- Как называется остров? - спрашиваю я у Кенаи.
- На морской марте его название не значится, но мы зовем его остров Паки по имени папуаса Паки, которого здесь съела акула. Тут уже много лет вряд ли бывают люди.
Это был последний остров, у берегов которого искал укрытия баркас Блая, ибо дальше Блай и его люди вышли с попутным ветром в Арафурское море и взяли курс на Тимор. "До наступления темноты мы достигли островка в западном направлении", - записывает Блай в журнале. Здесь лоялисты распрощались с Южными морями, которые остались позади.
Остров Паки на вид не отличается от большинства других островов, на которых Кенаи, Беркли и я побывали на протяжении последней недели.
Мы с Беркли отдыхаем на берегу, а Кенаи занят поиском прохода в зарослях. Вложив патрон в одноствольное ружье, я забираюсь метра на два по стволу мангрового дерева, откуда открывается вид на остров. Местность сплошь покрыта деревьями, кроны которых образуют как бы единый свод, а стволы увиты тысячами лиан, которые пышными лозами свисают вниз. Возвратившийся Кенаи сообщает, что видел следы кабанов. Предоставив Беркли заниматься змеями, мы идем по следу в глубь леса. Кенаи решительно работает своим мачете, со свистом перерубая корни, которые закрывают всю тропу на высоте выше роста кабана.
- Тут поблизости стадо кабанов, - шепчет он. - Я чувствую их запах.
Ножом он отгибает лианы в стороны, но в этом лесу, где деревья, кусты и лианы переплелись друг с другом, в бесконечной массе черных, как ночь, и окутанных испарениями зарослей, я ничего не вижу. Кенаи подает мне знак следовать за ним. Немного потодя он находит новую звериную тропу, которая ведет из джунглей в траву высотой с человеческий рост.
- На острове есть пресная вода, - говорит он. - Ты можешь видеть по множеству следов, что животные каждый день ходят по тропе на водопой.
Мы выходим на небольшую поляну, окружающую илистую впадину, посреди которой находится озерцо - место водопоя животных. На противоположной стороне озера под зеленой крышей джунглей взад-вперед носятся серые тени. Кенаи хватает меня за руку:
- Стреляй! Ты что, не видишь кабанов? - кричит он.
Я прикладываю ружье к плечу и уже готов нажать на спусковой крючок, как раздастся выстрел.
В первый момент я решаю, что это Беркли прервал свою охоту на змей и отправился стрелять кабанов, но потом вспоминаю, что свое ружье он оставил на шхуне. Может быть, это враждебно настроенные островитяне? Я бросаю взгляд на Кенаи, но тот хранит молчание и лишь подает знак, чтобы мы спрятались в траве.
Кабаны, разумеется, давно скрылись в зарослях. Но вот раздается новый звук -кажется, будто кто-то рубит ветки. Вскоре из-за деревьев показывается высокий худой человек. На нем только шорты, все тело коричневое, как орех. В руке он держит ружье с телескопическим прицелом. Светловолосый викинг на необитаемом острове в Торресовом проливе! Позабыв о предосторожности, я выпрямляюсь во весь рост и бегу к озерцу.
- Кто вы такой? - кричу я по-английски.
Незнакомец останавливается. На какое-то мгновение мне кажется, что он собирается вскинуть ружье, но вот он опускает его вниз и продолжает стоять, будто хочет что-то сказать и не в силах раскрыть рот.
Я подхожу к нему ближе и повторяю свой вопрос по-датски. Приближаюсь к незнакомцу вплотную, протягиваю ему руку и называю свое имя. Отставив ружье, он медленно, подыскивая каждое слово, отвечает по-шведски:
- Меня зовут Ёста Бранд. Я из Хальмстада в Швеции, но уже много лет живу один на острове Паки.
5
Я располагаюсь на несколько дней в одной из двух хижин Ёсты Бранда, чтобы выслушать историю 61-летнего Робинзона Крузо.
Остров Паки имеет 15 километров в длину и почти вдвое меньше в ширину. Пересеченная местность в глубине по большей части покрыта джунглями, где зеленые лианы, опоясывающие деревья, сплетают гигантские упругие циновки. Вместе с раскидистыми кронами деревьев вьющиеся растения образуют огромный ковер, узор которого соткан из тысяч мелких цветов - красных, желтых, лиловых. Хотя вы и не видите множества птиц, строящих гнезда и живущих в переплетенных кронах, зато с утра до вечера слышите их пение и гомон. А ночью редкие крики свидетельствуют о драмах, происходящих в темноте.
Вдоль западной и восточной сторон острова простираются широкие нетронутые песчаные берега, окаймленные пальмовыми рощицами, которые метрах в двухстах в глубь острова переходят в оплошные заросли. То тут, то там над колючим кустарником возвышаются метровые стволы гигантских пальм. Остальная часть берега покрыта мангром, и к вечеру из-под гнилых корней доносится затхлый запах.
Там, где мангровые болота переходят в песчаную прибрежную полосу, обитают сотни тысяч крохотных красноватых крабов. В отлив они выползают из своих норок и на расстоянии кажутся живыми красными камушками, которых при малейшем движении засасывает трясина.
В глубине острова имеются два небольших водоема с пресной водой, которыми можно пользоваться в засушливый период, однако из-за дождливого климата даже в три сухих месяца выпадают обильные осадки, так что снабжение пресной водой здесь не проблема. Кроме того, Ёста установил на берегу два железных бидона, где скапливается дождевая вода.
Паки - типичный островок, ничем не отличающийся от других небольших безымянных островов этого района. Все они необитаемы, их внутренние районы не исследованы, капитаны, плавающие в Торресовом проливе, весьма неохотно ищут на них укрытия и лишь в крайних случаях ступают на их землю. Они и теперь такие, какими были тысячелетия назад, - огромные заповедники, где бурно размножаются животные. Здесь множество диких свиней; фыркая и сопя, носятся они под лиановым ковром в полумраке джунглей. Здесь нашли себе пристанище полчища мелких серых крыс, все пожирающих на своем пути. Но больше всего здесь термитов и муравьев, этих истинных властителей далеких островов. Кенаи говорит: "Создатель отдал все острова Торресова пролива во власть муравьям".
