Федорова Екатерина. Трое за Ларцом

   Вдова начала с иканием всхлипывать:
   — О инспектор… Он выпорол мой портрет! А ведь я вдова почтенного человека, мой муж входил в конгрегацию магов-искусников! А он взял и выпорол, вот так прямо взял и выпорол…
   — Гм… Да, это, как сказала бы гоголевская городничиха, прямо-таки орер ^[2] какой-то, — хриплым басом посочувствовал ей громила-эльф. — Но вы не волнуйтесь, дама, сейчас мы вас защитим. Значит, так — берете этого мага Куртмауэра за ручку, ведете во-он в ту гостиницу. Там при входе висит хорошее большое зеркало. Поставьте гражданина Куртмауэра прямо перед ним — и можете надавать его отражению столько тумаков, сколько вашей душеньке будет угодно. Повторяю — тумаки можно давать только отражению…
   — Я могу дать ей свой портрет! — с готовностью предложил разом воспрянувший духом маг Куртмауэр. — Пусть… э-э… порет его. На досуге, между делом…
   — Да, но… А как же частичная конфискация имущества?! — взвизгнула бледно-лиловая бабуля. — Трингус ^[3] мюсли сказала мне…
   — Трингус мюсли был нанесен материальный урон, — отрезал Вигала. — Который и был затем возмещен. Все по правилам, все в соответствии с артиклями Всемировой инспекции органов социальной… Вам был нанесен материальный ущерб, уважаемая?
   — Э-э… Но мой портрет выпороли и…
   — Маг Куртмауэр, Всемировая инспекция органов социальной опеки вынесла свое решение. Вы должны либо выдать почтенной вдове собственное изображение, с тем чтобы она могла пороть его на досуге, либо прямо сейчас пойти и встать перед зеркалом, дабы почтенная вдова еще более почтенного мага Брандмауэра отлупила ваше отражение в зеркале… Следующий!
   Бабулька в бледно-лиловом пробормотала что-то негодующе. Затем ухватила повеселевшего мага Куртмауэра за руку и поволокла в направлении гостиницы. На полпути маг вдруг развернулся и выпалил:
   — Я вот тут подумал… А может, это она сама себя выпорола? Я, собственно, в тот день пьян был, не помню… То ли это я ее образину на портрете порол, то ли это она сама.
   — Иди-иди, — проворчал Тимофей. — Плагиатор нашелся. Это еще до тебя написали…
   Толпа понемножку рассасывалась. Вигала выслушивал просьбы, значительно сводя при этом брови на переносице и повергая этим нехитрым телодвижением обвиняемых монстров в состояние, близкое к инфаркту, затем звучно-непререкаемым тоном оглашал решение. Кое-где и пукели изымались, заранее принесенные на место суда заботливыми монстрами-ответчиками. В руках у счастливого донельзя Лехи росла кучка мешочков с монетами — плата на судебные издержки, как назвал эту дань Вигала. Оно, конечно, было не совсем честно, но кто же поверит суду, который не берет судебных пошлин?
   И все-таки самым удивительным в этой истории было то, что все — и взбудораженные истицы, и их враз присмиревшие обидчики — безропотно подчинялись решениям, выносимым так называемой Всемировой инспекцией. Хлестаковщина, блин…
   Через два часа., показавшихся Тимофею чуть ли не вечностью, толпа наконец исчезла. И они с чувством выполненного долга или, если говорить точнее, с чувством хорошо сыгранного блефа вошли наконец в свою гостиницу. На улице к тому времени уже полностью стемнело. И заботливый Гондола ждал их у порога с распростертыми объятиями, и пахло в гостиничной зале сытно и заманчиво, всякими копченостями, а также мясными пирогами, сочными, пышными, с поджаристой корочкой и низом, щедро пропитанными мясным соком…
   — Привет, Гондола! — взревел Вигала, легонько похлопывая по плечу враз присевшего хозяина. — Давай все, что есть в печи, на стол мечи!
