Страница:
словом; рекомендовано воздержаться впредь до завершения всестороннего
дознания.
Насколько известно на сегодняшний день, указанное слово имеет дериваты:
"какимура", т/ж "кикимора", т/ж "какимора". Как самим словом, так и его
дериватами обозначается нечто чуждое, явившееся из другого мира; призрачное,
устрашающее, причем преимущественно с уничижительным оттенком.
Настоящим всем предписывается срочно приступить к лингвистическому
дознанию по слову "кикимура" (т/ж "какимура", т/ж "кикимора", т/ж
"какимора") в соответствии с методическими указаниями No СТАНДАРТЛИНГ-476 и
вести эту тему вплоть до получения указаний высшего приоритетного индекса.
Независимо от обстоятельств -ваш ответ строго обязателен в срок до 12
изобильника 550 г.
Хэл прокатал остальные письма. Там были поручения еще на три слова, но,
к счастью, с приоритетными индексами второй и третьей очередности, так что
не предстоял подвиг заниматься всеми четырьмя зараз.
Выходит, завтра с утра надо будет доложиться Ольвегссену и тут же
уматывать. Стало быть, шмотки распаковывать ни к чему, ехать придется, в чем
был, даже насчет чистки не светит.
Не то чтобы неохота ехать. Просто устал, просто хоть на пару дней
расслабиться бы перед новой поездкой.
"Расслабиться?" - спросил он сам себя, снимая очки и украдкой глянув на
Мэри.
А та как раз встала со стула и выключила трехмерку. И захлопотала в
стенном шкафу. Ему пижаму на ночь ищет, себе рубашку. И не счесть, в который
это уже раз на сон грядущий стало нехорошо в желудке.
Мэри обернулась и увидела, какое у него сделалось лицо.
- Что еще? - спросила она.
- Так. Ничего.
Она пересекла комнату (топ-топ-топ-топ, и все; поневоле вспомнишь,
какой простор для ходьбы в заповеднике). Подала мятую пижаму и сказала:
- По-моему, Олаф так и не сунул ее в чистку. Хотя он тут ни при чем.
Деионизатор не работает. Олаф оставил записку, что вызвал техника. Но сам
знаешь, как они тянут с починкой.
- Было бы время - сам починил бы, - сказал он. И понюхал пижаму. -
Сигмен великий! Это же сколько у нас чистка не работает?
- С твоего отъезда, - сказала она.
- Ну, и пот вонючий у этого Олафа! - сказал он. - Будто он постоянно
насмерть запуган. И не диво. Старикан Ольвегссен меня стращает так, что
ого-го!
Мэри залилась краской.
- Только и знаю, что молюсь, чтобы ты перестал говорить непристойности,
- сказала она. - Когда ты наконец оставишь эту привычку и поймешь, что
впадаешь в антиистиннизм? Разве не знаешь, что...
- Знаю, - даже не дослушал он. - Каждый раз, когда я произношу имя
Впередника всуе, я тем самым чуть оттягиваю благой Конец времен. Ну, и что?
Мэри попятилась, так громко он это сказал, да еще с издевочкой.
- Как то есть "ну, и что"? - ушам не веря, отозвалась она. - Хэл, но ты
же не взаправду...
- Ясно, что не взаправду, - сказал он со вздохом. - Конечно, не
взаправду. Разве можно? Просто ум за разум заходит от твоих постоянных
упреков.
- Впередник говорил: "Не проходи мимо. Непременно укажи брату своему на
его антиистиннизм".
- Я тебе не брат. Я тебе муж, - сказал он. - Хоть уже миллион раз и
нынче все отдал бы, только бы перестать им быть!
И где та назидательность, где неприступность? Глаза у Мэри налились
слезами, губы задрожали, подбородок затрясся.
- Ради Сигмена! - сказал он. - Только не реви.
- А что же мне остается делать, если мой собственный муж, плоть моя,
кровь моя, соединенная со мной Госуцерквством истиннизма, осыпает меня
проклятиями? Меня, ни в чем не повинную!
- Ни в чем. Кроме того, что норовишь подставить меня АХ'у при каждом
перепавшем случае, - сказал он, отвернулся и взялся за расстановку откидной
кровати.
- Наверняка все постельное белье провоняло Олафом и его бабищей жирной,
- сказал он.
Подхватил простыню, нюхнул и чуть на стену не полез. Сорвал простыни,
сорвал наволочки, швырнул на пол. И свою пижаму следом.
- На ВМ! В чем есть, в том и залягу. Жена называется! Почему соседей не
попросила, чтобы они в свою чистку сунули?
- Сам знаешь, почему, - сказала она. - Денег нет им платить за их
чистку. Была бы у тебя СН неприглядней - могли бы себе позволить.
- Откуда ей быть неприглядней, когда ты стучишь АХ'у, стоит мне хоть на
вот полстолечко проштрафиться?
- Нашел виноватую! - гневно сказала она. - Хороша бы я была сигменитка,
если бы врала доброму авве и говорила, что ты заслуживаешь лучшей СН! Я жить
не смогла бы, зная, что на мне такой антиистиннизм в глазах у Впередника!
Чуть к АХ'у войдешь, Сигмен со стены так смотрит, что внутри все горит, он
каждую мысль мою читает. Ни за что! А тебе стыд и позор меня на это
подбивать!
- Иди ты на ВМ! - сказал он. И пошел в то самое.
Там в тесноте разделся и влез под душ на все положенные тридцать
секунд. Повернулся под обдув и стоял, пока не обсох. Потом так взялся
чистить зубы, будто норовил выскоблить каждое не то словечко, которое
ляпнул. Как всегда, накатила стыдуха за все, что наговорил. А следом и
страх: ох, и расколется перед АХ'ом Мэри, ох, и расколется после он сам, ох,
и заварится потом! Не исключено, что выведут такую СН, что вообще каюк.
Бюджетец, и так-то тощенький, вовсе лопнет. И придется лезть в долги, как
никогда не лез, не говоря уже о том, что ВМ ему будет, а не повышение при
ближайшей переаттестации.
С тем оделся и вышел из того самого. Чуть Мэри с ног не сбил по ее пути
туда. Увидев, что он одет, как на выход, она остановилась и сказала:
- Ах вот оно что, вот почему ты белье на пол побросал! Хэл, не смей
даже думать!
- Еще как посмею! - сказал он. - Не стану спать в Олафовом поту!
- Хэл, прошу тебя, - сказала она. - Не произноси больше этого слова. Ты
же знаешь, я не выношу пошлостей.
- Извини, пожалуйста, - сказал он. - Хоть по-исландски заставь меня это
дело называть, хоть по-еврейски, а на любом языке смысл все равно один:
мерзкое человеческое выделение, то есть пот.
Мэри заткнула уши пальцами, опрометью кинулась в то самое, да еще и
дверью за собой грохнула.
