— Ступай наверх! — тихо прохрипел Грин, толкая герцога к его покоям и действуя заломленной рукой как рычагом управления. К этому времени дым начал рассеиваться, и люди в конце коридора смогли увидеть происходящее. Поднялся крик, и сапоги загрохотали по каменным плитам. Грин остановился, повернул герцога лицом к толпе и приказал ему:
— Скажи им, что я убью тебя, если они не отойдут.
Для убедительности он прижал лезвие стилета к спине герцога так, что выступила кровь. Герцог затрясся, но потом успокоился и ответил:
— Я не сделаю этого. Это позорно.
Грин не мог не восхититься таким мужеством, хотя поведение герцога усложняло его положение. Он не стал убивать герцога, потому что это лишило бы его единственного козыря. Он зажал стилет зубами и, все еще удерживая одной рукой герцога, вытащил у нем из-за пояса мушкетон и выстрелил над его плечом. Вспышка пламени обожгла герцогу ухо и заставила вскрикнуть, но его никто не расслышал за грохотом выстрела. Ближайший воин взмахнул руками, выронил копье и упал лицом вниз. Остальные остановились. Несомненно, они все еще руководствовались приказом герцогини не убивать Грина. А герцог, должно быть, появился у подножия лестницы как раз в момент взрыва порохового заряда. И он был просто не в состоянии отдать новый приказ — ведь грохнуло чуть не над самым его ухом.
— Назад или я убью герцога! — крикнул Грин. — Он желает, чтобы вы отошли к лестнице и не тревожили нас, пока не поступит драй приказ!
В пляшущем свете факелов он увидел изумленные лица воинов. Только тогда он понял, что в горячке прокричал приказ на английском языке. Он поспешно перевел свое требование и был вознагражден зрелищем их отступления, хотя и не слишком быстрого. После этого он потащил герцога вверх по лестнице в его обиталище, где забаррикадировал дверь и снова зарядил пистолет.
— Все хорошо, прекрасная маркиза, — произнес он по-английски. — Но что будет дальше?
Комнаты правителя были роскошнее, чем у его жены, и больше по размеру, потому что в них должны были поместиться не только многочисленные охотничьи трофеи герцога, включая человеческие головы, но и его коллекция стеклянных птиц. Очень легко можно было определить, к чему по-настоящему лежала его душа: головы покрывала пыль, а блестящие крылатые существа были безукоризненно чистыми. Должно быть, слуге, отвечающему за порядок в комнате, хватало работы с ними, раз он пренебрегал остальными предметами.
Грин слегка улыбнулся. Когда дерешься, спасая свою жизнь, бей противника в самое слабое место…
9
10
11
— Скажи им, что я убью тебя, если они не отойдут.
Для убедительности он прижал лезвие стилета к спине герцога так, что выступила кровь. Герцог затрясся, но потом успокоился и ответил:
— Я не сделаю этого. Это позорно.
Грин не мог не восхититься таким мужеством, хотя поведение герцога усложняло его положение. Он не стал убивать герцога, потому что это лишило бы его единственного козыря. Он зажал стилет зубами и, все еще удерживая одной рукой герцога, вытащил у нем из-за пояса мушкетон и выстрелил над его плечом. Вспышка пламени обожгла герцогу ухо и заставила вскрикнуть, но его никто не расслышал за грохотом выстрела. Ближайший воин взмахнул руками, выронил копье и упал лицом вниз. Остальные остановились. Несомненно, они все еще руководствовались приказом герцогини не убивать Грина. А герцог, должно быть, появился у подножия лестницы как раз в момент взрыва порохового заряда. И он был просто не в состоянии отдать новый приказ — ведь грохнуло чуть не над самым его ухом.
— Назад или я убью герцога! — крикнул Грин. — Он желает, чтобы вы отошли к лестнице и не тревожили нас, пока не поступит драй приказ!
В пляшущем свете факелов он увидел изумленные лица воинов. Только тогда он понял, что в горячке прокричал приказ на английском языке. Он поспешно перевел свое требование и был вознагражден зрелищем их отступления, хотя и не слишком быстрого. После этого он потащил герцога вверх по лестнице в его обиталище, где забаррикадировал дверь и снова зарядил пистолет.
— Все хорошо, прекрасная маркиза, — произнес он по-английски. — Но что будет дальше?
Комнаты правителя были роскошнее, чем у его жены, и больше по размеру, потому что в них должны были поместиться не только многочисленные охотничьи трофеи герцога, включая человеческие головы, но и его коллекция стеклянных птиц. Очень легко можно было определить, к чему по-настоящему лежала его душа: головы покрывала пыль, а блестящие крылатые существа были безукоризненно чистыми. Должно быть, слуге, отвечающему за порядок в комнате, хватало работы с ними, раз он пренебрегал остальными предметами.
Грин слегка улыбнулся. Когда дерешься, спасая свою жизнь, бей противника в самое слабое место…
9
Понадобилось всего минуты две, чтобы с помощью нескольких охотничьих плеток привязать герцога к стулу. Тем временем герцог начал приходить в себя. Он принялся выкрикивать все проклятия, какие знал — а знал он их довольно много — и обещать казни, какие только мог придумать (в этой области у него тоже были обширные знания). Грин дождался, когда у герцога устанут голосовые связки, а затем сказал ему твердым и спокойным голосом, что он собирается сделать, если герцог не выведет его за пределы замка. В подтверждение своей решимости он взял дубинку с железными шипами и со свистом махнул ею в воздухе. Глаза герцога расширились, он побледнел. В конечном счете из грозного правителя, изрыгающем проклятия на взбунтовавшегося раба, он превратился в подавленном дрожащего старика.
— Я вдребезги разобью всех птичек в этих комнатах, — пообещал Грин. — А потом я открою шкатулку, которая спрятана за грудой этих мехов, и достану из нее твое самое драгоценное сокровище: птицу, которую ты не показал даже императору, опасаясь, что тот позавидует и потребует ее в качестве подарка для себя. Ту самую, над которой ты трясешься по ночам.
— Жена проболталась тебе! — выдохнул герцог. — Ох, какая же она идиотка!
