«Звезда Цвикки, — писал Варен, — это закончивший свой жизненный путь сверхкарлик, невидимый в пространстве… сила тяготения немногим меньше, чем у звёзд, останавливающих лучеиспускание. Сообщение о потухшем сверхкарлике получено из Совета за два часа до отлёта… Однако нас эта звезда не интересует, так как лежит в стороне, в четырёх парсеках по Направлению к южному полюсу Галактики. Её координаты…» Сверившись по звёздной карте курсографа и отметив кружочком местоположение страшного потухшего светила, Руссов упал в кресло. Глаза его расширились от ужаса и отчаяния… Он понял, что неточно проложил маршрут, нацелив корабль не на Солнце, а чуть в сторону. Он мучительно вспоминал, где, на каком этапе программирования мог допустить ошибку, но вскоре отказался от этой затеи, сознавая, что для обнаружения ошибки необходимо заново проверять все расчёты и вычисления. На это уйдёт целый год. Теперь собственное положение открылось ему во всей своей пугающей простоте: не к Солнцу мчится «Паллада», а прямо, в инертный океан гравитации, выплыть из которого никому ещё не удавалось…
Однако его отчаяние длилось не больше минуты, ибо надо было действовать. И он знал теперь, что делать. Бороться до последнего эрга энергии, до последнего грамма топливу в корабле! И странное дело: когда он принял решение, он почувствовал облегчение. Не было ни страха, ни растерянности.
Только холодное мужество борца, идущего на гибель. Твёрдой рукой он взялся за аварийные рычаги.
Скорость «Паллады» между тем упала настолько, что можно было сделать поворот на несколько румбов, не рискуя разрушить корабль. Он посмотрел на шкалы указателей расхода энергии и включил радиоквантовые генераторы на восемь десятых полного режима генерации. Одновременно с этим тангенциальные двигатели, работая на пределе, повернули корабль на тридцать градусов к востоку. Содрогаясь и вибрируя, «Паллада» начала титаническую борьбу с косной силой тяготения…
Двести сорок два часа, ни на секунду не утихая, двигатели извергали в пространство биллионы киловатт энергии, но скорость корабля продолжала медленно падать. Это могло означать лишь одно: сверхкарлик Цвикки прочно держал жертву в своих объятиях. Словно миллиарды чудовищных по силе рук медленно, но уверенно увлекали корабль в пучины безмолвия и мрака — туда, где материя, побеждённая энтропией, обрекла себя на бездействие в течение длинного ряда галактических веков. Гравиметр давно умолк в тщетной попытке зарегистрировать силу тяготения, которая в десятки раз превосходила всё, что предусматривали конструкторы.
Руссов не отходил от пульта; он оглох от воя приборов, ослеп от непрерывного мигания лампочек и индикаторов; он метался у пульта, то и дело отключая роботы и автоматы, по сигналам неведомых приборов приводящие в действие те или иные системы корабля. Сейчас требовалось только одно: ни на секунду не ослаблять энергетический вихрь, удерживающий «Палладу» на краю гравитационной бездны.
Лишённый отдыха, Руссов почернел и осунулся, ему некогда было как следует поесть; он торопливо проглатывал то, что удавалось найти в ящичке пилота; он боялся заснуть более чем на два-три часа.
К исходу двенадцатых суток он настолько ослабел, что почти равнодушно воспринял сообщение расходомера топлива о том, что в корабле осталось всего сорок процентов первоначального запаса энергии.
«Когда стрелка покажет ноль процентов, я, наконец, отдохну…» — вяло подумал Руссов. Его охватило тупое безразличие отчаяния, он страшно устал и почти с радостью прислушивался к коварному голосу энтропии: она звала его в мрачные океаны вечного небытия. Он закрыл глаза и бессильно сидел в кресле пилота, опустив руки. В таком положении он оставался долгие минуты, пока корабль изнемогал в борьбе с притяжением сверхкарлика.
Но вот где-то в глубине памяти возникло видение: «спящие» в анабиозе товарищи, которые ждут от него помощи; яркие картины родной Земли, деятельной и счастливой жизни людей, тружеников и его братьев. Они продолжают бесконечно совершенствовать Царство Свободы, скачок в которое начали совершать ещё в дни его далёкой юности, в дни, когда «Циолковский» уходил к Альфе Центавра. Он почти наяву увидел Светлану, услышал её грудной голос.
Руссов с усилием поднял отяжелевшую голову.
«Надо бороться до конца… до последнего эрга», — прошептал он, включая главный двигатель на полную мощность и стараясь не смотреть на шкалы расходомеров топлива.
Счётчик Времени равнодушно отбил ещё двадцать восемь часов собственного времени ракеты.
Оставалось тридцать пять процентов энергии… двадцать шесть… «Паллада», содрогаясь, раскачивалась в чёрном пространстве. На экранах обзора бесстрастно полыхали какие-то причудливые сияния. Он понял, что это означает: пространство, смятое чудовищным тяготением сверхкарлика, почти замыкалось само в себе, неузнаваемо искажая ход лучей света от далёких светил: звёзды с холодным равнодушием взирали на песчинку, барахтавшуюся в могучих объятиях космоса. Одиннадцать процентов от исходного запаса топлива!.. Внезапно он заметил, что стрелка указателя скорости корабля стоит на месте! Это могло означать только одно: реактивная тяга «Паллады», в течение четырнадцати суток израсходовавшей три четверти своих гигантских энергетических запасов, уравновесила, наконец, невообразимое тяготение звезды Цвикки, которая так и не показала свой страшный лик на экранах обзора.