То, чего в этих краях не сумели достичь люди, осуществили насекомые, создавшие в термитниках и муравейниках высокоразвитые сообщества. Повсюду на островах можно натолкнуться на их жилища, напоминающие сказочные замки из мультфильмов, с башнями и шпилями, достигающими двух метров в высоту. Каждый муравейник - это целый город, спускающийся глубоко под землю и насчитывающий миллиарды жителей. В нем есть улицы с односторонним движением, частные жилища и общественные здания. Здесь живут могущественные королевы, исполнительные полицейские, санитары, убирающие отбросы, строители, которые надстраивают квартиры, и простые чернорабочие. Из этих городов муравьи отправляются на поиски пищи, и между различными городами-муравейниками проложены широкие муравьиные тропки. Зоологи все еще недостаточно хорошо знакомы с "социальной" жизнью этих насекомых, но разве не примечательно, что в местах, где не смогли обосноваться люди, одни из самых маленьких на земле живых существ создали превосходно организованное общество!
Помимо диких свиней, крыс и муравьев на островах Торресова пролива обитает множество косуль, которые вместе со всевозможными змеями ведут в зарослях незаметную для постороннего взгляда жизнь. Пожалуй, трудно представить себе место, которому бы так соответствовало название "забытые острова". Благодаря опасным шхерам, где сама природа воздвигла заграждения, судоходство ограничено определенным маршрутом - тем самым, что прошел баркас Блая, - и лишь самые маленькие шхуны и шлюпки осмеливаются проходить над множеством не обозначенных на картах отмелей, среди бесчисленных шхер, песчаных банок и островов. Коренные жители, островитяне Торресова пролива, родичи папуасов с Новой Гвинеи, несколько десятилетий назад оставили кочевой образ жизни и поселились на острове Четверга, где современная цивилизация наложила на них свой отпечаток. Их уход с прежних охотничьих угодий также содействовал тому, что белые песчаные берега и зеленые джунгли и в дождь, и под лучами яркого солнца кажутся ничейной землей, над которой навис почти призрачный блеск.
Именно здесь, среди этого затерянного мира, Рауль Ёста Бранд вновь обрел тот рай, с которым распрощался свыше 40 лет назад, когда оставил свой маленький хуторок Свалильт в шведской губернии Халланд.
На отлогом песчаном берегу, в том месте, где начинается подлесок, он построил две хижины - свой домашний очаг, который он не намерен покидать до конца дней. Это место привлекло его потому, что восточный берег острова Паки образует бухту, в спокойную погоду туда можно подгрести на лодчонке к самой суше и привязать лодку к дереву. А кроме того, там, где Ёста выкорчевал кустарник, земля оказалась настолько плодородной, что все шесть пальм, посаженные им по прибытии на остров свыше десяти лет назад, уже плодоносят. Свою кокосовую рощицу он назвал по имени собаки Сиппы, умершей дома, в Халланде, сорок лет назад, за несколько месяцев до того, как он навсегда покинул родные края.
Бухту, где стоят его хижины, Ёста называет Дестини-Бей, что в переводе с английского значит "Бухта судьбы". Перед большей из двух хижин, в которой находится "спальня" со сплетенной из травы циновкой, он из корабельных досок соорудил входную дверь, на которой белой краской по-английски написал свое жизненное кредо. Его девизом служит припев одной популярной песенки, лет десять назад обошедшей весь мир:
"Чему быть, того не миновать. Никто не знает, что с ним случится завтра, так что пусть будет как будет". Моей судьбой правит случай, но, как бы прихотлив он ни был, в нем есть своя закономерность. То, что я искал на протяжении полусотни лет, ждало меня на этом островке. Вот почему я написал на двери эти слова; я гляжу на них каждый вечер, прежде чем ложусь спать.
Во второй хижине Ёста оборудовал кухню. Ее тонюсенькие стенки он покрыл куском парусины, так что издали кухня напоминает большую палатку. Это помещение Ёста называет своим "цирком", ибо за едой его "развлекают клоуны". Между обеими хижинами в земле находится открытая печь, где в первый же вечер нашей встречи хозяин готовит для нас курицу.
Рауль Ёста Бранд - современный Робинзон Крузо - вероятно, последний белый человек, добровольно бежавший от благ цивилизации. У него нет и никогда не было столкновений с полицией, но им с самого детства владело стремление к обособленной жизни, и с годами желание это окрепло.
- Возможно, я всегда был эгоцентричен, - говорит Ёста. - В молодости стремление к одиночеству временами причиняло мне даже боль, но теперь, с возрастом, я нахожу его удивительным. Я позволил ветрам и течениям взять надо мной власть, никто меня нигде не ждал. В трудные минуты я находил утешение, обращая взор к звездам или к волнам, что бьются об эти берега. За те годы, что я плавал матросом, мне довелось встречаться с самыми разными людьми - и хорошими и плохими. Я повидал почти все крупные города мира, но не захотел поселиться ни в одном из них. Городская жизнь всегда меня страшила. Никогда не забуду слов одного норвежского шкипера, сказанных им во время урагана, когда мы огибали мыс Горн: "Если я переживу этот кошмар, то открою рыбный магазинчик в Тведестранне... Хочу видеть волны только в бассейне для рыб". Я тогда стоял у штурвала и слушал его причитания. И хотя в те времена мне едва минуло двадцать лет, я твердо знал, что рыбная лавка не для меня. Я уже мечтал найти пустынный остров и поселиться там навечно.
Без преувеличения скажу, что с тех пор вся моя жизнь была долгими поисками желанного острова... райского уголка где-то там, далеко-далеко, за тридевять земель. На его поиски ушло целых тридцать лет... Лишь десять лет назад волны выбросили меня на этот песок. Я словно плавниковый лес, всегда меня несло к самым дальним берегам. По тем меркам, какими вы определяете богатство, я человек бедный, сам же я считаю себя богаче всех на свете: здесь я король и подданный, хозяин и работник. У меня вдоволь еды и питья. Ведь тот, кто никогда не вкушал свежей дождевой воды с зеленого листа пальмы, даже не подозревает, что есть напиток, с которым не сравнится самое выдержанное вино. Охота и рыбалка для меня и источник развлечений, и хорошая зарядка. А когда раз-другой в году кончаются патроны или соль, мне ничего не стоит отправиться в пролив, где ходят корабли, - на это уходит четверо суток - и наняться на любую шхуну. Обычно капитаны дают мне какую-нибудь работу, пока я не заработаю денег, чтобы оплатить свои закупки. Раз в два-три года я отправляюсь на остров Четверга, где покупаю все необходимое в местной лавке.
- И тебе не хотелось бы вернуться на старости лет в Швецию?