— Точно, — подтвердил Грин. — Она выболтала мне не один секрет по своему легкомыслию и дурости. Противная и глупая женщина, впрочем, подходящая супруга для тебя. Итак, я знаю, где спрятана уникальная статуэтка иксеротра, изготовленная Айзеном Юшвой из Метзва Муза. Эта стеклянная птичка стоит огромного налога со всего герцогства, она принесла много слез и горя твоим подданным. Я не задумываясь уничтожу ее, хоть она единственная в своем роде, а если Айзен Юшва умер, то ее уже никто не повторит.
Герцог в ужасе вытаращил глаза.
— Нет-нет! — произнес он дрожащим голосом. — Это немыслимо, дико, кощунственно! Разве в тебе нет чувства прекрасного? Ты, скотина бесчувственная, собрался уничтожить самую красивую из всех вещей, сделанных руками человека!
— И уничтожу.
Уголки рта у герцога опустились вниз, и он вдруг заплакал.
Грин пришел в замешательство. Он знал, насколько сильны должны быть эмоции, чтобы перед врагом сломался человек, прошедший суровую жизненную школу. Он невольно отметил, насколько странное существо человек. Вот мужчина, который согласен, чтобы ему перерезали горло, лишь бы не показать трусости перед своими слугами. Но стоило пригрозить уничтожением его драгоценной коллекции… Грин пожал плечами. Зачем пытаться понять это? Ему надо только использовать герцога для своей цели…
— Хорошо. Если хочешь спасти птичек, то сделай вот что… — и он детально объяснил герцогу, каких приказов и поступков он ждет от нем в ближайшие десять минут. Для верности он заставил его поклясться всеми святыми клятвами, именем своей семьи и честью основателя рода, что он не обманет.
— На всякий случай, — добавил землянин, — я возьму иксеротра с собой. Как только я увижу, что твое слово крепко, я постараюсь, чтобы птица вернулась к тебе неповрежденной.
— Могу я быть уверен в этом? — вымолвил герцог, закатывая свои большие карие глаза.
— Да, я свяжусь с Жингаро — агентом по контактам Гильдии Воров, и он вернет тебе статуэтку. Разумеется, за вознаграждение. Но прежде, чем заключить этот договор, ты должен поклясться, что не станешь мстить ни Эмре, моей жене, ни ее детям, не станешь отбирать у нее имущество и будешь относиться к ней так, словно ничего не случилось.
Герцог с трудом проглотил слюну, но все-таки произнес и эту клятву. Грин почувствовал радость: хоть он и бросает Эмру, но, по крайней мере, уверен в ее будущем.
Через некоторое время Грин выбрался из потайного места в большом гардеробе апартаментов герцога. Хоть герцог и поклялся страшными клятвами, натура у него была змеиная, как у многих на этой варварской планете. Грин стоял за дверью весь в поту и слушал громкий, временами неразборчивый разговор между герцогом, герцогиней и солдатами. Правитель был хорошим актером, потому что смог убедить остальных, будто он вырвался из рук сумасшедшего раба Грина, завладел мечом и заставил того выпрыгнуть с балкона. Конечно, несколько стражников видели большой, размером с человека, предмет, который сорвался с балкона и с громким всплеском упал в воду рва. Несомненно, раб сломал себе позвоночник при ударе об воду, или потерял сознание и утонул. Как бы там ни было — он не вынырнул.
Грин слушал, прижав ухо к двери, и не мог не улыбнуться этому, хоть и был напряжен, как пружина. Они с герцогом приложили немало усилий, чтобы утяжелить деревянную статую бога Зузупатра увесистыми стальными подносами так, чтобы она не могла всплыть. В лунном свете идол, должно быть, выглядел достаточно похожим на падающего человека, любой мог ошибиться.
По-видимому, единственной неудовлетворенной стороной осталась Зьюни. Она вспомнила все проклятья, какие знала, вела себя самым непотребным образом, орала на своего мужа, что из-за его-де кровожадности и недомыслия она лишилась удовольствия подвергнуть пыткам раба, пытавшегося обесчестить ее. Лицо герцога становилось все краснее и краснее. Внезапно он гаркнул, чтобы она прекратила вести себя, как базарная баба, и немедленно отправлялась в свои комнаты. Чтобы подтвердить свое намерение, он приказал нескольким стражникам проводить ее туда. Но Зьюни была слишком глупа, чтобы увидеть, в каком опасном положении оказалась и как близка ее шея к топору палача. Она продолжала бесноваться, пока герцог не дал знак двум воинам взять ее под руки, что, как понял Грин, они и сделали, потому что она закричала, чтобы они убрали от нее свои грязные лапы. Но они все же выпроводили ее из комнаты. Но и после этого прошло некоторое время, прежде чем герцог закрыл дверь за последним гостем.
Наконец правитель открыл дверь гардероба. В руках он держал зеленое одеяние священника, шестиугольные очки жреца и маску для нижней половины лица. Обычно маску надевали в том случае, если священник выполнял задание высшего сановника. Пока лицо его было закрыто, святоша обязан был сохранять молчание, пока не передаст сообщение человеку, для которого нес его.
Поэтому Грин мог не опасаться лишних вопросов. Он надел хламиду, очки и маску, опустил капюшон на голову и спрятал стеклянного иксеротра под рубашку. Свой заряженный пистолет он держал в широком рукаве, придерживая его рукой.
— Помни, — произнес герцог тревожно, открывая дверь и глядя, нет ли ком на лестнице. — Помни, что ты должен заботиться о сохранности иксеротра. Скажи агенту Гильдии Воров, чтобы он сразу запаковал фигурку в шкатулку с шелком и опилками, дабы она не разбилась. Я буду умирать от нетерпения в ожидании ее возвращения в мою коллекцию.
«А я, — подумал Грин, — буду умирать от нетерпения поскорее смыться из твоего города и умчаться на ветроходе в Эсторию».
Он снова пообещал держать свое слово так же крепко, как герцог сдержит свое, но ему следовало учитывать возможность обмана. Затем он выскользнул из прихожей и закрыл дверь. Теперь он мог отправляться на «Птицу Счастья».
— Я вдребезги разобью всех птичек в этих комнатах, — пообещал Грин. — А потом я открою шкатулку, которая спрятана за грудой этих мехов, и достану из нее твое самое драгоценное сокровище: птицу, которую ты не показал даже императору, опасаясь, что тот позавидует и потребует ее в качестве подарка для себя. Ту самую, над которой ты трясешься по ночам.
