кроме батата хозяйство большинства папуасских народов опирается на свиноводство. Свинья была завезена когда-то мигрантами из Юго-Восточной Азии и теперь на Новой Гвинее повсеместно служит мерилом богатства и власти. Из домашних животных папуасы держат также собак (но они не играют сколько-нибудь существенной роли в их хозяйственной жизни) и разводят немного кур. Так что домашним животным в полном смысле этого слова была только свинья - основа не только благосостояния, но и общественной жизни. Свиньями откупались За нарушение требований традиций, ритуальный обмен свиньями становился средоточием социальных связей, во время торжественных "свиных праздников" устанавливались контакты между представителями разных родов и племен. Свиньи ценились настолько высоко, что в некоторых местах поросят женщины выкармливали грудью вместе с собственными детьми. Но ценность эта определялась не тем, что свиное мясо шло в пищу, а тем, что свинья рассматривалась как инструмент поддержания социальных связей. Резали свиней редко и только по церемониальным случаям. Зарезанную свинью хозяин не потреблял сам, а использовал для дарения, ибо дар был главной формой хозяйствования традиционного папуасского общества. Дарение иногда могло быть доведено до абсурда. Существует описание папуасского праздника, на котором получивший в дар от кого-то кусок свинины должен был тут же подарить его еще кому-то, тот, в свою очередь, находил третьего, и так продолжалось до тех пор, пока мясо не испортилось.
Конечно, не всегда получалось так, но в целом действовал один из основных законов первобытной общественной морали: авторитетом и властью пользовался тот, кто мог дарить. За редчайшим исключением, папуасы не знали наследственного лидерства или даже лидерства, обусловленного какими-то жесткими условиями, как говорят специалисты, "статусного" лидерства. Лидером (по терминологии Фальк-Рённе - "вождем") становился наиболее влиятельный, часто наиболее богатый в их понимании или удачливый человек. Для обозначения таких лидеров в науке даже существует термин "бигмен", что можно перевести с английского как "большой человек". По-своему папуасское общество было довольно "демократичным" - бигменом мог при определенных условиях стать каждый.
Бигмен обычно руководил небольшой общиной, в которой связи между ее членами регулировались в зависимости от родственных отношений друг с другом, иными словами, такая община была кровнородственной. Поэтому, несмотря на "демократичность", включиться в такую общину постороннему очень трудно, для этого он должен быть как бы рожден в ней. Вспомним рассказ о посещении Фальк-Рённе и его товарищами деревни асматов, где хозяева заставили их проползти под выстроившимися в ряд женщинами селения. Тем самым пришельцы "вродились" в эту общину, после чего с ними можно стало общаться. Предполагалось даже, что, став "рожденными" среди асматов, они должны были тут же освоить и их язык. Общение же с чужаками, если оно и происходило, принимало здесь практически всегда антагонистический характер.
3
В своих наблюдениях за жизнью племен я столкнулся с такими понятиями категорий добра и зла, которые столь разительно отличаются от наших, что я попросту не приложу ума, как можно помочь этим людям и приобщить их к современному миру. На эти мысли меня натолкнули их отношение к тем, кого поразила болезнь куру, их страх перед колдовством и всем, что связано с этим.
Осталось ли подобное отношение таким же, как и десять лет назад, когда я впервые попал на землю племени форе? По мнению Руперта, никаких изменений здесь не произошло, но, так ли это в действительности, я смогу судить лишь сам, когда вторично попаду в племя. Итак, в распоряжении миссионеров, врачей и администрации было десять лет. Есть ли какие-нибудь сдвиги? В прошлый раз мне довелось попасть в деревню, которую сами жители нарекли "деревней обреченных на смерть женщин". Помню, что прибыл я туда к вечеру. Вершины гор были озарены бледно-розовым отблеском заката, в ясном воздухе вверх устремлялись клубы дыма от костров. Маленькие хижины купались в свете вечернего солнца, все, казалось, дышало миром и покоем. Стоило нам приблизиться к хижинам, как с десяток поросят врассыпную бросились в заросли. Навстречу нам устремились пятеро ребятишек, протягивая подарок веточку эвкалипта с жирной зеленой гусеницей. Я великодушно отдал ее мальчишке постарше других, и он с радостью засунул ее в рот.
