Ллиэн в ужасе попятилась и отступала до тех пор, пока не наткнулась на стену шалаша. Она вскрикнула и резко отшатнулась. Здесь лицом вниз лежал другой человек, и его спина была утыкана стрелами.
Эльфийскими стрелами.
Ллэндон начал войну.
С наступлением ночи в поместье чуть посвежело. Целый день под палящим солнцем, звеня от жужжания тысяч мух, привлеченных потом людей и животных, сам воздух над площадкой для молотьбы дрожал от ритмичных ударов тяжелых цепов, отделявших зерно от плевел. Те, кто не был в поле, занимались стрижкой баранов, прядением льна и шерсти, сбором меда и фруктов, выжиманием виноградного и яблочного сока. Поднимая облака пыли, то и дело приезжали телеги, нагруженные ячменем, овсом и пшеницей. Вдобавок к этой пыли над веялкой поднимались тучи шелухи, которая при малейшем порыве ветра устилала дорожки, поднимаясь даже к подножию господского замка. Но теперь вся эта удушливая пыль и шелуха осели на крышах саманных домов и хозяйственных построек, словно серый снег. День был долгим, поэтому почти все обитатели поместья уснули после того, как замковый капеллан прозвонил вечерню. На закате, согласно обычаю, в поле выходили сборщики колосьев – женщины, дети или крепостные слуги, которые подбирали упавшие колосья и срезали солому, чтобы выстелить ею крыши своих хижин или загоны для скота – до того как явятся лучники для охраны урожая ночью. Другие солдаты, потея в своих стальных кольчугах, целый день охраняли горы пшеницы, ссыпанной под навесом, пока их начальники устанавливали размеры налога для каждого двора в пользу господского дома и церкви. Налог был довольно скромным, учитывая размеры поместья, и шел только на содержание замка и прокорм лошадей Систеннена Благословенного.
Поместье было расположено вдалеке от высоких крепостных стен Лота, от Черных Границ, от войны. Систеннен сражался бок о бок с Пеллегуном в героические времена Десятилетней войны с Безымянным Зверем, и за его отвагу ему было пожаловано баронство. Но это было давно… Сейчас барон уже состарился и мирно доживал свои дни в крепости, служившей ему замком. Это было простое укрепленное сооружение, древнее, еще деревянное, построенное на вершине холма, над деревней, где жило сотни две душ, защищенное рвом и земляной насыпью, на которой высился частокол из мощных обструганных бревен, окруженный с внешней стороны зарослями ежевики. Единственным прочным строением во всем поместье была церковь – приземистый каменный куб с возвышавшейся над ним небольшой звонницей, – но колокола еще не повесили. Систеннен принял новую веру лишь совсем недавно (что принесло ему прозвище Благословенный), а поместье было не слишком богатым, чтобы оплатить работу литейщика.
На ночь убирали подъемный мост и запирали ворота на засов, преграждая единственную дорогу, что вела из деревни внутрь крепости. Привалившись к створкам ворот, двое стражников дремали, завернувшись в плащи. Эка важность – охрана… Что тут сторожить до тех пор, пока урожай не будет свеян и жниво не сожжено?.. Тогда придется охранять телеги, везущие на мельницы зерно, а обратно муку. Потеря урожая означала бы голодную смерть для всей деревни еще до зимы. А до тех пор кого бояться, кроме жалких бродяг, в которых даже дети швыряются камнями, да еще волков или лис – но те не подойдут близко к ограде.
Вдруг залаяла собака, отчего один из стражников вздрогнул и подскочил. Потом отряхнулся, подняв в воздух тучу мучнистой пыли, которая забилась ему в ноздри и заставила расчихаться. Подобрал с земли камень и наугад швырнул туда, откуда все еще раздавался собачий лай.
– Заткнись!
Собака глухо зарычала, но следующий камень угодил прямо в нее, отчего она умчалась, жалобно поскуливая.
– Глупая псина!..
Стражник ощупью отыскал свой кожаный шлем, свалившийся с головы во время сна, и, тяжело вздохнув, надел его. Потом медленно поднялся и оперся на копье. Он чувствовал, как ломит все тело, и плотнее завернулся в плащ. После дневного зноя воздух казался холодным, почти ледяным, и даже нечего было выпить, чтобы согреться. Внезапно он услышал над головой хриплый крик хищной птицы и посмотрел вверх, но успел заметить лишь смутное белое пятно, промелькнувшее в темноте. Кажется, это был кречет – для сокола птица была слишком крупной,– из-за бело-серого оперения показавшийся почти призрачным. Стражник некоторое время стоял, задрав голову, но птица больше не появлялась. Потом он бросил взгляд на своего по-прежнему спящего напарника и перевел глаза на приставную лестницу, стоявшую возле бревенчатого частокола, по которой можно было подняться на узкую дозорную дорожку (из гладко спиленных верхушек бревен). Громко шмыгнув носом, стражник начал медленно подниматься по перекладинам, поскрипывающим под его тяжестью. Забравшись наверх, он спустил штаны и щедро помочился на кусты ежевики, росшие снаружи.
Тут послышался резкий клекот, а следом за ним – какой-то шорох в глубине рва. Стражник наклонился, но не разглядел ничего, кроме смутных теней.
Однако эльфы хорошо его видели.
Один из них резко выпрямился, сжимая в руке копье, и всадил его в горло стражнику, словно гарпун. Послышался отвратительный булькающий звук. Потом эльф откинулся назад, с усилием увлекая за собой стражника, который свалился в ров. Без сомнения, он был уже мертв, когда его тело коснулось земли, но эльф, на которого он до этого опорожнил свой мочевой пузырь, все равно вонзил ему в спину кинжал – с такой яростью, что это вызвало улыбки у его товарищей.
Это были зеленые эльфы – обитатели леса, которых очень редко можно было увидеть за его пределами. Они были ниже ростом, чем большинство их собратьев, и прозвали их так из-за муаровых одежд, отливавших зеленым и коричневым, словно осенняя листва, а вовсе не из-за цвета своей кожи – она была бледно-голубоватого оттенка, как и у всех остальных. Тонкие и хрупкие, как подростки, они не смогли бы на равных участвовать в открытом сражении с людьми, но зато умели передвигаться совершенно бесшумно и мастерски стреляли из лука – именно они обучали этому мастерству эльфов из других кланов.