   — Господин так складно выражается… — восхитился хозяин.
   — Это из русского народного фольклора, — пробасил эльф. — Мои спутники, они оба — как раз именно русские.
   — О, так, вы специально для них? Льстите… то есть делаете им приятное?
   Вигала блеснул в полутьме залы зверской ухмылкой. Кончики острых и длинных зубов засверкали серебристыми лезвиями Хозяин вновь присел. На этот раз от испуга.
   — Я не делаю им приятное, — четко и членораздельно сказал Вигала. — Они для этого полом не вышли. И уже никогда не выйдут. И я им не льщу. Я просто… гм… так пытаюсь изучить загадочную русскую душу. Фольклор, глубинные древние мотивы… Ну так нас здесь будут кормить или нет? Но только помни, повелитель кастрюлек, — никаких бараньих глазок, а не то…
   — Я уже понял, господин. Э-э… вы, как истинные борцы за престарелых, избегаете излишеств в своем питании. И не едите ничего жирного, пряного или сладкого, дабы потом набранные франты ^[4] не помешали вам гоняться за подлыми мучителями старушек и все такое. Как похвально! А что насчет вашего статуса, господин? Вы по-прежнему беженцы или нет?
   Вигала глубокомысленно поморщил лоб, заявил:
   — Один из моих друзей — беженец. Больше ты знать ничего не должен, потому что мы здесь инкогнито. Ты понял? И если узнаю, что разносишь о нас слухи, лишишься последних постояльцев! Лично отыщу в другом мире телепата-инжектора и сообщу ему, что Гондола, хозяин гостиницы на Эллали, — доносчик, а также то, что в его гостинице травят всех постояльцев несвежими бараньими глазками…
   — О, что за подозрения — и все на бедную мою головушку! — заверещал хозяин и всплеснул перед лицом узкими ладошками с лягушачьими перепонками. — Да мои бараньи глазки самые свежие в городе! А что до прочего — о, только не губите бедного Гондолу на корню! Я нем, слеп и глух, особенно когда дело касается моих постояльцев…
   — Еды! — недовольно рыкнул Вигала. — И хватит об этом!
   Хозяин, рабская душа, в ответ чуть ли не счастливо квакнул:
   — Я счас… я мигом! И про вас нигде ни слова не пророню, будьте уверены!
   И отлетел на кончиках пальцев к стойке. Вигала взглядом выбрал столик подальше от окна, предложил:
   — Сюда? То есть туда?
   Они уселись. И почти тут же появился Гондола в сопровождении хорошенькой девицы — вернее сказать, почти хорошенькой. И все бы отлично, вот только глазки слегка пучеглазы и плечики скошены… А в остальном девица как девица, приятная во всех отношениях, талия в рюмочку и ножки самые что ни на есть восхитительные. И улыбка на круглом лице широкая такая, радушная, от уха до уха. Даже слишком широкая, короче. Девица была облачена в пышные разноцветные юбки, радужными ярусами выглядывавшие друг из-под друга. А также в белую блузу с широким круглым вырезом, державшуюся на ее узких плечиках почти чудом. Круглым лицом и балетной статью девица смутно напоминала Гондолу.
   И Гондола, и девица в руках несли полные подносы, на которых и в самом деле лежали мясные пироги — пышные, желтовато-коричневые поверху, парящие сытным запашком. И еще там были какие-то копченые рыбины, страшноватые на вид из-за торчащих в разные стороны острых зазубренных плавников и рогатых голов с клыкастыми разинутыми пастями. Но пахли рыбины вкусно. И крупные раздутые рыбьи тела тоже выглядели аппетитно, поблескивая желтоватой кожицей.
   Леха тут же приосанился. То ли от вида еды, то ли от вида девицы.
