«Поскольку Шиваджи упорствовал, султан послал против него своего лучшего военачальника Афзаль-Хана, который заявил, что не спускаясь с лошади приведет Шиваджи, закованного в цепи. В действительности все было иначе. Афзаль-Хану не удавалось окружить крепость Пратапгарх, где заперся Шиваджи. Устав вести осаду, он предложил переговоры. Шиваджи согласился. Они встретились, но не как друзья. Афзаль-Хан пришел со стилетом, спрятанным в рукаве. Но Шиваджи носил кольчугу, а под тюрбаном – стальную каску, на ногтях его были стальные напальчники с гвоздями. Оба сначала сделали вид, что приветствуют друг друга, но вскоре стало ясно, что они дерутся. Афзаль-Хан был убит в бою, и по сигналу маратхи бросились на армию Биджапура.Преемники Шиваджи не имели его достоинств, хотя пешвы (наследственные первые министры у маратхов) все время били Великих Моголов. В конце концов они заняли Дели, но были остановлены в своей экспансии на Север Ахмед-Шахом Дуррани, восседавшим в Кабуле, который разгромил армию маратхов у Панипата; маратхи потеряли 200 000 солдат.
После этого Шиваджи выступил непосредственно против Великого Могола. Партизанская тактика делала Шиваджи неуловимым, и Аурангзеб прозвал его Горной Крысой. Император был так раздражен неуловимостью Шиваджи, что послал ему приглашение прибыть во дворец в Агру. Это была ловушка. В тот день в Агру были приглашены и другие военачальники. Для того чтобы захватить Шиваджи, император приказал посадить его за стол низших офицеров. Как и ожидалось, Шиваджи почувствовал себя оскорбленным. Как и ожидалось, он пришел в ярость. И как и ожидалось, императорские гвардейцы его схватили. Тогда перед лицом всех присутствующих Шиваджи сделал вид, что его внезапно сразил таинственный недуг. Он рухнул на пол, и его унесли, чтобы оказать помощь. Затем, неизвестно как, ему удалось обмануть бдительность охраны и покинуть агрский дворец, спрятавшись в гигантскую корзину, над которой возвышалась груда печенья.
Его возвращение к маратхам стало триумфом, и он был коронован как правитель маратхов (…).
Храбрый и безупречный, он был любимым и справедливым государем. Он следил за тем, чтобы крестьяне платили налоги в соответствии со своими возможностями. Он был очень набожен, почитал святыни и своего гуру (наставника).
Спустя двести пятьдесят лет маратхи продолжают чтить имя Шиваджи и воспевают его память» (IV.4).
Именно тогда маратхи обратились за помощью к Англии.
Англичане, или сказка об обезьяне и двух котах
Богатство Индии притягивало торговцев и завоевателей. Когда империя Великих Моголов ослабела, португальцев в Индии сменили голландцы, затем датчане и, наконец, пришли англичане и французы.
«Именно англичане оказались самыми ловкими из всех, и именно они остались. Знаете, как они действовали? Например, Роберт Клайв из Ост-Индской компании. Он заметил, что индийские правители постоянно ссорятся. Тогда он предложил свои добрые услуги, подобно хитрой обезьяне из басни, которая делит кусок хлеба между двумя ссорящимися котами. И каждый раз он извлекал какое-нибудь преимущество для Великобритании. В той истории обезьяна утверждает, что разделит кусок на две совершенно равные части; для этого она все время как бы сравнивает их вес, откусывая по кусочку от каждой части, чтобы уравнять ее с другой. И так до тех пор, пока не съедает все, а котам ничего не остается. Так же поступал и Клайв. Как-то раз, сражаясь с бенгальским навабом, он втайне пообещал его генералу, если тот проиграет битву, сделать его навабом. Вот так англичане выиграли битву при Плесси (1757)».Отныне в Бенгалии наваб и англичане только и делали, что собирали налоги вместо Великого Могола. Король Англии был в восторге. Тем не менее, когда Клайв, уже стариком, возвратился в Англию, хотя он все сделал для утверждения английского владычества в Индии, в Англии нашлись люди, осудившие его методы. Его обвинили в бесчестности и жестокости. Он был очень раздосадован и затем, обеднев, покончил с собой. Оценку роли Клайва, наиболее соответствующую мыслям индийцев, дает Паниккар: «Клайв был гангстером, добившимся почестей, фальсификатором, лжецом и жуликом, что он и сам признавал. Его так называемые военные операции смешны, если сравнить их с кампаниями современных ему полководцев. «Государство», которое он основал и которым управлял в течение семи лет, занималось только лишь разбоем, преследовало единственную цель извлечения максимальной выгоды из якобы управляемых территорий. Английские историки предпочитают замалчивать период с 1757 по 1774 г., но достаточно сказать лишь одно: ни в какой период длительной истории Индии, даже в царствование Тораманы[29] или Мухаммеда Туглака[30], народу не приходилось сносить такой нищеты, как в Бенгалии во времена Клайва» (IV. 14).
