Искендер изумленно вертел визитку в руках.
- Гюлю, откуда ты знаешь этого человека? Откуда у тебя это?
Гюльназ будто застали на месте преступления. Голос Искендера звенел.
- Ты хоть знаешь, кто он такой?
- Знаю, он сказал, что он музыкант... А что?..
- Музыкант?.. Самый обычный музыкант... Не так ли?.. По правде говоря, откуда тебе знать? Зуберман - знаменитый пианист, виртуоз.
- Что значит виртуоз?
- Самый большой мастер... самый искусный пианист... Люди часами стоят в очереди, чтобы попасть на его концерт, а ты...
- Ты тоже его знаешь?
- Кто в Ленинграде его не знает? Был на его концерте...
Дом Германа Степановича находился поблизости, на Невском.
Искендер очень быстро его нашел и привел Гюльназ к квартире на третьем этаже старинного здания. Перед дверью, обитой черной кожей, они остановились. На старой металлической табличке было выбито "Зуберман Г. С.". Справа белела круглая кнопка электрического звонка.
Искендер, молча глядя на девушку, улыбался, как будто хотел сказать: "Видишь, Гюлю, куда я привел тебя". Потом нажал на кнопку звонка. Оба, затаив дыхание, ждали. За дверью не раздалось ни единого звука, но она вдруг неожиданно отворилась, и показалась седая голова Германа Степановича. Голубые глаза, полные изумления и радости были устремлены на Гюльназ.
- Гюля Мардановна, девочка... - Голос его, такой же величественный, как и просветленное выражение лица, задрожал. - Как хорошо, что вы пришли... А этот молодой человек, без всякого сомнения, Александр?..
- Да, Герман Степанович, - быстро пришел ему на помощь Искендер.
Зуберман сжал его руку и пригласил обоих в дом. Гюльназ смущенно, но со скрытым любопытством огляделась. Теперь, после слов Искендера, она была рада, что попала в дом такого знаменитого человека, неожиданно изменившегося в ее представлении.
Они прошли в столовую. Сквозь тяжелые нарядные бархатные портьеры на обоих окнах комнаты пробивался дрожащий, как роса на солнце, слабый свет. Массивная бронзовая люстра. На стенах несколько картин в тяжелых рамах, посредине обеденный стол, на нем разные сладости, чашка и белый чайник в голубую полоску, а рядом такая же красивая сахарница. В открытой двери виднелась часть рабочего кабинета Германа Степановича: кожаные кресла, книжные шкафы, старинный письменный стол, а рядом - рояль. На нем несколько книг, распластанных словно раскрытые птичьи крылья, нотные листки. Они придавали старому роялю деловой вид.
Гюльназ знала, что Герман Степанович живет один, поэтому изумилась необычайному порядку и чистоте, царившим в доме, а больше всего накрытому по всем правилам чайному столу, но вслух ничего не сказала.
Герман Степанович усадил обоих за стол, достал из буфета чашки, налил гостям и себе чаю. А сам опустился в кресло. Гюльназ обрадовалась, что нашла наконец возможность похвалить его чай. Похвала шла от души, и Герман Степанович был доволен.
- А раз так, я предлагаю послушать после достойного чая не менее достойную музыку.
Он легко поднялся и прошел в свой кабинет. Было видно, как он сел на круглый черный табурет перед роялем.
- Послушаем "Патетическую"...
Гюльназ, взглянув на Искендера, улыбнулась. Как бы понимая ее состояние, он удовлетворенно кивнул.
Герман Степанович не спеша открыл крышку. Некоторое время посидел молча и начал играть. В первых же аккордах "Патетической сонаты" Гюльназ почувствовала нечто странно родное. Впервые в жизни слушала она эту музыку, а казалось, будто когда-то она ее слыхала, и не один раз. Неожиданно она поднялась и бесшумно направилась в кабинет, где играл Герман Степанович. Она была уже у самой двери, когда услыхала шепот Искендера: "Гюльназ!" - и почувствовала, как он легонько взял ее за руку. Это означало, что Искендер недоволен ее поступком. Но Гюльназ его не поняла. Она шагнула в кабинет и замерла позади Германа Степановича. Она глядела из-за его часто поднимающихся и опускающихся плеч на таинственный мир клавишей. Чернобелые, они трепетали словно живые, устремлялись куда-то, будто звали ее на помощь. Переплетенные струны под приподнятой черной крышкой, толстые, кривые крючки, похожие на клюв орла. Она чуть не протянула руку, чтобы дотронуться до них. В этот момент Герман Степанович медленно пошевелил в воздухе длинными пальцами, сделал последний аккорд. И когда он с удовлетворением повернул голову, то увидел застывшую над ним, как статуя, Гюльназ и изумление в ее больших черных глазах. За эти два дня Гюльназ словно повзрослела. Исчезло, померкло детское выражение ее лица. Только глаза по-прежнему были полны какого-то очаровательного блеска.
- Гюля!.. - Зуберман оглядел ее с ног до головы. - Ты здесь? Неужели хочешь меня поздравить? Нет, не стоит, не стоит... не меня - вот его, Бетховена, надо благодарить, - он указал на доску над роялем с барельефом Бетховена, грустного, с рассыпавшимися по плечам волнистыми волосами.
Гюльназ все еще молчала. Чувствуя, что она еще во власти музыки, старый музыкант поднялся, взял ее за руку и повел в другую комнату, усадив рядом с Искендером.
- Вот так, садитесь рядом с Александром Ашрафовичем, - сказал он. Потом, обращаясь к Искендеру, добавил: - Вот так будет хорошо, не так ли? Потому что вас ничто не должно разделять, даже музыка великого Бетховена...
До поздней ночи они просидели у Германа Степановича. Это была незабываемая ночь, лучшая из бессонных ночей, переживаемых когда-либо Гюльназ.
Она забыла обо всем на свете, даже о том ужасе войны, что навис над ними. Казалось, такое же чувство овладело и Искендером, и Германом Степановичем. Старый музыкант был оживлен, часто усаживался за рояль и, очаровывая музыкой своих гостей, будто помолодел сам. На его просветленном лице играли блики молодости. Казалось, он только теперь пожинал плоды своего прекрасного искусства, будто впервые наблюдал за чарующей пляской своих длинных тонких пальцев на клавишах рояля. Молодость, ворвавшаяся в его квартиру, захлестнула и его, он был беспредельно счастлив. Деликатный, предупредительный, ласковый за чайным столом, Герман Степанович, когда садился за рояль и брал первые аккорды то "Патетической", то "Лунной сонаты", внезапно преображался и напоминал бесстрашного полководца, отправляющегося спасать фею красоты.
И когда гости поднялись и стали прощаться, в глазах его сиял огонь. Сиял и тогда, когда он произносил: "Ребята, уговор есть уговор, как только вспомните обо мне, приходите, я буду вас ждать". И когда Искендер и Гюльназ обещали: "Обязательно придем!" - они почувствовали, как он доволен и как рад.