   — Дочь, Гондола? — громко поинтересовался Вигала. — Похожа…
   И одобрительно смерил ее взглядом. Девица тут же зарделась сине-фиолетовым румянцем, скромно потупила глазки. И то ли невзначай, то ли от смущения еще больше выгнула спину, выставляя на обозрение мужским взглядам ладную небольшую грудь. Леха моментально помрачнел и одарил Вигалу тяжелым взглядом обиженного в лучших чувствах ревнивого мужа. Вигала опять по-звериному ухмыльнулся.
   Девица вслед за хозяином гостиницы сгрузила на стол подносы и тарелки, бывшие у нее в руках, и той же балетной походкой унеслась в направлении стойки.
   Спустя минуту она появилась вновь и поставила на стол тяжелый большой кувшин. Там плескалось вино — темно-бордовое, густое. В громадные глиняные кружки, стоявшие перед ними, вино лилось медленно, с тяжелым обиженным бульканьем, удивительно радовавшим ухо…
   Вкус у вина был ошеломительный — пряно-терпкий, собранный одновременно из всех вкусов сразу. Там было все — и сочная сладость виноградной лозы, и пряно-острая кислинка апельсина, и кровяная солоноватость, и легкая горчинка, напоминающая даже не вкус, а лишь запах полыни…
   Чуток погодя двери залы распахнулись, и в гостиницу вошли два субъекта. В ставших уже привычными для глаз пришельцев маговских хламидах.
   Субъекты промаршировали по залу и мирно уселись за один из столиков. На колоритную троицу, посиживавшую в одном из углов залы, субъекты не обратили никакого внимания — или, во всяком случае, не подали вида, что обратили. К ним почти тут же подлетел Гондола, что-то вполголоса с ними обсудил, умильно улыбаясь от уха до уха, и минут через пять подал на этот столик почти все то же самое, что и своим постояльцам.
   Вскоре появилась еще одна компания, затем еще одна…
   Зал потихоньку заполнялся. Похоже, по вечерам единственный отель города подрабатывал на жизнь ресторанным бизнесом. Вигала остро посматривал на всех вновь входящих, неторопливо отрезал от рыбин, лежавших перед ними на подносах, небольшие кусочки красноватого прокопченного мясца, кидал их в рот. Тимофей, успевший уже воздать должное вкуснейшим мясным пирогам, последовал его примеру. Леха, еще в начале трапезы наевшийся от пуза как пирогами, так и рыбой, теперь мог только вяло поцеживать из кружки густое темно-бордовое винцо. На большее сил ему уже не хватало.
   — Разговор? — предложил Тимофей, уставший разглядывать разноцветные магические хламиды, заполнившие весь зал.
   — Беседа, — поправил его Вигала. И с хрустом потянулся.
   — Можно тебя спросить? — начал Тимофей, обращаясь к эльфу.
   Вопрос, который он хотел задать, касался тонкостей душевного строения. И притом тонкостей чужого внутреннего строения.
   А посему он чувствовал себя крайне неловко, поскольку лезть другому в душу дело всегда нешуточное. А уж если этот другой — эльф, существо сплошь сказочное и загадочное, то процесс залезания к нему в душу становится делом и вовсе не уютным. На вроде одевания брюк через голову…
   Он сглотнул и мужественно сообщил терпеливо глядящему на него Вигале:
   — Сколько на тебя ни смотрю, ты мне кажешься каким-то… бутербродом, что ли.
   — Да ты меня хоть ночным горшком назови, вот только оправляться на себя я не дам, — пробормотал Леха, демонстрируя тем самым свое участие в беседе.
   И одновременно браток жадно и воровато стрельнул глазками в сторону соседнего стола. Его как раз сейчас обслуживала дочка хозяина. Низко склонившаяся в данный момент и в щедром вырезе блузки демонстрировавшая все свои несомненные прелести. Тимофей отследил направление, по которому шел Лехин взгляд, строго добавил, обращаясь к соотечественнику:
   — Леха, предупреждаю: у них тут с этим сурово. Подержался за ручку — женись, углядел в вырезе какую-нибудь запрещенную прелесть — опять женись… Ты уверен, что готов к семейной жизни?