Лицом к лицу с англичанами: непрекращающееся сопротивление
С европейской точки зрения на историю, Индия была своего рода ставкой в игре разных государств и перестала существовать как единое целое после изгнания оттуда французов англичанами; юным же индийцам внушают, что сопротивление завоевателям продолжалось все время, не прерываясь.
Им рассказывают о подвигах героев, боровшихся за свободу против англичан: о Хайдаре Али[31] и его сыне Типу Султане[32], этих солдатах, побеждавших превосходящие военные силы. Во времена Уоррена Хейстингса, Веллингтона и т. д. мощь англичан неуклонно возрастала, тогда как Индия после аннексии Майсура не могла набирать большие армии. Но по крайней мере «героические» действия индийцев позволили части страны – владениям князей – не попасть в прямую зависимость от завоевателей.
Вымогательства Компании все болезненнее ощущались в «оккупированной Индии»: алчность чиновников, разорение ремесленников вследствие конкуренции ливерпульского текстиля, отстранение индийцев от управления делами, всеобщее обнищание – сколько пороховых бочек, к которым был в конце концов поднесен факел: случай с патронами, послуживший поводом к великому восстанию 1857 года.
С тех пор национальное движение не переставало развиваться, «вдохновляемое примером американской революции, французской революции» и учениями ирландца Бёрка и француза Жан-Жака Руссо.
Так, в сложном взаимодействии традиций и западной культуры родилась современная Индия. Многие выдающиеся индийцы воплощают в себе это сочетание культур: например, Рам Мохан Рай[33], один из первых индийцев, учившихся в Англии; затем Тилак, Гокхале[34], Рабиндранат Тагор, наконец, Ганди. «Их деятельность оказывала глубочайшее воздействие на общество, хотя внешне все казалось, абсолютно спокойным».
О Ганди, «отце отечества», которого «вы, дети, видеть не могли, знайте, что он даже не придавал значения одежде, и тем не менее силы и власти у него было больше, чем у самого великого из императоров… Эта сила была силой доброты, и знаменитый ученый Эйнштейн говорил о нем: пройдет тысячелетие, и трудно будет поверить, что подобный человек мог существовать».
Им рассказывают о подвигах героев, боровшихся за свободу против англичан: о Хайдаре Али[31] и его сыне Типу Султане[32], этих солдатах, побеждавших превосходящие военные силы. Во времена Уоррена Хейстингса, Веллингтона и т. д. мощь англичан неуклонно возрастала, тогда как Индия после аннексии Майсура не могла набирать большие армии. Но по крайней мере «героические» действия индийцев позволили части страны – владениям князей – не попасть в прямую зависимость от завоевателей.
Вымогательства Компании все болезненнее ощущались в «оккупированной Индии»: алчность чиновников, разорение ремесленников вследствие конкуренции ливерпульского текстиля, отстранение индийцев от управления делами, всеобщее обнищание – сколько пороховых бочек, к которым был в конце концов поднесен факел: случай с патронами, послуживший поводом к великому восстанию 1857 года.
«Англичане даже не старались узнать наши нравы и обычаи. Смазка, покрывавшая их новые патроны, делалась из свиного сала или говяжьего жира, их приходилось скусывать зубами. Офицеры не знали или не желали знать, чего требовали от индийских солдат: они отдавали команду нарушить религиозный запрет, касавшийся как индусов, так и мусульман. Солдаты отказались повиноваться, стали стрелять в офицеров. Начался бунт» (IV.4).Подобное пренебрежение к верованиям воспламенило ненависть, охватившую всю армию и все население. Мятеж распространялся, как пожар. Мятежники призвали старого императора Могола, давно лишенного всякой власти и по своему характеру «более склонного писать поэмы, чем водить армии». Тем не менее его участие имело значение символа. «Герои, мужчины и женщины, вроде Лакшми Бай, рани Джханси, вставали повсюду и погибали в бою». Но «было совершено предательство во время решающей битвы, и мятеж был подавлен». Англичане тем не менее извлекли урок из этих событий, лишив Ост-Индскую компанию права управлять Индией; отныне она зависела непосредственно от короны.
