Через час я опять лежал в своей палатке: придвинул фонарь и держал перед собой толстый конверт, на котором адрес написан был рукой моей старшей семнадцатилетней дочери Нины. Долго не разрывал я конверта, разглядывал его со всех сторон, смотрел на почтовые печати, на надпись "воинское", которая заменяла марку. На печати я прочел "Орск" и дату. Письмо ко мне из далекого приуральского города шло всего пять дней.
Долго вертел я в руке конверт - смаковал удовольствие. Потом нащупал в сене тоненький и твердый, хорошо просохший стебелек, проткнул им конверт и стал осторожно его разрезать. Выпала плохонькая, любительская фотография младшей моей дочки - пятилетней Ирины. Вместе с фотографией выпала сложенная отдельно бумажка. Я развернул ее, увидел крупные, в четверть страницы, каракули: "Папа стреляет фашистов". Ниже была приклеена картинка, изображавшая прицеливавшегося в кого-то охотника, с другой стороны страницы была приклеена газетная карикатура на Гитлера - вот в кого охотник целится!
Старшая, Нина, писала, что продолжает работать на военном заводе. О жизни своей мало рассказывала. Больше упрекала меня за то, что я обманул ее. Еще в Москве, осенью прошлого года, просилась она со мной: хотела стать партизанкой. Я сказал тогда шутя, что по возвращении в отряд пришлю ей вызов. А она, оказывается, приняла мои слова всерьез - все это время регулярно ходила в заводский тир, упражнялась в стрельбе из боевой винтовки.
Средняя дочь моя, Майя, сообщала, что экзамены сдала на четверки и пятерки, перешла в шестой класс. "Прости, папочка, пишу коротко, потому что завтра утром уезжаю в пионерский лагерь. Наш лагерь будет в лесу, и мы уже сговорились, что обязательно будем играть в партизаны. Все мои подружки знают, что ты Герой Советского Союза. У нас есть мальчик Вася коренастый и сильный. Я ему приклеила усы из пакли. Он будет у нас изображать Федорова..."
Жена рассказывала о буднях семьи. Деньги по аттестату она получает теперь регулярно, прикрепили ее к хорошему распределителю. И вообще продуктов теперь стали давать больше, карточки отовариваются полностью не то, что в прошлом году. Рассказывала о детях: чем болели зимой и как себя вели. Писала немного и о тоске по родным местам. Немного потому, что была уверена - скоро вернутся в Чернигов.
Все письма были спокойные, и чувствовалось, что спокойствие это не деланное, не то что б старались не волновать "папку". В будничности этих писем была, пожалуй, самая большая радость для меня.
Конечно, и тесно живут эвакуированные, и одеты не очень хорошо, и, бывает, недоедят. Но ведь вот, приходится нам употреблять трудное, незвучное слово "эвакуированные" потому, что старое русское слово "беженцы" в данном случае совершенно не подходит. За этим старым словом видна беспорядочная толпа, шалаши, пыль, грязь, эпидемии тифа и холеры, нищенство детей и женщин и помощь "Христа ради".
А мы, я и все мои товарищи по соединению, семьи которых эвакуировались, знали, сердцем чувствовали, что там, в далеком советском тылу, наши близкие не будут брошены на произвол судьбы, что о них позаботятся - и накормят, и обогреют, и детей учить будут.
Конечно, поначалу семье моей пришлось трудно, даже очень трудно. В первые месяцы, пока не было у нас еще радиосвязи с Москвой, моя семья не получала никакой денежной помощи. Но уже со следующего лета командиры-партизаны были приравнены к офицерам Красной Армии, и семьи их стали получать аттестаты. А семьи рядовых партизан - государственное пособие.
Долго я читал и перечитывал в ту ночь письма родных. Так и заснул, сжав конверт в руке. И приснилась мне, как сейчас помню, большая миска горячей гречневой каши и будто я, еще маленький, тянусь ложкой к этой каше и другие мои сводные братья и сестры - приемные дети лоцмана Костыри, тоже тянутся своими ложками к миске. А сам приемный батька наш Максим Трофимович стоит в латаной-перелатанной куртке, пропахшей рыбой и днепровскими ветрами, стоит и широко, счастливо улыбается...
*
Наша разведка доложила, что в Любешове, Владимир-Волынске и даже в Ковеле и Луцке немцы в спешном порядке пополняют гарнизоны и ведут работы по укреплению оборонительных линий. Значит, нам удалось обмануть оккупантов. Им, видимо, почудилось, что мы собираем силы для нападения на города и районные центры. Но вот наши батальоны стали расходиться, чтобы начать боевую деятельность на железнодорожных линиях. Конечно, все было сделано, чтобы идти скрытно. Однако немцы кое-что заметили, всполошились, ввели во всех гарнизонах чрезвычайное положение, увеличили количество войск на железных дорогах от одной роты до батальона на каждые 100 километров. Навстречу же нашим отрядам оккупанты послали своих помощников - банды украинских буржуазных националистов, бендеровцев и бульбашей, оторвав их на время от основной "деятельности" - погромов польского трудового населения.
Командир третьего батальона Петр Андреевич Марков сообщал мне с пути, что ему то и дело приходится разгонять группы бандитов, устраивающих засады против партизан. В одном из своих донесений он рассказывал о таком случае. Из большого села, через которое предстояло пройти отряду, прислали с мальчиком ультиматум, подписанный начальником бендеровской сотни неким Гайдаенко.
Он требовал, чтобы "партизаны-москали" не смели приближаться к селу ближе, чем на пятьсот метров, угрожая в противном случае пустить в ход артиллерию и тяжелые минометы. Но одновременно с этой бумагой мальчик передал командиру отряда другую, подписанную пятью крестьянами, с просьбой к партизанам прийти в село и выгнать бандитов.
Крестьяне сообщали в своем письме, что два месяца назад группа бандитов, человек двадцать, во главе с Гайдаенко, вооруженная винтовками и гранатами, захватила в селе несколько лучших домов. Бандиты назвались "украинскими партизанами", обещали защищать жителей от немцев, не пускать в село ни заготовителей, ни карателей. Оккупанты действительно после этого не появляются в селе, но бандиты Гайдаенко стали грабить народ почище оккупантов. Большую часть отобранного имущества, продовольствия, скота они увозят, говоря, что сдают "партизанскому штабу". Но это вранье - все награбленное попадает прямым путем на немецкие склады.
В письме сообщалось также, что бандиты Мобилизовали всех мужчин в возрасте от 16 до 50 лет, вооружили палками, граблями, вилами, выдали им жестяные трезубцы для шапок, и Гайдаенко проводит с ними строевые занятия, натравливает крестьян на поляков: "Грабуйте, жгите, рижьте усих!"