— Жена проболталась тебе! — выдохнул герцог. — Ох, какая же она идиотка!
— Точно, — подтвердил Грин. — Она выболтала мне не один секрет по своему легкомыслию и дурости. Противная и глупая женщина, впрочем, подходящая супруга для тебя. Итак, я знаю, где спрятана уникальная статуэтка иксеротра, изготовленная Айзеном Юшвой из Метзва Муза. Эта стеклянная птичка стоит огромного налога со всего герцогства, она принесла много слез и горя твоим подданным. Я не задумываясь уничтожу ее, хоть она единственная в своем роде, а если Айзен Юшва умер, то ее уже никто не повторит.
Герцог в ужасе вытаращил глаза.
— Нет-нет! — произнес он дрожащим голосом. — Это немыслимо, дико, кощунственно! Разве в тебе нет чувства прекрасного? Ты, скотина бесчувственная, собрался уничтожить самую красивую из всех вещей, сделанных руками человека!
— И уничтожу.
Уголки рта у герцога опустились вниз, и он вдруг заплакал.
Грин пришел в замешательство. Он знал, насколько сильны должны быть эмоции, чтобы перед врагом сломался человек, прошедший суровую жизненную школу. Он невольно отметил, насколько странное существо человек. Вот мужчина, который согласен, чтобы ему перерезали горло, лишь бы не показать трусости перед своими слугами. Но стоило пригрозить уничтожением его драгоценной коллекции… Грин пожал плечами. Зачем пытаться понять это? Ему надо только использовать герцога для своей цели…
— Хорошо. Если хочешь спасти птичек, то сделай вот что… — и он детально объяснил герцогу, каких приказов и поступков он ждет от нем в ближайшие десять минут. Для верности он заставил его поклясться всеми святыми клятвами, именем своей семьи и честью основателя рода, что он не обманет.
— На всякий случай, — добавил землянин, — я возьму иксеротра с собой. Как только я увижу, что твое слово крепко, я постараюсь, чтобы птица вернулась к тебе неповрежденной.
— Могу я быть уверен в этом? — вымолвил герцог, закатывая свои большие карие глаза.
— Да, я свяжусь с Жингаро — агентом по контактам Гильдии Воров, и он вернет тебе статуэтку. Разумеется, за вознаграждение. Но прежде, чем заключить этот договор, ты должен поклясться, что не станешь мстить ни Эмре, моей жене, ни ее детям, не станешь отбирать у нее имущество и будешь относиться к ней так, словно ничего не случилось.
Герцог с трудом проглотил слюну, но все-таки произнес и эту клятву. Грин почувствовал радость: хоть он и бросает Эмру, но, по крайней мере, уверен в ее будущем.
Через некоторое время Грин выбрался из потайного места в большом гардеробе апартаментов герцога. Хоть герцог и поклялся страшными клятвами, натура у него была змеиная, как у многих на этой варварской планете. Грин стоял за дверью весь в поту и слушал громкий, временами неразборчивый разговор между герцогом, герцогиней и солдатами. Правитель был хорошим актером, потому что смог убедить остальных, будто он вырвался из рук сумасшедшего раба Грина, завладел мечом и заставил того выпрыгнуть с балкона. Конечно, несколько стражников видели большой, размером с человека, предмет, который сорвался с балкона и с громким всплеском упал в воду рва. Несомненно, раб сломал себе позвоночник при ударе об воду, или потерял сознание и утонул. Как бы там ни было — он не вынырнул.
Грин слушал, прижав ухо к двери, и не мог не улыбнуться этому, хоть и был напряжен, как пружина. Они с герцогом приложили немало усилий, чтобы утяжелить деревянную статую бога Зузупатра увесистыми стальными подносами так, чтобы она не могла всплыть. В лунном свете идол, должно быть, выглядел достаточно похожим на падающего человека, любой мог ошибиться.
По-видимому, единственной неудовлетворенной стороной осталась Зьюни. Она вспомнила все проклятья, какие знала, вела себя самым непотребным образом, орала на своего мужа, что из-за его-де кровожадности и недомыслия она лишилась удовольствия подвергнуть пыткам раба, пытавшегося обесчестить ее. Лицо герцога становилось все краснее и краснее. Внезапно он гаркнул, чтобы она прекратила вести себя, как базарная баба, и немедленно отправлялась в свои комнаты. Чтобы подтвердить свое намерение, он приказал нескольким стражникам проводить ее туда. Но Зьюни была слишком глупа, чтобы увидеть, в каком опасном положении оказалась и как близка ее шея к топору палача. Она продолжала бесноваться, пока герцог не дал знак двум воинам взять ее под руки, что, как понял Грин, они и сделали, потому что она закричала, чтобы они убрали от нее свои грязные лапы. Но они все же выпроводили ее из комнаты. Но и после этого прошло некоторое время, прежде чем герцог закрыл дверь за последним гостем.
Наконец правитель открыл дверь гардероба. В руках он держал зеленое одеяние священника, шестиугольные очки жреца и маску для нижней половины лица. Обычно маску надевали в том случае, если священник выполнял задание высшего сановника. Пока лицо его было закрыто, святоша обязан был сохранять молчание, пока не передаст сообщение человеку, для которого нес его.
Поэтому Грин мог не опасаться лишних вопросов. Он надел хламиду, очки и маску, опустил капюшон на голову и спрятал стеклянного иксеротра под рубашку. Свой заряженный пистолет он держал в широком рукаве, придерживая его рукой.
— Помни, — произнес герцог тревожно, открывая дверь и глядя, нет ли ком на лестнице. — Помни, что ты должен заботиться о сохранности иксеротра. Скажи агенту Гильдии Воров, чтобы он сразу запаковал фигурку в шкатулку с шелком и опилками, дабы она не разбилась. Я буду умирать от нетерпения в ожидании ее возвращения в мою коллекцию.
«А я, — подумал Грин, — буду умирать от нетерпения поскорее смыться из твоего города и умчаться на ветроходе в Эсторию».
Он снова пообещал держать свое слово так же крепко, как герцог сдержит свое, но ему следовало учитывать возможность обмана. Затем он выскользнул из прихожей и закрыл дверь. Теперь он мог отправляться на «Птицу Счастья».