С тех пор национальное движение не переставало развиваться, «вдохновляемое примером американской революции, французской революции» и учениями ирландца Бёрка и француза Жан-Жака Руссо.
Так, в сложном взаимодействии традиций и западной культуры родилась современная Индия. Многие выдающиеся индийцы воплощают в себе это сочетание культур: например, Рам Мохан Рай[33], один из первых индийцев, учившихся в Англии; затем Тилак, Гокхале[34], Рабиндранат Тагор, наконец, Ганди. «Их деятельность оказывала глубочайшее воздействие на общество, хотя внешне все казалось, абсолютно спокойным».
О Ганди, «отце отечества», которого «вы, дети, видеть не могли, знайте, что он даже не придавал значения одежде, и тем не менее силы и власти у него было больше, чем у самого великого из императоров… Эта сила была силой доброты, и знаменитый ученый Эйнштейн говорил о нем: пройдет тысячелетие, и трудно будет поверить, что подобный человек мог существовать».
«Уже мальчишкой Ганди был горд, как Артабан… Когда учитель в школе велел ему спросить у товарища, как пишется слово kettle, он отказался. Когда его старший брат задолжал, он стянул деньги у родителей, чтобы отдать брату, а затем, рыдая, признался в своем проступке всей семье. Мать послала его в Англию для завершения образования, но поставила условие, что он должен воздерживаться от трех соблазнов: алкоголя, женщин и мяса.
В Лондоне он стал одеваться по-английски, как джентльмен, и участвовал в вегетарианском движении. Он получил диплом адвоката.
После возвращения на родину он отправляется в Южную Африку. На первом же процессе, в котором он участвовал, выступая защитником индуистов, Ганди отказался снять тюрбан в зале суда (что требовалось по существующим правилам) и покинул его. В поезде, следовавшем в Преторию, он был по жалобе белого англичанина изгнан из вагона первого класса, хотя оплатил стоимость билета. Глубоко униженный этими притеснениями, он посвящает свою жизнь защите прав индийского сообщества в Южной Африке. Прочитав Раскина, он становится апостолом ненасилия и долгое время состоит в переписке с Толстым (…) Его тактика ненасилия, сатьяграха, в конце концов приводит к признанию права индийцев жениться в соответствии с их ритуалами и к узакониванию этих ритуалов.
По возвращении в Индию он, провозглашенный Тагором Махатмой, организует в 1917 г. агитационную кампанию среди мелких крестьян. Затем он проводит голодовку в поддержку рабочих-текстильщиков, получавших мизерную зарплату. В 1914 г. он призывает своих соотечественников вступать в английскую армию: позже это сможет им пригодиться. Его предвидение подтвердилось, когда в апреле 1919 г. национальные лидеры были высланы из Амритсара и начались восстания, жестоко подавленные: тогда погибли 379 индийцев.
Мусульмане протестовали против низложения турецкого султана. Ганди присоединился к ним, чтобы образовать единый индусско-мусульманский фронт в борьбе с англичанами. Большой успех имело начатое по его инициативе движение за бойкот английской продукции; Ганди стал призывать к его расширению, ратуя за развитие ремесленного, ручного ткачества. Но когда было совершено насилие по отношению к английскому полицейскому, он тотчас оставляет движение несотрудничества и предпринимает голодовку. Его арестовали и в ответ он потребовал либо самого сурового приговора, либо отставки судьи. Его приговорили к шести годам тюрьмы и т. д.» (IV.4).
