- Мы не помогаем беглецам из колонии, мы выдаем их судебным инстанциям в Англии, - сказал капитан. - Но так поступают официальные власти. Простые голландцы скорее всего окажут вам всяческую помощь, в которой вы будете нуждаться. Но остерегайтесь сыщиков! Твердите, что вы английские моряки, потерпевшие крушение, а когда прибудете в Кейптаун, постарайтесь наняться на американское, французское или датское судно.
Тропический ливень, словно покрывало, накрыл людей и лодку, когда восемь беглецов наугад вышли в открытый океан. Наутро дождь не унялся и продолжался целых восемь суток. Перед бегством матросу Тому удалось раздобыть кремневое ружье, порох и пули, но из-за дождя порох настолько отсырел, что прошло немало времени, прежде чем им можно было воспользоваться. Пока в этом не было особой беды: земли не видно, а значит, можно не опасаться аборигенов, которые внушают им ужас. Бесконечный, нудный дождь оказался и благом: он помог беглецам скрыться от преследователей. А опасаться следовало, ибо четыре часа спустя после выхода в море их побег был обнаружен и вдогонку был послан корабль губернатора.
По словам голландского капитана, чтобы достигнуть Большого Барьерного рифа, беглецам предстояло двигаться на север. Однажды утром, на двадцать первый день пути, когда дождь наконец прекратился, насквозь промокшие, дрожащие от холода люди заметили впереди полоску пены. Они поняли, что до рифа уже недалеко. Трое суток сильный юго-восточный ветер нес беглецов вдоль внешней стороны частокола из острых кораллов, отделявшего их от спокойного океана. Они все время видели серебристо-голубую воду за барьером, но, сколько ни пытались найти проход в рифе, им это не удавалось. Время от времени жалкое суденышко глубоко проваливалось в пучину волн и все вокруг пропадало из виду. Но вот гигантская волна высоко возносит их на пенистые гребни, и тогда взору отчаявшихся людей предстают острова. Рев волн прорывался сквозь коралловую крепость. Его было слышно даже ночью при самом сильном ветре, когда беглецы пытались отойти подальше в море. Силы их были на исходе. И тогда Нил предложил вернуться в колонию и принять наказание.
- И получить сто ударов плетью! - стараясь перекричать рев воды, воскликнул Уильям Брайант. - Нет, только через мой труп эта лодка переменит курс!
Раза два им показалось, что они нашли проход. Но стоило направить лодку в сторону прибоя, как их подстерегали острые кораллы, которые, точно зубы гигантской акулы, торчали из пенистых волн прибоя. И все же однажды случилось то, чего они так долго ждали и на что надеялись. Ненадолго до наступления темноты люди вдруг заметили разрыв между рифами длиной в несколько сотен метров. Не прошло и нескольких минут, как они оказались в тихой, спокойной воде. Направив ялик к песчаному берегу одного из бесчисленных низких островов, они, шатаясь, вышли на сушу и рухнули на землю под тенистыми пальмами, сморенные крепким сном.
Спали они долго, почти сутки. К счастью, остров был необитаем, иначе они стали бы легкой добычей. И в других отношениях судьба оказалась к ним милостива: их забросило на островок, куда стекаются черепахи, чтобы отложить яйца. Период кладки длится всего две недели в году, и надо же было случиться так, чтобы это время совпало с высадкой беглецов на остров. Непрерывные дожди обеспечили их питьевой водой, а теперь они получили и свежее черепашье мясо.
Два дня они набирались сил, после чего Уильям Брайант отдал приказ продолжить плавание. Теперь они совершали переходы между островами, или между островом и побережьем материка. И лишь когда они достигли острова, на котором мы высадились сейчас, им впервые пришлось столкнуться с аборигенами. Тонкие, черные, как смоль, люди, вооруженные трехметровыми копьями, появились из-за мыса в лодке, выдолбленной из ствола большого дерева, и направились прямо к их лагерю. Прыгнув в воду за несколько метров до берега и высоко подняв копья над головой, они с криками устремились вперед. Уильям Брайант достал единственное имевшееся у них оружие кремневое ружье, прицелился в бегущего впереди и нажал спусковой крючок. Но ружье не сработало - видимо, кремень отсырел. Тогда Брайант оторвал кусок платья и принялся лихорадочно тереть камень. Когда первый нападающий находился в нескольких метрах от него, он снова нажал на спуск. На сей раз раздался выстрел. Пуля попала прямо в грудь, откуда фонтаном брызнула кровь. Аборигены, едва услышав грохот выстрела, бросились к берегу, оставив на песке мертвого товарища.
В июне беглецы достигли голландского поселения Купанг на острове Тимор, где без труда убедили губернатора в том, что они - команда английского судна, потерпевшего кораблекрушение у Большого Барьерного рифа. За два года до этого в Купанге побывали Уильям Блай и члены его экипажа, и жители поселка приняли пришельцев с не меньшей доброжелательностью. Из Купанга Брайант с людьми направились в Батавию, столицу Голландской Ост-Индии, и уже считали себя свободными людьми, но судьба распорядилась иначе. В Батавии в это время года самый нездоровый в мире климат, и в те времена люди не знали средства против малярии, или болотной лихорадки, как тогда называлась эта болезнь.
Первой жертвой лихорадки стал Уильям Брайант. Перед смертью он заклинал своих спутников не пить вина и не проболтаться спьяну, откуда они прибыли.
Вскоре умерли дети Брайанта и трое мужчин. Плотник Нил с горя напился и в кабаке выболтал всю историю. Оставшихся в живых беглецов, и среди них жену Уильяма Брайанта Пэтти, заковали в кандалы и отправили в Англию, где их вновь приговорили к ссылке в ту же колонию. Но затем их помиловали и вместо ссылки в Новую Голландию заточили в Ньюгейтскую тюрьму в Лондоне, а Пэтти Брайант освободили.
4
Луис Ваэс де Торрес - так звали испанца, который, отправившись в 1606 году из Кальяо (Перу) и, проплыв южнее огромной горной земли, нашел новый путь в далекую страну пряностей. Как сумел он провести свою большую, неуклюжую каравеллу сквозь бесчисленные коралловые рифы, мимо песчаных отмелей, меж сотен низких островков, об этом история умалчивает. Известно только, что опасный пролив назван его именем, и даже сегодня название "Торресов пролив" окружено зловещим ореолом. Иниго Ортис де Ретес в 1545 году по пути с Молуккских островов в Мексику прошел севернее этой горной страны и назвал ее Новой Гвинеей. Возможно, немногочисленные туземцы, которых он увидел на берегу, напомнили ему африканцев из Гвинеи, а может, он обратил внимание на то, что Гвинея в Африке и вновь открытая им земля вблизи Австралии находились в противоположных точках на глобусе, и именно это обстоятельство побудило его дать новой земле такое название. Уже на карте мира фламандского картографа Меркатора можно найти название Nueva Guinea.