10
Препятствий на его пути не было, если не считать суеты на улицах. Взрыв и крики в замке подняли весь город, и все, кто мог стоять на ногах, выбрались на улицу, задавали друг другу вопросы, сновали туда-сюда, возбужденно спорили; словом, старались внести как можно больше неразберихи и насладиться участием во всеобщем хаосе. Грин пробирался сквозь толпу со склоненной головой, но внимательно изучал обстановку вокруг.
Наконец перед ним открылась плоская поверхность ветролома, а многочисленные мачты ветроходов окружили его, словно лес. Он смог добраться до «Птицы Счастья», и ни один из дюжины стражников, мимо которых он проходил, не узнал его. Сам ветроход укромно лежал между двумя доками, сюда его затащила огромная команда рабов. Трап был перекинут с одного из доков, и на обоих его концах стояли на часах матросы, облаченные в форменную одежду семейных цветов: желтого, фиолетового и малинового. Они жевали орехи грихтра, чем-то похожие на бетель, если не считать, что сок их окрашивал зубы и губы в зеленый цвет.
Когда Грин смело вступил на трап, ближайший матрос с сомнением посмотрел на нем и положил руку на рукоять кинжала. По-видимому, он не имел указаний от Майрена насчет священников, но знал, что означает маска на лице, и это внушило ему достаточно уважения, чтобы не останавливать незнакомца. И второй охранник просто не смог достаточно быстро сообразить, что надо делать. Грин проскользнул мимо нем, прошел на среднюю палубу и по трапу поднялся на верхнюю. Он тихо постучал в дверь капитанской каюты, и через минуту она резко распахнулась. Хлынул поток света, потом его перекрыло огромное туловище Майрена.
Отодвинув капитана, Грин прошел внутрь. Майрен потянулся было за кинжалом, но остановился, когда увидел, как неизвестный нахал снимает маску, очки и сбрасывает капюшон.
— Грин! Так тебе удалось! Вот уж не думал, что такое возможно.
— Для меня нет ничего невозможного, — скромно ответил Грин.
Он сел за стол, а вернее — рухнул, и стал рассказывать охрипшим голосом, временами переводя дух, историю своего побега. Через несколько минут крошечная каюта наполнилась хохотом капитана; а его единственный глаз часто моргал и светился от восторга, когда его владелец хлопал Грина по спине и говорил, будто клянется всеми богами, что он впервые принимает в этой каюте такого почетного гостя.
— Угощайся этим леспаксианским вином, оно даже лучше, чем челоусмейское. Я предлагаю его только почетным гостям, — торжественно объявил Майрен.
Грин протянул руку за предложенной рюмкой, но пальцы его так и не обняли ее талию, голова упала на пол, и он захрапел…
Через три дня отдохнувший, отъевшийся и разомлевший от вина, Грин сидел за столом в каюте и ждал, когда придут и скажут, что можно выходить. Первый день безделья он ходил из угла в угол, спал и ел в ожидании новостей из города. К ночи вернулся Майрен и сообщил, что организованы тщательные поиски в самом городе и в окрестностях. Конечно же, герцог потребует перетряхнуть все ветроходы. Майрен ругался, потому что это означало роковую задержку, а он не мог ждать больше трех дней: рыбные цистерны уже установлены, почти вся провизия загружена в кладовые, экипаж возвращался из таверн и трезвел. Через три дня огромное судно должно выйти из бухты ветролома, поднять паруса и отправиться в далекое и опасное путешествие.
— Я нисколько не волнуюсь, — говорил Грин. — Завтра ты услышишь, что из района холмов поступило сообщение об убийстве Грина диким племенем аксакваксанов, и о том, что они требуют деньги, прежде чем выдать голову беглого раба. Герцог примет это за чистую монету и отменит обыск ветроходов.
Майрен потер свои жирные ладони, и глаза его радостно заблестели. Он любил добротные интриги — чем запутаннее, тем лучше. Но на второй день, несмотря на то, что предсказание Грина сбылось, Майрен стал раздражительным и начал явно тяготиться присутствием в его каюте большого светлокожего человека. Он хотел отправить Грина вниз, в трюм, но Грин твердо отказался, напомнив капитану о его обещании. Затем он спокойно вытащил бутылку драгоценного вина, обнаруженного им в потайном месте, и налил себе. Майрен вспыхнул, лицо его перекосилось от сдерживаемого гнева, но он ничего не сказал, потому что по обычаю гость мог делать все, что ему вздумается, в пределах разумного, конечно.
На третий день Майрен был сплошным комком нервов — взвинченный, потеющий, он метался из угла в угол. Наконец он выскочил из каюты, чтобы продолжить метания на палубе корабля. Грин целыми часами слышал над головой его шаги. На четвертый день Майрен с рассвета был на ногах и утром же отдал приказ отваливать. Немного погодя Грин почувствовал, что судно движется, услышал крики старшины буксировщиков и возгласы рабов, напрягающих спины под гнетом веревок, привязанных к судну. Медленно, слишком медленно, как казалось Грину, корабль покатился вперед. Он решился приоткрыть занавеску на квадратном окошке. Перед ним проходил борт другом судна, и на мгновение Грину показалось, что движется то судно, а не его. Затем он убедился, что ветроход набирает скорость и при пятнадцати футах в минуту примерно через нас должен выйти из-за нависающих кирпичных стен ветролома.
Весь этот час его лихорадило, он бессознательно вспомнил детскую привычку грызть ногти, каждую минуту ожидая, что док заполнится воинами, бегущими вслед за «Птицей Счастья» с приказом остановиться, потому что на борту находится беглый раб.
Но ничего такого не случилось. Буксировщики наконец остановились и начали сматывать свои веревки, а Грин бросил глодать ногти. Майрен прокричал приказ, первый помощник повторил, с палубы донесся топот многочисленных ног, дружные крики матросов. Послышался звук, словно разрезали материю, — это развертывались паруса. Внезапно судно дернулось, ветер подхватил его, а вибрация под ногами подсказала, что огромные оси начали вращаться, громадные колеса с шинами из чакоротра, местной разновидности резины, закрутились, снятые с тормозов. «Птица» встала на крыло!
Грин слегка приоткрыл дверь и бросил последний взгляд на город Квотц. Тот удалялся со скоростью пятнадцать миль в час и издали выглядел игрушечным городком, уютно устроившимся в прогалине между холмами. Теперь, когда опасность ему больше не угрожала, а ветер отнес запахи слишком далеко, чтобы травмировать его обоняние. Городок показался Грину довольно романтичным и даже привлекательным.