Корабль мучительно вибрировал в гибельном равновесии. Его двигатели не могли ни на грамм увеличить силу своей тяги — они давно уже работали на опасном пределе, а сверхкарлик уже не мог ничего прибавить к силе порождённого им колосса гравитации. Руссов в отчаянии посмотрел на белый диск регулятора мощности радиоквантовой генерации: он был выведен до отказа. Сознание неотвратимости скорой гибели астролёта исторгло у Руссова крик ярости и бессилия. Он уже ни на что не надеялся, даже на чудо. И вдруг пришла робкая мысль: «Стартовые двигатели!.. Два миллиона тонн дополнительной тяги!» Руссов рванул диски включения стартовых двигателей, ясно сознавая, что, расходуя стартовое, а, следовательно, и посадочное топливо, лишается возможности посадить впоследствии корабль на Землю или другую планету солнечной системы…
Короткий гром стартовых двигателей прозвучал, как песня побеждающего разума. Стрелка указателя скорости сразу ожила, затрепетала и лениво поползла вправо. Три часа гремела эта песня и умолкла: кончилось ядерно-водородное топливо. По лицу Руссова текли слёзы радости: он знал, что победа осталась за ним, — сверхкарлик разжал, наконец, свои объятия. Пронзительный вой проснувшегося гравиметра показался ему небесной музыкой.
По мере того как «Паллада» всё дальше уходила от сверхкарлика, этот вой постепенно сменялся басистым урчанием; потом звук стал повышаться, в нём появились музыкальные тона — и вот уже снова полилась убаюкивающая песня — сказка свободного пространства!..
Руссов выключил главные двигатели, переводя корабль на инерциальный полёт. У него ещё хватило сил подняться и дойти до дверей анабиозной каюты.
Он хотел сказать «спящим» товарищам, что они спасены во второй раз, но упал на пороге, погрузившись в непробудный сон смертельно уставшего человека… Однако, проснувшись много часов спустя, он всё-таки вошёл. Подобные гигантским вытянутым грушам, голубые корпуса ванн встретили его мягким сиянием прозрачных стен, торжественной тишиной сладкого забытья. Он долго всматривался в лцца друзей и беззвучно плакал. В этих слезах было всё: и радость спасения, и надежда ещё увидеть товарищей живыми, и сознание непреходящей радости бытия, когда сердце бьётся в унисон с сердцами всех людей. Ему показалось, что лицо Светланы, которое туманно рисовалось в недрах мерцающей жидкости, вдруг ожило в улыбке, а губы невнятно произнесли слова одобрения и привета…
Координаты звезды Цвикки, которые он узнал столь дорогой ценой, помогли ему с абсолютной точностью нацелить «Палладу» на солнечную систему.
Это было теперь так просто: перо автомата вычертило на курсовой карте уже две стороны треугольника, в вершинах которого лежали Солнце, Альфа Эридана и звезда Цвикки. Ему осталось лишь соединить прямой линией точку на карте, обозначавшую местоположение сверхкарлика, с условным знаком Земли, — он замкнул, таким образом, геодезическую мировую линию движения «Паллады» в пространстве. Уточнение и исправление программы заняло не более пяти дней.
…Израсходовав ровно половину оставшегося одиннадцатипроцентното запаса внутринуклонной энергии, Руссов разогнал «Палладу» до скорости равной — увы! — лишь восьми тысячам километров в секунду: больше тратить топливо было нельзя, ибо нечем было бы погасить достигнутую скорость при подходе к солнечной системе. Огромное нервное и физическое напряжение последних недель не прошло для него даром: он был близок к полной прострации и желал только одного — покоя. Покоя и отдыха, небытия и забвения! Поэтому Руссов почти равнодушно воспринял эти две цифры — «девять» и «восемь тысяч». Девять парсеков, которые нужно было пройти до Солнца, и 8 тысяч километров в секунду — скорость, с которой вынуждена теперь ползти «Паллада», не имея топлива для дальнейшего разгона… Не страшило его и то, что в результате столь малой скорости между кораблём и Солнцем пролегло теперь шестьсот лет пути. «Анабиоз… отдых… забвение», — шептал он, как в бреду, настраивая реле времени одной из пустующих анабиозных ванн. Но всё же, прежде чем погрузиться в анабиоз, он гигантским усилием воли заставил себя тщательно проверить показания всех приборов управления, прослушать стройную симфонию, которую они разыгрывали в честь победы над космосом, и заложить в управляющее устройство сверхмощного радиопередатчика короткую программу, которая спустя шестьсот лет оживёт в его сигналах: радиопередатчик будет монотонно слать в эфир позывные «Паллады» и слова, исполненные великой простоты: «Я — „Паллада“… Шестьсот лет иду по инерции… Могу затормозиться только до планетарной скорости… Для посадки нет топлива… на борту — мёртвый экипаж».
…Когда Руссов очнулся, он долго не мог понять, где находится. Он лежал в комнате с прозрачными стенами, сквозь которые чётко рисовался огромный диск Сатурна, висевший в густой синеве неба Титана. Участливые лица склонившихся над ним людей вызвали на его лице слабую улыбку и слёзы радости. Внезапно он приподнялся и с надеждой в голосе спросил:
— Они… уже живы?..
Врач в белоснежной одежде наклонил голову:
— Они будут жить… Ты скоро увидишь своих товарищей. Не волнуйся, отдыхай… ты очень слаб.
Тогда Руссов облегчённо вздохнул. На его бледном, изнурённом лице заиграла счастливая улыбка.
Г. Анфилов
В Конце пути
Астрономический отсек взрывом пробило насквозь — все три слоя обшивки. Вдребезги разбился купол микроклимата над постелью Веры. При тусклом свете уцелевшего электрического плафона была видна белёсая пелена инея, покрывшего стены и пол.
Сквозь зияющую дыру в отсек вошёл холод внешней бездны. Холод абсолютного нуля.
Алексею был доступен единственный способ спасения от космического антигаза. Способ простой и древний — бегство. Он знал одно — как можно скорее вырваться из предательской чуждой стихии антиатомов. Чем быстрее, тем надёжнее! И вот теперь, после катастрофы, пришла ужасная в своей неисполнимости мысль: если бы он включил не тридцатикратное, а двухсоткратное ускорение, может быть, всё обошлось бы. Он гнал от себя эту нелепую и к тому же запоздалую навязчивую идею. Ведь и он и Вера погибли бы: нет человека, способного выдержать такое ускорение вне антигравитационной камеры.
