— Спилили мачту релейной передачи? — удивился Быков.
— Да. И у нас были неприятности с радистами.
Быков покачал головой.
— Это ещё не так страшно. Вот если бы вместо мачты там оказался кто-нибудь из радистов… Радист, перепиленный пополам при исполнении служебных обязанностей!..
Акимов ответил на эту вспышку межпланетного юмора вежливой улыбкой. Но Сермус, как всегда, всё принял всерьёз.
— О нет, — горячо сказал он. — Это нефосмошно. Ропоты никогта не причинят фрета лютям.
— Теперь, разумеется, ничего подобного случиться не может, — сказал Акимов. — Но, знаете, уйди от зла… Всё готово, Сермус?
— Котово.
— Пускай.
Сермус поднял к губам свисток, и испытание «CKP» началось. «Кентавры» неторопливо пошли вперёд. Они шли зигзагами, то сходились, то расходились, шлёпали по лужам и продирались через кусты. «Оранг», помигивая цветными огоньками, полз метрах в двадцати от них, подминая под гусеницы мокрую осоку.
Акимов повернулся к Быкову: — В мастерской есть телевизоры. Можно наблюдать за системой со стороны или глазами «кентавров», как хотите.
— Я предпочёл бы ехать вслед за ними, — сказал Быков.
— Можно и так, — согласился Акимов. — Но «Оранг» будет передавать данные разведки в мастерскую.
— Меня не интересуют данные разведки, — сказал Быков и пошёл к вездеходу.
— Но метод перетачи информации… — растерянно начал Сермус.
— Меня не интересует метод передачи информации, — сказал Быков, не оборачиваясь.
«Что же тебя интересует тогда, старая черепаха?» — подумал Акимов. Ему очень захотелось двинуть Быкову кулаком в толстую коричневую шею.
Быков ему не нравился. Кроме того, теперь было очевидно, что Быков, космонавт и старый межпланетный волк, не сможет оценить по достоинству великолепные качества «СКР». В лучшем случае Быков похлопает в ладоши и одобрительно улыбнётся, если он умеет улыбаться, черти бы его побрали. Но тут Акимов вспомнил, что через два-три часа испытание закончится и он с Ниной вернётся домой, а Быков на долгие годы, если не навсегда, улетит к звёздам. Он подсадил Нину в вездеход и сел рядом с нею. Она улыбнулась, ногв её улыбке было что-то неуверенное. Вездеход заворчал и медленно покатился, переваливаясь через кочки, за огоньками «Оранга».
Дождь продолжался, но спектролитовый колпак вездехода оставался чистым и прозрачным. Впереди, метрах в пятидесяти, маячили за пеленой водяной пыли серые фигурки «кентавров». «Оранг» сильно отстал от них и полз теперь рядом, справа от вездехода, удивительно похожий на мокрого серого слонёнка, неуклюжего и добродушного. Акимов сказал в широкую спину Быкова:
— При необходимости «кентавры» могут удаляться от «мозга» на расстояние до пяти-шести и даже до восьми километров.
Широкая спина даже не шевельнулась. Акимов почувствовал, что краснеет.
— В случае нарушения связи, — сказал он, повысив голос, — «кентавры» сами возвращаются и ищут «мозг». Тогда они переходят на световую и звуковую сигнализацию. Сами ищут, — сказал он раздельно.
Быков не отвечал.
Нина положила пальцы на руку Акимова. Сермус смущённо кашлянул. Вездеход круто накренился, объезжая замшелый пень, и в этот момент Акимов увидел глаза Быкова. Он увидел их всего на одну секунду в овальном зеркале перед местом водителя. Глаза разглядывали Акимова с каким-то странным, мучительно напряжённым выражением.
Вездеход выпрямился, и в зеркале запрыгала полуседая щетина над коричневым лбом.
Сермус кашлянул, ещё раз и сказал, галантно наклонившись к Нине:
— Феликолепные машины, не прафта ли, Нина Ифанофна?
Нина улыбнулась ему и поглядела на Акимова, Акимов хмурился и кусал губы. Во всяком случае, он больше не сердился. Нина сказала: — Они слишком умны, эти ваши машины.
Сермус засиял и несколько раз кивнул головой.
— О, пока не столь утифительно, Нина Ифанофна. Интересное путет посше.
Прошло минут сорок. Половина маршрута осталась позади. «Кентавры» бежали деловито и немного суетливо, словно борзые на сворке, временами останавливаясь, чтобы не то осмотреть, не то обнюхать почву под ногами. Длинные шеи-груди и рогатые головы плавно покачивались на ходу. «Кентавры» без задержки проламывались сквозь густой кустарник, расчищая широкие просеки для «Оранга», с ходу перебирались вброд через ручьи и топкие участки, оставляя за собой для «Оранга» надёжные гати из высохших веток и охапок сухой травы.
На берегу рыжего заболоченного озера, самого скверного места Серой Топи, «кентавры» замешкались, запрыгали взад и вперёд по брюхо в грязи.
Затем они бросились в воду и поплыли, взбивая жёлтую пену, а «Оранг» пошёл в обход, протиснулся между озером и границей пятисотметровой полосы и встретил их на противоположном берегу, облепленных тиной и скользкими водорослями.
Нина захлопала в ладоши. Сермус улыбнулся и сказал: — Он перехитрил нас. Но это пока не столь утифительно.
Он огляделся, подумал и повернулся к Акимову.
— Фремя? — сказал он.
Акимов кивнул. Тогда Сермус достал из нагрудного кармана чёрный коробок радиофона и нажал кнопку вызова.
— Архангельский слушает, — послышался слабый голос.
— Кофорит Сермус. Фремя, Коля.
— Есть, Эрнест Карлович!
Сермус спрятал радиофон и стал глядеть вперёд, вытянув шею, через голову водителя.
Вездеход шёл почти бесшумно, поэтому они сразу же услыхали прерывистый механический рёв, и скрежет, и лязг металла. Нина почувствовала на спине неприятный холодок. Где-то в глубине её подсознания эти звуки будили странные образы, жуткие и отвратительные. Вероятно, виноват был её прадед, артиллерист, по семейным преданиям, четыре года имевший дело с фашистскими танками на дымных полях Великой Отечественной войны.
Это был танк. Старинный боевой механизм, широкий и приземистый, весь в ярких пятнах оранжевой ржавчины. Он появился сбоку на гребне холма и, разбрызгивая грязь, покатился на остановившихся «кентавров».
— Имитация активного нападения, — сказал Акимов. — На танке — киберводитель, настроен на частоту управления «СКР».
— Где вы его откопали? — проворчал Быков. — Он не стреляет?
— Нет, — сказал Акимов.
«Действительно, где они его откопали?» — подумала Нина. Последние танки пошли в мартены десятки лет назад, и раздобыть этот уникальный экземпляр было, вероятно, не просто.