"...А польских панив та помещикив в их фальварках не трогае цей Гайдаенко тому, что тих оберегают нимци... Придыть до нас, не хвилюйтесь ниякой артиллерии и минометив у цьего бандита Гайдаенко немае и вин сам сыдит и трусится..."
Конечно, партизаны Маркова вошли в село. Сопротивление бандитов было ничтожным. На пятнадцатой минуте боя они оставили свои "укрепленные точки" и бежали куда глаза глядят. Население, а в том числе и подавляющая масса мобилизованных в банду, встретила партизан восторженно.
Но не всегда обходилось так легко. Некоторым батальонам на пути к цели пришлось вести бой. Балицкий сообщал, что его батальон встретил довольно значительный карательный отряд. Николенко тоже с боями пробивался к месту своей дислокации.
Батальон Балицкого, самый крупный, насчитывающий в своих рядах свыше пятисот человек, сосредоточился поблизости от села Берестяны Цуманского района, чтобы парализовать железнодорожную линию Ковель - Ровно.
Батальон, которым командовал Марков, численностью в триста семьдесят пять бойцов обосновался в Щацком районе у деревни Бутмир.
Батальон Николенко численностью в 246 человек расположился в Устилугском районе вблизи села Мосур. Его "попечению" мы поручили железнодорожный участок Ковель - Владимир - Волынск.
На линию Ковель - Брест пошел отряд имени Щорса No 2, командовал которым по-прежнему Тарасенко. Линия эта была одной из самых оживленных, поэтому штаб соединения решил на другой ее участок направить вновь организованный, специальный минно-подрывной отряд под командованием Федора Кравченко.
*
Вернемся назад, чтобы рассказать о том, как появился у нас не знакомый еще читателю Федор Кравченко.
...В начале июня 1942 года, когда нашему соединению пришлось очень солоно - нас теснили несколько немецких дивизий, Совинформбюро передало такое сообщение:
"Партизаны Гомельской области восстановили советскую власть в 103 населенных пунктах. 30 мая партизанами уничтожен карательный отряд".
Посовещавшись, обком принял тогда решение двинуться в эти районы, хотя до них было примерно 150 километров. Мы надеялись оторваться от преследователей. А главное: надо было дать нашим людям хоть немного отдохнуть, подкормиться, привести себя в порядок, хотелось также установить связь с Москвой, чтобы эвакуировать раненых, получить вооружение, боеприпасы...
Соединение с боем прорвало немецкую блокаду и густыми лесами, болотами, в обход немецких гарнизонов, вышло в Добружский район Гомельской области.
Перейдя в окрестностях Злынки железную дорогу, мы выслали вперед разведку. Первой, кого она встретила, был небольшой отряд Федора Кравченко. Он и его комиссар Коробицын пришли к нам. И тут выяснилось, что не будь их группы в этих лесах, - наше соединение сюда бы не попало.
Пришли-то ведь мы сюда только потому, что услыхали сводку Совинформбюро. А сводка, как выяснилось, появилась так.
В район Гомеля была направлена группа в пять человек во главе с опытными разведчиками Федором Иосифовичем Кравченко и Алексеем Павловичем Коробицыным. Группа партизанить не собиралась. Задача ей была поставлена чисто разведывательная. Но случилось так - когда пятерка разведчиков выбросилась на самолете в лес возле Гомеля, парашют с радиопитанием не раскрылся, питания, которое было при рации, хватило всего на шесть передач. И что же еще больше было делать разведчикам, потерявшим связь с штабом, как не стать партизанами?
Вскоре к ним начали присоединяться оказавшиеся поблизости окруженцы. Они совершают налеты на полицию, на немецкие транспорты. И, наконец, нападают на след местного отряда, возглавлявшегося третьим секретарем Гомельского обкома партии товарищем Куцаком.
Происходит встреча. Кравченко и его товарищи в восторге: их прекрасно приняли, накормили, обогрели. Отряд большой, в нем около четырехсот бойцов. Они хорошо вооружены. Есть не только винтовки и автоматы пулеметы, минометы, даже противотанковые ружья... Но, что самое главное, у отряда есть запас аккумуляторов. Можно связаться с Большой Землей, со своим штабом.
- Успеется, - говорит Куцак. - Сперва отдохните, поспите спокойно хоть одну ночь... Устроим вас в своей бане... А вы как думали, есть у нас и баня, и прачечная, имеется даже библиотека... Между прочим, товарищи, придется вам сдать оружие. Такой уж у нас порядок. Гостей мы охраняем сами... Нет, беспокоиться вам решительно не о чем. Все будет в полной сохранности...
Разведчики не наивны, они понимают, что их хотят проверить. В самом деле, может ведь показаться подозрительным, что вооружение у них большей частью иностранного образца: французские карабины, английские пистолеты, японские и польские винтовки. Есть в группе люди, великолепно говорящие по-немецки. Два товарища даже не скрывают, что они австрийцы. А документы? В этих документах, например, у Кравченко, сказано, что он сидел в тюрьме за растрату...
Утром выясняется, что баня окружена надежной охраной. Через час приходят работники штаба отряда.
- Давайте, - говорят они, - выкладывайте все! Не стесняйтесь! Бить мы вас не собираемся, надеемся - сами все расскажете. Когда завербовались к немцам и от кого посланы к нам - от какой-нибудь воинской части или от гестапо? Ну!
Разговор длился три дня. Это и действительно был не допрос, а разговор. Группу Кравченко подозревали в недобрых делах. Было, однако, немало признаков того, что они честные советские разведчики. Вот ведь они просят радиопитания, чтобы связаться с штабом Красной Армии, но...
- А как мы узнаем, - спрашивают штабные работники отряда, - что вы с советским, а не с немецким штабом свяжетесь? Ведь у вас шифр... Нет, так дело не пойдет... Товарищ Иванов, отнесите аккумулятор обратно!..
Наконец пришла товарищу Куцаку хитрая мысль:
- Вот что, товарищи, а может и господа. Договоримся так: мы вам питания для передачи дадим. Но условие: вы должны передать наши сведения о том, что мы разгромили крупный карательный отряд, освободили 103 населенных пункта и создали Советский район. Согласны?
- Да, пожалуйста!
- Э, нет, вы не торопитесь. Освободим мы вас, а хотите и в свой отряд примем, только после того, когда это сообщение будет передано по радио в сводке Совинформбюро. Согласны?
Условия тяжелые... Как знать, а вдруг Совинформбюро не пожелает передавать в эфир это сообщение?
- Думайте, думайте! Но учтите, между прочим, что если на протяжении десяти дней сводки своей мы по радио не услышим, - значит, вы немецкие шпионы. А как поступают с шпионами врага, и вы знаете, и мы догадываемся. Все. Точка!
