Страница:
Снова зима, моя вторая зима в Ленинграде. Зимние проблемы меняются, но не сильно. В Иерусалиме сейчас плюс тридцать. Идет всеобщая забастовка, значит, мне даже не пришлось бы работать. Это редкий идиотизм - приезжать в Россию в самый разгар кризиса.
На нашей лестнице подожгли дверь богатых соседей с ройтвелерами. В час ночи столб дыма, открываю дверь - в темноте красиво горят две двери и страшно воняет бензином. Деловые разборки. Приехали пожарники в красивых касках из
451 по Фаренгейту. С огнеметами и топорами. Но к их приезду я уже все залил детской ванночкой. Дети еще несколько дней бегали по дому с черными пятками.
Перед нашим метро на ящиках сидит мафия старушек. Чужих старушек в торговый ряд не впускают. Удивительный народ - старушки. Я видел, как одной посторонней старушке надавали по морде и вытолкали ее прочь. Ближе всего к метро сидит несколько старых грузинок, а за ними в сереньком тулупе второй год сидит старушка-химик.
Раньше старушка-химик занималась сверхнизкими температурами. А сейчас она раз в неделю едет на базу, берет двадцать килограммов капусты и на тележке интеллигентно прет ее домой. Ей 68 лет, но она довольно крепкая старушка. Потом квасит ее в эмалированном чане. Проходит несколько дней, и капуста готова. И старушка-химик везет ее продавать к нашему метро. Получается рубль с килограмма.
За день она продает пакетов пятнадцать - двадцать. То есть почти доллар за день, но стоит она только в светлое время, не больше шести-семи часов. Конечно, холодно, можно околеть, но у нее профессиональная привычка. Зимой напялит на себя валенки и два тулупа и стоит, хлопает ладошами. Двадцать рублей - это можно купить кефир и пачку масла. Академик Амосов, который писал о глубокой старости, рекомендует старикам очень много двигаться. И старушка-химик двигается будь здоров. Пенсия у нее 380 рубликов, и двести она делает на капусте. Квартира своя, телевизор цветной, транспорт бесплатный. Живи - не хочу.
Как люди живут на 40 долларов в месяц - остается загадкой, а это приличная зарплата.
Меня сводит с ума книга Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире".
Я не уверен, что в шекспировском тексте постоянно присутствует женская рука. Иногда она слышна. Иногда я даже не слышу Шекспира - это чувствуешь даже в переводе. Книга Гилилова - это поворот в культуре. Может быть, только в моей.
Надпись на лимоновском заборе - "дави америку как гавно".
Женька, что ты пишешь? Я читаю из-за спины:
" Малая сцена БДТ, спектакль "Отец". Пьеса Стриндберга...... совсем тихо, нет музыки. В первом действии только звуковой фон: отдаленный лай собак, завывания ветра, скрип снега. Когда появляется музыка, она тоже тихая и неназойливая. Тема спектакля: отцовство, которое невозможно установить. Мужчина будто бы никогда не может быть уверенным, что ребенок родился от него. Даже сходство ничего не доказывает. Там приводится такой пример из зоологии: если случить зебру и обычную кобылу, родится полосатый жеребенок. Но и следующий жеребенок этой кобылы -- от нормального жеребца -- тоже может оказаться полосатым".
Тема отцовства, которое не удается установить, меня глубоко огорчает. Я говорю своей жене, профессорской дочери Женьке:
Может быть, мы прекратим половую жизнь в одностороннем порядке?
Что это значит?
Это значит, что я с тобой прекращаю!
А я?
А ты делай, как ты считаешь нужным.
Как ты себе это технически представляешь?
РЕПОРТАЖ 10
Ах, когда я вернусь. Галич
Буйство красок кончилось. Красный и зеленый цвета исчезли. Деревья поскучнели и стали сплошь желтыми. Дикая тоска оттого, что эта красота невозвратимо исчезла. Я начал понимать природу депрессий. На Мориса Тореза пробка, иномарки выбираются из нее по тропинкам и гоняют в разные стороны по тротуарам. Я завис над городом, как космонавт Терешкова. Хорошо быть ангелом. Летаешь над городом и никаких забот не знаешь.
Какое счастье, что к власти придут коммуняки. Докторская колбаса будет снова рубль шестьдесят. И либералы - счастье. Мне очень нравятся либералы. И демократы, и монархисты - тоже счастье. Мне все очень нравится. Я живу на очень высоком этаже, и мне видно, над каким местом Ленинграда идет дождь.
Надпись на лимоновском заборе - "нет денег - убей банкира". Они не пишут, где его взять.
Моей жене, профессорской дочке Женьке, нужно найти себе более интеллигентного человека. Все-таки я очень серый. Вчера я выяснил, что Коломна находится в Ленинграде, я был уверен, что она под Москвой. А "Пушкинский дом" вовсе не означает "музей-квартиру Пушкина". Дом-сказка стоит на Маклина. Улица Маклина снова стала Английским проспектом. Там живут хоббиты. Можете сходить посмотреть, если не верите. По утрам они шарят по помойкам, ищут пустые пивные бутылки. Я буду собирать пустые бутылки с зимы, когда кончатся все деньги. У меня уже есть две бутылки.
А пока мы с Анькой учим плач Ярославны. Для девочки, прожившей всю жизнь в Израиле, этот текст за пределом понимания. Сам я прихожу к выводу, что Ярославна - липа, не могло быть никакого такого фольклора, это гениальная выдумка, она придумана намного позже.
Снова обвал, но очередей уже нет. Люди закупились. Деньги вытряхнули. Пока народ стоял в очереди за консервами, огурцы и чеченские помидоры подешевели, было не до зелени. Почти никто из моих знакомых вообще ничего не купил. Не было денег.
И было противно стоять в возбужденных очередях. Стану ли я тосковать, если население начнет голодать, а я буду доедать сгущенку из осенних запасов?
Головой я понимаю, что буду, но я не позволю голове собой командовать.
Я забыл, как пишется слово "здесь". "Сдесь" или "здесь"?
Оба варианта мне кажутся подозрительными. Вот что значит надолго предавать родину!
В Думе прозвучало "жиды", и у меня начался плач по Зюганову, а я так на него надеялся. Я решил не вступать в КПСС, но мне страшно хочется вступить в какую-нибудь организацию. Но пока у меня даже нет трудовой книжки.