Но еще до того как Торрес доказал, что Новая Гвинея - остров, а следом за ним и другие европейцы наблюдали негостеприимные берега огромной страны, индонезийцы охотились в этих местах за рабами. Уже в VIII веке владыки Суматранской империи Шривиджая дарили танским императорам черных рабов и множество попугаев. На крупном яванском храме Боробудур (VIII столетие) можно видеть барельефы с изображением курчавых людей. По-малайски человека с короткими курчавыми волосами называют "оранг папуа". Памятуя об этом, Жоржи ди Менезиш, португальский губернатор Молуккских островов, назвал Новую Гвинею островом Ильяш душ Папуаш (Острова папуасов). И по сей день жители Новой Гвинеи зовутся папуасами.
Сегодня нам трудно представить себе людей, которые рисковали жизнью во имя того, чтобы столы европейцев украсили пряности. Их профессия была не менее опасной, чем профессия ловца змей или охотника на крокодилов в бескрайних болотах страны каннибалов. Еще до того как Васко да Гама проложил морской путь в Индию, а Фернан Магеллан совершил кругосветное плавание, до того как европейцы открыли для себя кофе и чай и стали употреблять лимоны, чтобы подкислить пищу, а сахар - чтобы подсластить ее, западный мир уже знал о существовании эшпесиариэш, что буквально означает "специи". Но лишь самая богатая знать, короли и князья, могли приобрести несколько граммов изысканных индийских пряностей: зернышки перца, мускатный орех, щепотку имбиря или корицы, которые щекочут язык, возбуждают аппетит, доставляя ни с чем не сравнимое удовольствие за столом. В богатых домах кушанье считалось отменным лишь в том случае, если оно было хорошенько поперчено и приправлено специями. В пиво добавляли имбирь, а в вино клали столько всевозможных пряностей, что каждый глоток обжигал рот.
Не только в пищу шли эшпесиариэш. Тщеславие женщин требовало все больше благовонных восточных масел: возбуждающего мускуса, амбры, сладковатого, розового масла. Ткачи и красильщики без устали отделывали китайские шелка и индийский дамаст. Еще более мощный толчок торговле дарами Востока дала католическая церковь: ведь родиной ладана, дымящегося в кадильницах, коими святые отцы размахивали в тысячах церквей, была не Европа. Эта ароматическая смола, добываемая из тропических деревьев, а также опиум и камфара, без которых не обходились аптекари, равно как и гуммиарабик, по бесчисленным караванным путям на верблюжьих спинах доставлялись из знойных пустынь или плыли на утлых суденышках по Индийскому океану, прежде чем достигали места назначения.
5
У острова Колепом (называвшегося прежде островом Фредерика Хендрика) шхуна "Сонгтон" бросает якорь в ожидании охотника на крокодилов Ванусса, его людей и лодок. Сейчас они где-то в районе болот Маувекере, и, верно, доставят на борт солидный груз маленьких пук-пуков. Никто, однако, не знает, когда их можно ждать. Мы идем немного в глубь узкого пролива между островами Коморан и Колепом. Дальше, в проливе Мариане, находится пост Кима'ам с тремя индонезийскими солдатами. По этой причине Альфред Миллз не осмеливается идти в глубь пролива. Я спрашиваю, нельзя ли спустить ялик и двух членов экипажа в придачу, чтобы высадить меня на берег. В ответ раздается громкий хохот.
Видя мое недоумение, Беркли поясняет:
- Остров Колепом - сплошное болото. Без проводника, знающего дорогу, ты в нем просто утонешь. Тебе когда-нибудь доводилось слышать про зыбучие пески? Так вот, болота Берега Казуарин еще хуже. Несчастного, который ступит на эту землю, болото засосет за несколько минут.
- А как же островитяне?
- Они знают тропы. И, бьюсь об заклад, охотно возьмут тебя на прогулку... чтобы по пути спихнуть в болото.
- Чем же они живут, если кругом болота?
- В глубине острова растут саговые пальмы. В основном местные жители питаются только ими... ну, и человеческим мясом, разумеется. Ты ведь знаешь, мы находимся в стране охотников за головами. Они захотят не только снести тебе голову, но и отведать твоего тела.
Перед отъездом я собрал немало свидетельств об охотниках за головами в этих краях, поэтому понимал, что Беркли не шутит. В 1957 году, когда теперешний индонезийский Ириан-Джая был голландской колонией, одно из племен Берега Казуарин напало на людей из другого племени. Те плыли в лодках и были смыты в море огромной волной. Несчастным удалось вплавь добраться до берега, но им предстояло несколько суток идти по вражеской территории, чтобы попасть домой. Их быстро обнаружили и всех перебили. Многих съели, а в качестве трофеев охотники за головами унесли 78 голов. Голландский чиновник направился в деревню, где жило воинственное племя, и приказал возвратить головы жертв. Воины доставили на борт судна огромный мешок и бросили его к ногам голландца. Из мешка, точно кокосовые орехи, выкатилось тридцать отрубленных голов. Чиновник пригрозил сжечь их мужской дом, если они не принесут остальные головы. И когда те отказались, он приказал обстрелять мужской дом зажигательными снарядами. Но он не загорелея. Тогда на берег была высажена вооруженная группа, которая сумела поджечь этот дом. Только таким путем ему удалось получить остальные головы. Именно здесь, чуть севернее, на территории асматов, исчез Майкл Кларк Рокфеллер. Но об этом я расскажу позднее.
Вечером я сижу на палубе и смотрю на берег. Идет дождь, неторопливый поток из глубины незнакомого острова выносит мангровые корни. Запах моря смешивается со зловонием от гниющих растений, которое тянется с суши. Внезапно из тумана возникают фигуры. Словно темные статуи, стоят они в длинном выдолбленном стволе дерева и едва заметны. Впрочем, быть может, они и не гребут, а предоставляют течению заботиться о лодке. В молчании, почти не двигаясь, они неумолимо приближаются к судну, словно призраки из глубины каменного века, из той жизни, о которой вместе со смертью уходят воспоминания, к стране, где непрерывно идет дождь и реки несут свои воды в море, а солнце встает после кромешной ночной тьмы, чтобы осветить листву, ярко зеленеющую в теплоте тропического утра. "Вчера" здесь никогда не существовало, "завтра" никогда не наступит. Есть только "сегодня".
* * *
Это моя первая встреча с жителями Берега Казуарин, и я пребываю в нерешительности, не зная, как быть. В лодке, насколько я успел заметить, девять человек, в руках у каждого помимо весла лук и связка стрел. На палубе, кроме меня, никого нет: команда играет в кости в каюте на носу шхуны, Кенаи в трюме помогает Беркли кормить змей. Возможно, люди в лодке меня и не заметили, а может, они думают, что на судне вообще никого нет, и потому так осторожно приближаются, чтобы захватить его, стащить все, что найдут на борту, и скрыться так же незаметно, как появились. В голове у меня мелькает множество всяких "возможно". Но в конце концов я решаюсь подняться и посмотреть, что произойдет.