Что было делать? Коробицын и Кравченко, получив радиопитание, передали штабу не только сообщение Куцака, но и весьма важные разведывательные данные, собранные ими за все это время. Передали, конечно, и то, что ждет их, если не появится в сводке Совинформбюро сообщение гомельского отряда... День, другой, пятый, восьмой...
Наконец сообщение гомельского отряда было передано по радио.
Группу Кравченко освободили из бани, вернули все имущество и оружие, признали товарищами, даже предложили присоединиться к отряду. Но разведчики предпочли действовать самостоятельно. Вышло даже так, что несколько партизан гомельского отряда перешли к ним.
Вот как мы познакомились в июле прошлого года с Кравченко. Его группа присоединилась тогда к нам, стала действовать вместе с Балицким. Они подорвали за два месяца 29 эшелонов противника; на долю Кравченко лично пришлось тринадцать. Правительство наградило его за это орденом Ленина.
Месяца три спустя разведуправление Красной Армии отозвало Кравченко в Москву. Я думал, что до конца войны с ним больше уже не увижусь.
И вот, несколько дней назад, на пути из Борового в Лобное, нам сообщили по радио, что к нам вылетел самолет, на котором следует Федор Кравченко и с ним наш старый товарищ, лечившийся в партизанском госпитале, Владимир Бондаренко и высококвалифицированный хирург Тимофей Константинович Гнедаш. С тем же самолетом отправлен груз: медикаменты, взрывчатка, пять коротковолновых радиостанций, триста посылок с подарками трудящихся. Самолет сядет в Боровом.
С нетерпением ждали мы самолета. Обрадовало нас и то, что к нам летит Кравченко, и то, что возвращается Бондаренко, и что с ними едет хирург, о котором мы уже давно хлопотали. Что же касается радиостанций - они нам нужны были, как воздух, без них нам трудно было бы связать все батальоны с штабом соединения. Правда, Маслаков обещал как-нибудь соорудить самодельные передатчики, но и сам он говорил, что эта кустарщина ненадежна... Зная характер наших соседей, мы стали беспокоиться, как бы кто-нибудь из оставшихся после нашего ухода на Уборти не переадресовал себе и наши грузы, и наших людей...
В Боровое сейчас же была послана радиограмма генералу Строкачу с просьбой немедленно сообщить нам о прибытии самолета - мы готовы выслать в Боровое для сопровождения людей и грузов целый отряд. Ответ Строкача был кратким: "Ваше пожелание будет учтено". А "учтено", как, известно, еще не значит "выполнено". И вот, проходит двенадцать дней, на Уборти, куда должен был прибыть самолет, никого уже нет, генерал Строкач улетел в Москву, партизанские соединения разошлись по своим маршрутам... Считай не увидим мы ни наших людей, ни наших грузов.
Как вдруг на рассвете 2 июля, только я лег отдохнуть после ночной работы над приказом, является дежурный по штабу:
- Товарищ генерал, прибыл старший лейтенант Кравченко. С ним еще двое...
- А?.. Что?.. Откуда прибыл?.. - Я вскочил, протер глаза. Крикнул: Федя! Где же ты? Заходи!
- Он с Маслаковым воюет, - сказал дежурный. - Маслаков кинулся к грузам - хотел по старой дружбе подойти, посмотреть рации, но Федор Иосифович его так пуганул... Да вы его знаете, товарищ генерал, - пока приказа нет, никого не подпустит к подводам.
- Какие подводы?
В эту минуту я услышал:
- Старший лейтенант Кравченко прибыл в ваше распоряжение! Разрешите доложить?
И тут выяснилось, что Кравченко, Бондаренко и Гнедаш прибыли вовсе не самолетом, как я перед тем думал, а действительно на подводах из Борового. Триста с лишним километров эти трое товарищей ехали по занятой врагом территории, меняя в селах лошадей.
- ...Пять радиостанций, пять динамо-машин к ним, медикаменты, шестьдесят килограммов консервированной крови для раненых, раскладной хирургический стол, пятьсот килограммов тола, патроны, почта, посылки трудящихся... - продолжал свой рапорт о том, что привезли с собой, Кравченко.
Я не выдержал, прервал его:
- Ты с ума сошел, Федя! А если бы нарвался на немцев?..
Он, как всегда, сдержанно улыбнулся:
- Такая встреча не входила в наши расчеты, товарищ генерал.
- Расчеты расчетами, но мог же ты нам радировать. Мы выслали бы навстречу охрану, бойцов хотя бы двадцать, тридцать...
- Рации все запакованы, товарищ генерал.
Вошел в палатку новый наш товарищ, хирург Гнедаш. Это был немолодой уже человек, крепко сбитый, уверенный в себе. Представившись, он сказал:
- Я в тылу врага первый раз, и мне, как видно, повезло. С таким проводником, как Федор Иосифович, можно хоть до Берлина шагать! Он не только немцев за несколько километров чует, даже мины видит сквозь землю. Чудеса! Нет, посудите сами, мы тут на подступах к вашему лагерю через заминированную поляну проехали...
- Это очень просто, - перебил Кравченко...
- Вот верно! - воскликнул Гнедаш. - Для него все просто...
- Мы узнали от крестьян, - продолжал Кравченко, - что неподалеку и как раз на нашем пути подорвалась на мине корова. Значит надо быть начеку. Подъехали к поляне. Я стал думать: где бы сам расставил мины? Ясно, что по проезжей части. Значит, надо ехать там, куда никому и в голову не придет гнать лошадей. Вот и все!
Это объяснение было совершенно в характере Кравченко. Он никогда не рядился в тогу героя, не шумел о своих делах. Если ему верить, то все на свете просто: "Надо только подумать!"
Предстояло решить - куда теперь назначить Кравченко. Он прибыл с назначением на должность начальника штаба самостоятельного отряда Балицкого. Но Балицкий, как я уже говорил, решил от нас не отделяться. Он остался командиром батальона и вышел на выделенный ему участок железной дороги.
- Ясно, Федя... Я могу, конечно, и теперь направить тебя начальником штаба к Балицкому. Он со своим батальоном будет действовать не то, чтобы самостоятельно, а все же отдельно, в стороне, - я объяснил Кравченко, какую мы избрали тактику на будущее. - Но, по правде сказать, не советую тебе идти к нему. Знаю я твой характер, знаю и его. Люди вы разные, Гриша в последнее время малость взлетел. Не пережил еще своего награждения. Понял? Не уживетесь вы, хотя ты и выдержанный человек. Знаешь, посоветую я тебе идти на самостоятельный батальон. Подберем мы тебе хороших хлопцев человек сто, отведем участок на железной дороге. Действуй!
