Файбышенко Юлий. Осада

   - Пока в истерике. Допрашивать нет смысла.
   - Сегодня же допросить и выяснить все, что она знает.
   - Есть!
   Вернувшись в свой кабинет, Гуляев сразу же попросил привести Гвоздя. В комнате дымно бродило солнце, вились тучи пылинок.
   Ввели арестованного. Гуляев махнул охране, чтоб ушли, приказал заключенному сесть. Гвоздь должен был заговорить, и, должно быть, он увидел решимость в гуляевских глазах, потому что сразу занервничал.
   - Твое настоящее имя? - Гуляев смотрел на него с ненавистью, которую не желал скрывать.
   - Семен, - сказал Гвоздь, отводя глаза. Русые волосы его взлохматились и потемнели за время пребывания в холодной.
   - Фамилия?
   - Да кликай Гвоздь. Мене все так кличут.
   - Мне плевать, как тебя кличут. Я спрашиваю фамилию.
   Гвоздь передернул плечами, словно ему было холодно:
   - Воронов, я и забыл, когда меня так звали.
   - Говорить будешь?
   - А чего говорить? - тянул время Гвоздь.
   - Последний раз спрашиваю: будешь говорить?
   - А то - что?
   - Охрана! - крикнул Гуляев.
   Вошел молодой милиционер.
   - Товарищ боец! - сказал он строго.
   - Слушаю, товарищ следователь!
   - Взять арестованного и сдать в трибунал.
   - Есть, - конвоир выставил перед собой штык, шагнул вперед.
   Гвоздь вскочил.
   - Ладно, - сказал он, поворачиваясь к Гуляеву, - все расскажу... Только выгони этого...
   - Товарищ боец, благодарю за службу, - сказал Гуляев. - Покиньте на время это помещение.
   Конвоир четко откозырял и вышел.
   - Где припрятали товар? - спросил Гуляев.
   - Да мы, почитай, его и не вывозили, - сказал Гвоздь, - мы его только что перенесли - и всего делов.
   - Куда перенесли?
   - А через улицу. Там напротив лавка была при старом режиме. Она теперича закрытая. У Фитиля... - Гвоздь замолк и снова передернул лопатками, - у его ключ был, мы за полчаса весь товар и перенесли. Все там и оставили. А на другой день добыли тачки...
   - У кого?
   - Фитиль все... Ни я, ни Венька - мы не касались. Привез три тачки. Мы и перевезли все к Нюрке... Народ-то этими тачками завсегда пользуется.
   - Хлебные склады вы подожгли?
   - А на кой нам надо было их жечь? Тот склад кооператорский мы ведь почему взяли? Там всё вещички были, которые сбыть легко. Мануфактура, сахар. А хлеб продавать - враз заметут и к стенке! Какая ж нам выгода поджигать?
   - Где сейчас Фитиль?
   - Того не знаю, - Гвоздь отвел глаза. - Он мне не докладывался.
   - Где вы чаще всего прятали награбленное?
   - У Гонтаря в саду. Там у его шалаш, так мы там...
   - С кем был связан Фитиль, кто к нему приходил?
   - Не знаю. К нам никто не ходил. Он сам куда-то исчезал, чуть не раза три на дню. У нас никого не бывало.
   - Проверим, - сказал Гуляев. - Если соврал - не помилуем.
   - Чего пугаешь? - обозлился Гвоздь. - Мне, как ни верти, конец. Либо вы шлепнете, либо - Фитиль найдет, скажет: скурвился - подыхай.
   - Фитилю до тебя не добраться. Руки у него коротки, - сказал Гуляев.
   - Не-ет, у Фитиля руки длинные, - пробормотал Гвоздь.
   Едва его увели, Гуляев кинулся к Бубничу.
   - Товарищ уполномоченный, - с места в карьер начал Гуляев, - может, вы дадите кого-нибудь в помощь? Мне надо немедленно допросить эту Власенко. Гвоздь дал показания. Хочу проверить. У них, оказывается, база была в садах. Малина. Необходимо срочно проверить, а я один не смогу сразу и туда и сюда успеть.
   Бубнич слушал, но слова словно отскакивали от его бронзового широкоскулого лица.