— Итак, можно сказать: «Прощай, прелестный городок», — пробормотал Грин, поддерживая обычай путешественников. — Прощай навсегда, порожденье иззота!
Затем, не дожидаясь разрешения Майрена покинуть каюту, он открыл дверь и вышел на палубу. И едва не ринулся обратно.
— Привет, дорогой! — сказала ему Эмра.
Грин едва ли слышал приветствия детей, толпящихся рядом с ней. Он едва отошел от головокружения и мрака перед глазами, которые грозили свалить его с ног. Возможно, это случилось с ним из-за двойного действия вина и потрясения. А может быть, думал он позднее, это был обыкновенный испуг, такой, которого он никогда не испытывал даже в замке. И стыд, конечно, перед Эмрой, причем очень сильный стыд — ведь она, несмотря ни на что, любила его и не позволила бежать одному. Каких усилий, наверное, стоило ей сломить свою гордость, чтобы следовать за ним. Возможно, говорил он себе позднее, дал себя знать страх перед ее острым языком, раз он почувствовал себя в таком состоянии. Нет такого, чего бы мужчина боялся больше, чем обвинений женщины, особенно если он заслужил их. Ох, заслужил!
Все это пришло позднее. А в этот момент Эмра была странно тихой и кроткой, как ягненок. Она говорила лишь о многочисленных деловых контактах, и в том числе с Жингаро — агентом Гильдии Воров. Они выросли на одной улице и часто помогали друг другу выпутываться из трудных ситуаций. Вполне естественно то, что она узнала от нем о статуэтке иксеротра, которую некий раб спрятал на «Птице Счастья», а Жингаро должен был вернуть в замок. Приперев Жингаро к стенке, она выудила из нем достаточно, чтобы сделать вывод, что это именно Грин скрывается на ветроходе. В конце концов Жингаро был связан клятвой, касающейся только некоторых деталей этого дела. Тогда она взяла инициативу в свои руки и пригрозила Майрену, что доложит герцогине, где скрываешься Грин, если купец не разрешит ей со всей семьей отправиться в путешествие.
— И вот я здесь, твоя верная и преданная жена, — произнесла она, распахивая объятия.
— Я полон самых зрячих чувств, — ответил Грин, не особо преувеличивая.
— Тогда не стой столбом, словно увидел привидение, а обними меня! — воскликнула она.
— На глазах у всех? — спросил он, полуошеломленный, глядя на ухмыляющегося капитана, на первого помощника рядом с ним и на матросов с их семьями, толпящихся на палубе внизу. Единственные, кто не обращал на него внимания, были зоркие рулевые, стоящие к нему спиной, потому что им надо было справляться с огромным штурвалом.
— Почему бы и нет? — откликнулась она. — Ты будешь спать рядом с ними на открытой палубе, питаться вместе с ними, чувствовать их дыхание, натыкаться на их локти при каждом движении, ругаться, смеяться, драться, напиваться, влюбляться — и все на открытой палубе. Так почему бы не обнять меня? Или тебе не нравится, что я здесь?
— Такая мысль не приходила мне в голову, — произнес он и сделал шаг ей навстречу. «А если бы и приходила, — подумал он, — то, конечно, я бы тебе об этом не сказал».
Все-таки приятно было чувствовать ее теплое, мягкое, с приятными изгибами, тело. И знать, что есть, по крайней мере, один человек на этой забытой богом планете, который заботится о нем. И как он мог подумать, что сможет прожить без нес хоть минуту? Но вот проблема: она не сможет, ни за что не сможет приспособиться к жизни на Земле, если он туда вернется.
Наконец перед ним открылась плоская поверхность ветролома, а многочисленные мачты ветроходов окружили его, словно лес. Он смог добраться до «Птицы Счастья», и ни один из дюжины стражников, мимо которых он проходил, не узнал его. Сам ветроход укромно лежал между двумя доками, сюда его затащила огромная команда рабов. Трап был перекинут с одного из доков, и на обоих его концах стояли на часах матросы, облаченные в форменную одежду семейных цветов: желтого, фиолетового и малинового. Они жевали орехи грихтра, чем-то похожие на бетель, если не считать, что сок их окрашивал зубы и губы в зеленый цвет.
Когда Грин смело вступил на трап, ближайший матрос с сомнением посмотрел на нем и положил руку на рукоять кинжала. По-видимому, он не имел указаний от Майрена насчет священников, но знал, что означает маска на лице, и это внушило ему достаточно уважения, чтобы не останавливать незнакомца. И второй охранник просто не смог достаточно быстро сообразить, что надо делать. Грин проскользнул мимо нем, прошел на среднюю палубу и по трапу поднялся на верхнюю. Он тихо постучал в дверь капитанской каюты, и через минуту она резко распахнулась. Хлынул поток света, потом его перекрыло огромное туловище Майрена.
Отодвинув капитана, Грин прошел внутрь. Майрен потянулся было за кинжалом, но остановился, когда увидел, как неизвестный нахал снимает маску, очки и сбрасывает капюшон.
— Грин! Так тебе удалось! Вот уж не думал, что такое возможно.
— Для меня нет ничего невозможного, — скромно ответил Грин.
Он сел за стол, а вернее — рухнул, и стал рассказывать охрипшим голосом, временами переводя дух, историю своего побега. Через несколько минут крошечная каюта наполнилась хохотом капитана; а его единственный глаз часто моргал и светился от восторга, когда его владелец хлопал Грина по спине и говорил, будто клянется всеми богами, что он впервые принимает в этой каюте такого почетного гостя.
— Угощайся этим леспаксианским вином, оно даже лучше, чем челоусмейское. Я предлагаю его только почетным гостям, — торжественно объявил Майрен.
Грин протянул руку за предложенной рюмкой, но пальцы его так и не обняли ее талию, голова упала на пол, и он захрапел…
Через три дня отдохнувший, отъевшийся и разомлевший от вина, Грин сидел за столом в каюте и ждал, когда придут и скажут, что можно выходить. Первый день безделья он ходил из угла в угол, спал и ел в ожидании новостей из города. К ночи вернулся Майрен и сообщил, что организованы тщательные поиски в самом городе и в окрестностях. Конечно же, герцог потребует перетряхнуть все ветроходы. Майрен ругался, потому что это означало роковую задержку, а он не мог ждать больше трех дней: рыбные цистерны уже установлены, почти вся провизия загружена в кладовые, экипаж возвращался из таверн и трезвел. Через три дня огромное судно должно выйти из бухты ветролома, поднять паруса и отправиться в далекое и опасное путешествие.