- Я в вашем распоряжении, товарищ генерал.
- Так, значит, согласен?
- Приказывайте!
- Ладно, посоветуемся с Дружининым и Рвановым. Завтра получишь приказ.
Так поспать в то утро и не удалось. Надо было побеседовать еще с вновь прибывшим хирургом. Он рассказал кое-что о себе. Работал в Шостке. Эвакуировался далеко, в один из сибирских городов. Работал в госпитале, жил неплохо.
- К нам по мобилизации?
- Нет. Несколько раз сам ставил вопрос, требовал. Ответ один: "Вы нужны здесь". Был как-то в наших краях заместитель наркома здравоохранения. Я к нему: "Хочу в партизаны. Чтобы воевать на своей земле. Там, знаю, хирурги нужны дозарезу". Может быть, ошибся? - Гнедаш быстро, испытующе глянул на меня. - Может, я вам не очень-то и нужен?
- Мы ждем вас давно...
- Значит, мечта сбылась! Простите, товарищ генерал, может, я потом договорю о себе. Разрешите познакомиться с вашим госпиталем.
Я представил его нашему начальнику медико-санитарной службы Григорьеву. Гнедаш пожал ему руку и сразу же попросил провести его к тяжело больным...
- Вы, наверно, заняты, товарищ генерал. Я потом вам доложу о своем впечатлении и, если разрешите, представлю список всего необходимого.
Получилось так, что он меня отпускает: "Идите мол, занимайтесь своими делами, здесь вы пока ни к чему". Это мне понравилось.
*
На следующий же день после прибытия Кравченко я отдал приказ выделить из каждого батальона по пятнадцать-двадцать лучших бойцов (в то время еще не все батальоны вышли к местам своего назначения). Так сформировался новый отряд, которому было дано имя прославленного соратника Богдана Хмельницкого - Богу на.
Прошло несколько дней. Как-то утром, зайдя в штаб, Дружинин, обращаясь к Рванову и ко мне, сказал:
- Комедия да и только! - При этом рассмеялся, но по выражению его лица я понял, что смешного в том, что он сейчас скажет, мало. - Был я сейчас в отряде Богуна... Дмитрий Иванович, надо разобраться.
- А в чем разбираться? - спросил Рванов.
- Что за народ там собрался?.. Да ты пошли за Кравченко, а пока посыльный будет ходить, я расскажу, - и Дружинин опять усмехнулся.
Посыльный ушел. Дружинин качал головой, посмеиваясь, глядя то на меня, то на Рванова.
- Подобрался отрядик - молодец к молодцу!
- Был приказ трем батальонам - Тарасенко, Маркова и Лысенко выделить лучших людей, - сказал я.
- Во-во! - продолжал Дружинин. - Прихожу... Стоят у опушки Федя, друг его Бондаренко и комиссар отряда Накс, а бойцы сидят на полянке полукругом. Человек шестьдесят... Ничего, конечно, ребята, если на торфоразработки посылать. Кравченко спрашивает: "Кто из вас в бою был?" Из всех шестидесяти один всего руку тянет. "В каком бою участвовал?" "Участвовал, - отвечает, - в операции по взятию Владимира, в засаде сидел". - "За сколько километров от места боя?" - "В полутора километрах, товарищ командир... Вы не смейтесь, товарищ командир, к нам тоже пули долетали!" Спрашивает Кравченко: "Кто стрелять из винтовки умеет?" Опять поднимается одна рука. "Где стрелял?" В селе, откуда этот хлопчик, оказывается, перед войной Осоавиахим тир открыл. Ну, хлопчик из малокалиберки не то шесть, не то восемь раз пульнул... Вот вам и отряд подрывников... Что же это такое!
Батальоны разошлись, сегодня на заре вышла на дорогу и подрывная группа батальона Лысенко, и спецрота... Где брать людей для Кравченко?.. Не годится, товарищи! Мы приказы подписываем, а кто проверять будет?
- Что проверять, зачем?! - загорячился Рванов. - К кому приходили посланные из батальонов люди? Ко мне или к Кравченко? Видел Кравченко, кого ему давали? Мог прийти ко мне, к Алексею Федоровичу? А теперь, когда батальоны на марше...
- Но ведь это же специальный отряд, - перебил Дружинин, - да еще подрывников! И Тарасенко, и Марков так тебе и отпустят подготовленных людей. Отобрали зеленую молодежь, тех, кто пришли к нам в Боровом перед самым выходом, необученных...
- Не кипятитесь, Владимир Николаевич, Кравченко действительно должен был прийти. Пусть на себя теперь пеняет... - сказал я.
- Да ты что, Федю не знаешь?!. - воскликнул Дружинин.
В этот момент вошел Кравченко. Отдал честь.
- По вашему приказанию явился!
Лицо у него было изжелта-бледное. Я знал, что Кравченко страдает язвой желудка, что у него нередко бывают приступы жесточайшей боли, хотя он никогда не жаловался на них. Думалось мне, что и в этот момент схватил его приступ. Знал я также, что и его друг Бондаренко вернулся из Москвы недолеченным после тяжелой болезни - трихиноза; она осложнилась у него мокнущей экземой. "Как же поведут они с собой эту молодежь? Как выдержат испытания пути и как будут руководить опасным и сложным делом - подрывом поездов?.. Нет, мы что-то тут недодумали. Придется поставить вопрос о расформировании отряда".
Пока я размышлял об этом, Рванов допрашивал Кравченко, почему он не сообщил, что батальоны не выполнили приказа, почему принимал необученных людей.
- Отвечайте же, товарищ Кравченко, почему?
- Вопрос не ясен! - сказал Кравченко.
- То есть как это не ясен?
- Мне известно - генерал отдал приказ выделить в отряд Богуна лучших бойцов. Батальоны присылают людей. Какое я имею право думать, что они не выполняют приказ. Присылают - значит, считают этих людей лучшими. А вы, товарищ начальник штаба, спрашиваете, зачем я их принимал. Вопрос, по-моему, лишний.
- Я ж говорил! - воскликнул Дружинин. - Что вы, характера Фединого не знаете! Дайте ему ребят из детского сада, он и с ними пойдет подрывать поезда. Был бы приказ. Правильно, Федя?.. Да ты садись, давай потолкуем по душам. По-моему, вас следует рассыпать по другим батальонам.
- Есть поговорить по душам! - сказал, слегка улыбаясь и садясь на скамью, Кравченко. - У нас на весь отряд три автомата, остальные люди с винтовками, а человек двадцать пришли вовсе без оружия. Говоря опять-таки по душам, считаю, что остающемуся при штабе соединения хирургу Гнедашу автомат ни к чему. И кинооператор может обойтись без автомата. Прошу также пулемет, хотя бы ручной, и совсем хорошо, если дадите два.