Помимо детворы и двух женщин в деревеньке оставалось всего пятеро мужчин, остальные женщины, как об этом я узнал со слов переводчика, заколдованы. Двенадцать из них поражены болезнью куру. Кто к этому времени успел умереть, а кто добровольно ушел в лес - ждать, пока смерть принесет избавление от ужасных страданий. Они ушли из деревни, пока еще могли кое-как передвигаться, опираясь на палки, в сопровождении мужчин. Но мужчины знали, что женщинам суждено умереть, помочь им они были бессильны, а потому большинство из них ушли из деревни в другие места. Там они построили новые хижины, а возможно, и обзавелись новыми женами. Ведь, как они полагали, небезопасно жить с женщиной, в которую вселилась нечистая сила.
Все в племени знают, откуда пришла к женщинам эта напасть. Порчу на них напустил старый Ийога. Он и четверо его сыновей продолжают жить в деревне. Прикончить старика ни у кого не хватает мужества. Они жаловались белому киапу из проходившего по тропе патруля, но тот не пожелал задержать Ийогу. Белые люди такие странные: не верят в колдовство, вероятно, потому, что сами в родстве с богами и им не страшны злые духи; но в то же время полицейский офицер из Окапы запретил убивать старого поганого колдуна и предупредил, что, если кто попытается это сделать, его закуют в цепи и отправят в Кайнанту. Он предложил отыскать больных женщин и доставить их в пункт для заболевших куру при миссии в Аванде. Но они не пожелали об этом слышать. Больные должны умереть, чтобы вместе с ними умерла болезнь.
Я встречал Ийогу во время своего первого путешествия на землю племени форе. Когда в сопровождении переводчика я пришел на деревенскую площадь, он сидел перед очагом. Я поздоровался с ним, но он не проронил ни слова в ответ, его мрачное лицо было бесстрастно. Помнится, я тогда подумал, что так же, должно быть, выглядел колдун и в наших местах в давно минувшие времена. Присев рядом, я подал знак переводчику, чтобы тот сел между нами. Переводчик не принадлежал к племени форе, однако он все же, видимо, побаивался Ийогу, и мне не сразу удалось уговорить его занять указанное место. Старик, казалось, не обратил внимания на эту сцену - судя по всему, он привык, что люди его боятся.
Я попытался задобрить его подарком и предложил сигарету. Он соблаговолил взять ее у меня и молча стал следить за тем, как я зажигаю свою сигарету. Когда же я, чиркнув спичкой, протянул пламя к его сигарете, он не выказал страха и принялся спокойно втягивать дым. Некоторое время мы курили в полном молчании. Стемнело. Где-то захрюкал поросенок.
Выкурив сигарету, Ийога протянул руку за новой. Добрый знак. Надо полагать, скоро завяжется беседа. Но пока слышалось только гудение безжалостных москитов. Старик по-прежнему молчал. Тогда я не спеша принялся переодеваться - снял шорты, надел брюки, не переставая дымить, чтобы отогнать москитов. Вдруг Ийога встрепенулся. Заметив, что под брюками на мне трусы, он изобразил на своем морщинистом лице подобие улыбки и, обернувшись к переводчику, что-то ему сказал.
- О чем спрашивает старик? - поинтересовался я.
- Он хочет знать, собираешься ли ты воевать.
- Воевать? Как это понять?
Переводчик разъяснил, что форе, отправляясь в военный поход, надевают под набедренную повязку нечто вроде лубяных трусов, которые представляют собой своеобразные доспехи. Старика Ийогу немало позабавило, что белый киап путешествует в "военных штанах".