Веры нет! Он ещё не уяснил до конца эту чудовищную действительность. Всё вокруг было освещено вчерашним, ещё тёплым присутствием жены. Вот стульчик, который она выкрутила повыше, чтобы исправить закапризничавшее телеуправление, вот абажур, сделанный её руками, — домашний и милый…
Уже трижды «Диана» попадала в сгущения антигаза. Первый раз это произошло около двух лет назад, когда их корабль ещё шёл в эскадрилье. Событие вызвало у Алексея и Веры больше удивления, чем страха. Неожиданный грохот и мелкая дрожь корабля казались совершенно непонятными. Небо было абсолютно прозрачно, двигатели не работали, никакой вибрации они вызвать не могли. Лишь по поведению внешних гамма-счётчиков, которые буквально захлебнулись от аннигиляционных фотонов, стала ясна природа явления.
Атака антиатомов тогда окончилась благополучно. Разрушений не было ни на «Диане», ни на других кораблях эскадрильи. Об этом они узнали по радио.
Вторая и третья встречи с космическим антивеществом длились едва заметные мгновения и тоже не принесли никаких бед.
И настала вот эта, четвёртая встреча… Она обрушилась на «Диану», ставшую уже одинокой. Уйдя в восточный разведочный рейс, «Диана» отделилась от эскадрильи и теперь самостоятельно возвращалась на Землю.
На столике пульта управления — ленточка гамма-самописца. Немой, беспристрастный свидетель катастрофы рассказал всплесками своей кривой, что движение сквозь антигаз длилось очень долго — больше секунды. Значительной оказалась и плотность антивещества, зафиксированная амплитудой всплеска. Обстоятельства катастрофы выглядели странно, несовместимо с предсказаниями астрофизики. Столь громадные скопления антигаза считались невозможными в Галактике Млечного Пути.
Продиктовав всё это в диктофон путевого журнала, Алексей поднялся, медленно надел космический костюм. Пристегнул ручной пистолет-двигатель и баллоны с дыхательной смесью. Взял из стенного шкафа небольшой электросварочный агрегат. Вошёл в выходной тамбур.
Загудел насос откачки воздуха. Поползла вверх наружная дверь. Алексей включил внутреннее давление костюма и шагнул в звёздную пустоту.
Прежде во время выходов в космос он испытывал чувство яркой, всепобеждающей радости. Ни он, ни Вера не знали космической близорукости, этой гипнотизирующей звёздной светобоязни, на которую жаловались обычно многие астронавты. Наоборот, простор мира, усыпанного иглами звёзд, торжественная монументальная неподвижность, кажущаяся незыблемой и вековечной, вселяли в душу чувство счастья, освобождения, сознания собственной силы.
Так было.
Сегодня он не ощутил ничего подобного.
Вселенная стала чужой и враждебной. Вспомнились Верины слова: «купаться в звёздах». Нет, не добр, не мирен космос. Там, позади, осталась прозрачная грохочущая гибель. А впереди? Вправо, влево? Где-то в этой чёрной и так таинственно близкой пучине притаились ещё и ещё полчища крохотных убийц, невидимая смертоносная взрывчатка.
Отдачей искристой струйки пистолета-двигателя Алексей подтолкнул себя к тёмной громаде «Дианы».
Зажёг фонарик.
Обшивку корабля словно изглодала оспа. Мелкие и крупные щербины и щели — следы аннигиляции антигаза — покрывали всю поверхность звездолёта. Местами зияли большие рваные ямы. Наиболее опасные из них Алексей принялся методически зализывать расплавленным металлом. Сверкала дуга электросварочного агрегата, пузырился невесомый металл. Взгляд отдыхал на нём от мёртвой неподвижности, стоявшей кругом. Алексей двигал электродами, давя и размазывая светящиеся пузыри и повторяя про себя фразу Веры: «думай в одну точку», «думай в одну точку», «думай в одну точку».
На работу ушло около трёх часов. Искалеченная обшивка звездолёта постепенно залечивалась.
Не тронул Алексей лишь самую крупную и единственную сквозную пробоину — в стене астрономического отсека. Она достигала метра в поперечнике.
Алексей протиснулся сквозь неё в отсек.
Его встретили обломки того, что совсем недавно было привычным и необходимым. Обломки парили в пустоте, бессмысленно сталкиваясь, разлетаясь, ударяясь о стены. Искусственная электромагнитная тяжесть не действовала.
Как раз под пробоиной стояла привинченная к полу кровать. Вокруг неё торчали прозрачные куски разрушенного купола. Лёгкое покрывало, пристёгнутое к краям губчатого матраца, было цело.
Алексей осторожно вытащил застрявшие осколки купола и опустился на колени перед окаменевшей, заиндевелой головой жены. Лица не было видно. Оно зарылось в подушку. Алексей прижался грудью к изголовью, замер.
Здесь, в астрономическом отсеке, Вера была полновластной хозяйкой. Астроном, связист и по совместительству повар, она называла себя «астрококом».
Ещё вчера она сидела за пультом радиотелескопа и, тихонько напевая, возилась с записями излучений.
Вечером у них был концерт электронной музыки, а после него — придуманный Верой танцевальный час. Теснота отсека не мешала. «Танцевать, — говорила Вера, — можно и на подоконнике…» Алексей встал, снова окинул взглядом отсек.
Увидел, что во время взрывов погибла вся астрономическая аппаратура. Разрушены системы не только тяжести, но и отопления и кондиционирования воздуха. Безнадёжно испорчены телемеханические устройства, повреждена внутренняя дверь тамбура, ведущего в отсек управления. Клочьями торчат порванные провода линий связи.
Правда, многие разрушения поправимы, носят поверхностный характер. Видимо, основная масса антигаза аннигилировала при прорыве обшивки. Может быть, поэтому осталось целым и замёрзшее тело Веры.
Алексей начал вылавливать и выбрасывать в пробоину блуждавшие по отсеку обломки. В пустоту мира полетели лоскутья пластмассы, куски металла, измятые, рваные детали аппаратуры.
…Вот в спину ткнулось что-то твёрдое и сравнительно небольшое. Обернулся и увидел заледенелый труп кошки.
Это их Дездемона, как звала её Вера. Пушистая красавица! Та самая, с которой Вера, хохоча, выделывала всякие акробатические фокусы. Та самая, что однажды в поисках тепла потихоньку влезла внутрь приёмника радиотелескопа и с рёвом вырвалась оттуда, ужаленная током высокого напряжения.