Он вытянулся на тощем матрасишке и закрыл локтем глаза от света. Через
пять минут услышал, как дверь открылась (пора бы петли смазать, так даже
смазочку прикупить ни у них, ни у семейства Олафа Маркониса свободных денег
нет). А если его СН завалится, Марконисы того гляди подадут на переезд в
другую пука. И если им подыщут, тогда запросто могут подселить на пересменку
какую-нибудь в упор несносную парочку, не приведи, из только-только
выскочивших в спецы высшего разряда.
"Ох, Сигмен! - подумалось. - На кой мне не в радость то, что есть? На
кой мне никак не приладиться к порядку вещей? На кой мне навязано столько от
Обратника? Подсказал бы ты мне!"
А тут и Мэри опять подала голос, мостясь в кровати рядом с ним.
- Хэл, ты зря нацелился на этот небуверняк.
- Какой еще небуверняк? - сказал он, хотя отлично знал, о чем речь.
- Сон в дневной одежде.
- А что, нельзя?
- Хэл, ты же прекрасно знаешь, что нельзя, -, сказала она.
- Знать не знаю, - ответил он, убрал локоть с глаз и - и оказался в
полнейшей темноте. Мэри, как предписано, ложась в постель, выключила свет.
"Ее тело, если без рубашки, на свету луны или лампы, наверное, само
чуть светилось бы, - пришла мысль. - Но я же никогда его не видел, даже
наполовину без рубашки не видел. Вообще женского тела не видел, кроме как на
картинке, которую тот мужичок в Берлине из-под полы показывал. Я глянул, как
голодный, но так страшно стало, что я ноги в руки и драпать. Так и не знаю,
поймали его потом вскорости аззиты или нет, и что у них навешивают за такой
жуткий антиистиннизм".
Жуткий. Однако картинка так и маячила перед глазами, как живая, словно
он опять средь бела дня в Берлине. И, как живой, маячил тот мужичок, что
предлагал купить. Высокий, молодой, симпатичный, блондин, плечища - во!
По-исландски говорил, но с берлинским выговором.
Чуть светящаяся плоть...
Несколько минут Мэри лежала молча, только ее дыхание доносилось. И
наконец подала голос:
- Хэл, разве мало ты натворил, домой вернувшись? Или мне еще кое о чем
придется АХ'у заявлять?
- О чем "еще кое о чем"? - спросил он свирепо. Однако усмехнулся,
потому что решил: пусть она не темнит, пусть выступит и выскажется без
уклончивостей. Ну, не то чтобы вовсе без уклончивостей, а насколько это для
нее возможно, лишь бы поближе к сути.
- О том самом, которое с тебя приходится, - донесся шепот.
- Что ты имеешь в виду?
- Сам знаешь.
- Ничего я не знаю.
- В ночь перед отъездом ты сказал, что устал. Это не отговорка, но я
АХ'у ни слова не сказала, потому что норму за неделю ты выполнил. Но теперь
тебя две недели не было, и стало быть...
- Норму за неделю! - рявкнул он, приподнявшись на локте. - Норму за
неделю! Вот что у тебя на уме, а?
- Но, Хэл! - удивленно сказала она. - А что же еще должно быть на уме?
Он застонал, плюхнулся на матрас и уставился во тьму.
- А что толку? - сказал он. - Чего ради, а? Мы девять лет женаты, а
детей не было и не будет. Я уже заявление на развод подавал. Так чего ради
продолжать, как пара роботов по трехмерке?
Мэри шумно вздохнула, и представилось, какой ужас у нее на лице.
Помолчала, пока в упор наужасалась, и сказала:
- Должны - значит, должны. Что же еще нам делать? Не думаешь же ты,
что...
- Не думаю, не думаю, - поспешно сказал он, прикидывая, что может
статься" если она шепнет АХ'у. Прочее тот мимо ушей пропустит, но стоит
намекнуть, что муж отказывается исполнять особую заповедь Впередника... Об
этом даже подумать страшно! Так-сяк, а у него все же положение, он в
университете преподает, пука имеется, есть где повернуться, имеется шанс
продвинуться. Но если только...
- Само собой, не думаю, - сказал он. - Раз-навсегда усвоил: надо
стараться иметь детей, если даже насчет этого окончательно все ясно.
- Доктора говорят, мы оба полностью физически здоровы, - сказала она,
поди-ка, в тысячный раз за последние пять лет. - Значит, кто-то из нас
что-то затаил против истиннизма, норовит отрицать истинное будущее через
собственное тело. Кто-кто, а, известное дело, не я. Такого просто быть не
может!
- "Темное начало бременем кроется в светлом, - процитировал Хэл "Талмуд
Запада". - Соратник в нас вожатым, а мы и не ведаем".
Ничто так не бесило Мэри с ее пристрастием к цитаткам, как те же
цитатки из уст Хэла. Но вместо того, чтобы ввернуть что-нибудь этакое в
ответ, она вдруг заплакала.
- Хэл, мне просто ужас как страшно. Ты отдаешь себе отчет, что в
будущем году истекает наш срок? И что нас потянут к аззитам на детектор? И
если мы завалимся, если подтвердится, что кто-то из нас отрицает будущее для
собственных детей... ты же знаешь, все знают, что нас ждет.
Искусственное оплодотворение от донора приравнивается к прелюбодеянию.
Клонирование запрещено Сигменом, поскольку грязнейший из соблазнов.
В первый раз за весь вечер Хэл почувствовал сострадание к Мэри. Ведом
был ему смертельный страх, От которого ее так в дрожь кидало, что кровать
ходуном ходила.
- Не думаю, что есть о чем так уж тревожиться, - сказал он. - В конце
концов, нас очень уважают, мы нужные спецы. Их не хватит растранжирить наши
знания и талант и дать нам ВМ. Если ты не забеременеешь, я думаю, дадут нам
отсрочку. И власть у них такая есть, и прецеденты были. Сам Впередник
говорил, что каждое дело надо рассматривать с учетом обстоятельств, а не по
букве закона.
- И часто они рассматривают с учетом? - ехидно спросила она. - Часто?
Не хуже меня знаешь, что всегда судят по букве.
- Ни одного такого случая не знаю, - приободряюще ответил он. - Нельзя
же быть настолько наивной! Если один к одному, как по правдомету шпарят, то
да. Но я кое-что про иерархов слышал. И знаю: такие вещи как родство,
дружба, положение, толстая сума, польза для Госуцерквства очень даже
сказываются.
Мэри села на кровати - спина прямой струночкой.
- Уж не хочешь ли сказать, что уриелиты мзду берут? - окрысилась.
- Никогда никому такого не скажу и тебе тоже, - сказал он. - Клянусь
отрубленной рукой Сигмена, на такой жуткий антиистиннизм я даже намекать не
имел в виду. Нет, я имел в виду, что польза для Госуцерквства - такое дело,
что могут потом или помиловать, или что-то в этом роде.
- И кто же, по-твоему, за нас заступится? - донеслось из темноты, и Хэл
усмехнулся. От его речей Мэри могла на стенку лезть, но в делах житейских
она не теряется и стесняться в средствах не станет, лишь бы от Высшей Меры
отбояриться...
На несколько секунд воцарилось молчание. Мэри тяжело дышала, как
загнанный в угол зверь.