Лед был сломан, между нами завязалась беседа, правда вначале довольно робкая. Но вскоре мы освоились и даже почувствовали взаимную симпатию. Как оказалось, Ийога вовсе не колдун. Он старый, уставший от жизни человек с "трясущейся кожей" (по его собственному признанию), ему очень больно, что в его деревню пришла болезнь. Однако он тут ни при чем, это один человек в соседнем селении навлек на женщин куру. Вот если его убить, то больные быстро поправятся. Ийога добавил, что жен своих сыновей он никуда не отправил, две из них так и живут в хижине. Никто из них не верит, будто он наслал порчу. Когда-нибудь сыновья пойдут и убьют того злого человека, продолжал Ийога. Возможно, полицейский офицер их за это закует в цепи и отправит на принудительные работы, только они все равно сделают это ради отца.
- Ну, а где твоя жена, Ийога?
- Она умерла от куру. Она умерла первой. А потом заболели две дочери. С тех пор прошел почти целый огород. Так что теперь они, верно, тоже умерли... или вот-вот умрут.
- А ты не думаешь, что было бы лучше, если бы ты пошел вместе с больными в Аванде?
- Что может сделать добрая белая мери? Там бы они тоже умерли. Ведь куру - это колдовство, а против колдовства человек бессилен.
Ийога прав: белая мери, медицинская сестра в миссии, немка по национальности, не в состоянии была исцелить больных женщин, но об оставшихся детях-сиротах она, во всяком случае, могла бы позаботиться. А так они скорее всего погибнут в джунглях, куда их увели умирающие матери.
- Женщины обречены на смерть, и никто не может их спасти, - повторяет старик. - Никто, кроме колдуна из соседнего селения.
- Ты с ним об этом говорил?
- С ним разговаривали мои сыновья... но он, конечно, отказывается.
- Почему же его гнев обрушился именно на твою деревню?
- Между нашими людьми шла война из-за нескольких поросят. Поросята достались нам, в отместку он заколдовал наших женщин.
Выжать из Ййоги что-нибудь еще мне не удалось, но я понял, что он был человеком, который умел смотреть в будущее. Было время, когда он обладал неограниченной властью, мог выгнать любого жителя из деревни и даже принудить к самоубийству. Его приказы безропотно исполнялись. Перед тем как вернуться в привычный для меня мир, я спросил старика: как он думает, вернусь ли я снова на землю форе (в те годы у меня на этот счет не было каких-либо планов)?
- Все белые люди быстро уезжают отсюда прочь - помолчав, ответил он. Но пройдет немало лет, и ты вернешься обратно. Ты приедешь с юга, перейдешь через реку Ламари.
- Но это же земля племени кукукуку... оттуда никто не приходит живым! - возразил я.
- Тебе помогут. Ты доберешься до нашей земли - были его последние слова.
Я записал его предсказание в дневник. Прошло десять лет, и вот, похоже, оно и впрямь сбывается Я спрашиваю Руперта: как он полагает, в самом ли деле среди форе, одного из самых страшных племен на Земле, водятся колдуны?
4
Руперт всю свою жизнь провел в стране форе. Сам он деревенский паренек, сделавший карьеру благодаря миссии в Аванде. Вот его рассказ:
- Когда я родился, нога белого человека еще ни разу не ступала в мою деревню. Мы только знали, что такие люди существуют; мой дядя как-то повстречал одного из них между Кайнанту и Окапой, когда шел за солью и раковинами. После того как мать заболела куру, отец оставил ее и велел вместе с детьми отправляться в лес. Мы бродили по горам, нам нечего было есть. Сначала мать собиралась убить двух моих младших сестер, она не верила, что они выживут. Но я слышал о белой женщине, которая пыталась помочь заболевшим куру, жившим недалеко от деревни Аванде. Мать же считала, что болезнь на нее навлек колдун из соседней деревни и никто из белых мери ей не поможет, она обречена.