Тилль, предводитель их небольшой группы, повернулся к деревне и прислушался, чуть поводя остроконечными ушами. Потом осторожно выпрямился, слегка поглаживая по голове своего сокола, чтобы успокоить его. Тилль был следопытом, и ему не было равных в искусстве скрываться, словно растворяясь в воздухе, и скользить как тень, оставаясь незамеченным, но в то же время безошибочно угадывая присутствие врага или обнаруживая его след. Он знал язык животных, а также деревьев, чьи молчаливые послания читал в узорах веток и коры. Сейчас он снова подбросил сокола в воздух и не отрывал от него глаз, пока тот облетал спящее поместье, чтобы вернуться с донесением.
Кажется, никто не встревожился. По знаку Тилля два эльфа поднялись и прижались спиной к частоколу. Третий взобрался им на плечи, и по этой живой лестнице все остальные перебрались через забор, не произнеся ни слова и не издав ни единого звука – не было слышно даже шороха одежды или позвякивания серебряных кинжалов.
Второй стражник проснулся и подскочил, но тут же с воплем ужаса снова опрокинулся в пыль. Над ним стояли три эльфа с серебристо поблескивающей кожей, словно покрытые чешуей, с искаженными ненавистью лицами. Они одновременно принялись наносить ему беспорядочные жестокие удары своими длинными кинжалами. Человек, очнувшийся ото сна только затем, чтобы погрузиться в настоящий кошмар, был слишком напуган, чтобы кричать – и даже для того, чтобы умереть. Он смог лишь слабо взвизгнуть, словно побитая собака, и, жалко извиваясь, попытался уползти вдоль частокола, чтобы избежать смертоносных ударов. Тилль, зарычав от ярости, растолкал остальных и прыгнул на спину стражнику. Одной рукой он схватил его за волосы, другой – резким и точным ударом перерезал горло.
Человек судорожно забился в пыли, а группа невысоких существ замерла, переводя дыхание и прислушиваясь к малейшему шороху.
Наконец, убедившись, что все спокойно, Тилль велел им открыть ворота и опустить подъемный мост. Потом выскользнул наружу и дважды издал громкий резкий свист, которого было трудно ожидать при виде его хрупкой фигуры. Тут же вдалеке, в поле, появилось множество высоких тонких силуэтов, быстро помчавшихся к нему.
Ллэндон, напротив, шел медленно, безразличный к мелькающим вокруг теням, которые бесшумно проносились мимо. Его голова была опущена, а руки обхватили плечи, словно ему было холодно. Рядом с ним шли Кевин-лучник, держа наготове одну из своих легендарных серебряных стрел, и Дориан, младший из братьев королевы Ллиэн. А теперь и единственный… Они остановились рядом с Тиллем, и король Высоких эльфов поблагодарил следопыта кивком головы, не сказав ни слова. Затем Тилль обернулся и сделал знак своему отряду, после чего зеленые эльфы, следуя за ним по пятам, растворились в ночи. Он тоже ничего не сказал, но Ллэндон знал, о чем он думает. Эльфы не любили войну и боялись смерти. В отличие от людей, гномов и монстров они не любили убивать. Ллэндон уже заметил лежавшее во рву тело стражника с рассеченной копьем шеей. Для них одного этого было уже много… Ллэндон бесстрастно следил, как они исчезают, направляясь в сторону своей любимой лесной обители, а потом еще долго стоял неподвижно, глядя в темноту, пока первые крики, донесшиеся из поместья, не вывели его из оцепенения.
Везде повторялся один и тот же кошмар.
Ледяная рука сдергивала льняное или шерстяное покрывало с огромной общей кровати, где спали целыми семьями, стаскивала на пол главу дома и при малейшей попытке сопротивления наносила удар кинжалом; искаженные и бледные вампирские лица повелительно шептали что-то на непонятном языке – но эти приказы эхом отдавались где-то внутри головы, и люди выбегали на улицу – мужчины, женщины и дети, голые или полуодетые, онемевшие от страха,– между тем как пламя уже лизало соломенные крыши их глинобитных хижин. Ллэндон шел, постепенно убыстряя шаги, и, наконец, побежал по охваченным пламенем улицам, а затем по тропинке, ведущей на вершину холма, где возле крепости суетились вооруженные люди. Другие эльфы еще оставались позади, когда он поравнялся с группкой растерянных солдат, которые столпились перед дверью, толком не зная, что делать. Они заметили его, лишь когда он оказался совсем рядом, и все одновременно попятились при виде его лица. Ллэндон, не разбирая, нанес удар кинжалом в самую гущу людей, и в лицо ему брызнула кровь. Раздались крики, и чьи-то руки вцепились в него. В этот момент подбежали другие эльфы, тоже крича. В жестокой стычке в ход шли и кулаки, и кинжалы, со звоном ударявшие в стальные кольчуги. Один из стражников упал с остекленевшими глазами, но в освободившемся пространстве вырос другой и ударил коротким мечом прямо в живот Ллэндона, заставив его вскрикнуть от боли. Однако мечи людей не были предназначены для того, чтобы колоть – слишком тяжелые и закругленные, они представляли собой оружие для рубки, рассекающее доспехи, плоть и кости. Колющий удар не мог причинить особого вреда. Однако Ллэндон отступил назад, с трудом переводя дыхание после резкого удара, отчего противники воспрянули духом. Серебряная стрела вонзилась в горло командиру стражников, но сердца людей уже загорелись смертельной яростью, и глаза засверкали в отблесках пожара. Сомкнув свои деревянные щиты, подбитые медными гвоздями, они оттеснили эльфов назад ударами мечей и копий. Однако их надежды не оправдались: эльфы возникали отовсюду, своими длинными кинжалами нанося удары по рукам и лодыжкам и рассекая кольчуги, и людей снова охватил ужас.