Сына Давида отпускают из армии приехать ко мне в гости. Израильская армия оплачивает ему одну поездку в год. Я люблю израильскую армию. В высшем смысле. У меня там служат дети. Не дай Бог, если будет серьезная война, мне придется лететь в эту страну. Хоть это единственный вариант, когда я допускаю свое возвращение. Но непонятно, как меня можно использовать. Может быть, меня поставят рыть окоп или собирать апельсины. Это отвратительное занятие. Пожалуй, я раздумал возвращаться! Но все равно я надеюсь, что арабы первым делом поднимут на воздух компьютер соцстраха - Бетуах Леуми, которому я должен сто тысяч долларов по алиментам. Арабам придется поднять в воздух несколько банков, в которых у меня ипотечные ссуды: я уже выплатил втрое больше взятого, но мне еще платить и платить, лет десять. Если бы войти в контакт с арабскими наводчиками катюш, то я мог бы залезть на нужные здания и им оттуда семафорить. "Я беспартийный идеалист, я уехал оттуда обобранным и нищим, пожалейте меня, арабские бойцы! Я для вас только символ бескорыстного сионизма, дайте за меня по банку "Тфахот"! И в его лице по всему всемирному империализму! На всякий случай ориентиры такие: посреди Тель-Авива, недалеко от моря, на улице Герцль три, стоит такая высокая дура, выше города, но надо брать чуть левее. Я отдам за это все, что накопил с годами, я отдам восемнадцать пачек подкладок из города Котлас, двенадцать банок миног, сгущенку без сахара - что захотите. Пусть я и эту зиму буду голодать!"
Но молчат арабские наводчики! До них так просто не докричаться. Даже сердце мое колотится от возбуждения. Израиль - это неволя! Я в неволе не размножаюсь!
Ничего себе не размножаешься! - говорит моя жена, профессорская дочь Женька. - У тебя в Израиле родились шестой, седьмой, восьмой, девятый и десятый ребенок! В Китае тебя давно бы кастрировали!
У нее удивительная способность снимать возвышенность моих состояний. Я не понимаю, куда смотрели мои глаза.
Моя племянница Яня не всегда была психологом. Она раньше была лошадницей и каждый день ездила в конюшню в Лодейном поле. Но в Израиле ей скакуны не понравились. Я показывал ей жеребца, которого купили в Голландии за двести пятьдесят тысяч долларов, но она говорит, что он очень костлявый. Этот жеребец живет в Кфар-Адумим. Если вы едете по дороге к Мертвому морю, то сначала идут бедуинские поселения, а потом под горой там есть левый поворот и домики на горизонте. Это одно из самых красивых мест в Израиле. Вы возвышаетесь над Иудейской пустыней и видите сразу все, от Иордании до Сирии. Только нужно забираться в этот поселок рано утром, пока нет дымки. Мне туда, наверное, уже не попасть никогда, а в Мертвое море хочется до боли.
Девочка Таня, первый класс французской школы Фрунзенского района, сказала, что в Иерусалиме было лучше, потому что девочки дружили в их школе с мальчиками. А в первом классе французской школы Фрунзенского района дружат только девочки с девочками.
Глупая, глупая Таня! Ты еще надружишься с этими козлами. Они будут нелепо размахивать руками, пить водку и блевать в ванных или будут бессмысленными качками с потухшим взором, будут блудить, требовать, чтобы ты делала аборты и с важным видом вести кусок железа о четырех колесах. Просто мерзость. Как прекрасно изменилась бы жизнь на земле, если бы на ней не было мужчин.
Нет проблемы Шекспира - есть только проблема моей глупости. Дело ведь не в том, что Шекспир оказался одним человеком, а не другим. Дело лишь в том, как я в здравом уме мог поверить, что малограмотный прижимистый актер, или нет, наоборот, как не возникло понимание, что написать любую из пьес мог только человек недостижимой небесной культуры.
Василий Иванович спасен! К Аньке на пятнадцатилетие пришла вся команда фехтовальщиков, и один шпажист сильно наблевал в ванну. И, конечно, на беду туда немедленно явился Василий Иванович. "После этого вы еще меня обвиняете, что я гажу в туалете", - сказал он, но по-доброму, с большим пониманием. Все-таки юношеские организмы совершенно не переносят крепленых вин!
Для старушек в сберкассах сделан специальный сервис. Для того чтобы заплатить за коммунальные услуги, за квартиру или за прописку, за свет и за все остальное, в сберкассах нужно заполнить специальные формуляры и в них указать три расчетных счета, каждый по двенадцать цифр, но это не страшно, потому что в каждом номере всего по семь или по восемь нулей. Иногда семь, а иногда восемь, каждый раз трудно сказать сколько, потому что в образцах циферки очень мелкие. Прямо малюсенькие. Образцы эти вешают на стенах, не очень высоко, на уровне моей головы. То есть высокая старуха вполне может рассмотреть этот номер, не залезая на скамеечку. А потом быстро бежать записывать его за столик. Для них еще сделали специальный столик. Но это даже лишнее, потому что только они сядут, как им нужно вскакивать и бежать запоминать следующую цифру. Особенно им часто приходится бегать из-за нулей. Я сам пересчитываю их раза по три. Главное, что нельзя сделать на образцах особенную пометочку, чтобы запомнить, сколько ты нулей переписал, потому что они под стеклом. Посидите в сберкассе сами, заплатите рубль восемьдесят за прописку и последите за старушками. Обхохочетесь. Вам никогда не захочется становиться старушкой, настолько это смешно.
Какое счастье, что ни с одной женой я не дожил до серебряной свадьбы! Я уже сделал столько попыток! Сейчас-то мне это точно не грозит.
- Почему люди не могут просто спать вместе? - спрашивает меня моя жена Женька.
- Я не собираюсь спать вместе с женщиной по принуждению.
- Тебя никто не заставляет спать по принуждению и жить половой жизнью по принуждению, если невозможно ею не жить по принуждению, - говорит моя жена Женька. --Господи, как мне надоело слышать про половую жизнь, когда все это кончится.
-Так отпусти меня на свободу!
-Никогда.
-Забери детей.
-Никогда.
-Отдай их мне.
-Никогда.
-Что никогда?
-Все никогда. Я так и знала, что тебе нужно гоняться за новыми юбками. Но на это ты даже можешь не рассчитывать. Ты больше не испортишь жизнь ни одной женщине, я твоя последняя жертва.
-Но зачем так мучиться, если так все чудовищно?
- Только из принципа.
РЕПОРТАЖ 11
Ах, когда я вернусь. Галич
Утро, я вижу из окна четырнадцать домов по Мориса Тореза и по Второму Муринскому. Я не знаю, как он теперь называется. Проспект Карла Маркса называется Большим Сампсониевским. Интересно, как теперь называется марксизм?