Долго вертел я в руке конверт - смаковал удовольствие. Потом нащупал в сене тоненький и твердый, хорошо просохший стебелек, проткнул им конверт и стал осторожно его разрезать. Выпала плохонькая, любительская фотография младшей моей дочки - пятилетней Ирины. Вместе с фотографией выпала сложенная отдельно бумажка. Я развернул ее, увидел крупные, в четверть страницы, каракули: "Папа стреляет фашистов". Ниже была приклеена картинка, изображавшая прицеливавшегося в кого-то охотника, с другой стороны страницы была приклеена газетная карикатура на Гитлера - вот в кого охотник целится!
Старшая, Нина, писала, что продолжает работать на военном заводе. О жизни своей мало рассказывала. Больше упрекала меня за то, что я обманул ее. Еще в Москве, осенью прошлого года, просилась она со мной: хотела стать партизанкой. Я сказал тогда шутя, что по возвращении в отряд пришлю ей вызов. А она, оказывается, приняла мои слова всерьез - все это время регулярно ходила в заводский тир, упражнялась в стрельбе из боевой винтовки.
Средняя дочь моя, Майя, сообщала, что экзамены сдала на четверки и пятерки, перешла в шестой класс. "Прости, папочка, пишу коротко, потому что завтра утром уезжаю в пионерский лагерь. Наш лагерь будет в лесу, и мы уже сговорились, что обязательно будем играть в партизаны. Все мои подружки знают, что ты Герой Советского Союза. У нас есть мальчик Вася коренастый и сильный. Я ему приклеила усы из пакли. Он будет у нас изображать Федорова..."
Жена рассказывала о буднях семьи. Деньги по аттестату она получает теперь регулярно, прикрепили ее к хорошему распределителю. И вообще продуктов теперь стали давать больше, карточки отовариваются полностью не то, что в прошлом году. Рассказывала о детях: чем болели зимой и как себя вели. Писала немного и о тоске по родным местам. Немного потому, что была уверена - скоро вернутся в Чернигов.
Все письма были спокойные, и чувствовалось, что спокойствие это не деланное, не то что б старались не волновать "папку". В будничности этих писем была, пожалуй, самая большая радость для меня.
Конечно, и тесно живут эвакуированные, и одеты не очень хорошо, и, бывает, недоедят. Но ведь вот, приходится нам употреблять трудное, незвучное слово "эвакуированные" потому, что старое русское слово "беженцы" в данном случае совершенно не подходит. За этим старым словом видна беспорядочная толпа, шалаши, пыль, грязь, эпидемии тифа и холеры, нищенство детей и женщин и помощь "Христа ради".
А мы, я и все мои товарищи по соединению, семьи которых эвакуировались, знали, сердцем чувствовали, что там, в далеком советском тылу, наши близкие не будут брошены на произвол судьбы, что о них позаботятся - и накормят, и обогреют, и детей учить будут.
Конечно, поначалу семье моей пришлось трудно, даже очень трудно. В первые месяцы, пока не было у нас еще радиосвязи с Москвой, моя семья не получала никакой денежной помощи. Но уже со следующего лета командиры-партизаны были приравнены к офицерам Красной Армии, и семьи их стали получать аттестаты. А семьи рядовых партизан - государственное пособие.
Долго я читал и перечитывал в ту ночь письма родных. Так и заснул, сжав конверт в руке. И приснилась мне, как сейчас помню, большая миска горячей гречневой каши и будто я, еще маленький, тянусь ложкой к этой каше и другие мои сводные братья и сестры - приемные дети лоцмана Костыри, тоже тянутся своими ложками к миске. А сам приемный батька наш Максим Трофимович стоит в латаной-перелатанной куртке, пропахшей рыбой и днепровскими ветрами, стоит и широко, счастливо улыбается...
*
Наша разведка доложила, что в Любешове, Владимир-Волынске и даже в Ковеле и Луцке немцы в спешном порядке пополняют гарнизоны и ведут работы по укреплению оборонительных линий. Значит, нам удалось обмануть оккупантов. Им, видимо, почудилось, что мы собираем силы для нападения на города и районные центры. Но вот наши батальоны стали расходиться, чтобы начать боевую деятельность на железнодорожных линиях. Конечно, все было сделано, чтобы идти скрытно. Однако немцы кое-что заметили, всполошились, ввели во всех гарнизонах чрезвычайное положение, увеличили количество войск на железных дорогах от одной роты до батальона на каждые 100 километров. Навстречу же нашим отрядам оккупанты послали своих помощников - банды украинских буржуазных националистов, бендеровцев и бульбашей, оторвав их на время от основной "деятельности" - погромов польского трудового населения.
Командир третьего батальона Петр Андреевич Марков сообщал мне с пути, что ему то и дело приходится разгонять группы бандитов, устраивающих засады против партизан. В одном из своих донесений он рассказывал о таком случае. Из большого села, через которое предстояло пройти отряду, прислали с мальчиком ультиматум, подписанный начальником бендеровской сотни неким Гайдаенко.
Он требовал, чтобы "партизаны-москали" не смели приближаться к селу ближе, чем на пятьсот метров, угрожая в противном случае пустить в ход артиллерию и тяжелые минометы. Но одновременно с этой бумагой мальчик передал командиру отряда другую, подписанную пятью крестьянами, с просьбой к партизанам прийти в село и выгнать бандитов.
Крестьяне сообщали в своем письме, что два месяца назад группа бандитов, человек двадцать, во главе с Гайдаенко, вооруженная винтовками и гранатами, захватила в селе несколько лучших домов. Бандиты назвались "украинскими партизанами", обещали защищать жителей от немцев, не пускать в село ни заготовителей, ни карателей. Оккупанты действительно после этого не появляются в селе, но бандиты Гайдаенко стали грабить народ почище оккупантов. Большую часть отобранного имущества, продовольствия, скота они увозят, говоря, что сдают "партизанскому штабу". Но это вранье - все награбленное попадает прямым путем на немецкие склады.
В письме сообщалось также, что бандиты Мобилизовали всех мужчин в возрасте от 16 до 50 лет, вооружили палками, граблями, вилами, выдали им жестяные трезубцы для шапок, и Гайдаенко проводит с ними строевые занятия, натравливает крестьян на поляков: "Грабуйте, жгите, рижьте усих!"
"...А польских панив та помещикив в их фальварках не трогае цей Гайдаенко тому, что тих оберегают нимци... Придыть до нас, не хвилюйтесь ниякой артиллерии и минометив у цьего бандита Гайдаенко немае и вин сам сыдит и трусится..."