   - Вот что, товарищ, - сказал он, - ты разве сам не видишь, какое положение? Надо все успеть и все - самому.
   Гуляев кинулся в свою комнату, на ходу приказав привести к нему Власенко.
   Он сидел и записывал суть показаний Гвоздя, когда ее ввели. Она стояла в потрепанной юбке с грязным подолом, в жакете с продранными локтями, упавший на плечи платок обнажил черные свалявшиеся волосы. Красивое белое лицо с очень ярким ртом хранило выражение какой-то отрешенной одичалости.
   - Садитесь, - сказал ей Гуляев, кивнув на стул.
   Она отвернулась от него, стала смотреть в окно.
   - Слышите, что говорю! - поднял он голос. - Подойдите к столу и сядьте!
   Как во сне, не отрывая глаз от окна, где билась и шуршала тополиная листва, она сделала два шага и села.
   - У меня к вам несколько вопросов. Если вы ответите на все вопросы, мы вас выпустим.
   Она словно бы и не слышала этого.
   Гуляев разглядывал фотокарточку, взятую в доме Нюрки. Из желтоватой рамки с вензелями, выведенными золотыми буквами, смотрело молодое, хищное, зло улыбающееся лицо. Откуда-то он знал этого человека, где-то видел совсем недавно, но вспомнить - хоть убей! - не мог.
   - Фитиль? - спросил он, подвинув фотографию Нюрке.
   Она взглянула, потом взяла фотографию в руки и засмотрелась на нее. На усталом лице вдруг проступило выражение такой страстной нежности, что на секунду Гуляеву стало неловко.
   - Это Фитиль? - повторил он вопрос.
   Она отложила карточку, взглянула на него и кивнула.
   - Как зовут Фитиля?
   Она посмотрела на него диким, затравленным взглядом.
   - Будете отвечать?
   Она опустила глаза и молчала.
   - Нюра, - сказал он, вставая, - если вы не будете отвечать, нам придется вас задержать.
   Она вскинула голову:
   - Гад!
   Гуляев почувствовал, как тонкий холодок бешенства поднимается в нем. Она сидела здесь и оскорбляла его, следователя Советской власти, а любовник ее, сбежав от расплаты, где-то готовил новые грабежи и убийства... С трудом он заставил себя успокоиться. Она темная женщина, многого не понимает.
   - Нюра, - сказал он, - ведь вы такая же работница, как и другие. Вы хлеб свой потом добывали. Для вас Советская власть не чужая. Почему же вы не хотите ей помочь?
   Она опять взглянула на него, уже спокойнее, хотя дикий огонек все еще горел в глазах.
   - Коли она не чужая, за шо арестует? Хлопец мой зараз один в дому.
   - А когда вы хранили ворованный сахар, а вокруг женщины с голодухи только что дерево не грызли, вам не было стыдно? Разве они не такие же, как вы? У них не такие же хлопцы, как ваш?
   - Сыночку мий родименький! - заплакала, запричитала Нюрка в ответ.
   - Сын ваш на попечении соседок, - сказал Гуляев, еле сдерживаясь, - о нем заботится комсомольская ячейка завода.
   - Сы-ночку, - плакала Нюрка.
   - Где скрывается Фитиль? - Гуляев зачугунел от злобы. - Будете говорить?
   Нюрка испугалась. Глаза ее закосили.
   - Та я ж не знаю! Вин мне не говорил.
   - Кто к нему приходил кроме членов шайки? - уже спокойно спросил Гуляев.
   - Приходил черный такий... Здоровенный, с бородой!
   - Фамилия? Ты же знаешь!
   - А про Рому пытать не будете?
   - Кто такой Рома?
   - Та Фитиль!
   - Пока не буду. Кто этот черный, с бородой?
   - Дьякон! - глухо сказала она, уже раскаиваясь и сомневаясь. - Вин приходив. Вин же и на дило с ими ходив. А як же. А Рома - вин только сполнил.
   Приказав ее увести, Гуляев посидел с минуту, обдумывая все, что узнал, и ринулся к Иншакову. Теперь в руках его была нить, и надо было идти по ней, пока не распутается весь клубок.
   Уже смеркалось, когда впереди замерцали огни. Слышались собачий лай, рев скота.