   Леха мгновенно подобрал раскинутые в стороны ноги, сел на стульчике правильно, как послушная школьница. И уткнул свои опечаленные глазки в винную кружку.
   — Так я о тебе, Вигала, — снова начал Тимофей. — Какой-то ты… Из слоев, что ли. Знаниями о магических мирах и тонкостях владеешь. Это сверху. Снизу даже кое-какой житейский опыт проглядывает — ты у нас все-таки во многих местах бывал, многое повидал. Вот даже здесь с русалками… э-э… чаи распивал. А где-то посередке всего этого, между знаниями и опытом, выглядывает мальчишка. Наивный такой, где-то жалостливый, а где-то до ужаса любящий уж-жасные опасности и страш-шные приключения… И оттого с тобой непонятно. Не знаешь, кто в очередной раз тебе ответит — то ли умудренный знаниями и опытом муж, то ли дитя, которое только буквально пять минут назад перестали вскармливать с кончика копья…
   Леха сделал большие глаза. А потом усиленно замигал — дескать, ты куда, Тимофей? Нашелся тут психоаналитик местного значения…
   — Действительно интересный вопрос… —протянул Вигала, явно забавляясь и Лехиным смущением, и Тимофеевым нахальством. — Вы… гм… хоть приблизительно представляете, сколько мне лет?
   Тимофей, припомнив короля Михраэля, которому, по словам домового Трегуба, было никак не меньше двух тысяч лет — а выглядел он при этом лет на тридцать, максимум на тридцать пять, — умненько промолчал. Леха, наивное дитя двадцатого века, с готовностью предположил:
   — Лет двадцать пять?
   — Ну, скажем, около того. — Губы у эльфа дрогнули. — Эльфы живут долго, даже слишком долго, как полагают некоторые из нас. Около трех-четырех тысяч лет.
   Леха восхищенно воскликнул:
   — Bay!
   Как сказано в одном анекдоте — это всего лишь американский вариант грузинского «Вах!»…
   — А вообще-то мне в пересчете на ваши земные года около сорока двух лет. Вопрос о мальчишке… гм… Вопрос, конечно, интересный. Но это касается особенностей воспитания прирожденного эльфа. Несмотря на то что мы живем очень долго, вопрос продолжения рода стоит перед нами даже более остро, чем перед вами, человечки. Мы, увы, не плодимся с такой легкостью, как вы. Точнее, мы плодимся очень трудно — дети у эльфов рождаются редко… — Вигала глотнул вина, помолчал. — А между тем большая продолжительность жизни не уберегает нас от насильственных смертей. Увы. Поскольку эльфы — народ любопытный и любят совать свой нос в различные опасные места, несчастные случаи и смерти у эльфов не редкость. А вот родить своего ребенка для эльфа — дело нелегкое. Иногда на это уходят многие годы. И чтобы народ эльфов не вымер окончательно, подрастающие эльфы… гм… содержатся под надзором. Их… То есть нас обучают, возят на экскурсии по мирам — на драконах вместо ваших автобусов, — рассказывают, показывают, натаскивают, тренируют… После двадцати лет мы имеем возможность покинуть наш уютный пансион… правда, по распорядку и дисциплине он больше похож на военную базу строгого режима. Впрочем, это уже дело вкуса. Проблема в том, что эльф имеет право покинуть Мод Хирша только после того, как у него появится в нем свой ребенок. Там воспитываются одновременно и юноши, и девушки нашей расы — это делается намеренно, все ради дела потомства. Эльф покидает Мод Хирша после того, как у него появится один ребенок, не важно, девочка это или мальчик. Эльфесса, то есть женщина эльфийской расы, имеет право покинуть Мод Хирша только после рождения двух детей. На женщин у нас, как и во всех расах, возложена главная ответственность за продолжение рода. В основном на них.