Надпись на лимоновском заборе - "национал-большевизм победит".
Пенсионеры рыскают по городу в поисках дешевых круп. Разговор взрослых людей в очереди: "Купим сто граммов докторской и съедим дома с яичницей". Стоимость базара на Кузнечном:
малосольные огурцы - восемьдесят. Пенсия 320, пенсия -триста восемьдесят, пенсия -- пятьсот сорок. Бабка из Ленобласти говорит, что пенсия у нее - 19 рублей, но хромая, выжившая из ума и, наверное, врет.
Свинина 120, сметана 50, творог 40, пучок укропа 5 руб, зеленый лук 10 рубчиков. Сантехник работает три часа, берет десять рублей вознаграждение и говорит спасибо. Вроде бы доволен. Не потому что много, а просто чаще не дают вовсе.
Моя дочка выписывается из хозрасчетного роддома, жалуется, что ребенка не разрешили сразу после родов поднести к груди. Во всем мире разрешают, а в Смольненском роддоме номер четыре - нет. Ей после западных больниц рожать было немного страшновато. Смольненский роддом номер четыре вообще против кормления грудью, потому что это негигиенично. Но зато в Смольненском роддоме номер четыре за двести рублей можно присутствовать на родах своей жены. Даже документов не спрашивают, но дешевле нельзя. В Смольненском роддоме номер четыре часто бывал Ильич! Но все-таки нет двухсот рублей дожидайся до утра. Утром тебе, может быть, покажут ребеночка из окошка третьего этажа. За показ вообще денег не берут. Не все измеряется деньгами.
У меня родилась четвертая внучка. Через два месяца будет пятая. Детей у меня всего десять, поэтому дальше все будет как снежная лавина. Когда внуков перевалит за двадцать, я посажу их рядами и сфотографируюсь в папахе на фоне гор.
Ленинградским ветеранам бесплатно вставляют желтенькие зубы. Трубы над Мечниковской больницей похожи на комбинат в Череповце. Они похожи на живым не выпустят. Рядом кавказский рынок надутых дынь. Говорят, что пробовать опасно. Штамп "проверено", но ему страшно довериться. Чеченцы прекрасно говорят на русском, но их женщины кричат низкими голосами и все в мужском роде. Я так двадцать лет объяснялся на иврите, и меня прекрасно понимали.
Икра подорожала. Вместо доллара за сто сорок грамм она стала стоить целых два. Если так пойдет дальше, то нельзя будет питаться одной икрой. Я послал Лазарю в Иерусалим одну баночку, пусть нашей пищи попробует.
Анька сообщает грандиозные новости: Василий Иванович начал спускать воду в туалете. "Хи стартед фляшинг зе тойлет!". Я читаю Гилилова, и Василий Иванович уже три месяца ассоциируется у меня с актером Уильямом Шакспером из Страдфорда. По сохранившимся документам, Шакспера оштрафовали в Страдфорде за слив нечистот на улицу. Но это не помешало графу Ретфорду выбрать его в нетленные Шекспиры. Я тоже решаю выдать соседа за кого-нибудь из современников. И останавливаюсь на Бродском. Василий Иванович Бродский. Неплохо! "Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, - писал Василий Иванович, - на Васильевский остров я приду умирать". Читатель 2498 года будет вне себя от восторга. Можно заложить стихотворение в водочную бутылку вместе с фотографией этой сволочи и зарыть лет на пятьсот. Хорошо бы и самого Василия Ивановича там зарыть. Но пока не выпадет снег, я решаю его не трогать. Снег заметет все следы.
Я писал о старушке-химике возле нашего метро, но у меня есть еще заграничная старушка-химик из Иерусалима - она печет там дешевые пирожки. Зовут ее Татьяна Ивановна. Она, конечно, русская старушка, кандидат наук, но ей дали пенсию по старости, еще пирожки и дочь на квартиру присылает. Но меня мучает другой вопрос, а где старики-химики? Я пока не встречал ни одного, и эта загадка требует своего решения.
Я купил себе семь книг Виктора Суворова, я абсолютно согласен с его доказательствами, что войну с Германией
начала Россия. Почему-то Виктор Суворов с его идеей, что войну с Германией начал Сталин, никому не мешает тут жить. Молодое поколение примет без боли, как факт, что войну развязал Сталин - но его никто этим не нагружает. Но старшие поколения слышать единственную правду не хотят. Суворов - это поворот в культуре. Мне все равно, что о нем пишут снобы. Он владеет главной писательской тайной - он владеет энергией.
Дочка богатых соседей с ротвейлерами учится в китайской школе. Вчера она водила китайских студентов на "Дон Кихота", и они через пятнадцать минут ушли из зала. "Китайская товалися" не понимает нашего искусства. И проблемы у них свои. Зря их так любит моя интернационалистка-мама. В Иерусалиме китайцев уже видимо-невидимо: раббанут признал полтора миллиона китайцев абсолютно кошерными евреями. Но экстрасенс Луиза Виноградова считает, что евреев в Китае около четырех миллионов. Я решил: когда они все соберутся в Израиле, в этот момент я все-таки туда вернусь. Я хочу увидеть четыре миллиона китайцев на улицах родного Иерусалима и спокойно отмщенным умереть.
На углу Братьев Васильевых живет женщина, которую я любил. Она живет на пятом этаже, но окно открывается редко, и на балкон она не выходит. Рыжий говорит: " Ты с ней встретишься, и ни у одного из вас не дрогнет сердце". Рыжий тоже был на ней женат, он знает. Даже точнее, сначала на ней женат был он, но я не придаю этому значения. А он правильную последовательность почему-то подчеркивает. Как будто от меня не уходили женщины. "Скоро мы сядем, как старые хрычи на завалинке, и ни одну из них не вспомним", обещает мне Рыжий. Все-таки я жду этой встречи с замиранием сердца и хожу мимо ее дома в булочную. "Она уже давно бабушка! Перестань себя взвинчивать!" -- говорит мне профессорская дочь, моя жена Женька. Люди иногда умеют быть удивительно неделикатны.
Мой сын Давид не может найти в Ленинграде хороший мартини. Ищет и не находит. Солдат израильской армии не может без мартини. Даже на доллары не продают.
