Страница:
сломила бы их, или народ выбросил бы их сам, а не ваши чрезвычайки, как
предателей его интересов.
Программа октябрьской революции, как она схематически наметилась в
сознании трудящихся, жива в их душах до сих пор, и масса не изменяет себе, а
ей изменяют. Неуважение к избранию трудящимися своих делегатов и советских
работников, обнаруживаемое грубейшим пулеметным произволом, который был и до
июльской реакции, когда вы уже часто репетировали разгоны съездов советов,
видя наше усиление, - даст богатые плоды правым партиям. Вы настолько
приучили народ к бесправию, создали такие навыки безропотного подчинения
всяким налетам, что авксентьевская американская краснов-ская диктатура могут
пройти, как по маслу. Вместо свободного, переливающегося, как свет, как
воздух, творчества народного, через смену, борьбу в советах и на съездах, у
вас - назначенцы, пристава и жандармы из коммунистической партии.
О, какие вы злостные, злостные предатели коммунистической революции!
Ну, как, как теперь приходить к трудящимся с проповедью классовой
власти?! Они спросят: "какого класса?" Ваши проделки с крестьянством, с
комитетами бедноты... Теперь вы приняли в этой области на словах все наше,
на чем мы и [всю] жизнь настаивали, но ведь пять месяцев вы мучили мужиков,
пока не отказались от этих своих затей создать из преданных вам, закупленных
пяти-десятью процентами отнятого хлеба, кучек вашего класса, на всю
крестьянскую Россию, что-то вроде корпуса жандармов. Рабоче-хрестьянское
правительство гарантирует себе подчинение, беря от них подписку-присягу.
Какое злое извращение классовой власти!
Ваши политические локауты рабочих становятся системой. За что вы
распускали курские ж.-д. мастерские, упорно выбирающие меня своим советским
делегатом?
А ваше потакательство корыстности и продажности и карьеризму, ї 16-й*,
эти карточки на обувь, калоши, теплые квартиры и проч. и проч., выдаваемые в
первую очередь большевикам, беззастенчивое печатание об этом в "Правде" и
"Известиях ЦИК"... ("Очищается дом такой-то, в первую очередь помещаются
рабочие-коммунисты".)
Это выселение рабочего-меньшевика и вселение рабочего-большевика на
жилое место, это ли означает классовую власть?
Увольнение многосемейного рабочего, левого с.-р, и прием на его место
холостого коммуниста... Эти расстрелы рабочих, и порки, и убийства крестьян
и солдат, это ли означает классовую власть? "Если мы пошлем в совет честного
мужика, сочувствующего Левым Социалистам-Революционерам, то у нас ни ссуды
на инвентарь, ни обсеменения; мы всегда посылаем в совет большевика, хотя мы
им все "моргуем" (презираем, буквально: "брезгуем"), - пишет крестьянин, -
через большевика что-нибудь все-таки достанем от исполкома".
Такая подмена интересов трудящихся интересами тех, кто согласен
голосовать за вашу партию, создание какого-то римского плебса, ведет,
конечно, к разложению живых творческих сил революции. Массы-то все видят,
все понимают, лучше нас видят, и никогда еще все общественные силы не были
так истощены, никогда не господствовал в такой степени мещанский эгоизм,
самоспасение, дух корыстной наживы, спекуляции, обходы законов, ограждающих
личность и задерживающих экс-плоатацию одного человека другим, как сейчас,
при вашем партийном сектантстве. Понятие классовой борьбы, этой
философско-исторической доктрины, вы подменили не только марксистским
понятием, только борьбы двух экономических категорий, а подменили понятием
борьбы просто волчьей.
Рабочие идут на крестьян, чтобы не умереть с голоду, отнимая у них
последние куски хлеба; так как территория нашего теперешнего
социалистического оазиса никогда
* По ї 16-му записываются "сочувствующие коммунисты" -Ю. Ф.
не была хлебной житницей, и решение продовольственного вопроса, при
наличии всех пагубных следствий войны, внутри острова невозможно, о чем
Левые Социалисты-Революционеры говорили достаточно громко. Посеяна огромная
рознь между родными братьями - земледельцами и заводскими, и не скоро она
уйдет.
Классовая борьба в национальном масштабе - утопия, господа брестские
националисты, она мыслима только в интернациональном масштабе; а при
спасении себя, при своеобразном социалистическом шовинизме, классовая борьба
вырождается, как выродилась у вас.
Посеяна междунациональная рознь проведением продовольственной диктатуры
через немецкую милицию. Отряды немецких военнопленных (интернационалистов,
прибавляете вы) действовали наряду с другими реквизиционными отрядами. Я
знаю о Пензенской губернии.
В Пензенской губернии пороли крестьян, расстреливали, и все, что
полагается, они приняли в положенной форме и установленном порядке. Сначала
их реквизировали, пороли и расстреливали, потом они стали стеной (кулацкое
восстание - говорили вы), потом их усмиряли, опять пороли и расстреливали.
Наши Левые Социалисты-Революционеры разговаривали с десятками этих, поровших
крестьян, "интернационалистов". С каким презрением говорили они о глупости
русского мужика и о том, что ему нужна палка; и какой дикий шовинизм вызвали
эти отряды "интернационалистов" в деревнях - передать трудно. История с
"комбедами" еще долго не изживется.
И нам ли учить вас, что не только фактор политический, да еще сведшийся
уже только к голому принуждению, насилию, создает расслоение класса. Процесс
расслоения имеет свою хозяйственную, свою культурную, свою
политически-правовую основу.
Только так понимая принцип расслоения, действовала всю зиму и весну
Крестьянская секция, через своих агитаторов и членов, и результаты были
сплошь положительные.
Борьба с кулаками и экономическое обезвреживание их давали средства
культурно-хозяйственного устроения
целых уездов. Ведь ваша партия, давая на один день октябрьских торжеств
25 миллионов, мне же на организации политико-социального просвещения
крестьянства за все 8 месяцев вместо нужных сотен миллионов дала только 3
миллиона, и оно вынуждено было устраиваться само в своих селах и деревнях,
без помощи государства.
Вся ваша зверская, грубая политика по отношению к крестьянству,
особенно развернувшаяся, когда мы стали тюремной, чрезвычайной клиентурой -
это политика подлинной контрреволюции. А ваша полиция!.. Это сколок старых
городовых с околоточными и избиением даже детей-воришек.
А ваша чрезвычайка!.. Именем пролетариата, именем крестьянства вы свели
к нулю все моральные завоевания нашей революции. Когда в вашей собственной
среде раздавалось робкое пиканье, осмеливающееся возразить против ее разгула
и пробующее добиться неприкосновенности личности хотя бы для членов
комитетов коммунистической партии и членов ЦИК, то вы стали доказывать, что
в чрезвычайках нет сомнительных элементов - все сплошь коммунисты, тем хуже
для вас и для чрезвычаек. Мы знаем про них, про ВЧК, про губернские и
уездные чрезвычайки вопиющие, неслыханно вопиющие факты. Факты
надругательства над душой и телом человека, истязаний, обманов,
всепожирающей взятки, голого грабежа и убийств, убийств без счета, без
расследований, по одному слову, доносу, оговору, ничему не доказанному,
никем не подтвержденному. Именем рабочего класса творятся неслыханные
дерзости над теми же рабочими и крестьянами, матросами и запуганным
обывателем, так как настоящие-то враги рабочего класса чрезвычайке
попадаются очень редко. Ваши контрреволюционные заговоры, кому бы они могли
быть страшны, если бы вы сами так жутко не породнились с контрреволюцией.