- Не думаю, чтобы я мог теперь жить в Швеции. Конечно, это прекрасная страна, но, если бы я жил там, я просто скитался бы по лесам, как отшельник, и власти вскоре поместили бы меня в какое-нибудь заведение. Ведь в Скандинавии таких, как я, считают чудаками, людьми не от мира сего, верно? Здесь, на этом острове, у меня вдосталь времени для раздумий, и я искренне убежден, что нашел истинное счастье. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что могилой мне будет море и ни один священник не прочитает молитвы над моим телом. Но меня это не беспокоит. Люди в основном живут в обществе, у них есть возможность опереться друг на друга. Но умирать... умирать надо в одиночестве, и коль скоро я так долго был один, то мысль о смерти меня не пугает. Я лишь надеюсь, что, когда настанет эта великая минута, я смогу почувствовать ее заранее. Тогда я отправлюсь в воды лагуны и там подожду наступления смерти. Отлив унесет меня в Тихий океан, где я найду свою могилу. С юношеских лет океан был моим лучшим другим, и мне хочется умереть в его объятиях.
6
От острова, где ныне живет Ёста Бранд, Блаю и лоялистам предстоял немалый путь через Арафурское море до голландских поселений в Ост-Индии. На моллюсков рассчитывать не приходилось, а запасы сухарей были на исходе. Пресная вода протухла, ловить рыбу на имевшуюся наживку оказалось просто невозможно. Но 5 июня им удалось поймать большую неуклюжую морскую ласточку, опустившуюся на поручень баркаса. И на сей раз больным дали выпить кровь птицы, после чего ее разделили на восемнадцать частей. Состояние парусного мастера Лебога и лекаря Ледуорда внушало опасение; у большинства остальных сильно опухли ноги, что причиняло им мучительную боль.
Два дня спустя люди увидели остров Тимор. Еще двое суток, показавшихся им вечностью, - и они достигли наконец Купанга, голландского поселка на острове. 49 суток на баркасе, служившем им домом, остались позади.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
14 июня 1789 года баркас причалил к берегу у Купанга. Лишь 12 человек из 19, спустившихся в жалкое суденышко близ острова Тофуа, на различных кораблях смогли добраться до Англии. Нортон был убит на берегу Тофуа, садовник Нельсон умер, не вынеся изнурительного путешествия, уже после того, как оказался в Ост-Индии. В Батавии в ожидании корабля от болотной лихорадки скончались второй штурман Эльфинстон и старшина Линклеттер. Кок Роберт Лемб умер по пути на родину, также, видимо, от болотной лихорадки, а Ледуорд погиб при неизвестных обстоятельствах, когда судно, на котором он плыл, потерпело кораблекрушение.
Лишь 13 марта 1790 года капитан Блай вновь увидел берега Англии. Он сразу написал о мятеже в адмиралтейство. Надо сказать, что Блая не стали упрекать за потерю судна, а, наоборот, окружили вниманием и выказывали благоволение. Возможно, этим он был обязан своему влиятельному родственнику, сэру Джозефу Бэнксу. Вскоре после прибытия в Англию Блай получил аудиенцию у короля. Он написал книгу о мятеже и плавании на баркасе, которая имела успех, а затем - уже в ранге капитана - был отправлен в новую экспедицию за хлебным деревом, и эта экспедиция прошла безо всяких осложнений.
Но у закона длинные руки: 7 ноября 1790 года фрегат "Пандора" под командованием Эдварда Эдвардса, имея на борту 24 пушки и 160 человек экипажа, вышел в Южные моря с заданием разыскать бунтовщиков, арестовать и доставить домой для суда и виселицы. Наиболее активные мятежники к тому времени уже почти год как жили на далеком острове Питкерн. "Пандоре" так и не удалось их обнаружить. Те же члены команды "Баунти", которые обосновались на Таити (мы об этом рассказывали в третьей главе), были закованы в кандалы и доставлены в Англию в специальной камере, возведенной на корме фрегата. Несчастные жены арестованных были вне себя от горя. Жене гардемарина Стюарта с грудным ребенком разрешили посетить мужа, который в железных наручниках валялся в судовой тюрьме, но Стюарт не смог выдержать душераздирающих сцен и отказался от дальнейших встреч с женой и ребенком.
На протяжении долгих месяцев, пока "Пандора" безуспешно разыскивала Флетчера Крисчена и восемь других заправил мятежа, пленников держали в кандалах в "шкатулке Пандоры" [25] - как называли судовую тюрьму. Затем фрегат взял курс на родину. Но в Большом Барьерном рифе "Пандора" наткнулась на подводную шхеру, неподалеку от того места, где баркасу Блая удалось проскочить между рифами, и дальнейшее плавание к острову Тимор продолжалось в четырех спасательных шлюпках. Четверо мятежников утонули во время кораблекрушения из-за того, что их своевременно не освободили от кандалов. Суд, состоявшийся в Англии, четырех бунтовщиков оправдал, двое были приговорены к смерти, но позднее помилованы, трое повешены (Томас Эллисон, Томас Беркит и Джон Миллуорд). Но это уже другая история, которая выходит за рамки нашего повествования.
Что же касается главных участников мятежа, то их капитан Эдвардс так и не нашел. Давайте же снова отправимся на восток через океан к причудливой горе посреди океана, получившей название Питкерн, - здесь и по сей день живут потомки бунтовщиков с "Баунти".
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Вот уже десять дней судно "Керамик" бороздит океан, направляясь из Новой Зеландии в Панаму. Поздним вечером, когда мы с радистом доигрываем очередную партию в шахматы, в приемнике вдруг раздаются слабые позывные. Радист поворачивается и, положив ладонь на телеграфный ключ, выстукивает несколько сигналов. Тотчас же из приемника послышались новые звуки азбуки Морзе.
- Вызывает станция на острове Питкерн, - поясняет радист. Он прислушивается, и на бумаге появляются слова: Вызывает Том Крисчен Питкерна тчк разыщите пассажира следующего на остров.
- Пассажир сидит рядом со мной, - выстукивает Гнистен в ответ.
Наступает небольшая пауза. Я очень волнуюсь - если не удастся сойти на берег сейчас, придется плыть на "Керамике" в Панаму еще двенадцать суток, оттуда через Лос-Анджелес снова возвращаться на самолете через океан в Новую Зеландию, чтобы три месяца спустя опять высадиться на Питкерне. Чтобы получить разрешение остановиться на острове, пришлось долго и упорно хлопотать: это такой же "закрытый район", как, например, Тибет. Административно Питкерн подчинен властям Фиджи, хотя их разделяет расстояние около 3000 километров, и, прежде чем рассмотреть ходатайство о визе, оттуда запрашивают, живет ли данное лицо нормальной семейной жизнью, не алкоголик ли он, здоров ли физически и духовно, располагает ли определенной суммой денег и вообще может ли считаться "морально устойчивой личностью". Такая справка должна быть составлена и подписана по меньшей мере двумя официальными чиновниками.