Взял хрупкое ледяное тельце, раздумывая, выбрасывать ли его. Потом открыл ящик стола и спрятал туда.
Распахнул настежь обе двери выходного тамбура — внутреннюю, изломанную взрывами, и наружную, оказавшуюся совершенно исправной. Теперь застывшие узоры звёзд смотрели в отсек из двух больших отверстий — пробоины и открытого выхода.
Пробоину надо было сразу же заделать.
Выбрал в шкафу аварийного запаса стройматериалов несколько толстых металлических листов.
Разметил их по форме пробоины, разрезал огнём электрической дуги. Осторожно вывел наружу и привязал к поручням на обшивке звездолёта.
Снова сверкающий пенящийся металл, искры.
Работать, работать, работать…
Через полтора часа ремонт обшивки был завершён.
Предстояло решить, что же делать дальше.
По неписаным законам астронавтов похороны умерших астронавигаторов совершаются прямо в космосе. Зашитое в брезент тело выносится наружу, в мировое пространство. Это должно происходить в присутствии всех членов экипажа корабля и сопровождаться траурным маршем.
Но Алексей не мог и думать о том, что он один выполнит трагический ритуал похорон. Он не был способен своими руками послать куда-то в пропасть, прочь от себя останки Веры. Он не мог допустить, чтобы Верино тело утонуло в космосе. Ни в коем случае! Почему? Он не знал. Он не отдавал себе отчёта в этом, не хотел даже думать о причинах, чтобы не уличить себя в нелепом и опасном капризе. Но решение было непреклонно. Примет останки Веры только Земля.
Между тем надо было восстановить астрономический отсек. Отремонтировать отопление, закрыть выход, впустить тепло и воздух, исправить дверь внутреннего тамбура. Благоразумие и непререкаемые правила требовали немедленно сделать отсек пригодным для жизни. Но тогда нельзя будет сохранить нетленным тело Веры.
Отсек остался открытым. Через распахнутый выход им продолжали владеть холод, пустота, недвижимые отблески звёздного сияния.
На левых часах — 18.40. Дрожащими скачками бежит секундная стрелка. Внизу: 1070-й день полёта.
Циферблат правых часов разграфлён не на двенадцать, а на тридцать делений. Каждое из них — земные сутки. Стрелка ползёт возле цифры 19. Посередине циферблата — окошки с числом земного года и названием месяца. Год — 2080, месяц — январь.
В начале путешествия «Дианы», когда стрелки левых часов сомкнулись в верху циферблата, а в окошечке «дни полёта» стояли нули, правые часы показывали: год 1989, июнь, 20.
Алексей вспомнил тот день.
В пять утра, за шесть часов до старта, они вышли из дому. Вера была очень возбуждена, даже, пожалуй, больше, чем следовало. Спрыгнув с крыльца, она побежала вперёд с криком: «Лешка! Завоюем качели!» Алексей старался её успокоить, советовал поберечь силы. Куда там! Вера растормошила, раззадорила его. Минут пятнадцать они качались, как дети, с выкриками, с шутками…
А потом? В памяти осталось солнце, счастье ожидания очень большого события и затаённая трагедия расставания.
После заключительного медосмотра астронавты шли к стартовой зоне между двумя рядами людей, которые забросали путь цветами. Вера стала тогда серьёзной и тихой. «Алёша, подумай, — шепнула она, — никого из них мы никогда не увидим больше. Никогда!..» Началось невесёлое прощание с друзьями и близкими, которым разрешили подойти к самой черте стартовой зоны. Мать Веры — сухонькая пожилая работница цветочной оранжереи — не сводила с дочери воспалённых, заплаканных глаз. Она молчала.
Всё уже было сказано. Отец Алексея, семидесятилетний седой старик, хоть был бледен и еле держался на ногах, старался казаться спокойным и бодрым. Он много всего видел в жизни, но до конца остался смешливым, добродушным человеком и немного чудаком. Перед последним рукопожатием он неестественно улыбнулся, проговорив: «Передавай поклон потомкам, Алексей!» Потом заплакал, замахал руками. «Ничего, ничего, держись, сынок!» Это были его последние слова.
…На пульте управления задребезжал звонок — сигнал о том, что пора выверять курс звездолёта и наносить на карту новую точку пути. Алексей раздвинул створки окон наблюдения. Настроил угломерные инструменты. Принялся за тонкое и кропотливое занятие — измерение галактических координат «Дианы». Опять старался думать только о деле — о градусах, созвездиях, пунктах отсчёта. Шла ответственнейшая работа, от которой зависело главное — правильность движения корабля. В такие минуты Вера всегда выключала магнитофон или магнитопроектор. Сейчас этого не требовалось. Музыки не было. Гробовая тишина.
Один…
…Перед стартом с маленькой речью выступил начальник космодрома. Не торопясь, негромко, лаконично он говорил о том, что экспедиция осуществляется согласно программе «последовательных скачков», что задача её «кажется простой» — исследовать примерно половину будущей трассы Земля-Бета Кассиопеи, где предполагалось наличие населённых миров, и вернуться на Землю. Для многих кораблей эскадрильи экспедиция продлится три года, для Земли 90—100 лет. Начальник, улыбаясь, добавил: «Экспедиция примечательна ещё и тем, что экипаж одного из кораблей — „Дианы“ — впервые составляет супружеская чета. Мы думаем, это неплохо, — сказал он. — Удачи вам, товарищи…» …Негромко ударил гонг. Такие сигналы повторялись через каждые сорок-пятьдесят минут. И каждый из них означал, что далёкая Земля прожила ещё сутки.
Однако его отчаяние длилось не больше минуты, ибо надо было действовать. И он знал теперь, что делать. Бороться до последнего эрга энергии, до последнего грамма топливу в корабле! И странное дело: когда он принял решение, он почувствовал облегчение. Не было ни страха, ни растерянности.
Только холодное мужество борца, идущего на гибель. Твёрдой рукой он взялся за аварийные рычаги.