«Кентавры» ждали. «Оранг» тихонько отполз ближе к вездеходу. Казалось, он колеблется, не зная, что предпринять. В искусственном мозгу с неуловимой быстротой менялись пространственные ориентации кристаллических решёток, возникали и мгновенно распадались диковинные, никем и никогда не зарегистрированные молекулярные связи, проносились электронные вихри и вихрики… «Оранг» думал — искал аналогии, сопоставлял, рассчитывал. Но ему ещё не хватало данных. Нина подумала о настоящих живых людях, о тех, кто когда-то давньгм-давно впервые увидел перед собой танки.
— Он раздавит их, — шепнула Нина.
— Тогда наша работа ни к чёрту не годится, — сказал Акимов. Чтобы лучше видеть, он привстал, держась за спинку сиденья. — Ага, наконец-то!
«Кентавры» перестроились, вытянулись цепочкой навстречу танку. Танк двигался на крайнего слева, помеченного единицей. Сетка дождя искажала перспективу, и казалось, что он уже среди «кентавров». Нине бросилась в глаза удивительная лёгкость, пожалуй даже грация, шестиногих роботов рядом с громоздкой зловещей машиной. Они даже пританцовывали на месте, словно боксёры перед схваткой.
В последний момент, когда испачканные мокрой землёй гусеницы нависли над «кентавром», тот прыгнул в сторону. Танк проскочил несколько метров, окатив «единицу» водопадом грязной воды, выпустил клуб сизого дыма и с рёвом развернулся на одной гусенице.
«Кентавры» вновь перестроились. «Единица» затанцевала на месте, «двойка» и «тройка» перебежали, отрезая танку дорогу к «Орангу». «Оранг» неторопливо, даже как-то с ленцой, попятился ещё немного. Огоньки на его корпусе погасли. Танк с громом и лязгом ринулся вперёд, похожий на чудовищного носорога, ослепшего от ярости. «Кентавры», пританцовывая, дожидались его и снова легко расступились. Тогда на серых боках «Оранга» вновь вспыхнул сложлый рисунок огоньков, и в тот же момент танк остановился. Он остановился мгновенно, как вкопанный, надрывный рёв двигателя стих, и все три «кентавра» мигом вскарабкались на него, активно шевеля манипуляторами. «Оранг» стоял, уютно пофыркивая и совершенно индифферентно мигая разноцветными огоньками.
— Он переменил частоту настройки, — сказал Акимов.
— Я думала, «Оранг» его уничтожит, — проговорила Нина, переводя дух.
— Сачем? — вскричал Сермус очень пронзительно. — «Оранк» просто фсял на сепя упрафление! Сачем расрушать, если мошно испольсофать? Молотец «Оранк»! Умница «Оранк»!
— И что теперь будет? — деревянным голосом спросил Быков.
— Посмотрим, — ответил Акимов сдержанно.
— А вы что, не знаете?
— Предполагаю, — сказал Акимов, и Нина тотчас положила ладонь на его рукав.
«Кентавры» перестали возиться на танке, спрыгнули, выстроились в цепь и побежали дальше.
«Оранг» двинулся следом, а танк вдруг затрясся, лязгнул гусеницами, неуклюже развернулся и пополз в хвосте, уныло переваливаясь на кочках. По его ржавым бокам стекали дождевые струйки. У него был очень покорный и смиренный вид.
— Мы отстаём, — сказал Быков. — Поехали.
Вездеход догнал «Оранга» и покатился рядом.
«Оранг» деловито («Как ни в чём не бывало», — подумала Нина) шлёпал гусеницами по мокрой траве.
Покорённый танк полз левее, расплёскивая грязь, оставляя за собой длинный шлейф сизого дыма.
«Кентавры» бежали метрах в тридцати впереди.
Оли были изумрудно-зелёного цвета.
Дождь немного усилился, когда впереди появилась длинная высокая стена, сложенная из огромных гранитных глыб. Стена пересекала поперёк полосу маршрута и выглядела очень солидно. Сермус крепко потёр ладошки и покашлял насмешливо.
«Кентавры» медленно подкрались к стене, потрогали её манипуляторами и вдруг разбежались в разные стороны вдоль гранитной преграды — один вправо, двое влево. «Оранг» повернулся к стене боком и стал терпеливо ждать.
— Давайте отойдём немного, — сказал Акимов водителю. Вездеход отполз на несколько метров назад. — Так, хватит.
«Кентавры» снова собрались вместе и выстроились перед стеной в ряд. «Оранг» неторопливо подполз к ним и остановился рядом. Танк сиротливо торчал в стороие, всеми покинутый и забытый.
— Берегите глаза, — сказал Акимов.
Что-то треснуло, и по серому граниту скользнула ослепительная фиолетовая молния. Стена дрогнула.
«Друмм! Друмм!» Над стеной взлетел фонтан серого дыма вперемешку с гранитной щебёнкой.
«Друмм! Друмм!» На граните вспыхивали малиновые пятна, и было видно, как разлетаются циклопические глыбы и стена оседает, разорванная широкими уродливыми трещинами. «Друмм! Дррах!» «Кентавры» и «Оранг» стояли перед стеной и по очереди расстреливали её крошечными ампулами с замкнутыми в магнитные кольца струйками дейтериевой плазмы. Расстреливали спокойно, деловито, не торопясь.
Через минуту всё было кончено. Стрельба прекратилась, стало очень тихо, слышно было, как что-то шипит и трещит в раскалённом щебне. «Кентавры» двинулись в широкий пролом, окутанный серым облаком дыма и пыли. «Оранг» подождал немного, пропустил вперёд себя танк и тоже нырнул в горячее облако.
— Хорошо, — коротко сказал Быков, но Акимов снова поймал в зеркальце его взгляд — странный, мучительно напряжённый, словно межпланетник хотел и не мог себя заставить сказать что-то. Прославленный Быков был чем-то встревожен, и эта тревога была непонятным образом связана с ним, Акимовым, рядовым инженером-программистом. Это было очень странно.
Вездеход, тяжело скрипя по гранитным обломкам, миновал пролом. Стена была толстая, очень толстая — не менее двух метров.
— Фон, фитите, Нина Ифанофна, — сказал Сермус. — Фон пелый столпик. Это конец маршрута. Но сначала путет очень интересно.
Нина нашла глазами белый столбик, и в тот же момент «Оранг» остановился. «Кентавры» бежали ещё некоторое время, потом тоже остановились и начали пятиться. Они пятились очень осторожно, остановились рядом с «Орангом» и медленно налились красным светом.
— Глядите, — шепнула Нина, — Покраснели! Засмущались.
— Неушели он почуял? — благоговейно проговорил Сермус.