Волноваться мне приходится недолго. Через несколько минут радист на острове снова выстукивает: Любит ли пассажир хумпус-бумпус?
- Верно ли приняты последние слова как хумпус-бумпус? - запрашивает наш радист.
- Это что, код, о котором ты заранее договорился с Томом Крисченом, правнуком Флетчера Крисчена? - обращается он ко мне.
- Понятия не имею, что это значит!
Радист вздыхает:
- Радиотелеграф на Питкерне - самая удивительная станция в мире. Случается, что Том запрашивает концовку какого-нибудь фельетона или рассказа, помещенного в новозеландских газетах. И даже если мне удается найти газету или расспросить у кого-нибудь, чем же все кончилось, узнать, соединились ли в конце концов герой и героиня, я все равно не могу удовлетворить его коротким сообщением о том, как закончилась та или иная история. Он требует рассказать подробно о настроении героев. И вот я сижу и отстукиваю ему, что сказал он и что она ему ответила, не забываю о багровой луне, живописую последний горячий поцелуй и все такое прочее. Надо думать, остальные сидят вокруг Тома и жадно поглощают все новости. Зато политика их совершенно не интересует.
Мы запрашиваем Тома, что значит "хумпус-бумпус". Быть может, что-нибудь связанное с высадкой на остров?
Он отвечает: Хумпус-бумпус банан с корнем салепа зпт завернутый в пальмовые листья зажаренный на сковороде в масле тчк добро пожаловать на Питкерн тчк погода неважная пытаюсь принять тебя на берег тчк забыл зпт хочешь ли хумпус-бумпус отвечай.
Я готов согласиться съесть что угодно, только бы меня приняли на острове. Позднее мне пришлось не раз отведать излюбленное блюдо островитян - оно настолько популярно, что им угощают на каждом сборище детей. Конечно, о вкусах не спорят, что до меня, то мне хумпус-бумпус кажется необыкновенно противным. Но, как мы узнаем из дальнейшего рассказа, это кушанье сыграло большую роль в истории острова.
Том молчит. Гнистен без труда выигрывает партию, ибо я не могу сосредоточиться на шахматах: все мои мысли поглощены предстоящей высадкой на остров. А вдруг разыграется ветер? Что, если он перейдет в северный, тогда о том, чтобы высадиться в Баунти-Бей, нечего и думать.
Далеко в открытом океане, там, где горизонт сходится с водой и где уже нельзя разглядеть кружащихся в небе чаек, лежит остров Питкерн. Только к полудню следующего дня мы замечаем впереди черное пятно. Постепенно пятно увеличивается, и, когда после полудня мы приближаемся к острову, взору открывается светлая полоса прибоя вдоль побережья. Одиноко, словно корабль, давно покинутый своей командой и гонимый волею стихии в открытое море, плывет Питкерн в безбрежном океане.
Часа три мы стоим в четырех морских милях от берега, на который с востока набегают тяжелые волны. Капитан протягивает мне бинокль:
- Им удалось выйти из бухты, - говорит он и добавляет: - Между прочим, здесь лучшие в мире мореходы.
Из-за узкой расселины за мысом появляются две спасательные шлюпки по шесть пар весел в каждой (местные жители называют их "длинные лодки"). С трудом преодолевая течение и ветер, они приближаются к нашему судну, стремясь найти укрытие за его корпусом. Мне предоставляется превосходная возможность понаблюдать в бинокль за моими будущими хозяевами. Каждый раз, когда шлюпки падают вниз на гребне волны, ветер треплет волосы сидящих за веслами мужчин и женщин, а когда лодки зарываются носом в воду, ввысь устремляются фонтаны брызг, обдавая людей с головы до пят. Сидящий за рулевым веслом гигант громоподобным голосом подбадривает мускулистых, обнаженных до пояса гребцов - они работают ритмично, умело преодолевая самые высокие гребни волн. Мужчины босиком, лица небриты, но от них веет свободой и решимостью. Должно быть, так выглядели некогда пираты. Женщины, сидящие в шлюпках, прижимаются к плетеным корзинкам, а более робкие забиваются под сиденья. Гребцы мощными гребками стараются как можно скорее приблизиться к нашему судну, чтобы найти за ним защиту. Шлюпки почти вертикально встают над пропастью - весла, опущенные в воду, делают лодки похожими на сороконожек, поднявшихся на дыбы, а затем снова ринувшихся в воду. Две резкие команды великана за рулем с лицом, как у капитана Блада, и весла подняты из воды, обе лодки оказываются с подветренной стороны судна. Гребцы хватают концы двух веревочных лестниц, сброшенных на наветренную сторону с борта, и молниеносно карабкаются на поручень. Пожилой человек с бородой, еще покрытой брызгами, спрашивает, где пассажир. Я выступаю вперед.
- Питкерн будет твоим домом до тех пор, пока тебе не надоест, говорит он, - только поскорее собери вещи и спускайся в лодку, ветер уже меняет направление. Следуй за мной, ты поплывешь в моей лодке.
Прежде чем оттолкнуться от борта "Керамика", островитяне поют прощальную песню в благодарность за те скромные товары, которые они выменяли на судне. И вот уже волны швыряют нас к бухте Баунти. Шлюпка преодолевает мощные стены воды, балансирует на гребне, затем, пролетев по воздуху, падает в бурлящую воду и, едва не перевернувшись, устремляется вниз, чтобы через мгновение повторить все сначала.
Но рулевой Лен Крисчен мастерски управляет хрупким суденышком - к каждой новой волне он поворачивается носом, никогда не подставляя ей борт шлюпки. Лишь теперь я на собственном опыте понимаю, что пришлось пережить восемнадцати морякам на баркасе за 49 долгих суток плавания по волнам океана! Можно себе представить, какими проклятиями они осыпали людей, виновных в том, что им пришлось доверить свои жизни утлому суденышку!
Крутые берега острова надвигаются все ближе, чему можно только радоваться - все мы промокли до нитки. К тому же каждая новая волна кажется мне опасным врагом, которого нашей шлюпке не одолеть. Но вот какой-то молодой мужчина пробирается ко мне и, сложив руки воронкой, кричит мне прямо в ухо:
- На морской марте его название не значится, но мы зовем его остров Паки по имени папуаса Паки, которого здесь съела акула. Тут уже много лет вряд ли бывают люди.