Ничего, однако, не происходит. Пирога вплотную приблизилась к шхуне, поручни которой так нависли над водой, что мне видны головы и плечи гребцов. Стоит сделать два-три шага вперед, и я смогу дотронуться до них. Чтобы окончательно убедиться в реальности происходящего, а не отнести все это на счет рома, которым меня угостил Беркли, бросаю в темноту по-английски:
- Что вам здесь нужно?
Но люди в лодке, видимо, по-прежнему меня не замечают, так как взоры их устремлены в небо.
Только теперь до моего слуха доносится какой-то странный щелкающий звук. Он становится все громче и поначалу напоминает стук копыт скачущей вдалеке лошади, но вот это уже не одна, а несколько лошадей. Их топот слышится все ближе, ближе. И тут до меня доходит, что звуки эти мне знакомы по ковбойским фильмам из моего далекого детства. Более того, я обнаруживаю их источник: это люди - вначале один, а вслед за ним остальные - щелкают языком. Позднее я узнаю, что таким способом жители Берега Казуарин уведомляют о своем присутствии.
Как только Альфред Миллз, Кенаи и остальные члены команды услышали эти звуки, они без промедления пригласили пришельцев на палубу шхуны. В лодке островитяне оставили оружие и молодого гребца, почти мальчика. В его обязанности входило присматривать за тем, чтобы лодка не стукнулась о борт шхуны. Один из наших матросов, которого все почему-то называют Велосипедистом и который затем будет сопровождать нас по рекам, немного знает малайский и понимает, о чем говорят островитяне. По его словам, им нужна соль. Обещают за нее сообщить что-то важное.
На "Сонгтоне" соль хранится в небольших холщевых мешках, примерно по полкилограмма в каждом. Капитан Миллз велит принести один мешочек, сочтя, что этого довольно. Не тут-то было. Один из гребцов, надо полагать вожак, качает головой и поднимает правую руку, вытянув все пять пальцев.
- Пять мешков соли! Эти канаки [5] совсем рехнулись! - негодует Миллз. - Послушай, Велосипедист, попытайся разузнать, что они хотели нам рассказать. Верно, про Ванусса. Попробуй вытянуть из них хоть что-нибудь.
Матрос, к которому он обращается, - коротышка с желтоватой кожей. Несведущему человеку может показаться, что он болен желтухой, но все гораздо проще: он родом с островов Кей в море Банда, для уроженцев тамошних мест желтый цвет кожи - обычный. Сейчас щеки Велосипедиста покраснели от возбуждения и лицо окрасилось в цвета испанского флага.
- Если ты полагаешь, что у охотника за головами можно что-то выведать, попытайся сделать это сам! - кричит он.
Человеку несведущему такая внезапная вспышка ярости могла бы показаться по меньшей мере странной, но дело в том, что охотники на крокодилов, обитающих в реках Берега Казуарин, знают, что представитель племени воинов не терпит отказа. Если он не может тут же убить того, кто ему отказал, то непременно затаит обиду в сердце и не преминет воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы рассчитаться с обидчиком. И если он знает имя обидчика, то убийство последнего считается добрым деянием, ибо тем самым он преподносит подарок новорожденному младенцу своего племени. Швейцарский антрополог Пауль Вирц, один из самых мужественных ученых мира, в своей книге об охотниках за головами на этом побережье пишет, что охотники за головами появляются на вражеской территории и совершают ритуал: натирают тело мелом, который приносят из дому, и на рассвете направляются к деревне с криками: "Выходите из своих хижин! Мы пришли за вашими головами! Выходите и сразитесь с нами".
Но прежде чем убить своих врагов и отрубить им головы, они узнают их имена: голова ценится вдвое дороже, если известно, кому она принадлежит. Имя убитого приносят в дар новорожденному мальчику в своем селении. "Скажи мне твое имя, и я тебя не трону!" - кричат нападающие мужчинам, укрывшимся в хижинах. Но это лишь военная хитрость - стоит им узнать имя, и они убивают человека, чтобы овладеть его головой. По пути домой воины держат перед собой в лодке трофеи и бессчетное число раз повторяют имена убитых [6].
Велосипедист сообщил прибывшим свое прозвище. Имя же он не решается раскрыть даже нам с Беркли. Ему и так становится не по себе при мысли, что в одном из селений может появиться ребенок, которого звали бы Велосипедист, ибо он имел неосторожность обидеть одного из представителей живущего там племени. И хотя у прибывших к нам воинов нет при себе соко - острых бамбуковых ножей, Велосипедист не хочет подвергать себя риску. В итоге казуаринец получает желанные пять мешочков соли без всякой компенсации.
Я же счел, что он вполне заслужил свою добычу, сказав, что чуть выше по реке Бетс встретил Ванусса. Там ожидают нас со своим грузом охотники за крокодилами. Если пустить нашу посудину полным ходом, то за сутки можно туда добраться. Беркли тоже доволен. Когда шхуна будет полностью загружена пук-пуками, она пойдет в Дару, в Папуа, где выгрузит крокодилов. Оттуда Беркли вылетит в Кэрнс. Меня же снова возьмут на борт после того, как я проведу три недели с Вануссом на охоте за пук-пуками; до этого крокодилов будут доставлять прямо в Сингапур.
Глава вторая
Вверх по реке Бетс. - Ванусс, охотник за крокодилами. - Бесконечный дождь. - Болотная лихорадка. Тучи москитов. - Ловля крокодилов в темноте. Мафия охотников за крокодилами. - Посещение асматов
1
На заре Ванусс готовится покинуть лагерь. Я всеми силами стараюсь оттянуть минуту, когда придется выбраться из гамака, ибо именно в этот скоротечный промежуток времени между ночью и днем лучше всего думается. Верхушки деревьев уже посветлели, но здесь, у серовато-черной земли, еще господствуют ночные тени. На фоне зелени горы свертков, ящиков и орудий лова постепенно приобретают более четкие очертания. Одни носильщики и гребцы еще спят, другие проснулись. До меня доносится их бормотание. Кто-то прочищает горло. Несмотря на дождь, дневной свет становится ярче, и вот уже отчетливо видны стволы деревьев, увитые лианами.
Большой деревянной ложкой Ванусс бьет по чугунной крышке.
- С первыми лучами солнца мы должны сидеть в лодке! - кричит он. - На завтрак остановимся, когда станет теплее.