Старый Систеннен, стоя возле двери замка, босой и полураздетый, в одних лишь холщовых штанах, еще толком не проснувшийся, ошалело моргал, глядя на языки пламени, пожирающего его поместье, и не мог понять, что происходит. Его руки бессильно повисли, меч волочился по земле, а бесполезный щит тяжело упирался в бок. Он смотрел на небольшой отряд людей, в смятении отступающих под напором эльфов, и в ушах у него звенело от их предсмертных криков и пронзительного визга чужаков. Стрела, прилетевшая откуда-то из темноты, оцарапала ему щеку, и это, наконец, вывело его из оцепенения. Он инстинктивно заслонился щитом и быстро отступил к двери. Но было уже поздно. Эльфы одновременно с ним оказались у входа в замок и ворвались внутрь. Его железный щит содрогнулся от удара клинка. Систеннен изо всех сил рубанул мечом по ускользающей тени – так что рука у него сразу онемела. Он даже не увидел, как упал его противник – перед ним сразу же оказался другой эльф, потом еще один – зубы их были оскалены, как у волков, глаза сверкали. Он снова попятился назад и отступал до тех пор, пока не уперся спиной в длинный дубовый стол, стоявший посреди зала. Систеннен попытался обогнуть стол, но при этом оказался уязвимым сбоку и вдруг почувствовал, как в руку вонзился острый эльфийский кинжал. Он изо всех сил ударил противника локтем в лицо, и тот опрокинулся. Он наносил беспорядочные удары ногами и кулаками, потом схватился за меч. Позади кто-то закричал – это были женские голоса. Старый барон почувствовал, как его меч перерубил копье какого-то эльфа, и продолжал размахивать им во все стороны, как одержимый. Но тяжелый стол, к которому он по-прежнему прислонялся спиной, мешал его движениям. И вдруг от резкого удара чужого клинка у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как живот заливает горячая волна крови. Новый удар – и он вдруг ощутил холодный камень пола у самой щеки и пыль на губах.
– Остановитесь!
Систеннен хрипло дышал, уткнувшись лицом в пол и обливаясь потом. Теперь он видел вокруг одни только ноги в тусклых отблесках свечей. Одна свеча упала и продолжала гореть на полу. Это было опасно – каменные плиты повсюду устилала солома, и мог вспыхнуть пожар. Старик попытался поднять голову, но шея уже не слушалась. Сам воздух вокруг звенел от криков и лязга оружия. Систеннен чувствовал, как глаза заливает пот, но даже не мог его стереть. Сальная свеча на полу затрещала – огонь добрался до пучка соломы, и тот мгновенно загорелся. Систеннен попытался задуть пламя, но ему не хватило воздуха. Вокруг по-прежнему мелькало множество чужих ног. Неужели никто не видит этой проклятой свечи? Наконец чей-то замшевый сапог наступил на свечной огарок и погасил его. Систеннен улыбнулся, глубоко вздохнул и испустил дух.
– Он мертв?
Какой-то эльф опустился на колени возле барона и приподнял его голову за волосы. Глаза Систеннена были по-прежнему открыты, но жизнь уже ушла из них. Прислонясь к длинному дубовому столу, держась за бок и осторожно вдыхая воздух маленькими глотками, Ллэндон долго смотрел на старика, словно хотел его узнать. Он закрыл глаза, пытаясь мысленно представить лицо Утера. Но это было так давно, а все люди похожи в глазах эльфов. Те же грубые, примитивные черты, те же бороды и морщины… Как Ллиэн могла его полюбить?
Ллэндон с гримасой боли отошел от стола. Каждый вздох отдавался в груди, словно удар кинжала. У него наверняка сломаны ребра… Он поймал встревоженный взгляд Дориана и быстро выпрямился, снова обретая свою горделивую осанку.
Повернувшись спиной к телу поверженного врага, он оглядел зал. Небольшая кучка женщин, детей и стариков забилась в угол, столпившись вокруг монаха в грубой рясе, чья тонзура лишь подчеркивала страшную худобу.
– Эй ты, иди сюда!
Божий слуга вздрогнул, но потом собрался с силами и медленно приблизился к королю Высоких эльфов, опустив глаза,
– Как твое имя?
– Я брат Элад, капеллан в этом поместье.
– Ты знаешь, кто я, Элад?
– Для меня вы дьявол, – прошептал монах.
Ллэндон насмешливо фыркнул, но тут же едва не застонал от боли.
– Нет, монах, я не дьявол. Я Ллэндон, король Высоких эльфов, правитель Элиандского леса. Ты запомнишь?
Монах быстро поднял глаза и на мгновение встретился с взглядом зеленых глаз эльфа, величественного, несмотря на покрывавшие его лицо пот, пыль и засохшую кровь.
– Когда увидишь Утера, скажи ему…
Ллэндон указал подбородком на лежавший в пыли труп Систеннена.
– Скажи ему, что я убил его отца.
Глава 8
Эльфийскими стрелами.
Ллэндон начал войну.
С наступлением ночи в поместье чуть посвежело. Целый день под палящим солнцем, звеня от жужжания тысяч мух, привлеченных потом людей и животных, сам воздух над площадкой для молотьбы дрожал от ритмичных ударов тяжелых цепов, отделявших зерно от плевел. Те, кто не был в поле, занимались стрижкой баранов, прядением льна и шерсти, сбором меда и фруктов, выжиманием виноградного и яблочного сока. Поднимая облака пыли, то и дело приезжали телеги, нагруженные ячменем, овсом и пшеницей. Вдобавок к этой пыли над веялкой поднимались тучи шелухи, которая при малейшем порыве ветра устилала дорожки, поднимаясь даже к подножию господского замка. Но теперь вся эта удушливая пыль и шелуха осели на крышах саманных домов и хозяйственных построек, словно серый снег. День был долгим, поэтому почти все обитатели поместья уснули после того, как замковый капеллан прозвонил вечерню. На закате, согласно обычаю, в поле выходили сборщики колосьев – женщины, дети или крепостные слуги, которые подбирали упавшие колосья и срезали солому, чтобы выстелить ею крыши своих хижин или загоны для скота – до того как явятся лучники для охраны урожая ночью. Другие солдаты, потея в своих стальных кольчугах, целый день охраняли горы пшеницы, ссыпанной под навесом, пока их начальники устанавливали размеры налога для каждого двора в пользу господского дома и церкви. Налог был довольно скромным, учитывая размеры поместья, и шел только на содержание замка и прокорм лошадей Систеннена Благословенного.
Поместье было расположено вдалеке от высоких крепостных стен Лота, от Черных Границ, от войны. Систеннен сражался бок о бок с Пеллегуном в героические времена Десятилетней войны с Безымянным Зверем, и за его отвагу ему было пожаловано баронство. Но это было давно… Сейчас барон уже состарился и мирно доживал свои дни в крепости, служившей ему замком. Это было простое укрепленное сооружение, древнее, еще деревянное, построенное на вершине холма, над деревней, где жило сотни две душ, защищенное рвом и земляной насыпью, на которой высился частокол из мощных обструганных бревен, окруженный с внешней стороны зарослями ежевики. Единственным прочным строением во всем поместье была церковь – приземистый каменный куб с возвышавшейся над ним небольшой звонницей, – но колокола еще не повесили. Систеннен принял новую веру лишь совсем недавно (что принесло ему прозвище Благословенный), а поместье было не слишком богатым, чтобы оплатить работу литейщика.