"Тебе нужно пореже ходить в театр! - говорит профессорская дочь Женька. - Театр на тебя производит слишком большое впечатление, потом ты целый день чего-то пишешь! "
Театр на Литейном. Все действие происходит на сцене. Пара железных кроватей, железное кресло. Трубы. Над головой шесть уровней грязной прозрачной пленки с кленовыми листочками. Какая-то трущоба на крыше. На дне, только на крыше. Я никогда не читал Пинтера. Помойки - чистая отрада для буржуа. Я на самом модном режиссере города по фамилии Бутусов. Фамилия в Ленинграде знаменитая. В тридцатых годах был футболист Бутусов, который убил ударом мяча обезьяну. Обезьяна стояла в воротах, кажется за сборную Турции. Зал занавешен тряпочками. Зал только угадывается во тьме. Меня начинает знобить, оттого что я на сцене. Если бы я был актером, я никогда бы из страны не уехал. Чтобы сцены не лишаться. Так же я бы никогда не уехал, если бы знал, что больше никогда не войду в операционный зал. Помыв руки двумя щетками, в бахилах с больничными печатями. Мне и сейчас еще это снится.
Отличная идея - маленький зал без зрителей . Зрители не нужны. Происходит творчество в высшем смысле.
Текст сразу меня начинает раздражать. Странно, что обитатели этой трущобы говорят по-русски. Но зал доволен темой бродяг. Вернее, бродяга один и еще двое - полусумасшедших. Меня эта тема трогает меньше. Я жил за границей в ночлежках с полусумасшедшими, и я ни в коем случае не хочу снова туда себя помещать. Этот "убивающий мячом обезьян" отлично делал свое дело, но действие на таком близком расстоянии меня лично не подходило. Лучше сидеть на сцене в драмах из жизни куртизанок. Бродягу играет уютный еврей Фурман. Он похож на Будду в подштанниках и еще на моего друга Альку Чеповецкого. Алька поменял свою фамилию на израильский манер и заведует теперь поликлиникой на полдороге в Вифлеем. Он стал толстым и важным, даже женился на израильтянке. Мы уже лет пять из-за этого не разговариваем. Я не верю в женитьбы на самках не своего вида.
На сцене все сумасшедшие. И я. У тебя болезнь мозга, и мы ее будем лечить, - говорит Пинтер. Как я не хочу участвовать в лечении!
Каждый спектакль меня преследует одна и та же болезнь. Я свободный пока человек, и я не обязан сидеть тут в этом сумасшедшем доме оба действия. Но как уйти из такого крохотного пространства? Может быть, у меня поезд на Москву. У меня в руках журнал "Московский наблюдатель". Может быть, я именно этот наблюдатель. И хочу уйти. Потому что просто не могу схватить главной мысли автора. Наверное, этот спектакль обо мне. Герои одеты во все мои лучшие хламиды. Я узнаю все свои куртки с капюшонами. Я понимаю, почему теща хочет напялить на меня пиджак. Но я не дамся.
Я хочу на улицу. Я хочу на темный после дождя Литейный. Я хочу купить свежий батон и молоко. Видимо, этот парень Пинтер тоже порядком сумасшедший. И он наставил тут удивительно твердые стулья. От них у меня затекла каждая клетка таза! Две толстые бабки рядом не дают мне пошевелиться. Это часть замысла: посадить зрителя на самые жесткие стулья, между толстых бабок, чтобы они были нераздельной частью трущобы. А у меня еще специальные стулья для контрамарочников. Чтобы у них так затекала жопа, чтоб не повадно было шляться в нищие театры без денег.
Только бы не нарваться на спектакль без перерыва. Нельзя сидеть так близко от сумасшедших. Это очень затягивает. Текст Пинтера абсолютно пуст, но все думают, что за этими глупостями есть высший смысл, и смеются. Сумасшедшие братья неистово разбивают и топчут Будду. На сцене зажигают свет. Хороший театр! Номерки вообще экстракласса: я нигде не видел таких тяжелых элегантных номерков. Я первым вырываюсь на воздух. Длинную Владимирскую яму закопали и
покрыли импортным асфальтом. Здесь будут ходить бесшумные трамваи. Но пока вместо трамваев ходят одни пьяные ханыги. Но мысль гениальная - трамвай громыхает по всему городу, а потом въезжает на триста пятьдесят метров на бесшумный Владимирский и едет в абсолютной тишине. Он чувствует себя в Цюрихе. А потом трамвай свернет на Колокольную и снова начнет дребезжать. Отличный вечер, и спектакль мне понравился. Его можно отвезти обратно в Европу. Расходы небольшие: трое невысоких мужчин, две железные кровати, пять клеенок и трубы.
Первокласснице Тане дали на дом задачу, с которой она не справилась. Три мужских портрета, нужно только правильно разместить фамилии. Таня прожила всю жизнь в Иерусалиме, и она впервые видит этих людей. Изображены Суворов, Кутузов и Гагарин. Класс тоже в основном с задачей не справился.
Я проводил тест среди израильских старшеклассников. Я спрашивал, с какими странами граничит Израиль. Из двадцати правильно ответили только двое. Называли и Грецию, и Турцию, и "Саудию", и, конечно, Ирак. Сегодня все мои респонденты служат в израильской армии.
Сегодня седьмое ноября. Это мой праздник. В Канаде я испытал главный шок своей жизни, когда проснулся и вышел на улицу в десять утра седьмого ноября, и вокруг была обычная жизнь. Никакого праздника, ни военного парада - ничего! Я сразу понял, что канадцем мне не стать. К сожалению, я не ошибся.
Кофе давно уже стал подарком. Вообще еда - это хороший подарок. Кстати, если вы никогда не пробовали пельмени "Богатырские", то считайте, что вам крупно повезло. Но старушки никогда не пробуют эти пельмени.
Я не понимаю, что они друг другу дарят.
Я сижу и подделываю подпись израильского вице-консула. Не ездить же за ней в Москву. Я уже три раза бегал на почту напротив делать новые копии, у меня все время получаются очень длинные хвостики. Техника очень простая: берешь старый документ, подписанный каким-то придурком, и мажешь его "типексом". Старые копировальные машины на почте делают такие мутные копии, что "типекса" не видно. Дальше пишете любой текст, а на нем уже готовая печать консула. В Израиле скажете, что получили его по факсу. У меня это не денежный документ. Кому я предъявляю такую бумагу, я решил не писать, чтобы кто-нибудь не настучал. Не из подлости, а из национального чувства долга. Меня один раз так чуть не сдали военной разведке. Я возвращался в военной форме из Ливана. Шел 82-й год, и один знакомый офицер возил меня на фронт в свою часть. Но когда я возвращался домой, эта военная форма сослужила мне плохую службу. На иврите я не говорил ни слова, у меня был с собой только временный итальянский паспорт, и я ехал с фронта. Не быть бы мне кондово русским, черта с два бы меня выпустили. Тот знакомый офицер уже давно умер. Перед смертью он даже был вице-консулом в одном из государств СНГ. Но подпись я подделываю какого-то другого израильтянина. Надо запретить консулам так сложно расписываться.