— Я нисколько не волнуюсь, — говорил Грин. — Завтра ты услышишь, что из района холмов поступило сообщение об убийстве Грина диким племенем аксакваксанов, и о том, что они требуют деньги, прежде чем выдать голову беглого раба. Герцог примет это за чистую монету и отменит обыск ветроходов.
Майрен потер свои жирные ладони, и глаза его радостно заблестели. Он любил добротные интриги — чем запутаннее, тем лучше. Но на второй день, несмотря на то, что предсказание Грина сбылось, Майрен стал раздражительным и начал явно тяготиться присутствием в его каюте большого светлокожего человека. Он хотел отправить Грина вниз, в трюм, но Грин твердо отказался, напомнив капитану о его обещании. Затем он спокойно вытащил бутылку драгоценного вина, обнаруженного им в потайном месте, и налил себе. Майрен вспыхнул, лицо его перекосилось от сдерживаемого гнева, но он ничего не сказал, потому что по обычаю гость мог делать все, что ему вздумается, в пределах разумного, конечно.
На третий день Майрен был сплошным комком нервов — взвинченный, потеющий, он метался из угла в угол. Наконец он выскочил из каюты, чтобы продолжить метания на палубе корабля. Грин целыми часами слышал над головой его шаги. На четвертый день Майрен с рассвета был на ногах и утром же отдал приказ отваливать. Немного погодя Грин почувствовал, что судно движется, услышал крики старшины буксировщиков и возгласы рабов, напрягающих спины под гнетом веревок, привязанных к судну. Медленно, слишком медленно, как казалось Грину, корабль покатился вперед. Он решился приоткрыть занавеску на квадратном окошке. Перед ним проходил борт другом судна, и на мгновение Грину показалось, что движется то судно, а не его. Затем он убедился, что ветроход набирает скорость и при пятнадцати футах в минуту примерно через нас должен выйти из-за нависающих кирпичных стен ветролома.
Весь этот час его лихорадило, он бессознательно вспомнил детскую привычку грызть ногти, каждую минуту ожидая, что док заполнится воинами, бегущими вслед за «Птицей Счастья» с приказом остановиться, потому что на борту находится беглый раб.
Но ничего такого не случилось. Буксировщики наконец остановились и начали сматывать свои веревки, а Грин бросил глодать ногти. Майрен прокричал приказ, первый помощник повторил, с палубы донесся топот многочисленных ног, дружные крики матросов. Послышался звук, словно разрезали материю, — это развертывались паруса. Внезапно судно дернулось, ветер подхватил его, а вибрация под ногами подсказала, что огромные оси начали вращаться, громадные колеса с шинами из чакоротра, местной разновидности резины, закрутились, снятые с тормозов. «Птица» встала на крыло!
Грин слегка приоткрыл дверь и бросил последний взгляд на город Квотц. Тот удалялся со скоростью пятнадцать миль в час и издали выглядел игрушечным городком, уютно устроившимся в прогалине между холмами. Теперь, когда опасность ему больше не угрожала, а ветер отнес запахи слишком далеко, чтобы травмировать его обоняние. Городок показался Грину довольно романтичным и даже привлекательным.
— Итак, можно сказать: «Прощай, прелестный городок», — пробормотал Грин, поддерживая обычай путешественников. — Прощай навсегда, порожденье иззота!
Затем, не дожидаясь разрешения Майрена покинуть каюту, он открыл дверь и вышел на палубу. И едва не ринулся обратно.
— Привет, дорогой! — сказала ему Эмра.
Грин едва ли слышал приветствия детей, толпящихся рядом с ней. Он едва отошел от головокружения и мрака перед глазами, которые грозили свалить его с ног. Возможно, это случилось с ним из-за двойного действия вина и потрясения. А может быть, думал он позднее, это был обыкновенный испуг, такой, которого он никогда не испытывал даже в замке. И стыд, конечно, перед Эмрой, причем очень сильный стыд — ведь она, несмотря ни на что, любила его и не позволила бежать одному. Каких усилий, наверное, стоило ей сломить свою гордость, чтобы следовать за ним. Возможно, говорил он себе позднее, дал себя знать страх перед ее острым языком, раз он почувствовал себя в таком состоянии. Нет такого, чего бы мужчина боялся больше, чем обвинений женщины, особенно если он заслужил их. Ох, заслужил!
Все это пришло позднее. А в этот момент Эмра была странно тихой и кроткой, как ягненок. Она говорила лишь о многочисленных деловых контактах, и в том числе с Жингаро — агентом Гильдии Воров. Они выросли на одной улице и часто помогали друг другу выпутываться из трудных ситуаций. Вполне естественно то, что она узнала от нем о статуэтке иксеротра, которую некий раб спрятал на «Птице Счастья», а Жингаро должен был вернуть в замок. Приперев Жингаро к стенке, она выудила из нем достаточно, чтобы сделать вывод, что это именно Грин скрывается на ветроходе. В конце концов Жингаро был связан клятвой, касающейся только некоторых деталей этого дела. Тогда она взяла инициативу в свои руки и пригрозила Майрену, что доложит герцогине, где скрываешься Грин, если купец не разрешит ей со всей семьей отправиться в путешествие.
— И вот я здесь, твоя верная и преданная жена, — произнесла она, распахивая объятия.
— Я полон самых зрячих чувств, — ответил Грин, не особо преувеличивая.
— Тогда не стой столбом, словно увидел привидение, а обними меня! — воскликнула она.
— На глазах у всех? — спросил он, полуошеломленный, глядя на ухмыляющегося капитана, на первого помощника рядом с ним и на матросов с их семьями, толпящихся на палубе внизу. Единственные, кто не обращал на него внимания, были зоркие рулевые, стоящие к нему спиной, потому что им надо было справляться с огромным штурвалом.