На ночь убирали подъемный мост и запирали ворота на засов, преграждая единственную дорогу, что вела из деревни внутрь крепости. Привалившись к створкам ворот, двое стражников дремали, завернувшись в плащи. Эка важность – охрана… Что тут сторожить до тех пор, пока урожай не будет свеян и жниво не сожжено?.. Тогда придется охранять телеги, везущие на мельницы зерно, а обратно муку. Потеря урожая означала бы голодную смерть для всей деревни еще до зимы. А до тех пор кого бояться, кроме жалких бродяг, в которых даже дети швыряются камнями, да еще волков или лис – но те не подойдут близко к ограде.
Вдруг залаяла собака, отчего один из стражников вздрогнул и подскочил. Потом отряхнулся, подняв в воздух тучу мучнистой пыли, которая забилась ему в ноздри и заставила расчихаться. Подобрал с земли камень и наугад швырнул туда, откуда все еще раздавался собачий лай.
– Заткнись!
Собака глухо зарычала, но следующий камень угодил прямо в нее, отчего она умчалась, жалобно поскуливая.
– Глупая псина!..
Стражник ощупью отыскал свой кожаный шлем, свалившийся с головы во время сна, и, тяжело вздохнув, надел его. Потом медленно поднялся и оперся на копье. Он чувствовал, как ломит все тело, и плотнее завернулся в плащ. После дневного зноя воздух казался холодным, почти ледяным, и даже нечего было выпить, чтобы согреться. Внезапно он услышал над головой хриплый крик хищной птицы и посмотрел вверх, но успел заметить лишь смутное белое пятно, промелькнувшее в темноте. Кажется, это был кречет – для сокола птица была слишком крупной,– из-за бело-серого оперения показавшийся почти призрачным. Стражник некоторое время стоял, задрав голову, но птица больше не появлялась. Потом он бросил взгляд на своего по-прежнему спящего напарника и перевел глаза на приставную лестницу, стоявшую возле бревенчатого частокола, по которой можно было подняться на узкую дозорную дорожку (из гладко спиленных верхушек бревен). Громко шмыгнув носом, стражник начал медленно подниматься по перекладинам, поскрипывающим под его тяжестью. Забравшись наверх, он спустил штаны и щедро помочился на кусты ежевики, росшие снаружи.
Тут послышался резкий клекот, а следом за ним – какой-то шорох в глубине рва. Стражник наклонился, но не разглядел ничего, кроме смутных теней.
Однако эльфы хорошо его видели.
Один из них резко выпрямился, сжимая в руке копье, и всадил его в горло стражнику, словно гарпун. Послышался отвратительный булькающий звук. Потом эльф откинулся назад, с усилием увлекая за собой стражника, который свалился в ров. Без сомнения, он был уже мертв, когда его тело коснулось земли, но эльф, на которого он до этого опорожнил свой мочевой пузырь, все равно вонзил ему в спину кинжал – с такой яростью, что это вызвало улыбки у его товарищей.
Это были зеленые эльфы – обитатели леса, которых очень редко можно было увидеть за его пределами. Они были ниже ростом, чем большинство их собратьев, и прозвали их так из-за муаровых одежд, отливавших зеленым и коричневым, словно осенняя листва, а вовсе не из-за цвета своей кожи – она была бледно-голубоватого оттенка, как и у всех остальных. Тонкие и хрупкие, как подростки, они не смогли бы на равных участвовать в открытом сражении с людьми, но зато умели передвигаться совершенно бесшумно и мастерски стреляли из лука – именно они обучали этому мастерству эльфов из других кланов.
Тилль, предводитель их небольшой группы, повернулся к деревне и прислушался, чуть поводя остроконечными ушами. Потом осторожно выпрямился, слегка поглаживая по голове своего сокола, чтобы успокоить его. Тилль был следопытом, и ему не было равных в искусстве скрываться, словно растворяясь в воздухе, и скользить как тень, оставаясь незамеченным, но в то же время безошибочно угадывая присутствие врага или обнаруживая его след. Он знал язык животных, а также деревьев, чьи молчаливые послания читал в узорах веток и коры. Сейчас он снова подбросил сокола в воздух и не отрывал от него глаз, пока тот облетал спящее поместье, чтобы вернуться с донесением.
Кажется, никто не встревожился. По знаку Тилля два эльфа поднялись и прижались спиной к частоколу. Третий взобрался им на плечи, и по этой живой лестнице все остальные перебрались через забор, не произнеся ни слова и не издав ни единого звука – не было слышно даже шороха одежды или позвякивания серебряных кинжалов.
Второй стражник проснулся и подскочил, но тут же с воплем ужаса снова опрокинулся в пыль. Над ним стояли три эльфа с серебристо поблескивающей кожей, словно покрытые чешуей, с искаженными ненавистью лицами. Они одновременно принялись наносить ему беспорядочные жестокие удары своими длинными кинжалами. Человек, очнувшийся ото сна только затем, чтобы погрузиться в настоящий кошмар, был слишком напуган, чтобы кричать – и даже для того, чтобы умереть. Он смог лишь слабо взвизгнуть, словно побитая собака, и, жалко извиваясь, попытался уползти вдоль частокола, чтобы избежать смертоносных ударов. Тилль, зарычав от ярости, растолкал остальных и прыгнул на спину стражнику. Одной рукой он схватил его за волосы, другой – резким и точным ударом перерезал горло.
Человек судорожно забился в пыли, а группа невысоких существ замерла, переводя дыхание и прислушиваясь к малейшему шороху.
Наконец, убедившись, что все спокойно, Тилль велел им открыть ворота и опустить подъемный мост. Потом выскользнул наружу и дважды издал громкий резкий свист, которого было трудно ожидать при виде его хрупкой фигуры. Тут же вдалеке, в поле, появилось множество высоких тонких силуэтов, быстро помчавшихся к нему.