Видение победителей
Естественно, юные англичане обо всем этом не знают ничего. А сегодня еще меньше, чем знали старшие. Английская «История королевства. Книга для юношества» сугубо обтекаемо говорит о пребывании в Индии Роберта Клайва. Деятельность «Компании старого Джона» выглядит невинно: это португальцы и голландцы якобы мешали ей спокойно торговать, что якобы приводило к кровопролитию. Впрочем, «индийские правители тоже были не слишком дружелюбны в те времена (…) Однако молодой человек по имени Клайв показал себя хорошим воином в борьбе с французами, и тем пришлось оставить всякую надежду утвердить в Индии свое господство. Именно его компания по-настоящему управляла страной в течение века после этого…»
Что касается последующей эпохи, то тут 15-е издание «Истории королевства» для юношества (1967) еще более сдержанно. Действительно, а была ли Англия когда-нибудь империей? Можно было бы задаться подобным вопросом, если бы пробелы собственно исторических книг не восполняла всякого рода беллетристика исторического содержания. Она весьма популярна и восхваляет главным образом достоинства англичан, для которых Индия стала местом обогащения.
И эта литература прежде всего воспевает страдания сыновей Англии.
Приобщаться к жизни Индии опасно, почти непристойно, в лучшем случае смешно. Когда полицейский Стрикланд становится слугой, чтобы приблизиться к своей красотке, он делает себя совершенно «смешным» в глазах соотечественников. В самом деле, странный этот Стрикланд: «Он проповедовал необычную теорию, что в Индии полисмен должен знать о туземцах столько же, сколько знают они сами». От него держались подальше. В соответствии со своей абсурдной теорией, он шлялся по грязи в не слишком презентабельных местах, в которых не придет в голову вести расследование ни одному уважающему себя человеку. И все это еще в окружении туземного сброда. В течение семи лет он занимался самообучением, приобщился к индийским обычаям и танцам. Но все это не оценили свыше. Не без основания говорили: «И чего этот Стрикланд не бывает в своей конторе, не ведет журнал, не набирает новичков, не сидит спокойно вместо того, чтобы демонстрировать бездарность своего начальства?» (IV. 20).
Во всяком случае не следует стараться понять Индию. Индия, как женщина, она требует не понимания, а твердой руки. «Твердой власти, не такой, как власть Мак Гоггина, которого угнетали его обязанности, для которого невозможно было, получив приказ, не постараться его усовершенствовать. Его теория «возлагала на людей слишком большую ответственность». «Дело ведь происходило не на родине, а в Индии», находящейся в стадии детства. «Подчас старую лошадь можно смирить с помощью одной веревки, но не молодого жеребца».
Трех качеств не хватало англичанам в индийдах, трех качеств, свойственных британцу: физической силы, дисциплинированности, организованности. Пока они не обрели этих качеств, с ними надо обращаться, как с детьми: быть строгими, но справедливыми, показывая силу, как это делал лорд Керзон, уже после восстания. Отныне на смену Индии торговцев и лавок пришла Индия военных парадов и «трех бенгальских улан» из одноименного фильма с Дугласом Фербенксом в главной роли.
В самом деле, чем больше Индия стремилась к свободе через единство, восстановленное англичанами, тем более резко англичане различали теперь бенгальцев и маратхов, мусульман и индусов, сикхов и раджпутов. Конечно, они отдавали некоторое предпочтение мусульманам, своим предшественникам в деле господства в Индии. «Они прекрасно ездили верхом и превосходно играли в поло». В рассказах А. Стил симпатии автора на стороне Бабура, завоевателя и мусульманина. Еще более показательно то, что хотя организаторами великого восстания были индусы, в рассказах англичан именно мусульмане всегда выступают как люди действия. Определенно, в представлении англичанина индиец, в особенности бенгалец, это пассивное существо, на которое нельзя рассчитывать. В новелле Киплинга бенгалец, которому поручено очень ответственное дело, бежит при первой же угрозе, при первой опасности, он абсолютно неспособен владеть собой (IV. 20).
В таких условиях невозможно вообразить существование национального движения. В истории, которую рассказывают детям, а также и взрослым, отсутствует развитие Свараджа – движения за освобождение, а есть только его таинственный и необъяснимый взрыв. Все восстание сводится к истории с жиром и патронами. Задним числом англичане признают, что все произошло из-за их ошибки: «они не сумели воспитать индийцев», а те проявили «неблагодарность» по отношению к Англии, которая столько сделала для них (железные дороги, больницы, плотины и т. д.).