Я не хотел этому верить. Говорили, будто белые мужчины и женщины могут делать все: приручать больших птиц, на которых они летают по воздуху; а когда кто-нибудь сильно заболеет, ему втыкают в руку острую соломинку - и через несколько дней этот человек здоров. Колдуны пытались убить их, но им это не удалось. Почему же белая мери в Аванде не сможет снять с матери болезнь?
Я побежал в Аванде, чтобы разыскать белую мери и рассказать ей про мать и сестер. Но когда я вышел к склону, который спускался к миссии, передо мной появился белый человек с черным ящиком в руках. Он направил ящик прямо на меня, и я с криком бросился обратно в лес. Я подумал, что от хочет меня убить этим ящиком.
Я затаился в кустах и стал следить за белым человеком. Скоро я понял, что его черный ящик не опасен. Когда я осмелился выйти из укрытия, он раздавал подарки ребятишкам, которые окружили его со всех сторон. Мне показалось, что он снимает белые листочки с каких-то незнакомых фруктов, но позднее я понял, что этот человек разворачивал леденцы, прежде чем протянуть их детям.
Этим белым человеком был ты. Тогда у тебя не было бороды, и, хотя теперь ты стал гораздо старше, я сразу тебя узнал. Первого белого человека, которого встречаешь в жизни, не так легко забыть.
Ты повел меня к сестре Марии Хорн, и мы вместе отправились в лес за моей матерью и сестрами. Мы их нашли, но оказалось, что к тому времени мать убила обеих дочерей. Она пошла вместе с нами в Аванде; там никто не сумел ее спасти, и через три месяца она умерла от болезни куру. Я остался у сестры Марии Хорн, она научила меня читать и писать.
* * *
Я прекрасно помню события, о которых рассказал Руперт.
Когда на следующий день, с трудом переправившись через реку Ламари, мы достигли первых деревень форе, я сразу обратил внимание на то, как мало здесь все изменилось за минувшие десять лет. Одна из деревень, Камира, показалась мне покинутой жителями. Однако в углу мужской хижины я увидел около десятка стариков. Они сидели с безучастным видом, полузакрыв глава, а вокруг них бегали свиньи. Двое стариков искали друг у друга насекомых и прекратили свое занятие лишь после того, как переводчик спросил их, куда девались остальные жители деревни.
- Люди из Пуросы заразили наших женщин болезнью куру. Мы прогнали их в лес вместе с детьми.
- А где молодые мужчины?
- Они глотают тростник, чтобы очиститься... Быть может, колдовская сила их не поразит.
Мы нашли подростков и молодых мужчин недалеко от деревни за удивительным ритуалом, свидетелем которого не может быть женщина. Они были заняты тем, что вставляли в рот длинные, сантиметров в тридцать, тростниковые трубки (предварительно удалив сердцевину) и старались протолкнуть их поглубже, после чего медленно вынимали обратно. Это вызывало несколько сильных приступов рвоты. Не обращая на нас внимания, они продолжали заниматься своим делом. Я попросил переводчика сказать, что мы не желаем им ничего дурного и вполне разделяем их чувства. Как уже не раз упоминалось, люди племени форе не боятся смерти, по страшатся смерти от куру. И хотя болезнь поражает преимущественно женщин и девочек, случается, что заболевают и молодые мужчины. В надежде избежать этой участи они, как я уже говорил, стараются очистить желудок с помощью тростника, веря, что в таком случае они не подвергнутся колдовству.