   — Какая-то у вас коммуна получается, право слово, — растерянно сказал Тимофей. — Казарменно-коммунистического режима. Ать-два, давай рожай детей, и никаких гвоздей… А если он— или она — не хочет? Или не может? Где тут свобода совести или хотя бы личности?
   Эльф глотнул вина, посмаковал во рту глоток. Ухмыльнулся.
   — Чем выше развита раса, Тимофей, тем меньше у нее возможностей для удовлетворения эгоистических запросов одной отдельно взятой личности. Мы не можем позволить себе вымереть. И поэтому я покинул Мод Хирша всего два года назад. Раньше мне все никак не удавалось выполнить свой долг перед расой… Отсюда и все эти мальчишеские замашки, как ты выразился, и тяга к страш-шным опасностям и уж-жасным приключениям. Но и знания с опытом тоже оттуда — Мод Хирша дает тебе ровно столько, сколько ты в состоянии оттуда взять, что в смысле знаний, что в смысле опыта. Я словно… как это у вас хорошо в одной сказке сказано, сидел-сидел себе сиднем на печи тридцать три года и три месяца, а потом вдруг встал и пошел. Это как выйти из школы в сорок лет. Ты опытный взрослый мужчина, многое знаешь и многое умеешь, но вот с ветром в лицо у тебя до сих пор бывали проблемы, а потому время от времени ты на этот ветер сам бросаешься грудью…
   — Э-э… — Тимофей даже и не знал, что тут сказать.
   Зато Леха сообразил быстрее:
   — А ты, значит, уже папаша?
   Эльф расплылся в глуповатой улыбке:
   — Даже дважды. Девочка и мальчик, оба здоровые, крепенькие. Девочка вообще была неожиданным подарком, я о ней узнал только после выхода из Мод Хирша…
   — Молодец, — солидно похвалил Леха. — Отец, папаша… А кто их воспитывает?
   — Мой родитель, — с готовностью пояснил эльф. — Эльфессы рожают двух детей, но воспитывают их строго отцы отцов. Своего рода компенсация за то, что с женщин требуют больше детей, чем с мужчин. Эльфесс в благодарность за это освобождают от дела воспитания потомства. Этим занимаются только деды по отцовской линии. Или деды по материнской, если с отцом отца что-то произошло и он не может… скажем, погиб. Когда мои дети подрастут и обретут свое потомство, я тоже с радостью удалюсь в Мод Хирша и буду воспитывать там своих внуков. И покину Мод Хирша только тогда, когда моему самому младшему внуку исполнится двадцать. После этого возраста дети эльфов живут без присмотра старших… Кстати, для Мод Хирша подбираются только безопасные миры.
   На мгновение эльф вдруг почему-то помрачнел. Но потом снова принял свой обычный вид — равнодушно-спокойный, даже несколько холодноватый.
   Разговор по душам закончен, понял Тимофей. Но оставался еще один вопрос.
   — Слушай, насчет этой истории со Всемировой инспекцией…
   — А что такое? — тут же встрял со своим вопросом Леха. — Это же была твоя идея! Я же только шутки ради заикнулся об этих самых социальных органах, а ты тут же и завопил — мы, мол, Все-мировая инспекция над стариками! Нам, мол, везде у вас дорога, а вашим старикам мы уж как-нибудь да сделаем почет! А получилось-то все — блеск, пальчики оближешь, на зависть великому комбинатору товарищу Бендеру!
   — Не совсем, — сдержанно сказал Тимофей. — Пока — я повторяю — пока все действительно сходит нам с рук. Но меня мучают сомнения. Почему эти монстры… то есть обидчики престарелых, сдаются так безропотно? Почему никто не протестовал, не требовал предъявить полномочий, документов, наконец? И что будет, когда все раскроется?