Наконец, последнее: «Заслуживает ли Индия прощения своей неблагодарности»? Такой вопрос задает себе Анни Стил. Ребенком она пережила великое восстание. Она рассказывает об этом в книге «На поверхности воды». Она была счастлива не тогда, когда ее «книга продавалась, как хлебцы», а когда она получила письмо от читателя. Он писал, что почувствовал себя в состоянии простить Индии смерть своей жены, убитой во время восстания, так как из новеллы А. Стил явствует, что не все индийцы ответственны за насилия. Очень многие из них оставались лояльны, верны, послушны, признательны…» (IV. 20).
Что касается последующей эпохи, то тут 15-е издание «Истории королевства» для юношества (1967) еще более сдержанно. Действительно, а была ли Англия когда-нибудь империей? Можно было бы задаться подобным вопросом, если бы пробелы собственно исторических книг не восполняла всякого рода беллетристика исторического содержания. Она весьма популярна и восхваляет главным образом достоинства англичан, для которых Индия стала местом обогащения.
И эта литература прежде всего воспевает страдания сыновей Англии.
«Что за странная напыщенность сопровождает, как мне видится, всю нашу историю в Индии. Кроме официальной истории, заполняющей газеты и начертавшей слово «победа» на знаменах, той, что дает моралистам и нашим врагам основания разоблачать вымогательства англичан, а захудалым патриотам возможность кичиться английской непобедимостью, кроме блеска завоеваний, богатства и славы, удовлетворенного честолюбия, добровольно пролитой крови во имя завоевания всего этого, разве не следовало бы вспомнить также и слезы? Разве не следовало бы подумать о той дани, которую вынуждены платить наши сыновья ради этих победоносных подвигов? Да, эту дань платят уже около двух веков, и над троном вице-короля возвышается не только расшитый золотом балдахин, но также и завеса из человеческих слез. Я думаю, что большинство из тех, кто страдал, страдал без ропота. Но пусть по крайней мере наши соотечественники о них знают; пусть они знают, что камни, лежащие в основании нашего владычества в Индии, скреплены кровью сердец мужчин и женщин.Разумеется, в «Простых сказках холмов» больше балов и пикников, чем страданий и крови. У Киплинга, как и у Анни Стил или Перрена, Индия состоит из «тигров, джунглей, балов, холеры и сипаев». При этом индиец появляется разве что в качестве конюха или же он присутствует, чтобы служить противоположностью тому, что определяет истинного англичанина: хладнокровию, юмору, чувству чести, спортивному духу. Война предстает в виде игры, как, впрочем, и великое восстание. В индийца стреляют, как в мишень на ярмарке: «Браво, Гарри, прекрасный прицел!» Гарри уважает правила игры, он играет мастерски. «Он мог убить его из пистолета, этого факира, охранявшего храм (…), но у индийца была лишь шпага, чтобы защищаться, значит Гарри вынужден был убить его шпагой». Именно такого рода добродетели дают англичанам право и обязывают их учить этих людей жить. Какие бы то ни было деловые отношения или сближение с ними пагубны. Самый тяжкий позор для героини романа Крукера состоит в том, что во время восстания сипаев она под страхом смерти отдалась индийцу. Она уронила тем самым свое достоинство и лишилась самоуважения, так как образ жизни британца противоположен пассивности индийцев, страну которых надо во всем направлять и защищать. Не зря в английских книжках и фильмах войны всегда ведутся на окраинах и на границах Индии, с целью ее охраны.
Потому что управление Индией – это не развлечение, а испытание, не костюмированный бал, а чаще всего страдание» (IV.20).
Приобщаться к жизни Индии опасно, почти непристойно, в лучшем случае смешно. Когда полицейский Стрикланд становится слугой, чтобы приблизиться к своей красотке, он делает себя совершенно «смешным» в глазах соотечественников. В самом деле, странный этот Стрикланд: «Он проповедовал необычную теорию, что в Индии полисмен должен знать о туземцах столько же, сколько знают они сами». От него держались подальше. В соответствии со своей абсурдной теорией, он шлялся по грязи в не слишком презентабельных местах, в которых не придет в голову вести расследование ни одному уважающему себя человеку. И все это еще в окружении туземного сброда. В течение семи лет он занимался самообучением, приобщился к индийским обычаям и танцам. Но все это не оценили свыше. Не без основания говорили: «И чего этот Стрикланд не бывает в своей конторе, не ведет журнал, не набирает новичков, не сидит спокойно вместо того, чтобы демонстрировать бездарность своего начальства?» (IV. 20).