Наконец он заговорил:
- По правде-то, я никого из влиятельных не знаю, кроме Ольвегссена. А
он, хоть мою работу хвалит, раз за разом проезжается насчет моей СН.
- Вот видишь! Насчет СН! Хэл, если бы ты набрался духу и...
- И если бы ты так не усердствовала, чтобы мне подставить ножку, - зло
отозвался он.
- Хэл, мне никак, если ты по-прежнему будешь позволять себе так
антиистинничать. Мне это совсем не в радость, но обязанность есть
обязанность. Когда ты меня в этом упрекаешь, ты еще один ложный шаг делаешь.
Еще одну черную пометку получишь...
- Ложный шаг, про который ты вынуждена будешь спеть АХ'у. Да, знаю.
Давай хоть на десятитысячный раз с этим не торопиться.
- Ты сам до этого довел, - сказала она добродетельно.
- Ну вот, кажется, обо всем договорились. Она судорожно вздохнула и
сказала:
- Не всегда же так было.
- Да, в первый год после женитьбы не было. Но с тех пор...
- А кто виноват? - всхлипнула она.
- Хороший вопрос. Но, по-моему, не стоит его обсуждать. Опасное это
дело.
- Что ты имеешь в виду?
- Не тема для дискуссии.
Подивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Сам не знал. Сказано
было не от ума, а ото всего существа. Не Обратник ли подбил ляпнуть языком?
- Давай спать, - сказал он. - Утро вечера мудренее.
- Но сначала... - сказала она.
- Что "сначала"? - устало отозвался он.
- Ты буверняк передо мной не разыгрывай, - сказала она. - Из-за чего
все началось? Сначала давай... исполни свою обязанность.
- Обязанность, - сказал Хэл. - Чтобы все буверняк. Уж оно конечно.
- Не говори так, - сказала она. - Не желаю, чтобы ты делал это по
обязанности. Хочу, чтобы делал, потому что любишь меня, с радостью. Или
потому что хочешь любить.
- Я бы с радостью все человечество любил, - сказал Хэл. - Но примечаю,
что мне строго-настрого воспрещено исполнять эту обязанность с кем-либо,
кроме супруги, истиннизмом суженой.
Мэри в такой ужас пришла, что даже не ответила и повернулась к нему
спиной. Но он, зная, что делает это больше ей и себе в наказание, как
обязанность, - потянулся за ней. В том, что последовало после формальной
вступительной заявки, все было расписано и освящено. Но на этот раз, не как
бывало раньше, все делалось шаг за шагом: и изустно, и изтелесно. Как
заповедано Впередником в "Талмуде Запада". За исключением одной мелочи: Хэл
был одет в дневную одежду. Он решил, что это простительно, потому что в счет
идет дух, а не буква, и эка разница, одет он в это уличное платье или в
ночное - вечно дергаешься в нем, как стреноженный? Мэри, если и заметила эту
строптивость, словом на сей счет не обмолвилась.
А потом, откинувшись навзничь и глядя во тьму, Хэл думал, о чем уже
столько раз думалось. Что же это подобно перегородке из толстенной сталюги
будто рассекает его надвое ниже пояса? Порыв был. Еще бы не быть - и
сердечко колотилось, и дух спирало. Но, по правде-то, он ничего не
переживал. И когда подступал тот миг, который у Впередника именовался
моментом осуществления из возможного, свершения и торжества истиннизма, Хэл
испытывал чисто механические ощущения. Тело срабатывало, как заповедано, но
сам он не переживал восторга, так живописуемого у Впередника. Внутри была
перегородка, стылая, бесчувственная, глухая. И он чувствовал только
подергивания тела, будто электродик шпынял нервы, и те тут же намертво
теряли чувствительность.
"Не то", - говорил он себе. Или все же то? Могло ли быть так, что
Впередник ошибся? В конце концов, он был человек выдающийся, не чета
остальным. Возможно, ему было даровано столько, что он* мог испытать
совершеннейшие ощущения, не отдавая себе отчета в том, что остальное
человечество этой везухи с ним никогда не разделит.
Но нет же, так не могло быть, если Впередник истинно провидел суть
каждой особи, да сгинь мыслишка, что, может, и не каждой!
Значит, Хэл был обделен, один-одинешенек изо всей паствы Госуцерквства
истиннизма.
Один ли? Он никогда ни с кем не делился своими ощущениями. Это было
если не немыслимо, то неосуществимо. Непристойно. Антиистинно. Учителя
никогда не говорили ему, что это запретно; и не пристало им такое говорить,
потому что Хэл и без них об этом знал.
Однако Впередник заповедал, что должно Хэлу испытывать.
Может быть, не дословно? Когда Хэл обдумывал ту главу из "Талмуда
Запада", которую дозволялось читать только посвященным и супружеским парам,
он разумел, что Впередник и впрямь описывал не просто физическое состояние.
Глава была написана поэтическим языком (Хэл знал, что такое поэтический
язык, поскольку, будучи лингвистом, имел доступ к разного рода сочинениям,
запретным для прочих), а местами - метафорическим и, даже можно сказать,
метафизическим. Изложена в выражениях, которые, если так-то разобраться,
истиннизму мало присущи.
"Впередник прости и помилуй, - думал Хэл, - я подразумеваю только, что
эти выражения не суть просто само по себе научное описание электрохимических
процессов в человеческом теле. Они приложимы, спору нет, но лишь на более
высоком уровне, поскольку истина феноменологически полипланарна".
Субистинна, истинна, псевдоистинна, сюристинна, сверхистинна,
ретроистинна.
"Ни времени на богословие, - думал он, - ни желания заставить ум
сосредоточиться нынче ночью, как в иные ночи, на неразрешимом и не скором на
ответы. Впередник ведал, а мне вот не дано".
Истина на сегодняшний день сводилась к тому, что он не в фазе с мировой
линией. И раньше был не в фазе. Он балансирует на грани антиистиннизма
каждый миг своей яви. И это не к добру: вот-вот поддаст Обратник, и рухнет
Хэл Ярроу прямо в лапы Впередникова братца...
Проснулся Хэл Ярроу, как от толчка, в тот миг, как в жилье прозвучала
утренняя зорька. Секунды две не знал, где он: мир сновидений и мир яви так
причудливо переплелись.
Скатился с кровати, встал, оглянулся на Мэри. Та, как всегда, спала
себе под этот громкий зов, поскольку ее он не касался. Через четверть часа
по трехмерке поступит второй сигнал горниста, побудка для женщин. К тому
времени Хэл должен быть умыт, побрит, одет и снаряжен в путь. В свою
очередь, у Мэри будет пятнадцать минут на сборы в дорогу; а через десять
минут после этого с ночной работы сюда войдет Олаф Марконис и устроится
пожить-поспать в этом тесненьком мирочке до возвращения семейства Ярроу.
Хэл справился даже быстрее обычного, потому что был уже в дневной
одежде. Оправился, лицо-руки вымыл, набуровил крем для бритья на щеки
персональной кисточкой, убрал проклюнувшуюся щетину (в один прекрасный день
авось заделается он в иерархи и ужо тогда заведет себе бородищу, как у
Сигмена), причесался и выскочил из того самого.