Скорость «Паллады» между тем упала настолько, что можно было сделать поворот на несколько румбов, не рискуя разрушить корабль. Он посмотрел на шкалы указателей расхода энергии и включил радиоквантовые генераторы на восемь десятых полного режима генерации. Одновременно с этим тангенциальные двигатели, работая на пределе, повернули корабль на тридцать градусов к востоку. Содрогаясь и вибрируя, «Паллада» начала титаническую борьбу с косной силой тяготения…
Двести сорок два часа, ни на секунду не утихая, двигатели извергали в пространство биллионы киловатт энергии, но скорость корабля продолжала медленно падать. Это могло означать лишь одно: сверхкарлик Цвикки прочно держал жертву в своих объятиях. Словно миллиарды чудовищных по силе рук медленно, но уверенно увлекали корабль в пучины безмолвия и мрака — туда, где материя, побеждённая энтропией, обрекла себя на бездействие в течение длинного ряда галактических веков. Гравиметр давно умолк в тщетной попытке зарегистрировать силу тяготения, которая в десятки раз превосходила всё, что предусматривали конструкторы.
Руссов не отходил от пульта; он оглох от воя приборов, ослеп от непрерывного мигания лампочек и индикаторов; он метался у пульта, то и дело отключая роботы и автоматы, по сигналам неведомых приборов приводящие в действие те или иные системы корабля. Сейчас требовалось только одно: ни на секунду не ослаблять энергетический вихрь, удерживающий «Палладу» на краю гравитационной бездны.
Лишённый отдыха, Руссов почернел и осунулся, ему некогда было как следует поесть; он торопливо проглатывал то, что удавалось найти в ящичке пилота; он боялся заснуть более чем на два-три часа.
К исходу двенадцатых суток он настолько ослабел, что почти равнодушно воспринял сообщение расходомера топлива о том, что в корабле осталось всего сорок процентов первоначального запаса энергии.
«Когда стрелка покажет ноль процентов, я, наконец, отдохну…» — вяло подумал Руссов. Его охватило тупое безразличие отчаяния, он страшно устал и почти с радостью прислушивался к коварному голосу энтропии: она звала его в мрачные океаны вечного небытия. Он закрыл глаза и бессильно сидел в кресле пилота, опустив руки. В таком положении он оставался долгие минуты, пока корабль изнемогал в борьбе с притяжением сверхкарлика.
Но вот где-то в глубине памяти возникло видение: «спящие» в анабиозе товарищи, которые ждут от него помощи; яркие картины родной Земли, деятельной и счастливой жизни людей, тружеников и его братьев. Они продолжают бесконечно совершенствовать Царство Свободы, скачок в которое начали совершать ещё в дни его далёкой юности, в дни, когда «Циолковский» уходил к Альфе Центавра. Он почти наяву увидел Светлану, услышал её грудной голос.
Руссов с усилием поднял отяжелевшую голову.
«Надо бороться до конца… до последнего эрга», — прошептал он, включая главный двигатель на полную мощность и стараясь не смотреть на шкалы расходомеров топлива.
Счётчик Времени равнодушно отбил ещё двадцать восемь часов собственного времени ракеты.
Оставалось тридцать пять процентов энергии… двадцать шесть… «Паллада», содрогаясь, раскачивалась в чёрном пространстве. На экранах обзора бесстрастно полыхали какие-то причудливые сияния. Он понял, что это означает: пространство, смятое чудовищным тяготением сверхкарлика, почти замыкалось само в себе, неузнаваемо искажая ход лучей света от далёких светил: звёзды с холодным равнодушием взирали на песчинку, барахтавшуюся в могучих объятиях космоса. Одиннадцать процентов от исходного запаса топлива!.. Внезапно он заметил, что стрелка указателя скорости корабля стоит на месте! Это могло означать только одно: реактивная тяга «Паллады», в течение четырнадцати суток израсходовавшей три четверти своих гигантских энергетических запасов, уравновесила, наконец, невообразимое тяготение звезды Цвикки, которая так и не показала свой страшный лик на экранах обзора.
Корабль мучительно вибрировал в гибельном равновесии. Его двигатели не могли ни на грамм увеличить силу своей тяги — они давно уже работали на опасном пределе, а сверхкарлик уже не мог ничего прибавить к силе порождённого им колосса гравитации. Руссов в отчаянии посмотрел на белый диск регулятора мощности радиоквантовой генерации: он был выведен до отказа. Сознание неотвратимости скорой гибели астролёта исторгло у Руссова крик ярости и бессилия. Он уже ни на что не надеялся, даже на чудо. И вдруг пришла робкая мысль: «Стартовые двигатели!.. Два миллиона тонн дополнительной тяги!» Руссов рванул диски включения стартовых двигателей, ясно сознавая, что, расходуя стартовое, а, следовательно, и посадочное топливо, лишается возможности посадить впоследствии корабль на Землю или другую планету солнечной системы…
Короткий гром стартовых двигателей прозвучал, как песня побеждающего разума. Стрелка указателя скорости сразу ожила, затрепетала и лениво поползла вправо. Три часа гремела эта песня и умолкла: кончилось ядерно-водородное топливо. По лицу Руссова текли слёзы радости: он знал, что победа осталась за ним, — сверхкарлик разжал, наконец, свои объятия. Пронзительный вой проснувшегося гравиметра показался ему небесной музыкой.
По мере того как «Паллада» всё дальше уходила от сверхкарлика, этот вой постепенно сменялся басистым урчанием; потом звук стал повышаться, в нём появились музыкальные тона — и вот уже снова полилась убаюкивающая песня — сказка свободного пространства!..
Руссов выключил главные двигатели, переводя корабль на инерциальный полёт. У него ещё хватило сил подняться и дойти до дверей анабиозной каюты.
Он хотел сказать «спящим» товарищам, что они спасены во второй раз, но упал на пороге, погрузившись в непробудный сон смертельно уставшего человека… Однако, проснувшись много часов спустя, он всё-таки вошёл. Подобные гигантским вытянутым грушам, голубые корпуса ванн встретили его мягким сиянием прозрачных стен, торжественной тишиной сладкого забытья. Он долго всматривался в лцца друзей и беззвучно плакал. В этих слезах было всё: и радость спасения, и надежда ещё увидеть товарищей живыми, и сознание непреходящей радости бытия, когда сердце бьётся в унисон с сердцами всех людей. Ему показалось, что лицо Светланы, которое туманно рисовалось в недрах мерцающей жидкости, вдруг ожило в улыбке, а губы невнятно произнесли слова одобрения и привета…
Координаты звезды Цвикки, которые он узнал столь дорогой ценой, помогли ему с абсолютной точностью нацелить «Палладу» на солнечную систему.