Это был последний остров, у берегов которого искал укрытия баркас Блая, ибо дальше Блай и его люди вышли с попутным ветром в Арафурское море и взяли курс на Тимор. "До наступления темноты мы достигли островка в западном направлении", - записывает Блай в журнале. Здесь лоялисты распрощались с Южными морями, которые остались позади.
Остров Паки на вид не отличается от большинства других островов, на которых Кенаи, Беркли и я побывали на протяжении последней недели.
Мы с Беркли отдыхаем на берегу, а Кенаи занят поиском прохода в зарослях. Вложив патрон в одноствольное ружье, я забираюсь метра на два по стволу мангрового дерева, откуда открывается вид на остров. Местность сплошь покрыта деревьями, кроны которых образуют как бы единый свод, а стволы увиты тысячами лиан, которые пышными лозами свисают вниз. Возвратившийся Кенаи сообщает, что видел следы кабанов. Предоставив Беркли заниматься змеями, мы идем по следу в глубь леса. Кенаи решительно работает своим мачете, со свистом перерубая корни, которые закрывают всю тропу на высоте выше роста кабана.
- Тут поблизости стадо кабанов, - шепчет он. - Я чувствую их запах.
Ножом он отгибает лианы в стороны, но в этом лесу, где деревья, кусты и лианы переплелись друг с другом, в бесконечной массе черных, как ночь, и окутанных испарениями зарослей, я ничего не вижу. Кенаи подает мне знак следовать за ним. Немного потодя он находит новую звериную тропу, которая ведет из джунглей в траву высотой с человеческий рост.
- На острове есть пресная вода, - говорит он. - Ты можешь видеть по множеству следов, что животные каждый день ходят по тропе на водопой.
Мы выходим на небольшую поляну, окружающую илистую впадину, посреди которой находится озерцо - место водопоя животных. На противоположной стороне озера под зеленой крышей джунглей взад-вперед носятся серые тени. Кенаи хватает меня за руку:
- Стреляй! Ты что, не видишь кабанов? - кричит он.
Я прикладываю ружье к плечу и уже готов нажать на спусковой крючок, как раздастся выстрел.
В первый момент я решаю, что это Беркли прервал свою охоту на змей и отправился стрелять кабанов, но потом вспоминаю, что свое ружье он оставил на шхуне. Может быть, это враждебно настроенные островитяне? Я бросаю взгляд на Кенаи, но тот хранит молчание и лишь подает знак, чтобы мы спрятались в траве.
Кабаны, разумеется, давно скрылись в зарослях. Но вот раздается новый звук -кажется, будто кто-то рубит ветки. Вскоре из-за деревьев показывается высокий худой человек. На нем только шорты, все тело коричневое, как орех. В руке он держит ружье с телескопическим прицелом. Светловолосый викинг на необитаемом острове в Торресовом проливе! Позабыв о предосторожности, я выпрямляюсь во весь рост и бегу к озерцу.
- Кто вы такой? - кричу я по-английски.
Незнакомец останавливается. На какое-то мгновение мне кажется, что он собирается вскинуть ружье, но вот он опускает его вниз и продолжает стоять, будто хочет что-то сказать и не в силах раскрыть рот.
Я подхожу к нему ближе и повторяю свой вопрос по-датски. Приближаюсь к незнакомцу вплотную, протягиваю ему руку и называю свое имя. Отставив ружье, он медленно, подыскивая каждое слово, отвечает по-шведски:
- Меня зовут Ёста Бранд. Я из Хальмстада в Швеции, но уже много лет живу один на острове Паки.
5
Я располагаюсь на несколько дней в одной из двух хижин Ёсты Бранда, чтобы выслушать историю 61-летнего Робинзона Крузо.
Остров Паки имеет 15 километров в длину и почти вдвое меньше в ширину. Пересеченная местность в глубине по большей части покрыта джунглями, где зеленые лианы, опоясывающие деревья, сплетают гигантские упругие циновки. Вместе с раскидистыми кронами деревьев вьющиеся растения образуют огромный ковер, узор которого соткан из тысяч мелких цветов - красных, желтых, лиловых. Хотя вы и не видите множества птиц, строящих гнезда и живущих в переплетенных кронах, зато с утра до вечера слышите их пение и гомон. А ночью редкие крики свидетельствуют о драмах, происходящих в темноте.
Вдоль западной и восточной сторон острова простираются широкие нетронутые песчаные берега, окаймленные пальмовыми рощицами, которые метрах в двухстах в глубь острова переходят в оплошные заросли. То тут, то там над колючим кустарником возвышаются метровые стволы гигантских пальм. Остальная часть берега покрыта мангром, и к вечеру из-под гнилых корней доносится затхлый запах.
Там, где мангровые болота переходят в песчаную прибрежную полосу, обитают сотни тысяч крохотных красноватых крабов. В отлив они выползают из своих норок и на расстоянии кажутся живыми красными камушками, которых при малейшем движении засасывает трясина.
В глубине острова имеются два небольших водоема с пресной водой, которыми можно пользоваться в засушливый период, однако из-за дождливого климата даже в три сухих месяца выпадают обильные осадки, так что снабжение пресной водой здесь не проблема. Кроме того, Ёста установил на берегу два железных бидона, где скапливается дождевая вода.
Паки - типичный островок, ничем не отличающийся от других небольших безымянных островов этого района. Все они необитаемы, их внутренние районы не исследованы, капитаны, плавающие в Торресовом проливе, весьма неохотно ищут на них укрытия и лишь в крайних случаях ступают на их землю. Они и теперь такие, какими были тысячелетия назад, - огромные заповедники, где бурно размножаются животные. Здесь множество диких свиней; фыркая и сопя, носятся они под лиановым ковром в полумраке джунглей. Здесь нашли себе пристанище полчища мелких серых крыс, все пожирающих на своем пути. Но больше всего здесь термитов и муравьев, этих истинных властителей далеких островов. Кенаи говорит: "Создатель отдал все острова Торресова пролива во власть муравьям".