Во всяком случае не следует стараться понять Индию. Индия, как женщина, она требует не понимания, а твердой руки. «Твердой власти, не такой, как власть Мак Гоггина, которого угнетали его обязанности, для которого невозможно было, получив приказ, не постараться его усовершенствовать. Его теория «возлагала на людей слишком большую ответственность». «Дело ведь происходило не на родине, а в Индии», находящейся в стадии детства. «Подчас старую лошадь можно смирить с помощью одной веревки, но не молодого жеребца».
Трех качеств не хватало англичанам в индийдах, трех качеств, свойственных британцу: физической силы, дисциплинированности, организованности. Пока они не обрели этих качеств, с ними надо обращаться, как с детьми: быть строгими, но справедливыми, показывая силу, как это делал лорд Керзон, уже после восстания. Отныне на смену Индии торговцев и лавок пришла Индия военных парадов и «трех бенгальских улан» из одноименного фильма с Дугласом Фербенксом в главной роли.
В самом деле, чем больше Индия стремилась к свободе через единство, восстановленное англичанами, тем более резко англичане различали теперь бенгальцев и маратхов, мусульман и индусов, сикхов и раджпутов. Конечно, они отдавали некоторое предпочтение мусульманам, своим предшественникам в деле господства в Индии. «Они прекрасно ездили верхом и превосходно играли в поло». В рассказах А. Стил симпатии автора на стороне Бабура, завоевателя и мусульманина. Еще более показательно то, что хотя организаторами великого восстания были индусы, в рассказах англичан именно мусульмане всегда выступают как люди действия. Определенно, в представлении англичанина индиец, в особенности бенгалец, это пассивное существо, на которое нельзя рассчитывать. В новелле Киплинга бенгалец, которому поручено очень ответственное дело, бежит при первой же угрозе, при первой опасности, он абсолютно неспособен владеть собой (IV. 20).
В таких условиях невозможно вообразить существование национального движения. В истории, которую рассказывают детям, а также и взрослым, отсутствует развитие Свараджа – движения за освобождение, а есть только его таинственный и необъяснимый взрыв. Все восстание сводится к истории с жиром и патронами. Задним числом англичане признают, что все произошло из-за их ошибки: «они не сумели воспитать индийцев», а те проявили «неблагодарность» по отношению к Англии, которая столько сделала для них (железные дороги, больницы, плотины и т. д.).
Наконец, последнее: «Заслуживает ли Индия прощения своей неблагодарности»? Такой вопрос задает себе Анни Стил. Ребенком она пережила великое восстание. Она рассказывает об этом в книге «На поверхности воды». Она была счастлива не тогда, когда ее «книга продавалась, как хлебцы», а когда она получила письмо от читателя. Он писал, что почувствовал себя в состоянии простить Индии смерть своей жены, убитой во время восстания, так как из новеллы А. Стил явствует, что не все индийцы ответственны за насилия. Очень многие из них оставались лояльны, верны, послушны, признательны…» (IV. 20).
Видение индийцев
Когда проблему национального движения освещают в Индии, то один, и весьма существенный, ее аспект, затрагивают вскользь. Это конфликт между индусами и мусульманами. Не говорится ясно, что объединение Индии англичанами, установившими равенство всех жителей, освободило индусов от статуса низших, который был закреплен за ними в течение веков. Отмечается, конечно, что англичане стали обращать внимание на прошлое Индии: это льстит самолюбию; но ведь прошлое было индуистским и оживление интереса к нему тоже было преимуществом для индусов, но не для мусульман.
Тилак тотчас понял, какую пользу могут извлечь индусы из подобного положения. Он создавал «общества в защиту коровы», превозносил Шиваджи и т. д., и таким образом под прикрытием почитания культуры прошлого он возрождал индуистскую Индию, а не Индию, ставшую частью исламского мира. Точно так же Ганди позже призывал к ненасильственным действиям, которые он представлял как средство борьбы с оккупантами, с британцами. Но ведь и эти методы тоже происходили от индуистской традиции, а не от вообще индийской.