Ллэндон, напротив, шел медленно, безразличный к мелькающим вокруг теням, которые бесшумно проносились мимо. Его голова была опущена, а руки обхватили плечи, словно ему было холодно. Рядом с ним шли Кевин-лучник, держа наготове одну из своих легендарных серебряных стрел, и Дориан, младший из братьев королевы Ллиэн. А теперь и единственный… Они остановились рядом с Тиллем, и король Высоких эльфов поблагодарил следопыта кивком головы, не сказав ни слова. Затем Тилль обернулся и сделал знак своему отряду, после чего зеленые эльфы, следуя за ним по пятам, растворились в ночи. Он тоже ничего не сказал, но Ллэндон знал, о чем он думает. Эльфы не любили войну и боялись смерти. В отличие от людей, гномов и монстров они не любили убивать. Ллэндон уже заметил лежавшее во рву тело стражника с рассеченной копьем шеей. Для них одного этого было уже много… Ллэндон бесстрастно следил, как они исчезают, направляясь в сторону своей любимой лесной обители, а потом еще долго стоял неподвижно, глядя в темноту, пока первые крики, донесшиеся из поместья, не вывели его из оцепенения.
Везде повторялся один и тот же кошмар.
Ледяная рука сдергивала льняное или шерстяное покрывало с огромной общей кровати, где спали целыми семьями, стаскивала на пол главу дома и при малейшей попытке сопротивления наносила удар кинжалом; искаженные и бледные вампирские лица повелительно шептали что-то на непонятном языке – но эти приказы эхом отдавались где-то внутри головы, и люди выбегали на улицу – мужчины, женщины и дети, голые или полуодетые, онемевшие от страха,– между тем как пламя уже лизало соломенные крыши их глинобитных хижин. Ллэндон шел, постепенно убыстряя шаги, и, наконец, побежал по охваченным пламенем улицам, а затем по тропинке, ведущей на вершину холма, где возле крепости суетились вооруженные люди. Другие эльфы еще оставались позади, когда он поравнялся с группкой растерянных солдат, которые столпились перед дверью, толком не зная, что делать. Они заметили его, лишь когда он оказался совсем рядом, и все одновременно попятились при виде его лица. Ллэндон, не разбирая, нанес удар кинжалом в самую гущу людей, и в лицо ему брызнула кровь. Раздались крики, и чьи-то руки вцепились в него. В этот момент подбежали другие эльфы, тоже крича. В жестокой стычке в ход шли и кулаки, и кинжалы, со звоном ударявшие в стальные кольчуги. Один из стражников упал с остекленевшими глазами, но в освободившемся пространстве вырос другой и ударил коротким мечом прямо в живот Ллэндона, заставив его вскрикнуть от боли. Однако мечи людей не были предназначены для того, чтобы колоть – слишком тяжелые и закругленные, они представляли собой оружие для рубки, рассекающее доспехи, плоть и кости. Колющий удар не мог причинить особого вреда. Однако Ллэндон отступил назад, с трудом переводя дыхание после резкого удара, отчего противники воспрянули духом. Серебряная стрела вонзилась в горло командиру стражников, но сердца людей уже загорелись смертельной яростью, и глаза засверкали в отблесках пожара. Сомкнув свои деревянные щиты, подбитые медными гвоздями, они оттеснили эльфов назад ударами мечей и копий. Однако их надежды не оправдались: эльфы возникали отовсюду, своими длинными кинжалами нанося удары по рукам и лодыжкам и рассекая кольчуги, и людей снова охватил ужас.
Старый Систеннен, стоя возле двери замка, босой и полураздетый, в одних лишь холщовых штанах, еще толком не проснувшийся, ошалело моргал, глядя на языки пламени, пожирающего его поместье, и не мог понять, что происходит. Его руки бессильно повисли, меч волочился по земле, а бесполезный щит тяжело упирался в бок. Он смотрел на небольшой отряд людей, в смятении отступающих под напором эльфов, и в ушах у него звенело от их предсмертных криков и пронзительного визга чужаков. Стрела, прилетевшая откуда-то из темноты, оцарапала ему щеку, и это, наконец, вывело его из оцепенения. Он инстинктивно заслонился щитом и быстро отступил к двери. Но было уже поздно. Эльфы одновременно с ним оказались у входа в замок и ворвались внутрь. Его железный щит содрогнулся от удара клинка. Систеннен изо всех сил рубанул мечом по ускользающей тени – так что рука у него сразу онемела. Он даже не увидел, как упал его противник – перед ним сразу же оказался другой эльф, потом еще один – зубы их были оскалены, как у волков, глаза сверкали. Он снова попятился назад и отступал до тех пор, пока не уперся спиной в длинный дубовый стол, стоявший посреди зала. Систеннен попытался обогнуть стол, но при этом оказался уязвимым сбоку и вдруг почувствовал, как в руку вонзился острый эльфийский кинжал. Он изо всех сил ударил противника локтем в лицо, и тот опрокинулся. Он наносил беспорядочные удары ногами и кулаками, потом схватился за меч. Позади кто-то закричал – это были женские голоса. Старый барон почувствовал, как его меч перерубил копье какого-то эльфа, и продолжал размахивать им во все стороны, как одержимый. Но тяжелый стол, к которому он по-прежнему прислонялся спиной, мешал его движениям. И вдруг от резкого удара чужого клинка у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как живот заливает горячая волна крови. Новый удар – и он вдруг ощутил холодный камень пола у самой щеки и пыль на губах.
– Остановитесь!
Систеннен хрипло дышал, уткнувшись лицом в пол и обливаясь потом. Теперь он видел вокруг одни только ноги в тусклых отблесках свечей. Одна свеча упала и продолжала гореть на полу. Это было опасно – каменные плиты повсюду устилала солома, и мог вспыхнуть пожар. Старик попытался поднять голову, но шея уже не слушалась. Сам воздух вокруг звенел от криков и лязга оружия. Систеннен чувствовал, как глаза заливает пот, но даже не мог его стереть. Сальная свеча на полу затрещала – огонь добрался до пучка соломы, и тот мгновенно загорелся. Систеннен попытался задуть пламя, но ему не хватило воздуха. Вокруг по-прежнему мелькало множество чужих ног. Неужели никто не видит этой проклятой свечи? Наконец чей-то замшевый сапог наступил на свечной огарок и погасил его. Систеннен улыбнулся, глубоко вздохнул и испустил дух.
– Он мертв?
Какой-то эльф опустился на колени возле барона и приподнял его голову за волосы. Глаза Систеннена были по-прежнему открыты, но жизнь уже ушла из них. Прислонясь к длинному дубовому столу, держась за бок и осторожно вдыхая воздух маленькими глотками, Ллэндон долго смотрел на старика, словно хотел его узнать. Он закрыл глаза, пытаясь мысленно представить лицо Утера. Но это было так давно, а все люди похожи в глазах эльфов. Те же грубые, примитивные черты, те же бороды и морщины… Как Ллиэн могла его полюбить?