То, чего в этих краях не сумели достичь люди, осуществили насекомые, создавшие в термитниках и муравейниках высокоразвитые сообщества. Повсюду на островах можно натолкнуться на их жилища, напоминающие сказочные замки из мультфильмов, с башнями и шпилями, достигающими двух метров в высоту. Каждый муравейник - это целый город, спускающийся глубоко под землю и насчитывающий миллиарды жителей. В нем есть улицы с односторонним движением, частные жилища и общественные здания. Здесь живут могущественные королевы, исполнительные полицейские, санитары, убирающие отбросы, строители, которые надстраивают квартиры, и простые чернорабочие. Из этих городов муравьи отправляются на поиски пищи, и между различными городами-муравейниками проложены широкие муравьиные тропки. Зоологи все еще недостаточно хорошо знакомы с "социальной" жизнью этих насекомых, но разве не примечательно, что в местах, где не смогли обосноваться люди, одни из самых маленьких на земле живых существ создали превосходно организованное общество!
Помимо диких свиней, крыс и муравьев на островах Торресова пролива обитает множество косуль, которые вместе со всевозможными змеями ведут в зарослях незаметную для постороннего взгляда жизнь. Пожалуй, трудно представить себе место, которому бы так соответствовало название "забытые острова". Благодаря опасным шхерам, где сама природа воздвигла заграждения, судоходство ограничено определенным маршрутом - тем самым, что прошел баркас Блая, - и лишь самые маленькие шхуны и шлюпки осмеливаются проходить над множеством не обозначенных на картах отмелей, среди бесчисленных шхер, песчаных банок и островов. Коренные жители, островитяне Торресова пролива, родичи папуасов с Новой Гвинеи, несколько десятилетий назад оставили кочевой образ жизни и поселились на острове Четверга, где современная цивилизация наложила на них свой отпечаток. Их уход с прежних охотничьих угодий также содействовал тому, что белые песчаные берега и зеленые джунгли и в дождь, и под лучами яркого солнца кажутся ничейной землей, над которой навис почти призрачный блеск.
Именно здесь, среди этого затерянного мира, Рауль Ёста Бранд вновь обрел тот рай, с которым распрощался свыше 40 лет назад, когда оставил свой маленький хуторок Свалильт в шведской губернии Халланд.
На отлогом песчаном берегу, в том месте, где начинается подлесок, он построил две хижины - свой домашний очаг, который он не намерен покидать до конца дней. Это место привлекло его потому, что восточный берег острова Паки образует бухту, в спокойную погоду туда можно подгрести на лодчонке к самой суше и привязать лодку к дереву. А кроме того, там, где Ёста выкорчевал кустарник, земля оказалась настолько плодородной, что все шесть пальм, посаженные им по прибытии на остров свыше десяти лет назад, уже плодоносят. Свою кокосовую рощицу он назвал по имени собаки Сиппы, умершей дома, в Халланде, сорок лет назад, за несколько месяцев до того, как он навсегда покинул родные края.
Бухту, где стоят его хижины, Ёста называет Дестини-Бей, что в переводе с английского значит "Бухта судьбы". Перед большей из двух хижин, в которой находится "спальня" со сплетенной из травы циновкой, он из корабельных досок соорудил входную дверь, на которой белой краской по-английски написал свое жизненное кредо. Его девизом служит припев одной популярной песенки, лет десять назад обошедшей весь мир:
"Чему быть, того не миновать. Никто не знает, что с ним случится завтра, так что пусть будет как будет". Моей судьбой правит случай, но, как бы прихотлив он ни был, в нем есть своя закономерность. То, что я искал на протяжении полусотни лет, ждало меня на этом островке. Вот почему я написал на двери эти слова; я гляжу на них каждый вечер, прежде чем ложусь спать.
Во второй хижине Ёста оборудовал кухню. Ее тонюсенькие стенки он покрыл куском парусины, так что издали кухня напоминает большую палатку. Это помещение Ёста называет своим "цирком", ибо за едой его "развлекают клоуны". Между обеими хижинами в земле находится открытая печь, где в первый же вечер нашей встречи хозяин готовит для нас курицу.
Рауль Ёста Бранд - современный Робинзон Крузо - вероятно, последний белый человек, добровольно бежавший от благ цивилизации. У него нет и никогда не было столкновений с полицией, но им с самого детства владело стремление к обособленной жизни, и с годами желание это окрепло.
- Возможно, я всегда был эгоцентричен, - говорит Ёста. - В молодости стремление к одиночеству временами причиняло мне даже боль, но теперь, с возрастом, я нахожу его удивительным. Я позволил ветрам и течениям взять надо мной власть, никто меня нигде не ждал. В трудные минуты я находил утешение, обращая взор к звездам или к волнам, что бьются об эти берега. За те годы, что я плавал матросом, мне довелось встречаться с самыми разными людьми - и хорошими и плохими. Я повидал почти все крупные города мира, но не захотел поселиться ни в одном из них. Городская жизнь всегда меня страшила. Никогда не забуду слов одного норвежского шкипера, сказанных им во время урагана, когда мы огибали мыс Горн: "Если я переживу этот кошмар, то открою рыбный магазинчик в Тведестранне... Хочу видеть волны только в бассейне для рыб". Я тогда стоял у штурвала и слушал его причитания. И хотя в те времена мне едва минуло двадцать лет, я твердо знал, что рыбная лавка не для меня. Я уже мечтал найти пустынный остров и поселиться там навечно.
Без преувеличения скажу, что с тех пор вся моя жизнь была долгими поисками желанного острова... райского уголка где-то там, далеко-далеко, за тридевять земель. На его поиски ушло целых тридцать лет... Лишь десять лет назад волны выбросили меня на этот песок. Я словно плавниковый лес, всегда меня несло к самым дальним берегам. По тем меркам, какими вы определяете богатство, я человек бедный, сам же я считаю себя богаче всех на свете: здесь я король и подданный, хозяин и работник. У меня вдоволь еды и питья. Ведь тот, кто никогда не вкушал свежей дождевой воды с зеленого листа пальмы, даже не подозревает, что есть напиток, с которым не сравнится самое выдержанное вино. Охота и рыбалка для меня и источник развлечений, и хорошая зарядка. А когда раз-другой в году кончаются патроны или соль, мне ничего не стоит отправиться в пролив, где ходят корабли, - на это уходит четверо суток - и наняться на любую шхуну. Обычно капитаны дают мне какую-нибудь работу, пока я не заработаю денег, чтобы оплатить свои закупки. Раз в два-три года я отправляюсь на остров Четверга, где покупаю все необходимое в местной лавке.
- И тебе не хотелось бы вернуться на старости лет в Швецию?