Собрал полученные вчера вечером письма в дорожный чемоданчик, шагнул к
двери. И вдруг что-то как толкнуло - обернулся, подошел к кровати,
наклонился и поцеловал Мэри. Та еще не проснулась, и на секундочку даже
жалко стало, что это до нее не дошло. Ведь не по обязанности, не согласно
предписанию. А по толчку из темного провала, где заодно все-таки, должно
быть, был и свет. И с чего это он? Не далее, как вчера вечером уверен был,
что ненавидит. И вдруг...
Что ей иначе никак, что ему. Хотя это не оправдание, кто говорит?
Каждая особь сама в ответе за себя: худо ли ей, хорошо ли ей, а сделано, как
говорится, своею собственной рукой.
Впрочем, поправочка; да, они с Мэри сами свои беды породили, но не
сознательно. Светлое начало в них противилось краху любви; того добивалось
начало темное, глубоко затаившееся, это пресмыкался в них Обратник, гад
ползучий.
Перебрав ногами у входной двери, он увидел, что Мэри открыла глаза и
глядит на него будто в каком-то смятении. Но не вернулся, не поцеловал ее
еще раз, а шмыгнул в коридор. Дикий страх одолел, боязнь, что вдруг она
окликнет и по новой заведет все то же все про то же. И только тут
припомнилось, что так и не пришлось к слову сказать ей про свой отъезд нынче
же утром на Таити. Да ладно, одной докукой меньше.
А коридор был уже полон мужиков, спешащих на работу. Многие, как и Хэл,
были в просторных балахонах спецов. Кое-кто - в зелено-красном:
университетские преподаватели.
Конечно же, для каждого нашлась пара слов.
- Эрикссен, привет будущему!
- Да улыбнется Сигмен, Ярроу!
- Чан, цветное ли было мысленное предначертание?
- Буверняк, Ярроу! Цветное, как наяву.
- Шалом, Казимуру!
- Да улыбнется Сигмен, Ярроу! Первый заторчик у лифта, пока утренний
дежурный по случаю толпы в коридоре выстраивал очередность спуска.
Оказавшись снаружи, Хэл запрыгал с полосы на полосу, пока не пробился на
центральную, на экспресс. Там остановился, стиснутый телами мужчин и женщин,
но народ был свой, так что без неприятного чувства. Десять минут дороги, и
скомандовал себе лево руля на край. Еще пять минут, и сошел на грунт,
зашагал к пещероподобному входу пали No 16 "Университет Сигмен-сити".
Там второй заторчик, тоже недолгий, пока дежурный назначил лифт. И Хэл
взмыл экспрессом в один скок на тридцатый этаж. Обычно, выйдя из лифта, он
шел прямо к себе готовиться к первой лекции старшего курса, которую давали
по трехмерке. Но нынче направился в деканат.
По дороге жутко захотелось курнуть, а в присутствии Ольвегссена насчет
этого - ни-ни, и Хэл приостановился, закурил и с удовольствием затянулся
приятным женьшеневым дымком. Как раз против входа в аудиторию первого курса,
откуда доносились обрывки лекции Кеоки Джеремиэля Расмуссена:
- Первоначально слова "пука" и "пали" бытовали у общин полинезийцев,
первонасельников Гавайских островов. Англоязычное население, которое
колонизовало острова в более поздний период, заимствовало многие термины из
языка гавайцев. И в числе наиболее употребительных - слово "пука",
означающее нору или пещеру, и слово "пали", означающее утес.
Когда после Апокалиптической битвы американо-гавайцы заново заселили
Северную Америку, эти два термина употреблялись в своем первоначальном
смысле. Но в течение следующего полустолетия смысл этих двух слов изменился.
"Пука" - так с очевидным пренебрежительным оттенком стали называть отдельные
помещения, предназначенные для жилья у низших сословий. Впоследствии этот
термин стали употреблять и сословия повыше. Если вы принадлежите к сословию
иерархов, вашим местом обитания является "площадь"; если вы принадлежите к
любому из остальных сословий, вашим местом обитания является "пука".
Словом "пали", то есть "утес", стали называть небоскребы или любые
другие крупноразмерные здания. В отличие от слова "пука", слово "пали"
сохранило и свое первоначальное значение.
Хэл докурил сигарету, бросил окурок в пепельницу и прошел через
приемную прямо в кабинет декана. Там за столом восседал доктор-декан Боб
Кафзаэль Ольвегссен собственной персоной.
По старшинству, Ольвегссен заговорил первым. У него был едва приметный
исландский выговор.
- Алоха, Ярроу. Что у вас?
- Шалом, авва. Прошу прощения за явку без вызова. Но до отъезда есть
необходимость обговорить несколько вопросов.
Ольвегссен, седовласый ученый муж средних лет (около семидесяти),
нахмурился.
- Как так "до отъезда"?
Хэл вынул из чемоданчика письмо и подал Ольвегссену.
- При случае взгляните. Оберегая ваше драгоценное время, докладываю:
получил предписание на производство срочного лингвистического дознания.
- Вы же предыдущее только-только кончили! - сказал Ольвегссен. - Как
можно требовать с меня полноценной работы факультета во славу Госуцерквства
и в то же время отвлекать персонал на ловлю ненормированной лексики!
- Вы уверены, что это не критиканство в адрес уриелитов? - не без
жесткой нотки в голосе отозвался Хэл. Не от начальстволюбия (таковым не
страдал) или стараний его изобразить - обязан был со своей стороны каленым
железом выжечь подобный происк антиистиннизма.
Ольвегссен рыкнул:
- Абсолютно уверен. Я на это неспособен. Да как вы смели о таком
подумать!
- Извините, авва, - сказал Хэл. - Даже в мысленных предначертаниях
подобные намеки не посещают.
- Когда предписано отбыть? - спросил Ольвегссен.
- С первым же рейсом. Думаю, где-то в пределах часа.
- И когда вернетесь?
- Сигмен ведает. Как только закончу и сдам отчет.
- И немедленно ко мне.
- Еще раз прошу прощения, но не смогу. Моя СН к тому времени будет
недозволительно просрочена, вынужден буду навести порядок вперед всех прочих
дел. А на это уйдет не меньше нескольких часов.
Ольвегссен набычился и сказал:
- Кстати о вашей СН. Последняя вам не к лицу, Ярроу. Надеюсь, следующая
будет получше. Иначе... Хэла бросило в жар, коленки дрогнули.
- Так точно, авва.
Собственный голос едва расслышал.
Ольвегссен соорудил флешь из пальцев и глянул на Ярроу сквозь амбразуру
в воздвигнутой фортификации.
- Иначе, как ни жаль, я вынужден буду принять меры. Я не могу держать в
своем штате человека с плохой СН. Боюсь, что я...
Ольвегссен надолго замолк. Хэл почувствовал, как взмокло под мышками,
как бисеринками выступил пот на лбу и на верхней губе. Знал: Ольвегссен
дознания.
