Страница:
«Закон октав», – прочитал я, – «фундаментальный закон вселенной… Нет, не закон сохранения… И не законы квантовой механики… И не закон падающего бутерброда… Все они являются лишь следствиями, или частными случаями… А незыблемый и самый основной закон – это закон семи, или закон октав – до, ре, ми… Как много в этих звуках… Гармонии. Хаоса. Жизни. И всего, всего, всего. Чего угодно.
Вселенная вибрирует, и нет ничего, что бы не вибрировало… Вибрации происходят во всех видах, аспектах и плотностях материи, составляющей вселенную, от самых тонких до самых грубых ее проявлений. Они исходят из различных источников и устремляются в разные стороны, пересекаясь, сливаясь, усиливаясь, ослабевая, препятствуя друг другу… А мы – люди-человеки – вибрируем постоянно, подчиняясь закону семи (или восьми, если считать верхнее «до» – как кому нравится), причем вибрируем не однообразно, а с чередующимися ускорениями и замедлениями. А если быть точнее, сила первоначального импульса действует, не изменяя своей природы, и вибрации развиваются правильно (единообразно) лишь в течение некоторого времени, зависящего от природы самих вибраций, среды и проч., далее происходит особого рода перемена и вибрации перестают повиноваться импульсу – они замедляются и даже могут менять свою природу или направление. После этого вибрации возрастают или затихают до известного момента, когда в их развитии вновь происходит задержка. Например, вы с превеликим энтузиазмом взялись за изучение какого-нибудь заморского языка, книгами обложились, словарями, денег кучу потратили, и какое-то время, которое зависит от личностных характеристик и всевозможных причин, вы с достаточным рвением зубрите и ходите на занятия, но потом энтузиазм проходит (всегда и у всех, что, конечно, не означает, что цели никто не достигает – кое-кто достигает, но об этом позже) и дальнейшее обучение протекает уже немного (или совсем) по-другому, в зависимости от мотивации, воли или банальной случайности. В этой связи, однако, знаменательно, что периоды единообразных колебаний не равны, а периоды замедления вибраций не симметричны: один из них короче, другой длиннее. Законы, управляющие распространением вибраций, были известны древней науке и включены в особую формулу, или диаграмму, где период удвоения колебаний был разделен на восемь неравных ступеней в соответствии с темпом возрастания вибраций. Восьмая ступень повторяет первую, но с удвоенным числом вибраций, а сам период удвоения определяется как октава.
В облачении этой формулы идеи октавы передавались из рук в руки, от учителя к ученику, от одной эзотерической школы к другой. В очень отдаленные времена кому-то из посвященных пришла в голову мысль применить эту формулу к музыке. Так была получена музыкальная гамма семи тонов, являющаяся универсальной формулой космического закона. Не больше не меньше. Вот так!»
– Привет, – услышал я и поднял голову. Передо мной стояло неопределенного возраста создание женского пола, улыбаясь белыми огромными зубами. Сесть оно не могло, так как я заблаговременно разбросал свои вещи так, что пристроится возможности не было никакой.
– Привет, – повторило оно и сверкнуло зубами.
– Добрый день, – сказал я и поднял брови.
– Я вот смотрю, вы один, – она угрожающе выставила вперед свою белоснежную челюсть. – И я одна. Скучаю. Давайте скучать вместе.
Я сглотнул.
– Ну, вместе скучать смысла нет… Объединяются, чтобы не скучать.
– Конечно, конечно. Вы абсолютно правы. Это я так выразилась. Красиво звучит. «Скучать вместе».
Можно было нагрубить и ответить резко, но я почему-то никогда не пользуюсь этой возможностью. Воспитание? Или трусость?
– Извините, – я показал ей на бумаги. – Работа, будь она неладна. Я бы с удовольствием с вами поскучал, но, увы, не могу.
– А-а-а… – протянула она. – Вы по работе летите? А вы кто? Ученый или бизнесмен? Так на ученого похожи… А вы в какой области?
– Мы поговорим с вами позже, когда я закончу с бумагами. Если закончу. – Я опустил голову и начал читать.
Она еще немного помялась рядом со мной и, уходя, отчеканила:
– Я буду ждать. Я сижу на месте 7А. – Она еще подождала, не последует ли ответа и ушла.
«А теперь немного, совсем чуть-чуть математики. Итак, если принять „до“ за единицу, тогда „ре“ будет составлять 9/8, „ми“ – 5/4, „фа“ – 4/3, „соль“ – 3/2, „ля“ – 5/3, „си“ – 15/8 и „до“ – 2. Разница в интервалах будет наименьшей между „ми“ и „фа“, а также „си“ и „до“. Как раз в этих местах и происходит замедление октавы, а как следствие – отклонение от первоначального направления. Итак, „до-ре-ми“ – развитие при неизменном действии импульса, между „ми“ и „фа“ – линия развития меняет направление, и через „фа-соль-ля-си“ идет уже под углом к первоначальному намерению. „Си“ – „до“ – новое отклонение, увеличение соответствующего угла. Следующая октава дает более заметное отклонение, а идущая за ней – еще более явственное, так что линия октав, в конце концов, может сделать полный поворот и идти в направлении, противоположном первоначальному.
Этот закон показывает, почему в нашей жизни никогда не бывает прямых линий и отчего, взявшись за что-то одно, мы почему-то делаем совершенно иное, зачастую противоположное первому, продолжая думать, что занимаемся тем же, чем и в начале. Многое, что происходит с нами и вокруг нас можно объяснить с помощью развития октав, понимая, разумеется, значение интервалов, которые то и дело меняют развитие силы, направляют ее по ломанной, поворачивают, превращают дело в полную себе противоположность…
Такой ход событий, то есть перемену направления можно наблюдать во всем. После периода энергичной деятельности или сильной эмоции наступает реакция – работа становится нудной и утомительной, в чувства вкрадываются элементы усталости и безразличия, мысль движется по кругу, повторяя то, что уже известно, причем линия продолжает развиваться, хотя уже и не в том направлении. (А как много поворотов сил должно было случиться от Евангелия, проповедовавшего любовь, до инквизиции; или от аскетов первых веков, изучавших эзотерическое христианство, до схоластов, вычислявших, сколько ангелов может поместиться на острие иголки.) Ничто не стоит на одном месте, не остается тем, что было – все движется, куда-то перемещается, меняется и с неизбежностью или развивается, или идет вниз, ослабевает и вырождается. Иными словами, все движется или по восходящей, или по нисходящей линии октав. Ничто не в состоянии развиваться без постоянных усилий. Мы часто не видим и не понимаем этого, может быть потому, что не допускаем неизбежности спада, когда нет подъема, а возможно потому, что принимаем спад за подъем. Ведь везде и во всем происходит раскачивание маятника. А внутри у нас существует, пожалуй, сотня маятников, которые движутся туда-сюда. Эти подъемы и падения, эти волнообразные флюктуации настроений, мыслей, чувств, энергии, решимости – все это периоды развития сил между интервалами октав.
Как бы ни парадоксально это выглядело, но правильное (т. е. без изменения направления) развитие октавы часто зависит от кажущейся случайности. Иногда выходит так, что другие октавы, идущие близко к октаве-х, пересекают ее или сталкиваются с ней, тем или иным образом заполняя ее интервалы, в результате позволяя колебаниям октавы-х развиваться свободно и безостановочно. Если в нужный момент, а именно в интервал замедления приходит добавочный толчок, совпадающий по силе и характеру с исходными вибрациями, то октава-х будет беспрепятственно развиваться в первоначальном направлении, ничего не теряя и не изменяя своей природы.
Здесь, однако, нужно отметить, что наблюдается существенное различие между восходящими и нисходящими октавами. В восходящей октаве первый «интервал» возникает между «ми» и «фа», и если здесь добавится необходимая энергия, октава будет беспрепятственно развиваться до «си», где для перехода в «до», для правильного развития ей потребуется гораздо более сильный добавочный толчок, чем ранее, между «ми» и «фа». Причиной является более высокая частота колебаний, и чтобы преодолеть остановку развития, здесь требуется большая интенсивность толчка.
В нисходящей октаве такой интервал возникает в самом ее начале, сразу после первого «до», и материал для его заполнения часто находится или в самом «до», или в боковых вибрациях, вызванных этой нотой. По этой причине нисходящая октава развивается легче восходящей. Деятельность, связанная с творческими процессами, представляет собой нисходящую октаву. Примерами восходящих октав могут служить эволюционные и космические октавы.
Вообще, получается, что результат любого предприятия, начинания зависит как раз от добавочного толчка, который позволяет линии сил достичь намеченной цели. В примере с изучением иностранного языка, таким толчком может явиться известие, что вам представляется возможность (о которой вы всю жизнь мечтали) увидеть, пожить или поработать по выгодному контракту в чужой стране, и возможность эта будет зависеть от степени владения вами иностранным языком. Или вы встретите барышню небесной красоты, которая снизойдет до вас, только если вы сможете сочинять сонеты и оды на языке этой страны, в совершенстве освоив все тонкости грамматики и лексики. Можно, правда, найти достаточно силы и воли на сверхусилие в самом себе – и независимо достичь поставленной цели. Однако сознательный внутренний результативный импульс – чрезвычайно редкое явление.
С другой стороны, вас могут и без всякого знания, во внешних причинах направить на работу в заморскую страну, где вы в любом случае выучите ее язык, потому что будете вынуждены общаться на нем каждый день в течение многих лет…
Это классический пример случайного импульса. Те линии развития сил, которые оказываются выпрямленными благодаря случаю и которые человек иногда может увидеть, предположить или ожидать, вызывают у него иллюзию прямолинейности. Иначе говоря, он думает, что прямые линии – это правило, а ломаные – исключение, что в свою очередь вызывает у него иллюзию возможности достичь определенной цели. В действительности события случайно приводят к результату, только лишь напоминающему первоначальную цель, разве что по внешним признакам, да по начальной формулировке. Человек (тот, с кем произошел случай) уверяет себя и других, что достиг цели, которую ставил, и что любой другой также способен это сделать; и прочие ему верят. На самом деле, все это иллюзия. Можно выиграть и в рулетку. Достижение цели представляется точно таким же случаем. За исключением того, что, играя, мы знаем, выиграли или проиграли в каждом отдельном случае, то есть на каждой ставке, а в деятельности – в которой участвуют много людей и между началом и завершением проходят целые годы – легко можно обмануться и принять достигнутый результат за желаемый, и поверить в то, что выиграли, тогда как в целом проиграли, поскольку стремились вначале совершенно к другому.
При изучении закона октав нужно учитывать, что октавы бывают основные и подчиненные. Основные подобны стволу дерева, подчиненные – ветвям. Семь основных нот и два интервала, носители новых направлений, дают вместе девять звеньев цепи. Основные связаны с подчиненными вполне определенным образом. Из подчиненных октав первого порядка возникают октавы второго, третьего порядков и выше. Строение октав похоже на строение дерева. От главного ствола отходят во все стороны ветви, переходящие во все более мелкие и тонкие веточки.
И что все это нам дает? А вот что. Охватывающие нас порой моменты слабости, лености, безразличия – это не что-то из ряда вон выходящее и случайное, а закономерное развитие любого процесса. Это не исключение, а правило. И происходит это с нами не потому, что мы такие особенные и исключительные, плохие или хорошие, несчастные или счастливые, а потому, что это СЛУЧАЕТСЯ. Со всеми. Просто если нам дорог результат, которого хотим добиться, и нравится дорога, по которой идем, и не хотим сворачивать на тропы, и утопать в придорожной траве, – нам требуется прикладывать не просто усилия, а сверхусилия, чтобы достичь, не упасть и не раствориться в порой даже радующей – сладостной, и успокаивающей музыке повернувшихся и развернувшихся многоликих и многоголосых октав».
Отложил ворох бумаг и посмотрел в окно. Принесли ужин. После еды я закрыл глаза и думал о нас с Кирой, об октавах, о… Разбудили меня во Франкфурте. Все пассажиры уже вышли в аэропорт и я, взяв в руки куртку и рюкзак, пошел по длинным разноуровневым переходам. Побродил по магазинах беспошлинной торговли, попил кофе в баре и поглазел на людей, так же, как и я прилетевших сюда на несколько часов. Был приятно удивлен, увидев зубастое создание с каким-то толстяком с портфелем. Она показывала ему свой оскал, а он, судя по всему, не возражал, даже был доволен, что-то мурлыча себе под нос.
Через два часа я снова оказался в самолете и все одиннадцать часов лету до Лос-Анджелеса мирно проспал.
Яркое солнце, плюс пятнадцать и человек с табличкой, на которой написана моя фамилия. После двухчасовой дороги по полям или, наверное, по-американски – по прериям, усеянным ветровыми установками, я разместился в гостинице, а затем пообедал с партнерами по бизнесу. За день я посмотрел все, что необходимо было посмотреть, пощупал руками все, что необходимо было пощупать, и получил все заверения, которые необходимо было получить.
На следующее утро меня отвезли в Сан-Диего. Я остановился в отеле недалеко от клиники, где лежал Муслим. Как проехать и где лучше разместиться мне объяснила Джоан, голоса Муслима я пока не слышал. Мы договорились, что я приду в клинику к четырем часам. Поскольку у меня еще было время, я, послонявшись по номеру и оглядев все его достопримечательности, достал оставшуюся часть бумаг, которые мне дала Кира.
«Как рождаются миры.
– Нет ничего, кроме вибраций.
Все вибрирует. Жизнь. Смерть.
Одиночество. Отчаяние. Беда.
Удовольствие. Любовь. Радость.
– И все это пища… Вибрации любого рода являются пищей.
Всегда находится тот, кто это ест.
– Нет, все это происходит, Потому, что всегда кто-то
Голоден.
Горхиарх чувствовал голод. Теперь уже знал точно, он просто хотел есть. Вначале это легкое неудобство он охарактеризовал как усталость. Учитель в последнее время был чрезвычайно требователен и строг. А Горхиарх хотел быть хорошим, и дотошно выполнял все требования и предписания. Он обещал маме. Мама дала ему еще один шанс. Она снисходительна. Сказала, что у него извращенный ум, и он слишком много читает. Неправда. Читает мало, понимает еще меньше. Но очень старается.
Как же хочется есть. Богатый стол Императорского дворца уже не мог удовлетворить его. Горхиарх огляделся. Ели медленно. С удовольствием. Он переводил взгляд с одного блюда на другое, словно стараясь открытым, влажным ртом поймать на лету что-то необыкновенно вкусное, то, чего он так жаждет. Все не то. Голод не проходил, а рос в нем. Горхиарх ощущал его не только своей плотью, но и сознанием. Он ел с неохотой. Что толку в еде, если нельзя наесться?
Угрюмая оцепенелость голодной души, заряженной способностью к мышлению. Он встал из-за стола.
– Спасибо. Я пойду к себе. Мне что-то нездоровится.
Быстрый взгляд бледных, бесчувственных глаз. Все глаза были устремлены на него. Шепот. Шепот перешел в хитрое кудахтающее хихиканье.
Возмущение. Злоба. Страх. Какой же слабой оказалась узда, державшая его столько лет в повиновении и дисциплине. В один миг решительный, бесповоротный шаг грозил лишить его свободы раз и навсегда. Соблазны мира, пути греха. И он падет. Неслышно, бесшумно, в одно мгновение. Навсегда. Какое странное и страшное слово.
Навсегда. «Пасть навсегда» – тяжелая фраза медленно оседала в его сознании, проваливаясь, точно камень в трясину. Горхиарх следил, как она оседает, и чувствовал ее тяжесть на сердце.
– Конечно, иди, сыночек.
И вот уже все смотрят на императрицу. Сытые и насыщающиеся мозги вокруг. Решают, почему мать не наказала сына. Замышляют выгодные сделки. Все не их: одежда, речь, жесты. Их глаза опровергают их слова.
Горхиарх думал. Он чувствовал, как что-то важное упорно ускользает от него. Если в течение КРУГА он не найдет себе пищу, он умрет. Слабые проблески страха обратились в ужас. Он представил, как предсмертный холод выползает из сознания, туман заволакивает глаза; мозговые центры, еще недавно озаренные светом мысли, угасают один за другим, как фонари.
Слова и цифры на странице его тетради запрыгали и, в конце концов, развернулись пышным хвостом, как у павлина, в глазках и звездах. Уравнения задрожали, глазки и звезды показателей стали взаимоуничтожаться, хвост начинал медленно складываться. Надписи появлялись и исчезали, словно открывающиеся и закрывающиеся глазки, вспыхивающие и угасающие, как звезды. Огромный круговорот звездной жизни уносил его усталое сознание прочь за пределы, в никуда, а потом с силой возвращал обратно к центру, и это движение сопровождала музыка голода. Звезды начали крошиться, и облако тонкой звездной пыли понеслось в пространство. И вот уже следующее уравнение медленно распускает хвост. Это растет его голод, разворачиваясь, рассыпая тревожные огни пылающих звезд. Он захлопнул тетрадь. Голод становился все сильнее и сильнее.
Как будто волна жизненной силы хлынула из него, и он боялся, что тело и душа будут убиты этим извержением. Страх вдруг обратился в холодное, равнодушное познание самого себя. Он вспомнил, как прогуливаясь со слугами по ОКРАИНЕ, он заговорил с торговцем странностями. От того исходил удивительный и чудесный запах. Мама потом долго негодовала и ругала слуг, что не досмотрели и позволили Горхиарху войти в контакт с недостойным. Интересно, чем это так пахло? Сейчас он чувствовал этот запах сознанием и внутренне улыбался. Он разыщет этого торговца во что бы то ни стало. Он должен сделать это, или он умрет…
КРУГ подходил к концу. Все попытки отыскать торговца странностями ни к чему не привели. За это время Горхиарх почти привык к постоянному чувству голода, и оно уже не доставляло ему столько неудобства, как раньше. Холодное, трезвое равнодушие царило в его душе. Лекари со всей Империи съезжались, чтобы облегчить его страдания, вернее сказать, страдания его Всеобъемлющей матери.
Сам он уже не слишком страдал и смирился со своей болезнью. И лишь по вечерам скитался он по ОКРАИНЕ в поисках неуловимого торговца. Лихорадочный жар охватывал его и гнал бродить в сумерках по узким улицам.
На далекой планете, находящейся во власти сорока восьми законов, на самых задворках Вселенной одиннадцатилетний мальчик вновь и вновь боролся с цифрами, пытаясь доказать великую теорему Ферма. Он не знал, справится он или нет. Впрочем, он даже об этом не думал. Его привлекал сам процесс. Тихая радость раздвигала его губы. Трепетная, мерцающая, как слабый свет радость кружилась вокруг него волшебным роем крохотных звезд. Радость разливалась в цифрах и символах. Они беззвучно сталкивались, распадались, набегая один на другой, струились, раскачивая немые колокольчики невидимых волн. Как мог он знать, что какой-то торговец странностями из неведомого, невообразимого мира делает маленькие конфеты из этой тихой, еле заметной радости.
Горхиарх часто приходил в ЗАПОВЕДНИК МУДРЫХ КАМНЕЙ и проводил там долгие часы, пересаживаясь с одного камня на другой. Императрице не нравилось это увлечение младшего сына, но, принимая во внимание его странную затяжную болезнь, она старалась не замечать его отлучек, и не заостряла на этом внимание двора. Горхиарх садился на камень, сливался с ним и слушал его голос. Камней были тысячи, даже тысячи тысяч, и они все время перемещались, так что он никогда не помнил, сидел ли он уже на этом камне или нет.
– Преисподняя расширилась и без меры раскрыла пасть свою.
Горхиарх пересел на другой:
– Время есть, время было, но времени больше не будет.
Он почувствовал запах, тот самый. Быстро спрыгнув с камня, Горхиарх побежал на этот запах, гонимый нестерпимым голодом.
Торговец странностями сидел на одном из камней и сосал конфету.
– Ух, ты! Какой голодный! На вот, возьми конфетку. Он протянул Горхиарху леденец.
Горхиарх быстро положил конфету в рот. Тягучий, густой аромат.
Тихая радость разлилась по телу. Он чувствовал, словно какая-то сила снимает с него так долго мучавший его голод – с такой же легкостью, как снимают с плода мягкую спелую кожу. В потоке света, внезапно хлынувшем из него, он увидел лучезарную клубящуюся массу звездной пыли, на которую искрящимися струями проливался его голод. Всем своим естеством он ощущал, что в этом ослепительном водовороте зарождается что-то новое, невообразимое и трепетное. В оцепенении чувств он ждал, когда чарующий туман рассеется, и откроется то, что за ним скрыто.
Новый с иголочки мир.
– Еще. Еще конфет. Он быстро протянул торговцу руку, не в силах оторвать глаз от буйства света и форм.
– Да на, возьми все, если так нравятся. Это чудесные конфеты.
Совсем недалеко от счастливого Горхиарха два неприметных камня вели вялый диалог:
– Великая вселенская жрачка.
– Все друг друга едят.
– Да, и многое случается в этом странном и непостижимым мире только лишь потому, что требуется жрачка определенного качества.
– Полегче, профессор, не жрачка, а вибрации.
– Ну, вибрации. Какая разница, как назвать жрачку».
Дальше следовала приписка: «Примечание автора». Я мысленно улыбнулся. У Киры этого не отнимешь. Впрочем, почему нет. Она ведь автор. Хотя если бы писал я, то было бы просто примечание. Ну да ладно.
«Органическая жизнь, в том числе и человек, с одной стороны – орган восприятия Земли, с другой – орган излучения (вибраций).
Все, что происходит на Земле, создает вибрации. И многие вещи случаются только потому, что требуются вибрации определенного вида.
Солнце, например, поглощает наиболее плотные вибрации (плотность вибрации обратно пропорциональна плотности материи), т. е. самые качественные и тонкие с точки зрения материи. Самыми грубыми вибрациями питается Луна. Как правило, это отрицательные эмоции и энергия, выделяющаяся в момент смерти. Именно Луна ответственна за войны и безумие толпы. Абсолютно все в природе является пищей. Вибрации самого Солнца и звезд – пища для Абсолюта.
Существует так называемая таблица водородов, в которой подробнейшим образом указывается, какой водород питается каким водородом. Эти водороды, естественно, не имеют никакого отношения к химии. Человек, например, являясь водородом 24, питается водородом 96, и сам является пищей для водорода б.
Природа функционирует именно так, и ее все устраивает, вернее, ее устраивает только это. Так что освобождение человека нужно только самому человеку, если нужно, конечно. Поскольку человек (обычный, т. е. механистический, находящийся под влиянием Луны) едва ли сознает свое место в природе. И поэтому, чтобы захотеть освободиться (хотя бы от влияния Луны), надо осознать, что ты не свободен.
Дорога к освобождению лежит через познание самого себя и осознания себя истинного, т. е. шестимерного и вечного. Спасение – внутри, впрочем, как и все действительно реальное. Вселенная, соответствующая нашему трехмерному сознанию, трехмерна и не существует в вечности, впрочем, как и наш трехмерный разрез, мечущийся и загипнотизированный Луной. Низменные стремления нужны только Луне. Солнце, напротив питается самым лучшим, добрым, альтруистическим, творческим.
Через Солнце лежит путь к Абсолюту (водород 1), через Луну к антиабсолюту (водород 6144, водород неполный, в котором отсутствует Святой дух триады).
Человек получает пищу трех видов:
1) то, что мы едим;
2) то, чем дышим;
3) наши впечатления.
Самая важная для нас пища – впечатления. Без них мы не можем прожить ни секунды.
Разумность материи определяется тем существом, которому она может служить пищей. Поэтому, если наши вибрации являются пищей для Солнца, мы более разумны, чем те, чьи вибрации перерабатываются Луной.
Значительно изменить качество своих вибраций человек может утончая свои впечатления и усиливая их интенсивность, т. е. укрепляя свои тонкие тела (если есть что укреплять, конечно)…»
Меня провели по белым коридорам в палату на первом этаже. По дороге мне встретилась Джоан, высокая брюнетка в лучших голливудских традициях, попросила чего-то не делать с Муслимом. Чего именно не делать, я не понял. Мой английский не дал мне такой возможности. Но я, как настоящий американец ответил «o'key». Муслим лежал на высокой кровати посреди комнаты, я не уверен, что он мог ходить или даже сидеть, тело, скрытое одеялом было не совсем привычных очертаний, это на первый беглый взгляд, а рассматривать мне было неудобно. Левую руку он протянул мне для рукопожатия, правая находилась под простыней. Лицо было не сильно повреждено, а усы – так совсем без изъянов. Я поздоровался, но Джоан попросила подождать и одела на Муслима слуховой аппарат. Говорил Муслим плохо, очень неразборчиво, при этом голос раздавался из ящика, типа старого радиоприемника, стоящего рядом на тумбочке, видимо микрофон был прикреплен к его шее. Я ожидал чего-то похожего, поэтому увиденным шокирован не был. Взгляд у Муслима был цепкий, а голос, несмотря на неразборчивость, повелительным. Неловкость первой встречи длилась недолго.
Вселенная вибрирует, и нет ничего, что бы не вибрировало… Вибрации происходят во всех видах, аспектах и плотностях материи, составляющей вселенную, от самых тонких до самых грубых ее проявлений. Они исходят из различных источников и устремляются в разные стороны, пересекаясь, сливаясь, усиливаясь, ослабевая, препятствуя друг другу… А мы – люди-человеки – вибрируем постоянно, подчиняясь закону семи (или восьми, если считать верхнее «до» – как кому нравится), причем вибрируем не однообразно, а с чередующимися ускорениями и замедлениями. А если быть точнее, сила первоначального импульса действует, не изменяя своей природы, и вибрации развиваются правильно (единообразно) лишь в течение некоторого времени, зависящего от природы самих вибраций, среды и проч., далее происходит особого рода перемена и вибрации перестают повиноваться импульсу – они замедляются и даже могут менять свою природу или направление. После этого вибрации возрастают или затихают до известного момента, когда в их развитии вновь происходит задержка. Например, вы с превеликим энтузиазмом взялись за изучение какого-нибудь заморского языка, книгами обложились, словарями, денег кучу потратили, и какое-то время, которое зависит от личностных характеристик и всевозможных причин, вы с достаточным рвением зубрите и ходите на занятия, но потом энтузиазм проходит (всегда и у всех, что, конечно, не означает, что цели никто не достигает – кое-кто достигает, но об этом позже) и дальнейшее обучение протекает уже немного (или совсем) по-другому, в зависимости от мотивации, воли или банальной случайности. В этой связи, однако, знаменательно, что периоды единообразных колебаний не равны, а периоды замедления вибраций не симметричны: один из них короче, другой длиннее. Законы, управляющие распространением вибраций, были известны древней науке и включены в особую формулу, или диаграмму, где период удвоения колебаний был разделен на восемь неравных ступеней в соответствии с темпом возрастания вибраций. Восьмая ступень повторяет первую, но с удвоенным числом вибраций, а сам период удвоения определяется как октава.
В облачении этой формулы идеи октавы передавались из рук в руки, от учителя к ученику, от одной эзотерической школы к другой. В очень отдаленные времена кому-то из посвященных пришла в голову мысль применить эту формулу к музыке. Так была получена музыкальная гамма семи тонов, являющаяся универсальной формулой космического закона. Не больше не меньше. Вот так!»
– Привет, – услышал я и поднял голову. Передо мной стояло неопределенного возраста создание женского пола, улыбаясь белыми огромными зубами. Сесть оно не могло, так как я заблаговременно разбросал свои вещи так, что пристроится возможности не было никакой.
– Привет, – повторило оно и сверкнуло зубами.
– Добрый день, – сказал я и поднял брови.
– Я вот смотрю, вы один, – она угрожающе выставила вперед свою белоснежную челюсть. – И я одна. Скучаю. Давайте скучать вместе.
Я сглотнул.
– Ну, вместе скучать смысла нет… Объединяются, чтобы не скучать.
– Конечно, конечно. Вы абсолютно правы. Это я так выразилась. Красиво звучит. «Скучать вместе».
Можно было нагрубить и ответить резко, но я почему-то никогда не пользуюсь этой возможностью. Воспитание? Или трусость?
– Извините, – я показал ей на бумаги. – Работа, будь она неладна. Я бы с удовольствием с вами поскучал, но, увы, не могу.
– А-а-а… – протянула она. – Вы по работе летите? А вы кто? Ученый или бизнесмен? Так на ученого похожи… А вы в какой области?
– Мы поговорим с вами позже, когда я закончу с бумагами. Если закончу. – Я опустил голову и начал читать.
Она еще немного помялась рядом со мной и, уходя, отчеканила:
– Я буду ждать. Я сижу на месте 7А. – Она еще подождала, не последует ли ответа и ушла.
«А теперь немного, совсем чуть-чуть математики. Итак, если принять „до“ за единицу, тогда „ре“ будет составлять 9/8, „ми“ – 5/4, „фа“ – 4/3, „соль“ – 3/2, „ля“ – 5/3, „си“ – 15/8 и „до“ – 2. Разница в интервалах будет наименьшей между „ми“ и „фа“, а также „си“ и „до“. Как раз в этих местах и происходит замедление октавы, а как следствие – отклонение от первоначального направления. Итак, „до-ре-ми“ – развитие при неизменном действии импульса, между „ми“ и „фа“ – линия развития меняет направление, и через „фа-соль-ля-си“ идет уже под углом к первоначальному намерению. „Си“ – „до“ – новое отклонение, увеличение соответствующего угла. Следующая октава дает более заметное отклонение, а идущая за ней – еще более явственное, так что линия октав, в конце концов, может сделать полный поворот и идти в направлении, противоположном первоначальному.
Этот закон показывает, почему в нашей жизни никогда не бывает прямых линий и отчего, взявшись за что-то одно, мы почему-то делаем совершенно иное, зачастую противоположное первому, продолжая думать, что занимаемся тем же, чем и в начале. Многое, что происходит с нами и вокруг нас можно объяснить с помощью развития октав, понимая, разумеется, значение интервалов, которые то и дело меняют развитие силы, направляют ее по ломанной, поворачивают, превращают дело в полную себе противоположность…
Такой ход событий, то есть перемену направления можно наблюдать во всем. После периода энергичной деятельности или сильной эмоции наступает реакция – работа становится нудной и утомительной, в чувства вкрадываются элементы усталости и безразличия, мысль движется по кругу, повторяя то, что уже известно, причем линия продолжает развиваться, хотя уже и не в том направлении. (А как много поворотов сил должно было случиться от Евангелия, проповедовавшего любовь, до инквизиции; или от аскетов первых веков, изучавших эзотерическое христианство, до схоластов, вычислявших, сколько ангелов может поместиться на острие иголки.) Ничто не стоит на одном месте, не остается тем, что было – все движется, куда-то перемещается, меняется и с неизбежностью или развивается, или идет вниз, ослабевает и вырождается. Иными словами, все движется или по восходящей, или по нисходящей линии октав. Ничто не в состоянии развиваться без постоянных усилий. Мы часто не видим и не понимаем этого, может быть потому, что не допускаем неизбежности спада, когда нет подъема, а возможно потому, что принимаем спад за подъем. Ведь везде и во всем происходит раскачивание маятника. А внутри у нас существует, пожалуй, сотня маятников, которые движутся туда-сюда. Эти подъемы и падения, эти волнообразные флюктуации настроений, мыслей, чувств, энергии, решимости – все это периоды развития сил между интервалами октав.
Как бы ни парадоксально это выглядело, но правильное (т. е. без изменения направления) развитие октавы часто зависит от кажущейся случайности. Иногда выходит так, что другие октавы, идущие близко к октаве-х, пересекают ее или сталкиваются с ней, тем или иным образом заполняя ее интервалы, в результате позволяя колебаниям октавы-х развиваться свободно и безостановочно. Если в нужный момент, а именно в интервал замедления приходит добавочный толчок, совпадающий по силе и характеру с исходными вибрациями, то октава-х будет беспрепятственно развиваться в первоначальном направлении, ничего не теряя и не изменяя своей природы.
Здесь, однако, нужно отметить, что наблюдается существенное различие между восходящими и нисходящими октавами. В восходящей октаве первый «интервал» возникает между «ми» и «фа», и если здесь добавится необходимая энергия, октава будет беспрепятственно развиваться до «си», где для перехода в «до», для правильного развития ей потребуется гораздо более сильный добавочный толчок, чем ранее, между «ми» и «фа». Причиной является более высокая частота колебаний, и чтобы преодолеть остановку развития, здесь требуется большая интенсивность толчка.
В нисходящей октаве такой интервал возникает в самом ее начале, сразу после первого «до», и материал для его заполнения часто находится или в самом «до», или в боковых вибрациях, вызванных этой нотой. По этой причине нисходящая октава развивается легче восходящей. Деятельность, связанная с творческими процессами, представляет собой нисходящую октаву. Примерами восходящих октав могут служить эволюционные и космические октавы.
Вообще, получается, что результат любого предприятия, начинания зависит как раз от добавочного толчка, который позволяет линии сил достичь намеченной цели. В примере с изучением иностранного языка, таким толчком может явиться известие, что вам представляется возможность (о которой вы всю жизнь мечтали) увидеть, пожить или поработать по выгодному контракту в чужой стране, и возможность эта будет зависеть от степени владения вами иностранным языком. Или вы встретите барышню небесной красоты, которая снизойдет до вас, только если вы сможете сочинять сонеты и оды на языке этой страны, в совершенстве освоив все тонкости грамматики и лексики. Можно, правда, найти достаточно силы и воли на сверхусилие в самом себе – и независимо достичь поставленной цели. Однако сознательный внутренний результативный импульс – чрезвычайно редкое явление.
С другой стороны, вас могут и без всякого знания, во внешних причинах направить на работу в заморскую страну, где вы в любом случае выучите ее язык, потому что будете вынуждены общаться на нем каждый день в течение многих лет…
Это классический пример случайного импульса. Те линии развития сил, которые оказываются выпрямленными благодаря случаю и которые человек иногда может увидеть, предположить или ожидать, вызывают у него иллюзию прямолинейности. Иначе говоря, он думает, что прямые линии – это правило, а ломаные – исключение, что в свою очередь вызывает у него иллюзию возможности достичь определенной цели. В действительности события случайно приводят к результату, только лишь напоминающему первоначальную цель, разве что по внешним признакам, да по начальной формулировке. Человек (тот, с кем произошел случай) уверяет себя и других, что достиг цели, которую ставил, и что любой другой также способен это сделать; и прочие ему верят. На самом деле, все это иллюзия. Можно выиграть и в рулетку. Достижение цели представляется точно таким же случаем. За исключением того, что, играя, мы знаем, выиграли или проиграли в каждом отдельном случае, то есть на каждой ставке, а в деятельности – в которой участвуют много людей и между началом и завершением проходят целые годы – легко можно обмануться и принять достигнутый результат за желаемый, и поверить в то, что выиграли, тогда как в целом проиграли, поскольку стремились вначале совершенно к другому.
При изучении закона октав нужно учитывать, что октавы бывают основные и подчиненные. Основные подобны стволу дерева, подчиненные – ветвям. Семь основных нот и два интервала, носители новых направлений, дают вместе девять звеньев цепи. Основные связаны с подчиненными вполне определенным образом. Из подчиненных октав первого порядка возникают октавы второго, третьего порядков и выше. Строение октав похоже на строение дерева. От главного ствола отходят во все стороны ветви, переходящие во все более мелкие и тонкие веточки.
И что все это нам дает? А вот что. Охватывающие нас порой моменты слабости, лености, безразличия – это не что-то из ряда вон выходящее и случайное, а закономерное развитие любого процесса. Это не исключение, а правило. И происходит это с нами не потому, что мы такие особенные и исключительные, плохие или хорошие, несчастные или счастливые, а потому, что это СЛУЧАЕТСЯ. Со всеми. Просто если нам дорог результат, которого хотим добиться, и нравится дорога, по которой идем, и не хотим сворачивать на тропы, и утопать в придорожной траве, – нам требуется прикладывать не просто усилия, а сверхусилия, чтобы достичь, не упасть и не раствориться в порой даже радующей – сладостной, и успокаивающей музыке повернувшихся и развернувшихся многоликих и многоголосых октав».
Отложил ворох бумаг и посмотрел в окно. Принесли ужин. После еды я закрыл глаза и думал о нас с Кирой, об октавах, о… Разбудили меня во Франкфурте. Все пассажиры уже вышли в аэропорт и я, взяв в руки куртку и рюкзак, пошел по длинным разноуровневым переходам. Побродил по магазинах беспошлинной торговли, попил кофе в баре и поглазел на людей, так же, как и я прилетевших сюда на несколько часов. Был приятно удивлен, увидев зубастое создание с каким-то толстяком с портфелем. Она показывала ему свой оскал, а он, судя по всему, не возражал, даже был доволен, что-то мурлыча себе под нос.
Через два часа я снова оказался в самолете и все одиннадцать часов лету до Лос-Анджелеса мирно проспал.
Яркое солнце, плюс пятнадцать и человек с табличкой, на которой написана моя фамилия. После двухчасовой дороги по полям или, наверное, по-американски – по прериям, усеянным ветровыми установками, я разместился в гостинице, а затем пообедал с партнерами по бизнесу. За день я посмотрел все, что необходимо было посмотреть, пощупал руками все, что необходимо было пощупать, и получил все заверения, которые необходимо было получить.
На следующее утро меня отвезли в Сан-Диего. Я остановился в отеле недалеко от клиники, где лежал Муслим. Как проехать и где лучше разместиться мне объяснила Джоан, голоса Муслима я пока не слышал. Мы договорились, что я приду в клинику к четырем часам. Поскольку у меня еще было время, я, послонявшись по номеру и оглядев все его достопримечательности, достал оставшуюся часть бумаг, которые мне дала Кира.
«Как рождаются миры.
– Нет ничего, кроме вибраций.
Все вибрирует. Жизнь. Смерть.
Одиночество. Отчаяние. Беда.
Удовольствие. Любовь. Радость.
– И все это пища… Вибрации любого рода являются пищей.
Всегда находится тот, кто это ест.
– Нет, все это происходит, Потому, что всегда кто-то
Голоден.
Горхиарх чувствовал голод. Теперь уже знал точно, он просто хотел есть. Вначале это легкое неудобство он охарактеризовал как усталость. Учитель в последнее время был чрезвычайно требователен и строг. А Горхиарх хотел быть хорошим, и дотошно выполнял все требования и предписания. Он обещал маме. Мама дала ему еще один шанс. Она снисходительна. Сказала, что у него извращенный ум, и он слишком много читает. Неправда. Читает мало, понимает еще меньше. Но очень старается.
Как же хочется есть. Богатый стол Императорского дворца уже не мог удовлетворить его. Горхиарх огляделся. Ели медленно. С удовольствием. Он переводил взгляд с одного блюда на другое, словно стараясь открытым, влажным ртом поймать на лету что-то необыкновенно вкусное, то, чего он так жаждет. Все не то. Голод не проходил, а рос в нем. Горхиарх ощущал его не только своей плотью, но и сознанием. Он ел с неохотой. Что толку в еде, если нельзя наесться?
Угрюмая оцепенелость голодной души, заряженной способностью к мышлению. Он встал из-за стола.
– Спасибо. Я пойду к себе. Мне что-то нездоровится.
Быстрый взгляд бледных, бесчувственных глаз. Все глаза были устремлены на него. Шепот. Шепот перешел в хитрое кудахтающее хихиканье.
Возмущение. Злоба. Страх. Какой же слабой оказалась узда, державшая его столько лет в повиновении и дисциплине. В один миг решительный, бесповоротный шаг грозил лишить его свободы раз и навсегда. Соблазны мира, пути греха. И он падет. Неслышно, бесшумно, в одно мгновение. Навсегда. Какое странное и страшное слово.
Навсегда. «Пасть навсегда» – тяжелая фраза медленно оседала в его сознании, проваливаясь, точно камень в трясину. Горхиарх следил, как она оседает, и чувствовал ее тяжесть на сердце.
– Конечно, иди, сыночек.
И вот уже все смотрят на императрицу. Сытые и насыщающиеся мозги вокруг. Решают, почему мать не наказала сына. Замышляют выгодные сделки. Все не их: одежда, речь, жесты. Их глаза опровергают их слова.
Горхиарх думал. Он чувствовал, как что-то важное упорно ускользает от него. Если в течение КРУГА он не найдет себе пищу, он умрет. Слабые проблески страха обратились в ужас. Он представил, как предсмертный холод выползает из сознания, туман заволакивает глаза; мозговые центры, еще недавно озаренные светом мысли, угасают один за другим, как фонари.
Слова и цифры на странице его тетради запрыгали и, в конце концов, развернулись пышным хвостом, как у павлина, в глазках и звездах. Уравнения задрожали, глазки и звезды показателей стали взаимоуничтожаться, хвост начинал медленно складываться. Надписи появлялись и исчезали, словно открывающиеся и закрывающиеся глазки, вспыхивающие и угасающие, как звезды. Огромный круговорот звездной жизни уносил его усталое сознание прочь за пределы, в никуда, а потом с силой возвращал обратно к центру, и это движение сопровождала музыка голода. Звезды начали крошиться, и облако тонкой звездной пыли понеслось в пространство. И вот уже следующее уравнение медленно распускает хвост. Это растет его голод, разворачиваясь, рассыпая тревожные огни пылающих звезд. Он захлопнул тетрадь. Голод становился все сильнее и сильнее.
Как будто волна жизненной силы хлынула из него, и он боялся, что тело и душа будут убиты этим извержением. Страх вдруг обратился в холодное, равнодушное познание самого себя. Он вспомнил, как прогуливаясь со слугами по ОКРАИНЕ, он заговорил с торговцем странностями. От того исходил удивительный и чудесный запах. Мама потом долго негодовала и ругала слуг, что не досмотрели и позволили Горхиарху войти в контакт с недостойным. Интересно, чем это так пахло? Сейчас он чувствовал этот запах сознанием и внутренне улыбался. Он разыщет этого торговца во что бы то ни стало. Он должен сделать это, или он умрет…
КРУГ подходил к концу. Все попытки отыскать торговца странностями ни к чему не привели. За это время Горхиарх почти привык к постоянному чувству голода, и оно уже не доставляло ему столько неудобства, как раньше. Холодное, трезвое равнодушие царило в его душе. Лекари со всей Империи съезжались, чтобы облегчить его страдания, вернее сказать, страдания его Всеобъемлющей матери.
Сам он уже не слишком страдал и смирился со своей болезнью. И лишь по вечерам скитался он по ОКРАИНЕ в поисках неуловимого торговца. Лихорадочный жар охватывал его и гнал бродить в сумерках по узким улицам.
На далекой планете, находящейся во власти сорока восьми законов, на самых задворках Вселенной одиннадцатилетний мальчик вновь и вновь боролся с цифрами, пытаясь доказать великую теорему Ферма. Он не знал, справится он или нет. Впрочем, он даже об этом не думал. Его привлекал сам процесс. Тихая радость раздвигала его губы. Трепетная, мерцающая, как слабый свет радость кружилась вокруг него волшебным роем крохотных звезд. Радость разливалась в цифрах и символах. Они беззвучно сталкивались, распадались, набегая один на другой, струились, раскачивая немые колокольчики невидимых волн. Как мог он знать, что какой-то торговец странностями из неведомого, невообразимого мира делает маленькие конфеты из этой тихой, еле заметной радости.
Горхиарх часто приходил в ЗАПОВЕДНИК МУДРЫХ КАМНЕЙ и проводил там долгие часы, пересаживаясь с одного камня на другой. Императрице не нравилось это увлечение младшего сына, но, принимая во внимание его странную затяжную болезнь, она старалась не замечать его отлучек, и не заостряла на этом внимание двора. Горхиарх садился на камень, сливался с ним и слушал его голос. Камней были тысячи, даже тысячи тысяч, и они все время перемещались, так что он никогда не помнил, сидел ли он уже на этом камне или нет.
– Преисподняя расширилась и без меры раскрыла пасть свою.
Горхиарх пересел на другой:
– Время есть, время было, но времени больше не будет.
Он почувствовал запах, тот самый. Быстро спрыгнув с камня, Горхиарх побежал на этот запах, гонимый нестерпимым голодом.
Торговец странностями сидел на одном из камней и сосал конфету.
– Ух, ты! Какой голодный! На вот, возьми конфетку. Он протянул Горхиарху леденец.
Горхиарх быстро положил конфету в рот. Тягучий, густой аромат.
Тихая радость разлилась по телу. Он чувствовал, словно какая-то сила снимает с него так долго мучавший его голод – с такой же легкостью, как снимают с плода мягкую спелую кожу. В потоке света, внезапно хлынувшем из него, он увидел лучезарную клубящуюся массу звездной пыли, на которую искрящимися струями проливался его голод. Всем своим естеством он ощущал, что в этом ослепительном водовороте зарождается что-то новое, невообразимое и трепетное. В оцепенении чувств он ждал, когда чарующий туман рассеется, и откроется то, что за ним скрыто.
Новый с иголочки мир.
– Еще. Еще конфет. Он быстро протянул торговцу руку, не в силах оторвать глаз от буйства света и форм.
– Да на, возьми все, если так нравятся. Это чудесные конфеты.
Совсем недалеко от счастливого Горхиарха два неприметных камня вели вялый диалог:
– Великая вселенская жрачка.
– Все друг друга едят.
– Да, и многое случается в этом странном и непостижимым мире только лишь потому, что требуется жрачка определенного качества.
– Полегче, профессор, не жрачка, а вибрации.
– Ну, вибрации. Какая разница, как назвать жрачку».
Дальше следовала приписка: «Примечание автора». Я мысленно улыбнулся. У Киры этого не отнимешь. Впрочем, почему нет. Она ведь автор. Хотя если бы писал я, то было бы просто примечание. Ну да ладно.
«Органическая жизнь, в том числе и человек, с одной стороны – орган восприятия Земли, с другой – орган излучения (вибраций).
Все, что происходит на Земле, создает вибрации. И многие вещи случаются только потому, что требуются вибрации определенного вида.
Солнце, например, поглощает наиболее плотные вибрации (плотность вибрации обратно пропорциональна плотности материи), т. е. самые качественные и тонкие с точки зрения материи. Самыми грубыми вибрациями питается Луна. Как правило, это отрицательные эмоции и энергия, выделяющаяся в момент смерти. Именно Луна ответственна за войны и безумие толпы. Абсолютно все в природе является пищей. Вибрации самого Солнца и звезд – пища для Абсолюта.
Существует так называемая таблица водородов, в которой подробнейшим образом указывается, какой водород питается каким водородом. Эти водороды, естественно, не имеют никакого отношения к химии. Человек, например, являясь водородом 24, питается водородом 96, и сам является пищей для водорода б.
Природа функционирует именно так, и ее все устраивает, вернее, ее устраивает только это. Так что освобождение человека нужно только самому человеку, если нужно, конечно. Поскольку человек (обычный, т. е. механистический, находящийся под влиянием Луны) едва ли сознает свое место в природе. И поэтому, чтобы захотеть освободиться (хотя бы от влияния Луны), надо осознать, что ты не свободен.
Дорога к освобождению лежит через познание самого себя и осознания себя истинного, т. е. шестимерного и вечного. Спасение – внутри, впрочем, как и все действительно реальное. Вселенная, соответствующая нашему трехмерному сознанию, трехмерна и не существует в вечности, впрочем, как и наш трехмерный разрез, мечущийся и загипнотизированный Луной. Низменные стремления нужны только Луне. Солнце, напротив питается самым лучшим, добрым, альтруистическим, творческим.
Через Солнце лежит путь к Абсолюту (водород 1), через Луну к антиабсолюту (водород 6144, водород неполный, в котором отсутствует Святой дух триады).
Человек получает пищу трех видов:
1) то, что мы едим;
2) то, чем дышим;
3) наши впечатления.
Самая важная для нас пища – впечатления. Без них мы не можем прожить ни секунды.
Разумность материи определяется тем существом, которому она может служить пищей. Поэтому, если наши вибрации являются пищей для Солнца, мы более разумны, чем те, чьи вибрации перерабатываются Луной.
Значительно изменить качество своих вибраций человек может утончая свои впечатления и усиливая их интенсивность, т. е. укрепляя свои тонкие тела (если есть что укреплять, конечно)…»
Меня провели по белым коридорам в палату на первом этаже. По дороге мне встретилась Джоан, высокая брюнетка в лучших голливудских традициях, попросила чего-то не делать с Муслимом. Чего именно не делать, я не понял. Мой английский не дал мне такой возможности. Но я, как настоящий американец ответил «o'key». Муслим лежал на высокой кровати посреди комнаты, я не уверен, что он мог ходить или даже сидеть, тело, скрытое одеялом было не совсем привычных очертаний, это на первый беглый взгляд, а рассматривать мне было неудобно. Левую руку он протянул мне для рукопожатия, правая находилась под простыней. Лицо было не сильно повреждено, а усы – так совсем без изъянов. Я поздоровался, но Джоан попросила подождать и одела на Муслима слуховой аппарат. Говорил Муслим плохо, очень неразборчиво, при этом голос раздавался из ящика, типа старого радиоприемника, стоящего рядом на тумбочке, видимо микрофон был прикреплен к его шее. Я ожидал чего-то похожего, поэтому увиденным шокирован не был. Взгляд у Муслима был цепкий, а голос, несмотря на неразборчивость, повелительным. Неловкость первой встречи длилась недолго.