Когда советская власть из большевиков, Левых Социалистов-Революционеров и
других партий покоилась в недрах народных, Дзержинский за все время
расстрелял только несколько невероятных грабителей и убийц, и с каким
мертвенным лицом, с какой мукой колебанья. А когда советская власть стала не
советской, а только боль-
шевистской, когда все уже и уже становилась ее социальная база, ее
политическое влияние, то понадобилась усиленная бдительная охрана латышей
Ленину, как раньше из казаков царю, или султану из янчар. Понадобился так
называемый красный террор. Те самые люди, которые за безмерное страдание
всего народа и нас, социалистов, из политических соображений не поднимали
руку на Николая Романова и прочих царей и подцарей, и распустили их по всем
украинам, крымам и заграницам, и подняли руку на Николая только по настоянию
революционеров, те самые люди, сразу утеряв всякое соображение из-за
поранения левого предплечия Ленина, убили тысячи людей. Убили в истерике
(сами признают), без суда и следствия, без справок, без подобия какого-либо
юридического, не говоря уже нравственного, смысла. Да, Ленин спасен, в
другой раз ничья одинокая, фанатичная рука не поднимется на него. Но именно
тогда отлетал последний живой дух от революции, возглавляемой большевиками.
Она еще не умерла, но она уже не ваша, не вами творима. Вы теперь только ее
гасители. И лучше было бы Ленину тревожней жить, но сберечь этот дух живой.
И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной
безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться и не убивать Каплан. Как
это было бы не только красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это
было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости,
остервенения, когда раздается только щелканье зубами, вой боли, злобы или
страха и... ни одного звука, ни одного аккорда любви.
Когда были первые единичные случаи расстрелов в чрезвычайках,
Дзержинский ломал голову над решением задачи, как оградить Питер, потом
Москву от диких грабежей и не быть палачом, убегал мертвенно бледный
Александрович, умоляя взять его из чрезвычайки сегодня, сейчас.
Пил запоем матрос Емельянов, говоря: "убейте меня, начал пить, не могу,
там убийства, увольте меня из чрезвычайки, я не могу"... Вот обстановка
первых попыток террористических действий. Так как Левые
Социалисты-Революционеры в чрезвычайной "тройке" голосо-
вали против расстрелов, то им было предложено уйти оттуда; так и было
сделано.
Но, как и во французском терроре трудно было только начало, так и в
России то, во что развернулась большевистская чрезвычайка, превзошло все
бывшие у нас опасения.
Эти ночные убийства связанных, безоружных, обезвреженных людей,
втихомолку, в затылок из нагана на Ходынке, с зарыванием, тут же
ограбленного (часто донага) трупа, не всегда добитого, стонущего на этой же
Ходынке, в одной яме [для] многих, не могут называться террором. Какой это
террор!..
С этим словом связано на протяжении русской революционной истории не
только понятие возмездия или устрашения - это в нем последнее дело - и не
только желание или необходимость физического устранения какого-нибудь
народного палача. Первым и определяющим его элементом является элемент
протеста против гнета и насилия и элемент (путем психиатрического давления
на впечатлительность) пробуждения чести и достоинства в душе затоптанных
трудящихся и совести в душе тех, кто молчит, глядя на эту затоптанность. Это
средство агитации и пропаганды действием, наглядное обучение масс. Так
именно, не боясь никаких последствий, бестрепетно и гордо бить по своему
врагу.
Акт над германским послом Мирбахом в Советской России и германским
генералом Эйхгорном на Украине имели прежде всего это предназначение.
И почти неразрывно с террором связана жертва жизнью, свободой и пр. для
нападающей страны. И, кажется, только в этом и есть оправдание
террористического акта.
Где все эти элементы в чрезвычайках?!! Переписка в газетах идеологов
чрезвычаек свидетельствует о невероятном умственном и нравственном их
убожестве; страстность же защиты полной своей самостоятельности чревата
самыми интересными осложнениями для самой вашей коммунистической партии. Вы
скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в ее руках. Туда
вам и дорога. Но, бешено защищая себя через этот
орган, себя, а не рабочий класс, не смейте говорить при этом от имени
пролетариата и крестьянства, от имени которого вы скоро будете иметь столько
же права говорить, как Авксентьев или Скоропадский. Революция, хотя вы и
выдаете мандаты на участие в ней подобно мандатам на получение калош, не
может быть вашей монополией, она пошла [слово неразборчиво] и помимо вас. И
если еще сможет осилить вашу и психологическую в себе из-за вас реакцию, она
найдет свои способы самозащиты и очистит запачканные вами и правыми
социалистами социалистические знамена. Сама сущность восстания масс
предрешает в себе самой совершенно иные законы борьбы, чем те, что вы ей
подсунули. Пользование робес-пьеровскими фразами из времен французской
революции, бывшей полтораста лет тому назад, в совершенно иной обстановке -
не аргумент и не оправдание, но Робеспьер так же подкосил и жестоко повредил
своим террором французской революции, как вы - русской. А как за эту
своеобразно понимаемую диктатуру будет расплачиваться своей жизнью и честью
не вы, а пролетариат и крестьянство, воображение отказывается представить.
Если временно победит Учредилка и начнется террор социал-предателей и
буржуазии, что, что, кроме мольбы о пощаде, может противопоставить давящей
силе реакции разбитый и связанный пролетариат? К чему, к каким абсолютам, к
каким идеям морали и человечности может он апеллировать; ему скажут те же
мстительные, шкурно-хамские, торжествующие слова, которые говорите вы -вы, а
не пролетариат, в ваших газетах и на митингах, когда берет ваша физическая
сила. И при временном (потому что революция все же победит) торжестве своем
враги трудящихся вернут пролетариату все сторицею, беря санкцию на это не
только из своей жестокости, но и из ваших примеров, все вернут в сгущенном и
усиленном размере, и то, что вы расстреливали 150 человек за одного члена
чрезвычайки, и прочие ваши подвиги "морального дерзания".
Рабочий класс до сих пор творил свою революцию под чистым красным
знаменем от его собственной крови, и в этом был великий моральный авторитет
его револю-
ции, неугасаемая светоносность его борьбы и страданий за свои лучшие
идеи человечества. Сама революция, взятая вне ее временных текущих
изменений, в существе своем есть великое светлое преображение жизни,
очищение, подъем, освящение ее.
Рабочий класс должен запретить вам спекулировать его именем, прикрывая
великим, святым понятием диктатуры пролетариата эти мастерства красного
цеха. Рабочий класс и крестьянство должны сказать свое слово: "Долой
Чрезвычайки" - и они не только скажут, они разгромят их. Социализм должен
осуществиться, так как этого требуют интересы огромного большинства
трудящихся, так как капиталистическое развитие подготовило почву и укрепило
класс, непосредственно заинтересованный в социализме, - он должен быть, как
неизбежный результат всей теперешней исторической катастрофы. Это научное
основание социалистической веры не может быть поколебимо никакими неудачами,
но она имеет и идеалистические, иррациональные корни. Вера в социализм есть
вместе с тем вера в лучшее будущее человечества, в добро, правду и красоту,
в прекращение всех форм гнета и насилия, в осуществление братства и
равенства на земле.
И вот, по этой вере, как никогда еще не бывало, ярко разгоревшейся
огненным светочем в душе народа, вы ударили в корень, будто плюнули в
детскую душу.