А на улице они окунулись в пленительную белую ночь Ленинграда - ночь, исполосованную перекрещивающимися световыми дорожками бесчисленных прожекторов.
8
Это были самые счастливые дни. Гюльназ была рядом с Искендером. Правда, вместе они бывали не более двух-трех часов в день. Ранним утром Искендер куда-то уходил и возвращался только вечером. Когда она его спрашивала, поедут ли они в Чеменли, он обычно отвечал: "Пока ничего не знаю". Вечерами они усаживались рядом и долго разговаривали. Только когда надо было ложиться спать, она поднималась на верхний этаж - к Наташе и Гале.
Однажды ранним утром Искендер с товарищами ушел. Гюльназ осталась одна.
Как только смолкли звуки их шагов, она подумала: "Не написать ли письмо домой?"
При этой мысли она пришла в такое волнение, что не знала, с чего начать. Но написать она была должна. Может быть, это хоть немного смягчит ее вину. Ведь началась война и родные, особенно мама, будут волноваться.
В книжном шкафу Искендера она отыскала несколько чистых тетрадных листков и села писать родителям письмо. Она просила их простить ей двойную вину. Если в том, что приехала в Ленинград, не уведомив их, виновата она одна, то теперь причина задержки от нее не зависит. Искендеру пока не разрешают выехать из города. Как только война кончится, они вместе вернутся в Чеменли.
Она держала в руках листки, где было много слов утешений и надежд, но какая-то страшная тревога как заноза засела в сердце.
Она вышла на улицу, чтобы опустить письмо в ближайший почтовый ящик.
Ее удивил людской поток. Куда он движется, уж не на фронт ли? Тогда почему все без воинской формы?
Сердце ее сжалось. Отчего так пусто в огромном здании общежития? Оно напоминало птичье гнездо, в которое забросили камень. И птенцы покинули его, разлетелись от одного ужасного слова "война".
Она шла по улице, искала почтовый ящик. Он был просто предлогом. Ей хотелось пройтись по городу.
Она шла, оглядывая пустые витрины магазинов. У сберегательных касс очередь. Говорили, в кассах нет денег. Поэтому люди засуетились. Ей почему-то хотелось находиться среди людей, в центре этого непонятного напряжения. Она переходила с тротуара на тротуар, с улицы на улицу. И каким-то образом очутилась на железнодорожном вокзале. Тут все смешалось. Из города эвакуировали детей, много детей. Их разлучали с родителями. Все плакали.
Гюльназ с вокзала бросилась прямо в общежитие, бежала так, будто ее преследовал дракон, он гнался за ней по пятам. Это гнала ее тоска по Искендеру: увидеть его сейчас - и мир бы ей стал тесен. Она должна ему все рассказать, да и ему, наверное, есть чем поделиться с Гюльназ. "Он наверняка вернулся домой и ждет меня". Теперь она раскаивалась в том, что вышла из дому.
Еще в воротах общежития ей показалось, что Искендер вернулся и ждет ее. Он действительно ждал, спокойно стоял у окна и смотрел на нее.
- Где ты была, Гюлю? - голос его дрожал, но был ласковым.
- Ходила в магазин за молоком.
- А почему не купила?
- Очередь, терпения не хватило.
На пересохших губах Искендера заиграла легкая улыбка. Гюльназ поняла, он ей не верит, но не хочет обидеть.
- Что с тобой, Гюльназ? - он потрогал рукой ее лоб. - Как-то странно ты выглядишь... Ты не больна?
Искендер задержал руку на ее лбу, и Гюльназ показалось, что только теперь она почувствовала ее тепло. В сердце она ощутила странную дрожь. Она не раз приникала к его груди, ласково гладила черные кудрявые волосы, но Искендер еще не был ей таким близким, таким дорогим. Да тут еще его теплая рука, прикасающаяся к ее лбу и волосам.
- Искендер! - Она обвила руками его шею и зашептала: - Я люблю тебя... Ты понимаешь, люблю тебя! - И прислонилась головой к его груди, замерла, чего-то ожидая. Ответа ли Искендера? Нет, она была уверена, что Искендер верит ей. Будто судьба их должна была решиться именно сегодня, именно в эти мгновенья. Она слышала, как билось его сердце. Понимала, что означают эти частые удары. Но Искендер молчал. - Ты меня слышишь, Искендер? Я люблю тебя. Я так счастлива!..
Искендер по-прежнему молчал, Гюльназ сейчас отдала бы целую жизнь, чтобы услышать от него хоть одно слово, одно-единственное слово. Подняв голову, она посмотрела на него. В его спокойном взгляде карих глаз были озабоченность и какая-то колдовская таинственность. Волнение ли, страдание ли, страх, надежда - этого она сказать не могла. Все, вместе взятое. Когда все это успело поселиться в его душе? Сложный, противоречивый взгляд зрелого человека.
- Я это знаю, Гюлю, - он дотронулся холодными как лед губами до ее лба, но не поцеловал, просто постоял, будто хотел охладить ее пылающий огнем лоб.
- Говори, Искендер, говори... Я хочу слышать твой голос.
- Я сегодня записался в добровольческий батальон. С завтрашнего дня мы начинаем работать...
- А я?
Гюльназ и сама испугалась этого неожиданного возгласа. Искендер ответил не сразу:
- А ты должна вернуться в Чеменли, другого выхода нет.
- Мы опять возвращаемся к тому разговору?
- Ты же сама видишь, что...
- Да, я теперь все вижу, очень хорошо вижу. И поэтому надо раз и навсегда покончить с разговором об отъезде.
- Гюльназ!..
- Я же сказала, нет. Лучше ты расскажи мне, что это за батальон?
- Так ли тебе важно это знать?
- Важно, да еще как! Мне там работа найдется? Я буду стирать вашу одежду, штопать, готовить вам еду. Если готовить не смогу, буду мыть посуду. Я все готова делать, Искендер, возьми меня с собой, возьми...
Она была полна решимости, чуть ли не на коленях молить его, чтобы он взял ее с собой. Но, увидев, что Искендер глубоко задумался, на мгновение умолкла. В груди ее затеплилась надежда.
- Я боюсь за тебя, Гюлю! Ты - словно огонь!
Когда он заговорил, Гюльназ встрепенулась.
- Я тоже за тебя боюсь... Если хотя бы день не буду рядом... - она не смогла закончить фразы.
Молчали.
Искендер, обхватив голову руками, о чем-то думал. Было видно, что он начинает сдаваться.
- Может, попросим, чтобы тебя взяли на курсы медсестер... Я сегодня слыхал, всего двухмесячные. Только что организовались.
Гюльназ и сама не заметила, как, услыхав эти слова, вскочила и очутилась в объятьях Искендера.
- Дорогой мой, родной, любимый!.. Какой ты хороший человек... Потому-то я и люблю тебя... люблю, люблю!.. - говорила она, покрывая его лицо поцелуями. - Ах, как это будет хорошо, Искендер! Пойдем прямо сейчас... К кому мы должны пойти?