- Не думаю, чтобы я мог теперь жить в Швеции. Конечно, это прекрасная страна, но, если бы я жил там, я просто скитался бы по лесам, как отшельник, и власти вскоре поместили бы меня в какое-нибудь заведение. Ведь в Скандинавии таких, как я, считают чудаками, людьми не от мира сего, верно? Здесь, на этом острове, у меня вдосталь времени для раздумий, и я искренне убежден, что нашел истинное счастье. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что могилой мне будет море и ни один священник не прочитает молитвы над моим телом. Но меня это не беспокоит. Люди в основном живут в обществе, у них есть возможность опереться друг на друга. Но умирать... умирать надо в одиночестве, и коль скоро я так долго был один, то мысль о смерти меня не пугает. Я лишь надеюсь, что, когда настанет эта великая минута, я смогу почувствовать ее заранее. Тогда я отправлюсь в воды лагуны и там подожду наступления смерти. Отлив унесет меня в Тихий океан, где я найду свою могилу. С юношеских лет океан был моим лучшим другим, и мне хочется умереть в его объятиях.
6
От острова, где ныне живет Ёста Бранд, Блаю и лоялистам предстоял немалый путь через Арафурское море до голландских поселений в Ост-Индии. На моллюсков рассчитывать не приходилось, а запасы сухарей были на исходе. Пресная вода протухла, ловить рыбу на имевшуюся наживку оказалось просто невозможно. Но 5 июня им удалось поймать большую неуклюжую морскую ласточку, опустившуюся на поручень баркаса. И на сей раз больным дали выпить кровь птицы, после чего ее разделили на восемнадцать частей. Состояние парусного мастера Лебога и лекаря Ледуорда внушало опасение; у большинства остальных сильно опухли ноги, что причиняло им мучительную боль.
Два дня спустя люди увидели остров Тимор. Еще двое суток, показавшихся им вечностью, - и они достигли наконец Купанга, голландского поселка на острове. 49 суток на баркасе, служившем им домом, остались позади.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
14 июня 1789 года баркас причалил к берегу у Купанга. Лишь 12 человек из 19, спустившихся в жалкое суденышко близ острова Тофуа, на различных кораблях смогли добраться до Англии. Нортон был убит на берегу Тофуа, садовник Нельсон умер, не вынеся изнурительного путешествия, уже после того, как оказался в Ост-Индии. В Батавии в ожидании корабля от болотной лихорадки скончались второй штурман Эльфинстон и старшина Линклеттер. Кок Роберт Лемб умер по пути на родину, также, видимо, от болотной лихорадки, а Ледуорд погиб при неизвестных обстоятельствах, когда судно, на котором он плыл, потерпело кораблекрушение.
Лишь 13 марта 1790 года капитан Блай вновь увидел берега Англии. Он сразу написал о мятеже в адмиралтейство. Надо сказать, что Блая не стали упрекать за потерю судна, а, наоборот, окружили вниманием и выказывали благоволение. Возможно, этим он был обязан своему влиятельному родственнику, сэру Джозефу Бэнксу. Вскоре после прибытия в Англию Блай получил аудиенцию у короля. Он написал книгу о мятеже и плавании на баркасе, которая имела успех, а затем - уже в ранге капитана - был отправлен в новую экспедицию за хлебным деревом, и эта экспедиция прошла безо всяких осложнений.
Но у закона длинные руки: 7 ноября 1790 года фрегат "Пандора" под командованием Эдварда Эдвардса, имея на борту 24 пушки и 160 человек экипажа, вышел в Южные моря с заданием разыскать бунтовщиков, арестовать и доставить домой для суда и виселицы. Наиболее активные мятежники к тому времени уже почти год как жили на далеком острове Питкерн. "Пандоре" так и не удалось их обнаружить. Те же члены команды "Баунти", которые обосновались на Таити (мы об этом рассказывали в третьей главе), были закованы в кандалы и доставлены в Англию в специальной камере, возведенной на корме фрегата. Несчастные жены арестованных были вне себя от горя. Жене гардемарина Стюарта с грудным ребенком разрешили посетить мужа, который в железных наручниках валялся в судовой тюрьме, но Стюарт не смог выдержать душераздирающих сцен и отказался от дальнейших встреч с женой и ребенком.
На протяжении долгих месяцев, пока "Пандора" безуспешно разыскивала Флетчера Крисчена и восемь других заправил мятежа, пленников держали в кандалах в "шкатулке Пандоры" [25] - как называли судовую тюрьму. Затем фрегат взял курс на родину. Но в Большом Барьерном рифе "Пандора" наткнулась на подводную шхеру, неподалеку от того места, где баркасу Блая удалось проскочить между рифами, и дальнейшее плавание к острову Тимор продолжалось в четырех спасательных шлюпках. Четверо мятежников утонули во время кораблекрушения из-за того, что их своевременно не освободили от кандалов. Суд, состоявшийся в Англии, четырех бунтовщиков оправдал, двое были приговорены к смерти, но позднее помилованы, трое повешены (Томас Эллисон, Томас Беркит и Джон Миллуорд). Но это уже другая история, которая выходит за рамки нашего повествования.
Что же касается главных участников мятежа, то их капитан Эдвардс так и не нашел. Давайте же снова отправимся на восток через океан к причудливой горе посреди океана, получившей название Питкерн, - здесь и по сей день живут потомки бунтовщиков с "Баунти".
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Вот уже десять дней судно "Керамик" бороздит океан, направляясь из Новой Зеландии в Панаму. Поздним вечером, когда мы с радистом доигрываем очередную партию в шахматы, в приемнике вдруг раздаются слабые позывные. Радист поворачивается и, положив ладонь на телеграфный ключ, выстукивает несколько сигналов. Тотчас же из приемника послышались новые звуки азбуки Морзе.
- Вызывает станция на острове Питкерн, - поясняет радист. Он прислушивается, и на бумаге появляются слова: Вызывает Том Крисчен Питкерна тчк разыщите пассажира следующего на остров.
- Пассажир сидит рядом со мной, - выстукивает Гнистен в ответ.
Наступает небольшая пауза. Я очень волнуюсь - если не удастся сойти на берег сейчас, придется плыть на "Керамике" в Панаму еще двенадцать суток, оттуда через Лос-Анджелес снова возвращаться на самолете через океан в Новую Зеландию, чтобы три месяца спустя опять высадиться на Питкерне. Чтобы получить разрешение остановиться на острове, пришлось долго и упорно хлопотать: это такой же "закрытый район", как, например, Тибет. Административно Питкерн подчинен властям Фиджи, хотя их разделяет расстояние около 3000 километров, и, прежде чем рассмотреть ходатайство о визе, оттуда запрашивают, живет ли данное лицо нормальной семейной жизнью, не алкоголик ли он, здоров ли физически и духовно, располагает ли определенной суммой денег и вообще может ли считаться "морально устойчивой личностью". Такая справка должна быть составлена и подписана по меньшей мере двумя официальными чиновниками.