Конечно, партизаны Маркова вошли в село. Сопротивление бандитов было ничтожным. На пятнадцатой минуте боя они оставили свои "укрепленные точки" и бежали куда глаза глядят. Население, а в том числе и подавляющая масса мобилизованных в банду, встретила партизан восторженно.
Но не всегда обходилось так легко. Некоторым батальонам на пути к цели пришлось вести бой. Балицкий сообщал, что его батальон встретил довольно значительный карательный отряд. Николенко тоже с боями пробивался к месту своей дислокации.
Батальон Балицкого, самый крупный, насчитывающий в своих рядах свыше пятисот человек, сосредоточился поблизости от села Берестяны Цуманского района, чтобы парализовать железнодорожную линию Ковель - Ровно.
Батальон, которым командовал Марков, численностью в триста семьдесят пять бойцов обосновался в Щацком районе у деревни Бутмир.
Батальон Николенко численностью в 246 человек расположился в Устилугском районе вблизи села Мосур. Его "попечению" мы поручили железнодорожный участок Ковель - Владимир - Волынск.
На линию Ковель - Брест пошел отряд имени Щорса No 2, командовал которым по-прежнему Тарасенко. Линия эта была одной из самых оживленных, поэтому штаб соединения решил на другой ее участок направить вновь организованный, специальный минно-подрывной отряд под командованием Федора Кравченко.
*
Вернемся назад, чтобы рассказать о том, как появился у нас не знакомый еще читателю Федор Кравченко.
...В начале июня 1942 года, когда нашему соединению пришлось очень солоно - нас теснили несколько немецких дивизий, Совинформбюро передало такое сообщение:
"Партизаны Гомельской области восстановили советскую власть в 103 населенных пунктах. 30 мая партизанами уничтожен карательный отряд".
Посовещавшись, обком принял тогда решение двинуться в эти районы, хотя до них было примерно 150 километров. Мы надеялись оторваться от преследователей. А главное: надо было дать нашим людям хоть немного отдохнуть, подкормиться, привести себя в порядок, хотелось также установить связь с Москвой, чтобы эвакуировать раненых, получить вооружение, боеприпасы...
Соединение с боем прорвало немецкую блокаду и густыми лесами, болотами, в обход немецких гарнизонов, вышло в Добружский район Гомельской области.
Перейдя в окрестностях Злынки железную дорогу, мы выслали вперед разведку. Первой, кого она встретила, был небольшой отряд Федора Кравченко. Он и его комиссар Коробицын пришли к нам. И тут выяснилось, что не будь их группы в этих лесах, - наше соединение сюда бы не попало.
Пришли-то ведь мы сюда только потому, что услыхали сводку Совинформбюро. А сводка, как выяснилось, появилась так.
В район Гомеля была направлена группа в пять человек во главе с опытными разведчиками Федором Иосифовичем Кравченко и Алексеем Павловичем Коробицыным. Группа партизанить не собиралась. Задача ей была поставлена чисто разведывательная. Но случилось так - когда пятерка разведчиков выбросилась на самолете в лес возле Гомеля, парашют с радиопитанием не раскрылся, питания, которое было при рации, хватило всего на шесть передач. И что же еще больше было делать разведчикам, потерявшим связь с штабом, как не стать партизанами?
Вскоре к ним начали присоединяться оказавшиеся поблизости окруженцы. Они совершают налеты на полицию, на немецкие транспорты. И, наконец, нападают на след местного отряда, возглавлявшегося третьим секретарем Гомельского обкома партии товарищем Куцаком.
Происходит встреча. Кравченко и его товарищи в восторге: их прекрасно приняли, накормили, обогрели. Отряд большой, в нем около четырехсот бойцов. Они хорошо вооружены. Есть не только винтовки и автоматы пулеметы, минометы, даже противотанковые ружья... Но, что самое главное, у отряда есть запас аккумуляторов. Можно связаться с Большой Землей, со своим штабом.
- Успеется, - говорит Куцак. - Сперва отдохните, поспите спокойно хоть одну ночь... Устроим вас в своей бане... А вы как думали, есть у нас и баня, и прачечная, имеется даже библиотека... Между прочим, товарищи, придется вам сдать оружие. Такой уж у нас порядок. Гостей мы охраняем сами... Нет, беспокоиться вам решительно не о чем. Все будет в полной сохранности...
Разведчики не наивны, они понимают, что их хотят проверить. В самом деле, может ведь показаться подозрительным, что вооружение у них большей частью иностранного образца: французские карабины, английские пистолеты, японские и польские винтовки. Есть в группе люди, великолепно говорящие по-немецки. Два товарища даже не скрывают, что они австрийцы. А документы? В этих документах, например, у Кравченко, сказано, что он сидел в тюрьме за растрату...
Утром выясняется, что баня окружена надежной охраной. Через час приходят работники штаба отряда.
- Давайте, - говорят они, - выкладывайте все! Не стесняйтесь! Бить мы вас не собираемся, надеемся - сами все расскажете. Когда завербовались к немцам и от кого посланы к нам - от какой-нибудь воинской части или от гестапо? Ну!
Разговор длился три дня. Это и действительно был не допрос, а разговор. Группу Кравченко подозревали в недобрых делах. Было, однако, немало признаков того, что они честные советские разведчики. Вот ведь они просят радиопитания, чтобы связаться с штабом Красной Армии, но...
- А как мы узнаем, - спрашивают штабные работники отряда, - что вы с советским, а не с немецким штабом свяжетесь? Ведь у вас шифр... Нет, так дело не пойдет... Товарищ Иванов, отнесите аккумулятор обратно!..
Наконец пришла товарищу Куцаку хитрая мысль:
- Вот что, товарищи, а может и господа. Договоримся так: мы вам питания для передачи дадим. Но условие: вы должны передать наши сведения о том, что мы разгромили крупный карательный отряд, освободили 103 населенных пункта и создали Советский район. Согласны?
- Да, пожалуйста!
- Э, нет, вы не торопитесь. Освободим мы вас, а хотите и в свой отряд примем, только после того, когда это сообщение будет передано по радио в сводке Совинформбюро. Согласны?
Условия тяжелые... Как знать, а вдруг Совинформбюро не пожелает передавать в эфир это сообщение?
- Думайте, думайте! Но учтите, между прочим, что если на протяжении десяти дней сводки своей мы по радио не услышим, - значит, вы немецкие шпионы. А как поступают с шпионами врага, и вы знаете, и мы догадываемся. Все. Точка!