   — А ничего. — Вигала спрятал усмешку в кружке с вином. — У них тут странноватые правила. И еще более непонятные законы. Дело в том, что люди, обладающие определенным магическим потенциалом, склонны этот самый потенциал время от времени использовать не по назначению. Всякие там шуточки, фокусы на магической основе — любимое занятие каждого мага, их единственное отдохновение от трудов над заклятиями, так сказать. И шуточки эти далеко не всегда безобидны. А посему здешние законы склонны сквозь пальцы смотреть на всяческие аферы — лишь бы они не вредили жизням обитателей города. Хозяева города — маги не хотят сами себе перекрывать кислород. Я думаю, выйди правда наружу, верховный маг лишь посмеется. Ведь действительно смешно — три пришлых чужака дурят целую кучу местных зарвавшихся наглецов.
   — Обхохочешься, — немного нервно заключил Тимофей. — Как я понимаю, именно из этих странноватых законов проистекает и тот факт, что старух здесь всякий может обидеть — вот только защитить их некому.
   — Верно. Поскольку закон что дышло… в том смысле, что он имеет два конца. И какой конец к себе повернешь — тем и получишь, — непререкаемо изрек эльф. А затем, подумав, добавил противным заумным тоном: — Это же аксиома, Тимофей. Чем больше свободы получает население… я имею в виду свободы в самом широком смысле этого слова… тем больше оно склонно использовать эти свободы для поедания своих же собственных представителей. Тех, что послабее.
   — Понятно. Власть народа рождает чудовищ из самого народа и все такое прочее… А то, что они так легко нам поверили, — это к какому из концов относится?
   — Здесь редко кто врет, Тимофей. Да, здесь угрожают друг другу, устраивают всяческие пакости, но вот лгут крайне редко, даже можно сказать — никогда. Поскольку ложь разрушает магический потенциал любого мага, невзирая на его силу, цвет и специализацию.
   — Что-что?
   Вигала посмотрел на Тимофея печально, как учитель на вечного двоечника с последней парты.
   — Гм… все забываю про ваш уровень развития. Ты же ничего не знаешь, ничего не умеешь…
   — Да… — грустно согласился Леха. — Нам до тебя далеко — ты ж у нас сорок лет в институте благородных девиц, то есть эльфов, провел! Сорок лет как одну копеечку… Где уж нам, простым, неученым! Нам, глупым людям, и десяти лет хватает, чтобы научиться самому необходимому.
   И Леха простодушно так уставился на эльфа. Чистыми, наивными глазами. Эльф тоже глянул в ответ, ухмыльнулся, поиграл бровями.
   — Ладно-ладно, счет: один-один. Зачитываю вам краткий курс практического маговедения… Маги имеют разную силу. Навроде моторов с разной мощностью: кто-то вырабатывает заклятия посильнее, кто-то — послабее. С этим все понятно? Теперь насчет цветов. Цвета, как правило, означают склонность мага к типу магии. Она бывает соответственно черная и белая. Не путать с плохой и хорошей! А то в вашем мире напридумывали на эту тему черт знает чего — дескать, черная непременно злодейская, а белая хорошая… Просто черная и белая. Черная оперирует заклятиями над материей, белая — заклятиями над духовным миром. Оттенки серого означают смешение двух этих магий, со склонностью либо к черной, либо к белой — в зависимости от насыщенности оттенка. И все это, кстати, отражено в цвете магических хламид. Цветные хламиды означают власть над различными стихиями и прочим. Синий — воздух, зеленый — растения, красный — огонь, желтый — свет… И тут, опять-таки, возможны сочетания — маг может создавать заклятия с помощью двух, а то и трех стихий. Например, чтобы потушить пожар в своей спальне, когда его мажество уронит себе на простыню окурок, можно вызвать воду, а можно и просто задуть огонь ветром. Или засыпать его землей. Цвет магов означает те варианты, которые он может использовать. Теперь о спецификации — о ней, впрочем, вы уже слышали. Маги-пространственники, маги-оружейники, маги-сенсорники… Их тут великое множество. Все понятно? Если считать заклятия, творимые магами, просто орудиями их магического труда, то сила мага — это его мощность, цвет — тип рабочего инструмента, а спецификация — то, к чему он все это прилагает. Понятно?