Река Бетс метрах в пятидесяти от лагеря. Неделю назад, когда мы покинули шхуну "Сонгтон", она была широкой и полноводной. Теперь берега ее сузились, в воде все чаще попадались деревья и островки травы. Мы поднялись вверх по течению, где, казалось, река с трудом пробивает себе дорогу сквозь нависшие деревья. Над нашими головами плотный зеленый ковер, но временами солнце, набирая силу, пронзает его своими острыми лучами. Со сводов этого своеобразного туннеля свисают кусты и лианы. На первый взгляд раздвинуть их нетрудно - стоит подняться, схватить одну из ветвей и потянуть. Но я уже научился воздерживаться от подобных глупостей. Многие растения сгнили. Дотронься до них - и на тебя обрушится каскад лиан, колючих веток, мокрых листьев, полных всевозможных жуков величиной с яйцо, ящериц всех цветов и размеров, древесных клопов, которые накрепко присасываются к телу, а иногда и змей. Последние извиваются на дне лодки, пока кто-нибудь из охотников не прикончит их веслом или палкой.
Чтобы путешествовать в этих местах и остаться в живых, лучше всего по возможности избегать тесных контактов с природой. Только тот, кто полностью осознает, что находится во враждебном мире, которого ему не одолеть, может рассчитывать на возвращение без особого для себя ущерба. Ну а тот, кто тщится обуздать природу или поиграть в Тарзана, хватая свисающие лианы, будет очень скоро наказан.
Вот какие мысли одолевают меня, пока наш лагерь пробуждается ото сна. Но наконец и я вываливаюсь из гамака (самый противный момент!), разбитый, не стряхнувший с себя усталости минувшего дня, который провел скорчившись в пироге. Мое тело совсем окостенело, и виной тому не только усталость, но и дождь. С трудом натягиваю на себя рубашку и шорты. Они насквозь мокрые, хоть выжимай. А тут еще дает о себе знать голод, и умыться нельзя. Ванусс ревет прямо над ухом:
-Ну-ка все, поторапливайтесь! Туваи, прикрой свертки брезентом! Через пять минут отплываем!
Только теперь он делает вид, что заметил меня. Надо полагать, я выгляжу так, словно не меньше двух недель пролежал в гашеной извести, потому что левым уголком рта Ванусс изображает подобие улыбки.
- Ты ведь сам этого хотел, - говорит он, подходя ко мне и доставая из-за пазухи небольшую бутылку.
Оглядевшись вокруг и, убедившись что никто не видит, чем он занимается, Ванусс протягивает мне бутылку. Я с благодарностью отпиваю пару глотков обжигающего горло виски, после чего он прячет ее на прежнее место. Никто не должен видеть, что у него с собой спиртное.
- Ну, вот ты и позавтракал, - ухмыляется он.
Несколько капель виски немного взбодрили меня. Еще не очнувшись хорошенько ото сна и тревожных мыслей, я направляюсь к берегу, где в молочном тумане как бы парят лодки. Где-то над головой кричат белые какаду и огненно-красные, похожие на ястребов спицы, а над рекой и джунглями стоит зловонный запах ила и гниющих растений. Я делаю шаг в сторону, чтобы справить нужду, но один из островитян хватает меня за руку и качает головой.
- Нет, таубада [7], нет, - говорит он решительно.
Подошедший Ванусс поясняет:
- Здесь вокруг сплошная тина. Стоит сделать шаг - утонешь. Это как зыбучий песок. Надо отойти глубже в лес.
Ткнув меня в живот колышком от крепления палатки, он громко хохочет:
- Только смотри, чтобы там тебя не схватили охотники за головами!
Я не разделяю его веселости и, признаться, начинаю раскаиваться в том, что отправился в этот край нескончаемых болот с бандой охотников за крокодилами. Отныне Ванусс - мой господин и повелитель, я полностью завишу от его настроения. Правда, убить меня он вряд ли сможет: в Порт-Морсби или на острове Четверга кто-нибудь из его людей непременно проболтается об убийстве белого человека, да и власти быстро обнаружат, с кем я отправился в страну болот. Но ему ничего не стоит испортить мне жизнь здесь. Откажет, например, в помощи, если я заболею. Вдруг начнется приступ из-за камня в почке и потребуется немедленная операция? Или вновь меня свалит малярия? С этими невеселыми мыслями, вооруженный рулоном туалетной бумаги в одной руке и мачете в другой, я пробираюсь в глубь девственного леса.
И все-таки жизнь прекрасна, думаю я несколькими минутами позже, когда вновь оказываюсь на берегу и занимаю свое место в лодке. Да и Ванусс отличный парень, такой обходительный и простой. Мы путешествуем по земле асматов, охотников за головами, и за минувшую неделю Ванусс не раз предостерегал меня от опасностей и оказывал всяческую помощь. Он нелегально охотится за крокодилами. Ну и что? Разве есть легальные охотники на этих рептилий? Чем больше я размышляю, тем веселее становится у меня на душе. Наше путешествие представляется теперь в розовом свете. Я даже верю, что мне удастся сделать хорошие снимки, хотя аппаратура подмокла, а пленки отсырели.
Но вот заработал мотор, и мы отправляемся в путь вверх по реке. По-прежнему льет дождь. Час за часом крупные капли падают с темно-зеленой крыши отвесно и с такой неумолимой регулярностью, что вновь охватывает уныние. Я страдаю от "току" - так местные жители называют хандру, которая преследует белых путешественников в джунглях страны болот. Насколько мне известно, эта болезнь не описана в медицине, однако несомненно, что она во многом способствовала восприятию островитянами белых людей. Страдающему "току", полагали они, достаточно всего нескольких капель виски или какого-нибудь другого крепкого напитка, чтобы ему море стало по колено.
- Веселые таубады опаснее грустных, - утверждает Ванусс. - Им кажется, будто они могут перевернуть мир. Когда я служил в полиции в Дару, у нас был патрульный офицер, который всегда страдал болотной болезнью (ее здесь также называют "току"), стоило нам покинуть полицейский участок и отправиться в патрульный объезд. Нам приходилось бывать среди самых отвратительных канаков, какие только имеются. Они поедали друг друга по любому поводу и без зазрения совести убили бы и сожрали нас, "правительственных" людей, если бы только могли. И знаешь, что обычно говорил этот полоумный киап [8]? "Вы наши братья. Отложим в сторону оружие, пойдем к вам в деревню, поднимемся в мужской дом и усядемся среди вождей. И они поймут, что мы желаем им добра". Я, конечно, был против, но что мне оставалось делать? Ведь он был моим начальником. Все ему сходило с рук до тех пор, пока однажды он не начал взбираться по лесенке в "хаус тамбаран" [9]. Тут появился канак с натянутым луком в руках. Он был плохим стрелком и успел лишь поразить киапа в руку, прежде чем я выстрелил в него из револьвера. Это был личный пистолет патрульного офицера, я вытащил его утром у него из ранца и спрятал за пазухой. Если бы и я был безоружным, нас бы прикончили. Но через несколько часов болотная лихорадка - возможно, из-за полученной раны - повлияла на киапа в противоположном направлении. Теперь он рвался застрелить всех, а мужской дом сжечь. Я уж и не знал, как отговорить его.