Насколько известно на сегодняшний день, указанное слово имеет дериваты:
"какимура", т/ж "кикимора", т/ж "какимора". Как самим словом, так и его
дериватами обозначается нечто чуждое, явившееся из другого мира; призрачное,
устрашающее, причем преимущественно с уничижительным оттенком.
Настоящим всем предписывается срочно приступить к лингвистическому
дознанию по слову "кикимура" (т/ж "какимура", т/ж "кикимора", т/ж
"какимора") в соответствии с методическими указаниями No СТАНДАРТЛИНГ-476 и
вести эту тему вплоть до получения указаний высшего приоритетного индекса.
Независимо от обстоятельств -ваш ответ строго обязателен в срок до 12
изобильника 550 г.
Хэл прокатал остальные письма. Там были поручения еще на три слова, но,
к счастью, с приоритетными индексами второй и третьей очередности, так что
не предстоял подвиг заниматься всеми четырьмя зараз.
Выходит, завтра с утра надо будет доложиться Ольвегссену и тут же
уматывать. Стало быть, шмотки распаковывать ни к чему, ехать придется, в чем
был, даже насчет чистки не светит.
Не то чтобы неохота ехать. Просто устал, просто хоть на пару дней
расслабиться бы перед новой поездкой.
"Расслабиться?" - спросил он сам себя, снимая очки и украдкой глянув на
Мэри.
А та как раз встала со стула и выключила трехмерку. И захлопотала в
стенном шкафу. Ему пижаму на ночь ищет, себе рубашку. И не счесть, в который
это уже раз на сон грядущий стало нехорошо в желудке.
Мэри обернулась и увидела, какое у него сделалось лицо.
- Что еще? - спросила она.
- Так. Ничего.
Она пересекла комнату (топ-топ-топ-топ, и все; поневоле вспомнишь,
какой простор для ходьбы в заповеднике). Подала мятую пижаму и сказала:
- По-моему, Олаф так и не сунул ее в чистку. Хотя он тут ни при чем.
Деионизатор не работает. Олаф оставил записку, что вызвал техника. Но сам
знаешь, как они тянут с починкой.
- Было бы время - сам починил бы, - сказал он. И понюхал пижаму. -
Сигмен великий! Это же сколько у нас чистка не работает?
- С твоего отъезда, - сказала она.
- Ну, и пот вонючий у этого Олафа! - сказал он. - Будто он постоянно
насмерть запуган. И не диво. Старикан Ольвегссен меня стращает так, что
ого-го!
Мэри залилась краской.
- Только и знаю, что молюсь, чтобы ты перестал говорить непристойности,
- сказала она. - Когда ты наконец оставишь эту привычку и поймешь, что
впадаешь в антиистиннизм? Разве не знаешь, что...
- Знаю, - даже не дослушал он. - Каждый раз, когда я произношу имя
Впередника всуе, я тем самым чуть оттягиваю благой Конец времен. Ну, и что?
Мэри попятилась, так громко он это сказал, да еще с издевочкой.
- Как то есть "ну, и что"? - ушам не веря, отозвалась она. - Хэл, но ты
же не взаправду...
- Ясно, что не взаправду, - сказал он со вздохом. - Конечно, не
взаправду. Разве можно? Просто ум за разум заходит от твоих постоянных
упреков.
- Впередник говорил: "Не проходи мимо. Непременно укажи брату своему на
его антиистиннизм".
- Я тебе не брат. Я тебе муж, - сказал он. - Хоть уже миллион раз и
нынче все отдал бы, только бы перестать им быть!
И где та назидательность, где неприступность? Глаза у Мэри налились
слезами, губы задрожали, подбородок затрясся.
- Ради Сигмена! - сказал он. - Только не реви.
- А что же мне остается делать, если мой собственный муж, плоть моя,
кровь моя, соединенная со мной Госуцерквством истиннизма, осыпает меня
проклятиями? Меня, ни в чем не повинную!
- Ни в чем. Кроме того, что норовишь подставить меня АХ'у при каждом
перепавшем случае, - сказал он, отвернулся и взялся за расстановку откидной
кровати.
- Наверняка все постельное белье провоняло Олафом и его бабищей жирной,
- сказал он.
Подхватил простыню, нюхнул и чуть на стену не полез. Сорвал простыни,
сорвал наволочки, швырнул на пол. И свою пижаму следом.
- На ВМ! В чем есть, в том и залягу. Жена называется! Почему соседей не
попросила, чтобы они в свою чистку сунули?
- Сам знаешь, почему, - сказала она. - Денег нет им платить за их
чистку. Была бы у тебя СН неприглядней - могли бы себе позволить.
- Откуда ей быть неприглядней, когда ты стучишь АХ'у, стоит мне хоть на
вот полстолечко проштрафиться?
- Нашел виноватую! - гневно сказала она. - Хороша бы я была сигменитка,
если бы врала доброму авве и говорила, что ты заслуживаешь лучшей СН! Я жить
не смогла бы, зная, что на мне такой антиистиннизм в глазах у Впередника!
Чуть к АХ'у войдешь, Сигмен со стены так смотрит, что внутри все горит, он
каждую мысль мою читает. Ни за что! А тебе стыд и позор меня на это
подбивать!
- Иди ты на ВМ! - сказал он. И пошел в то самое.
Там в тесноте разделся и влез под душ на все положенные тридцать
секунд. Повернулся под обдув и стоял, пока не обсох. Потом так взялся
чистить зубы, будто норовил выскоблить каждое не то словечко, которое
ляпнул. Как всегда, накатила стыдуха за все, что наговорил. А следом и
страх: ох, и расколется перед АХ'ом Мэри, ох, и расколется после он сам, ох,
и заварится потом! Не исключено, что выведут такую СН, что вообще каюк.
Бюджетец, и так-то тощенький, вовсе лопнет. И придется лезть в долги, как
никогда не лез, не говоря уже о том, что ВМ ему будет, а не повышение при
ближайшей переаттестации.
С тем оделся и вышел из того самого. Чуть Мэри с ног не сбил по ее пути
туда. Увидев, что он одет, как на выход, она остановилась и сказала:
- Ах вот оно что, вот почему ты белье на пол побросал! Хэл, не смей
даже думать!
- Еще как посмею! - сказал он. - Не стану спать в Олафовом поту!
- Хэл, прошу тебя, - сказала она. - Не произноси больше этого слова. Ты
же знаешь, я не выношу пошлостей.
- Извини, пожалуйста, - сказал он. - Хоть по-исландски заставь меня это
дело называть, хоть по-еврейски, а на любом языке смысл все равно один:
мерзкое человеческое выделение, то есть пот.
Мэри заткнула уши пальцами, опрометью кинулась в то самое, да еще и
дверью за собой грохнула.