Чтобы причинить человеку зло и заразить его болезнью куру, следует так считается в этом племени - заполучить что-то принадлежащее этому человеку. Форе верят, что, наслав на врага болезнь, они его тем самым уничтожат. Поэтому они занимаются магией, стремясь нанести врагу урон. Съев батат или банан, женщина обязана спрятать кожуру, чтобы она не попала в руки возможного врага - как полагают, этого достаточно для колдуна. Он завернет кожуру в листья или кору, перевяжет тонкими лианами и опустит в болото, после чего каждый день станет приходить к своему тайнику, вынимать пакет и трясти его до тех пор, пока, намеченная им жертва не начнет дергаться от куру. После этого кожуру оставят в болоте, и, когда она окончательно сгниет, считается, что и больная умрет.
Вот почему женщины племени форе тщательно следят за тем, чтобы предметы, которых они касаются, не попали в руки колдуна. От этого их повседневная жизнь усложняется: форе верят, что только огонь способен избавить людей от злой напасти, и повсюду, где бы мы ни путешествовали на их землях, нам в глаза бросались небольшие костры в деревнях. Их разводят после каждой трапезы, уничтожая остатки пищи. Делая из лубяных полосок новую юбку, женщина непременно должна сжечь старую, пепел же следует закопать. Подрезая волосы бамбуковым ножом, они тщательно собирают пряди и сжигают, чтобы они не стали предметом опасной магии.
5
За те десять лет, что миновали с тех пор, как я впервые познакомился с племенем форе, немало воды утекло, и много всякого произошло в мире, но так никто и не смог мне сказать, какова же причина возникновения таинственной болезни куру. Передается ли она по наследству, или это вирусное заболевание, связанное с тем, что дети едят мозг покойных родителей? Но в таком случае почему болезнь поражает преимущественно женщин? К тому же обычай этот древний, а болезнь, как утверждают, начала распространяться среди этого племени всего каких-нибудь 35-45 лет назад. И чем объяснить ее распространение? Ведь если куру будет и дальше уничтожать женщин, это означает конец племени форе. Увы, на эти и другие вопросы я пока ответить не могу. Странно, однако, что за все это время болезнь поразила одно-единственное племя в мире.
В одно прекрасное утро мы подходим к горной цепи южнее патрульного поста Окапа. Бурная речка, мирные домики и хижины чуть поодаль, посреди волнистого ковра из травы кунай, окутанные влажной дымкой джунгли и далекие горы - таким мне запомнилось это место в то тихое, чудесное утро. А за домами в зеленой траве виднеется коричневая полоска - это грунтовая дорога, ведущая в Кайнанту и Гороку. Мое путешествие по Новой Гвинее подошло к концу.
Представленное ниже послесловие написано, скорее всего, к первому изданию книги, т.е., не позднее 1985 г. Таким образом, в истории жизни и путешествий А. Фальк-Рённе (1920-1992) с 1985 г. до его смерти остается пробел. Попытки найти в интернете соответствующий англоязычный материал к успеху не привели. Более того, на одном англоязычном сайте интересующийся историей "Баунти" сетовал, что книга "Paradis om bagbord: en rejse i Bountys kшlvand" (в русском переводе "Слева по борту - рай. Путешествие по следам Баунти"), по-видимому, так и не переведена на английский язык. Возможно, дополнительные данные о Фальк-Рённе есть в его третьей книге ("Где ты, рай?"), которая издавалась на русском языке один раз в 1989 г. издательством "Прогресс".
В Сети нашелся материал о путешественнике на датском и других языках, отличных от английского и русского, что, конечно не помогло.
Послесловие
Новая Гвинея - обыденность и экзотика
М.А. Членов
Датский путешественник Арне Фальк-Рённе хорошо знаком советскому читателю. Два издания выдержала его книга "Слева по борту - рай", в которой отважный датчанин рассказывает о том, как он повторил по многочисленным островкам Тихого океана путь знаменитого мятежного корабля "Баунти". Тогда, плывя от Таити на запад, он добрался до Новой Гвинеи и административно входящих в нее островов Торресова пролива. Там он встретил странных людей отшельника-шведа, австралийца, ловца змей, аборигенов этого района, тайно охотящихся на крокодилов. Эта одна из глав, завершавшая в предыдущей книге плавание по следам героической шлюпки капитана Блая, стала в книге, которую вы только что прочли, начальной, открывающей захватывающий рассказ о самой Новой Гвинее.