   - Посоветоваться надо, - сказал, сползая по склону оврага, Аристарх Григорьевич, - кабы на свою голову пулю не схлопотать.
   Фитиль заскользил по мокрой глине оврага и ловко затормозил перед самым ручьем.
   Клешков последовал за ним. Аристарх зачерпнул ладонями воду, выпил из них, как из ковша, стряхнул последние капли на лицо, обтерся длинным платком, добытым из-под чуйки, и присел на свой "сидор". Фитиль наскреб палых листьев и уселся на них. Клешков стоял, рассматривая узкую балку, заросшую рыжим кустарником и заплесневелым бурьяном. Вода в ручье глухо шумела, она была темной и холодной. Овраг уходил прямо в хмурое небо.
   - Вот жизнь какая путаная, - сказал Аристарх, добывая в таинственных карманах под чуйкой спички, - сидишь в городе, так тебе этот Клещ на каждом шагу мерещится. Вышел за окраину - его днем с огнем не сыщешь. Я так скажу, - решил он, - айдате, братики, в деревню. Поведаем кому из настоящих хозяев об нашем деле, не обо всем, а так, с краешку, - он нас и сведет? А?
   - Пошлепали! - сказал Фитиль. - Эй, чемурило, кончай портки просиживать!
   Они вылезли из оврага и, следуя за Аристархом, дошли до первой поскотины. Позади всех, пришлепывая отстающей подошвой и затейливо матерясь, плелся Фитиль.
   - Войдем, хатку поищем поисправнее, там и сговоримся с хозяином, сообщил Аристарх, пролезая под поперечную слегу. Почти немедленно вслед за его словами из-за плетня выпрыгнул огромный волкодав и бросился им навстречу.
   - Кто такие? - закричал чей-то голос.
   Князев что-то медово ответил.
   - Беркут, домой! - К ним не торопясь подошел мужичонка с винтовкой под мышкой. - А ну, за мной! Батько разберется прямо на сходке.
   Сходка была в разгаре. Конные, окружившие толпу, хрипло горланили. Атаман Клещ держал речь.
   - Люды! - сказал Клещ. - Мы вольные казаки! Стоим за анархию и слободу! Комиссарам и чрезвычайкам пущаем юшку и ставим точку! - Он прокашлялся, лицо налилось кровью. - А шобы карать зрадников и прочую контру... - он замолчал и тупо оглядел стоящих. - Це вам усе объяснит мий главный заместитель Охрим Куцый.
   Из-за спины атамана выдвинулся длинный сутулый человек в огромной карачаевской папахе, в расстегнутом полушубке, с плетью в руке. На широком длинноносом лице сверкал один глаз, веко другого было накрепко заклепано.
   Подъехал конный и, увещевая, звучно врезал по чьей-то спине нагайкой. Неожиданно и звонко ударил неподалеку петух.
   - Громадяне! - сказал одноглазый. - Батько Клещ поднял над округой наш черный прапор. Це прапор вильной селянской доли! Шо ж делают ваши избранные головы? С подмогой идут назустричь великой правде анархии тай свободы? Ни. Воны сидят, як вороны над падалью, и гавкают, шо воны ни с нами, ни с червоными комиссарами, ни с бароном Врангелем... Ось и дивитеся, громадяне. По усей округе встают селяне супротив билых господ та червоных нехристей, а воны задумалы сами отсидеться, тай вас заманили, вас, честных селян!
   В толпе загомонили. Охрим повернулся в сторону Клеща:
   - Наш батько, вин за волю! Вин за народ. Вин не желает вмешиваться в приговор. Треба вам, браты, казаты нам, шо заслуживают цеи запроданцы! Решайте, громадяне.
   На секунду наступила тишина. Клещ молча глядел перед собой маленькими недовольными глазками.
   - Ошиблись воны! - крикнул чей-то голос, и сразу обрушился гвалт:
   - Та невиноватые воны зовсим!
   - Як невиноватые? А хто ж виноватый?
   - Батько, ослобони!
   - Поучить их, вражьих сынов!
   - Нехай живут! Ошиблися!
   - К стенке их, курих детей!
   Настроение большинства было явно в пользу освобождения. Охрим прислушался, повернулся к атаману. Толстое лицо Клеща побагровело. Крики толпы его явно не радовали. Одноглазый что-то нашептывал ему на ухо.