Тропический ливень, словно покрывало, накрыл людей и лодку, когда восемь беглецов наугад вышли в открытый океан. Наутро дождь не унялся и продолжался целых восемь суток. Перед бегством матросу Тому удалось раздобыть кремневое ружье, порох и пули, но из-за дождя порох настолько отсырел, что прошло немало времени, прежде чем им можно было воспользоваться. Пока в этом не было особой беды: земли не видно, а значит, можно не опасаться аборигенов, которые внушают им ужас. Бесконечный, нудный дождь оказался и благом: он помог беглецам скрыться от преследователей. А опасаться следовало, ибо четыре часа спустя после выхода в море их побег был обнаружен и вдогонку был послан корабль губернатора.
По словам голландского капитана, чтобы достигнуть Большого Барьерного рифа, беглецам предстояло двигаться на север. Однажды утром, на двадцать первый день пути, когда дождь наконец прекратился, насквозь промокшие, дрожащие от холода люди заметили впереди полоску пены. Они поняли, что до рифа уже недалеко. Трое суток сильный юго-восточный ветер нес беглецов вдоль внешней стороны частокола из острых кораллов, отделявшего их от спокойного океана. Они все время видели серебристо-голубую воду за барьером, но, сколько ни пытались найти проход в рифе, им это не удавалось. Время от времени жалкое суденышко глубоко проваливалось в пучину волн и все вокруг пропадало из виду. Но вот гигантская волна высоко возносит их на пенистые гребни, и тогда взору отчаявшихся людей предстают острова. Рев волн прорывался сквозь коралловую крепость. Его было слышно даже ночью при самом сильном ветре, когда беглецы пытались отойти подальше в море. Силы их были на исходе. И тогда Нил предложил вернуться в колонию и принять наказание.
- И получить сто ударов плетью! - стараясь перекричать рев воды, воскликнул Уильям Брайант. - Нет, только через мой труп эта лодка переменит курс!
Раза два им показалось, что они нашли проход. Но стоило направить лодку в сторону прибоя, как их подстерегали острые кораллы, которые, точно зубы гигантской акулы, торчали из пенистых волн прибоя. И все же однажды случилось то, чего они так долго ждали и на что надеялись. Ненадолго до наступления темноты люди вдруг заметили разрыв между рифами длиной в несколько сотен метров. Не прошло и нескольких минут, как они оказались в тихой, спокойной воде. Направив ялик к песчаному берегу одного из бесчисленных низких островов, они, шатаясь, вышли на сушу и рухнули на землю под тенистыми пальмами, сморенные крепким сном.
Спали они долго, почти сутки. К счастью, остров был необитаем, иначе они стали бы легкой добычей. И в других отношениях судьба оказалась к ним милостива: их забросило на островок, куда стекаются черепахи, чтобы отложить яйца. Период кладки длится всего две недели в году, и надо же было случиться так, чтобы это время совпало с высадкой беглецов на остров. Непрерывные дожди обеспечили их питьевой водой, а теперь они получили и свежее черепашье мясо.
Два дня они набирались сил, после чего Уильям Брайант отдал приказ продолжить плавание. Теперь они совершали переходы между островами, или между островом и побережьем материка. И лишь когда они достигли острова, на котором мы высадились сейчас, им впервые пришлось столкнуться с аборигенами. Тонкие, черные, как смоль, люди, вооруженные трехметровыми копьями, появились из-за мыса в лодке, выдолбленной из ствола большого дерева, и направились прямо к их лагерю. Прыгнув в воду за несколько метров до берега и высоко подняв копья над головой, они с криками устремились вперед. Уильям Брайант достал единственное имевшееся у них оружие кремневое ружье, прицелился в бегущего впереди и нажал спусковой крючок. Но ружье не сработало - видимо, кремень отсырел. Тогда Брайант оторвал кусок платья и принялся лихорадочно тереть камень. Когда первый нападающий находился в нескольких метрах от него, он снова нажал на спуск. На сей раз раздался выстрел. Пуля попала прямо в грудь, откуда фонтаном брызнула кровь. Аборигены, едва услышав грохот выстрела, бросились к берегу, оставив на песке мертвого товарища.
В июне беглецы достигли голландского поселения Купанг на острове Тимор, где без труда убедили губернатора в том, что они - команда английского судна, потерпевшего кораблекрушение у Большого Барьерного рифа. За два года до этого в Купанге побывали Уильям Блай и члены его экипажа, и жители поселка приняли пришельцев с не меньшей доброжелательностью. Из Купанга Брайант с людьми направились в Батавию, столицу Голландской Ост-Индии, и уже считали себя свободными людьми, но судьба распорядилась иначе. В Батавии в это время года самый нездоровый в мире климат, и в те времена люди не знали средства против малярии, или болотной лихорадки, как тогда называлась эта болезнь.
Первой жертвой лихорадки стал Уильям Брайант. Перед смертью он заклинал своих спутников не пить вина и не проболтаться спьяну, откуда они прибыли.
Вскоре умерли дети Брайанта и трое мужчин. Плотник Нил с горя напился и в кабаке выболтал всю историю. Оставшихся в живых беглецов, и среди них жену Уильяма Брайанта Пэтти, заковали в кандалы и отправили в Англию, где их вновь приговорили к ссылке в ту же колонию. Но затем их помиловали и вместо ссылки в Новую Голландию заточили в Ньюгейтскую тюрьму в Лондоне, а Пэтти Брайант освободили.
4
Луис Ваэс де Торрес - так звали испанца, который, отправившись в 1606 году из Кальяо (Перу) и, проплыв южнее огромной горной земли, нашел новый путь в далекую страну пряностей. Как сумел он провести свою большую, неуклюжую каравеллу сквозь бесчисленные коралловые рифы, мимо песчаных отмелей, меж сотен низких островков, об этом история умалчивает. Известно только, что опасный пролив назван его именем, и даже сегодня название "Торресов пролив" окружено зловещим ореолом. Иниго Ортис де Ретес в 1545 году по пути с Молуккских островов в Мексику прошел севернее этой горной страны и назвал ее Новой Гвинеей. Возможно, немногочисленные туземцы, которых он увидел на берегу, напомнили ему африканцев из Гвинеи, а может, он обратил внимание на то, что Гвинея в Африке и вновь открытая им земля вблизи Австралии находились в противоположных точках на глобусе, и именно это обстоятельство побудило его дать новой земле такое название. Уже на карте мира фламандского картографа Меркатора можно найти название Nueva Guinea.