Он вытянулся на тощем матрасишке и закрыл локтем глаза от света. Через
пять минут услышал, как дверь открылась (пора бы петли смазать, так даже
смазочку прикупить ни у них, ни у семейства Олафа Маркониса свободных денег
нет). А если его СН завалится, Марконисы того гляди подадут на переезд в
другую пука. И если им подыщут, тогда запросто могут подселить на пересменку
какую-нибудь в упор несносную парочку, не приведи, из только-только
выскочивших в спецы высшего разряда.
"Ох, Сигмен! - подумалось. - На кой мне не в радость то, что есть? На
кой мне никак не приладиться к порядку вещей? На кой мне навязано столько от
Обратника? Подсказал бы ты мне!"
А тут и Мэри опять подала голос, мостясь в кровати рядом с ним.
- Хэл, ты зря нацелился на этот небуверняк.
- Какой еще небуверняк? - сказал он, хотя отлично знал, о чем речь.
- Сон в дневной одежде.
- А что, нельзя?
- Хэл, ты же прекрасно знаешь, что нельзя, -, сказала она.
- Знать не знаю, - ответил он, убрал локоть с глаз и - и оказался в
полнейшей темноте. Мэри, как предписано, ложась в постель, выключила свет.
"Ее тело, если без рубашки, на свету луны или лампы, наверное, само
чуть светилось бы, - пришла мысль. - Но я же никогда его не видел, даже
наполовину без рубашки не видел. Вообще женского тела не видел, кроме как на
картинке, которую тот мужичок в Берлине из-под полы показывал. Я глянул, как
голодный, но так страшно стало, что я ноги в руки и драпать. Так и не знаю,
поймали его потом вскорости аззиты или нет, и что у них навешивают за такой
жуткий антиистиннизм".
Жуткий. Однако картинка так и маячила перед глазами, как живая, словно
он опять средь бела дня в Берлине. И, как живой, маячил тот мужичок, что
предлагал купить. Высокий, молодой, симпатичный, блондин, плечища - во!
По-исландски говорил, но с берлинским выговором.
Чуть светящаяся плоть...
Несколько минут Мэри лежала молча, только ее дыхание доносилось. И
наконец подала голос:
- Хэл, разве мало ты натворил, домой вернувшись? Или мне еще кое о чем
придется АХ'у заявлять?
- О чем "еще кое о чем"? - спросил он свирепо. Однако усмехнулся,
потому что решил: пусть она не темнит, пусть выступит и выскажется без
уклончивостей. Ну, не то чтобы вовсе без уклончивостей, а насколько это для
нее возможно, лишь бы поближе к сути.
- О том самом, которое с тебя приходится, - донесся шепот.
- Что ты имеешь в виду?
- Сам знаешь.
- Ничего я не знаю.
- В ночь перед отъездом ты сказал, что устал. Это не отговорка, но я
АХ'у ни слова не сказала, потому что норму за неделю ты выполнил. Но теперь
тебя две недели не было, и стало быть...
- Норму за неделю! - рявкнул он, приподнявшись на локте. - Норму за
неделю! Вот что у тебя на уме, а?
- Но, Хэл! - удивленно сказала она. - А что же еще должно быть на уме?
Он застонал, плюхнулся на матрас и уставился во тьму.
- А что толку? - сказал он. - Чего ради, а? Мы девять лет женаты, а
детей не было и не будет. Я уже заявление на развод подавал. Так чего ради
продолжать, как пара роботов по трехмерке?
Мэри шумно вздохнула, и представилось, какой ужас у нее на лице.
Помолчала, пока в упор наужасалась, и сказала:
- Должны - значит, должны. Что же еще нам делать? Не думаешь же ты,
что...
- Не думаю, не думаю, - поспешно сказал он, прикидывая, что может
статься" если она шепнет АХ'у. Прочее тот мимо ушей пропустит, но стоит
намекнуть, что муж отказывается исполнять особую заповедь Впередника... Об
этом даже подумать страшно! Так-сяк, а у него все же положение, он в
университете преподает, пука имеется, есть где повернуться, имеется шанс
продвинуться. Но если только...
- Само собой, не думаю, - сказал он. - Раз-навсегда усвоил: надо
стараться иметь детей, если даже насчет этого окончательно все ясно.
- Доктора говорят, мы оба полностью физически здоровы, - сказала она,
поди-ка, в тысячный раз за последние пять лет. - Значит, кто-то из нас
что-то затаил против истиннизма, норовит отрицать истинное будущее через
собственное тело. Кто-кто, а, известное дело, не я. Такого просто быть не
может!
- "Темное начало бременем кроется в светлом, - процитировал Хэл "Талмуд
Запада". - Соратник в нас вожатым, а мы и не ведаем".
Ничто так не бесило Мэри с ее пристрастием к цитаткам, как те же
цитатки из уст Хэла. Но вместо того, чтобы ввернуть что-нибудь этакое в
ответ, она вдруг заплакала.
- Хэл, мне просто ужас как страшно. Ты отдаешь себе отчет, что в
будущем году истекает наш срок? И что нас потянут к аззитам на детектор? И
если мы завалимся, если подтвердится, что кто-то из нас отрицает будущее для
собственных детей... ты же знаешь, все знают, что нас ждет.
Искусственное оплодотворение от донора приравнивается к прелюбодеянию.
Клонирование запрещено Сигменом, поскольку грязнейший из соблазнов.
В первый раз за весь вечер Хэл почувствовал сострадание к Мэри. Ведом
был ему смертельный страх, От которого ее так в дрожь кидало, что кровать
ходуном ходила.
- Не думаю, что есть о чем так уж тревожиться, - сказал он. - В конце
концов, нас очень уважают, мы нужные спецы. Их не хватит растранжирить наши
знания и талант и дать нам ВМ. Если ты не забеременеешь, я думаю, дадут нам
отсрочку. И власть у них такая есть, и прецеденты были. Сам Впередник
говорил, что каждое дело надо рассматривать с учетом обстоятельств, а не по
букве закона.
- И часто они рассматривают с учетом? - ехидно спросила она. - Часто?
Не хуже меня знаешь, что всегда судят по букве.
- Ни одного такого случая не знаю, - приободряюще ответил он. - Нельзя
же быть настолько наивной! Если один к одному, как по правдомету шпарят, то
да. Но я кое-что про иерархов слышал. И знаю: такие вещи как родство,
дружба, положение, толстая сума, польза для Госуцерквства очень даже
сказываются.
Мэри села на кровати - спина прямой струночкой.
- Уж не хочешь ли сказать, что уриелиты мзду берут? - окрысилась.
- Никогда никому такого не скажу и тебе тоже, - сказал он. - Клянусь
отрубленной рукой Сигмена, на такой жуткий антиистиннизм я даже намекать не
имел в виду. Нет, я имел в виду, что польза для Госуцерквства - такое дело,
что могут потом или помиловать, или что-то в этом роде.
- И кто же, по-твоему, за нас заступится? - донеслось из темноты, и Хэл
усмехнулся. От его речей Мэри могла на стенку лезть, но в делах житейских
она не теряется и стесняться в средствах не станет, лишь бы от Высшей Меры
отбояриться...
На несколько секунд воцарилось молчание. Мэри тяжело дышала, как
загнанный в угол зверь.