Это было теперь так просто: перо автомата вычертило на курсовой карте уже две стороны треугольника, в вершинах которого лежали Солнце, Альфа Эридана и звезда Цвикки. Ему осталось лишь соединить прямой линией точку на карте, обозначавшую местоположение сверхкарлика, с условным знаком Земли, — он замкнул, таким образом, геодезическую мировую линию движения «Паллады» в пространстве. Уточнение и исправление программы заняло не более пяти дней.
…Израсходовав ровно половину оставшегося одиннадцатипроцентното запаса внутринуклонной энергии, Руссов разогнал «Палладу» до скорости равной — увы! — лишь восьми тысячам километров в секунду: больше тратить топливо было нельзя, ибо нечем было бы погасить достигнутую скорость при подходе к солнечной системе. Огромное нервное и физическое напряжение последних недель не прошло для него даром: он был близок к полной прострации и желал только одного — покоя. Покоя и отдыха, небытия и забвения! Поэтому Руссов почти равнодушно воспринял эти две цифры — «девять» и «восемь тысяч». Девять парсеков, которые нужно было пройти до Солнца, и 8 тысяч километров в секунду — скорость, с которой вынуждена теперь ползти «Паллада», не имея топлива для дальнейшего разгона… Не страшило его и то, что в результате столь малой скорости между кораблём и Солнцем пролегло теперь шестьсот лет пути. «Анабиоз… отдых… забвение», — шептал он, как в бреду, настраивая реле времени одной из пустующих анабиозных ванн. Но всё же, прежде чем погрузиться в анабиоз, он гигантским усилием воли заставил себя тщательно проверить показания всех приборов управления, прослушать стройную симфонию, которую они разыгрывали в честь победы над космосом, и заложить в управляющее устройство сверхмощного радиопередатчика короткую программу, которая спустя шестьсот лет оживёт в его сигналах: радиопередатчик будет монотонно слать в эфир позывные «Паллады» и слова, исполненные великой простоты: «Я — „Паллада“… Шестьсот лет иду по инерции… Могу затормозиться только до планетарной скорости… Для посадки нет топлива… на борту — мёртвый экипаж».
***
«Паллада» достигла солнечной системы через 594 года после того, как Руссов лёг в анабиоз. Он не слышал и не мог слышать, как роботы, повинуясь заложенной им программе, в последний раз включили квантовые генераторы, как мощно запели магнитные поля, направляя поток радиоквантов, как затем умолкли двигатели, израсходовав последний киловатт энергии, но, погасив скорость корабля до пятидесяти километров в секунду, «Паллада» вторглась в окрестности Плутона, посылая в пространство крик отчаяния: «Я — „Паллада“… Спасите нас, люди Земли!..» Руссов ошибся ровно на пять лет при настройке реле времени, которое должно было «разбудить» его при подлёте к солнечной системе. Поэтому он не мог видеть картину собственного спасения. Радиоголос «Паллады» был услышан и расшифрован станцией межзвёздных кораблей на Титане [5]… Два гигантских спасательных звездолёта настигли мёртвую «Палладу» в тот момент, когда она, пройдя по инерции всю солнечную систему, готовилась опятьтеперь уже навсегда — кануть в космос. Уравняв свои скорости с её скоростью, корабли заключили её в могучие объятия соединительных ферм, а затем бережно понесли на Титан.…Когда Руссов очнулся, он долго не мог понять, где находится. Он лежал в комнате с прозрачными стенами, сквозь которые чётко рисовался огромный диск Сатурна, висевший в густой синеве неба Титана. Участливые лица склонившихся над ним людей вызвали на его лице слабую улыбку и слёзы радости. Внезапно он приподнялся и с надеждой в голосе спросил:
— Они… уже живы?..
Врач в белоснежной одежде наклонил голову:
— Они будут жить… Ты скоро увидишь своих товарищей. Не волнуйся, отдыхай… ты очень слаб.
Тогда Руссов облегчённо вздохнул. На его бледном, изнурённом лице заиграла счастливая улыбка.
Г. Анфилов
В Конце пути
Катастрофа
Около трёх часов ночи двадцатого дня тридцать пятого месяца полёта «Диана» неожиданно вошла в облако антигаза. Раздался сухой дробный треск аннигиляции, который мгновенно усилился до верхней критической величины. Резкие сотрясения и вибрации оглушили и контузили Алексея. Непослушными, деревянными руками он успел лишь включить программу тридцатикратного ускорения и грохнулся ничком на амортизатор. Как взревели фотонные дюзы, он не слышал. А потом, когда антигаз остался позади, когда завизжал автомат исправления курса и вернулось сознание, он бросился к иллюминатору, ведущему в астрономический отсек, и понял, что произошло страшное и непоправимое. Погибла Вера.Астрономический отсек взрывом пробило насквозь — все три слоя обшивки. Вдребезги разбился купол микроклимата над постелью Веры. При тусклом свете уцелевшего электрического плафона была видна белёсая пелена инея, покрывшего стены и пол.
Сквозь зияющую дыру в отсек вошёл холод внешней бездны. Холод абсолютного нуля.
Алексею был доступен единственный способ спасения от космического антигаза. Способ простой и древний — бегство. Он знал одно — как можно скорее вырваться из предательской чуждой стихии антиатомов. Чем быстрее, тем надёжнее! И вот теперь, после катастрофы, пришла ужасная в своей неисполнимости мысль: если бы он включил не тридцатикратное, а двухсоткратное ускорение, может быть, всё обошлось бы. Он гнал от себя эту нелепую и к тому же запоздалую навязчивую идею. Ведь и он и Вера погибли бы: нет человека, способного выдержать такое ускорение вне антигравитационной камеры.