Ллэндон с гримасой боли отошел от стола. Каждый вздох отдавался в груди, словно удар кинжала. У него наверняка сломаны ребра… Он поймал встревоженный взгляд Дориана и быстро выпрямился, снова обретая свою горделивую осанку.
Повернувшись спиной к телу поверженного врага, он оглядел зал. Небольшая кучка женщин, детей и стариков забилась в угол, столпившись вокруг монаха в грубой рясе, чья тонзура лишь подчеркивала страшную худобу.
– Эй ты, иди сюда!
Божий слуга вздрогнул, но потом собрался с силами и медленно приблизился к королю Высоких эльфов, опустив глаза,
– Как твое имя?
– Я брат Элад, капеллан в этом поместье.
– Ты знаешь, кто я, Элад?
– Для меня вы дьявол, – прошептал монах.
Ллэндон насмешливо фыркнул, но тут же едва не застонал от боли.
– Нет, монах, я не дьявол. Я Ллэндон, король Высоких эльфов, правитель Элиандского леса. Ты запомнишь?
Монах быстро поднял глаза и на мгновение встретился с взглядом зеленых глаз эльфа, величественного, несмотря на покрывавшие его лицо пот, пыль и засохшую кровь.
– Когда увидишь Утера, скажи ему…
Ллэндон указал подбородком на лежавший в пыли труп Систеннена.
– Скажи ему, что я убил его отца.
Глава 8
Авалон
Они молча шли по спящему дворцу – должна была скоро начаться заутреня[4], хотя солнце еще не поднималось. Герцог-сенешаль Горлуа чувствовал себя усталым, в то время как брат Блейз, несмотря на свою изможденность, шел быстрыми размашистыми шагами – из-за этого ему иногда приходилось семенить, чтобы не обгонять своего спутника. Молча, по обыкновению опустив голову, он двигался по коридорам с такой уверенностью, словно знал здесь каждый закоулок лучше самого сенешаля (что, по правде говоря, начинало раздражать последнего), пока, наконец, они не достигли часовни.
– Если ты собрался меня исповедовать, монах, мог бы, по крайней мере, и не поднимать в такую рань, – проворчал он слегка приглушенным голосом.
Но Блейз даже не улыбнулся.
– Вы хорошо знаете, зачем мы здесь. Он вас ждет.
– Ну да, как же, – пробормотал Горлуа, плотнее запахивая подбитый мехом плащ. В эту утреннюю или, скорее, ночную пору становилось почти холодно. Герцог толкнул дверь, предназначенную для высокопоставленных обитателей дворца, ведущую прямо к первым рядам молитвенных скамеек небольшой часовни, устроенной во дворце совсем недавно. Несмотря на свои размеры, она была даже слишком просторной для тех целей, которым служила, – не считая королевы и ее придворных дам, примерно являвшихся на молитву каждое утро, сюда почти никто не приходил, за исключением каких-то особо торжественных случаев – крестин или свадеб… Горлуа снова увидел короля Пеллегуна, сидящего в высоком резном кресле, украшенном его гербом, рядом с королевой, и изучающего основы катехизиса… Он зевнул с такой силой, что чуть не вывихнул челюсть, потом откашлялся и начал, как раньше это делал Пеллегун, рассматривать расписной свод и капители колонн, где были изображены монстры, напоминающие гоблинов, с которыми они оба сражались в Черных Землях.
– Преклоните колени перед святым крестом!
Горлуа вздрогнул и резко обернулся. Раньше он не заметил Илльтуда, одетого в темную рясу и неподвижно стоявшего на коленях перед алтарем. Сквозь зарешеченное узкое окно пробился первый золотисто-розоватый луч, возвещая о начале нового прекрасного дня, и упал на каменную плиту у ног сенешаля – словно сам Господь указал на него пальцем. Горлуа невольно отступил, чтобы избежать этого прикосновения, и, немного стыдясь такой ребяческой глупости, преклонил колено и небрежно перекрестился.
Илльтуд, не глядя на него, отошел от алтаря и сел на скамейку. Наружность его была впечатляющей. Он был высоким – или же ряса делала его выше, – носил тонзуру и густую роскошную темно-каштановую бороду с медным отливом. Он говорил, почти не шевеля губами, негромким, но звучным голосом, который мог быть страстным и убедительным. На спокойном невозмутимом лице лишь одни глаза казались живыми, и когда герцог-сенешаль опустился на скамью рядом с ним, то почувствовал силу этого взгляда. Почти никто не знал – и даже сам герцог, несмотря на разветвленную сеть шпионов Гильдии, – что некогда брат Илльтуд был рыцарем и носил уже забытое имя Илльтуда де Бреннока, а затем удалился от мирской жизни и стал монахом[5]. Некоторые считали его святым, и сам епископ, несмотря на свое могущество, не вмешивался в дела его обители.
Сейчас он молчал, так пристально глядя на Горлуа, что тот в конце концов опустил взгляд. Но тут же опомнился и, разозлившись из-за этого очередного проявления слабости, заговорил в полный голос:
– Ну что, аббат, ты хотел меня видеть? Я перед тобой!
– Не возвышай голос в доме Божьем, нечестивец!
Эти слова эхом отдались в маленькой часовне, и Горлуа поразился тому, с какой яростью они были произнесены.
– Ты должен научиться смиряться перед Богом, – продолжал аббат уже чуть тише. – Ибо без Бога ты ничто.
Горлуа насмешливо улыбнулся.
– Это ничто может заточить тебя в темницу до конца твоих дней, аббат. Постарайся не забывать об этом, когда говоришь со мной.
Илльтуд печально покачал головой, словно урезонивая ребенка:
– Ты ничто, Горлуа де Тентажель, – его голос снова звучал приглушенно. – Сенешаль умершего короля, негодяй и развратник, нарушивший вассальскую присягу, предатель королевы. Ты жив лишь силой оружия, и от оружия ты погибнешь, если не попросишь у Господа прощения.
Сенешаль невольно подался назад, вздрогнув с головы до ног от такой дерзости. Его единственный глаз угрожающе блеснул в полумраке часовни. Услышанное настолько поразило его, что он едва удержался, чтобы не схватить этого проклятого святошу и швырнуть на пол, но не в его правилах было заканчивать поединок после первых же ударов. А впрочем, с чего бы ему бояться угроз этого нелепого монаха – здесь, в самом сердце королевского дворца, который теперь принадлежит ему одному? Горлуа сдержался и лишь откинулся назад, вытянув руки вдоль спинки скамьи, а ноги – далеко перед собой.
– Только ради того, чтобы это сказать, ты меня поднял ни свет ни заря?