На нашей лестнице подожгли дверь богатых соседей с ройтвелерами. В час ночи столб дыма, открываю дверь - в темноте красиво горят две двери и страшно воняет бензином. Деловые разборки. Приехали пожарники в красивых касках из
451 по Фаренгейту. С огнеметами и топорами. Но к их приезду я уже все залил детской ванночкой. Дети еще несколько дней бегали по дому с черными пятками.
Перед нашим метро на ящиках сидит мафия старушек. Чужих старушек в торговый ряд не впускают. Удивительный народ - старушки. Я видел, как одной посторонней старушке надавали по морде и вытолкали ее прочь. Ближе всего к метро сидит несколько старых грузинок, а за ними в сереньком тулупе второй год сидит старушка-химик.
Раньше старушка-химик занималась сверхнизкими температурами. А сейчас она раз в неделю едет на базу, берет двадцать килограммов капусты и на тележке интеллигентно прет ее домой. Ей 68 лет, но она довольно крепкая старушка. Потом квасит ее в эмалированном чане. Проходит несколько дней, и капуста готова. И старушка-химик везет ее продавать к нашему метро. Получается рубль с килограмма.
За день она продает пакетов пятнадцать - двадцать. То есть почти доллар за день, но стоит она только в светлое время, не больше шести-семи часов. Конечно, холодно, можно околеть, но у нее профессиональная привычка. Зимой напялит на себя валенки и два тулупа и стоит, хлопает ладошами. Двадцать рублей - это можно купить кефир и пачку масла. Академик Амосов, который писал о глубокой старости, рекомендует старикам очень много двигаться. И старушка-химик двигается будь здоров. Пенсия у нее 380 рубликов, и двести она делает на капусте. Квартира своя, телевизор цветной, транспорт бесплатный. Живи - не хочу.
Как люди живут на 40 долларов в месяц - остается загадкой, а это приличная зарплата.
Меня сводит с ума книга Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире".
Я не уверен, что в шекспировском тексте постоянно присутствует женская рука. Иногда она слышна. Иногда я даже не слышу Шекспира - это чувствуешь даже в переводе. Книга Гилилова - это поворот в культуре. Может быть, только в моей.
Надпись на лимоновском заборе - "дави америку как гавно".
Женька, что ты пишешь? Я читаю из-за спины:
" Малая сцена БДТ, спектакль "Отец". Пьеса Стриндберга...... совсем тихо, нет музыки. В первом действии только звуковой фон: отдаленный лай собак, завывания ветра, скрип снега. Когда появляется музыка, она тоже тихая и неназойливая. Тема спектакля: отцовство, которое невозможно установить. Мужчина будто бы никогда не может быть уверенным, что ребенок родился от него. Даже сходство ничего не доказывает. Там приводится такой пример из зоологии: если случить зебру и обычную кобылу, родится полосатый жеребенок. Но и следующий жеребенок этой кобылы -- от нормального жеребца -- тоже может оказаться полосатым".
Тема отцовства, которое не удается установить, меня глубоко огорчает. Я говорю своей жене, профессорской дочери Женьке:
Может быть, мы прекратим половую жизнь в одностороннем порядке?
Что это значит?
Это значит, что я с тобой прекращаю!
А я?
А ты делай, как ты считаешь нужным.
Как ты себе это технически представляешь?
РЕПОРТАЖ 10
Ах, когда я вернусь. Галич
Буйство красок кончилось. Красный и зеленый цвета исчезли. Деревья поскучнели и стали сплошь желтыми. Дикая тоска оттого, что эта красота невозвратимо исчезла. Я начал понимать природу депрессий. На Мориса Тореза пробка, иномарки выбираются из нее по тропинкам и гоняют в разные стороны по тротуарам. Я завис над городом, как космонавт Терешкова. Хорошо быть ангелом. Летаешь над городом и никаких забот не знаешь.
Какое счастье, что к власти придут коммуняки. Докторская колбаса будет снова рубль шестьдесят. И либералы - счастье. Мне очень нравятся либералы. И демократы, и монархисты - тоже счастье. Мне все очень нравится. Я живу на очень высоком этаже, и мне видно, над каким местом Ленинграда идет дождь.
Надпись на лимоновском заборе - "нет денег - убей банкира". Они не пишут, где его взять.
Моей жене, профессорской дочке Женьке, нужно найти себе более интеллигентного человека. Все-таки я очень серый. Вчера я выяснил, что Коломна находится в Ленинграде, я был уверен, что она под Москвой. А "Пушкинский дом" вовсе не означает "музей-квартиру Пушкина". Дом-сказка стоит на Маклина. Улица Маклина снова стала Английским проспектом. Там живут хоббиты. Можете сходить посмотреть, если не верите. По утрам они шарят по помойкам, ищут пустые пивные бутылки. Я буду собирать пустые бутылки с зимы, когда кончатся все деньги. У меня уже есть две бутылки.
А пока мы с Анькой учим плач Ярославны. Для девочки, прожившей всю жизнь в Израиле, этот текст за пределом понимания. Сам я прихожу к выводу, что Ярославна - липа, не могло быть никакого такого фольклора, это гениальная выдумка, она придумана намного позже.
Снова обвал, но очередей уже нет. Люди закупились. Деньги вытряхнули. Пока народ стоял в очереди за консервами, огурцы и чеченские помидоры подешевели, было не до зелени. Почти никто из моих знакомых вообще ничего не купил. Не было денег.
И было противно стоять в возбужденных очередях. Стану ли я тосковать, если население начнет голодать, а я буду доедать сгущенку из осенних запасов?
Головой я понимаю, что буду, но я не позволю голове собой командовать.
Я забыл, как пишется слово "здесь". "Сдесь" или "здесь"?
Оба варианта мне кажутся подозрительными. Вот что значит надолго предавать родину!
В Думе прозвучало "жиды", и у меня начался плач по Зюганову, а я так на него надеялся. Я решил не вступать в КПСС, но мне страшно хочется вступить в какую-нибудь организацию. Но пока у меня даже нет трудовой книжки.