   Неожиданно из толпы выступил Князев. Его длинные сивые волосы, странная фигура в поддевке, благостно улыбающееся лицо заставило толпу умолкнуть.
   - Дозвольте, граждане, словцо молвить, - тонко пролился его голос.
   Санька увидел, как Клещ вопросительно повернулся к Охриму, а тот шагнул было вперед, но Князев уже говорил.
   - Вы, свободные граждане села Василянки, должны ноне судить свою избранную власть. Батько Клещ, защитник наш, дал вам полную волю постановить как захотите. Так дозвольте ж, граждане, сообчить. Вот мы трое идем с городу. Власть там у христопродавцев большевиков. Мучат они добрых людей, отнимают потом да кровью нажитое добро, довели народ до голодухи, до холодной смерти. Сами жрут, раздуваются, радуются, что у других кожа к ребрам прилипает. - Он повернул голову к Клещу. - Давеча в городе склады сгорели. Сами же они, большевички эти, и пожгли. Все товары вывезли да схоронили по тайным местам, а склады ночью пожгли, чтоб людям очки втереть. Вот какие дела на божьем свете деются... - Князев примолк.
   По толпе прошел ропоток, но она ждала продолжения. Видно было, что и Клещ, и его люди слушают с большим вниманием. Фитиль толкнул в бок Саньку, шепнул:
   - Хитер, подлюка! Кому хошь мозги вправит.
   Князев поднял голову, словно очнулся от какой-то думы:
   - Вот и хотел я вам сказать, люди добрые. Весь белый свет ополчился супротив анчихриста с красным флагом, да силен анчихрист! И не тем силен, что взаправду сила у его, а силен нашей глупостью. Кого комиссары грабят, кого казнят? Вас, мужиков, первых, да и нас, городских, не меньше. А за кем идете? За этими, что ли? - Князев ткнул рукой в троих у крыльца. Батько Клещ силу поднимает народную, всех собирает, чтоб опрокинуть проклятую анчихристову власть, а вы тут, как в берлоге, ото всех отгородились, мешаете пакость эту люциферову осилить! Вот и хочу напомнить вам, люди добрые, василянские жители, что не помогали вы батьке Клещу и воле народной скинуть комиссаров, а мешали - хоть и по неразумению, а ваши головы - те по умыслу. Большевики они по натуре, как на духу говорю: большевики, вот они кто! Нехристи они!
   Толпа взорвалась криком. Князев молча ждал. Ждали и на крыльце. Князев заговорил, и толпа затихла.
   - Вот и говорю вам, как со стороны прохожий, говорю: докажите вы свою преданность батьке, докажите, что вы за свободу да супротив общего ворога, выдайте вы сих изменников батьке головами. Пусть это клятва ваша будет, что отреклись вы от красного анчихриста, что будете с батькой и воинством его до самой победы!
   Князев надел треух и, подойдя к крыльцу, встал у самых ног атамана. Тот, тяжело шевельнув шеей, скосил на него глаза, кивнул, одобряя.
   Толпа молчала. Потом вышел жилистый мужик с окладистой бородой.
   - Та воны ничего другого не достойны! - крикнул мужик. - Смерть им, гадам!
   И тогда вокруг разразилось:
   - Це вин за должок мстит!
   - За шо их губить?
   - Нехай живуть!
   - Як батько решит!
   И потом все громче:
   - Треба батьке казаты!
   Клещ осмотрел толпу, теперь вся она тянулась к нему глазами. Он шагнул вперед.
   - Хлопьята, - сказал он зычно, - война вокруг! Война. Не воны нас, так мы их, а шоб мы их, треба вырвать с корнем все гадючье семя, шо им пособляет. Благодарен я вам, шо вы мене слухаете! Так я решаю: раз война, так пощады нема. Пусть гниют под забором! - и он махнул рукой.
   Охрана прикладами затиснула арестованных во двор, и через минуту грянул оттуда залп. Дико взвизгнул бабий голос, и снова ударил выстрел, теперь уже одиночный.
   - Расходись! - скомандовал Охрим. Толпа стала расползаться. Фитиль и Клешков смотрели, как Князев, сняв шапку, разговаривает с Клещом. Льстивое лицо старика сияло. Клещ слушал его молча, изредка кивал. Через несколько минут Князев обернулся к ним и поманил к себе.