— Почему бы и нет? — откликнулась она. — Ты будешь спать рядом с ними на открытой палубе, питаться вместе с ними, чувствовать их дыхание, натыкаться на их локти при каждом движении, ругаться, смеяться, драться, напиваться, влюбляться — и все на открытой палубе. Так почему бы не обнять меня? Или тебе не нравится, что я здесь?
— Такая мысль не приходила мне в голову, — произнес он и сделал шаг ей навстречу. «А если бы и приходила, — подумал он, — то, конечно, я бы тебе об этом не сказал».
Все-таки приятно было чувствовать ее теплое, мягкое, с приятными изгибами, тело. И знать, что есть, по крайней мере, один человек на этой забытой богом планете, который заботится о нем. И как он мог подумать, что сможет прожить без нес хоть минуту? Но вот проблема: она не сможет, ни за что не сможет приспособиться к жизни на Земле, если он туда вернется.
11
Майрен кашлянул и произнес:
— Вы оба с вашими детьми и служанкой должны покинуть эту палубу и отправиться в середину корабля. Там вы будете жить. Вы не должны появляться на рулевой палубе, пока вас не позовут. Я жестко управляю кораблем и требую полного подчинения.
Грин последовал за Эмрой и детьми на нижнюю палубу, только сейчас заметив, что Инзакс, прелестная белокурая рабыня, присматривающая за их детьми, тоже находится на борту. Следовало отдать Эмре должное: куда бы она ни отправлялась, она неизменно поддерживала свой стиль.
Еще он подумал о том, что если уж корабль зажат в кулак, то малейшее послабление вызовет хаос. Правда, повсюду бегали кошки и собаки, они играли с детьми и дрались между собой. Женщины шили, стирали и развешивали белье, мыли посуду или нянчили детей. Курицы вызывающе кудахтали за решетками своем курятника. С левого борта располагались даже небольшие загоны для мелких свиноподобных существ с кроличьими ушами.
Грин последовал за Эмрой туда, где был устроен навес от дождя.
— Здесь хорошо, правда? — спросила она. — Здесь есть и боковые стенки. Их можно опустить на время дождя или если мы вдруг захотим уединиться. А я полагаю, так и будет, потому что иногда ты очень странно себя ведешь…
— О, здесь великолепно, — постарался он уверить ее. — Я смотрю, у тебя есть даже пуховый матрас. И жаровня! — Он оглянулся вокруг. — Но где же цистерны для рыбы? Я думал, Майрен закрепит их на палубе…
— Ну нет! Он сказал, что они слишком ценны, чтобы подставлять их под пушечные выстрелы при встрече с пиратами. Он вырезал в палубе широкое отверстие и спустил все цистерны в трюм. Потом палубу снова застелили досками. Большинство из этих людей спало бы внизу, если бы не рыба. Но теперь там нет места.
Грин огляделся. Он любил изучать свое непосредственное окружение, чтобы знать, как себя вести в непредвиденных обстоятельствах.
Ветроход был около двухсот футов в длину и около тридцати четырех в ширину. Корпус очертаниями напоминал лодку, к килю крепились четырнадцать осей. Двадцать восемь огромных колес, покрытых шинами из твердой резины, свободно вращались на этих осях. Толстые резиновые канаты соединяли верхние края бортов и концы осей. Они нужны были для того, чтобы прочно удерживать корпус и не давать ему опрокинуться при слишком сильном боковом ветре, а также для амортизации на слишком резких поворотах. Впечатление при лом было такое же, что и при плавании по воде. Когда передняя пара рулевых колес поворачивалась и корабль медленно ложился на новый курс, корпус наклонялся хоть и не сильно, не так сильно, как на воде в подобных случаях, но достаточно, чтобы вызвать неприятные ощущения. Канаты на противоположной стороне натягивались до предела, затем движение корпуса в одну сторону прекращалось и начинался его медленный отвал в другую. Затем колебания затухали, но и мот хватало, чтобы новички зеленели. Ветроходная болезнь сваливала многих в начале путешествия или во время сильных штормов. Страдальцы висели на бортах ветрохода и желали лишь умереть.
«Птица Счастья» щеголяла изящно выгнутым носом и высокой палубой. На ней находилось рулевое колесо с многочисленными узорными спицами. Двое рулевых всегда находились при нем. Оба они были в шестиугольных очках и кожаных шлемах, плотно обтягивающих голову, с гребешками из скрученной проволоки. Капитан и первый помощник стояли сзади и руководили один рулевыми, а другой — матросами на палубе и на реях. Средняя палуба была ниже всех, а корма хоть и была приподнята, но не так высоко, как носовой настил. Четыре мачты уступали мачтам морских кораблей, но были достаточно высокими. Слишком высокие мачты перевернули бы ветроход, несмотря на тяжесть корпуса, груза и колес, тем более, что реи выступали за габариты корпуса и были длиннее, чем на морских кораблях. Когда «Птица» несла полный набор парусов, на взгляд моряка она выглядела приземистой и неуклюжей. Более того, дополнительные реи прикреплялись под прямым углом к бортам и к самому килю. Вид парусов, свисающих между колес, заставил бы старого моряка запить. Три мачты были с прямым парусным вооружением. Кормовая мачта была с косым вооружением, она использовалась для подруливания. Бушприта не было вовсе. Все вместе представляло собой довольно странное зрелище. Но тем, кто привык к этому, ветроход казался не менее красивым, чем корабли на море. «Птица» была к тому же довольно грозной посудиной: судно несло пять больших пушек на средней палубе, шесть на второй, легкую вращающуюся пушку на рулевой палубе и две на корме. Со шлюпбалок свисали две длинные аварийные шлюпки и быстроходная гичка: все с колесами, но со сложенным такелажем. В случае крушения «Птицы» на них можно было добраться до людей.
Грину не дали много времени для знакомства с кораблем. Он почувствовал, что высокий гибкий матрос уж слишком внимательно наблюдает за ним. У парня была темная кожа и бледно-голубые глаза жителя тропэтских предгорий. Двигался он с кошачьей грацией и носил длинный тонкий кинжал, острый, как коготь. «Не слишком приятный малый», — подумал о нем Грин.
Внезапно этот неприятный малый, видя, что Грин не собирается замечать его, встал перед ним так, что не обойти. Сразу же разговоры вокруг оборвались, и все уставились в их сторону.
— Послушай, друг, — сказал Грин довольно вежливо. — Не мог бы ты подвинуться немного в сторону? Ты мешаешь мне смотреть.