– Нет, – отвечал Илльтуд. – Для того, чтобы дать тебе власть, которую ты, как тебе кажется, получил. Истинную власть. Даже большую, чем та, которой обладал король Пеллегун…
Аббат заметил, что при этих словах презрительная гримаса Горлуа исчезла. Сенешаль сжал губы и опустил подбородок в меховой воротник плаща, отчего его седые косички, перевитые красными кожаными лентами, наполовину закрыли лицо.
– Ты же не думаешь, что достаточно было изнасиловать королеву, чтобы стать королем? – продолжал он. – Нет, ты не так глуп… Но если Игрейна выйдет за тебя замуж по своей воле – тогда все будет иначе. Ты не можешь стать королем, если не будешь избран равными тебе, но, по крайней мере, ты бы стал законным регентом, а это в конечном счете почти то же самое…
Горлуа с сомнением поморщился.
– Игрейна – дочь Церкви, – настойчиво продолжал Илльтуд. – Это не какая-нибудь свиристелка из песенок бродячих поэтов! Она королева, и ты об этом забываешь. Королева и женщина долга, которая повинуется слову Божию.
Горлуа поднял голову, и на его лице появилась усмешка.
– Никак ты предлагаешь мне сделку, аббат?
– Да, – спокойно подтвердил Илльтуд, медленно кивнув. – Именно так. С одной стороны, осуждение души на вечные муки, а здесь, на земле, – война баронов и Церкви против тебя, победа или смерть – даже неважно, но в конечном счете – бедствия, гибель людей, раскол государства…
– А с другой?
– С другой – священная война короля, осененного Божьей десницей. Война против эльфов, монстров и всех народов, которые отвергают слово Божье. И власть, разумеется. Рука Игрейны, бракосочетание на глазах у всех подданных, освященное епископом, и как следствие – поддержка всего духовенства…
Горлуа широко улыбнулся и протянул монаху руку:
– Договорились!
Брат Илльтуд посмотрел на эту руку и мягко покачал головой, смягчая свой отказ доброжелательным выражением лица.
– Боюсь, что сравнение со сделкой не простирается до такой степени, сын мой… Видишь ли, моепредложение небескорыстно. Бог гневается, когда потешаются над ним, и если таково твое намерение, то от его гнева стены этого замка содрогнутся и рассыплются в пыль.
Горлуа убрал руку и сжал пальцы в кулак.
– Все, чего я хочу, герцог Горлуа, – чтобы в твоей душе появилась любовь к Богу. Чтобы ты отказался от греха и воспринял всем сердцем истинную христианскую веру. Я хочу, чтобы ты стал святым королем… И только тогда ты получишь руку Игрейны.
Они вышли в путь очень рано, едва занялся день, чтобы идти по рассветной прохладе. В необъятном, уже голубом небе клочья последних ночных облаков рассеивались вдалеке, над огромным темным океаном Элиандского леса. Оба рыцаря, друид и гном шли в один ряд, не говоря ни слова и с наслаждением подставляя лица еще нежарким лучам восходящего солнца. Высокая трава, покрытая росой, сверкала и переливалась у них под ногами, словно гладь озера, насколько хватало глаз. Они спустились с последнего холма медленно, почти с сожалением. Перед ними до самого горизонта простирался Броселианд – густой, сумрачный и угрожающий, похожий на крепость. Еще час ходьбы – и они достигнут границы леса.
Утер поискал глазами Каэр Систеннен – укрепленное поместье отца, которое было там, вдалеке, между лесом и озером. Но священный лес эльфов был таким обширным, что можно было идти вдоль него целыми днями и видеть все ту же линию холмов и бесконечный горизонт, прежде чем появлялись земли, освоенные людьми.
Они шли вровень, но каждый знал, что их ведет Мерлин, хотя он не указывал дорогу, просто неторопливо шел между высоких стеблей травы, слегка покачивая головой, словно спал на ходу. С того момента, как они проснулись, Утер несколько раз пытался завязать с ним разговор, но у мужчины-ребенка был еще более отсутствующий вид, чем обычно, и ни один из них – даже Бран, который, однако, то и дело что-то недовольно бормотал,– не осмеливался нарушать молчание, царившее в их небольшой группе.
– Если ты собрался меня исповедовать, монах, мог бы, по крайней мере, и не поднимать в такую рань, – проворчал он слегка приглушенным голосом.
Но Блейз даже не улыбнулся.
– Вы хорошо знаете, зачем мы здесь. Он вас ждет.
– Ну да, как же, – пробормотал Горлуа, плотнее запахивая подбитый мехом плащ. В эту утреннюю или, скорее, ночную пору становилось почти холодно. Герцог толкнул дверь, предназначенную для высокопоставленных обитателей дворца, ведущую прямо к первым рядам молитвенных скамеек небольшой часовни, устроенной во дворце совсем недавно. Несмотря на свои размеры, она была даже слишком просторной для тех целей, которым служила, – не считая королевы и ее придворных дам, примерно являвшихся на молитву каждое утро, сюда почти никто не приходил, за исключением каких-то особо торжественных случаев – крестин или свадеб… Горлуа снова увидел короля Пеллегуна, сидящего в высоком резном кресле, украшенном его гербом, рядом с королевой, и изучающего основы катехизиса… Он зевнул с такой силой, что чуть не вывихнул челюсть, потом откашлялся и начал, как раньше это делал Пеллегун, рассматривать расписной свод и капители колонн, где были изображены монстры, напоминающие гоблинов, с которыми они оба сражались в Черных Землях.
– Преклоните колени перед святым крестом!
Горлуа вздрогнул и резко обернулся. Раньше он не заметил Илльтуда, одетого в темную рясу и неподвижно стоявшего на коленях перед алтарем. Сквозь зарешеченное узкое окно пробился первый золотисто-розоватый луч, возвещая о начале нового прекрасного дня, и упал на каменную плиту у ног сенешаля – словно сам Господь указал на него пальцем. Горлуа невольно отступил, чтобы избежать этого прикосновения, и, немного стыдясь такой ребяческой глупости, преклонил колено и небрежно перекрестился.