Вследствие британской оккупации мусульмане лишились прежнего господства и обеспеченности, тогда как богатство дельцов-индусов, до тех пор весьма непрочное, с развитием капиталистических порядков постепенно обретало вес. Такое изменение вдвойне принижало мусульман и вдвойне возвышало индуистов. История, которую рассказывают и преподают детям в Индии, не может во всеуслышание объявлять об этом. Ведь тогда обнаружилось бы, что, борясь за независимость, индийские вожди одновременно стремились посредством внешне невинного приобщения к английской демократической системе придать статус господства индуизму. Принимая во внимание численное превосходство индусов, такое положение обеспечивало в единой и унифицированной Индии верховенство немусульман. С установлением независимости меньшинство, которое в недавнем прошлом господствовало, неизбежно оказывалось в подчиненном положении, несмотря на то что руководители Индийского национального конгресса предпринимали все меры предосторожности, чтобы помочь мусульманам сохранить лицо, вводя принцип обособленных избирательных коллегий.
Итак, точка зрения индийских мусульман не представлена нигде. Молодые индийцы даже не подозревают, что таковая может быть, хотя им не рассказывается и о том, что Англия сначала, опираясь на индусов, сокрушила государство Великих Моголов, а потом, опираясь на мусульман, тормозила движение Индии к независимости.
Распри между мусульманами и индусами лишь упоминаются как «большое несчастье». Они нигде не подвергаются анализу, как и отделение Пакистана в 1947 г., которое также представлено «достойным сожаления».
Другая проблема, которая замалчивается, – это кастовый режим и его воздействие на историю Индии. Конечно, когда говорится о прошлом, неоднократно подчеркивается, что деление на касты причиняло индийскому народу ущерб.
Этот режим «разделял общество». Но только ли в этом дело?
Говорится, что в эпоху Моголов, а затем британского владычества духовные вожди и позже Ганди стремились положить конец существованию статуса неприкасаемых. На самом же деле, если Ганди пришлось признать необходимость обособленной избирательной коллегии для мусульман, то, борясь против того же самого права для неприкасаемых, он объявлял голодовку.
Этот эпизод замалчивается в истории, преподаваемой индийцам, так как из него ясно, что система каст связана с индуизмом, тогда как ее стремятся представить как своего рода автономный социальный, а не религиозный феномен, не имеющий специфических связей с индуизмом.
На самом деле, как показал Луи Дюмон (IV.10), три принципа кастового режима – обособленность, иерархия, взаимозависимость наследственных групп – сводятся к одному: религиозному противопоставлению чистого и нечистого. Национальное движение стремится реформировать кастовый режим, чтобы спасти индуизм. Вспоминать о нем означало бы вновь возвращаться к вопросу об индуистской ориентации национального движения, что может лишь умножить противников как этой религии, так и режима, в котором господствуют брахманы.
Таким образом, отношения эксплуатации, огромная проблема задолженности связываются исключительно с колониальным господством. Короче говоря, многие стороны устройства иерархического общества совершенно исключены из истории, игнорируются социальные движения против каст, рабочее движение, интернационализм. А ведь одним из теоретиков движения стран третьего мира был индиец Н. Рой. Правда, коммунизм в Индии не играл заметной роли вплоть до установления независимости.
Равным образом замалчивается демографическая проблема, проблема самоубийств, не говорится ни слова о межнациональных конфликтах, которые постоянно вспыхивают, порождаемые желанием господствовать над меньшинствами или контролировать Бутан и Ассам. Итак, история в Индии в своем стремлении узаконить единство и воплотить (как знать!) мечту о новом воссоединении в конце концов лишает исторический процесс значительной части его содержания, отнимая у Индии и ее народов их существенные черты.
Тилак тотчас понял, какую пользу могут извлечь индусы из подобного положения. Он создавал «общества в защиту коровы», превозносил Шиваджи и т. д., и таким образом под прикрытием почитания культуры прошлого он возрождал индуистскую Индию, а не Индию, ставшую частью исламского мира. Точно так же Ганди позже призывал к ненасильственным действиям, которые он представлял как средство борьбы с оккупантами, с британцами. Но ведь и эти методы тоже происходили от индуистской традиции, а не от вообще индийской.
Вследствие британской оккупации мусульмане лишились прежнего господства и обеспеченности, тогда как богатство дельцов-индусов, до тех пор весьма непрочное, с развитием капиталистических порядков постепенно обретало вес. Такое изменение вдвойне принижало мусульман и вдвойне возвышало индуистов. История, которую рассказывают и преподают детям в Индии, не может во всеуслышание объявлять об этом. Ведь тогда обнаружилось бы, что, борясь за независимость, индийские вожди одновременно стремились посредством внешне невинного приобщения к английской демократической системе придать статус господства индуизму. Принимая во внимание численное превосходство индусов, такое положение обеспечивало в единой и унифицированной Индии верховенство немусульман. С установлением независимости меньшинство, которое в недавнем прошлом господствовало, неизбежно оказывалось в подчиненном положении, несмотря на то что руководители Индийского национального конгресса предпринимали все меры предосторожности, чтобы помочь мусульманам сохранить лицо, вводя принцип обособленных избирательных коллегий.