Парень сплюнул сок грихтра к ногам Грина.
— Не хватало еще, чтобы раб называл меня другом. Да, я перекрыл тебе обзор и дальше собираюсь так делать.
— Очевидно, ты возражаешь против моего присутствия здесь. В чем дело? Тебе не нравится мое лицо?
— Угадал. И я не хочу быть в одной команде с вонючим рабом.
— Вы оба с вашими детьми и служанкой должны покинуть эту палубу и отправиться в середину корабля. Там вы будете жить. Вы не должны появляться на рулевой палубе, пока вас не позовут. Я жестко управляю кораблем и требую полного подчинения.
Грин последовал за Эмрой и детьми на нижнюю палубу, только сейчас заметив, что Инзакс, прелестная белокурая рабыня, присматривающая за их детьми, тоже находится на борту. Следовало отдать Эмре должное: куда бы она ни отправлялась, она неизменно поддерживала свой стиль.
Еще он подумал о том, что если уж корабль зажат в кулак, то малейшее послабление вызовет хаос. Правда, повсюду бегали кошки и собаки, они играли с детьми и дрались между собой. Женщины шили, стирали и развешивали белье, мыли посуду или нянчили детей. Курицы вызывающе кудахтали за решетками своем курятника. С левого борта располагались даже небольшие загоны для мелких свиноподобных существ с кроличьими ушами.
Грин последовал за Эмрой туда, где был устроен навес от дождя.
— Здесь хорошо, правда? — спросила она. — Здесь есть и боковые стенки. Их можно опустить на время дождя или если мы вдруг захотим уединиться. А я полагаю, так и будет, потому что иногда ты очень странно себя ведешь…
— О, здесь великолепно, — постарался он уверить ее. — Я смотрю, у тебя есть даже пуховый матрас. И жаровня! — Он оглянулся вокруг. — Но где же цистерны для рыбы? Я думал, Майрен закрепит их на палубе…
— Ну нет! Он сказал, что они слишком ценны, чтобы подставлять их под пушечные выстрелы при встрече с пиратами. Он вырезал в палубе широкое отверстие и спустил все цистерны в трюм. Потом палубу снова застелили досками. Большинство из этих людей спало бы внизу, если бы не рыба. Но теперь там нет места.
Грин огляделся. Он любил изучать свое непосредственное окружение, чтобы знать, как себя вести в непредвиденных обстоятельствах.
Ветроход был около двухсот футов в длину и около тридцати четырех в ширину. Корпус очертаниями напоминал лодку, к килю крепились четырнадцать осей. Двадцать восемь огромных колес, покрытых шинами из твердой резины, свободно вращались на этих осях. Толстые резиновые канаты соединяли верхние края бортов и концы осей. Они нужны были для того, чтобы прочно удерживать корпус и не давать ему опрокинуться при слишком сильном боковом ветре, а также для амортизации на слишком резких поворотах. Впечатление при лом было такое же, что и при плавании по воде. Когда передняя пара рулевых колес поворачивалась и корабль медленно ложился на новый курс, корпус наклонялся хоть и не сильно, не так сильно, как на воде в подобных случаях, но достаточно, чтобы вызвать неприятные ощущения. Канаты на противоположной стороне натягивались до предела, затем движение корпуса в одну сторону прекращалось и начинался его медленный отвал в другую. Затем колебания затухали, но и мот хватало, чтобы новички зеленели. Ветроходная болезнь сваливала многих в начале путешествия или во время сильных штормов. Страдальцы висели на бортах ветрохода и желали лишь умереть.
«Птица Счастья» щеголяла изящно выгнутым носом и высокой палубой. На ней находилось рулевое колесо с многочисленными узорными спицами. Двое рулевых всегда находились при нем. Оба они были в шестиугольных очках и кожаных шлемах, плотно обтягивающих голову, с гребешками из скрученной проволоки. Капитан и первый помощник стояли сзади и руководили один рулевыми, а другой — матросами на палубе и на реях. Средняя палуба была ниже всех, а корма хоть и была приподнята, но не так высоко, как носовой настил. Четыре мачты уступали мачтам морских кораблей, но были достаточно высокими. Слишком высокие мачты перевернули бы ветроход, несмотря на тяжесть корпуса, груза и колес, тем более, что реи выступали за габариты корпуса и были длиннее, чем на морских кораблях. Когда «Птица» несла полный набор парусов, на взгляд моряка она выглядела приземистой и неуклюжей. Более того, дополнительные реи прикреплялись под прямым углом к бортам и к самому килю. Вид парусов, свисающих между колес, заставил бы старого моряка запить. Три мачты были с прямым парусным вооружением. Кормовая мачта была с косым вооружением, она использовалась для подруливания. Бушприта не было вовсе. Все вместе представляло собой довольно странное зрелище. Но тем, кто привык к этому, ветроход казался не менее красивым, чем корабли на море. «Птица» была к тому же довольно грозной посудиной: судно несло пять больших пушек на средней палубе, шесть на второй, легкую вращающуюся пушку на рулевой палубе и две на корме. Со шлюпбалок свисали две длинные аварийные шлюпки и быстроходная гичка: все с колесами, но со сложенным такелажем. В случае крушения «Птицы» на них можно было добраться до людей.
Грину не дали много времени для знакомства с кораблем. Он почувствовал, что высокий гибкий матрос уж слишком внимательно наблюдает за ним. У парня была темная кожа и бледно-голубые глаза жителя тропэтских предгорий. Двигался он с кошачьей грацией и носил длинный тонкий кинжал, острый, как коготь. «Не слишком приятный малый», — подумал о нем Грин.
Внезапно этот неприятный малый, видя, что Грин не собирается замечать его, встал перед ним так, что не обойти. Сразу же разговоры вокруг оборвались, и все уставились в их сторону.
— Послушай, друг, — сказал Грин довольно вежливо. — Не мог бы ты подвинуться немного в сторону? Ты мешаешь мне смотреть.
Парень сплюнул сок грихтра к ногам Грина.
— Не хватало еще, чтобы раб называл меня другом. Да, я перекрыл тебе обзор и дальше собираюсь так делать.
— Очевидно, ты возражаешь против моего присутствия здесь. В чем дело? Тебе не нравится мое лицо?
— Угадал. И я не хочу быть в одной команде с вонючим рабом.