Но еще до того как Торрес доказал, что Новая Гвинея - остров, а следом за ним и другие европейцы наблюдали негостеприимные берега огромной страны, индонезийцы охотились в этих местах за рабами. Уже в VIII веке владыки Суматранской империи Шривиджая дарили танским императорам черных рабов и множество попугаев. На крупном яванском храме Боробудур (VIII столетие) можно видеть барельефы с изображением курчавых людей. По-малайски человека с короткими курчавыми волосами называют "оранг папуа". Памятуя об этом, Жоржи ди Менезиш, португальский губернатор Молуккских островов, назвал Новую Гвинею островом Ильяш душ Папуаш (Острова папуасов). И по сей день жители Новой Гвинеи зовутся папуасами.
Сегодня нам трудно представить себе людей, которые рисковали жизнью во имя того, чтобы столы европейцев украсили пряности. Их профессия была не менее опасной, чем профессия ловца змей или охотника на крокодилов в бескрайних болотах страны каннибалов. Еще до того как Васко да Гама проложил морской путь в Индию, а Фернан Магеллан совершил кругосветное плавание, до того как европейцы открыли для себя кофе и чай и стали употреблять лимоны, чтобы подкислить пищу, а сахар - чтобы подсластить ее, западный мир уже знал о существовании эшпесиариэш, что буквально означает "специи". Но лишь самая богатая знать, короли и князья, могли приобрести несколько граммов изысканных индийских пряностей: зернышки перца, мускатный орех, щепотку имбиря или корицы, которые щекочут язык, возбуждают аппетит, доставляя ни с чем не сравнимое удовольствие за столом. В богатых домах кушанье считалось отменным лишь в том случае, если оно было хорошенько поперчено и приправлено специями. В пиво добавляли имбирь, а в вино клали столько всевозможных пряностей, что каждый глоток обжигал рот.
Не только в пищу шли эшпесиариэш. Тщеславие женщин требовало все больше благовонных восточных масел: возбуждающего мускуса, амбры, сладковатого, розового масла. Ткачи и красильщики без устали отделывали китайские шелка и индийский дамаст. Еще более мощный толчок торговле дарами Востока дала католическая церковь: ведь родиной ладана, дымящегося в кадильницах, коими святые отцы размахивали в тысячах церквей, была не Европа. Эта ароматическая смола, добываемая из тропических деревьев, а также опиум и камфара, без которых не обходились аптекари, равно как и гуммиарабик, по бесчисленным караванным путям на верблюжьих спинах доставлялись из знойных пустынь или плыли на утлых суденышках по Индийскому океану, прежде чем достигали места назначения.
5
У острова Колепом (называвшегося прежде островом Фредерика Хендрика) шхуна "Сонгтон" бросает якорь в ожидании охотника на крокодилов Ванусса, его людей и лодок. Сейчас они где-то в районе болот Маувекере, и, верно, доставят на борт солидный груз маленьких пук-пуков. Никто, однако, не знает, когда их можно ждать. Мы идем немного в глубь узкого пролива между островами Коморан и Колепом. Дальше, в проливе Мариане, находится пост Кима'ам с тремя индонезийскими солдатами. По этой причине Альфред Миллз не осмеливается идти в глубь пролива. Я спрашиваю, нельзя ли спустить ялик и двух членов экипажа в придачу, чтобы высадить меня на берег. В ответ раздается громкий хохот.
Видя мое недоумение, Беркли поясняет:
- Остров Колепом - сплошное болото. Без проводника, знающего дорогу, ты в нем просто утонешь. Тебе когда-нибудь доводилось слышать про зыбучие пески? Так вот, болота Берега Казуарин еще хуже. Несчастного, который ступит на эту землю, болото засосет за несколько минут.
- А как же островитяне?
- Они знают тропы. И, бьюсь об заклад, охотно возьмут тебя на прогулку... чтобы по пути спихнуть в болото.
- Чем же они живут, если кругом болота?
- В глубине острова растут саговые пальмы. В основном местные жители питаются только ими... ну, и человеческим мясом, разумеется. Ты ведь знаешь, мы находимся в стране охотников за головами. Они захотят не только снести тебе голову, но и отведать твоего тела.
Перед отъездом я собрал немало свидетельств об охотниках за головами в этих краях, поэтому понимал, что Беркли не шутит. В 1957 году, когда теперешний индонезийский Ириан-Джая был голландской колонией, одно из племен Берега Казуарин напало на людей из другого племени. Те плыли в лодках и были смыты в море огромной волной. Несчастным удалось вплавь добраться до берега, но им предстояло несколько суток идти по вражеской территории, чтобы попасть домой. Их быстро обнаружили и всех перебили. Многих съели, а в качестве трофеев охотники за головами унесли 78 голов. Голландский чиновник направился в деревню, где жило воинственное племя, и приказал возвратить головы жертв. Воины доставили на борт судна огромный мешок и бросили его к ногам голландца. Из мешка, точно кокосовые орехи, выкатилось тридцать отрубленных голов. Чиновник пригрозил сжечь их мужской дом, если они не принесут остальные головы. И когда те отказались, он приказал обстрелять мужской дом зажигательными снарядами. Но он не загорелея. Тогда на берег была высажена вооруженная группа, которая сумела поджечь этот дом. Только таким путем ему удалось получить остальные головы. Именно здесь, чуть севернее, на территории асматов, исчез Майкл Кларк Рокфеллер. Но об этом я расскажу позднее.
Вечером я сижу на палубе и смотрю на берег. Идет дождь, неторопливый поток из глубины незнакомого острова выносит мангровые корни. Запах моря смешивается со зловонием от гниющих растений, которое тянется с суши. Внезапно из тумана возникают фигуры. Словно темные статуи, стоят они в длинном выдолбленном стволе дерева и едва заметны. Впрочем, быть может, они и не гребут, а предоставляют течению заботиться о лодке. В молчании, почти не двигаясь, они неумолимо приближаются к судну, словно призраки из глубины каменного века, из той жизни, о которой вместе со смертью уходят воспоминания, к стране, где непрерывно идет дождь и реки несут свои воды в море, а солнце встает после кромешной ночной тьмы, чтобы осветить листву, ярко зеленеющую в теплоте тропического утра. "Вчера" здесь никогда не существовало, "завтра" никогда не наступит. Есть только "сегодня".
* * *
Это моя первая встреча с жителями Берега Казуарин, и я пребываю в нерешительности, не зная, как быть. В лодке, насколько я успел заметить, девять человек, в руках у каждого помимо весла лук и связка стрел. На палубе, кроме меня, никого нет: команда играет в кости в каюте на носу шхуны, Кенаи в трюме помогает Беркли кормить змей. Возможно, люди в лодке меня и не заметили, а может, они думают, что на судне вообще никого нет, и потому так осторожно приближаются, чтобы захватить его, стащить все, что найдут на борту, и скрыться так же незаметно, как появились. В голове у меня мелькает множество всяких "возможно". Но в конце концов я решаюсь подняться и посмотреть, что произойдет.