Илльтуд, не глядя на него, отошел от алтаря и сел на скамейку. Наружность его была впечатляющей. Он был высоким – или же ряса делала его выше, – носил тонзуру и густую роскошную темно-каштановую бороду с медным отливом. Он говорил, почти не шевеля губами, негромким, но звучным голосом, который мог быть страстным и убедительным. На спокойном невозмутимом лице лишь одни глаза казались живыми, и когда герцог-сенешаль опустился на скамью рядом с ним, то почувствовал силу этого взгляда. Почти никто не знал – и даже сам герцог, несмотря на разветвленную сеть шпионов Гильдии, – что некогда брат Илльтуд был рыцарем и носил уже забытое имя Илльтуда де Бреннока, а затем удалился от мирской жизни и стал монахом[5]. Некоторые считали его святым, и сам епископ, несмотря на свое могущество, не вмешивался в дела его обители.
Сейчас он молчал, так пристально глядя на Горлуа, что тот в конце концов опустил взгляд. Но тут же опомнился и, разозлившись из-за этого очередного проявления слабости, заговорил в полный голос:
– Ну что, аббат, ты хотел меня видеть? Я перед тобой!
– Не возвышай голос в доме Божьем, нечестивец!
Эти слова эхом отдались в маленькой часовне, и Горлуа поразился тому, с какой яростью они были произнесены.
– Ты должен научиться смиряться перед Богом, – продолжал аббат уже чуть тише. – Ибо без Бога ты ничто.
Горлуа насмешливо улыбнулся.
– Это ничто может заточить тебя в темницу до конца твоих дней, аббат. Постарайся не забывать об этом, когда говоришь со мной.
Илльтуд печально покачал головой, словно урезонивая ребенка:
– Ты ничто, Горлуа де Тентажель, – его голос снова звучал приглушенно. – Сенешаль умершего короля, негодяй и развратник, нарушивший вассальскую присягу, предатель королевы. Ты жив лишь силой оружия, и от оружия ты погибнешь, если не попросишь у Господа прощения.
Сенешаль невольно подался назад, вздрогнув с головы до ног от такой дерзости. Его единственный глаз угрожающе блеснул в полумраке часовни. Услышанное настолько поразило его, что он едва удержался, чтобы не схватить этого проклятого святошу и швырнуть на пол, но не в его правилах было заканчивать поединок после первых же ударов. А впрочем, с чего бы ему бояться угроз этого нелепого монаха – здесь, в самом сердце королевского дворца, который теперь принадлежит ему одному? Горлуа сдержался и лишь откинулся назад, вытянув руки вдоль спинки скамьи, а ноги – далеко перед собой.
– Только ради того, чтобы это сказать, ты меня поднял ни свет ни заря?
– Нет, – отвечал Илльтуд. – Для того, чтобы дать тебе власть, которую ты, как тебе кажется, получил. Истинную власть. Даже большую, чем та, которой обладал король Пеллегун…
Аббат заметил, что при этих словах презрительная гримаса Горлуа исчезла. Сенешаль сжал губы и опустил подбородок в меховой воротник плаща, отчего его седые косички, перевитые красными кожаными лентами, наполовину закрыли лицо.
– Ты же не думаешь, что достаточно было изнасиловать королеву, чтобы стать королем? – продолжал он. – Нет, ты не так глуп… Но если Игрейна выйдет за тебя замуж по своей воле – тогда все будет иначе. Ты не можешь стать королем, если не будешь избран равными тебе, но, по крайней мере, ты бы стал законным регентом, а это в конечном счете почти то же самое…
Горлуа с сомнением поморщился.
– Игрейна – дочь Церкви, – настойчиво продолжал Илльтуд. – Это не какая-нибудь свиристелка из песенок бродячих поэтов! Она королева, и ты об этом забываешь. Королева и женщина долга, которая повинуется слову Божию.
Горлуа поднял голову, и на его лице появилась усмешка.
– Никак ты предлагаешь мне сделку, аббат?
– Да, – спокойно подтвердил Илльтуд, медленно кивнув. – Именно так. С одной стороны, осуждение души на вечные муки, а здесь, на земле, – война баронов и Церкви против тебя, победа или смерть – даже неважно, но в конечном счете – бедствия, гибель людей, раскол государства…
– А с другой?
– С другой – священная война короля, осененного Божьей десницей. Война против эльфов, монстров и всех народов, которые отвергают слово Божье. И власть, разумеется. Рука Игрейны, бракосочетание на глазах у всех подданных, освященное епископом, и как следствие – поддержка всего духовенства…
Горлуа широко улыбнулся и протянул монаху руку:
– Договорились!
Брат Илльтуд посмотрел на эту руку и мягко покачал головой, смягчая свой отказ доброжелательным выражением лица.
– Боюсь, что сравнение со сделкой не простирается до такой степени, сын мой… Видишь ли, моепредложение небескорыстно. Бог гневается, когда потешаются над ним, и если таково твое намерение, то от его гнева стены этого замка содрогнутся и рассыплются в пыль.
Горлуа убрал руку и сжал пальцы в кулак.
– Все, чего я хочу, герцог Горлуа, – чтобы в твоей душе появилась любовь к Богу. Чтобы ты отказался от греха и воспринял всем сердцем истинную христианскую веру. Я хочу, чтобы ты стал святым королем… И только тогда ты получишь руку Игрейны.
Они вышли в путь очень рано, едва занялся день, чтобы идти по рассветной прохладе. В необъятном, уже голубом небе клочья последних ночных облаков рассеивались вдалеке, над огромным темным океаном Элиандского леса. Оба рыцаря, друид и гном шли в один ряд, не говоря ни слова и с наслаждением подставляя лица еще нежарким лучам восходящего солнца. Высокая трава, покрытая росой, сверкала и переливалась у них под ногами, словно гладь озера, насколько хватало глаз. Они спустились с последнего холма медленно, почти с сожалением. Перед ними до самого горизонта простирался Броселианд – густой, сумрачный и угрожающий, похожий на крепость. Еще час ходьбы – и они достигнут границы леса.
Утер поискал глазами Каэр Систеннен – укрепленное поместье отца, которое было там, вдалеке, между лесом и озером. Но священный лес эльфов был таким обширным, что можно было идти вдоль него целыми днями и видеть все ту же линию холмов и бесконечный горизонт, прежде чем появлялись земли, освоенные людьми.
Они шли вровень, но каждый знал, что их ведет Мерлин, хотя он не указывал дорогу, просто неторопливо шел между высоких стеблей травы, слегка покачивая головой, словно спал на ходу. С того момента, как они проснулись, Утер несколько раз пытался завязать с ним разговор, но у мужчины-ребенка был еще более отсутствующий вид, чем обычно, и ни один из них – даже Бран, который, однако, то и дело что-то недовольно бормотал,– не осмеливался нарушать молчание, царившее в их небольшой группе.