Сына Давида отпускают из армии приехать ко мне в гости. Израильская армия оплачивает ему одну поездку в год. Я люблю израильскую армию. В высшем смысле. У меня там служат дети. Не дай Бог, если будет серьезная война, мне придется лететь в эту страну. Хоть это единственный вариант, когда я допускаю свое возвращение. Но непонятно, как меня можно использовать. Может быть, меня поставят рыть окоп или собирать апельсины. Это отвратительное занятие. Пожалуй, я раздумал возвращаться! Но все равно я надеюсь, что арабы первым делом поднимут на воздух компьютер соцстраха - Бетуах Леуми, которому я должен сто тысяч долларов по алиментам. Арабам придется поднять в воздух несколько банков, в которых у меня ипотечные ссуды: я уже выплатил втрое больше взятого, но мне еще платить и платить, лет десять. Если бы войти в контакт с арабскими наводчиками катюш, то я мог бы залезть на нужные здания и им оттуда семафорить. "Я беспартийный идеалист, я уехал оттуда обобранным и нищим, пожалейте меня, арабские бойцы! Я для вас только символ бескорыстного сионизма, дайте за меня по банку "Тфахот"! И в его лице по всему всемирному империализму! На всякий случай ориентиры такие: посреди Тель-Авива, недалеко от моря, на улице Герцль три, стоит такая высокая дура, выше города, но надо брать чуть левее. Я отдам за это все, что накопил с годами, я отдам восемнадцать пачек подкладок из города Котлас, двенадцать банок миног, сгущенку без сахара - что захотите. Пусть я и эту зиму буду голодать!"
Но молчат арабские наводчики! До них так просто не докричаться. Даже сердце мое колотится от возбуждения. Израиль - это неволя! Я в неволе не размножаюсь!
Ничего себе не размножаешься! - говорит моя жена, профессорская дочь Женька. - У тебя в Израиле родились шестой, седьмой, восьмой, девятый и десятый ребенок! В Китае тебя давно бы кастрировали!
У нее удивительная способность снимать возвышенность моих состояний. Я не понимаю, куда смотрели мои глаза.
Моя племянница Яня не всегда была психологом. Она раньше была лошадницей и каждый день ездила в конюшню в Лодейном поле. Но в Израиле ей скакуны не понравились. Я показывал ей жеребца, которого купили в Голландии за двести пятьдесят тысяч долларов, но она говорит, что он очень костлявый. Этот жеребец живет в Кфар-Адумим. Если вы едете по дороге к Мертвому морю, то сначала идут бедуинские поселения, а потом под горой там есть левый поворот и домики на горизонте. Это одно из самых красивых мест в Израиле. Вы возвышаетесь над Иудейской пустыней и видите сразу все, от Иордании до Сирии. Только нужно забираться в этот поселок рано утром, пока нет дымки. Мне туда, наверное, уже не попасть никогда, а в Мертвое море хочется до боли.
Девочка Таня, первый класс французской школы Фрунзенского района, сказала, что в Иерусалиме было лучше, потому что девочки дружили в их школе с мальчиками. А в первом классе французской школы Фрунзенского района дружат только девочки с девочками.
Глупая, глупая Таня! Ты еще надружишься с этими козлами. Они будут нелепо размахивать руками, пить водку и блевать в ванных или будут бессмысленными качками с потухшим взором, будут блудить, требовать, чтобы ты делала аборты и с важным видом вести кусок железа о четырех колесах. Просто мерзость. Как прекрасно изменилась бы жизнь на земле, если бы на ней не было мужчин.
Нет проблемы Шекспира - есть только проблема моей глупости. Дело ведь не в том, что Шекспир оказался одним человеком, а не другим. Дело лишь в том, как я в здравом уме мог поверить, что малограмотный прижимистый актер, или нет, наоборот, как не возникло понимание, что написать любую из пьес мог только человек недостижимой небесной культуры.
Василий Иванович спасен! К Аньке на пятнадцатилетие пришла вся команда фехтовальщиков, и один шпажист сильно наблевал в ванну. И, конечно, на беду туда немедленно явился Василий Иванович. "После этого вы еще меня обвиняете, что я гажу в туалете", - сказал он, но по-доброму, с большим пониманием. Все-таки юношеские организмы совершенно не переносят крепленых вин!
Для старушек в сберкассах сделан специальный сервис. Для того чтобы заплатить за коммунальные услуги, за квартиру или за прописку, за свет и за все остальное, в сберкассах нужно заполнить специальные формуляры и в них указать три расчетных счета, каждый по двенадцать цифр, но это не страшно, потому что в каждом номере всего по семь или по восемь нулей. Иногда семь, а иногда восемь, каждый раз трудно сказать сколько, потому что в образцах циферки очень мелкие. Прямо малюсенькие. Образцы эти вешают на стенах, не очень высоко, на уровне моей головы. То есть высокая старуха вполне может рассмотреть этот номер, не залезая на скамеечку. А потом быстро бежать записывать его за столик. Для них еще сделали специальный столик. Но это даже лишнее, потому что только они сядут, как им нужно вскакивать и бежать запоминать следующую цифру. Особенно им часто приходится бегать из-за нулей. Я сам пересчитываю их раза по три. Главное, что нельзя сделать на образцах особенную пометочку, чтобы запомнить, сколько ты нулей переписал, потому что они под стеклом. Посидите в сберкассе сами, заплатите рубль восемьдесят за прописку и последите за старушками. Обхохочетесь. Вам никогда не захочется становиться старушкой, настолько это смешно.
Какое счастье, что ни с одной женой я не дожил до серебряной свадьбы! Я уже сделал столько попыток! Сейчас-то мне это точно не грозит.
- Почему люди не могут просто спать вместе? - спрашивает меня моя жена Женька.
- Я не собираюсь спать вместе с женщиной по принуждению.
- Тебя никто не заставляет спать по принуждению и жить половой жизнью по принуждению, если невозможно ею не жить по принуждению, - говорит моя жена Женька. --Господи, как мне надоело слышать про половую жизнь, когда все это кончится.
-Так отпусти меня на свободу!
-Никогда.
-Забери детей.
-Никогда.
-Отдай их мне.
-Никогда.
-Что никогда?
-Все никогда. Я так и знала, что тебе нужно гоняться за новыми юбками. Но на это ты даже можешь не рассчитывать. Ты больше не испортишь жизнь ни одной женщине, я твоя последняя жертва.
-Но зачем так мучиться, если так все чудовищно?
- Только из принципа.
РЕПОРТАЖ 11
Ах, когда я вернусь. Галич
Утро, я вижу из окна четырнадцать домов по Мориса Тореза и по Второму Муринскому. Я не знаю, как он теперь называется. Проспект Карла Маркса называется Большим Сампсониевским. Интересно, как теперь называется марксизм?
Надпись на лимоновском заборе - "национал-большевизм победит".