   - Вот, батько, - сказал он, подталкивая к нему спутников, - и эти со мной. По великой нужде к тебе, по крайнему делу.
   На другой день с утра Князев ушел совещаться к Клещу, и его не было уже с полчаса. Мрачный Фитиль ссорился с хозяевами, требуя самогона, но прижимистые украинцы не спешили выполнить его требование - им не был ясен ранг постояльцев. Старший, видно, пользуется уважением, зато двое других не очень похожи на батькиных хлопцев. Клешков вышел и стал под пирамидальным тополем, наблюдая сельскую улицу.
   У штаба толпился народ. Из ворот выезжали конные. Мимо Клешкова проехал всадник и осадил лошадь.
   - Эй! - окликнул он Саньку. - Здорово, чего пялишься?
   - А мне не запрещали, - сказал он с вызовом.
   - Твой старый хрыч с батькой нашим грызется.
   - Он такой! - сказал на всякий случай Клешков.
   Вышел и встал у калитки Фитиль. Он безмерно скучал в этих местах, где ему не к чему было приложить свое умение.
   - Парень, - позвал он всадника, - у вас в железку играют?
   Тот, не привыкший к небрежному обращению, молча смотрел с седла на Саньку и поигрывал нагайкой.
   - И откуда такая публика у нас взялась? - раздумывал он вслух. Может, срубать вас к бису?
   Фитиль подошел и тронул его за колено:
   - Как звать-то тебя?
   - Семка.
   - Есть у вас, кто по фене ботает?
   - Попадаются, - сообщил Семка, - могу познакомить.
   Они двинулись к штабу.
   - Тут погодите, - сказал Семка, кивнув на скамью под окнами.
   Фитиль подобрал какую-то палку, вынул нож, уселся строгать. Клешков, сидя рядом, прислушивался к шуму за окном. Рама была приотворена, и низкий хриплый голос какого-то клещевского штабного перехлестывался с князевским тенорком.
   - Вы уж меня извиняйте, - паточно тек голос Аристарха, - только что же вам в городе-то потом делать? Анархия там и сама не прокормится, и народ не прокормит. Меня начальники мои вот о чем просили: ты, мол, Аристархушко, объясни умным людям, что нам с ними надоть союз держать. Пусть они нам город помогут взять, а мы потом им поможем, ежели что, в деревне. Отсюда вместе и начнем.
   В это время к Фитилю подошел Семен с тремя крепкими повстанцами, одетыми ярко и лихо: в мерлушковые папахи, в офицерские бекеши, в синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги.
   - Ось, знакомьтесь, - сказал Семка, - це тоже каторжные. И видать, по схожим делам.
   - Есть где потолковать? - спросил Фитиль.
   Все четверо поднялись и дружно пошли куда-то в конец улицы.
   - Рыбак рыбака видит издалека, - сказал Семка, - а тебя чего он не взял?
   - Я не с ним, я с Князевым, - пробурчал Клешков. Он еще не разобрался в обстановке. А пора было на что-то решаться.
   Раскрылось окно. Наверное, было жарко. Санька услыхал голос Охрима.
   - Гляди! - погрозил атаман и исчез в окне. Из комнаты опять донеслись раздраженные голоса,
   - Кого это ждут? - спросил Клешков.
   - Христю, жену батьки, - лениво ответил Семен. - Подлая баба, спасу от нее нет.
   - А чего для нее охрану нужно?
   - Для почету...
   - Хай тому глотку заткнут, хто против объединения. И начихать, хто нам протягивает руку, лишь бы супротив комиссаров, - Клешков узнал голос одноглазого Охрима, выступавшего на митинге. - Возьмем город, тогда поделимся и поспорим, а теперь надо договориться и действовать. Нехай воны возьмут на себе пулеметы, а мы ударим с фронта. Ось тогда запляшут комиссарики. Я за то, шоб сговориться, батько.
   Наступило молчание. Потом Клещ сказал:
   - Добре. Мозгуй над планом, Охрим, и ты, Кикоть. Треба красных вырезать. Тогда поговорим.
   Снова раздался голос Охрима:
   - Кого же пишлем до городу?