— Что почуял? — спросила Нина.
Видимо, «Оранг» принял решение. Покорный и утихший танк вдруг ожил. Взревел двигатель, комья грязи рванулись из-под широких гусениц, и огромная машина, грохоча и лязгая, кинулась вперёд к заветному столбику. Никто не успел сказать ни слова.
Раздался громовой удар, из-под гусениц танка взлетел оранжевый веер огня, чудовище подпрыгнуло и застыло на месте, перекошенное, почерневшее, искалеченное. Густой чёрный дым повалил от него, пачкая топь жирной копотью.
— Опнарушил! — крикнул Сермус. — Опнарушил! Сейчас путет расминирофать!
— Имитация икс-обстановки, — торопливо пояснил Акимов.
— Имитация чего? — спросил Быков.
— Икс-обстановки. Обстановки, которую невозможно предвидеть. Минное поле.
— Час от часу не легче, — пробормотал Быков. — Как в историческом фильме…
— «Оранг» обнаружил мины? — спросила Нина.
— Та, та, — сказал Сермус нетерпеливо. — Сейчас путет расминирофать.
Но «Оранг» не стал разминировать. Во всяком случае, не стал разминировать так, как ожидал Сермус. «Кентавры» не полезли на минное поле, не стали выкапывать мины и вывинчивать их взрыватели. Они взобрались все трое на горящий танк и открыли пальбу. Прежде чем оглушённые и ослеплённые наблюдатели успели прийти в себя, через минное поле к белому столбику — теперь уже не белому, а чёрному от огня и пыли — протянулась широкая полоса перевороченной земли и булькающей кипящей воды. «Кентавры» — на этот раз нежноголубые — торопливо приблизились к столбику, вновь окрасились в серо-стальной цвет и вернулись к «Орангу». Испытание «СКР» окончилось.
— Вот и всё, — сказал Акимов устало. — Теперь можно домой.
Нина счастливо улыбнулась.
— Вместе и навсегда, — прошептала она.
— А? — спросил Акимов, не расслышав.
И тут Быков обернулся.
— Мне нравятся ваши машины, — сказал он. — Они нам нужны. И вот что, — он помолчал. — Мне нужно поговорить с вами, Акимов. Если не трудно, зайдите ко мне после обеда.
Он щурился на серое небо за прозрачной стеной, кряхтел, гладил колени и барабанил по подлокотнику кресла толстыми сильными пальцами. Пальцы были коричневые, в неправильных белых пятнах — следах космических ожогов. «Интересно, долго он будет молчать?» — подумал Акимов. Потом он подумал, что турболёт в Новоенисейск улетает через два часа. Потом он вспомнил, что оставил в мастерской подарок Нины — букет «вечных» цветов. Потом он подумал, что Нина, вероятно, уже упаковала чемоданы и теперь болтает с Сермусом. Сермус оставался в мастерской ещё на неделю, и Акимову было немного неловко перед ним.
— Так вот, — сказал Быков бесцветным голосом. — Дело вот в чём.
После этого он замолчал на минуту, хрустнул пальцами и пожевал губами. Акимов нетерпеливо заёрзал в кресле.
— Да. Дело вот в чём, — сказал Быков. — Скажите, Акимов, вы… Вы ведь работали над «СКР» около двух лет, так?
— Так, — согласился Акимов.
— Сложное это дело — тонкое программирование…
Тонкое программирование «мозга» нового типа потребовало строжайшей изоляции места работы от всех внешних влияний. Поэтому работы пришлось проводить не в исследовательском центре, а здесь, вдали от крупных предприятий, от мощных линий силовых передач, от шума и гула большого города, в изостатических помещениях на глубине пятидесяти метров под холмом с пластмассовым колпаком, И поэтому Акимов провёл здесь два года почти безвыездно, в напряжённой ювелирной работе.
Но Акимов не стал говорить об этом Быкову. Он сказал только: — Да, довольно сложное.
— Чем вы думаете заниматься дальше? — спросил Быков.
Акимов неохотно сказал:
— Буду работать в Новоенисейском университете. Нельзя тратить по два года на каждую систему. У меня есть кое-какие идеи. Программирование программирования.
У него были кое-какие идеи, и эти идеи очень увлекли его. Рассчитать криотронные кристаллизаторы, выращивать готовый, запрограммированный «мозг»… Привлечь к этому делу математиков, физиков, в первую очередь «гения кибернетики» профессора Сунь Си-тао из Кайфына. Но он не стал говорить и об этом.
Впрочем, Быков не настаивал. Он помолчал, побарабанил пальцами по подлокотнику и с трудом произнёс:
— Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.
«Турболёт улетает через полтора часа», — подумал Акимов. И вдруг он понял, о чём говорит Быков.
— Сломал позвоночник? — спросил он. — И никогда уже не сможет летать?
Быков кивнул, не поднимая глаз.
— Никогда. А мы стартуем через неделю.
Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник «Цифэй» над бледными тенями далёкого хребта. И маленькую хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.
— Я понимаю, — сказал Акимов.
Быков молчал, глядя себе в колени.
— Я понимаю, — сказал Акимов. — Я тоже кибернетист. Вы хотите, чтобы я…
— Да, да, — сказал Быков. — Мы стартуем через неделю. У нас совсем нет времени… Да, конечно. Я тоже понимаю, это тяжело. Шесть лет туда и шесть обратно… И большой риск, конечно… Только… — он растерянно взглянул на Акимова. — Вы понимаете, экспедиция немыслима без кибернетиста.
Акимов медленно поднялся.
— Что касается работы, — поспешно заговорил Быков, — пожалуйста. Вы можете работать во время рейса. Книги, микрофильмы, консультации… У нас есть отличные математики. Я понимаю, это слабое утешение, но…
Не год, не два, а двенадцать. Это будет двенадцать лет без Нины. Акимов не знал, как он скажет ей. Он знал только, что в его глазах сейчас то же выражение мучительного напряжения, какое он видел сегодня в глазах Быкова.
Он повернулся и пошёл к двери. На пороге он обернулся и сказал с горьким удовлетворением:
— Вы, оказывается, совершенно обыкновенный человек.
Быков стоял лицом к прозрачной стене, глядел на серое небо и думал. Да, он, Быков, совершенно обыкновенный человек. Такой же, как и остальные восемь миллиардов обыкновенных людей, которые работают, учатся, любят на нашей планете… и вдали от нашей планеты. И любому из них было бы так же тяжело на его месте. Просто невыносимо тяжело.
Частные предположения
Он стянул с головы берет, пригладил волосы и сказал:
— Ну вот, Саня, всё решено.
Он сел в низкое кресло у стола и вытянул свои длинные ноги. Он улыбался совершенно так, как всегда. Я спросил: — Когда?
— Через декаду. — Он сложил берет пополам и разгладил на колене. — Всё-таки назначили меня. Я было совсем потерял надежду.
— Нет, почему же, — сказал я. — Ведь ты опытный межпланетник.
Я достал из холодильника вино. Мы чокнулись и выпили.
— Мы стартуем с Цифэя, — сказал он, — Где это?
— Спутник Луны.
— Вот как, — сказал я. — Я думал, Цифэй это созвездие.
— Созвездие — это Цефей. А Цифэй по-китайски значит «старт». Собственно, это стартовая площадка для фотонных кораблей.
Он поставил рюмку на стол, надел берет и встал.
— Ладно. Я пойду.
— А Ружена? — спросил я. — Ружена знает?
— Нет, — ответил он и снова сел. — Она ещё не знает. Я ещё не говорил ей.
Мы помолчали.
— Это надолго? — спросил я. Я знал, что это — навсегда.
— Нет, не очень, — сказал он. — Собственно, мы рассчитываем вернуться через сто пятьдесят лет. Или через двести. Ваших, земных, конечно. Очень большие скорости. Почти круглое «це».
Валя задумался на минуту.
— Ладно, — сказал он. — Мне надо идти.
Но он не поднимался.
— Выпьем ещё вина, — предложил я.
— Давай.
Мы выпили ещё по рюмке.
— Что ж, — сказал он. — Перед нами был Горбовский, а перед Горбовским — Быков. Я третий. Готовятся ещё две экспедиции. Десять лет рейса, ну, от силы пятнадцать.
— Да, конечно, — сказал я. — Эйнштейновское сокращение времени и всё такое.
Он встал.
— Ты будешь провожать меня, Саня? — спросил он.
Я кивнул. Он поправил берет и пошёл к двери.
У дверей он остановился.
— Спасибо, — сказал он.
Я не ответил. Просто не мог сказать ни слова.
С Петровым на «Муромце» уходили ещё пять человек. Троих я знал — Ларри Ларсена, Сергея Завьялова и Сабуро Микими. Провожавших было человек десять. Когда до старта осталось около часа, все расселись в кают-компании. На Цифэе не было тяжести, и нас обули в ботинки с магнитными подковами. Ружена и Валя держались за руки. Ружена сильно изменилась за это время. Она похудела, глаза её стали ещё больше. Она была очень красива. Валя держал её руку в своей и улыбался.
Мне показалось, что мысленно он уже с невероятной скоростью несётся среди отдалённых звёзд. Он и Ружена молчали. Только один раз она что-то сказала вполголоса, и он погладил её по руке.
Остальные тоже молчали. Молоденькая девушка в оранжевом, провожавшая межпланетника, которого я не знал, время от времени всхлипывала.
Мне не раз приходилось провожать людей в пространство. Другим, наверное, — тоже. Но сейчас всё было по-иному. С этими шестерыми мы прощались навсегда. Я подумал, что они вернутся, когда никого из нас не останется в живых — ни меня, ни Ружены, ни девушки в оранжевом. Этих шестерых встретят наши потомки. Может быть, даже их собственные потомки.
— Ты не огорчайся, — сказал Валя громко.
— Я не огорчаюсь, — ответила Ружена.
— Это ведь очень нужно.
— Я понимаю.
— Нет, — сказал Петров. — Ты не понимаешь, Руженка. Ты совсем ничего не понимаешь. Вот и Александр не понимает. Сидит Александр и думает: «Ну зачем им это нужно?» Верно, Саня?
Он смеялся. Нет, он не угадал, о чём я думаю.
Я знал Валентина с детства и очень любил его. Но мы были разными людьми. Он всегда был немножко фанфароном и позёром. Ему всё удавалось, и он привык к этому. Он с улыбочкой шёл над пропастями. Наверное, он нравился себе такой — весёлый, небрежный и неуязвимый. Я подумал, что и через полтораста лет он сойдёт на Землю, весело улыбаясь, постукивая себя по изношенному ботинку тросточкой, вырезанной бог знает на какой планете.
В кают-компанию вошёл беловолосый загорелый юноша и сказал:
— Пора, товарищи.
Мы встали. Девушка в оранжевом громко всхлипнула. Я поглядел на Ружену и Петрова. Они обнялись, и он зарылся носом в её волосы.
— Прощай, ласонька, — сказал он.
Ружена молчала.
Она отстранилась от него и попыталась поправить причёску. Волосы не ложились.
— Иди, — сказала она. — Иди. Я не могу больше. Пожалуйста, иди. — У неё был низкий, непривычно ровный голос. — Прощай.
Он поцеловал её и попятился к выходу. Он пятился, клацая подковами по полу, и глядел на неё не отрываясь. Лицо у него было белым и губы тоже были белыми. У люка его заслонил широкий Ларри Ларсен, затем незнакомый межпланетник, которого провожала девушка в оранжевом, затем Серёжа Завьялов.
— До свидания, Руженка, — сказал Петров.
Я только позже вспомнил, что он сказал «до свидания», и подумал, что он оговорился. Когда они вышли и люк за ними захлопнулся, беловолосый юноша нажал какие-то кнопки на стене. Оказалось, что сферический потолок кают-компании служил чемто вроде стереотелеэкрана. Мы увидели «Муромца».
«Муромец» был первоклассным кораблём с прямоточным фотонным приводом на аннигиляции. Он захватывал и сжигал в реакторе космический газ, и пыль, и ещё что-то, что бывает в пространстве, и имел неограниченный запас хода. Скорость у него тоже была неограниченной — в пределах светового барьера, конечно. Он был огромных размеров, чтото около полукилометра в длину. Но мне он показался серебряной игрушкой, фужером для шампанского, повисшим в центре экрана на фоне частых звёзд.
Мы глядели на него как заворожённые. Вдруг экран осветился. Свет был очень яркий, как молния, белый с лиловым. Этот свет ослепил меня. А когда разноцветные пятна уплыли из глаз, на экране остались только звёзды.
— Стартовали, — сказал беловолосый юноша.
По-моему, он завидовал.
— Улетел, — сказала Ружена.
Она подошла ко мне, неуклюже переставляя ноги в подкованных ботинках, и положила руку на мой рукав. У неё дрожали пальцы.
— Мне очень тоскливо, Саня, — сказала она. — Я боюсь.
— Если позволишь, я буду возле тебя, — сказал я.
Но она не позволила. Мы вернулись в Новосибирск и расстались. Я сел за поэму. Мне хотелось написать большую поэму о людях, которые уходят к звёздам, и о женщине, которая осталась на прекрасной зелёной Земле. Как она стоит перед уходящим другом и говорит низким ровным голосом: «Иди. Я не могу больше. Пожалуйста, иди». А он улыбается белыми губами.
— Да. И у нас были неприятности с радистами.
Быков покачал головой.
— Это ещё не так страшно. Вот если бы вместо мачты там оказался кто-нибудь из радистов… Радист, перепиленный пополам при исполнении служебных обязанностей!..
Акимов ответил на эту вспышку межпланетного юмора вежливой улыбкой. Но Сермус, как всегда, всё принял всерьёз.
— О нет, — горячо сказал он. — Это нефосмошно. Ропоты никогта не причинят фрета лютям.
— Теперь, разумеется, ничего подобного случиться не может, — сказал Акимов. — Но, знаете, уйди от зла… Всё готово, Сермус?
— Котово.
— Пускай.
Сермус поднял к губам свисток, и испытание «CKP» началось. «Кентавры» неторопливо пошли вперёд. Они шли зигзагами, то сходились, то расходились, шлёпали по лужам и продирались через кусты. «Оранг», помигивая цветными огоньками, полз метрах в двадцати от них, подминая под гусеницы мокрую осоку.
Акимов повернулся к Быкову: — В мастерской есть телевизоры. Можно наблюдать за системой со стороны или глазами «кентавров», как хотите.
— Я предпочёл бы ехать вслед за ними, — сказал Быков.
— Можно и так, — согласился Акимов. — Но «Оранг» будет передавать данные разведки в мастерскую.
— Меня не интересуют данные разведки, — сказал Быков и пошёл к вездеходу.
— Но метод перетачи информации… — растерянно начал Сермус.
— Меня не интересует метод передачи информации, — сказал Быков, не оборачиваясь.
«Что же тебя интересует тогда, старая черепаха?» — подумал Акимов. Ему очень захотелось двинуть Быкову кулаком в толстую коричневую шею.
Быков ему не нравился. Кроме того, теперь было очевидно, что Быков, космонавт и старый межпланетный волк, не сможет оценить по достоинству великолепные качества «СКР». В лучшем случае Быков похлопает в ладоши и одобрительно улыбнётся, если он умеет улыбаться, черти бы его побрали. Но тут Акимов вспомнил, что через два-три часа испытание закончится и он с Ниной вернётся домой, а Быков на долгие годы, если не навсегда, улетит к звёздам. Он подсадил Нину в вездеход и сел рядом с нею. Она улыбнулась, ногв её улыбке было что-то неуверенное. Вездеход заворчал и медленно покатился, переваливаясь через кочки, за огоньками «Оранга».
Дождь продолжался, но спектролитовый колпак вездехода оставался чистым и прозрачным. Впереди, метрах в пятидесяти, маячили за пеленой водяной пыли серые фигурки «кентавров». «Оранг» сильно отстал от них и полз теперь рядом, справа от вездехода, удивительно похожий на мокрого серого слонёнка, неуклюжего и добродушного. Акимов сказал в широкую спину Быкова:
— При необходимости «кентавры» могут удаляться от «мозга» на расстояние до пяти-шести и даже до восьми километров.
Широкая спина даже не шевельнулась. Акимов почувствовал, что краснеет.
— В случае нарушения связи, — сказал он, повысив голос, — «кентавры» сами возвращаются и ищут «мозг». Тогда они переходят на световую и звуковую сигнализацию. Сами ищут, — сказал он раздельно.
Быков не отвечал.
Нина положила пальцы на руку Акимова. Сермус смущённо кашлянул. Вездеход круто накренился, объезжая замшелый пень, и в этот момент Акимов увидел глаза Быкова. Он увидел их всего на одну секунду в овальном зеркале перед местом водителя. Глаза разглядывали Акимова с каким-то странным, мучительно напряжённым выражением.
Вездеход выпрямился, и в зеркале запрыгала полуседая щетина над коричневым лбом.
Сермус кашлянул, ещё раз и сказал, галантно наклонившись к Нине:
— Феликолепные машины, не прафта ли, Нина Ифанофна?
Нина улыбнулась ему и поглядела на Акимова, Акимов хмурился и кусал губы. Во всяком случае, он больше не сердился. Нина сказала: — Они слишком умны, эти ваши машины.
Сермус засиял и несколько раз кивнул головой.
— О, пока не столь утифительно, Нина Ифанофна. Интересное путет посше.
Прошло минут сорок. Половина маршрута осталась позади. «Кентавры» бежали деловито и немного суетливо, словно борзые на сворке, временами останавливаясь, чтобы не то осмотреть, не то обнюхать почву под ногами. Длинные шеи-груди и рогатые головы плавно покачивались на ходу. «Кентавры» без задержки проламывались сквозь густой кустарник, расчищая широкие просеки для «Оранга», с ходу перебирались вброд через ручьи и топкие участки, оставляя за собой для «Оранга» надёжные гати из высохших веток и охапок сухой травы.
На берегу рыжего заболоченного озера, самого скверного места Серой Топи, «кентавры» замешкались, запрыгали взад и вперёд по брюхо в грязи.
Затем они бросились в воду и поплыли, взбивая жёлтую пену, а «Оранг» пошёл в обход, протиснулся между озером и границей пятисотметровой полосы и встретил их на противоположном берегу, облепленных тиной и скользкими водорослями.
Нина захлопала в ладоши. Сермус улыбнулся и сказал: — Он перехитрил нас. Но это пока не столь утифительно.
Он огляделся, подумал и повернулся к Акимову.
— Фремя? — сказал он.
Акимов кивнул. Тогда Сермус достал из нагрудного кармана чёрный коробок радиофона и нажал кнопку вызова.
— Архангельский слушает, — послышался слабый голос.
— Кофорит Сермус. Фремя, Коля.
— Есть, Эрнест Карлович!
Сермус спрятал радиофон и стал глядеть вперёд, вытянув шею, через голову водителя.
Вездеход шёл почти бесшумно, поэтому они сразу же услыхали прерывистый механический рёв, и скрежет, и лязг металла. Нина почувствовала на спине неприятный холодок. Где-то в глубине её подсознания эти звуки будили странные образы, жуткие и отвратительные. Вероятно, виноват был её прадед, артиллерист, по семейным преданиям, четыре года имевший дело с фашистскими танками на дымных полях Великой Отечественной войны.
Это был танк. Старинный боевой механизм, широкий и приземистый, весь в ярких пятнах оранжевой ржавчины. Он появился сбоку на гребне холма и, разбрызгивая грязь, покатился на остановившихся «кентавров».
— Имитация активного нападения, — сказал Акимов. — На танке — киберводитель, настроен на частоту управления «СКР».
— Где вы его откопали? — проворчал Быков. — Он не стреляет?
— Нет, — сказал Акимов.
«Действительно, где они его откопали?» — подумала Нина. Последние танки пошли в мартены десятки лет назад, и раздобыть этот уникальный экземпляр было, вероятно, не просто.