Пенсионеры рыскают по городу в поисках дешевых круп. Разговор взрослых людей в очереди: "Купим сто граммов докторской и съедим дома с яичницей". Стоимость базара на Кузнечном:
малосольные огурцы - восемьдесят. Пенсия 320, пенсия -триста восемьдесят, пенсия -- пятьсот сорок. Бабка из Ленобласти говорит, что пенсия у нее - 19 рублей, но хромая, выжившая из ума и, наверное, врет.
Свинина 120, сметана 50, творог 40, пучок укропа 5 руб, зеленый лук 10 рубчиков. Сантехник работает три часа, берет десять рублей вознаграждение и говорит спасибо. Вроде бы доволен. Не потому что много, а просто чаще не дают вовсе.
Моя дочка выписывается из хозрасчетного роддома, жалуется, что ребенка не разрешили сразу после родов поднести к груди. Во всем мире разрешают, а в Смольненском роддоме номер четыре - нет. Ей после западных больниц рожать было немного страшновато. Смольненский роддом номер четыре вообще против кормления грудью, потому что это негигиенично. Но зато в Смольненском роддоме номер четыре за двести рублей можно присутствовать на родах своей жены. Даже документов не спрашивают, но дешевле нельзя. В Смольненском роддоме номер четыре часто бывал Ильич! Но все-таки нет двухсот рублей дожидайся до утра. Утром тебе, может быть, покажут ребеночка из окошка третьего этажа. За показ вообще денег не берут. Не все измеряется деньгами.
У меня родилась четвертая внучка. Через два месяца будет пятая. Детей у меня всего десять, поэтому дальше все будет как снежная лавина. Когда внуков перевалит за двадцать, я посажу их рядами и сфотографируюсь в папахе на фоне гор.
Ленинградским ветеранам бесплатно вставляют желтенькие зубы. Трубы над Мечниковской больницей похожи на комбинат в Череповце. Они похожи на живым не выпустят. Рядом кавказский рынок надутых дынь. Говорят, что пробовать опасно. Штамп "проверено", но ему страшно довериться. Чеченцы прекрасно говорят на русском, но их женщины кричат низкими голосами и все в мужском роде. Я так двадцать лет объяснялся на иврите, и меня прекрасно понимали.
Икра подорожала. Вместо доллара за сто сорок грамм она стала стоить целых два. Если так пойдет дальше, то нельзя будет питаться одной икрой. Я послал Лазарю в Иерусалим одну баночку, пусть нашей пищи попробует.
Анька сообщает грандиозные новости: Василий Иванович начал спускать воду в туалете. "Хи стартед фляшинг зе тойлет!". Я читаю Гилилова, и Василий Иванович уже три месяца ассоциируется у меня с актером Уильямом Шакспером из Страдфорда. По сохранившимся документам, Шакспера оштрафовали в Страдфорде за слив нечистот на улицу. Но это не помешало графу Ретфорду выбрать его в нетленные Шекспиры. Я тоже решаю выдать соседа за кого-нибудь из современников. И останавливаюсь на Бродском. Василий Иванович Бродский. Неплохо! "Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, - писал Василий Иванович, - на Васильевский остров я приду умирать". Читатель 2498 года будет вне себя от восторга. Можно заложить стихотворение в водочную бутылку вместе с фотографией этой сволочи и зарыть лет на пятьсот. Хорошо бы и самого Василия Ивановича там зарыть. Но пока не выпадет снег, я решаю его не трогать. Снег заметет все следы.
Я писал о старушке-химике возле нашего метро, но у меня есть еще заграничная старушка-химик из Иерусалима - она печет там дешевые пирожки. Зовут ее Татьяна Ивановна. Она, конечно, русская старушка, кандидат наук, но ей дали пенсию по старости, еще пирожки и дочь на квартиру присылает. Но меня мучает другой вопрос, а где старики-химики? Я пока не встречал ни одного, и эта загадка требует своего решения.
Я купил себе семь книг Виктора Суворова, я абсолютно согласен с его доказательствами, что войну с Германией
начала Россия. Почему-то Виктор Суворов с его идеей, что войну с Германией начал Сталин, никому не мешает тут жить. Молодое поколение примет без боли, как факт, что войну развязал Сталин - но его никто этим не нагружает. Но старшие поколения слышать единственную правду не хотят. Суворов - это поворот в культуре. Мне все равно, что о нем пишут снобы. Он владеет главной писательской тайной - он владеет энергией.
Дочка богатых соседей с ротвейлерами учится в китайской школе. Вчера она водила китайских студентов на "Дон Кихота", и они через пятнадцать минут ушли из зала. "Китайская товалися" не понимает нашего искусства. И проблемы у них свои. Зря их так любит моя интернационалистка-мама. В Иерусалиме китайцев уже видимо-невидимо: раббанут признал полтора миллиона китайцев абсолютно кошерными евреями. Но экстрасенс Луиза Виноградова считает, что евреев в Китае около четырех миллионов. Я решил: когда они все соберутся в Израиле, в этот момент я все-таки туда вернусь. Я хочу увидеть четыре миллиона китайцев на улицах родного Иерусалима и спокойно отмщенным умереть.
На углу Братьев Васильевых живет женщина, которую я любил. Она живет на пятом этаже, но окно открывается редко, и на балкон она не выходит. Рыжий говорит: " Ты с ней встретишься, и ни у одного из вас не дрогнет сердце". Рыжий тоже был на ней женат, он знает. Даже точнее, сначала на ней женат был он, но я не придаю этому значения. А он правильную последовательность почему-то подчеркивает. Как будто от меня не уходили женщины. "Скоро мы сядем, как старые хрычи на завалинке, и ни одну из них не вспомним", обещает мне Рыжий. Все-таки я жду этой встречи с замиранием сердца и хожу мимо ее дома в булочную. "Она уже давно бабушка! Перестань себя взвинчивать!" -- говорит мне профессорская дочь, моя жена Женька. Люди иногда умеют быть удивительно неделикатны.
Мой сын Давид не может найти в Ленинграде хороший мартини. Ищет и не находит. Солдат израильской армии не может без мартини. Даже на доллары не продают.