Этот крупнейший остров мира, почти целый материк, остается еще в наши дни последним прибежищем древних традиционных культур, едва вошедших в соприкосновение с большим миром. На острове существуют вполне современные государственные образования и политические структуры: в восточной половине располагается независимое с 1975 г. государство Папуа-Новая Гвинея, член ООН, а в западной - индонезийская провинция Ириан-Джая (бывший Западный Ириан, о котором, как наверняка помнят читатели старшего возраста, много писали в газетах в начале 1960-х годов). Но наряду с ними там все еще сохраняются многочисленные островки изолятов, где живут папуасские племена, не то чтобы не признающие государственную власть, а просто не воспринимающие ее реально - настолько далеко представление о государственности от той системы принципов и категорий, на которой построено их видение мира.
Первые сведения о Новой Гвинее просачиваются во внешний мир еще в средневековье. В индонезийских и китайских исторических сочинениях, летописях или древних документах время от времени встречаются упоминания о каких-то "черных рабах", вывозившихся с "восточных островов", о белых какаду, высоко ценившихся при дворах дальневосточных правителей. В еще более древнюю эпоху, на грани новой эры, Новой Гвинеи достигли затухающие импульсы процветавшей в континентальной и отчасти островной частях Юго-Восточной Азии бронзовой культуры донгшон. Мы можем судить об этом по некоторым орудиям, по старинным орнаментам. Однако вплоть до нового времени, до эпохи колониализма остров оставался практически в полной изоляции.
Причины тому многообразны; наверное, одна из них кроется в особенностях традиционной культуры папуасов, порой вызывающей у нас чувство глубокого уважения, но порой и чувство не менее глубокого возмущения. Строго говоря, выражение "культура папуасов" достаточно условно, потому что Новая Гвинея, среди прочего, славится еще и тем, что на ней сосредоточено около одной пятой всех языков мира - этническая и лингвистическая дробность здесь поразительна. Но, несмотря на это, остров, особенно его центральную часть, Новогвинейское нагорье, можно рассматривать как вполне самостоятельный и в чем-то даже однородный культурный регион. По сути дела, прочитанная нами книга повествует именно о горцах-папуасах. К ним относятся и жители Долины Балием, и грозные кукукуку (или анга, как их называют сейчас), и форе, пораженные загадочной болезнью. Только охотники за головами, асматы, живут в низменной, болотистой области Южной Новой Гвинеи.
Культура папуасов своеобразна и далеко не всегда соответствует бытующему кое-где в европейских странах стереотипу: жизнерадостные туземцы в юбочках из листьев, весело танцующие на берегу моря под пальмами. К сожалению, А. Фальк-Рёйне мало внимания обращал на повседневную, будничную жизнь папуасов, сосредоточив его на более экзотических сторонах их быта, поэтому его книга не дает нам исчерпывающего представления о том, как живут люди на Новогвинейском нагорье. Неверно мнение, что папуасы - совсем отсталые племена, добывающие себе пропитание ловлей крыс или собиранием гусениц. Они земледельцы, причем такие, которые обладают достаточно сложными, развивавшимися в течение тысячелетий навыками полеводства. Так, в Долине Балием, где разворачиваются наиболее драматические события этой книги, жители издревле умели террасировать поля, обрабатывать земельные участки на склонах гор и тем самым делать пригодными для возделывания труднодоступные части горного ландшафта.
Сейчас они выращивают в основном батат (сладкий картофель), который служит для них главным продуктом питания, хотя им известны и другие культуры. Батат, как это теперь доказано, - растение американского происхождения. Проник он на Новую Гвинею не ранее чем 400 лет назад, т.е. после того, как испанские открытия в Тихом океане сделали возможным трансплантацию ряда продовольственных культур из Америки в Юго-Восточную Азию. Так что изоляция Новой Гвинеи тоже была довольно относительной. Нововведение не только проникло сюда из островной части Юго-Восточной Азии, но и смогло вытеснить какие-то предшествовавшие культуры (есть мнение, что основной пищей горцев-папуасов в древности была пуерария из семейства бобовых).