Веры нет! Он ещё не уяснил до конца эту чудовищную действительность. Всё вокруг было освещено вчерашним, ещё тёплым присутствием жены. Вот стульчик, который она выкрутила повыше, чтобы исправить закапризничавшее телеуправление, вот абажур, сделанный её руками, — домашний и милый…
Уже трижды «Диана» попадала в сгущения антигаза. Первый раз это произошло около двух лет назад, когда их корабль ещё шёл в эскадрилье. Событие вызвало у Алексея и Веры больше удивления, чем страха. Неожиданный грохот и мелкая дрожь корабля казались совершенно непонятными. Небо было абсолютно прозрачно, двигатели не работали, никакой вибрации они вызвать не могли. Лишь по поведению внешних гамма-счётчиков, которые буквально захлебнулись от аннигиляционных фотонов, стала ясна природа явления.
Атака антиатомов тогда окончилась благополучно. Разрушений не было ни на «Диане», ни на других кораблях эскадрильи. Об этом они узнали по радио.
Вторая и третья встречи с космическим антивеществом длились едва заметные мгновения и тоже не принесли никаких бед.
И настала вот эта, четвёртая встреча… Она обрушилась на «Диану», ставшую уже одинокой. Уйдя в восточный разведочный рейс, «Диана» отделилась от эскадрильи и теперь самостоятельно возвращалась на Землю.
На столике пульта управления — ленточка гамма-самописца. Немой, беспристрастный свидетель катастрофы рассказал всплесками своей кривой, что движение сквозь антигаз длилось очень долго — больше секунды. Значительной оказалась и плотность антивещества, зафиксированная амплитудой всплеска. Обстоятельства катастрофы выглядели странно, несовместимо с предсказаниями астрофизики. Столь громадные скопления антигаза считались невозможными в Галактике Млечного Пути.
Продиктовав всё это в диктофон путевого журнала, Алексей поднялся, медленно надел космический костюм. Пристегнул ручной пистолет-двигатель и баллоны с дыхательной смесью. Взял из стенного шкафа небольшой электросварочный агрегат. Вошёл в выходной тамбур.
Загудел насос откачки воздуха. Поползла вверх наружная дверь. Алексей включил внутреннее давление костюма и шагнул в звёздную пустоту.
Прежде во время выходов в космос он испытывал чувство яркой, всепобеждающей радости. Ни он, ни Вера не знали космической близорукости, этой гипнотизирующей звёздной светобоязни, на которую жаловались обычно многие астронавты. Наоборот, простор мира, усыпанного иглами звёзд, торжественная монументальная неподвижность, кажущаяся незыблемой и вековечной, вселяли в душу чувство счастья, освобождения, сознания собственной силы.
Так было.
Сегодня он не ощутил ничего подобного.
Вселенная стала чужой и враждебной. Вспомнились Верины слова: «купаться в звёздах». Нет, не добр, не мирен космос. Там, позади, осталась прозрачная грохочущая гибель. А впереди? Вправо, влево? Где-то в этой чёрной и так таинственно близкой пучине притаились ещё и ещё полчища крохотных убийц, невидимая смертоносная взрывчатка.
Отдачей искристой струйки пистолета-двигателя Алексей подтолкнул себя к тёмной громаде «Дианы».
Зажёг фонарик.
Обшивку корабля словно изглодала оспа. Мелкие и крупные щербины и щели — следы аннигиляции антигаза — покрывали всю поверхность звездолёта. Местами зияли большие рваные ямы. Наиболее опасные из них Алексей принялся методически зализывать расплавленным металлом. Сверкала дуга электросварочного агрегата, пузырился невесомый металл. Взгляд отдыхал на нём от мёртвой неподвижности, стоявшей кругом. Алексей двигал электродами, давя и размазывая светящиеся пузыри и повторяя про себя фразу Веры: «думай в одну точку», «думай в одну точку», «думай в одну точку».
На работу ушло около трёх часов. Искалеченная обшивка звездолёта постепенно залечивалась.
Не тронул Алексей лишь самую крупную и единственную сквозную пробоину — в стене астрономического отсека. Она достигала метра в поперечнике.
Алексей протиснулся сквозь неё в отсек.
Его встретили обломки того, что совсем недавно было привычным и необходимым. Обломки парили в пустоте, бессмысленно сталкиваясь, разлетаясь, ударяясь о стены. Искусственная электромагнитная тяжесть не действовала.
Как раз под пробоиной стояла привинченная к полу кровать. Вокруг неё торчали прозрачные куски разрушенного купола. Лёгкое покрывало, пристёгнутое к краям губчатого матраца, было цело.
Алексей осторожно вытащил застрявшие осколки купола и опустился на колени перед окаменевшей, заиндевелой головой жены. Лица не было видно. Оно зарылось в подушку. Алексей прижался грудью к изголовью, замер.
Здесь, в астрономическом отсеке, Вера была полновластной хозяйкой. Астроном, связист и по совместительству повар, она называла себя «астрококом».
Ещё вчера она сидела за пультом радиотелескопа и, тихонько напевая, возилась с записями излучений.
Вечером у них был концерт электронной музыки, а после него — придуманный Верой танцевальный час. Теснота отсека не мешала. «Танцевать, — говорила Вера, — можно и на подоконнике…» Алексей встал, снова окинул взглядом отсек.
Увидел, что во время взрывов погибла вся астрономическая аппаратура. Разрушены системы не только тяжести, но и отопления и кондиционирования воздуха. Безнадёжно испорчены телемеханические устройства, повреждена внутренняя дверь тамбура, ведущего в отсек управления. Клочьями торчат порванные провода линий связи.
Правда, многие разрушения поправимы, носят поверхностный характер. Видимо, основная масса антигаза аннигилировала при прорыве обшивки. Может быть, поэтому осталось целым и замёрзшее тело Веры.
Алексей начал вылавливать и выбрасывать в пробоину блуждавшие по отсеку обломки. В пустоту мира полетели лоскутья пластмассы, куски металла, измятые, рваные детали аппаратуры.
…Вот в спину ткнулось что-то твёрдое и сравнительно небольшое. Обернулся и увидел заледенелый труп кошки.