Волноваться мне приходится недолго. Через несколько минут радист на острове снова выстукивает: Любит ли пассажир хумпус-бумпус?
- Верно ли приняты последние слова как хумпус-бумпус? - запрашивает наш радист.
- Это что, код, о котором ты заранее договорился с Томом Крисченом, правнуком Флетчера Крисчена? - обращается он ко мне.
- Понятия не имею, что это значит!
Радист вздыхает:
- Радиотелеграф на Питкерне - самая удивительная станция в мире. Случается, что Том запрашивает концовку какого-нибудь фельетона или рассказа, помещенного в новозеландских газетах. И даже если мне удается найти газету или расспросить у кого-нибудь, чем же все кончилось, узнать, соединились ли в конце концов герой и героиня, я все равно не могу удовлетворить его коротким сообщением о том, как закончилась та или иная история. Он требует рассказать подробно о настроении героев. И вот я сижу и отстукиваю ему, что сказал он и что она ему ответила, не забываю о багровой луне, живописую последний горячий поцелуй и все такое прочее. Надо думать, остальные сидят вокруг Тома и жадно поглощают все новости. Зато политика их совершенно не интересует.
Мы запрашиваем Тома, что значит "хумпус-бумпус". Быть может, что-нибудь связанное с высадкой на остров?
Он отвечает: Хумпус-бумпус банан с корнем салепа зпт завернутый в пальмовые листья зажаренный на сковороде в масле тчк добро пожаловать на Питкерн тчк погода неважная пытаюсь принять тебя на берег тчк забыл зпт хочешь ли хумпус-бумпус отвечай.
Я готов согласиться съесть что угодно, только бы меня приняли на острове. Позднее мне пришлось не раз отведать излюбленное блюдо островитян - оно настолько популярно, что им угощают на каждом сборище детей. Конечно, о вкусах не спорят, что до меня, то мне хумпус-бумпус кажется необыкновенно противным. Но, как мы узнаем из дальнейшего рассказа, это кушанье сыграло большую роль в истории острова.
Том молчит. Гнистен без труда выигрывает партию, ибо я не могу сосредоточиться на шахматах: все мои мысли поглощены предстоящей высадкой на остров. А вдруг разыграется ветер? Что, если он перейдет в северный, тогда о том, чтобы высадиться в Баунти-Бей, нечего и думать.
Далеко в открытом океане, там, где горизонт сходится с водой и где уже нельзя разглядеть кружащихся в небе чаек, лежит остров Питкерн. Только к полудню следующего дня мы замечаем впереди черное пятно. Постепенно пятно увеличивается, и, когда после полудня мы приближаемся к острову, взору открывается светлая полоса прибоя вдоль побережья. Одиноко, словно корабль, давно покинутый своей командой и гонимый волею стихии в открытое море, плывет Питкерн в безбрежном океане.
Часа три мы стоим в четырех морских милях от берега, на который с востока набегают тяжелые волны. Капитан протягивает мне бинокль:
- Им удалось выйти из бухты, - говорит он и добавляет: - Между прочим, здесь лучшие в мире мореходы.
Из-за узкой расселины за мысом появляются две спасательные шлюпки по шесть пар весел в каждой (местные жители называют их "длинные лодки"). С трудом преодолевая течение и ветер, они приближаются к нашему судну, стремясь найти укрытие за его корпусом. Мне предоставляется превосходная возможность понаблюдать в бинокль за моими будущими хозяевами. Каждый раз, когда шлюпки падают вниз на гребне волны, ветер треплет волосы сидящих за веслами мужчин и женщин, а когда лодки зарываются носом в воду, ввысь устремляются фонтаны брызг, обдавая людей с головы до пят. Сидящий за рулевым веслом гигант громоподобным голосом подбадривает мускулистых, обнаженных до пояса гребцов - они работают ритмично, умело преодолевая самые высокие гребни волн. Мужчины босиком, лица небриты, но от них веет свободой и решимостью. Должно быть, так выглядели некогда пираты. Женщины, сидящие в шлюпках, прижимаются к плетеным корзинкам, а более робкие забиваются под сиденья. Гребцы мощными гребками стараются как можно скорее приблизиться к нашему судну, чтобы найти за ним защиту. Шлюпки почти вертикально встают над пропастью - весла, опущенные в воду, делают лодки похожими на сороконожек, поднявшихся на дыбы, а затем снова ринувшихся в воду. Две резкие команды великана за рулем с лицом, как у капитана Блада, и весла подняты из воды, обе лодки оказываются с подветренной стороны судна. Гребцы хватают концы двух веревочных лестниц, сброшенных на наветренную сторону с борта, и молниеносно карабкаются на поручень. Пожилой человек с бородой, еще покрытой брызгами, спрашивает, где пассажир. Я выступаю вперед.
- Питкерн будет твоим домом до тех пор, пока тебе не надоест, говорит он, - только поскорее собери вещи и спускайся в лодку, ветер уже меняет направление. Следуй за мной, ты поплывешь в моей лодке.
Прежде чем оттолкнуться от борта "Керамика", островитяне поют прощальную песню в благодарность за те скромные товары, которые они выменяли на судне. И вот уже волны швыряют нас к бухте Баунти. Шлюпка преодолевает мощные стены воды, балансирует на гребне, затем, пролетев по воздуху, падает в бурлящую воду и, едва не перевернувшись, устремляется вниз, чтобы через мгновение повторить все сначала.
Но рулевой Лен Крисчен мастерски управляет хрупким суденышком - к каждой новой волне он поворачивается носом, никогда не подставляя ей борт шлюпки. Лишь теперь я на собственном опыте понимаю, что пришлось пережить восемнадцати морякам на баркасе за 49 долгих суток плавания по волнам океана! Можно себе представить, какими проклятиями они осыпали людей, виновных в том, что им пришлось доверить свои жизни утлому суденышку!
Крутые берега острова надвигаются все ближе, чему можно только радоваться - все мы промокли до нитки. К тому же каждая новая волна кажется мне опасным врагом, которого нашей шлюпке не одолеть. Но вот какой-то молодой мужчина пробирается ко мне и, сложив руки воронкой, кричит мне прямо в ухо: