Страница:
ОРАКУЛ ПЕТЕРБУРГСКИЙ
КНИГА 2
МИСТИКА И РЕАЛЬНОСТЬ
А.Г.ФЕДОРОВ
И услышал я голос с неба, говорящий мне: напиши: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними.
Откровение Святого Иоанна Богослова (14: 13)
Тетрадь первая:
Приглашение на казнь
Да, Да, совершенно верно! Заголовок украден, похищен, слизан у одного из великих писателей современной эпохи. Признаемся, каемся, но продолжаем заимствовать литературную находчивость у мудрого из мудрых, у блестящего из блестящих! Правда, стоит оговориться: по началу асс эпистолярного творчества только подавал надежды на готовность взойти на Олимп литературного мастерства. Приходилось бороться с китами, бронтозаврами, корифеями, которые в изобилии селились на благодатных почвах зарубежной демократии, куда еще не дотянулись алчные щупальца большевистского аншлюса. Но в те времена коллеги были готовы подвинуть ногой только скособоченный табурет под седалище элегантного молодца, бодро бьющему копытом в почву литературного искусства. Лишь немногие провидцы величали его с потаенной завистью "будущим великим писателем". Согласимся воспринимать по этой схеме его имя, отчество, фамилию, сократив все это до скромной аббревиатуры – БВП. О причине такой настойчивости нетрудно догадаться, если прочитать до конца повествование и сопоставить некоторые факты.
Однако сейчас продолжим разговор не о печальной странице литературного плагиата, к которому решимся прибегать еще не однажды, а об иных явлениях, навеянных не столько превратностями мирской жизни, суетой, пустячностью бытия, сколько таинственностью всего мирозданья. Поговорим без пафоса и истерического восторга о Великом Переселении Душ, а заодно и о трансцендентальной миссии насекомых, домашних животных в жизни человека. Попробуем развернуть загадочное явление – доместикацию, но не в фас, а в профиль. Пусть не обижаются на нас латиняне за то, что их витиеватый термин domesticus будет трансформирован в бытовое понятие "одомашнивание", причем, поэзии, прозы, святости, истории и философии.
Для начала обратимся к таксам и кошкам. Именно они – эти преданные, однако не всегда правильно понимаемые загадочные существа, – сопровождали БВП, о котором идет речь, по жизни, помогая ему открывать в душе новые качества. В историческом преддверии главного разворота событий, начиная от рождения и до окончательной половой зрелости, таксы и гувернеры (если хотите, – гувернеры и таксы) с прекрасным знанием английского, немецкого и французского языков занимались воспитанием корифея литературы. Случайные, чаще дворовые, кошки в большей мере успокаивали ему душу, помогали осознавать грехи и каяться. Но лишь в зрелые годы, когда он сознательно оскандалил всемогущую женщину – прекрасное земное существо, он даст своей героине музыкально-поэтическое имя, навеянное, скорее всего, кошачьим "мя-у". Юной нимфетке, но с большими задатками к обыденному разврату, так свойственному кошкам, будет подарен вещий звук – продолжительный и многообещающе-легкомысленный, как нота "ля" (может быть – "ло", "ла"), тихо переползающий в указание – "ты", "тебя", "та".
Естественно, такой союз человека и домашнего животного длился не всегда по воле писателя (даже чаще – наперекор), с некоторыми перерывами-проплешинами, которые в реально-плотском виде отпечатались на его сильно поседевшей голове к закату жизни.
Бабочки – это уже иная сфера увлечений и психологических сублимаций, отреагирования, переноса, замещения. Ажурные существа, требующие известного усердия от нападающего, прежде, чем они позволят нанизать себя на прочный стержень, порхали от начала и до заката мирского бытия, являя собой феномен-стимул. Последний, чего греха таить, так необходим пульсирующей творческой натуре, возможно, глубокой в чем-то, но чаще – ветреной и зыбкой. Они навивали образы ностальгически-острые, изумительной красоты и печали: "Ясно молятся свечи, и по столу ночные ползут мотыльки". Или еще того больнее: "Одуванчик тучки апрельской в голубом окошке моем, да диван из березы карельской, да семья мотыльков под стеклом". Подобных поэтических фокусов накопилось знатное количество – вот вам еще один: "Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей, вот распахнулась она;.. крылья узнаю твои, этот священный узор".
Известно, что домашние животные, консументы (consumo – лат.), хотят они того или не желают, становятся со временем похожими на своих хозяев. Природа здесь действует в обоих направлениях – то есть изменения движутся по принципу – "вперед и наоборот". Трудно сказать, кто и кого в такой сцепке потребляет, причем, не только в пищу, но и для психологической подзарядки. Совершается, видимо, тайная психологическая мимикрия, а затем и биологическая, но определенная лишь теми видовыми возможностями, которые дарованы Богом. Скорее неосознанно, по наитию, по импульсивной симпатии, хозяин выбирает себе параллель из мира животного – среди пород собак или кошек, бабочек, стрекоз, жуков. Так остановила свое внимание на таксе мать БВП с чудесным женским именем – Елена (Светлая! Факел!). Имя то – равноапостольное и мученическое. Так все и случилось на самом деле. Любовь же к таксам была и оставалась некой семейной традицией.
Внимательно "вчитавшись" в выражения лиц на семейных фотографиях, даже не будучи специалистом-физиономистом, поймешь, что нежная, почти базального уровня, грусть комкает душу этому прекрасному, обаятельному цветку природы – Елене. Та же грусть читается в глазах породистой таксы, совсем не русской по крови, характеру, генофонду. И то сказать, завозились такие собачки из Германии, из далекой Англии. Они проживали мало-мальски продленную жизнь в маленьком комфортном уголке, островке благополучия, удачно создаваемом на обширных землях холодной и неуютной страны России.
Отец Елены – отпрыск богатейшего рода золотопромышленников, – был заметным деспотом и мучил ее и брата страшными разборками и неугомонным назидательным азартом, не знающим границ. Обдавая, как ушатом ледяной воды, грацильные детские тела и еще не закаленные мозги, деспот пытался, конечно, прежде всего, успокоить свои собственные душевные бури. Он с отчаянностью продвинутого психопата решительно создавал учебные казусы – например, индивидуальную школу, где проводили занятия для двух-трех избранных лучшие профессора, педагоги. Даже от такой благородной затеи основательно тянуло махровым садизмом.
Злые языки вещали, что папочка успел прижить на стороне (в ближайшей деревеньке) внебрачного сына, – может быть, этот грешок был поводом для проявления психопатической взрывчатости. Но не человеческий суд в таких делах первостепенен. Вспомним слова об Иисусе: Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень". Вообще, трудно с абсолютной достоверностью признать, что в поведении человека первично, а что вторично. Другие "добрые люди" судачили по поводу загадок генофонда главы семейства и рода, откапывая где-то в нафталинной пыли спален предков ядовитую хитрость славянского, татарского и еврейского биологического коктейля. Можно лишь предполагать, что пропорции хромосомного зелья были не очень тщательно выверены природой, – отсюда и дурь поведенческая, которая последовательно разворачивала темперамент носителей красивой и звучной фамилии, сочетающей в себе деловое – "рука" и поэтическое – "вишня".
Справедливости ради отметим, что фонетическое благозвучие – явление непростое, мотивируемое многими психологическими феноменами. Тот, кто проводил обследование пациентов с помощью методики пиктограмм, знает, что когда перед субъектом с вялотекущей шизофренией ставится задача пометить картинкой простенькое понятие – "отчаянье", то страдалец рисует чайник. Никто – ни врач, ни сам пациент, – не может объяснить связно, что творилось в зрительном анализаторе, в ушах и во всей голове шизофреника, когда он выстраивал свой особый "параллельный" мир образов.
Нет в наших генетических откровениях даже отдаленного отзвука антисемитизма (но обвинители, конечно, найдутся). Однако и в фотографическом облике прародителя и в профессии (банкир), и в тяге к воспитательному фанатизму, и в размноженческом темпераменте звучат особые, специфические нотки голоса крови. Поморщась, отрыгнем чеховскую казуистику, заявляющую о том, что надо сторониться "кровавых разговоров". Ученых и писателей и, тем более, ученых-писателей, должны интересовать корни событий, психологии земных страдальцев. Левушка Гумилев, настрадавшись от скитаний по непионерским лагерям, ввел в оборот забавный термин "блуждающий суперэтнос". То сказано с пафосом об евреях. При переводе с латинского формулы такого блуждания – Ubi bene ibi patria – все моментально становится на свои места: оказывается – "Где хорошо, там и отечество".
Сдается, что Господь Бог вменил великому этносу некую заурядную миссию, а не печать "величества". Но какой еврей удержится от банальной пошлости: закончив, скажем, церковно-приходскую школу, он обязательно заявит, что имеет диплом Московского университета, а кандидат наук будет рекламировать себя и представляться всем не меньше, чем академиком. Что-то очень сомнительное проглядывает из-за заверений о миллионном состоянии банкира, когда удостоверяешься в том, что дочь его мыкалась под конец жизни в отчаянной нищете, а внук долго отыгрывал роль голодранца.
Тем не менее, не стоит отвергать версию о присутствии в мешанине кровей знатного рода писателя и капелек свойств ашкеназских евреев. Именно тех, о которых имеются документальные подтверждения из Кельна (еще от III века, при римском господстве). Те представители "блуждающего суперэтноса" застряли и обособились на землях, по которым протекают реки Рейн и Сена. То есть речь идет о, так называемой, Эрец Ашкеназ (Земле Ашкеназской), что охватывает Юго-Запад Германии и Север Франции. Родство земель потом породит и родство душ: в браке отца и матери писателя спаяются близкие территории, начнется местное родословие. Сомневаемся, что было возможно полное сближение двух родов, окажись предки по матери писателя не ашкеназским еврейством, а сефардами – еврейским микроэтносом, обособившимся в Испании еще в UII веке до эры Христа. Эти осколки Богом избранного народа пользовались даже иным, чем ашкеназы, языком – "ладино". Эти две компании откровенно враждовали и запрещалось их дочерям и сыновьям породниться в браке.
Теперь, без промедления, заглянем в произведение будущего великого писателя, исследованием творчества которого пробуем заняться, дабы насытить читателя аллегориями. Что же выплывает на поверхность: "Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что осталось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем, окунувшись совсем в свою тайную среду,.. Грянул железный гром засова, и Цинциннат мгновенно оброс всем тем, что сбросил, вплоть до ермолки…" Тут же появляется поэтический помощник, сильно смахивающий на одного из гувернеров: "Цинциннат, тебя освежило преступное твое упражнение". Сдается, что кроме психологии, как таковой, здесь мастерски нарисован и генетический пейзаж, особенности которого не вызывают сомнения.
Замечательный пример полета творческой мысли и эпистолярной эстетики. Наш поднадзорный впоследствии оказался неповторимым мастером творческой казуистики. Он просто сорил, вытряхивал, как мелкий сор из карманов старых штанов, разномастную технику, писательские приемы, словесные абракадабры, разукрашивая и путая тем самым свои литературные полотна. На тех же крыльях он смело залетал и в науку (энтомологию), в шахматное искусство, ну а в художественно-литературном жанре по этим затеям ему не было равных. И если в науке, как известно, требуется четкость и доказательность мысли, но прощается размытость слова, то в литературе отмечается обратное – четкость слова и туманность или полное отсутствие мысли и логики. "Пробежали шаги. Пробежали шаги. Пробежали, вернулись". Хотя и в литературе возможен синтез методов науки и практики. Хотя бы такой: "Поцелуи ваши, которые больше всего походили на какое-то питание, сосредоточенное, неопрятное и шумное". Или вот еще благозвучное – ярчайший пример особенностей материнской логики и красноречия: "Диомедон, оставь моментально кошку, – сказала Марфинька, – позавчера ты уже одну задушил, нельзя же каждый день".
Среди предков по материнской линии у писателя числился композитор (ну, скажем, по имени Карл Генрих Граун (за точность имени не отвечаем). Сам писатель в зрелые годы характеризовал своего предка весьма примечательно: "талантливый карьерист". Было за что, видимо. Он написал ораторию "Смерть Иисуса", утопавшую в восторгах в свое время; он же был помощником Фридриха Великого в написании опер. Чем не ашкеназский еврей – расторопный, талантливый, предприимчивый и ироничный? Но разговор о другом: что-то похожее на нотную грамоту, прыжки значков по нотной бумаге, ее линиям видится в технике будущего писателя. Эхо родства и здесь достает посвященного: моментально оставь кошку, ты уже задушил одну!
На взлете психологических ассоциаций, умиляясь искренне мастерству будущего великого писателя, нелишне заметить, что самое главное, скорее всего, не в поведении (оно всегда вторично), а в Божьем промысле, который, как известно, реализуется трагедиями последующих поколений – нищетой, мукой одиночества, а то и загадочной смертью. Однако в то время, когда будущий великий писатель еще только осмыслял свое бытие, извещая об этом окружающих криками новорожденного и мелкими, но уже с душком, деяниями всегда преступного детства, юности и отрочества, род его процветал, преуспевал – "цвел и пахнул" (или лучше – пах!).
Родной брат Елены, видимо, тоже не забыл отцовских выволочек и, оставшись владельцем богатейшего наследства, ударился в гомосексуализм. Надо же было как-то компенсироваться от потрясений детства – от садизма любимого отца. Конечно, первичным в том было своеобразное сочетание женских и мужских гормонов, то есть некая анатомическая и физиологическая предрасположенность, а потом уж крутые психологические травмы. Время безгранично-бездельное он проводил за границей, где держал особняки, под стать императорским дворцам, но любезничал с порочными лицами из народа. Дома же, в Петербурге или в богатом загородном поместье, он тешился безобидными, но приторными ласками, адресованными своему племяннику, каждый раз вызывавшими опасения родителей БВП – безотчетно игривого и скорого на шальные забавы. Именно его (племянника) любезный дядя формально сделал наследником своего обширного имущества. Но царский подарок не скрасил годы нищего существования племянника. Даже Кембридж – престижное учебное заведение – ему пришлось заканчивать на деньги, вырученные от продажи массивной нити материнского жемчуга.
Божья кара и в этот темный закуток дотянулась цепкой рукой, лишив в одночасье некоронованного принца не праведного наследства. К тому времени, естественно, "святой" дядя закончил игры с любовью трагической гибелью – очевидно, что гром грянул довольно рано. Как бы предвидя будущее, дядя на семейных фотографиях выглядел персоной, утопившей в своем взгляде тьму переживаний беспокойно-грустного смысла. Опять взгляд таксы! Вещее в вещем!
Но стоит ли говорить только о женщинах и им подобным? Папа благополучного отрока на фотографиях тоже напоминает таксу – решительным взглядом, лицом скуластым, да и всей фигурой – фигурой человека, занимающегося посильным и приятно-эффектным спортом, скажем, фехтованием, легким боксом, прогулками, азартными речами и прочим житейским и супружеским усердием, но никогда не знавшего по-настоящему тяжелого физического труда. Примечательна последняя фотография отца от 17 февраля 1913 года, всего за месяц до трагической кончины: печаль, отрешенность, усталость, разочарование – скорее, тоска – выплывают изнутри, из сознания человека успевшего – нет слов! – многое из содеянного переосмыслить.
По папиной линии тоже открываются генетико-поведенческие каверзы (ясно, что первично, а что вторично!): один из его родных братьев был гомосексуалистом. Стены лондонской квартиры знатного дипломаты были украшены фотографиями стройных британских офицеров. Кто знает, не пользовалась ли опытная разведка великой державы услугами дипломата, награждая его похоть изысканными яствами. Большевистский посол Литвинов отвесит царскому экс-дипломату пинок под зад (не в прямом, конечно, а в переносном смысле) и пусть то будет первым завоеванием пролетарской диктатуры.
Обидно, что собственно папа папы был важным царским сановником, сумевшим при Императоре Александре III дослужиться даже до участи министра иностранных дел Российской громады. Он тащил эту тяжелую ношу с успехом и блеском, оставив известный след в жизни многострадальной отчизны, которую все же на одном из крутых поворотов истории кучка проходимцев, спрятавшихся под красными полотнищами, развернутыми бушующей толпой, сумела поиметь и в хвост и в гриву самым вульгарным образом.
Папа же БВП в финале гражданской агонии тоже утвердился в должности министра, но маленькой, загибающейся, но Свободной Крымской республики. Министерские оргии длились недолго: в скорости, семья министра-однодневки под напором дьяволищ в буденовках, с некоторыми приключениями, практически, "гол, как сокол" бежала за кордон. Вот вам еще один маркер Божьей, а не человечьей воли; глумливой кары, а не здравого смысла. И не стоит сетовать по поводу случившегося: "Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится".
В свое время папа с кучкой подобных эстетов-демократов (возможно, из лучших побуждений) раскачивал лодку монархического государства с такой силой, что внес в его развал заметный вклад. Тогда в нем бурлила азартная жажда самоутверждения, политического эпатажа, поиска приложения только своей воли, мнения, взгляда, позиции. Но существует и другая мудрость, которую называют Божьей: "Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены".
Примечательно, что именитый дед БВП на семейных фотографиях и в фас и профиль – вылитый татаро-монгол. Азиатский генезис подтверждает особая сексуальная прыть императорского службиста: ему удавалось, уже будучи немолодым, успешно отрабатывать свой искус в постели двух немок – матери и ее дочери. Может быть, кто-то и сомневался в эффективности квадратно-гнездового метода возделывания любовных кущ. Иначе зачем внуку в одном из своих произведений замечать: "Но, но, полегче шуты. Я зарубок не делаю". Те слова произнес раздосадованный палач. Дед же нашего подследственного палачом никогда не был, даже наоборот, – отличался крайними демократическими взглядами. Но в его умную татаро-славянскую голову никогда не приходила дурь сокрушать монархию. Причем, ему удавалось сочетать демократическую приверженность с верным служением нескольким поколениям российских монархов. Безусловно, остается загадкой то мастерство, с которым дед умел сочетать сексуальную всеядность с демократической лояльностью и неукоснительным служением Закону, Монархии: Что ж, пей эту бурду надежды, мутную, сладкую жижу, надежды мои не сбылись, я ведь думал, что хоть теперь, хоть тут, где одиночество в таком почете, оно распадется лишь на двое, на тебя и меня, а не размножится, как оно размножилось – шумно, мелко, нелепо"…
Дочь всеядной немки стала женой царского министра. Она приняла традиции высшего света: успешно наставляла мужу рога, напоминая, что у него отвратительно-холодные ноги ("как у лягушки"), вызывающие в тонкой женской душе отвращение к супружескому ложу. Да и то сказать: попробуй босиком да по льду пройтись. Основательным оправданием для полигамности страдалицы-немки служила версия о том, что Петр Великий был зачат Натальей Нарышкиной вовсе не от царя Алексея Михайловича (законного супруга), а от царедворца Стрешнева (недаром, многие считают, что Петр больше татарин и ирландец, чем татарин и славянин).
Но не о Петре Великом речь – о писателе великом идет разговор. А он ведь набрался где-то наблюдений, которые потом в творческом порыве переносил в свои произведения: "Она взглянула на койку, потом на дверь. – Я не знаю, какие тут правила, – сказала она вполголоса, – но если тебе нужно, Цинциннат, пожалуйста, только скоро". Ее житейскую философию писатель определял почти афористически: "Я же, ты знаешь, добренькая: это такая маленькая вещь, а мужчине такое облегчение". Судя по семейным фотографиям от бабушки пришли в произведения и другие сочные символы: "Круглые карие глаза и редкие брови были материнские, но нижняя часть лица, бульдожьи брыльца – это было, конечно, чужое". Так это или не так – вот в чем вопрос!? Одно с уверенностью можно утверждать: будущий великий писатель с раннего детства имел память цепкую, ум наблюдательный и язвительный. Возможно, облик любимой бабушки и семейные сплетни отпечатались в его голове достаточно прочно.
Все сходится на том, что в сердцевине клеток, дарованных Божьей волей, во плоти будущего писателя, клокотали генетические страсти, являвшиеся биологическим эхом татаро-монгольского, немецкого, немного еврейского, а потом уж славянского и еще черт его знает каких этносов. Не стоит мучиться подозрениями – отвержением или доказательством их. Куда проще и вернее обратиться к результатам единственно верного экзамена на зрелость и добропорядочность – к Божьему суду! А вот здесь ясно слышится звучный шмяк оплеухи: парочка дядьев писателя по материнской и отцовской линиям была подпорчена гомосексуализмом. К счастью, судьба сия миновала нашего подследственного, но накрыла всей мощью странного порока его родного брата. Другие родственники мужского пола, как становится очевидно по большинству источников тянули лямку завзятых бабников. Но может быть прав писатель, заявляя устами героев своих произведений: "Когда волчонок ближе познакомится с моими взглядами, он перестанет меня дичиться". Или вот еще весьма примечательное: "Но так как нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке; или короче: ни одного человека, говорящего; или еще короче: ни одного человека, то заботиться мне приходится только о себе, о той силе, которая нудит высказаться".
Пролетарская революция (самая справедливая в мире?!) превратила отпрысков некогда знатного и богатого рода в нищих изгнанников. И приложили к тому руку сами пострадавшие – действуя где активно, а где пассивно. Финал для многих был трагическим: дед умирал в фешенебельной психушке со страшным развалом мозгов, отец – ни за что ни про что застрелен монархистом. Причем, тот человек, кого он закрыл собственным телом от пуль убийц, даже рукой не шевельнул, чтобы в свою очередь отвести револьвер, направленный в спину катающегося по полу благородного человека, силящегося вырвать оружие у одного из нападавших. Потом все оптом (всей политической партией) и по одиночке будут вздыхать и лить крокодиловы слезы, забыв возместить материально потерю кормильца семье, влачащей нищенское существование. Трагические события, естественно, потрясли сына (писателя), скорее, он вовсе никогда не оправился от рокового удара: "Я обнаружил дырочку в жизни, – там, где она отломилась, где была спаяна некогда с чем-то другим, по-настоящему живым, значительным и огромным, – как мне нужны объемистые эпитеты, чтобы их налить хрустальным смыслом… – лучше не договаривать, а то опять спутаюсь".
Трудно сказать, так ли, как изложено здесь, рассуждали мудрые таксы наблюдая жизнь примечательного семейства. Одна из такс, последняя, доживала в бедной квартирке в Праге уже во время Второй мировой войны с матерью писателя – с прекрасной, но печальной Еленой. Скорее всего чудесные животные видели больше, чем сказано, ибо они тоже Божьи твари, и поскольку практически безгрешны, то и стоят к Нему ближе, чем многогрешный человек. Они понимали человечий язык, но не могли произносить затасканные слова, потому надсадно лаяли и сердились, ворчали. И было от чего заводиться: "Но для меня так темен ваш день, так напрасно разбередили мою дремоту".
Кто же эти замечательные таксы, почему их выбрали в друзья в этой семье? Читаем у маститых специалистов: "Таксы не вымески какой-то другой породы собак, а вполне определенный тип, сложившийся в далеком прошлом, когда они преследовали тех же животных, что и после их доместикации человеком". Оказывается эту небольшую собачку ничто не может испугать и остановить, она универсальный охотник, способный работать на поверхности земли и в тесной норе. Она превосходный сторож, бдительный, смышленый, безошибочно распознающий, кто подходит к хозяину-другу, – добропорядочный человек или враг, негодяй. Однако, если с таксой обращаться плохо, она становится упрямой и непослушной, лишний раз подтверждая, что является личностью с огромным чувством собственного достоинства, благородства и выдающихся способностей. Таксы способны разделить участь отверженного или больного человека, – они осуществляют его лечение, подпитку волей к жизни, противодействием тоске и одиночеству. Одно необходимо помнить: "такса, будучи превосходным охотником, работающим как над, так и под землей, отличается редкостной независимостью и самостоятельностью". "Нет этих слов в том малом размере, который ты употребляешь для своих ежедневных нужд". Такие слова не всегда способен найти хозяин таксы, потому он чаще должен пристально заглядывать в глаза умному животному: "Но что, если это обман, складка материи, кажущаяся человеческим лицом"… БВП своими последующими взрослыми действиями докажет, что он усвоил норов таксы, ее метод утверждения в жизни. Он мог работать в любой стране, иначе говоря, травить зверя и на земле и под землей.
Однако сейчас продолжим разговор не о печальной странице литературного плагиата, к которому решимся прибегать еще не однажды, а об иных явлениях, навеянных не столько превратностями мирской жизни, суетой, пустячностью бытия, сколько таинственностью всего мирозданья. Поговорим без пафоса и истерического восторга о Великом Переселении Душ, а заодно и о трансцендентальной миссии насекомых, домашних животных в жизни человека. Попробуем развернуть загадочное явление – доместикацию, но не в фас, а в профиль. Пусть не обижаются на нас латиняне за то, что их витиеватый термин domesticus будет трансформирован в бытовое понятие "одомашнивание", причем, поэзии, прозы, святости, истории и философии.
Для начала обратимся к таксам и кошкам. Именно они – эти преданные, однако не всегда правильно понимаемые загадочные существа, – сопровождали БВП, о котором идет речь, по жизни, помогая ему открывать в душе новые качества. В историческом преддверии главного разворота событий, начиная от рождения и до окончательной половой зрелости, таксы и гувернеры (если хотите, – гувернеры и таксы) с прекрасным знанием английского, немецкого и французского языков занимались воспитанием корифея литературы. Случайные, чаще дворовые, кошки в большей мере успокаивали ему душу, помогали осознавать грехи и каяться. Но лишь в зрелые годы, когда он сознательно оскандалил всемогущую женщину – прекрасное земное существо, он даст своей героине музыкально-поэтическое имя, навеянное, скорее всего, кошачьим "мя-у". Юной нимфетке, но с большими задатками к обыденному разврату, так свойственному кошкам, будет подарен вещий звук – продолжительный и многообещающе-легкомысленный, как нота "ля" (может быть – "ло", "ла"), тихо переползающий в указание – "ты", "тебя", "та".
Естественно, такой союз человека и домашнего животного длился не всегда по воле писателя (даже чаще – наперекор), с некоторыми перерывами-проплешинами, которые в реально-плотском виде отпечатались на его сильно поседевшей голове к закату жизни.
Бабочки – это уже иная сфера увлечений и психологических сублимаций, отреагирования, переноса, замещения. Ажурные существа, требующие известного усердия от нападающего, прежде, чем они позволят нанизать себя на прочный стержень, порхали от начала и до заката мирского бытия, являя собой феномен-стимул. Последний, чего греха таить, так необходим пульсирующей творческой натуре, возможно, глубокой в чем-то, но чаще – ветреной и зыбкой. Они навивали образы ностальгически-острые, изумительной красоты и печали: "Ясно молятся свечи, и по столу ночные ползут мотыльки". Или еще того больнее: "Одуванчик тучки апрельской в голубом окошке моем, да диван из березы карельской, да семья мотыльков под стеклом". Подобных поэтических фокусов накопилось знатное количество – вот вам еще один: "Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей, вот распахнулась она;.. крылья узнаю твои, этот священный узор".
Известно, что домашние животные, консументы (consumo – лат.), хотят они того или не желают, становятся со временем похожими на своих хозяев. Природа здесь действует в обоих направлениях – то есть изменения движутся по принципу – "вперед и наоборот". Трудно сказать, кто и кого в такой сцепке потребляет, причем, не только в пищу, но и для психологической подзарядки. Совершается, видимо, тайная психологическая мимикрия, а затем и биологическая, но определенная лишь теми видовыми возможностями, которые дарованы Богом. Скорее неосознанно, по наитию, по импульсивной симпатии, хозяин выбирает себе параллель из мира животного – среди пород собак или кошек, бабочек, стрекоз, жуков. Так остановила свое внимание на таксе мать БВП с чудесным женским именем – Елена (Светлая! Факел!). Имя то – равноапостольное и мученическое. Так все и случилось на самом деле. Любовь же к таксам была и оставалась некой семейной традицией.
Внимательно "вчитавшись" в выражения лиц на семейных фотографиях, даже не будучи специалистом-физиономистом, поймешь, что нежная, почти базального уровня, грусть комкает душу этому прекрасному, обаятельному цветку природы – Елене. Та же грусть читается в глазах породистой таксы, совсем не русской по крови, характеру, генофонду. И то сказать, завозились такие собачки из Германии, из далекой Англии. Они проживали мало-мальски продленную жизнь в маленьком комфортном уголке, островке благополучия, удачно создаваемом на обширных землях холодной и неуютной страны России.
Отец Елены – отпрыск богатейшего рода золотопромышленников, – был заметным деспотом и мучил ее и брата страшными разборками и неугомонным назидательным азартом, не знающим границ. Обдавая, как ушатом ледяной воды, грацильные детские тела и еще не закаленные мозги, деспот пытался, конечно, прежде всего, успокоить свои собственные душевные бури. Он с отчаянностью продвинутого психопата решительно создавал учебные казусы – например, индивидуальную школу, где проводили занятия для двух-трех избранных лучшие профессора, педагоги. Даже от такой благородной затеи основательно тянуло махровым садизмом.
Злые языки вещали, что папочка успел прижить на стороне (в ближайшей деревеньке) внебрачного сына, – может быть, этот грешок был поводом для проявления психопатической взрывчатости. Но не человеческий суд в таких делах первостепенен. Вспомним слова об Иисусе: Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень". Вообще, трудно с абсолютной достоверностью признать, что в поведении человека первично, а что вторично. Другие "добрые люди" судачили по поводу загадок генофонда главы семейства и рода, откапывая где-то в нафталинной пыли спален предков ядовитую хитрость славянского, татарского и еврейского биологического коктейля. Можно лишь предполагать, что пропорции хромосомного зелья были не очень тщательно выверены природой, – отсюда и дурь поведенческая, которая последовательно разворачивала темперамент носителей красивой и звучной фамилии, сочетающей в себе деловое – "рука" и поэтическое – "вишня".
Справедливости ради отметим, что фонетическое благозвучие – явление непростое, мотивируемое многими психологическими феноменами. Тот, кто проводил обследование пациентов с помощью методики пиктограмм, знает, что когда перед субъектом с вялотекущей шизофренией ставится задача пометить картинкой простенькое понятие – "отчаянье", то страдалец рисует чайник. Никто – ни врач, ни сам пациент, – не может объяснить связно, что творилось в зрительном анализаторе, в ушах и во всей голове шизофреника, когда он выстраивал свой особый "параллельный" мир образов.
Нет в наших генетических откровениях даже отдаленного отзвука антисемитизма (но обвинители, конечно, найдутся). Однако и в фотографическом облике прародителя и в профессии (банкир), и в тяге к воспитательному фанатизму, и в размноженческом темпераменте звучат особые, специфические нотки голоса крови. Поморщась, отрыгнем чеховскую казуистику, заявляющую о том, что надо сторониться "кровавых разговоров". Ученых и писателей и, тем более, ученых-писателей, должны интересовать корни событий, психологии земных страдальцев. Левушка Гумилев, настрадавшись от скитаний по непионерским лагерям, ввел в оборот забавный термин "блуждающий суперэтнос". То сказано с пафосом об евреях. При переводе с латинского формулы такого блуждания – Ubi bene ibi patria – все моментально становится на свои места: оказывается – "Где хорошо, там и отечество".
Сдается, что Господь Бог вменил великому этносу некую заурядную миссию, а не печать "величества". Но какой еврей удержится от банальной пошлости: закончив, скажем, церковно-приходскую школу, он обязательно заявит, что имеет диплом Московского университета, а кандидат наук будет рекламировать себя и представляться всем не меньше, чем академиком. Что-то очень сомнительное проглядывает из-за заверений о миллионном состоянии банкира, когда удостоверяешься в том, что дочь его мыкалась под конец жизни в отчаянной нищете, а внук долго отыгрывал роль голодранца.
Тем не менее, не стоит отвергать версию о присутствии в мешанине кровей знатного рода писателя и капелек свойств ашкеназских евреев. Именно тех, о которых имеются документальные подтверждения из Кельна (еще от III века, при римском господстве). Те представители "блуждающего суперэтноса" застряли и обособились на землях, по которым протекают реки Рейн и Сена. То есть речь идет о, так называемой, Эрец Ашкеназ (Земле Ашкеназской), что охватывает Юго-Запад Германии и Север Франции. Родство земель потом породит и родство душ: в браке отца и матери писателя спаяются близкие территории, начнется местное родословие. Сомневаемся, что было возможно полное сближение двух родов, окажись предки по матери писателя не ашкеназским еврейством, а сефардами – еврейским микроэтносом, обособившимся в Испании еще в UII веке до эры Христа. Эти осколки Богом избранного народа пользовались даже иным, чем ашкеназы, языком – "ладино". Эти две компании откровенно враждовали и запрещалось их дочерям и сыновьям породниться в браке.
Теперь, без промедления, заглянем в произведение будущего великого писателя, исследованием творчества которого пробуем заняться, дабы насытить читателя аллегориями. Что же выплывает на поверхность: "Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что осталось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем, окунувшись совсем в свою тайную среду,.. Грянул железный гром засова, и Цинциннат мгновенно оброс всем тем, что сбросил, вплоть до ермолки…" Тут же появляется поэтический помощник, сильно смахивающий на одного из гувернеров: "Цинциннат, тебя освежило преступное твое упражнение". Сдается, что кроме психологии, как таковой, здесь мастерски нарисован и генетический пейзаж, особенности которого не вызывают сомнения.
Замечательный пример полета творческой мысли и эпистолярной эстетики. Наш поднадзорный впоследствии оказался неповторимым мастером творческой казуистики. Он просто сорил, вытряхивал, как мелкий сор из карманов старых штанов, разномастную технику, писательские приемы, словесные абракадабры, разукрашивая и путая тем самым свои литературные полотна. На тех же крыльях он смело залетал и в науку (энтомологию), в шахматное искусство, ну а в художественно-литературном жанре по этим затеям ему не было равных. И если в науке, как известно, требуется четкость и доказательность мысли, но прощается размытость слова, то в литературе отмечается обратное – четкость слова и туманность или полное отсутствие мысли и логики. "Пробежали шаги. Пробежали шаги. Пробежали, вернулись". Хотя и в литературе возможен синтез методов науки и практики. Хотя бы такой: "Поцелуи ваши, которые больше всего походили на какое-то питание, сосредоточенное, неопрятное и шумное". Или вот еще благозвучное – ярчайший пример особенностей материнской логики и красноречия: "Диомедон, оставь моментально кошку, – сказала Марфинька, – позавчера ты уже одну задушил, нельзя же каждый день".
Среди предков по материнской линии у писателя числился композитор (ну, скажем, по имени Карл Генрих Граун (за точность имени не отвечаем). Сам писатель в зрелые годы характеризовал своего предка весьма примечательно: "талантливый карьерист". Было за что, видимо. Он написал ораторию "Смерть Иисуса", утопавшую в восторгах в свое время; он же был помощником Фридриха Великого в написании опер. Чем не ашкеназский еврей – расторопный, талантливый, предприимчивый и ироничный? Но разговор о другом: что-то похожее на нотную грамоту, прыжки значков по нотной бумаге, ее линиям видится в технике будущего писателя. Эхо родства и здесь достает посвященного: моментально оставь кошку, ты уже задушил одну!
На взлете психологических ассоциаций, умиляясь искренне мастерству будущего великого писателя, нелишне заметить, что самое главное, скорее всего, не в поведении (оно всегда вторично), а в Божьем промысле, который, как известно, реализуется трагедиями последующих поколений – нищетой, мукой одиночества, а то и загадочной смертью. Однако в то время, когда будущий великий писатель еще только осмыслял свое бытие, извещая об этом окружающих криками новорожденного и мелкими, но уже с душком, деяниями всегда преступного детства, юности и отрочества, род его процветал, преуспевал – "цвел и пахнул" (или лучше – пах!).
Родной брат Елены, видимо, тоже не забыл отцовских выволочек и, оставшись владельцем богатейшего наследства, ударился в гомосексуализм. Надо же было как-то компенсироваться от потрясений детства – от садизма любимого отца. Конечно, первичным в том было своеобразное сочетание женских и мужских гормонов, то есть некая анатомическая и физиологическая предрасположенность, а потом уж крутые психологические травмы. Время безгранично-бездельное он проводил за границей, где держал особняки, под стать императорским дворцам, но любезничал с порочными лицами из народа. Дома же, в Петербурге или в богатом загородном поместье, он тешился безобидными, но приторными ласками, адресованными своему племяннику, каждый раз вызывавшими опасения родителей БВП – безотчетно игривого и скорого на шальные забавы. Именно его (племянника) любезный дядя формально сделал наследником своего обширного имущества. Но царский подарок не скрасил годы нищего существования племянника. Даже Кембридж – престижное учебное заведение – ему пришлось заканчивать на деньги, вырученные от продажи массивной нити материнского жемчуга.
Божья кара и в этот темный закуток дотянулась цепкой рукой, лишив в одночасье некоронованного принца не праведного наследства. К тому времени, естественно, "святой" дядя закончил игры с любовью трагической гибелью – очевидно, что гром грянул довольно рано. Как бы предвидя будущее, дядя на семейных фотографиях выглядел персоной, утопившей в своем взгляде тьму переживаний беспокойно-грустного смысла. Опять взгляд таксы! Вещее в вещем!
Но стоит ли говорить только о женщинах и им подобным? Папа благополучного отрока на фотографиях тоже напоминает таксу – решительным взглядом, лицом скуластым, да и всей фигурой – фигурой человека, занимающегося посильным и приятно-эффектным спортом, скажем, фехтованием, легким боксом, прогулками, азартными речами и прочим житейским и супружеским усердием, но никогда не знавшего по-настоящему тяжелого физического труда. Примечательна последняя фотография отца от 17 февраля 1913 года, всего за месяц до трагической кончины: печаль, отрешенность, усталость, разочарование – скорее, тоска – выплывают изнутри, из сознания человека успевшего – нет слов! – многое из содеянного переосмыслить.
По папиной линии тоже открываются генетико-поведенческие каверзы (ясно, что первично, а что вторично!): один из его родных братьев был гомосексуалистом. Стены лондонской квартиры знатного дипломаты были украшены фотографиями стройных британских офицеров. Кто знает, не пользовалась ли опытная разведка великой державы услугами дипломата, награждая его похоть изысканными яствами. Большевистский посол Литвинов отвесит царскому экс-дипломату пинок под зад (не в прямом, конечно, а в переносном смысле) и пусть то будет первым завоеванием пролетарской диктатуры.
Обидно, что собственно папа папы был важным царским сановником, сумевшим при Императоре Александре III дослужиться даже до участи министра иностранных дел Российской громады. Он тащил эту тяжелую ношу с успехом и блеском, оставив известный след в жизни многострадальной отчизны, которую все же на одном из крутых поворотов истории кучка проходимцев, спрятавшихся под красными полотнищами, развернутыми бушующей толпой, сумела поиметь и в хвост и в гриву самым вульгарным образом.
Папа же БВП в финале гражданской агонии тоже утвердился в должности министра, но маленькой, загибающейся, но Свободной Крымской республики. Министерские оргии длились недолго: в скорости, семья министра-однодневки под напором дьяволищ в буденовках, с некоторыми приключениями, практически, "гол, как сокол" бежала за кордон. Вот вам еще один маркер Божьей, а не человечьей воли; глумливой кары, а не здравого смысла. И не стоит сетовать по поводу случившегося: "Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится".
В свое время папа с кучкой подобных эстетов-демократов (возможно, из лучших побуждений) раскачивал лодку монархического государства с такой силой, что внес в его развал заметный вклад. Тогда в нем бурлила азартная жажда самоутверждения, политического эпатажа, поиска приложения только своей воли, мнения, взгляда, позиции. Но существует и другая мудрость, которую называют Божьей: "Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены".
Примечательно, что именитый дед БВП на семейных фотографиях и в фас и профиль – вылитый татаро-монгол. Азиатский генезис подтверждает особая сексуальная прыть императорского службиста: ему удавалось, уже будучи немолодым, успешно отрабатывать свой искус в постели двух немок – матери и ее дочери. Может быть, кто-то и сомневался в эффективности квадратно-гнездового метода возделывания любовных кущ. Иначе зачем внуку в одном из своих произведений замечать: "Но, но, полегче шуты. Я зарубок не делаю". Те слова произнес раздосадованный палач. Дед же нашего подследственного палачом никогда не был, даже наоборот, – отличался крайними демократическими взглядами. Но в его умную татаро-славянскую голову никогда не приходила дурь сокрушать монархию. Причем, ему удавалось сочетать демократическую приверженность с верным служением нескольким поколениям российских монархов. Безусловно, остается загадкой то мастерство, с которым дед умел сочетать сексуальную всеядность с демократической лояльностью и неукоснительным служением Закону, Монархии: Что ж, пей эту бурду надежды, мутную, сладкую жижу, надежды мои не сбылись, я ведь думал, что хоть теперь, хоть тут, где одиночество в таком почете, оно распадется лишь на двое, на тебя и меня, а не размножится, как оно размножилось – шумно, мелко, нелепо"…
Дочь всеядной немки стала женой царского министра. Она приняла традиции высшего света: успешно наставляла мужу рога, напоминая, что у него отвратительно-холодные ноги ("как у лягушки"), вызывающие в тонкой женской душе отвращение к супружескому ложу. Да и то сказать: попробуй босиком да по льду пройтись. Основательным оправданием для полигамности страдалицы-немки служила версия о том, что Петр Великий был зачат Натальей Нарышкиной вовсе не от царя Алексея Михайловича (законного супруга), а от царедворца Стрешнева (недаром, многие считают, что Петр больше татарин и ирландец, чем татарин и славянин).