   Князев предложил Клешкова.
   - Есть такой человек, - сказал он, - есть, есть. Надежный парень, голова. Иди-ка сюда, Саня, - позвал он, высунувшись в окно. - Вот и дело тебе придумали. Друга своего повидаешь, наставника Василь Петровича.
   - Вин? - спросил Охрим, единственным глазом сверля Саньку.
   - Он да Сема, они и справятся. Народ молодой, ловкий.
   - Ладно, - сказал Охрим, - мне все ясно, вин так вин. Иды, хлопец, готовься. Ночью перебросим.
   К вечеру приготовления были закончены. Семка должен был сопровождать Клешкова и в городе, третий оставался их ждать вместе с конями. Вернуться надо было как можно скорее, не обязательно с ответом от князевских друзей.
   Семка и Клешков сидели на крыльце. В хате ссорились хозяева. Семка насвистывал какой-то известный мотив, а Клешков, у которого от напряжения дрожала каждая жилка, чистил наган. Он с усилием протирал промасленной тряпкой барабан.
   - А вот и они! - пропыхтел запыхавшийся Князев, отбрасывая в сторону какой-то мешок. - Вот, ребятушки мои, вам мешок, возьмете с собой. В нем хлеб. Ежели застукают, один выход - спекулянтами прикинуться. Теперь пора, я вас провожу за посты, договорю, чего не сказал, а тебе, Сема, к батьке надо. Дюже ждет тебя батько.
   Перед расставанием Князев настойчиво зашептал в ухо Клешкову:
   - Запомни: три стука, потом: "От Герасима вам привет и пожеланье здоровья". Ответ: "Спаси Христос, давно весточки ждем". И чтоб этот обормот, - он чуть заметно кивнул в сторону Семки, - не услышал. Учти!
   Впереди рассыпчато зацокали копыта, закричали. Князев и Клешков подняли глаза, прямо на них скакал всадник, по голосу они узнали Охрима.
   - Вот ты где, старая калоша! Иди до батьки! Убежал твой брандахлыст, Фитиль этот, шо у карты резався.
   Было хмурое утро. Гуляев поднялся на крыльцо исполкома, вошел в коридор, и первым, кого он увидел, был Яковлев. В стройном бритом военном, закрывавшем дверь какого-то кабинета, его нельзя было узнать - недавнего интеллигента с чеховской бородкой.
   - О! - сказал, оглядываясь на шум его шагов, Яковлев. - Вот так встреча!
   - Не пойму, что же было маскарадом, - шутливо, но с тайным смыслом сказал Гуляев, пожимая руку, - и в той и в другой одежде вы равно естественны!
   - Потому что естественна ситуация, - сказал Яковлев. - Я получил новый пост. Вы не зайдете?
   Они зашли в длинную пустую комнату с одиноким столом и ящиком телефона, привешенного к стене.
   - Вот моя обитель, - Яковлев обвел рукой четыре стены и засмеялся, военрук гарнизона Яковлев готов принять товарища Гуляева.
   Гуляев тоже сделал вид, что ему весело. Какое-то внутреннее беспокойство не покидало его. И причиной тому был ненатуральный тон Яковлева. Он еще несколько минут поболтал с ним и помчался по исполкому, ища Бубнича. Ему сказали, что Бубнич на митинге на маслозаводе. Он попросил у Куценко его фаэтон и поехал на маслозавод.
   На маслозаводе тесно стояли человек двести мужчин и женщин. Говорила Верка Костышева, секретарь комсомольской ячейки. За ней, неподалеку от стола, за которым сидели трое - президиум, горбился на табурете Бубнич, что-то записывая себе в книжечку.
   - Товарищ Ленин, - четко отделяя слова, чеканила Верка, глядя в толпу, - говорит нам прямо: революция в опасности! Белые паны, барон Врангель и всякая нечисть - все лезут на нас! Наши ребята умирают в Таврии, и, может, оттого умирают, что мы им, тифозным и голодным, не можем прислать хлеба! А почему мы не можем его прислать, почему мы сами голодуем? Потому что некоторые завалились на лежанки и не видят, что бандюки под самым носом! Мы в ячейке все признали себя мобилизованными! Вчера мне Машка Панфилова чуть глаза не выцарапала, что я ее Ваньку по ночам домой не отпускаю...