«Кентавры» ждали. «Оранг» тихонько отполз ближе к вездеходу. Казалось, он колеблется, не зная, что предпринять. В искусственном мозгу с неуловимой быстротой менялись пространственные ориентации кристаллических решёток, возникали и мгновенно распадались диковинные, никем и никогда не зарегистрированные молекулярные связи, проносились электронные вихри и вихрики… «Оранг» думал — искал аналогии, сопоставлял, рассчитывал. Но ему ещё не хватало данных. Нина подумала о настоящих живых людях, о тех, кто когда-то давньгм-давно впервые увидел перед собой танки.
— Он раздавит их, — шепнула Нина.
— Тогда наша работа ни к чёрту не годится, — сказал Акимов. Чтобы лучше видеть, он привстал, держась за спинку сиденья. — Ага, наконец-то!
«Кентавры» перестроились, вытянулись цепочкой навстречу танку. Танк двигался на крайнего слева, помеченного единицей. Сетка дождя искажала перспективу, и казалось, что он уже среди «кентавров». Нине бросилась в глаза удивительная лёгкость, пожалуй даже грация, шестиногих роботов рядом с громоздкой зловещей машиной. Они даже пританцовывали на месте, словно боксёры перед схваткой.
В последний момент, когда испачканные мокрой землёй гусеницы нависли над «кентавром», тот прыгнул в сторону. Танк проскочил несколько метров, окатив «единицу» водопадом грязной воды, выпустил клуб сизого дыма и с рёвом развернулся на одной гусенице.
«Кентавры» вновь перестроились. «Единица» затанцевала на месте, «двойка» и «тройка» перебежали, отрезая танку дорогу к «Орангу». «Оранг» неторопливо, даже как-то с ленцой, попятился ещё немного. Огоньки на его корпусе погасли. Танк с громом и лязгом ринулся вперёд, похожий на чудовищного носорога, ослепшего от ярости. «Кентавры», пританцовывая, дожидались его и снова легко расступились. Тогда на серых боках «Оранга» вновь вспыхнул сложлый рисунок огоньков, и в тот же момент танк остановился. Он остановился мгновенно, как вкопанный, надрывный рёв двигателя стих, и все три «кентавра» мигом вскарабкались на него, активно шевеля манипуляторами. «Оранг» стоял, уютно пофыркивая и совершенно индифферентно мигая разноцветными огоньками.
— Он переменил частоту настройки, — сказал Акимов.
— Я думала, «Оранг» его уничтожит, — проговорила Нина, переводя дух.
— Сачем? — вскричал Сермус очень пронзительно. — «Оранк» просто фсял на сепя упрафление! Сачем расрушать, если мошно испольсофать? Молотец «Оранк»! Умница «Оранк»!
— И что теперь будет? — деревянным голосом спросил Быков.
— Посмотрим, — ответил Акимов сдержанно.
— А вы что, не знаете?
— Предполагаю, — сказал Акимов, и Нина тотчас положила ладонь на его рукав.
«Кентавры» перестали возиться на танке, спрыгнули, выстроились в цепь и побежали дальше.
«Оранг» двинулся следом, а танк вдруг затрясся, лязгнул гусеницами, неуклюже развернулся и пополз в хвосте, уныло переваливаясь на кочках. По его ржавым бокам стекали дождевые струйки. У него был очень покорный и смиренный вид.
— Мы отстаём, — сказал Быков. — Поехали.
Вездеход догнал «Оранга» и покатился рядом.
«Оранг» деловито («Как ни в чём не бывало», — подумала Нина) шлёпал гусеницами по мокрой траве.
Покорённый танк полз левее, расплёскивая грязь, оставляя за собой длинный шлейф сизого дыма.
«Кентавры» бежали метрах в тридцати впереди.
Оли были изумрудно-зелёного цвета.
Дождь немного усилился, когда впереди появилась длинная высокая стена, сложенная из огромных гранитных глыб. Стена пересекала поперёк полосу маршрута и выглядела очень солидно. Сермус крепко потёр ладошки и покашлял насмешливо.
«Кентавры» медленно подкрались к стене, потрогали её манипуляторами и вдруг разбежались в разные стороны вдоль гранитной преграды — один вправо, двое влево. «Оранг» повернулся к стене боком и стал терпеливо ждать.
— Давайте отойдём немного, — сказал Акимов водителю. Вездеход отполз на несколько метров назад. — Так, хватит.
«Кентавры» снова собрались вместе и выстроились перед стеной в ряд. «Оранг» неторопливо подполз к ним и остановился рядом. Танк сиротливо торчал в стороие, всеми покинутый и забытый.
— Берегите глаза, — сказал Акимов.
Что-то треснуло, и по серому граниту скользнула ослепительная фиолетовая молния. Стена дрогнула.
«Друмм! Друмм!» Над стеной взлетел фонтан серого дыма вперемешку с гранитной щебёнкой.
«Друмм! Друмм!» На граните вспыхивали малиновые пятна, и было видно, как разлетаются циклопические глыбы и стена оседает, разорванная широкими уродливыми трещинами. «Друмм! Дррах!» «Кентавры» и «Оранг» стояли перед стеной и по очереди расстреливали её крошечными ампулами с замкнутыми в магнитные кольца струйками дейтериевой плазмы. Расстреливали спокойно, деловито, не торопясь.
Через минуту всё было кончено. Стрельба прекратилась, стало очень тихо, слышно было, как что-то шипит и трещит в раскалённом щебне. «Кентавры» двинулись в широкий пролом, окутанный серым облаком дыма и пыли. «Оранг» подождал немного, пропустил вперёд себя танк и тоже нырнул в горячее облако.
— Хорошо, — коротко сказал Быков, но Акимов снова поймал в зеркальце его взгляд — странный, мучительно напряжённый, словно межпланетник хотел и не мог себя заставить сказать что-то. Прославленный Быков был чем-то встревожен, и эта тревога была непонятным образом связана с ним, Акимовым, рядовым инженером-программистом. Это было очень странно.
Вездеход, тяжело скрипя по гранитным обломкам, миновал пролом. Стена была толстая, очень толстая — не менее двух метров.
— Фон, фитите, Нина Ифанофна, — сказал Сермус. — Фон пелый столпик. Это конец маршрута. Но сначала путет очень интересно.
Нина нашла глазами белый столбик, и в тот же момент «Оранг» остановился. «Кентавры» бежали ещё некоторое время, потом тоже остановились и начали пятиться. Они пятились очень осторожно, остановились рядом с «Орангом» и медленно налились красным светом.
— Глядите, — шепнула Нина, — Покраснели! Засмущались.
— Неушели он почуял? — благоговейно проговорил Сермус.
— Что почуял? — спросила Нина.