Что, что сделали вы с нашей великой революцией, освященной такими
невероятными страданиями трудящихся?!!
Я спрашиваю вас, я спрашиваю...
Что сделали вы с той безграничной верой трудящихся в вас, которой вы, в
союзе с нами, счастливо обладали в такой мере, как, кажется, ни одно
правительство на свете. Вспомните 3-й съезд советов, после казавшегося нам
рискованным разгона учредительного собрания. Трудящиеся отбросили жалкие
опыты парламентаризма с величайшим спокойствием верующего. Они отдались нам,
как дитя -матери.
Среди вас есть крупные дарования и рядовые работники светлой
убежденности и идейности, и все же, вы
устроили что-то вроде единственной в мире провокации над психологией
масс, сделали ядовитую прививку в громадном масштабе, во имя идеи социализма
- прививку отвращения, недоверия и ужаса перед этим социализмом-коммунизмом.
За тот кусочек правды, что вы показали народу и помогли осуществить, вы
превысили свое значение, потребовали себе, как великий инквизитор, полного
господства над душой и телом трудящихся. А когда они стали сбрасывать вас,
вы сдавили их застенками для борьбы с "контрреволюцией".
Но ведь до сих пор еще в ваших руках множество средств усмирения
недовольства трудящихся. Единая трудовая школа, социализация домов,
национализация торговли, каждая из этих реформ - грандиозный фактор в
социальной жизни, продолжение октября. Трудовые массы почти никогда не
бывают контрреволюционны. Они только бывают голодны или обижены. И сейчас
они сумели бы героически голодать и холодать, и терпеть еще большие ужасы
империалистической и белогвардейской блокады, дотягивая до более светлых
дней, если бы и иррациональные корни их движения брались в учет.
Особенно это чувствовалось после октября. Сокрушительные выступления
рискованных народных стихий ломали все преграды государственности, в
освободительном движении трудящихся действительно слышались "голоса" почти
из наличного "древнего хаоса", вскрывались, как и во всем мире скрываются,
подземные родники, в огне восстания обнажались глубокие истоки народной
психологии, искания удовлетворения не только брюха, на чем вы все строите,
своеобразные метафизические абсолютисты. И, как всегда в эпохи
катастрофических переворотов и напряженности мирового страдания, начинают
действовать самые глубокие и основные тенденции исторических процессов, а
они (быть может, и вы теперь это увидали) не покрываются формулой вашего
экономического материализма.
Поистине, у нас началось новое рождение человечества, в силе и свободе.
И трудящиеся будут и хотят терпеть все муки брюха, отстаивая правду, доживая
[до] ее засияния. Перед нами открылись беспредельные возмож-
ности, свет которых не могли обтускнить ни вспышки красного террора,
исходящие от самих трудящихся, ни темные стороны их погромных проявлений. И,
конечно, в этот пафос освобождения, в этот энтузиазм нашей революционной
эпохи, нельзя было вносить ваш догматизм, диктаторский централизм, недоверие
к творчеству масс, фанатичную узкую партийность, самовлюбленное отмежевание
от всего мозга страны, нельзя было вносить вместо любви и уважения к массам
только демагогию, и главное, нельзя было вносить в это великое и граничащее
с чудом движение психологию эмигрантов, а не творцов нового мира.
Наша партия была с вами в блоке-союзе и шла вместе с октября до тех
пор, пока вы были в союзе с заветами октябрьской революции и трудящимися. А
когда начался у вас новый курс политики внешней и внутренней, партия наша
все дальше отходила от вас. Вы не должны говорить об обмане и вероломстве.
Наш партийный центр был вне всякой связи с вами уже с марта месяца, после
Бреста. Единственным связующим звеном была я, но и я, уходя от вас позже
других, сказала некоторым вашим совершенно определенно, что я теперь не с
вами, я за крестьянство поднимаю бой.
Но шестое июля не было против вас, вы это так же хорошо знаете, как и
мы, оно было последовательным проведением занятой партией позиции,
вытекающей из всей тактики партии и учения ее о праве революционного
меньшинства. Вашей, позорящей вас, ошибкой является смешение небольшого
опыта восстания против германского империализма с якобы нашим намерением
свергнуть вас... Излишнее отождествление себя с германским посольством.
Уйдя от вас, партия еще больше и глубже спаялась с революцией и
трудящимися, а когда началась дикая правительственная реакция в июле, то
партия почти растворилась в массах.
В промежутке между каторгой и вашей тюрьмой я собирала (особенно с
октября прошлого года) данные партийного состава крестьянства. В
Крестьянскую Сек-
цию ежедневно ко мне приходило 30, 40, 50 человек крестьян, я собирала
сведения, кроме них, также по всем своим фракциям Всероссийских Съездов
Советов, по всем фракциям и большевиков и Левых Социалистов-Революционеров
Всероссийских Крестьянских Съездов. И я отметила, что крестьяне - левые
эсеры экономически несравненно обездоленнее вашего крестьянства. Все кулаки
и подкулаки назывались большевиками. Это и понятно, сила тянет к силе или
пристраивается возле нее. А за левыми эсерами, кроме совсем бедных и
средних, сплошь идут все сектанты, целыми селами. Так, из Воронежской
губернии, из Тверской, из Ставропольской, Кубанской области, Кавказа и т. д.
Это глубоко симптоматичный факт.
Все реальное содержание истории и социальных переворотов человечества
составляет борьбу за свободу Человеческой Личности; и недаром те из народа,
кто крестным путем отстаивал свободу своей совести и личности, являются
активными участниками теперешней революции и идут именно за нашей партией.
Эту партию вы думаете убить всеми вашими способами и рассчитываете
успеть в этом. Только за то, что мы иначе мыслим, что отвергаем
принудительный набор масс в коммунистическую партию и отстаиваем их право на
инакомыслие, только за это вы не даете нам работать для революции,
арестовываете говорящих с трудящимися наших ораторов (даже в октябрьские
торжества), избиваете и пытаете в Смоленской и пограничных чрезвычайках, где
большевики работают в сотрудничестве с немецкими и скоропадскими шпионами.
(А вы покрываете это, отказываясь взять от нас об этом сведения и
доказательства, когда мы, несмотря ни на что, все же приходим к вам с ними.)
Пусть идет контрреволюция, пусть блокада сомкнет свое кольцо, пусть
приходит Краснов и Авксентьев, что вам до этого. Вы будете сводить партийные
счеты, будете суживать и суживать "своих", будете искать все более
благонадежных "в вашем смысле" и уничтожать все независимое от вашего
морального отупения, но кровно ели-
тое и спаянное с интересами социалистической революции и трудящихся. На
радость контрреволюционной сволочи, вы последнюю энергию отдаете на нас, а
не на нее. Вот сейчас вы разоружаете, на глазах организовавшейся и
выступившей белой гвардии в Луге, партизанский отряд Лево-Эсеровских
крестьян в Великих Луках и предаете их, таким образом, в руки
помещичье-буржуазной своры.
Вот сейчас вы, быть может, совсем накануне тяжких или, наоборот,
умопомрачительно радостных событий на Востоке, Западе, Севере, Юге, Англии,
Франции и т. д., в порядке дня поставили вопрос о суде над ЦК партии Левых
Социалистов-Революционеров и надо мною.
Теперь я не хочу его даже и для кафедры.