Наконец он заговорил:
- По правде-то, я никого из влиятельных не знаю, кроме Ольвегссена. А
он, хоть мою работу хвалит, раз за разом проезжается насчет моей СН.
- Вот видишь! Насчет СН! Хэл, если бы ты набрался духу и...
- И если бы ты так не усердствовала, чтобы мне подставить ножку, - зло
отозвался он.
- Хэл, мне никак, если ты по-прежнему будешь позволять себе так
антиистинничать. Мне это совсем не в радость, но обязанность есть
обязанность. Когда ты меня в этом упрекаешь, ты еще один ложный шаг делаешь.
Еще одну черную пометку получишь...
- Ложный шаг, про который ты вынуждена будешь спеть АХ'у. Да, знаю.
Давай хоть на десятитысячный раз с этим не торопиться.
- Ты сам до этого довел, - сказала она добродетельно.
- Ну вот, кажется, обо всем договорились. Она судорожно вздохнула и
сказала:
- Не всегда же так было.
- Да, в первый год после женитьбы не было. Но с тех пор...
- А кто виноват? - всхлипнула она.
- Хороший вопрос. Но, по-моему, не стоит его обсуждать. Опасное это
дело.
- Что ты имеешь в виду?
- Не тема для дискуссии.
Подивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Сам не знал. Сказано
было не от ума, а ото всего существа. Не Обратник ли подбил ляпнуть языком?
- Давай спать, - сказал он. - Утро вечера мудренее.
- Но сначала... - сказала она.
- Что "сначала"? - устало отозвался он.
- Ты буверняк передо мной не разыгрывай, - сказала она. - Из-за чего
все началось? Сначала давай... исполни свою обязанность.
- Обязанность, - сказал Хэл. - Чтобы все буверняк. Уж оно конечно.
- Не говори так, - сказала она. - Не желаю, чтобы ты делал это по
обязанности. Хочу, чтобы делал, потому что любишь меня, с радостью. Или
потому что хочешь любить.
- Я бы с радостью все человечество любил, - сказал Хэл. - Но примечаю,
что мне строго-настрого воспрещено исполнять эту обязанность с кем-либо,
кроме супруги, истиннизмом суженой.
Мэри в такой ужас пришла, что даже не ответила и повернулась к нему
спиной. Но он, зная, что делает это больше ей и себе в наказание, как
обязанность, - потянулся за ней. В том, что последовало после формальной
вступительной заявки, все было расписано и освящено. Но на этот раз, не как
бывало раньше, все делалось шаг за шагом: и изустно, и изтелесно. Как
заповедано Впередником в "Талмуде Запада". За исключением одной мелочи: Хэл
был одет в дневную одежду. Он решил, что это простительно, потому что в счет
идет дух, а не буква, и эка разница, одет он в это уличное платье или в
ночное - вечно дергаешься в нем, как стреноженный? Мэри, если и заметила эту
строптивость, словом на сей счет не обмолвилась.
А потом, откинувшись навзничь и глядя во тьму, Хэл думал, о чем уже
столько раз думалось. Что же это подобно перегородке из толстенной сталюги
будто рассекает его надвое ниже пояса? Порыв был. Еще бы не быть - и
сердечко колотилось, и дух спирало. Но, по правде-то, он ничего не
переживал. И когда подступал тот миг, который у Впередника именовался
моментом осуществления из возможного, свершения и торжества истиннизма, Хэл
испытывал чисто механические ощущения. Тело срабатывало, как заповедано, но
сам он не переживал восторга, так живописуемого у Впередника. Внутри была
перегородка, стылая, бесчувственная, глухая. И он чувствовал только
подергивания тела, будто электродик шпынял нервы, и те тут же намертво
теряли чувствительность.
"Не то", - говорил он себе. Или все же то? Могло ли быть так, что
Впередник ошибся? В конце концов, он был человек выдающийся, не чета
остальным. Возможно, ему было даровано столько, что он* мог испытать
совершеннейшие ощущения, не отдавая себе отчета в том, что остальное
человечество этой везухи с ним никогда не разделит.
Но нет же, так не могло быть, если Впередник истинно провидел суть
каждой особи, да сгинь мыслишка, что, может, и не каждой!
Значит, Хэл был обделен, один-одинешенек изо всей паствы Госуцерквства
истиннизма.
Один ли? Он никогда ни с кем не делился своими ощущениями. Это было
если не немыслимо, то неосуществимо. Непристойно. Антиистинно. Учителя
никогда не говорили ему, что это запретно; и не пристало им такое говорить,
потому что Хэл и без них об этом знал.
Однако Впередник заповедал, что должно Хэлу испытывать.
Может быть, не дословно? Когда Хэл обдумывал ту главу из "Талмуда
Запада", которую дозволялось читать только посвященным и супружеским парам,
он разумел, что Впередник и впрямь описывал не просто физическое состояние.
Глава была написана поэтическим языком (Хэл знал, что такое поэтический
язык, поскольку, будучи лингвистом, имел доступ к разного рода сочинениям,
запретным для прочих), а местами - метафорическим и, даже можно сказать,
метафизическим. Изложена в выражениях, которые, если так-то разобраться,
истиннизму мало присущи.
"Впередник прости и помилуй, - думал Хэл, - я подразумеваю только, что
эти выражения не суть просто само по себе научное описание электрохимических
процессов в человеческом теле. Они приложимы, спору нет, но лишь на более
высоком уровне, поскольку истина феноменологически полипланарна".
Субистинна, истинна, псевдоистинна, сюристинна, сверхистинна,
ретроистинна.
"Ни времени на богословие, - думал он, - ни желания заставить ум
сосредоточиться нынче ночью, как в иные ночи, на неразрешимом и не скором на
ответы. Впередник ведал, а мне вот не дано".
Истина на сегодняшний день сводилась к тому, что он не в фазе с мировой
линией. И раньше был не в фазе. Он балансирует на грани антиистиннизма
каждый миг своей яви. И это не к добру: вот-вот поддаст Обратник, и рухнет
Хэл Ярроу прямо в лапы Впередникова братца...
Проснулся Хэл Ярроу, как от толчка, в тот миг, как в жилье прозвучала
утренняя зорька. Секунды две не знал, где он: мир сновидений и мир яви так
причудливо переплелись.
Скатился с кровати, встал, оглянулся на Мэри. Та, как всегда, спала
себе под этот громкий зов, поскольку ее он не касался. Через четверть часа
по трехмерке поступит второй сигнал горниста, побудка для женщин. К тому
времени Хэл должен быть умыт, побрит, одет и снаряжен в путь. В свою
очередь, у Мэри будет пятнадцать минут на сборы в дорогу; а через десять
минут после этого с ночной работы сюда войдет Олаф Марконис и устроится
пожить-поспать в этом тесненьком мирочке до возвращения семейства Ярроу.
Хэл справился даже быстрее обычного, потому что был уже в дневной
одежде. Оправился, лицо-руки вымыл, набуровил крем для бритья на щеки
персональной кисточкой, убрал проклюнувшуюся щетину (в один прекрасный день
авось заделается он в иерархи и ужо тогда заведет себе бородищу, как у
Сигмена), причесался и выскочил из того самого.