Видимо, «Оранг» принял решение. Покорный и утихший танк вдруг ожил. Взревел двигатель, комья грязи рванулись из-под широких гусениц, и огромная машина, грохоча и лязгая, кинулась вперёд к заветному столбику. Никто не успел сказать ни слова.
Раздался громовой удар, из-под гусениц танка взлетел оранжевый веер огня, чудовище подпрыгнуло и застыло на месте, перекошенное, почерневшее, искалеченное. Густой чёрный дым повалил от него, пачкая топь жирной копотью.
— Опнарушил! — крикнул Сермус. — Опнарушил! Сейчас путет расминирофать!
— Имитация икс-обстановки, — торопливо пояснил Акимов.
— Имитация чего? — спросил Быков.
— Икс-обстановки. Обстановки, которую невозможно предвидеть. Минное поле.
— Час от часу не легче, — пробормотал Быков. — Как в историческом фильме…
— «Оранг» обнаружил мины? — спросила Нина.
— Та, та, — сказал Сермус нетерпеливо. — Сейчас путет расминирофать.
Но «Оранг» не стал разминировать. Во всяком случае, не стал разминировать так, как ожидал Сермус. «Кентавры» не полезли на минное поле, не стали выкапывать мины и вывинчивать их взрыватели. Они взобрались все трое на горящий танк и открыли пальбу. Прежде чем оглушённые и ослеплённые наблюдатели успели прийти в себя, через минное поле к белому столбику — теперь уже не белому, а чёрному от огня и пыли — протянулась широкая полоса перевороченной земли и булькающей кипящей воды. «Кентавры» — на этот раз нежноголубые — торопливо приблизились к столбику, вновь окрасились в серо-стальной цвет и вернулись к «Орангу». Испытание «СКР» окончилось.
— Вот и всё, — сказал Акимов устало. — Теперь можно домой.
Нина счастливо улыбнулась.
— Вместе и навсегда, — прошептала она.
— А? — спросил Акимов, не расслышав.
И тут Быков обернулся.
— Мне нравятся ваши машины, — сказал он. — Они нам нужны. И вот что, — он помолчал. — Мне нужно поговорить с вами, Акимов. Если не трудно, зайдите ко мне после обеда.
III
Вероятно, Быков просто не знал, с чего начать.Он щурился на серое небо за прозрачной стеной, кряхтел, гладил колени и барабанил по подлокотнику кресла толстыми сильными пальцами. Пальцы были коричневые, в неправильных белых пятнах — следах космических ожогов. «Интересно, долго он будет молчать?» — подумал Акимов. Потом он подумал, что турболёт в Новоенисейск улетает через два часа. Потом он вспомнил, что оставил в мастерской подарок Нины — букет «вечных» цветов. Потом он подумал, что Нина, вероятно, уже упаковала чемоданы и теперь болтает с Сермусом. Сермус оставался в мастерской ещё на неделю, и Акимову было немного неловко перед ним.
— Так вот, — сказал Быков бесцветным голосом. — Дело вот в чём.
После этого он замолчал на минуту, хрустнул пальцами и пожевал губами. Акимов нетерпеливо заёрзал в кресле.
— Да. Дело вот в чём, — сказал Быков. — Скажите, Акимов, вы… Вы ведь работали над «СКР» около двух лет, так?
— Так, — согласился Акимов.
— Сложное это дело — тонкое программирование…
Тонкое программирование «мозга» нового типа потребовало строжайшей изоляции места работы от всех внешних влияний. Поэтому работы пришлось проводить не в исследовательском центре, а здесь, вдали от крупных предприятий, от мощных линий силовых передач, от шума и гула большого города, в изостатических помещениях на глубине пятидесяти метров под холмом с пластмассовым колпаком, И поэтому Акимов провёл здесь два года почти безвыездно, в напряжённой ювелирной работе.
Но Акимов не стал говорить об этом Быкову. Он сказал только: — Да, довольно сложное.
— Чем вы думаете заниматься дальше? — спросил Быков.
Акимов неохотно сказал:
— Буду работать в Новоенисейском университете. Нельзя тратить по два года на каждую систему. У меня есть кое-какие идеи. Программирование программирования.
У него были кое-какие идеи, и эти идеи очень увлекли его. Рассчитать криотронные кристаллизаторы, выращивать готовый, запрограммированный «мозг»… Привлечь к этому делу математиков, физиков, в первую очередь «гения кибернетики» профессора Сунь Си-тао из Кайфына. Но он не стал говорить и об этом.
Впрочем, Быков не настаивал. Он помолчал, побарабанил пальцами по подлокотнику и с трудом произнёс:
— Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.
«Турболёт улетает через полтора часа», — подумал Акимов. И вдруг он понял, о чём говорит Быков.
— Сломал позвоночник? — спросил он. — И никогда уже не сможет летать?
Быков кивнул, не поднимая глаз.
— Никогда. А мы стартуем через неделю.
Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник «Цифэй» над бледными тенями далёкого хребта. И маленькую хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.
— Я понимаю, — сказал Акимов.
Быков молчал, глядя себе в колени.
— Я понимаю, — сказал Акимов. — Я тоже кибернетист. Вы хотите, чтобы я…
— Да, да, — сказал Быков. — Мы стартуем через неделю. У нас совсем нет времени… Да, конечно. Я тоже понимаю, это тяжело. Шесть лет туда и шесть обратно… И большой риск, конечно… Только… — он растерянно взглянул на Акимова. — Вы понимаете, экспедиция немыслима без кибернетиста.
Акимов медленно поднялся.
— Что касается работы, — поспешно заговорил Быков, — пожалуйста. Вы можете работать во время рейса. Книги, микрофильмы, консультации… У нас есть отличные математики. Я понимаю, это слабое утешение, но…
Не год, не два, а двенадцать. Это будет двенадцать лет без Нины. Акимов не знал, как он скажет ей. Он знал только, что в его глазах сейчас то же выражение мучительного напряжения, какое он видел сегодня в глазах Быкова.
Он повернулся и пошёл к двери. На пороге он обернулся и сказал с горьким удовлетворением:
— Вы, оказывается, совершенно обыкновенный человек.
Быков стоял лицом к прозрачной стене, глядел на серое небо и думал. Да, он, Быков, совершенно обыкновенный человек. Такой же, как и остальные восемь миллиардов обыкновенных людей, которые работают, учатся, любят на нашей планете… и вдали от нашей планеты. И любому из них было бы так же тяжело на его месте. Просто невыносимо тяжело.
Частные предположения
Поэт Александр Кудряшов
Валя Петров пришёл ко мне сообщить об этом.Он стянул с головы берет, пригладил волосы и сказал:
— Ну вот, Саня, всё решено.
Он сел в низкое кресло у стола и вытянул свои длинные ноги. Он улыбался совершенно так, как всегда. Я спросил: — Когда?