За это время вы развернулись в полной силе и отчетливости. Суда вашей
партии над своею и над собою я не признаю. Если нужно нам судиться, то
должен судить нас Третий Интернационал и история, и теперь уже не
сомневаться, кто тогда будет обвиняем, кто осужден, кто оправдан.
Ваш суд составлен из партийных людей. Он должен во имя партийной
дисциплины подтвердить то, что было уже решено вашей партией еще в июле. В
течение этих месяцев с нашей партией во исполнение этого решения
расправлялись, применяя все, вплоть до смертной казни, за "мятеж", за
"заговор", за "позицию ЦК", за отказ отречься от нее, хотя судом не было еще
установлено, был ли этот мятеж и заговор и в чем именно состоит эта позиция,
за которую нашим Мисуно приказывают рыть себе могилу перед смертью. Если
революционный трибунал установит в этой "позиции ЦК" отсутствие мятежа и
заговора о свержении вас, то он же этим выносит осуждение своему ЦК. Скорее
реки потекут вспять, чем это может случиться.
Мы-то знаем хорошо, что вы можете сделать во имя партийной дисциплины.
Мы знаем, что у вас все дозволено во имя ее. Партийная дисциплина позволила
нас осудить и держать на положении вне закона. Позволены тайные убийства
нас, так, одного нашего Левого Социали-
ста-Революционера, видного работника, подстерегает один ваш агент ВЧК;
ему дано разрешение не арестовывать, а просто "убрать". Мне только намекали,
через Устинова, что если меня выпустят, то меня же может расстрелять
чрезвычайка, и зондировали, не соглашусь ли я отказаться от политической
деятельности.
Чудовищно, но факт.
Позволена провокация. Александрович, незадолго до своей казни вами,
провалил всеми мобилизованными голосами Левых Эсеров поставленный вопрос о
провокации у правых эсеров и меньшевиков. Без нас, конечно, у вас этот
позор, несмываемый позор советской России, введен в употребление. Стоит ли
говорить еще, на что вы способны, подчиняясь мертвой дисциплине.
Нечего, конечно, сомневаться в дисциплинированности большевиков,
революционного трибунала, вопреки всякой логике, истине и доказательствам.
Должно прийти время и, быть может, оно не за горами, когда в вашей
партии поднимется протест против удушающей живой дух революции и вашей
партии политики. Должны прийти идейные массовики, в духе которых свежи
заветы нашей социалистической революции, должна быть борьба внутри партии,
как было у нас с эсерами правыми и центра, должен быть взрыв и свержение
заправил, разложившихся, зарвавшихся в своей бесконтрольной власти,
властвовании; должно быть очищение, и пересмотр, и подъем. Должно быть
возрождение партии большевиков, отказ от губительных теперешних форм и
смысла царистско-буржуазной политики, должен быть возврат к власти советов,
к Октябрю.
И я знаю, с такой партией большевиков мы опять безоговорочно и
беззаветно пойдем рядом рука об руку. А сейчас лучше убивайте нас и держите
в тюрьмах, чем иметь наш штемпель и подпись под директивами расстрела
крестьян и рабочих и разгрома всех деревень до основания. Судите и карайте,
как судите и караете десятки тысяч трудящихся.
Ваш суд над нашей партией символичен. Он логически доводит близко к
концу то разложение, до которого
дошла партия большевиков. Ведь только фракционной извращенностью и
дисциплинированностью членов партии можно объяснить, что вы сами это дело не
снимаете, а все-таки довели его до фикции суда, наложения штемпеля на все
проделанное с нами за эти 5 месяцев.
А так как у вас не было и не будет оснований отрекаться от сделанного и
так как я-то знаю, что (независимо от того, хорошо это или дурно) мы не
свергали в июле большевиков и что наше намерение было только -
террористический акт международного значения, акт протеста на весь мир
против удушения нашей революции, так как я-то знаю, что был не мятеж, а
самозащита, наполовину стихийная, от расправы ослепших от гнева за Мирбаха
большевиков, что было только вооруженное сопротивление революционеров при
правительственном аресте, и так как ваш партийно-дисциплинированный суд
должен всему этому не поверить, то для чего же мне участвовать в затеваемой
вами судебной комедии? Для чего своим участием в ней санкционировать право
вашей партии судить и наказывать нас, санкционировать шарлатанскую имитацию
вашего Шемякина суда под суд народной совести и чести, чем должен был бы
быть революционный трибунал.
Кодексом Советских Законов случаев террора против агента империализма
не предусматривается. По смыслу вашей революции и должен был бы разрешить
[быть разрешен] такой террор. По смыслу нашей революции выходит, что если на
тебя нападает кто бы то ни было и берет тебя за горло, то, если ты не овца и
не слякоть, -защищайся - защищай свою жизнь и свободу, жизнь и свободу своих
товарищей.
И в этом отношении революционный суд теперешней эпохи, переоценивающей
все буржуазно-государственно-правовые ценности, должен был бы разрешить наше
революционное, вооруженное сопротивление вашему ЦК в лице Ладжинского,
заявившего нам: "за голову Мирбаха, расстреливались [расстреливался] ЦК
[партии левых эсеров]".
Духом революции, над которым вы уже не хозяева, мы вряд ли были бы
посажены на скамью подсудимых.
Обвинение ЦК Левых Социалистов-Революционеров в попытке вовведения
[вовлечения] в войну [с Германией] путем акта - не основательно. Акт
является первым случаем в целой серии такого рода выступлений, началом
острой кампании, долженствующей привести к поставленной партией [левых
эсеров задачи], при расторжении Брестского договора.
Какую бы возможность вы ни нашли поставить меня под ваш суд, все равно
- заставить меня участвовать в нем вы не сможете, даже ваша Чрезвычайка
окажется здесь бессильной. Слишком долго я была на самом дне жизни, слишком
сильно всеми помыслами и сердцем люблю революцию, чтобы бояться каких-либо
испытаний и смерти: "на прицел", под который пять, шесть раз брала меня
здесь в Кремле ваша стража, для ради забавы. И только убийством вы можете
меня изъять из революции, меня и агитацию. Она наша, и мы ее. Как у евреев
нет другого дома, кроме того, где они родились, где они живут и работают,
так и у нас вне социалистической революции нет места. И как евреев
заплевывали, преследовали, так делаете вы с нами. И как может [могут] иногда
запутываться чувства их бытия и достоинства и их прав от утомления и
гонений, так было в июле со многими из нашей партии. Но как, в то же время,
в душах евреев подготовилась "будущность человечества", так и в нашей партии
зреет сила революционно-социалистического возрождения.
Наша партия Левых Социалистов-Революционеров интернационалистов
единственно последовательная и стойкая интернационалистическая партия.
Партия крестьян и рабочих, партия власти советов, свободно выбранных
трудящимися. Партия непримиримой борьбы с богачами и угнетателями всех
стран, партия, не запятнавшая себя соглашательством ни с какой буржуазией,
ни , с каким империализмом, не загрязнившая своих рук использованием старого
аппарата сыска и насилия буржуазной государственности, партия светлой,
могучей веры в социализм и Интернационал, имеет огромное будущее.
Истребить ее невозможно ни вам, ни временной реакции, так как и она, и
ее идеи живут в массах, коренятся в глубинах их психологии, и революционное
мировое возрождение всего человечества неминуемо произойдет под знаком ее
Идеи, Идеи освобождения Человеческой Личности.
М. Спиридонова
Кремль. 1918. Ноябрь.