Ничего, однако, не происходит. Пирога вплотную приблизилась к шхуне, поручни которой так нависли над водой, что мне видны головы и плечи гребцов. Стоит сделать два-три шага вперед, и я смогу дотронуться до них. Чтобы окончательно убедиться в реальности происходящего, а не отнести все это на счет рома, которым меня угостил Беркли, бросаю в темноту по-английски:
- Что вам здесь нужно?
Но люди в лодке, видимо, по-прежнему меня не замечают, так как взоры их устремлены в небо.
Только теперь до моего слуха доносится какой-то странный щелкающий звук. Он становится все громче и поначалу напоминает стук копыт скачущей вдалеке лошади, но вот это уже не одна, а несколько лошадей. Их топот слышится все ближе, ближе. И тут до меня доходит, что звуки эти мне знакомы по ковбойским фильмам из моего далекого детства. Более того, я обнаруживаю их источник: это люди - вначале один, а вслед за ним остальные - щелкают языком. Позднее я узнаю, что таким способом жители Берега Казуарин уведомляют о своем присутствии.
Как только Альфред Миллз, Кенаи и остальные члены команды услышали эти звуки, они без промедления пригласили пришельцев на палубу шхуны. В лодке островитяне оставили оружие и молодого гребца, почти мальчика. В его обязанности входило присматривать за тем, чтобы лодка не стукнулась о борт шхуны. Один из наших матросов, которого все почему-то называют Велосипедистом и который затем будет сопровождать нас по рекам, немного знает малайский и понимает, о чем говорят островитяне. По его словам, им нужна соль. Обещают за нее сообщить что-то важное.
На "Сонгтоне" соль хранится в небольших холщевых мешках, примерно по полкилограмма в каждом. Капитан Миллз велит принести один мешочек, сочтя, что этого довольно. Не тут-то было. Один из гребцов, надо полагать вожак, качает головой и поднимает правую руку, вытянув все пять пальцев.
- Пять мешков соли! Эти канаки [5] совсем рехнулись! - негодует Миллз. - Послушай, Велосипедист, попытайся разузнать, что они хотели нам рассказать. Верно, про Ванусса. Попробуй вытянуть из них хоть что-нибудь.
Матрос, к которому он обращается, - коротышка с желтоватой кожей. Несведущему человеку может показаться, что он болен желтухой, но все гораздо проще: он родом с островов Кей в море Банда, для уроженцев тамошних мест желтый цвет кожи - обычный. Сейчас щеки Велосипедиста покраснели от возбуждения и лицо окрасилось в цвета испанского флага.
- Если ты полагаешь, что у охотника за головами можно что-то выведать, попытайся сделать это сам! - кричит он.
Человеку несведущему такая внезапная вспышка ярости могла бы показаться по меньшей мере странной, но дело в том, что охотники на крокодилов, обитающих в реках Берега Казуарин, знают, что представитель племени воинов не терпит отказа. Если он не может тут же убить того, кто ему отказал, то непременно затаит обиду в сердце и не преминет воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы рассчитаться с обидчиком. И если он знает имя обидчика, то убийство последнего считается добрым деянием, ибо тем самым он преподносит подарок новорожденному младенцу своего племени. Швейцарский антрополог Пауль Вирц, один из самых мужественных ученых мира, в своей книге об охотниках за головами на этом побережье пишет, что охотники за головами появляются на вражеской территории и совершают ритуал: натирают тело мелом, который приносят из дому, и на рассвете направляются к деревне с криками: "Выходите из своих хижин! Мы пришли за вашими головами! Выходите и сразитесь с нами".
Но прежде чем убить своих врагов и отрубить им головы, они узнают их имена: голова ценится вдвое дороже, если известно, кому она принадлежит. Имя убитого приносят в дар новорожденному мальчику в своем селении. "Скажи мне твое имя, и я тебя не трону!" - кричат нападающие мужчинам, укрывшимся в хижинах. Но это лишь военная хитрость - стоит им узнать имя, и они убивают человека, чтобы овладеть его головой. По пути домой воины держат перед собой в лодке трофеи и бессчетное число раз повторяют имена убитых [6].
Велосипедист сообщил прибывшим свое прозвище. Имя же он не решается раскрыть даже нам с Беркли. Ему и так становится не по себе при мысли, что в одном из селений может появиться ребенок, которого звали бы Велосипедист, ибо он имел неосторожность обидеть одного из представителей живущего там племени. И хотя у прибывших к нам воинов нет при себе соко - острых бамбуковых ножей, Велосипедист не хочет подвергать себя риску. В итоге казуаринец получает желанные пять мешочков соли без всякой компенсации.
Я же счел, что он вполне заслужил свою добычу, сказав, что чуть выше по реке Бетс встретил Ванусса. Там ожидают нас со своим грузом охотники за крокодилами. Если пустить нашу посудину полным ходом, то за сутки можно туда добраться. Беркли тоже доволен. Когда шхуна будет полностью загружена пук-пуками, она пойдет в Дару, в Папуа, где выгрузит крокодилов. Оттуда Беркли вылетит в Кэрнс. Меня же снова возьмут на борт после того, как я проведу три недели с Вануссом на охоте за пук-пуками; до этого крокодилов будут доставлять прямо в Сингапур.
Глава вторая
Вверх по реке Бетс. - Ванусс, охотник за крокодилами. - Бесконечный дождь. - Болотная лихорадка. Тучи москитов. - Ловля крокодилов в темноте. Мафия охотников за крокодилами. - Посещение асматов
1
На заре Ванусс готовится покинуть лагерь. Я всеми силами стараюсь оттянуть минуту, когда придется выбраться из гамака, ибо именно в этот скоротечный промежуток времени между ночью и днем лучше всего думается. Верхушки деревьев уже посветлели, но здесь, у серовато-черной земли, еще господствуют ночные тени. На фоне зелени горы свертков, ящиков и орудий лова постепенно приобретают более четкие очертания. Одни носильщики и гребцы еще спят, другие проснулись. До меня доносится их бормотание. Кто-то прочищает горло. Несмотря на дождь, дневной свет становится ярче, и вот уже отчетливо видны стволы деревьев, увитые лианами.
Большой деревянной ложкой Ванусс бьет по чугунной крышке.
- С первыми лучами солнца мы должны сидеть в лодке! - кричит он. - На завтрак остановимся, когда станет теплее.