— Через декаду. — Он сложил берет пополам и разгладил на колене. — Всё-таки назначили меня. Я было совсем потерял надежду.
— Нет, почему же, — сказал я. — Ведь ты опытный межпланетник.
Я достал из холодильника вино. Мы чокнулись и выпили.
— Мы стартуем с Цифэя, — сказал он, — Где это?
— Спутник Луны.
— Вот как, — сказал я. — Я думал, Цифэй это созвездие.
— Созвездие — это Цефей. А Цифэй по-китайски значит «старт». Собственно, это стартовая площадка для фотонных кораблей.
Он поставил рюмку на стол, надел берет и встал.
— Ладно. Я пойду.
— А Ружена? — спросил я. — Ружена знает?
— Нет, — ответил он и снова сел. — Она ещё не знает. Я ещё не говорил ей.
Мы помолчали.
— Это надолго? — спросил я. Я знал, что это — навсегда.
— Нет, не очень, — сказал он. — Собственно, мы рассчитываем вернуться через сто пятьдесят лет. Или через двести. Ваших, земных, конечно. Очень большие скорости. Почти круглое «це».
Валя задумался на минуту.
— Ладно, — сказал он. — Мне надо идти.
Но он не поднимался.
— Выпьем ещё вина, — предложил я.
— Давай.
Мы выпили ещё по рюмке.
— Что ж, — сказал он. — Перед нами был Горбовский, а перед Горбовским — Быков. Я третий. Готовятся ещё две экспедиции. Десять лет рейса, ну, от силы пятнадцать.
— Да, конечно, — сказал я. — Эйнштейновское сокращение времени и всё такое.
Он встал.
— Ты будешь провожать меня, Саня? — спросил он.
Я кивнул. Он поправил берет и пошёл к двери.
У дверей он остановился.
— Спасибо, — сказал он.
Я не ответил. Просто не мог сказать ни слова.
С Петровым на «Муромце» уходили ещё пять человек. Троих я знал — Ларри Ларсена, Сергея Завьялова и Сабуро Микими. Провожавших было человек десять. Когда до старта осталось около часа, все расселись в кают-компании. На Цифэе не было тяжести, и нас обули в ботинки с магнитными подковами. Ружена и Валя держались за руки. Ружена сильно изменилась за это время. Она похудела, глаза её стали ещё больше. Она была очень красива. Валя держал её руку в своей и улыбался.
Мне показалось, что мысленно он уже с невероятной скоростью несётся среди отдалённых звёзд. Он и Ружена молчали. Только один раз она что-то сказала вполголоса, и он погладил её по руке.
Остальные тоже молчали. Молоденькая девушка в оранжевом, провожавшая межпланетника, которого я не знал, время от времени всхлипывала.
Мне не раз приходилось провожать людей в пространство. Другим, наверное, — тоже. Но сейчас всё было по-иному. С этими шестерыми мы прощались навсегда. Я подумал, что они вернутся, когда никого из нас не останется в живых — ни меня, ни Ружены, ни девушки в оранжевом. Этих шестерых встретят наши потомки. Может быть, даже их собственные потомки.
— Ты не огорчайся, — сказал Валя громко.
— Я не огорчаюсь, — ответила Ружена.
— Это ведь очень нужно.
— Я понимаю.
— Нет, — сказал Петров. — Ты не понимаешь, Руженка. Ты совсем ничего не понимаешь. Вот и Александр не понимает. Сидит Александр и думает: «Ну зачем им это нужно?» Верно, Саня?
Он смеялся. Нет, он не угадал, о чём я думаю.
Я знал Валентина с детства и очень любил его. Но мы были разными людьми. Он всегда был немножко фанфароном и позёром. Ему всё удавалось, и он привык к этому. Он с улыбочкой шёл над пропастями. Наверное, он нравился себе такой — весёлый, небрежный и неуязвимый. Я подумал, что и через полтораста лет он сойдёт на Землю, весело улыбаясь, постукивая себя по изношенному ботинку тросточкой, вырезанной бог знает на какой планете.
В кают-компанию вошёл беловолосый загорелый юноша и сказал:
— Пора, товарищи.
Мы встали. Девушка в оранжевом громко всхлипнула. Я поглядел на Ружену и Петрова. Они обнялись, и он зарылся носом в её волосы.
— Прощай, ласонька, — сказал он.
Ружена молчала.
Она отстранилась от него и попыталась поправить причёску. Волосы не ложились.
— Иди, — сказала она. — Иди. Я не могу больше. Пожалуйста, иди. — У неё был низкий, непривычно ровный голос. — Прощай.
Он поцеловал её и попятился к выходу. Он пятился, клацая подковами по полу, и глядел на неё не отрываясь. Лицо у него было белым и губы тоже были белыми. У люка его заслонил широкий Ларри Ларсен, затем незнакомый межпланетник, которого провожала девушка в оранжевом, затем Серёжа Завьялов.
— До свидания, Руженка, — сказал Петров.
Я только позже вспомнил, что он сказал «до свидания», и подумал, что он оговорился. Когда они вышли и люк за ними захлопнулся, беловолосый юноша нажал какие-то кнопки на стене. Оказалось, что сферический потолок кают-компании служил чемто вроде стереотелеэкрана. Мы увидели «Муромца».
«Муромец» был первоклассным кораблём с прямоточным фотонным приводом на аннигиляции. Он захватывал и сжигал в реакторе космический газ, и пыль, и ещё что-то, что бывает в пространстве, и имел неограниченный запас хода. Скорость у него тоже была неограниченной — в пределах светового барьера, конечно. Он был огромных размеров, чтото около полукилометра в длину. Но мне он показался серебряной игрушкой, фужером для шампанского, повисшим в центре экрана на фоне частых звёзд.
Мы глядели на него как заворожённые. Вдруг экран осветился. Свет был очень яркий, как молния, белый с лиловым. Этот свет ослепил меня. А когда разноцветные пятна уплыли из глаз, на экране остались только звёзды.
— Стартовали, — сказал беловолосый юноша.
По-моему, он завидовал.
— Улетел, — сказала Ружена.
Она подошла ко мне, неуклюже переставляя ноги в подкованных ботинках, и положила руку на мой рукав. У неё дрожали пальцы.
— Мне очень тоскливо, Саня, — сказала она. — Я боюсь.
— Если позволишь, я буду возле тебя, — сказал я.
Но она не позволила. Мы вернулись в Новосибирск и расстались. Я сел за поэму. Мне хотелось написать большую поэму о людях, которые уходят к звёздам, и о женщине, которая осталась на прекрасной зелёной Земле. Как она стоит перед уходящим другом и говорит низким ровным голосом: «Иди. Я не могу больше. Пожалуйста, иди». А он улыбается белыми губами.