Публикация Юрия Фельштинского
(Гуверовский институт
при Стэнфордском университете)
предателей его интересов.
Программа октябрьской революции, как она схематически наметилась в
сознании трудящихся, жива в их душах до сих пор, и масса не изменяет себе, а
ей изменяют. Неуважение к избранию трудящимися своих делегатов и советских
работников, обнаруживаемое грубейшим пулеметным произволом, который был и до
июльской реакции, когда вы уже часто репетировали разгоны съездов советов,
видя наше усиление, - даст богатые плоды правым партиям. Вы настолько
приучили народ к бесправию, создали такие навыки безропотного подчинения
всяким налетам, что авксентьевская американская краснов-ская диктатура могут
пройти, как по маслу. Вместо свободного, переливающегося, как свет, как
воздух, творчества народного, через смену, борьбу в советах и на съездах, у
вас - назначенцы, пристава и жандармы из коммунистической партии.
О, какие вы злостные, злостные предатели коммунистической революции!
Ну, как, как теперь приходить к трудящимся с проповедью классовой
власти?! Они спросят: "какого класса?" Ваши проделки с крестьянством, с
комитетами бедноты... Теперь вы приняли в этой области на словах все наше,
на чем мы и [всю] жизнь настаивали, но ведь пять месяцев вы мучили мужиков,
пока не отказались от этих своих затей создать из преданных вам, закупленных
пяти-десятью процентами отнятого хлеба, кучек вашего класса, на всю
крестьянскую Россию, что-то вроде корпуса жандармов. Рабоче-хрестьянское
правительство гарантирует себе подчинение, беря от них подписку-присягу.
Какое злое извращение классовой власти!
Ваши политические локауты рабочих становятся системой. За что вы
распускали курские ж.-д. мастерские, упорно выбирающие меня своим советским
делегатом?
А ваше потакательство корыстности и продажности и карьеризму, ї 16-й*,
эти карточки на обувь, калоши, теплые квартиры и проч. и проч., выдаваемые в
первую очередь большевикам, беззастенчивое печатание об этом в "Правде" и
"Известиях ЦИК"... ("Очищается дом такой-то, в первую очередь помещаются
рабочие-коммунисты".)
Это выселение рабочего-меньшевика и вселение рабочего-большевика на
жилое место, это ли означает классовую власть?
Увольнение многосемейного рабочего, левого с.-р, и прием на его место
холостого коммуниста... Эти расстрелы рабочих, и порки, и убийства крестьян
и солдат, это ли означает классовую власть? "Если мы пошлем в совет честного
мужика, сочувствующего Левым Социалистам-Революционерам, то у нас ни ссуды
на инвентарь, ни обсеменения; мы всегда посылаем в совет большевика, хотя мы
им все "моргуем" (презираем, буквально: "брезгуем"), - пишет крестьянин, -
через большевика что-нибудь все-таки достанем от исполкома".
Такая подмена интересов трудящихся интересами тех, кто согласен
голосовать за вашу партию, создание какого-то римского плебса, ведет,
конечно, к разложению живых творческих сил революции. Массы-то все видят,
все понимают, лучше нас видят, и никогда еще все общественные силы не были
так истощены, никогда не господствовал в такой степени мещанский эгоизм,
самоспасение, дух корыстной наживы, спекуляции, обходы законов, ограждающих
личность и задерживающих экс-плоатацию одного человека другим, как сейчас,
при вашем партийном сектантстве. Понятие классовой борьбы, этой
философско-исторической доктрины, вы подменили не только марксистским
понятием, только борьбы двух экономических категорий, а подменили понятием
борьбы просто волчьей.
Рабочие идут на крестьян, чтобы не умереть с голоду, отнимая у них
последние куски хлеба; так как территория нашего теперешнего
социалистического оазиса никогда
* По ї 16-му записываются "сочувствующие коммунисты" -Ю. Ф.
не была хлебной житницей, и решение продовольственного вопроса, при
наличии всех пагубных следствий войны, внутри острова невозможно, о чем
Левые Социалисты-Революционеры говорили достаточно громко. Посеяна огромная
рознь между родными братьями - земледельцами и заводскими, и не скоро она
уйдет.
Классовая борьба в национальном масштабе - утопия, господа брестские
националисты, она мыслима только в интернациональном масштабе; а при
спасении себя, при своеобразном социалистическом шовинизме, классовая борьба
вырождается, как выродилась у вас.
Посеяна междунациональная рознь проведением продовольственной диктатуры
через немецкую милицию. Отряды немецких военнопленных (интернационалистов,
прибавляете вы) действовали наряду с другими реквизиционными отрядами. Я
знаю о Пензенской губернии.
В Пензенской губернии пороли крестьян, расстреливали, и все, что
полагается, они приняли в положенной форме и установленном порядке. Сначала
их реквизировали, пороли и расстреливали, потом они стали стеной (кулацкое
восстание - говорили вы), потом их усмиряли, опять пороли и расстреливали.
Наши Левые Социалисты-Революционеры разговаривали с десятками этих, поровших
крестьян, "интернационалистов". С каким презрением говорили они о глупости
русского мужика и о том, что ему нужна палка; и какой дикий шовинизм вызвали
эти отряды "интернационалистов" в деревнях - передать трудно. История с
"комбедами" еще долго не изживется.
И нам ли учить вас, что не только фактор политический, да еще сведшийся
уже только к голому принуждению, насилию, создает расслоение класса. Процесс
расслоения имеет свою хозяйственную, свою культурную, свою
политически-правовую основу.
Только так понимая принцип расслоения, действовала всю зиму и весну
Крестьянская секция, через своих агитаторов и членов, и результаты были
сплошь положительные.
Борьба с кулаками и экономическое обезвреживание их давали средства
культурно-хозяйственного устроения
целых уездов. Ведь ваша партия, давая на один день октябрьских торжеств
25 миллионов, мне же на организации политико-социального просвещения
крестьянства за все 8 месяцев вместо нужных сотен миллионов дала только 3
миллиона, и оно вынуждено было устраиваться само в своих селах и деревнях,
без помощи государства.
Вся ваша зверская, грубая политика по отношению к крестьянству,
особенно развернувшаяся, когда мы стали тюремной, чрезвычайной клиентурой -
это политика подлинной контрреволюции. А ваша полиция!.. Это сколок старых
городовых с околоточными и избиением даже детей-воришек.
А ваша чрезвычайка!.. Именем пролетариата, именем крестьянства вы свели
к нулю все моральные завоевания нашей революции. Когда в вашей собственной
среде раздавалось робкое пиканье, осмеливающееся возразить против ее разгула
и пробующее добиться неприкосновенности личности хотя бы для членов
комитетов коммунистической партии и членов ЦИК, то вы стали доказывать, что
в чрезвычайках нет сомнительных элементов - все сплошь коммунисты, тем хуже
для вас и для чрезвычаек. Мы знаем про них, про ВЧК, про губернские и
уездные чрезвычайки вопиющие, неслыханно вопиющие факты. Факты
надругательства над душой и телом человека, истязаний, обманов,
всепожирающей взятки, голого грабежа и убийств, убийств без счета, без
расследований, по одному слову, доносу, оговору, ничему не доказанному,
никем не подтвержденному. Именем рабочего класса творятся неслыханные
дерзости над теми же рабочими и крестьянами, матросами и запуганным
обывателем, так как настоящие-то враги рабочего класса чрезвычайке
попадаются очень редко. Ваши контрреволюционные заговоры, кому бы они могли
быть страшны, если бы вы сами так жутко не породнились с контрреволюцией.