Как полагают ученые, внедрение батата в зоне Новогвинейского нагорья было поистине революционным фактом. Культура эта имела много преимуществ перед бобовыми или другими тропическими корнеплодами и клубнеплодами, такими, как таро или ямс. Батат более урожаен, лучше приспособлен к часто случающимся в горах климатическим перепадам, к сухим почвам. Благодаря батату папуасы смогли расширить зону обитания, проникнуть в такие высокогорные области, что тех же чимбу или дани по праву можно поставить в один ряд с жителями Анд или предгорий Гималаев. Более того, благодаря батату в этих районах резко возросла плотность населения. В некоторых горных долинах (например, в Балием) она достигла цифры 75 человек на 1 кв. км.
Кроме батата хозяйство большинства папуасских народов опирается на свиноводство. Свинья была завезена когда-то мигрантами из Юго-Восточной Азии и теперь на Новой Гвинее повсеместно служит мерилом богатства и власти. Из домашних животных папуасы держат также собак (но они не играют сколько-нибудь существенной роли в их хозяйственной жизни) и разводят немного кур. Так что домашним животным в полном смысле этого слова была только свинья - основа не только благосостояния, но и общественной жизни. Свиньями откупались За нарушение требований традиций, ритуальный обмен свиньями становился средоточием социальных связей, во время торжественных "свиных праздников" устанавливались контакты между представителями разных родов и племен. Свиньи ценились настолько высоко, что в некоторых местах поросят женщины выкармливали грудью вместе с собственными детьми. Но ценность эта определялась не тем, что свиное мясо шло в пищу, а тем, что свинья рассматривалась как инструмент поддержания социальных связей. Резали свиней редко и только по церемониальным случаям. Зарезанную свинью хозяин не потреблял сам, а использовал для дарения, ибо дар был главной формой хозяйствования традиционного папуасского общества. Дарение иногда могло быть доведено до абсурда. Существует описание папуасского праздника, на котором получивший в дар от кого-то кусок свинины должен был тут же подарить его еще кому-то, тот, в свою очередь, находил третьего, и так продолжалось до тех пор, пока мясо не испортилось.
Конечно, не всегда получалось так, но в целом действовал один из основных законов первобытной общественной морали: авторитетом и властью пользовался тот, кто мог дарить. За редчайшим исключением, папуасы не знали наследственного лидерства или даже лидерства, обусловленного какими-то жесткими условиями, как говорят специалисты, "статусного" лидерства. Лидером (по терминологии Фальк-Рённе - "вождем") становился наиболее влиятельный, часто наиболее богатый в их понимании или удачливый человек. Для обозначения таких лидеров в науке даже существует термин "бигмен", что можно перевести с английского как "большой человек". По-своему папуасское общество было довольно "демократичным" - бигменом мог при определенных условиях стать каждый.
Бигмен обычно руководил небольшой общиной, в которой связи между ее членами регулировались в зависимости от родственных отношений друг с другом, иными словами, такая община была кровнородственной. Поэтому, несмотря на "демократичность", включиться в такую общину постороннему очень трудно, для этого он должен быть как бы рожден в ней. Вспомним рассказ о посещении Фальк-Рённе и его товарищами деревни асматов, где хозяева заставили их проползти под выстроившимися в ряд женщинами селения. Тем самым пришельцы "вродились" в эту общину, после чего с ними можно стало общаться. Предполагалось даже, что, став "рожденными" среди асматов, они должны были тут же освоить и их язык. Общение же с чужаками, если оно и происходило, принимало здесь практически всегда антагонистический характер.