Это их Дездемона, как звала её Вера. Пушистая красавица! Та самая, с которой Вера, хохоча, выделывала всякие акробатические фокусы. Та самая, что однажды в поисках тепла потихоньку влезла внутрь приёмника радиотелескопа и с рёвом вырвалась оттуда, ужаленная током высокого напряжения.
Взял хрупкое ледяное тельце, раздумывая, выбрасывать ли его. Потом открыл ящик стола и спрятал туда.
Распахнул настежь обе двери выходного тамбура — внутреннюю, изломанную взрывами, и наружную, оказавшуюся совершенно исправной. Теперь застывшие узоры звёзд смотрели в отсек из двух больших отверстий — пробоины и открытого выхода.
Пробоину надо было сразу же заделать.
Выбрал в шкафу аварийного запаса стройматериалов несколько толстых металлических листов.
Разметил их по форме пробоины, разрезал огнём электрической дуги. Осторожно вывел наружу и привязал к поручням на обшивке звездолёта.
Снова сверкающий пенящийся металл, искры.
Работать, работать, работать…
Через полтора часа ремонт обшивки был завершён.
Предстояло решить, что же делать дальше.
По неписаным законам астронавтов похороны умерших астронавигаторов совершаются прямо в космосе. Зашитое в брезент тело выносится наружу, в мировое пространство. Это должно происходить в присутствии всех членов экипажа корабля и сопровождаться траурным маршем.
Но Алексей не мог и думать о том, что он один выполнит трагический ритуал похорон. Он не был способен своими руками послать куда-то в пропасть, прочь от себя останки Веры. Он не мог допустить, чтобы Верино тело утонуло в космосе. Ни в коем случае! Почему? Он не знал. Он не отдавал себе отчёта в этом, не хотел даже думать о причинах, чтобы не уличить себя в нелепом и опасном капризе. Но решение было непреклонно. Примет останки Веры только Земля.
Между тем надо было восстановить астрономический отсек. Отремонтировать отопление, закрыть выход, впустить тепло и воздух, исправить дверь внутреннего тамбура. Благоразумие и непререкаемые правила требовали немедленно сделать отсек пригодным для жизни. Но тогда нельзя будет сохранить нетленным тело Веры.
Отсек остался открытым. Через распахнутый выход им продолжали владеть холод, пустота, недвижимые отблески звёздного сияния.
Звонки и гонги
Над пультом — двое часов. Левые — маленькие и по виду совсем обычные. Они отсчитывают зависимое время — естественное время этого мирка, который называется «Дианой». Правые часы сложные и громоздкие. Встроенные в кибернетическую машину, они вычисляют и переводят в неравномерное движение стрелок независимое время — то, что должно течь на далёкой Земле.На левых часах — 18.40. Дрожащими скачками бежит секундная стрелка. Внизу: 1070-й день полёта.
Циферблат правых часов разграфлён не на двенадцать, а на тридцать делений. Каждое из них — земные сутки. Стрелка ползёт возле цифры 19. Посередине циферблата — окошки с числом земного года и названием месяца. Год — 2080, месяц — январь.
В начале путешествия «Дианы», когда стрелки левых часов сомкнулись в верху циферблата, а в окошечке «дни полёта» стояли нули, правые часы показывали: год 1989, июнь, 20.
Алексей вспомнил тот день.
В пять утра, за шесть часов до старта, они вышли из дому. Вера была очень возбуждена, даже, пожалуй, больше, чем следовало. Спрыгнув с крыльца, она побежала вперёд с криком: «Лешка! Завоюем качели!» Алексей старался её успокоить, советовал поберечь силы. Куда там! Вера растормошила, раззадорила его. Минут пятнадцать они качались, как дети, с выкриками, с шутками…
А потом? В памяти осталось солнце, счастье ожидания очень большого события и затаённая трагедия расставания.
После заключительного медосмотра астронавты шли к стартовой зоне между двумя рядами людей, которые забросали путь цветами. Вера стала тогда серьёзной и тихой. «Алёша, подумай, — шепнула она, — никого из них мы никогда не увидим больше. Никогда!..» Началось невесёлое прощание с друзьями и близкими, которым разрешили подойти к самой черте стартовой зоны. Мать Веры — сухонькая пожилая работница цветочной оранжереи — не сводила с дочери воспалённых, заплаканных глаз. Она молчала.
Всё уже было сказано. Отец Алексея, семидесятилетний седой старик, хоть был бледен и еле держался на ногах, старался казаться спокойным и бодрым. Он много всего видел в жизни, но до конца остался смешливым, добродушным человеком и немного чудаком. Перед последним рукопожатием он неестественно улыбнулся, проговорив: «Передавай поклон потомкам, Алексей!» Потом заплакал, замахал руками. «Ничего, ничего, держись, сынок!» Это были его последние слова.
…На пульте управления задребезжал звонок — сигнал о том, что пора выверять курс звездолёта и наносить на карту новую точку пути. Алексей раздвинул створки окон наблюдения. Настроил угломерные инструменты. Принялся за тонкое и кропотливое занятие — измерение галактических координат «Дианы». Опять старался думать только о деле — о градусах, созвездиях, пунктах отсчёта. Шла ответственнейшая работа, от которой зависело главное — правильность движения корабля. В такие минуты Вера всегда выключала магнитофон или магнитопроектор. Сейчас этого не требовалось. Музыки не было. Гробовая тишина.
Один…
…Перед стартом с маленькой речью выступил начальник космодрома. Не торопясь, негромко, лаконично он говорил о том, что экспедиция осуществляется согласно программе «последовательных скачков», что задача её «кажется простой» — исследовать примерно половину будущей трассы Земля-Бета Кассиопеи, где предполагалось наличие населённых миров, и вернуться на Землю. Для многих кораблей эскадрильи экспедиция продлится три года, для Земли 90—100 лет. Начальник, улыбаясь, добавил: «Экспедиция примечательна ещё и тем, что экипаж одного из кораблей — „Дианы“ — впервые составляет супружеская чета. Мы думаем, это неплохо, — сказал он. — Удачи вам, товарищи…» …Негромко ударил гонг. Такие сигналы повторялись через каждые сорок-пятьдесят минут. И каждый из них означал, что далёкая Земля прожила ещё сутки.