Когда советская власть из большевиков, Левых Социалистов-Революционеров и
других партий покоилась в недрах народных, Дзержинский за все время
расстрелял только несколько невероятных грабителей и убийц, и с каким
мертвенным лицом, с какой мукой колебанья. А когда советская власть стала не
советской, а только боль-
шевистской, когда все уже и уже становилась ее социальная база, ее
политическое влияние, то понадобилась усиленная бдительная охрана латышей
Ленину, как раньше из казаков царю, или султану из янчар. Понадобился так
называемый красный террор. Те самые люди, которые за безмерное страдание
всего народа и нас, социалистов, из политических соображений не поднимали
руку на Николая Романова и прочих царей и подцарей, и распустили их по всем
украинам, крымам и заграницам, и подняли руку на Николая только по настоянию
революционеров, те самые люди, сразу утеряв всякое соображение из-за
поранения левого предплечия Ленина, убили тысячи людей. Убили в истерике
(сами признают), без суда и следствия, без справок, без подобия какого-либо
юридического, не говоря уже нравственного, смысла. Да, Ленин спасен, в
другой раз ничья одинокая, фанатичная рука не поднимется на него. Но именно
тогда отлетал последний живой дух от революции, возглавляемой большевиками.
Она еще не умерла, но она уже не ваша, не вами творима. Вы теперь только ее
гасители. И лучше было бы Ленину тревожней жить, но сберечь этот дух живой.
И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной
безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться и не убивать Каплан. Как
это было бы не только красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это
было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости,
остервенения, когда раздается только щелканье зубами, вой боли, злобы или
страха и... ни одного звука, ни одного аккорда любви.
Когда были первые единичные случаи расстрелов в чрезвычайках,
Дзержинский ломал голову над решением задачи, как оградить Питер, потом
Москву от диких грабежей и не быть палачом, убегал мертвенно бледный
Александрович, умоляя взять его из чрезвычайки сегодня, сейчас.
Пил запоем матрос Емельянов, говоря: "убейте меня, начал пить, не могу,
там убийства, увольте меня из чрезвычайки, я не могу"... Вот обстановка
первых попыток террористических действий. Так как Левые
Социалисты-Революционеры в чрезвычайной "тройке" голосо-
вали против расстрелов, то им было предложено уйти оттуда; так и было
сделано.
Но, как и во французском терроре трудно было только начало, так и в
России то, во что развернулась большевистская чрезвычайка, превзошло все
бывшие у нас опасения.
Эти ночные убийства связанных, безоружных, обезвреженных людей,
втихомолку, в затылок из нагана на Ходынке, с зарыванием, тут же
ограбленного (часто донага) трупа, не всегда добитого, стонущего на этой же
Ходынке, в одной яме [для] многих, не могут называться террором. Какой это
террор!..
С этим словом связано на протяжении русской революционной истории не
только понятие возмездия или устрашения - это в нем последнее дело - и не
только желание или необходимость физического устранения какого-нибудь
народного палача. Первым и определяющим его элементом является элемент
протеста против гнета и насилия и элемент (путем психиатрического давления
на впечатлительность) пробуждения чести и достоинства в душе затоптанных
трудящихся и совести в душе тех, кто молчит, глядя на эту затоптанность. Это
средство агитации и пропаганды действием, наглядное обучение масс. Так
именно, не боясь никаких последствий, бестрепетно и гордо бить по своему
врагу.
Акт над германским послом Мирбахом в Советской России и германским
генералом Эйхгорном на Украине имели прежде всего это предназначение.
И почти неразрывно с террором связана жертва жизнью, свободой и пр. для
нападающей страны. И, кажется, только в этом и есть оправдание
террористического акта.
Где все эти элементы в чрезвычайках?!! Переписка в газетах идеологов
чрезвычаек свидетельствует о невероятном умственном и нравственном их
убожестве; страстность же защиты полной своей самостоятельности чревата
самыми интересными осложнениями для самой вашей коммунистической партии. Вы
скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в ее руках. Туда
вам и дорога. Но, бешено защищая себя через этот
орган, себя, а не рабочий класс, не смейте говорить при этом от имени
пролетариата и крестьянства, от имени которого вы скоро будете иметь столько
же права говорить, как Авксентьев или Скоропадский. Революция, хотя вы и
выдаете мандаты на участие в ней подобно мандатам на получение калош, не
может быть вашей монополией, она пошла [слово неразборчиво] и помимо вас. И
если еще сможет осилить вашу и психологическую в себе из-за вас реакцию, она
найдет свои способы самозащиты и очистит запачканные вами и правыми
социалистами социалистические знамена. Сама сущность восстания масс
предрешает в себе самой совершенно иные законы борьбы, чем те, что вы ей
подсунули. Пользование робес-пьеровскими фразами из времен французской
революции, бывшей полтораста лет тому назад, в совершенно иной обстановке -
не аргумент и не оправдание, но Робеспьер так же подкосил и жестоко повредил
своим террором французской революции, как вы - русской. А как за эту
своеобразно понимаемую диктатуру будет расплачиваться своей жизнью и честью
не вы, а пролетариат и крестьянство, воображение отказывается представить.
Если временно победит Учредилка и начнется террор социал-предателей и
буржуазии, что, что, кроме мольбы о пощаде, может противопоставить давящей
силе реакции разбитый и связанный пролетариат? К чему, к каким абсолютам, к
каким идеям морали и человечности может он апеллировать; ему скажут те же
мстительные, шкурно-хамские, торжествующие слова, которые говорите вы -вы, а
не пролетариат, в ваших газетах и на митингах, когда берет ваша физическая
сила. И при временном (потому что революция все же победит) торжестве своем
враги трудящихся вернут пролетариату все сторицею, беря санкцию на это не
только из своей жестокости, но и из ваших примеров, все вернут в сгущенном и
усиленном размере, и то, что вы расстреливали 150 человек за одного члена
чрезвычайки, и прочие ваши подвиги "морального дерзания".
Рабочий класс до сих пор творил свою революцию под чистым красным
знаменем от его собственной крови, и в этом был великий моральный авторитет
его револю-
ции, неугасаемая светоносность его борьбы и страданий за свои лучшие
идеи человечества. Сама революция, взятая вне ее временных текущих
изменений, в существе своем есть великое светлое преображение жизни,
очищение, подъем, освящение ее.
Рабочий класс должен запретить вам спекулировать его именем, прикрывая
великим, святым понятием диктатуры пролетариата эти мастерства красного
цеха. Рабочий класс и крестьянство должны сказать свое слово: "Долой
Чрезвычайки" - и они не только скажут, они разгромят их. Социализм должен
осуществиться, так как этого требуют интересы огромного большинства
трудящихся, так как капиталистическое развитие подготовило почву и укрепило
класс, непосредственно заинтересованный в социализме, - он должен быть, как
неизбежный результат всей теперешней исторической катастрофы. Это научное
основание социалистической веры не может быть поколебимо никакими неудачами,
но она имеет и идеалистические, иррациональные корни. Вера в социализм есть
вместе с тем вера в лучшее будущее человечества, в добро, правду и красоту,
в прекращение всех форм гнета и насилия, в осуществление братства и
равенства на земле.
И вот, по этой вере, как никогда еще не бывало, ярко разгоревшейся
огненным светочем в душе народа, вы ударили в корень, будто плюнули в
детскую душу.