   Леха и Тимофей согласованно покивали.
   — Теперь о лжи. Если ты маг, ты не можешь лгать — можешь только недоговаривать. Варианты тут исключены, если только ты не хочешь потерять свою работу раз и навсегда. Так что… скажем так, у местных иммунитет против лжи. И достаточно стойкий иммунитет, поскольку в городе магов каждый так или иначе связан с магическими делишками и врать им никак нельзя. Поэтому они и мысли не допускают о том, что кто-то может лгать им самим. Ответ ясен?
   — Чего уж там неясного… — проворчал Леха. — По-твоему, они тут все как дети малые — приходи любой и обманывай их, как хочешь…
   Лицо у него враз прояснилось. Судя по задумчивому выражению лобика, Леха, совсем как великий комбинатор Остап Бендер, прямо на ходу начал продумывать ряд всевозможных афер. Явно не суливших местным обитателям ничего хорошего.
   — Но! — Эльф вскинул от кружки указательный палец. — Никогда не следует зарываться. Если ты в какой-то момент перехватишь со своей ложью через край, то рано или поздно может найтись субъект, который попросит тебя повторить свои слова, сунув голову прямо в пасть Клонейскому Быку. А там, знаешь ли, несколько неуютно.
   Личико у Лехи моментально утратило все свои радужные тональности. Прямо-таки усохло на глазах.
   — И может, покончим на этом с лекциями? А то у меня от моих умных речей вино в кружке киснет.
   От стойки зазвучала музыка. Протяжная, слегка заунывная, с переливами и время от времени учащающимся ритмом барабанов.
   — О, — почти довольно сказал Вигала. — Смотри, Леха, сейчас танцы начнутся! С русалками. Как я тебе и обещал.
   Леха повернулся в ту сторону — пока что там никого не было, только музыка взвизгивала в особой нервной истоме, наводящей на воспоминания о земных восточных ритмах.
   — Да? Э-э… а ты что, специально для меня этот кордебалет заказал? Или как? — поинтересовался он.
   — Зачем заказал, дарагой, — эльф сделал длинной ручищей широкий жест — мол, прошу, наслаждайся, — в этом зале они так и так танцуют каждый вечер, приходи и смотри, кто хочет. Помнишь, что я тебе обещал за цепочку? Обед с русалками? Ну, обед ты уже съел, а вот тебе и русалки. Любуйся, наслаждайся — здесь это совершенно бесплатно, так что, как говорится, просю.
   — Ну ты меня и крутанул… — восхищенно признал Леха. — Значит, они тут бесплатно. А я-то думал… Да если б я знал!
   — А если б знал, — вполголоса пробормотал эльф, — пришлось бы тебя обманывать на чем-нибудь другом…
   В проход между столиками выплыли три голубоватые фигуры. До полу стлались длинные волосы, руки выписывали в воздухе плавные линии. Насколько Тимофей мог разглядеть, внизу у этих русалок было действительно что-то вроде хвоста — бедра, в которых намек на раздвоинку сверху все-таки был обрисован, затем перетекали в один общий ствол, кончавшийся у пола одним округлым диском. На манер гигантской присоски. Края диска-присоски двигались, трепетали, перетекали по полу, сопровождая это передвижение волнистым колыханием краев. Одежды на русалках не было. Сверху выдавались обильные женские прелести, полузанавешенные пеленой голубовато-серых волос, слипшихся в жгуты. Влажно мерцали сине-серые глаза, словно сотканные из тумана — и поймавшие в зрачок бледный далекий свет. Холодный свет далекой звезды в тумане…