Но не о Петре Великом речь – о писателе великом идет разговор. А он ведь набрался где-то наблюдений, которые потом в творческом порыве переносил в свои произведения: "Она взглянула на койку, потом на дверь. – Я не знаю, какие тут правила, – сказала она вполголоса, – но если тебе нужно, Цинциннат, пожалуйста, только скоро". Ее житейскую философию писатель определял почти афористически: "Я же, ты знаешь, добренькая: это такая маленькая вещь, а мужчине такое облегчение". Судя по семейным фотографиям от бабушки пришли в произведения и другие сочные символы: "Круглые карие глаза и редкие брови были материнские, но нижняя часть лица, бульдожьи брыльца – это было, конечно, чужое". Так это или не так – вот в чем вопрос!? Одно с уверенностью можно утверждать: будущий великий писатель с раннего детства имел память цепкую, ум наблюдательный и язвительный. Возможно, облик любимой бабушки и семейные сплетни отпечатались в его голове достаточно прочно.
Все сходится на том, что в сердцевине клеток, дарованных Божьей волей, во плоти будущего писателя, клокотали генетические страсти, являвшиеся биологическим эхом татаро-монгольского, немецкого, немного еврейского, а потом уж славянского и еще черт его знает каких этносов. Не стоит мучиться подозрениями – отвержением или доказательством их. Куда проще и вернее обратиться к результатам единственно верного экзамена на зрелость и добропорядочность – к Божьему суду! А вот здесь ясно слышится звучный шмяк оплеухи: парочка дядьев писателя по материнской и отцовской линиям была подпорчена гомосексуализмом. К счастью, судьба сия миновала нашего подследственного, но накрыла всей мощью странного порока его родного брата. Другие родственники мужского пола, как становится очевидно по большинству источников тянули лямку завзятых бабников. Но может быть прав писатель, заявляя устами героев своих произведений: "Когда волчонок ближе познакомится с моими взглядами, он перестанет меня дичиться". Или вот еще весьма примечательное: "Но так как нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке; или короче: ни одного человека, говорящего; или еще короче: ни одного человека, то заботиться мне приходится только о себе, о той силе, которая нудит высказаться".
Пролетарская революция (самая справедливая в мире?!) превратила отпрысков некогда знатного и богатого рода в нищих изгнанников. И приложили к тому руку сами пострадавшие – действуя где активно, а где пассивно. Финал для многих был трагическим: дед умирал в фешенебельной психушке со страшным развалом мозгов, отец – ни за что ни про что застрелен монархистом. Причем, тот человек, кого он закрыл собственным телом от пуль убийц, даже рукой не шевельнул, чтобы в свою очередь отвести револьвер, направленный в спину катающегося по полу благородного человека, силящегося вырвать оружие у одного из нападавших. Потом все оптом (всей политической партией) и по одиночке будут вздыхать и лить крокодиловы слезы, забыв возместить материально потерю кормильца семье, влачащей нищенское существование. Трагические события, естественно, потрясли сына (писателя), скорее, он вовсе никогда не оправился от рокового удара: "Я обнаружил дырочку в жизни, – там, где она отломилась, где была спаяна некогда с чем-то другим, по-настоящему живым, значительным и огромным, – как мне нужны объемистые эпитеты, чтобы их налить хрустальным смыслом… – лучше не договаривать, а то опять спутаюсь".
Трудно сказать, так ли, как изложено здесь, рассуждали мудрые таксы наблюдая жизнь примечательного семейства. Одна из такс, последняя, доживала в бедной квартирке в Праге уже во время Второй мировой войны с матерью писателя – с прекрасной, но печальной Еленой. Скорее всего чудесные животные видели больше, чем сказано, ибо они тоже Божьи твари, и поскольку практически безгрешны, то и стоят к Нему ближе, чем многогрешный человек. Они понимали человечий язык, но не могли произносить затасканные слова, потому надсадно лаяли и сердились, ворчали. И было от чего заводиться: "Но для меня так темен ваш день, так напрасно разбередили мою дремоту".
Кто же эти замечательные таксы, почему их выбрали в друзья в этой семье? Читаем у маститых специалистов: "Таксы не вымески какой-то другой породы собак, а вполне определенный тип, сложившийся в далеком прошлом, когда они преследовали тех же животных, что и после их доместикации человеком". Оказывается эту небольшую собачку ничто не может испугать и остановить, она универсальный охотник, способный работать на поверхности земли и в тесной норе. Она превосходный сторож, бдительный, смышленый, безошибочно распознающий, кто подходит к хозяину-другу, – добропорядочный человек или враг, негодяй. Однако, если с таксой обращаться плохо, она становится упрямой и непослушной, лишний раз подтверждая, что является личностью с огромным чувством собственного достоинства, благородства и выдающихся способностей. Таксы способны разделить участь отверженного или больного человека, – они осуществляют его лечение, подпитку волей к жизни, противодействием тоске и одиночеству. Одно необходимо помнить: "такса, будучи превосходным охотником, работающим как над, так и под землей, отличается редкостной независимостью и самостоятельностью". "Нет этих слов в том малом размере, который ты употребляешь для своих ежедневных нужд". Такие слова не всегда способен найти хозяин таксы, потому он чаще должен пристально заглядывать в глаза умному животному: "Но что, если это обман, складка материи, кажущаяся человеческим лицом"… БВП своими последующими взрослыми действиями докажет, что он усвоил норов таксы, ее метод утверждения в жизни. Он мог работать в любой стране, иначе говоря, травить зверя и на земле и под землей.