Что, что сделали вы с нашей великой революцией, освященной такими
невероятными страданиями трудящихся?!!
Я спрашиваю вас, я спрашиваю...
Что сделали вы с той безграничной верой трудящихся в вас, которой вы, в
союзе с нами, счастливо обладали в такой мере, как, кажется, ни одно
правительство на свете. Вспомните 3-й съезд советов, после казавшегося нам
рискованным разгона учредительного собрания. Трудящиеся отбросили жалкие
опыты парламентаризма с величайшим спокойствием верующего. Они отдались нам,
как дитя -матери.
Среди вас есть крупные дарования и рядовые работники светлой
убежденности и идейности, и все же, вы
устроили что-то вроде единственной в мире провокации над психологией
масс, сделали ядовитую прививку в громадном масштабе, во имя идеи социализма
- прививку отвращения, недоверия и ужаса перед этим социализмом-коммунизмом.
За тот кусочек правды, что вы показали народу и помогли осуществить, вы
превысили свое значение, потребовали себе, как великий инквизитор, полного
господства над душой и телом трудящихся. А когда они стали сбрасывать вас,
вы сдавили их застенками для борьбы с "контрреволюцией".
Но ведь до сих пор еще в ваших руках множество средств усмирения
недовольства трудящихся. Единая трудовая школа, социализация домов,
национализация торговли, каждая из этих реформ - грандиозный фактор в
социальной жизни, продолжение октября. Трудовые массы почти никогда не
бывают контрреволюционны. Они только бывают голодны или обижены. И сейчас
они сумели бы героически голодать и холодать, и терпеть еще большие ужасы
империалистической и белогвардейской блокады, дотягивая до более светлых
дней, если бы и иррациональные корни их движения брались в учет.
Особенно это чувствовалось после октября. Сокрушительные выступления
рискованных народных стихий ломали все преграды государственности, в
освободительном движении трудящихся действительно слышались "голоса" почти
из наличного "древнего хаоса", вскрывались, как и во всем мире скрываются,
подземные родники, в огне восстания обнажались глубокие истоки народной
психологии, искания удовлетворения не только брюха, на чем вы все строите,
своеобразные метафизические абсолютисты. И, как всегда в эпохи
катастрофических переворотов и напряженности мирового страдания, начинают
действовать самые глубокие и основные тенденции исторических процессов, а
они (быть может, и вы теперь это увидали) не покрываются формулой вашего
экономического материализма.
Поистине, у нас началось новое рождение человечества, в силе и свободе.
И трудящиеся будут и хотят терпеть все муки брюха, отстаивая правду, доживая
[до] ее засияния. Перед нами открылись беспредельные возмож-
ности, свет которых не могли обтускнить ни вспышки красного террора,
исходящие от самих трудящихся, ни темные стороны их погромных проявлений. И,
конечно, в этот пафос освобождения, в этот энтузиазм нашей революционной
эпохи, нельзя было вносить ваш догматизм, диктаторский централизм, недоверие
к творчеству масс, фанатичную узкую партийность, самовлюбленное отмежевание
от всего мозга страны, нельзя было вносить вместо любви и уважения к массам
только демагогию, и главное, нельзя было вносить в это великое и граничащее
с чудом движение психологию эмигрантов, а не творцов нового мира.
Наша партия была с вами в блоке-союзе и шла вместе с октября до тех
пор, пока вы были в союзе с заветами октябрьской революции и трудящимися. А
когда начался у вас новый курс политики внешней и внутренней, партия наша
все дальше отходила от вас. Вы не должны говорить об обмане и вероломстве.
Наш партийный центр был вне всякой связи с вами уже с марта месяца, после
Бреста. Единственным связующим звеном была я, но и я, уходя от вас позже
других, сказала некоторым вашим совершенно определенно, что я теперь не с
вами, я за крестьянство поднимаю бой.
Но шестое июля не было против вас, вы это так же хорошо знаете, как и
мы, оно было последовательным проведением занятой партией позиции,
вытекающей из всей тактики партии и учения ее о праве революционного
меньшинства. Вашей, позорящей вас, ошибкой является смешение небольшого
опыта восстания против германского империализма с якобы нашим намерением
свергнуть вас... Излишнее отождествление себя с германским посольством.
Уйдя от вас, партия еще больше и глубже спаялась с революцией и
трудящимися, а когда началась дикая правительственная реакция в июле, то
партия почти растворилась в массах.
В промежутке между каторгой и вашей тюрьмой я собирала (особенно с
октября прошлого года) данные партийного состава крестьянства. В
Крестьянскую Сек-
цию ежедневно ко мне приходило 30, 40, 50 человек крестьян, я собирала
сведения, кроме них, также по всем своим фракциям Всероссийских Съездов
Советов, по всем фракциям и большевиков и Левых Социалистов-Революционеров
Всероссийских Крестьянских Съездов. И я отметила, что крестьяне - левые
эсеры экономически несравненно обездоленнее вашего крестьянства. Все кулаки
и подкулаки назывались большевиками. Это и понятно, сила тянет к силе или
пристраивается возле нее. А за левыми эсерами, кроме совсем бедных и
средних, сплошь идут все сектанты, целыми селами. Так, из Воронежской
губернии, из Тверской, из Ставропольской, Кубанской области, Кавказа и т. д.
Это глубоко симптоматичный факт.
Все реальное содержание истории и социальных переворотов человечества
составляет борьбу за свободу Человеческой Личности; и недаром те из народа,
кто крестным путем отстаивал свободу своей совести и личности, являются
активными участниками теперешней революции и идут именно за нашей партией.
Эту партию вы думаете убить всеми вашими способами и рассчитываете
успеть в этом. Только за то, что мы иначе мыслим, что отвергаем
принудительный набор масс в коммунистическую партию и отстаиваем их право на
инакомыслие, только за это вы не даете нам работать для революции,
арестовываете говорящих с трудящимися наших ораторов (даже в октябрьские
торжества), избиваете и пытаете в Смоленской и пограничных чрезвычайках, где
большевики работают в сотрудничестве с немецкими и скоропадскими шпионами.
(А вы покрываете это, отказываясь взять от нас об этом сведения и
доказательства, когда мы, несмотря ни на что, все же приходим к вам с ними.)
Пусть идет контрреволюция, пусть блокада сомкнет свое кольцо, пусть
приходит Краснов и Авксентьев, что вам до этого. Вы будете сводить партийные
счеты, будете суживать и суживать "своих", будете искать все более
благонадежных "в вашем смысле" и уничтожать все независимое от вашего
морального отупения, но кровно ели-
тое и спаянное с интересами социалистической революции и трудящихся. На
радость контрреволюционной сволочи, вы последнюю энергию отдаете на нас, а
не на нее. Вот сейчас вы разоружаете, на глазах организовавшейся и
выступившей белой гвардии в Луге, партизанский отряд Лево-Эсеровских
крестьян в Великих Луках и предаете их, таким образом, в руки
помещичье-буржуазной своры.
Вот сейчас вы, быть может, совсем накануне тяжких или, наоборот,
умопомрачительно радостных событий на Востоке, Западе, Севере, Юге, Англии,
Франции и т. д., в порядке дня поставили вопрос о суде над ЦК партии Левых
Социалистов-Революционеров и надо мною.
Теперь я не хочу его даже и для кафедры.