"Тебе нужно пореже ходить в театр! - говорит профессорская дочь Женька. - Театр на тебя производит слишком большое впечатление, потом ты целый день чего-то пишешь! "
Театр на Литейном. Все действие происходит на сцене. Пара железных кроватей, железное кресло. Трубы. Над головой шесть уровней грязной прозрачной пленки с кленовыми листочками. Какая-то трущоба на крыше. На дне, только на крыше. Я никогда не читал Пинтера. Помойки - чистая отрада для буржуа. Я на самом модном режиссере города по фамилии Бутусов. Фамилия в Ленинграде знаменитая. В тридцатых годах был футболист Бутусов, который убил ударом мяча обезьяну. Обезьяна стояла в воротах, кажется за сборную Турции. Зал занавешен тряпочками. Зал только угадывается во тьме. Меня начинает знобить, оттого что я на сцене. Если бы я был актером, я никогда бы из страны не уехал. Чтобы сцены не лишаться. Так же я бы никогда не уехал, если бы знал, что больше никогда не войду в операционный зал. Помыв руки двумя щетками, в бахилах с больничными печатями. Мне и сейчас еще это снится.
Отличная идея - маленький зал без зрителей . Зрители не нужны. Происходит творчество в высшем смысле.
Текст сразу меня начинает раздражать. Странно, что обитатели этой трущобы говорят по-русски. Но зал доволен темой бродяг. Вернее, бродяга один и еще двое - полусумасшедших. Меня эта тема трогает меньше. Я жил за границей в ночлежках с полусумасшедшими, и я ни в коем случае не хочу снова туда себя помещать. Этот "убивающий мячом обезьян" отлично делал свое дело, но действие на таком близком расстоянии меня лично не подходило. Лучше сидеть на сцене в драмах из жизни куртизанок. Бродягу играет уютный еврей Фурман. Он похож на Будду в подштанниках и еще на моего друга Альку Чеповецкого. Алька поменял свою фамилию на израильский манер и заведует теперь поликлиникой на полдороге в Вифлеем. Он стал толстым и важным, даже женился на израильтянке. Мы уже лет пять из-за этого не разговариваем. Я не верю в женитьбы на самках не своего вида.
На сцене все сумасшедшие. И я. У тебя болезнь мозга, и мы ее будем лечить, - говорит Пинтер. Как я не хочу участвовать в лечении!
Каждый спектакль меня преследует одна и та же болезнь. Я свободный пока человек, и я не обязан сидеть тут в этом сумасшедшем доме оба действия. Но как уйти из такого крохотного пространства? Может быть, у меня поезд на Москву. У меня в руках журнал "Московский наблюдатель". Может быть, я именно этот наблюдатель. И хочу уйти. Потому что просто не могу схватить главной мысли автора. Наверное, этот спектакль обо мне. Герои одеты во все мои лучшие хламиды. Я узнаю все свои куртки с капюшонами. Я понимаю, почему теща хочет напялить на меня пиджак. Но я не дамся.
Я хочу на улицу. Я хочу на темный после дождя Литейный. Я хочу купить свежий батон и молоко. Видимо, этот парень Пинтер тоже порядком сумасшедший. И он наставил тут удивительно твердые стулья. От них у меня затекла каждая клетка таза! Две толстые бабки рядом не дают мне пошевелиться. Это часть замысла: посадить зрителя на самые жесткие стулья, между толстых бабок, чтобы они были нераздельной частью трущобы. А у меня еще специальные стулья для контрамарочников. Чтобы у них так затекала жопа, чтоб не повадно было шляться в нищие театры без денег.
Только бы не нарваться на спектакль без перерыва. Нельзя сидеть так близко от сумасшедших. Это очень затягивает. Текст Пинтера абсолютно пуст, но все думают, что за этими глупостями есть высший смысл, и смеются. Сумасшедшие братья неистово разбивают и топчут Будду. На сцене зажигают свет. Хороший театр! Номерки вообще экстракласса: я нигде не видел таких тяжелых элегантных номерков. Я первым вырываюсь на воздух. Длинную Владимирскую яму закопали и
покрыли импортным асфальтом. Здесь будут ходить бесшумные трамваи. Но пока вместо трамваев ходят одни пьяные ханыги. Но мысль гениальная - трамвай громыхает по всему городу, а потом въезжает на триста пятьдесят метров на бесшумный Владимирский и едет в абсолютной тишине. Он чувствует себя в Цюрихе. А потом трамвай свернет на Колокольную и снова начнет дребезжать. Отличный вечер, и спектакль мне понравился. Его можно отвезти обратно в Европу. Расходы небольшие: трое невысоких мужчин, две железные кровати, пять клеенок и трубы.
Первокласснице Тане дали на дом задачу, с которой она не справилась. Три мужских портрета, нужно только правильно разместить фамилии. Таня прожила всю жизнь в Иерусалиме, и она впервые видит этих людей. Изображены Суворов, Кутузов и Гагарин. Класс тоже в основном с задачей не справился.
Я проводил тест среди израильских старшеклассников. Я спрашивал, с какими странами граничит Израиль. Из двадцати правильно ответили только двое. Называли и Грецию, и Турцию, и "Саудию", и, конечно, Ирак. Сегодня все мои респонденты служат в израильской армии.
Сегодня седьмое ноября. Это мой праздник. В Канаде я испытал главный шок своей жизни, когда проснулся и вышел на улицу в десять утра седьмого ноября, и вокруг была обычная жизнь. Никакого праздника, ни военного парада - ничего! Я сразу понял, что канадцем мне не стать. К сожалению, я не ошибся.
Кофе давно уже стал подарком. Вообще еда - это хороший подарок. Кстати, если вы никогда не пробовали пельмени "Богатырские", то считайте, что вам крупно повезло. Но старушки никогда не пробуют эти пельмени.
Я не понимаю, что они друг другу дарят.
Я сижу и подделываю подпись израильского вице-консула. Не ездить же за ней в Москву. Я уже три раза бегал на почту напротив делать новые копии, у меня все время получаются очень длинные хвостики. Техника очень простая: берешь старый документ, подписанный каким-то придурком, и мажешь его "типексом". Старые копировальные машины на почте делают такие мутные копии, что "типекса" не видно. Дальше пишете любой текст, а на нем уже готовая печать консула. В Израиле скажете, что получили его по факсу. У меня это не денежный документ. Кому я предъявляю такую бумагу, я решил не писать, чтобы кто-нибудь не настучал. Не из подлости, а из национального чувства долга. Меня один раз так чуть не сдали военной разведке. Я возвращался в военной форме из Ливана. Шел 82-й год, и один знакомый офицер возил меня на фронт в свою часть. Но когда я возвращался домой, эта военная форма сослужила мне плохую службу. На иврите я не говорил ни слова, у меня был с собой только временный итальянский паспорт, и я ехал с фронта. Не быть бы мне кондово русским, черта с два бы меня выпустили. Тот знакомый офицер уже давно умер. Перед смертью он даже был вице-консулом в одном из государств СНГ. Но подпись я подделываю какого-то другого израильтянина. Надо запретить консулам так сложно расписываться.