Собрал полученные вчера вечером письма в дорожный чемоданчик, шагнул к
двери. И вдруг что-то как толкнуло - обернулся, подошел к кровати,
наклонился и поцеловал Мэри. Та еще не проснулась, и на секундочку даже
жалко стало, что это до нее не дошло. Ведь не по обязанности, не согласно
предписанию. А по толчку из темного провала, где заодно все-таки, должно
быть, был и свет. И с чего это он? Не далее, как вчера вечером уверен был,
что ненавидит. И вдруг...
Что ей иначе никак, что ему. Хотя это не оправдание, кто говорит?
Каждая особь сама в ответе за себя: худо ли ей, хорошо ли ей, а сделано, как
говорится, своею собственной рукой.
Впрочем, поправочка; да, они с Мэри сами свои беды породили, но не
сознательно. Светлое начало в них противилось краху любви; того добивалось
начало темное, глубоко затаившееся, это пресмыкался в них Обратник, гад
ползучий.
Перебрав ногами у входной двери, он увидел, что Мэри открыла глаза и
глядит на него будто в каком-то смятении. Но не вернулся, не поцеловал ее
еще раз, а шмыгнул в коридор. Дикий страх одолел, боязнь, что вдруг она
окликнет и по новой заведет все то же все про то же. И только тут
припомнилось, что так и не пришлось к слову сказать ей про свой отъезд нынче
же утром на Таити. Да ладно, одной докукой меньше.
А коридор был уже полон мужиков, спешащих на работу. Многие, как и Хэл,
были в просторных балахонах спецов. Кое-кто - в зелено-красном:
университетские преподаватели.
Конечно же, для каждого нашлась пара слов.
- Эрикссен, привет будущему!
- Да улыбнется Сигмен, Ярроу!
- Чан, цветное ли было мысленное предначертание?
- Буверняк, Ярроу! Цветное, как наяву.
- Шалом, Казимуру!
- Да улыбнется Сигмен, Ярроу! Первый заторчик у лифта, пока утренний
дежурный по случаю толпы в коридоре выстраивал очередность спуска.
Оказавшись снаружи, Хэл запрыгал с полосы на полосу, пока не пробился на
центральную, на экспресс. Там остановился, стиснутый телами мужчин и женщин,
но народ был свой, так что без неприятного чувства. Десять минут дороги, и
скомандовал себе лево руля на край. Еще пять минут, и сошел на грунт,
зашагал к пещероподобному входу пали No 16 "Университет Сигмен-сити".
Там второй заторчик, тоже недолгий, пока дежурный назначил лифт. И Хэл
взмыл экспрессом в один скок на тридцатый этаж. Обычно, выйдя из лифта, он
шел прямо к себе готовиться к первой лекции старшего курса, которую давали
по трехмерке. Но нынче направился в деканат.
По дороге жутко захотелось курнуть, а в присутствии Ольвегссена насчет
этого - ни-ни, и Хэл приостановился, закурил и с удовольствием затянулся
приятным женьшеневым дымком. Как раз против входа в аудиторию первого курса,
откуда доносились обрывки лекции Кеоки Джеремиэля Расмуссена:
- Первоначально слова "пука" и "пали" бытовали у общин полинезийцев,
первонасельников Гавайских островов. Англоязычное население, которое
колонизовало острова в более поздний период, заимствовало многие термины из
языка гавайцев. И в числе наиболее употребительных - слово "пука",
означающее нору или пещеру, и слово "пали", означающее утес.
Когда после Апокалиптической битвы американо-гавайцы заново заселили
Северную Америку, эти два термина употреблялись в своем первоначальном
смысле. Но в течение следующего полустолетия смысл этих двух слов изменился.
"Пука" - так с очевидным пренебрежительным оттенком стали называть отдельные
помещения, предназначенные для жилья у низших сословий. Впоследствии этот
термин стали употреблять и сословия повыше. Если вы принадлежите к сословию
иерархов, вашим местом обитания является "площадь"; если вы принадлежите к
любому из остальных сословий, вашим местом обитания является "пука".
Словом "пали", то есть "утес", стали называть небоскребы или любые
другие крупноразмерные здания. В отличие от слова "пука", слово "пали"
сохранило и свое первоначальное значение.
Хэл докурил сигарету, бросил окурок в пепельницу и прошел через
приемную прямо в кабинет декана. Там за столом восседал доктор-декан Боб
Кафзаэль Ольвегссен собственной персоной.
По старшинству, Ольвегссен заговорил первым. У него был едва приметный
исландский выговор.
- Алоха, Ярроу. Что у вас?
- Шалом, авва. Прошу прощения за явку без вызова. Но до отъезда есть
необходимость обговорить несколько вопросов.
Ольвегссен, седовласый ученый муж средних лет (около семидесяти),
нахмурился.
- Как так "до отъезда"?
Хэл вынул из чемоданчика письмо и подал Ольвегссену.
- При случае взгляните. Оберегая ваше драгоценное время, докладываю:
получил предписание на производство срочного лингвистического дознания.
- Вы же предыдущее только-только кончили! - сказал Ольвегссен. - Как
можно требовать с меня полноценной работы факультета во славу Госуцерквства
и в то же время отвлекать персонал на ловлю ненормированной лексики!
- Вы уверены, что это не критиканство в адрес уриелитов? - не без
жесткой нотки в голосе отозвался Хэл. Не от начальстволюбия (таковым не
страдал) или стараний его изобразить - обязан был со своей стороны каленым
железом выжечь подобный происк антиистиннизма.
Ольвегссен рыкнул:
- Абсолютно уверен. Я на это неспособен. Да как вы смели о таком
подумать!
- Извините, авва, - сказал Хэл. - Даже в мысленных предначертаниях
подобные намеки не посещают.
- Когда предписано отбыть? - спросил Ольвегссен.
- С первым же рейсом. Думаю, где-то в пределах часа.
- И когда вернетесь?
- Сигмен ведает. Как только закончу и сдам отчет.
- И немедленно ко мне.
- Еще раз прошу прощения, но не смогу. Моя СН к тому времени будет
недозволительно просрочена, вынужден буду навести порядок вперед всех прочих
дел. А на это уйдет не меньше нескольких часов.
Ольвегссен набычился и сказал:
- Кстати о вашей СН. Последняя вам не к лицу, Ярроу. Надеюсь, следующая
будет получше. Иначе... Хэла бросило в жар, коленки дрогнули.
- Так точно, авва.
Собственный голос едва расслышал.
Ольвегссен соорудил флешь из пальцев и глянул на Ярроу сквозь амбразуру
в воздвигнутой фортификации.
- Иначе, как ни жаль, я вынужден буду принять меры. Я не могу держать в
своем штате человека с плохой СН. Боюсь, что я...
Ольвегссен надолго замолк. Хэл почувствовал, как взмокло под мышками,
как бисеринками выступил пот на лбу и на верхней губе. Знал: Ольвегссен