- Потерпи, я все узнаю...
- Когда ты узнаешь?
- Завтра.
- Почему завтра? - заволновалась Гюльназ. - Вдруг завтра будет поздно! Пойдем сейчас, Искендер, сегодня же! - Она снова кинулась ему на шею, по-детски топнула ногой. - Отведи, отведи меня туда! Прямо сейчас...
- Нет, не сейчас. Завтра в четыре придешь вот по этому адресу. - Он вынул из кармана бумажку, что-то написал. - Ровно в четыре я тебя буду ждать.
Гюльназ, пряча бумажку с адресом в кармашек кофты, спросила:
- А как же я одна? Может, с тобой?..
- У меня много работы. Нельзя. Трамвай довезет тебя прямо до места.
Он ушел. Прислушиваясь к его быстрым шагам по лестнице, она подумала, как хорошо, что она здесь, в Ленинграде, рядом с Искендером. Иначе как бы все это было?
9
В тот день задолго до назначенного Искендером времени Гюльназ пришла на остановку трамвая. Город по-прежнему был многолюден. Людскому потоку на тротуарах не было ни начала ни конца. На железнодорожном и автобусном вокзалах народу было еще больше. Из города эвакуировали людей.
Когда трамвай, миновав центральные улицы города, направился в сторону, указанную Искендером, Гюльназ села на одно из пустых сидений и стала смотреть в широкое окно с поднятым вверх стеклом. Они уже миновали несколько остановок, как вдруг на одной из них, на противоположной стороне, она увидела знакомое лицо. Она выглянула в окно, присмотрелась. "Доктор Салима! Да, это она, точно!" Гюльназ не знала, что делать. Окликнуть? Но постеснялась людей, находившихся в трамвае, да и кондуктор как-то пристально посмотрел на нее. Она смутилась. Сейчас трамвай остановится, вон остановка, она еще может успеть.
Гюльназ поспешила к выходу, ждала у открытой двери вагона. Она сошла с трамвая и попыталась обойти его спереди, пересечь рельсы, но дребезжащий звонок встречного трамвая преградил ей путь. Она постояла, пропустила трамвай и побежала к остановке. Ей оставалось совсем немного, но в это время вагон тронулся, и хотя она бежала следом, крича: "Доктор Салима, доктор Салима!" - догнать трамвай она не смогла. Она долго смотрела ему вслед. Возвратилась на остановку, где только что стояла доктор Салима... И долго не могла успокоиться. Ах, как она хотела повидать доктора Салиму! Какая это была бы добрая случайность! Кто знает, где, в каком госпитале работает теперь доктор Салима? Она бы взяла ее к себе на работу. Ах, как бы это было хорошо! Как хорошо бы было!
Она стояла на остановке, на которой только что сошла. Огляделась, чтобы получше запомнить это место. Может, завтра или послезавтра она снова попадет сюда. "Пусть не по дороге, но обязательно приду, - решила она. - Может, доктор Салима живет неподалеку или где-то здесь работает..."
Встретившись с Искендером, Гюльназ прежде всего заговорила о докторе Салиме. Пусть и он присматривается, может, встретит ее.
В тот же день с помощью друзей Искендера из райкома комсомола Гюльназ устроилась на двухмесячные курсы медсестер. Ей предложили и место в общежитии при училище. Она удивленно посмотрела на Искендера: "Что это значит? Что я буду тут без тебя делать?" Искендер объяснил ей: иначе нельзя. Его общежитие отсюда очень далеко. Добираться будет очень трудно. Гюльназ пришлось согласиться. Теперь и она стала полноправным жителем Ленинграда.
Все приметы родного мира, которые привезла с собою Гюльназ, с течением времени блекли в воображении Искендера. Шорох ветров Агчая, наполнивших длинные волнистые волосы девушки, постепенно исчезал здесь, на берегах Невы, стихло и пение родников, охлаждался жар чеменлинского солнца, что горел на прекрасном нежном лице Гюльназ. Искендер знал причину этого и с нарастающей день ото дня сердечной болью сознавал, что происходит нечто непостижимо страшное. Черные тучи над Ленинградом сгущались - быть буре.
Услышанный в первый день приезда гул самолета как волчий вой преследовал их, не было дня, чтобы прекратился этот страшный рев, от которого волосы вставали дыбом, не было дня, чтобы по нескольку раз не объявлялась воздушная тревога. Ей казалось, что облака, плывущие с запада на восток и с севера на юг, образовывали над городом черный замкнутый круг.
Родной мир Искендера со всеми шорохами ветра, песней родника, жаром солнца оставался по ту сторону черного круга. А что будет с Гюльназ? Этот вопрос был самым трудным в его раздумьях, но именно поэтому на него нужно было найти ответ.
Об этом думал Искендер, выйдя после вечерней смены и торопясь к Гюльназ.
Гюльназ теперь жила в общежитии училища. А Искендер работал на Кировском заводе, куда был направлен на работу с группой студентов Политехнического. Еще не понимая значения этой мобилизации, Искендер сначала хотел скрыть от Гюльназ, сказав, что записался в добровольческий батальон. Он считал унизительным для себя признать, что, в то время как его сверстники написали заявление и ушли на фронт, его послали на завод. Правда, он и его товарищи просили их тоже отправить на фронт, но их и слушать не хотели. Завод становился оборонным, они должны были подчиниться приказу. Вскоре стало известно, что этот завод - тот же фронт, возможно, самый ответственный участок фронта. Здесь начали выпускать танки. И студентам, будущим инженерам, объявили, что они становятся бойцами этого фронта. Теперь Искендер мог обо всем рассказать Гюльназ, как бы смывая свою вину. Но то, что, придя на завод, он записался на открывшиеся там курсы танкистов, он все еще держал в тайне. Причину он и сам не мог объяснить. Кто знает, не хотел ли он в один прекрасный день, явившись в форме танкиста, произнести: "Прощай, Гюлю, я ухожу на фронт!" И тем самым привести девушку в восхищение?
Но тот день был еще впереди. Сейчас же его беспокоило только одно судьба Гюльназ. Думая о черном урагане, охватившем Ленинград с четырех сторон, он с болью в сердце осознавал, что виноват перед Гюльназ. Он не имел права допустить, чтобы девушка в такое время оставалась в Ленинграде, значит, он виновен.
Еще издалека увидев светло-голубую раму окна комнаты Гюльназ, он пришел в еще большее волнение. Поспешно миновал коридор. Никого. Было тихо. В полутемном углу коридора, слева, дверь была заперта. А где же подруги? Может, и Гюльназ с ними ушла? Было около девяти. Скоро начнется комендантский час.
Но уйти, не повидав Гюльназ, было нельзя. Он решил ждать.
Прошло довольно много времени, наконец скрипнула одна из дверей в противоположном конце коридора, девушка в цветастом халате медленно, усталым шагом направилась в его сторону. Искендер знал подруг Гюльназ. Но эту девушку видел впервые. Когда она поравнялась с ним, он поздоровался с нею и спросил, не знает ли она Гюльназ Абасову.