За это время вы развернулись в полной силе и отчетливости. Суда вашей
партии над своею и над собою я не признаю. Если нужно нам судиться, то
должен судить нас Третий Интернационал и история, и теперь уже не
сомневаться, кто тогда будет обвиняем, кто осужден, кто оправдан.
Ваш суд составлен из партийных людей. Он должен во имя партийной
дисциплины подтвердить то, что было уже решено вашей партией еще в июле. В
течение этих месяцев с нашей партией во исполнение этого решения
расправлялись, применяя все, вплоть до смертной казни, за "мятеж", за
"заговор", за "позицию ЦК", за отказ отречься от нее, хотя судом не было еще
установлено, был ли этот мятеж и заговор и в чем именно состоит эта позиция,
за которую нашим Мисуно приказывают рыть себе могилу перед смертью. Если
революционный трибунал установит в этой "позиции ЦК" отсутствие мятежа и
заговора о свержении вас, то он же этим выносит осуждение своему ЦК. Скорее
реки потекут вспять, чем это может случиться.
Мы-то знаем хорошо, что вы можете сделать во имя партийной дисциплины.
Мы знаем, что у вас все дозволено во имя ее. Партийная дисциплина позволила
нас осудить и держать на положении вне закона. Позволены тайные убийства
нас, так, одного нашего Левого Социали-
ста-Революционера, видного работника, подстерегает один ваш агент ВЧК;
ему дано разрешение не арестовывать, а просто "убрать". Мне только намекали,
через Устинова, что если меня выпустят, то меня же может расстрелять
чрезвычайка, и зондировали, не соглашусь ли я отказаться от политической
деятельности.
Чудовищно, но факт.
Позволена провокация. Александрович, незадолго до своей казни вами,
провалил всеми мобилизованными голосами Левых Эсеров поставленный вопрос о
провокации у правых эсеров и меньшевиков. Без нас, конечно, у вас этот
позор, несмываемый позор советской России, введен в употребление. Стоит ли
говорить еще, на что вы способны, подчиняясь мертвой дисциплине.
Нечего, конечно, сомневаться в дисциплинированности большевиков,
революционного трибунала, вопреки всякой логике, истине и доказательствам.
Должно прийти время и, быть может, оно не за горами, когда в вашей
партии поднимется протест против удушающей живой дух революции и вашей
партии политики. Должны прийти идейные массовики, в духе которых свежи
заветы нашей социалистической революции, должна быть борьба внутри партии,
как было у нас с эсерами правыми и центра, должен быть взрыв и свержение
заправил, разложившихся, зарвавшихся в своей бесконтрольной власти,
властвовании; должно быть очищение, и пересмотр, и подъем. Должно быть
возрождение партии большевиков, отказ от губительных теперешних форм и
смысла царистско-буржуазной политики, должен быть возврат к власти советов,
к Октябрю.
И я знаю, с такой партией большевиков мы опять безоговорочно и
беззаветно пойдем рядом рука об руку. А сейчас лучше убивайте нас и держите
в тюрьмах, чем иметь наш штемпель и подпись под директивами расстрела
крестьян и рабочих и разгрома всех деревень до основания. Судите и карайте,
как судите и караете десятки тысяч трудящихся.
Ваш суд над нашей партией символичен. Он логически доводит близко к
концу то разложение, до которого
дошла партия большевиков. Ведь только фракционной извращенностью и
дисциплинированностью членов партии можно объяснить, что вы сами это дело не
снимаете, а все-таки довели его до фикции суда, наложения штемпеля на все
проделанное с нами за эти 5 месяцев.
А так как у вас не было и не будет оснований отрекаться от сделанного и
так как я-то знаю, что (независимо от того, хорошо это или дурно) мы не
свергали в июле большевиков и что наше намерение было только -
террористический акт международного значения, акт протеста на весь мир
против удушения нашей революции, так как я-то знаю, что был не мятеж, а
самозащита, наполовину стихийная, от расправы ослепших от гнева за Мирбаха
большевиков, что было только вооруженное сопротивление революционеров при
правительственном аресте, и так как ваш партийно-дисциплинированный суд
должен всему этому не поверить, то для чего же мне участвовать в затеваемой
вами судебной комедии? Для чего своим участием в ней санкционировать право
вашей партии судить и наказывать нас, санкционировать шарлатанскую имитацию
вашего Шемякина суда под суд народной совести и чести, чем должен был бы
быть революционный трибунал.
Кодексом Советских Законов случаев террора против агента империализма
не предусматривается. По смыслу вашей революции и должен был бы разрешить
[быть разрешен] такой террор. По смыслу нашей революции выходит, что если на
тебя нападает кто бы то ни было и берет тебя за горло, то, если ты не овца и
не слякоть, -защищайся - защищай свою жизнь и свободу, жизнь и свободу своих
товарищей.
И в этом отношении революционный суд теперешней эпохи, переоценивающей
все буржуазно-государственно-правовые ценности, должен был бы разрешить наше
революционное, вооруженное сопротивление вашему ЦК в лице Ладжинского,
заявившего нам: "за голову Мирбаха, расстреливались [расстреливался] ЦК
[партии левых эсеров]".
Духом революции, над которым вы уже не хозяева, мы вряд ли были бы
посажены на скамью подсудимых.
Обвинение ЦК Левых Социалистов-Революционеров в попытке вовведения
[вовлечения] в войну [с Германией] путем акта - не основательно. Акт
является первым случаем в целой серии такого рода выступлений, началом
острой кампании, долженствующей привести к поставленной партией [левых
эсеров задачи], при расторжении Брестского договора.
Какую бы возможность вы ни нашли поставить меня под ваш суд, все равно
- заставить меня участвовать в нем вы не сможете, даже ваша Чрезвычайка
окажется здесь бессильной. Слишком долго я была на самом дне жизни, слишком
сильно всеми помыслами и сердцем люблю революцию, чтобы бояться каких-либо
испытаний и смерти: "на прицел", под который пять, шесть раз брала меня
здесь в Кремле ваша стража, для ради забавы. И только убийством вы можете
меня изъять из революции, меня и агитацию. Она наша, и мы ее. Как у евреев
нет другого дома, кроме того, где они родились, где они живут и работают,
так и у нас вне социалистической революции нет места. И как евреев
заплевывали, преследовали, так делаете вы с нами. И как может [могут] иногда
запутываться чувства их бытия и достоинства и их прав от утомления и
гонений, так было в июле со многими из нашей партии. Но как, в то же время,
в душах евреев подготовилась "будущность человечества", так и в нашей партии
зреет сила революционно-социалистического возрождения.
Наша партия Левых Социалистов-Революционеров интернационалистов
единственно последовательная и стойкая интернационалистическая партия.
Партия крестьян и рабочих, партия власти советов, свободно выбранных
трудящимися. Партия непримиримой борьбы с богачами и угнетателями всех
стран, партия, не запятнавшая себя соглашательством ни с какой буржуазией,
ни , с каким империализмом, не загрязнившая своих рук использованием старого
аппарата сыска и насилия буржуазной государственности, партия светлой,
могучей веры в социализм и Интернационал, имеет огромное будущее.
Истребить ее невозможно ни вам, ни временной реакции, так как и она, и
ее идеи живут в массах, коренятся в глубинах их психологии, и революционное
мировое возрождение всего человечества неминуемо произойдет под знаком ее
Идеи, Идеи освобождения Человеческой Личности.
М. Спиридонова
Кремль. 1918. Ноябрь.
Публикация Юрия Фельштинского
(Гуверовский институт
при Стэнфордском университете)