   В толпе захохотали. Стоящий рядом с Гуляевым парень с винтовкой за плечом сплюнул и пробормотал:
   - Опозорила, дура горластая!
   Гуляев тронул его за плечо:
   - Здорово, Иван!
   - Здорово, Гуляев! - радостно обернулся парень. - Как живешь-можешь?
   - Потом поговорим, - остановил его Гуляев и стал пробираться к Бубничу. Верка заканчивала.
   - Вам, товарищи, глаза себе тряпочкой повязывать незачем и плакаться друг другу в жилетку, что хлеба нет, и сахарина нет, и детишки раздеты-разуты - как тут Грищенко плакался, - ни к чему. Ежели допустим, что придет Клещ, он вам такую малиновую жизнь устроит, что, кто сегодня не очень красный был, весь покраснеет. От крови все покраснеют! Они, бандюки, миловать не умеют, а рабочего - с чего им миловать?
   - А ты ихнюю программу читала? - крикнул кто-то из-за угла. Толпа задвигалась, заговорила.
   - Ихняя программа - бей коммунистов, режь рабочего! - кричала своим громким голосом Верка. - И ты это не хуже других знаешь, Грищенко! А на твои предательские возгласы отвечу только одно: я бы таких, как ты, тут же к стенке ставила.
   Теперь все вокруг загомонили, и Гуляев, пробившийся в первые ряды, увидел, как Бубнич что-то сказал Верке и она, вся багровая, распаренная от ярости и усилия, которое вызвала у нее речь, отошла в сторону, а сам Бубнич стал на ее место.
   - Товарищи! - он поднял руку. - Попрошу тишины.
   Толпа, разбившись на кучки, горячо обсуждала свое.
   - Хлеб! Сахар! Мануфактура! - громко сказал Бубнич, и все сразу смолкли и подались вперед. - Все это революция и наша партия гарантируют вам, товарищи! Но разве нам до этого сейчас? Если бандиты захватят город, то не будет пощады ни старому, ни малому! У нас есть силы, и мы выстоим! Надо отмобилизовать все силы - Клещ будет разгромлен, и в город снова доставят хлеб и другие продукты! Только рвач и обыватель, - повысил голос Бубнич, - в такие дни думает о своей шкуре! А вы рабочий класс! Пролетарий! Я призываю вас под ружье!.. - Он замолчал и оглядел серые суровые лица вокруг. - Революция в опасности! В опасности наш город, важен каждый штык! Все, кто понимает это, должны записаться в отряд! Запись объявляю немедленно. Сознательные, вноси свои фамилии.
   Толпа задвигалась. Вперед вышел худенький парнишка и подошел к столу. В общей тишине он прозвенел простуженным дискантом:
   - Пиши. Фамилие мое Корнев.
   И сразу за ним начала выстраиваться очередь.
   А тем временем Бубнич подозвал Гуляева к столу президиума:
   - Вот что, Гуляев. Информирую. Поскольку вестей никаких нет, наши товарищи, засланные к Клещу, наверное, провалились. Судя по всему, Клещ знает о нас многое. В городе действует контрреволюционное подполье, готовое в любую минуту помогать Клещу атаковать город. Надо быть готовыми к обороне. Собрать силы. Все коммунисты, чоновцы, уже на казарменном положений. На заводе пятьдесят человек получат оружие и будут пока оставаться в цехах. У нас шесть пулеметов, караульная рота, эскадрон Сякина. Сякин, к сожалению, дисциплины не признает. Нападение на город произойдет вот-вот. У монастыря наши обстреляли клещевский разъезд. Один из раненых сообщил, что со дня на день Клещ пойдет на город. Я сейчас организую все силы наших работников на проникновение в контрреволюционное подполье. Милиция в последнее время опередила нас и шла по следу, теперь след прервался. Надо его отыскать, Гуляев. - Бубнич жестко взглянул на Гуляева и опустил глаза. - Не знаю, как это сделать, знаю одно: дьякон нам нужен и нужен в ближайшие часы. Тут тоже очень многое скрыто... Сейчас судьба Советской власти в городе зависит от того, насколько у нас будет крепок тыл. Надо не дать вражеским элементам поддержать Клеща.