Река Бетс метрах в пятидесяти от лагеря. Неделю назад, когда мы покинули шхуну "Сонгтон", она была широкой и полноводной. Теперь берега ее сузились, в воде все чаще попадались деревья и островки травы. Мы поднялись вверх по течению, где, казалось, река с трудом пробивает себе дорогу сквозь нависшие деревья. Над нашими головами плотный зеленый ковер, но временами солнце, набирая силу, пронзает его своими острыми лучами. Со сводов этого своеобразного туннеля свисают кусты и лианы. На первый взгляд раздвинуть их нетрудно - стоит подняться, схватить одну из ветвей и потянуть. Но я уже научился воздерживаться от подобных глупостей. Многие растения сгнили. Дотронься до них - и на тебя обрушится каскад лиан, колючих веток, мокрых листьев, полных всевозможных жуков величиной с яйцо, ящериц всех цветов и размеров, древесных клопов, которые накрепко присасываются к телу, а иногда и змей. Последние извиваются на дне лодки, пока кто-нибудь из охотников не прикончит их веслом или палкой.
Чтобы путешествовать в этих местах и остаться в живых, лучше всего по возможности избегать тесных контактов с природой. Только тот, кто полностью осознает, что находится во враждебном мире, которого ему не одолеть, может рассчитывать на возвращение без особого для себя ущерба. Ну а тот, кто тщится обуздать природу или поиграть в Тарзана, хватая свисающие лианы, будет очень скоро наказан.
Вот какие мысли одолевают меня, пока наш лагерь пробуждается ото сна. Но наконец и я вываливаюсь из гамака (самый противный момент!), разбитый, не стряхнувший с себя усталости минувшего дня, который провел скорчившись в пироге. Мое тело совсем окостенело, и виной тому не только усталость, но и дождь. С трудом натягиваю на себя рубашку и шорты. Они насквозь мокрые, хоть выжимай. А тут еще дает о себе знать голод, и умыться нельзя. Ванусс ревет прямо над ухом:
-Ну-ка все, поторапливайтесь! Туваи, прикрой свертки брезентом! Через пять минут отплываем!
Только теперь он делает вид, что заметил меня. Надо полагать, я выгляжу так, словно не меньше двух недель пролежал в гашеной извести, потому что левым уголком рта Ванусс изображает подобие улыбки.
- Ты ведь сам этого хотел, - говорит он, подходя ко мне и доставая из-за пазухи небольшую бутылку.
Оглядевшись вокруг и, убедившись что никто не видит, чем он занимается, Ванусс протягивает мне бутылку. Я с благодарностью отпиваю пару глотков обжигающего горло виски, после чего он прячет ее на прежнее место. Никто не должен видеть, что у него с собой спиртное.
- Ну, вот ты и позавтракал, - ухмыляется он.
Несколько капель виски немного взбодрили меня. Еще не очнувшись хорошенько ото сна и тревожных мыслей, я направляюсь к берегу, где в молочном тумане как бы парят лодки. Где-то над головой кричат белые какаду и огненно-красные, похожие на ястребов спицы, а над рекой и джунглями стоит зловонный запах ила и гниющих растений. Я делаю шаг в сторону, чтобы справить нужду, но один из островитян хватает меня за руку и качает головой.
- Нет, таубада [7], нет, - говорит он решительно.
Подошедший Ванусс поясняет:
- Здесь вокруг сплошная тина. Стоит сделать шаг - утонешь. Это как зыбучий песок. Надо отойти глубже в лес.
Ткнув меня в живот колышком от крепления палатки, он громко хохочет:
- Только смотри, чтобы там тебя не схватили охотники за головами!
Я не разделяю его веселости и, признаться, начинаю раскаиваться в том, что отправился в этот край нескончаемых болот с бандой охотников за крокодилами. Отныне Ванусс - мой господин и повелитель, я полностью завишу от его настроения. Правда, убить меня он вряд ли сможет: в Порт-Морсби или на острове Четверга кто-нибудь из его людей непременно проболтается об убийстве белого человека, да и власти быстро обнаружат, с кем я отправился в страну болот. Но ему ничего не стоит испортить мне жизнь здесь. Откажет, например, в помощи, если я заболею. Вдруг начнется приступ из-за камня в почке и потребуется немедленная операция? Или вновь меня свалит малярия? С этими невеселыми мыслями, вооруженный рулоном туалетной бумаги в одной руке и мачете в другой, я пробираюсь в глубь девственного леса.
И все-таки жизнь прекрасна, думаю я несколькими минутами позже, когда вновь оказываюсь на берегу и занимаю свое место в лодке. Да и Ванусс отличный парень, такой обходительный и простой. Мы путешествуем по земле асматов, охотников за головами, и за минувшую неделю Ванусс не раз предостерегал меня от опасностей и оказывал всяческую помощь. Он нелегально охотится за крокодилами. Ну и что? Разве есть легальные охотники на этих рептилий? Чем больше я размышляю, тем веселее становится у меня на душе. Наше путешествие представляется теперь в розовом свете. Я даже верю, что мне удастся сделать хорошие снимки, хотя аппаратура подмокла, а пленки отсырели.
Но вот заработал мотор, и мы отправляемся в путь вверх по реке. По-прежнему льет дождь. Час за часом крупные капли падают с темно-зеленой крыши отвесно и с такой неумолимой регулярностью, что вновь охватывает уныние. Я страдаю от "току" - так местные жители называют хандру, которая преследует белых путешественников в джунглях страны болот. Насколько мне известно, эта болезнь не описана в медицине, однако несомненно, что она во многом способствовала восприятию островитянами белых людей. Страдающему "току", полагали они, достаточно всего нескольких капель виски или какого-нибудь другого крепкого напитка, чтобы ему море стало по колено.
- Веселые таубады опаснее грустных, - утверждает Ванусс. - Им кажется, будто они могут перевернуть мир. Когда я служил в полиции в Дару, у нас был патрульный офицер, который всегда страдал болотной болезнью (ее здесь также называют "току"), стоило нам покинуть полицейский участок и отправиться в патрульный объезд. Нам приходилось бывать среди самых отвратительных канаков, какие только имеются. Они поедали друг друга по любому поводу и без зазрения совести убили бы и сожрали нас, "правительственных" людей, если бы только могли. И знаешь, что обычно говорил этот полоумный киап [8]? "Вы наши братья. Отложим в сторону оружие, пойдем к вам в деревню, поднимемся в мужской дом и усядемся среди вождей. И они поймут, что мы желаем им добра". Я, конечно, был против, но что мне оставалось делать? Ведь он был моим начальником. Все ему сходило с рук до тех пор, пока однажды он не начал взбираться по лесенке в "хаус тамбаран" [9]. Тут появился канак с натянутым луком в руках. Он был плохим стрелком и успел лишь поразить киапа в руку, прежде чем я выстрелил в него из револьвера. Это был личный пистолет патрульного офицера, я вытащил его утром у него из ранца и спрятал за пазухой. Если бы и я был безоружным, нас бы прикончили. Но через несколько часов болотная лихорадка - возможно, из-за полученной раны - повлияла на киапа в противоположном направлении. Теперь он рвался застрелить всех, а мужской дом сжечь. Я уж и не знал, как отговорить его.