Что было делать? Коробицын и Кравченко, получив радиопитание, передали штабу не только сообщение Куцака, но и весьма важные разведывательные данные, собранные ими за все это время. Передали, конечно, и то, что ждет их, если не появится в сводке Совинформбюро сообщение гомельского отряда... День, другой, пятый, восьмой...
Наконец сообщение гомельского отряда было передано по радио.
Группу Кравченко освободили из бани, вернули все имущество и оружие, признали товарищами, даже предложили присоединиться к отряду. Но разведчики предпочли действовать самостоятельно. Вышло даже так, что несколько партизан гомельского отряда перешли к ним.
Вот как мы познакомились в июле прошлого года с Кравченко. Его группа присоединилась тогда к нам, стала действовать вместе с Балицким. Они подорвали за два месяца 29 эшелонов противника; на долю Кравченко лично пришлось тринадцать. Правительство наградило его за это орденом Ленина.
Месяца три спустя разведуправление Красной Армии отозвало Кравченко в Москву. Я думал, что до конца войны с ним больше уже не увижусь.
И вот, несколько дней назад, на пути из Борового в Лобное, нам сообщили по радио, что к нам вылетел самолет, на котором следует Федор Кравченко и с ним наш старый товарищ, лечившийся в партизанском госпитале, Владимир Бондаренко и высококвалифицированный хирург Тимофей Константинович Гнедаш. С тем же самолетом отправлен груз: медикаменты, взрывчатка, пять коротковолновых радиостанций, триста посылок с подарками трудящихся. Самолет сядет в Боровом.
С нетерпением ждали мы самолета. Обрадовало нас и то, что к нам летит Кравченко, и то, что возвращается Бондаренко, и что с ними едет хирург, о котором мы уже давно хлопотали. Что же касается радиостанций - они нам нужны были, как воздух, без них нам трудно было бы связать все батальоны с штабом соединения. Правда, Маслаков обещал как-нибудь соорудить самодельные передатчики, но и сам он говорил, что эта кустарщина ненадежна... Зная характер наших соседей, мы стали беспокоиться, как бы кто-нибудь из оставшихся после нашего ухода на Уборти не переадресовал себе и наши грузы, и наших людей...
В Боровое сейчас же была послана радиограмма генералу Строкачу с просьбой немедленно сообщить нам о прибытии самолета - мы готовы выслать в Боровое для сопровождения людей и грузов целый отряд. Ответ Строкача был кратким: "Ваше пожелание будет учтено". А "учтено", как, известно, еще не значит "выполнено". И вот, проходит двенадцать дней, на Уборти, куда должен был прибыть самолет, никого уже нет, генерал Строкач улетел в Москву, партизанские соединения разошлись по своим маршрутам... Считай не увидим мы ни наших людей, ни наших грузов.
Как вдруг на рассвете 2 июля, только я лег отдохнуть после ночной работы над приказом, является дежурный по штабу:
- Товарищ генерал, прибыл старший лейтенант Кравченко. С ним еще двое...
- А?.. Что?.. Откуда прибыл?.. - Я вскочил, протер глаза. Крикнул: Федя! Где же ты? Заходи!
- Он с Маслаковым воюет, - сказал дежурный. - Маслаков кинулся к грузам - хотел по старой дружбе подойти, посмотреть рации, но Федор Иосифович его так пуганул... Да вы его знаете, товарищ генерал, - пока приказа нет, никого не подпустит к подводам.
- Какие подводы?
В эту минуту я услышал:
- Старший лейтенант Кравченко прибыл в ваше распоряжение! Разрешите доложить?
И тут выяснилось, что Кравченко, Бондаренко и Гнедаш прибыли вовсе не самолетом, как я перед тем думал, а действительно на подводах из Борового. Триста с лишним километров эти трое товарищей ехали по занятой врагом территории, меняя в селах лошадей.
- ...Пять радиостанций, пять динамо-машин к ним, медикаменты, шестьдесят килограммов консервированной крови для раненых, раскладной хирургический стол, пятьсот килограммов тола, патроны, почта, посылки трудящихся... - продолжал свой рапорт о том, что привезли с собой, Кравченко.
Я не выдержал, прервал его:
- Ты с ума сошел, Федя! А если бы нарвался на немцев?..
Он, как всегда, сдержанно улыбнулся:
- Такая встреча не входила в наши расчеты, товарищ генерал.
- Расчеты расчетами, но мог же ты нам радировать. Мы выслали бы навстречу охрану, бойцов хотя бы двадцать, тридцать...
- Рации все запакованы, товарищ генерал.
Вошел в палатку новый наш товарищ, хирург Гнедаш. Это был немолодой уже человек, крепко сбитый, уверенный в себе. Представившись, он сказал:
- Я в тылу врага первый раз, и мне, как видно, повезло. С таким проводником, как Федор Иосифович, можно хоть до Берлина шагать! Он не только немцев за несколько километров чует, даже мины видит сквозь землю. Чудеса! Нет, посудите сами, мы тут на подступах к вашему лагерю через заминированную поляну проехали...
- Это очень просто, - перебил Кравченко...
- Вот верно! - воскликнул Гнедаш. - Для него все просто...
- Мы узнали от крестьян, - продолжал Кравченко, - что неподалеку и как раз на нашем пути подорвалась на мине корова. Значит надо быть начеку. Подъехали к поляне. Я стал думать: где бы сам расставил мины? Ясно, что по проезжей части. Значит, надо ехать там, куда никому и в голову не придет гнать лошадей. Вот и все!
Это объяснение было совершенно в характере Кравченко. Он никогда не рядился в тогу героя, не шумел о своих делах. Если ему верить, то все на свете просто: "Надо только подумать!"
Предстояло решить - куда теперь назначить Кравченко. Он прибыл с назначением на должность начальника штаба самостоятельного отряда Балицкого. Но Балицкий, как я уже говорил, решил от нас не отделяться. Он остался командиром батальона и вышел на выделенный ему участок железной дороги.
- Ясно, Федя... Я могу, конечно, и теперь направить тебя начальником штаба к Балицкому. Он со своим батальоном будет действовать не то, чтобы самостоятельно, а все же отдельно, в стороне, - я объяснил Кравченко, какую мы избрали тактику на будущее. - Но, по правде сказать, не советую тебе идти к нему. Знаю я твой характер, знаю и его. Люди вы разные, Гриша в последнее время малость взлетел. Не пережил еще своего награждения. Понял? Не уживетесь вы, хотя ты и выдержанный человек. Знаешь, посоветую я тебе идти на самостоятельный батальон. Подберем мы тебе хороших хлопцев человек сто, отведем участок на железной дороге. Действуй!
- Я в вашем распоряжении, товарищ генерал.
- Так, значит, согласен?
- Приказывайте!