- О! Конечно, знаю. - На ее матовом лице появилась добрая улыбка. - Я и вас знаю. - Ее голос был таким же мягким и ровным, как и цвет лица.
- А вы не знаете, куда ушла Гюльназ?
- Наверное, в госпиталь с девушками...
- В госпиталь? Не сказала, когда вернется?
- Гюля говорила, что ищет свою землячку, она врач... Однажды в городе случайно ее увидела и теперь хочет разыскать, во что бы то ни стало.
Искендер понял, что речь идет о докторе Салиме, внутренне успокоился, но на смену пришла другая тревога: "Что это ей взбрело искать Салиму? Разве можно ее найти в таком большом городе, увидав на улице случайно. И зачем она ей сейчас понадобилась?"
"Матовая" девушка между тем предложила:
- Если будете ждать Гюлю... идите в нашу комнату... Не стойте...
- Спасибо... - он уже собрался двинуться вслед за нею, как вдруг дверь отворилась, и появилась Гюльназ с двумя подругами по комнате.
- Вот и ваша Гюля!
- Где ты, Гюлю...
- Просто так, ходили в город. Подумала, может, доктор Салима мне встретится. А ты чего вдруг? Не поздно?..
- У меня к тебе важный разговор, Гюльназ!
Почувствовав тревогу в его голосе, заволновалась и Гюльназ.
Подруги, хоть и не понимали, о чем они говорят, тоже уловили что-то серьезное в их разговоре.
- Важный разговор? О чем?
- Гюля, не стойте здесь, проходите в комнату, мы вам не помешаем, предложила одна из девушек и, не дожидаясь ответа, взяла подругу под руку, и они направились в другой конец коридора.
Искендер, хоть и не смотрел в ту сторону, понял, что они вошли в комнату той "матовой" девушки.
Гюльназ торопливо открыла дверь и почти силой втащила туда Искендера.
- Ну, теперь говори, что случилось? Неужели... - Она хотела сказать: "Идешь на фронт?" - но у нее не повернулся язык. - Может, письмо из дому получил?.. Что пишут?...
Искендер, видя ее волнение, не знал, с чего и начать.
- Ничего не случилось, Гюлю... Почему ты так разволновалась? Я подумал, с тобой... вернее... да сядь ты. - Он вдруг поменял тему разговора, с деланной улыбкой посмотрел на Гюльназ и неожиданно, погладив ее по волосам, добавил: - Если позволишь, я присяду рядом с тобой, устал. Ну, скажи, нашла ты доктора Салиму?
Гюльназ знала, что Искендер всегда, в самые напряженные моменты становился вот таким, обходительным. Еще и по волосам ее погладил, гляди-ка! Откуда это солнце взошло? Сердце ее затрепетало от страха.
- Имей совесть, Искендер, не убивай меня. Говори, что случилось... умоляю тебя... - Ее глаза, как магниты, ловили взгляд Искендера. А он подумал: "Нет! Во что бы то ни стало я должен ее заставить..."
- Знаешь, Гюльназ... - Теперь его голос сделался другим. - Мы должны покончить с эти делом. Ты должна уехать!..
Она промолчала, но не отвела от него взгляда.
- Почему ты так смотришь, Гюлю? Ты же сама видишь... Не сегодня завтра город будет в кольце... Об этом говорят все.
Он умолк, замерла и Гюльназ. Он хотел услышать от нее хоть слово, одно-единственное. Оно было нужно сейчас. Вдруг горячие нежные руки Гюльназ пришли в движение, они, как уже привыкли это делать всегда, обвили его шею, пальцы скрестились. Она улыбнулась со странным кокетством, сказала:
- Тебе хоть ведомо, как я тебя люблю! - Ее мелодичный голос эхом отозвался от всех четырех стен комнаты. - Я хочу всегда быть рядом с тобой...
- Оставь шутки, Гюльназ! - Искендер попытался разнять ее руки. - Так не пойдет. Положение очень тяжелое... Ты и сама это знаешь...
- Знаю. А сегодня еще стало известно, что фашисты взяли Тосно.
- Видишь, какие дела, - с грустью заключил Искендер.
- И какой отсюда следует вывод?
Гюльназ все еще пыталась прогнать его грусть. То ли почувствовав свет ее улыбки, смешанной с жаром все еще обвитых вокруг его шеи рук, то ли еще почему-то, но Искендер дрогнул: "Как быть? Что я должен делать?" Он заколебался. "Ведь я и сам не хочу, чтобы она уезжала... Но нет! Этого нельзя допустить".
- Отсюда следует вывод, что мы должны расстаться! - На этот раз голос его задрожал от решимости, и Искендер, как бы доказывая это, резким движением высвободившись из рук девушки, встал. - Ты должна уехать, Гюльназ! Иначе быть не может... Завтра же ты должна уехать.
Воцарилась напряженная тишина. Как бы ободренный этим, Искендер дрожащим голосом заключил:
- Это тебе понятно? - И направился к двери: - Завтра я куплю билет... Чтобы к моему приходу ты была готова.
- Искендер, подожди, да буду я твоей жертвой!... - Гюльназ произнесла это так спокойно, что Искендер вынужден был остановиться.
- Чего тебе? - Как бы стесняясь того, что сдался, он постарался сохранить серьезность.
- Куда ты?
- К себе.
- Значит, завтра ты придешь ко мне в последний раз, чтобы проводить меня... Не так ли?
- Да. Мы же договорились.
- Выходит, что из-за того, что ты меня любишь...
- Не говори так, Гюлю! - поспешно перебил ее Искендер. - Конечно... И как!
- Я знаю, как ты меня любишь. Как все, так и ты. Так все могут любить.
- Я тебя не понимаю, Гюлю.
- Ты любишь меня как все, поскольку постольку. И потому стараешься выпроводить меня из города, чтобы я здесь не погибла. Осталась в живых.
- Да...
- Нет, такая любовь мне не нужна. Мне нужна любовь, что выше всего на свете, моего здоровья, меня самой, даже тебя самого... Ты понимаешь меня? Если бы ты любил меня так, то согласился бы, чтобы я умерла здесь, рядом с тобой, а не уезжала...
Рука Искендера, лежащая на дверной ручке, обмякла. Он хотел уйти не оборачиваясь. Но не мог. Надо было переждать эту очередную волну. Он нехотя поднял глаза.
Взгляд Гюльназ с резким, ярким и таинственным блеском был устремлен на него. Что это такое, господи? Ему показалось, что он видит Гюльназ впервые. Или это вовсе не Гюльназ, а какой-то другой, незнакомый человек, которого он раньше не знал. Оказывается, в этом нежном, слабом, тщедушном существе кроется странная магия: магия превращения.
- Не говори так, Гюлю... Любовь - сама собой. Мы должны смотреть на жизнь трезво. Обязаны...
- Гюлю, откуда ты знаешь этого человека? Откуда у тебя это?
Гюльназ будто застали на месте преступления. Голос Искендера звенел.
- Ты хоть знаешь, кто он такой?
- Знаю, он сказал, что он музыкант... А что?..
- Музыкант?.. Самый обычный музыкант... Не так ли?.. По правде говоря, откуда тебе знать? Зуберман - знаменитый пианист, виртуоз.
- Что значит виртуоз?
- Самый большой мастер... самый искусный пианист... Люди часами стоят в очереди, чтобы попасть на его концерт, а ты...
- Ты тоже его знаешь?
- Кто в Ленинграде его не знает? Был на его концерте...
Дом Германа Степановича находился поблизости, на Невском.
Искендер очень быстро его нашел и привел Гюльназ к квартире на третьем этаже старинного здания. Перед дверью, обитой черной кожей, они остановились. На старой металлической табличке было выбито "Зуберман Г. С.". Справа белела круглая кнопка электрического звонка.
Искендер, молча глядя на девушку, улыбался, как будто хотел сказать: "Видишь, Гюлю, куда я привел тебя". Потом нажал на кнопку звонка. Оба, затаив дыхание, ждали. За дверью не раздалось ни единого звука, но она вдруг неожиданно отворилась, и показалась седая голова Германа Степановича. Голубые глаза, полные изумления и радости были устремлены на Гюльназ.
- Гюля Мардановна, девочка... - Голос его, такой же величественный, как и просветленное выражение лица, задрожал. - Как хорошо, что вы пришли... А этот молодой человек, без всякого сомнения, Александр?..
- Да, Герман Степанович, - быстро пришел ему на помощь Искендер.
Зуберман сжал его руку и пригласил обоих в дом. Гюльназ смущенно, но со скрытым любопытством огляделась. Теперь, после слов Искендера, она была рада, что попала в дом такого знаменитого человека, неожиданно изменившегося в ее представлении.
Они прошли в столовую. Сквозь тяжелые нарядные бархатные портьеры на обоих окнах комнаты пробивался дрожащий, как роса на солнце, слабый свет. Массивная бронзовая люстра. На стенах несколько картин в тяжелых рамах, посредине обеденный стол, на нем разные сладости, чашка и белый чайник в голубую полоску, а рядом такая же красивая сахарница. В открытой двери виднелась часть рабочего кабинета Германа Степановича: кожаные кресла, книжные шкафы, старинный письменный стол, а рядом - рояль. На нем несколько книг, распластанных словно раскрытые птичьи крылья, нотные листки. Они придавали старому роялю деловой вид.
Гюльназ знала, что Герман Степанович живет один, поэтому изумилась необычайному порядку и чистоте, царившим в доме, а больше всего накрытому по всем правилам чайному столу, но вслух ничего не сказала.
Герман Степанович усадил обоих за стол, достал из буфета чашки, налил гостям и себе чаю. А сам опустился в кресло. Гюльназ обрадовалась, что нашла наконец возможность похвалить его чай. Похвала шла от души, и Герман Степанович был доволен.
- А раз так, я предлагаю послушать после достойного чая не менее достойную музыку.
Он легко поднялся и прошел в свой кабинет. Было видно, как он сел на круглый черный табурет перед роялем.
- Послушаем "Патетическую"...
Гюльназ, взглянув на Искендера, улыбнулась. Как бы понимая ее состояние, он удовлетворенно кивнул.
Герман Степанович не спеша открыл крышку. Некоторое время посидел молча и начал играть. В первых же аккордах "Патетической сонаты" Гюльназ почувствовала нечто странно родное. Впервые в жизни слушала она эту музыку, а казалось, будто когда-то она ее слыхала, и не один раз. Неожиданно она поднялась и бесшумно направилась в кабинет, где играл Герман Степанович. Она была уже у самой двери, когда услыхала шепот Искендера: "Гюльназ!" - и почувствовала, как он легонько взял ее за руку. Это означало, что Искендер недоволен ее поступком. Но Гюльназ его не поняла. Она шагнула в кабинет и замерла позади Германа Степановича. Она глядела из-за его часто поднимающихся и опускающихся плеч на таинственный мир клавишей. Чернобелые, они трепетали словно живые, устремлялись куда-то, будто звали ее на помощь. Переплетенные струны под приподнятой черной крышкой, толстые, кривые крючки, похожие на клюв орла. Она чуть не протянула руку, чтобы дотронуться до них. В этот момент Герман Степанович медленно пошевелил в воздухе длинными пальцами, сделал последний аккорд. И когда он с удовлетворением повернул голову, то увидел застывшую над ним, как статуя, Гюльназ и изумление в ее больших черных глазах. За эти два дня Гюльназ словно повзрослела. Исчезло, померкло детское выражение ее лица. Только глаза по-прежнему были полны какого-то очаровательного блеска.
- Гюля!.. - Зуберман оглядел ее с ног до головы. - Ты здесь? Неужели хочешь меня поздравить? Нет, не стоит, не стоит... не меня - вот его, Бетховена, надо благодарить, - он указал на доску над роялем с барельефом Бетховена, грустного, с рассыпавшимися по плечам волнистыми волосами.
Гюльназ все еще молчала. Чувствуя, что она еще во власти музыки, старый музыкант поднялся, взял ее за руку и повел в другую комнату, усадив рядом с Искендером.
- Вот так, садитесь рядом с Александром Ашрафовичем, - сказал он. Потом, обращаясь к Искендеру, добавил: - Вот так будет хорошо, не так ли? Потому что вас ничто не должно разделять, даже музыка великого Бетховена...
До поздней ночи они просидели у Германа Степановича. Это была незабываемая ночь, лучшая из бессонных ночей, переживаемых когда-либо Гюльназ.
Она забыла обо всем на свете, даже о том ужасе войны, что навис над ними. Казалось, такое же чувство овладело и Искендером, и Германом Степановичем. Старый музыкант был оживлен, часто усаживался за рояль и, очаровывая музыкой своих гостей, будто помолодел сам. На его просветленном лице играли блики молодости. Казалось, он только теперь пожинал плоды своего прекрасного искусства, будто впервые наблюдал за чарующей пляской своих длинных тонких пальцев на клавишах рояля. Молодость, ворвавшаяся в его квартиру, захлестнула и его, он был беспредельно счастлив. Деликатный, предупредительный, ласковый за чайным столом, Герман Степанович, когда садился за рояль и брал первые аккорды то "Патетической", то "Лунной сонаты", внезапно преображался и напоминал бесстрашного полководца, отправляющегося спасать фею красоты.
И когда гости поднялись и стали прощаться, в глазах его сиял огонь. Сиял и тогда, когда он произносил: "Ребята, уговор есть уговор, как только вспомните обо мне, приходите, я буду вас ждать". И когда Искендер и Гюльназ обещали: "Обязательно придем!" - они почувствовали, как он доволен и как рад.
А на улице они окунулись в пленительную белую ночь Ленинграда - ночь, исполосованную перекрещивающимися световыми дорожками бесчисленных прожекторов.
8
Это были самые счастливые дни. Гюльназ была рядом с Искендером. Правда, вместе они бывали не более двух-трех часов в день. Ранним утром Искендер куда-то уходил и возвращался только вечером. Когда она его спрашивала, поедут ли они в Чеменли, он обычно отвечал: "Пока ничего не знаю". Вечерами они усаживались рядом и долго разговаривали. Только когда надо было ложиться спать, она поднималась на верхний этаж - к Наташе и Гале.
Однажды ранним утром Искендер с товарищами ушел. Гюльназ осталась одна.
Как только смолкли звуки их шагов, она подумала: "Не написать ли письмо домой?"
При этой мысли она пришла в такое волнение, что не знала, с чего начать. Но написать она была должна. Может быть, это хоть немного смягчит ее вину. Ведь началась война и родные, особенно мама, будут волноваться.
В книжном шкафу Искендера она отыскала несколько чистых тетрадных листков и села писать родителям письмо. Она просила их простить ей двойную вину. Если в том, что приехала в Ленинград, не уведомив их, виновата она одна, то теперь причина задержки от нее не зависит. Искендеру пока не разрешают выехать из города. Как только война кончится, они вместе вернутся в Чеменли.
Она держала в руках листки, где было много слов утешений и надежд, но какая-то страшная тревога как заноза засела в сердце.
Она вышла на улицу, чтобы опустить письмо в ближайший почтовый ящик.
Ее удивил людской поток. Куда он движется, уж не на фронт ли? Тогда почему все без воинской формы?
Сердце ее сжалось. Отчего так пусто в огромном здании общежития? Оно напоминало птичье гнездо, в которое забросили камень. И птенцы покинули его, разлетелись от одного ужасного слова "война".
Она шла по улице, искала почтовый ящик. Он был просто предлогом. Ей хотелось пройтись по городу.
Она шла, оглядывая пустые витрины магазинов. У сберегательных касс очередь. Говорили, в кассах нет денег. Поэтому люди засуетились. Ей почему-то хотелось находиться среди людей, в центре этого непонятного напряжения. Она переходила с тротуара на тротуар, с улицы на улицу. И каким-то образом очутилась на железнодорожном вокзале. Тут все смешалось. Из города эвакуировали детей, много детей. Их разлучали с родителями. Все плакали.
Гюльназ с вокзала бросилась прямо в общежитие, бежала так, будто ее преследовал дракон, он гнался за ней по пятам. Это гнала ее тоска по Искендеру: увидеть его сейчас - и мир бы ей стал тесен. Она должна ему все рассказать, да и ему, наверное, есть чем поделиться с Гюльназ. "Он наверняка вернулся домой и ждет меня". Теперь она раскаивалась в том, что вышла из дому.
Еще в воротах общежития ей показалось, что Искендер вернулся и ждет ее. Он действительно ждал, спокойно стоял у окна и смотрел на нее.
- Где ты была, Гюлю? - голос его дрожал, но был ласковым.
- Ходила в магазин за молоком.
- А почему не купила?
- Очередь, терпения не хватило.
На пересохших губах Искендера заиграла легкая улыбка. Гюльназ поняла, он ей не верит, но не хочет обидеть.
- Что с тобой, Гюльназ? - он потрогал рукой ее лоб. - Как-то странно ты выглядишь... Ты не больна?
Искендер задержал руку на ее лбу, и Гюльназ показалось, что только теперь она почувствовала ее тепло. В сердце она ощутила странную дрожь. Она не раз приникала к его груди, ласково гладила черные кудрявые волосы, но Искендер еще не был ей таким близким, таким дорогим. Да тут еще его теплая рука, прикасающаяся к ее лбу и волосам.
- Искендер! - Она обвила руками его шею и зашептала: - Я люблю тебя... Ты понимаешь, люблю тебя! - И прислонилась головой к его груди, замерла, чего-то ожидая. Ответа ли Искендера? Нет, она была уверена, что Искендер верит ей. Будто судьба их должна была решиться именно сегодня, именно в эти мгновенья. Она слышала, как билось его сердце. Понимала, что означают эти частые удары. Но Искендер молчал. - Ты меня слышишь, Искендер? Я люблю тебя. Я так счастлива!..
Искендер по-прежнему молчал, Гюльназ сейчас отдала бы целую жизнь, чтобы услышать от него хоть одно слово, одно-единственное слово. Подняв голову, она посмотрела на него. В его спокойном взгляде карих глаз были озабоченность и какая-то колдовская таинственность. Волнение ли, страдание ли, страх, надежда - этого она сказать не могла. Все, вместе взятое. Когда все это успело поселиться в его душе? Сложный, противоречивый взгляд зрелого человека.
- Я это знаю, Гюлю, - он дотронулся холодными как лед губами до ее лба, но не поцеловал, просто постоял, будто хотел охладить ее пылающий огнем лоб.
- Говори, Искендер, говори... Я хочу слышать твой голос.
- Я сегодня записался в добровольческий батальон. С завтрашнего дня мы начинаем работать...
- А я?
Гюльназ и сама испугалась этого неожиданного возгласа. Искендер ответил не сразу:
- А ты должна вернуться в Чеменли, другого выхода нет.
- Мы опять возвращаемся к тому разговору?
- Ты же сама видишь, что...
- Да, я теперь все вижу, очень хорошо вижу. И поэтому надо раз и навсегда покончить с разговором об отъезде.
- Гюльназ!..
- Я же сказала, нет. Лучше ты расскажи мне, что это за батальон?
- Так ли тебе важно это знать?
- Важно, да еще как! Мне там работа найдется? Я буду стирать вашу одежду, штопать, готовить вам еду. Если готовить не смогу, буду мыть посуду. Я все готова делать, Искендер, возьми меня с собой, возьми...
Она была полна решимости, чуть ли не на коленях молить его, чтобы он взял ее с собой. Но, увидев, что Искендер глубоко задумался, на мгновение умолкла. В груди ее затеплилась надежда.
- Я боюсь за тебя, Гюлю! Ты - словно огонь!
Когда он заговорил, Гюльназ встрепенулась.
- Я тоже за тебя боюсь... Если хотя бы день не буду рядом... - она не смогла закончить фразы.
Молчали.
Искендер, обхватив голову руками, о чем-то думал. Было видно, что он начинает сдаваться.
- Может, попросим, чтобы тебя взяли на курсы медсестер... Я сегодня слыхал, всего двухмесячные. Только что организовались.
Гюльназ и сама не заметила, как, услыхав эти слова, вскочила и очутилась в объятьях Искендера.
- Дорогой мой, родной, любимый!.. Какой ты хороший человек... Потому-то я и люблю тебя... люблю, люблю!.. - говорила она, покрывая его лицо поцелуями. - Ах, как это будет хорошо, Искендер! Пойдем прямо сейчас... К кому мы должны пойти?