Итак, точка зрения индийских мусульман не представлена нигде. Молодые индийцы даже не подозревают, что таковая может быть, хотя им не рассказывается и о том, что Англия сначала, опираясь на индусов, сокрушила государство Великих Моголов, а потом, опираясь на мусульман, тормозила движение Индии к независимости.
Распри между мусульманами и индусами лишь упоминаются как «большое несчастье». Они нигде не подвергаются анализу, как и отделение Пакистана в 1947 г., которое также представлено «достойным сожаления».
Другая проблема, которая замалчивается, – это кастовый режим и его воздействие на историю Индии. Конечно, когда говорится о прошлом, неоднократно подчеркивается, что деление на касты причиняло индийскому народу ущерб.
Этот режим «разделял общество». Но только ли в этом дело?
Говорится, что в эпоху Моголов, а затем британского владычества духовные вожди и позже Ганди стремились положить конец существованию статуса неприкасаемых. На самом же деле, если Ганди пришлось признать необходимость обособленной избирательной коллегии для мусульман, то, борясь против того же самого права для неприкасаемых, он объявлял голодовку.
Этот эпизод замалчивается в истории, преподаваемой индийцам, так как из него ясно, что система каст связана с индуизмом, тогда как ее стремятся представить как своего рода автономный социальный, а не религиозный феномен, не имеющий специфических связей с индуизмом.
На самом деле, как показал Луи Дюмон (IV.10), три принципа кастового режима – обособленность, иерархия, взаимозависимость наследственных групп – сводятся к одному: религиозному противопоставлению чистого и нечистого. Национальное движение стремится реформировать кастовый режим, чтобы спасти индуизм. Вспоминать о нем означало бы вновь возвращаться к вопросу об индуистской ориентации национального движения, что может лишь умножить противников как этой религии, так и режима, в котором господствуют брахманы.
Таким образом, отношения эксплуатации, огромная проблема задолженности связываются исключительно с колониальным господством. Короче говоря, многие стороны устройства иерархического общества совершенно исключены из истории, игнорируются социальные движения против каст, рабочее движение, интернационализм. А ведь одним из теоретиков движения стран третьего мира был индиец Н. Рой. Правда, коммунизм в Индии не играл заметной роли вплоть до установления независимости.
Равным образом замалчивается демографическая проблема, проблема самоубийств, не говорится ни слова о межнациональных конфликтах, которые постоянно вспыхивают, порождаемые желанием господствовать над меньшинствами или контролировать Бутан и Ассам. Итак, история в Индии в своем стремлении узаконить единство и воплотить (как знать!) мечту о новом воссоединении в конце концов лишает исторический процесс значительной части его содержания, отнимая у Индии и ее народов их существенные черты.
5. История ислама или история арабов?
Если существует в наше время сообщество наций, в котором история занимает привилегированное положение, так это страны ислама. Это феномен относительно молодой, едва ли вековой давности; он проявился при столкновении с колониальной экспансией индустриальной Европы, породившем активное возрождение прошлого. В самом деле, прежде история в исламских странах не имела высокого статуса, она была отодвинута на задний план теологией, боявшейся ее конкуренции и принижавшей ее. Столкновение с завоевателями восстановило жизненные силы истории, и тогда она пережила, прежде всего в Египте, свое второе рождение. Но исламские страны были предрасположены к подобному «выдвижению» истории. Ведь ислам основывается не только на священной книге – Коране, но и на истории подвигов, исторических деяниях Пророка. И каждый верующий обязан их знать. Впрочем, Мухаммед сам определяет свое место в истории: рассматривая уроки прошлого, он включает свою деятельность в процесс развития мира, начиная с момента Творения и до дня Высшего Суда. Заботу о выполнении миссии Пророка после его смерти доктрина передает мусульманской общине. Таким образом, история рассматривается как реализация этой миссии, «плана Бога по спасению человечества».