- Ладно, посоветуемся с Дружининым и Рвановым. Завтра получишь приказ.
Так поспать в то утро и не удалось. Надо было побеседовать еще с вновь прибывшим хирургом. Он рассказал кое-что о себе. Работал в Шостке. Эвакуировался далеко, в один из сибирских городов. Работал в госпитале, жил неплохо.
- К нам по мобилизации?
- Нет. Несколько раз сам ставил вопрос, требовал. Ответ один: "Вы нужны здесь". Был как-то в наших краях заместитель наркома здравоохранения. Я к нему: "Хочу в партизаны. Чтобы воевать на своей земле. Там, знаю, хирурги нужны дозарезу". Может быть, ошибся? - Гнедаш быстро, испытующе глянул на меня. - Может, я вам не очень-то и нужен?
- Мы ждем вас давно...
- Значит, мечта сбылась! Простите, товарищ генерал, может, я потом договорю о себе. Разрешите познакомиться с вашим госпиталем.
Я представил его нашему начальнику медико-санитарной службы Григорьеву. Гнедаш пожал ему руку и сразу же попросил провести его к тяжело больным...
- Вы, наверно, заняты, товарищ генерал. Я потом вам доложу о своем впечатлении и, если разрешите, представлю список всего необходимого.
Получилось так, что он меня отпускает: "Идите мол, занимайтесь своими делами, здесь вы пока ни к чему". Это мне понравилось.
*
На следующий же день после прибытия Кравченко я отдал приказ выделить из каждого батальона по пятнадцать-двадцать лучших бойцов (в то время еще не все батальоны вышли к местам своего назначения). Так сформировался новый отряд, которому было дано имя прославленного соратника Богдана Хмельницкого - Богу на.
Прошло несколько дней. Как-то утром, зайдя в штаб, Дружинин, обращаясь к Рванову и ко мне, сказал:
- Комедия да и только! - При этом рассмеялся, но по выражению его лица я понял, что смешного в том, что он сейчас скажет, мало. - Был я сейчас в отряде Богуна... Дмитрий Иванович, надо разобраться.
- А в чем разбираться? - спросил Рванов.
- Что за народ там собрался?.. Да ты пошли за Кравченко, а пока посыльный будет ходить, я расскажу, - и Дружинин опять усмехнулся.
Посыльный ушел. Дружинин качал головой, посмеиваясь, глядя то на меня, то на Рванова.
- Подобрался отрядик - молодец к молодцу!
- Был приказ трем батальонам - Тарасенко, Маркова и Лысенко выделить лучших людей, - сказал я.
- Во-во! - продолжал Дружинин. - Прихожу... Стоят у опушки Федя, друг его Бондаренко и комиссар отряда Накс, а бойцы сидят на полянке полукругом. Человек шестьдесят... Ничего, конечно, ребята, если на торфоразработки посылать. Кравченко спрашивает: "Кто из вас в бою был?" Из всех шестидесяти один всего руку тянет. "В каком бою участвовал?" "Участвовал, - отвечает, - в операции по взятию Владимира, в засаде сидел". - "За сколько километров от места боя?" - "В полутора километрах, товарищ командир... Вы не смейтесь, товарищ командир, к нам тоже пули долетали!" Спрашивает Кравченко: "Кто стрелять из винтовки умеет?" Опять поднимается одна рука. "Где стрелял?" В селе, откуда этот хлопчик, оказывается, перед войной Осоавиахим тир открыл. Ну, хлопчик из малокалиберки не то шесть, не то восемь раз пульнул... Вот вам и отряд подрывников... Что же это такое!
Батальоны разошлись, сегодня на заре вышла на дорогу и подрывная группа батальона Лысенко, и спецрота... Где брать людей для Кравченко?.. Не годится, товарищи! Мы приказы подписываем, а кто проверять будет?
- Что проверять, зачем?! - загорячился Рванов. - К кому приходили посланные из батальонов люди? Ко мне или к Кравченко? Видел Кравченко, кого ему давали? Мог прийти ко мне, к Алексею Федоровичу? А теперь, когда батальоны на марше...
- Но ведь это же специальный отряд, - перебил Дружинин, - да еще подрывников! И Тарасенко, и Марков так тебе и отпустят подготовленных людей. Отобрали зеленую молодежь, тех, кто пришли к нам в Боровом перед самым выходом, необученных...
- Не кипятитесь, Владимир Николаевич, Кравченко действительно должен был прийти. Пусть на себя теперь пеняет... - сказал я.
- Да ты что, Федю не знаешь?!. - воскликнул Дружинин.
В этот момент вошел Кравченко. Отдал честь.
- По вашему приказанию явился!
Лицо у него было изжелта-бледное. Я знал, что Кравченко страдает язвой желудка, что у него нередко бывают приступы жесточайшей боли, хотя он никогда не жаловался на них. Думалось мне, что и в этот момент схватил его приступ. Знал я также, что и его друг Бондаренко вернулся из Москвы недолеченным после тяжелой болезни - трихиноза; она осложнилась у него мокнущей экземой. "Как же поведут они с собой эту молодежь? Как выдержат испытания пути и как будут руководить опасным и сложным делом - подрывом поездов?.. Нет, мы что-то тут недодумали. Придется поставить вопрос о расформировании отряда".
Пока я размышлял об этом, Рванов допрашивал Кравченко, почему он не сообщил, что батальоны не выполнили приказа, почему принимал необученных людей.
- Отвечайте же, товарищ Кравченко, почему?
- Вопрос не ясен! - сказал Кравченко.
- То есть как это не ясен?
- Мне известно - генерал отдал приказ выделить в отряд Богуна лучших бойцов. Батальоны присылают людей. Какое я имею право думать, что они не выполняют приказ. Присылают - значит, считают этих людей лучшими. А вы, товарищ начальник штаба, спрашиваете, зачем я их принимал. Вопрос, по-моему, лишний.
- Я ж говорил! - воскликнул Дружинин. - Что вы, характера Фединого не знаете! Дайте ему ребят из детского сада, он и с ними пойдет подрывать поезда. Был бы приказ. Правильно, Федя?.. Да ты садись, давай потолкуем по душам. По-моему, вас следует рассыпать по другим батальонам.
- Есть поговорить по душам! - сказал, слегка улыбаясь и садясь на скамью, Кравченко. - У нас на весь отряд три автомата, остальные люди с винтовками, а человек двадцать пришли вовсе без оружия. Говоря опять-таки по душам, считаю, что остающемуся при штабе соединения хирургу Гнедашу автомат ни к чему. И кинооператор может обойтись без автомата. Прошу также пулемет, хотя бы ручной, и совсем хорошо, если дадите два.