- Потерпи, я все узнаю...
- Когда ты узнаешь?
- Завтра.
- Почему завтра? - заволновалась Гюльназ. - Вдруг завтра будет поздно! Пойдем сейчас, Искендер, сегодня же! - Она снова кинулась ему на шею, по-детски топнула ногой. - Отведи, отведи меня туда! Прямо сейчас...
- Нет, не сейчас. Завтра в четыре придешь вот по этому адресу. - Он вынул из кармана бумажку, что-то написал. - Ровно в четыре я тебя буду ждать.
Гюльназ, пряча бумажку с адресом в кармашек кофты, спросила:
- А как же я одна? Может, с тобой?..
- У меня много работы. Нельзя. Трамвай довезет тебя прямо до места.
Он ушел. Прислушиваясь к его быстрым шагам по лестнице, она подумала, как хорошо, что она здесь, в Ленинграде, рядом с Искендером. Иначе как бы все это было?
9
В тот день задолго до назначенного Искендером времени Гюльназ пришла на остановку трамвая. Город по-прежнему был многолюден. Людскому потоку на тротуарах не было ни начала ни конца. На железнодорожном и автобусном вокзалах народу было еще больше. Из города эвакуировали людей.
Когда трамвай, миновав центральные улицы города, направился в сторону, указанную Искендером, Гюльназ села на одно из пустых сидений и стала смотреть в широкое окно с поднятым вверх стеклом. Они уже миновали несколько остановок, как вдруг на одной из них, на противоположной стороне, она увидела знакомое лицо. Она выглянула в окно, присмотрелась. "Доктор Салима! Да, это она, точно!" Гюльназ не знала, что делать. Окликнуть? Но постеснялась людей, находившихся в трамвае, да и кондуктор как-то пристально посмотрел на нее. Она смутилась. Сейчас трамвай остановится, вон остановка, она еще может успеть.
Гюльназ поспешила к выходу, ждала у открытой двери вагона. Она сошла с трамвая и попыталась обойти его спереди, пересечь рельсы, но дребезжащий звонок встречного трамвая преградил ей путь. Она постояла, пропустила трамвай и побежала к остановке. Ей оставалось совсем немного, но в это время вагон тронулся, и хотя она бежала следом, крича: "Доктор Салима, доктор Салима!" - догнать трамвай она не смогла. Она долго смотрела ему вслед. Возвратилась на остановку, где только что стояла доктор Салима... И долго не могла успокоиться. Ах, как она хотела повидать доктора Салиму! Какая это была бы добрая случайность! Кто знает, где, в каком госпитале работает теперь доктор Салима? Она бы взяла ее к себе на работу. Ах, как бы это было хорошо! Как хорошо бы было!
Она стояла на остановке, на которой только что сошла. Огляделась, чтобы получше запомнить это место. Может, завтра или послезавтра она снова попадет сюда. "Пусть не по дороге, но обязательно приду, - решила она. - Может, доктор Салима живет неподалеку или где-то здесь работает..."
Встретившись с Искендером, Гюльназ прежде всего заговорила о докторе Салиме. Пусть и он присматривается, может, встретит ее.
В тот же день с помощью друзей Искендера из райкома комсомола Гюльназ устроилась на двухмесячные курсы медсестер. Ей предложили и место в общежитии при училище. Она удивленно посмотрела на Искендера: "Что это значит? Что я буду тут без тебя делать?" Искендер объяснил ей: иначе нельзя. Его общежитие отсюда очень далеко. Добираться будет очень трудно. Гюльназ пришлось согласиться. Теперь и она стала полноправным жителем Ленинграда.
Все приметы родного мира, которые привезла с собою Гюльназ, с течением времени блекли в воображении Искендера. Шорох ветров Агчая, наполнивших длинные волнистые волосы девушки, постепенно исчезал здесь, на берегах Невы, стихло и пение родников, охлаждался жар чеменлинского солнца, что горел на прекрасном нежном лице Гюльназ. Искендер знал причину этого и с нарастающей день ото дня сердечной болью сознавал, что происходит нечто непостижимо страшное. Черные тучи над Ленинградом сгущались - быть буре.
Услышанный в первый день приезда гул самолета как волчий вой преследовал их, не было дня, чтобы прекратился этот страшный рев, от которого волосы вставали дыбом, не было дня, чтобы по нескольку раз не объявлялась воздушная тревога. Ей казалось, что облака, плывущие с запада на восток и с севера на юг, образовывали над городом черный замкнутый круг.
Родной мир Искендера со всеми шорохами ветра, песней родника, жаром солнца оставался по ту сторону черного круга. А что будет с Гюльназ? Этот вопрос был самым трудным в его раздумьях, но именно поэтому на него нужно было найти ответ.
Об этом думал Искендер, выйдя после вечерней смены и торопясь к Гюльназ.
Гюльназ теперь жила в общежитии училища. А Искендер работал на Кировском заводе, куда был направлен на работу с группой студентов Политехнического. Еще не понимая значения этой мобилизации, Искендер сначала хотел скрыть от Гюльназ, сказав, что записался в добровольческий батальон. Он считал унизительным для себя признать, что, в то время как его сверстники написали заявление и ушли на фронт, его послали на завод. Правда, он и его товарищи просили их тоже отправить на фронт, но их и слушать не хотели. Завод становился оборонным, они должны были подчиниться приказу. Вскоре стало известно, что этот завод - тот же фронт, возможно, самый ответственный участок фронта. Здесь начали выпускать танки. И студентам, будущим инженерам, объявили, что они становятся бойцами этого фронта. Теперь Искендер мог обо всем рассказать Гюльназ, как бы смывая свою вину. Но то, что, придя на завод, он записался на открывшиеся там курсы танкистов, он все еще держал в тайне. Причину он и сам не мог объяснить. Кто знает, не хотел ли он в один прекрасный день, явившись в форме танкиста, произнести: "Прощай, Гюлю, я ухожу на фронт!" И тем самым привести девушку в восхищение?
Но тот день был еще впереди. Сейчас же его беспокоило только одно судьба Гюльназ. Думая о черном урагане, охватившем Ленинград с четырех сторон, он с болью в сердце осознавал, что виноват перед Гюльназ. Он не имел права допустить, чтобы девушка в такое время оставалась в Ленинграде, значит, он виновен.
Еще издалека увидев светло-голубую раму окна комнаты Гюльназ, он пришел в еще большее волнение. Поспешно миновал коридор. Никого. Было тихо. В полутемном углу коридора, слева, дверь была заперта. А где же подруги? Может, и Гюльназ с ними ушла? Было около девяти. Скоро начнется комендантский час.
Но уйти, не повидав Гюльназ, было нельзя. Он решил ждать.
Прошло довольно много времени, наконец скрипнула одна из дверей в противоположном конце коридора, девушка в цветастом халате медленно, усталым шагом направилась в его сторону. Искендер знал подруг Гюльназ. Но эту девушку видел впервые. Когда она поравнялась с ним, он поздоровался с нею и спросил, не знает ли она Гюльназ Абасову.
- О! Конечно, знаю. - На ее матовом лице появилась добрая улыбка. - Я и вас знаю. - Ее голос был таким же мягким и ровным, как и цвет лица.
- А вы не знаете, куда ушла Гюльназ?
- Наверное, в госпиталь с девушками...
- В госпиталь? Не сказала, когда вернется?
- Гюля говорила, что ищет свою землячку, она врач... Однажды в городе случайно ее увидела и теперь хочет разыскать, во что бы то ни стало.
Искендер понял, что речь идет о докторе Салиме, внутренне успокоился, но на смену пришла другая тревога: "Что это ей взбрело искать Салиму? Разве можно ее найти в таком большом городе, увидав на улице случайно. И зачем она ей сейчас понадобилась?"
"Матовая" девушка между тем предложила:
- Если будете ждать Гюлю... идите в нашу комнату... Не стойте...
- Спасибо... - он уже собрался двинуться вслед за нею, как вдруг дверь отворилась, и появилась Гюльназ с двумя подругами по комнате.
- Вот и ваша Гюля!
- Где ты, Гюлю...
- Просто так, ходили в город. Подумала, может, доктор Салима мне встретится. А ты чего вдруг? Не поздно?..
- У меня к тебе важный разговор, Гюльназ!
Почувствовав тревогу в его голосе, заволновалась и Гюльназ.
Подруги, хоть и не понимали, о чем они говорят, тоже уловили что-то серьезное в их разговоре.
- Важный разговор? О чем?
- Гюля, не стойте здесь, проходите в комнату, мы вам не помешаем, предложила одна из девушек и, не дожидаясь ответа, взяла подругу под руку, и они направились в другой конец коридора.
Искендер, хоть и не смотрел в ту сторону, понял, что они вошли в комнату той "матовой" девушки.
Гюльназ торопливо открыла дверь и почти силой втащила туда Искендера.
- Ну, теперь говори, что случилось? Неужели... - Она хотела сказать: "Идешь на фронт?" - но у нее не повернулся язык. - Может, письмо из дому получил?.. Что пишут?...
Искендер, видя ее волнение, не знал, с чего и начать.
- Ничего не случилось, Гюлю... Почему ты так разволновалась? Я подумал, с тобой... вернее... да сядь ты. - Он вдруг поменял тему разговора, с деланной улыбкой посмотрел на Гюльназ и неожиданно, погладив ее по волосам, добавил: - Если позволишь, я присяду рядом с тобой, устал. Ну, скажи, нашла ты доктора Салиму?
Гюльназ знала, что Искендер всегда, в самые напряженные моменты становился вот таким, обходительным. Еще и по волосам ее погладил, гляди-ка! Откуда это солнце взошло? Сердце ее затрепетало от страха.
- Имей совесть, Искендер, не убивай меня. Говори, что случилось... умоляю тебя... - Ее глаза, как магниты, ловили взгляд Искендера. А он подумал: "Нет! Во что бы то ни стало я должен ее заставить..."
- Знаешь, Гюльназ... - Теперь его голос сделался другим. - Мы должны покончить с эти делом. Ты должна уехать!..
Она промолчала, но не отвела от него взгляда.
- Почему ты так смотришь, Гюлю? Ты же сама видишь... Не сегодня завтра город будет в кольце... Об этом говорят все.
Он умолк, замерла и Гюльназ. Он хотел услышать от нее хоть слово, одно-единственное. Оно было нужно сейчас. Вдруг горячие нежные руки Гюльназ пришли в движение, они, как уже привыкли это делать всегда, обвили его шею, пальцы скрестились. Она улыбнулась со странным кокетством, сказала:
- Тебе хоть ведомо, как я тебя люблю! - Ее мелодичный голос эхом отозвался от всех четырех стен комнаты. - Я хочу всегда быть рядом с тобой...
- Оставь шутки, Гюльназ! - Искендер попытался разнять ее руки. - Так не пойдет. Положение очень тяжелое... Ты и сама это знаешь...
- Знаю. А сегодня еще стало известно, что фашисты взяли Тосно.
- Видишь, какие дела, - с грустью заключил Искендер.
- И какой отсюда следует вывод?
Гюльназ все еще пыталась прогнать его грусть. То ли почувствовав свет ее улыбки, смешанной с жаром все еще обвитых вокруг его шеи рук, то ли еще почему-то, но Искендер дрогнул: "Как быть? Что я должен делать?" Он заколебался. "Ведь я и сам не хочу, чтобы она уезжала... Но нет! Этого нельзя допустить".
- Отсюда следует вывод, что мы должны расстаться! - На этот раз голос его задрожал от решимости, и Искендер, как бы доказывая это, резким движением высвободившись из рук девушки, встал. - Ты должна уехать, Гюльназ! Иначе быть не может... Завтра же ты должна уехать.
Воцарилась напряженная тишина. Как бы ободренный этим, Искендер дрожащим голосом заключил:
- Это тебе понятно? - И направился к двери: - Завтра я куплю билет... Чтобы к моему приходу ты была готова.
- Искендер, подожди, да буду я твоей жертвой!... - Гюльназ произнесла это так спокойно, что Искендер вынужден был остановиться.
- Чего тебе? - Как бы стесняясь того, что сдался, он постарался сохранить серьезность.
- Куда ты?
- К себе.
- Значит, завтра ты придешь ко мне в последний раз, чтобы проводить меня... Не так ли?
- Да. Мы же договорились.
- Выходит, что из-за того, что ты меня любишь...
- Не говори так, Гюлю! - поспешно перебил ее Искендер. - Конечно... И как!
- Я знаю, как ты меня любишь. Как все, так и ты. Так все могут любить.
- Я тебя не понимаю, Гюлю.
- Ты любишь меня как все, поскольку постольку. И потому стараешься выпроводить меня из города, чтобы я здесь не погибла. Осталась в живых.
- Да...
- Нет, такая любовь мне не нужна. Мне нужна любовь, что выше всего на свете, моего здоровья, меня самой, даже тебя самого... Ты понимаешь меня? Если бы ты любил меня так, то согласился бы, чтобы я умерла здесь, рядом с тобой, а не уезжала...
Рука Искендера, лежащая на дверной ручке, обмякла. Он хотел уйти не оборачиваясь. Но не мог. Надо было переждать эту очередную волну. Он нехотя поднял глаза.
Взгляд Гюльназ с резким, ярким и таинственным блеском был устремлен на него. Что это такое, господи? Ему показалось, что он видит Гюльназ впервые. Или это вовсе не Гюльназ, а какой-то другой, незнакомый человек, которого он раньше не знал. Оказывается, в этом нежном, слабом, тщедушном существе кроется странная магия: магия превращения.
- Не говори так, Гюлю... Любовь - сама собой. Мы должны смотреть на жизнь трезво. Обязаны...