Понятно, он был прав. В сущности, сам Перри чувствовал себя на Лидо
вольнее, чем в культурных учреждениях. И все-таки он запротестовал. Он не
хотел ставить крест на Венеции своих грез, не хотел, чтобы ее вытеснила
площадная Венеция и пресловутый Лидо. Ему казалось, что тем самым он
отречется от своего лучшего "я", от Глории, от идеала. Еще яростнее
протестовала Кэтлин, ей, в свою очередь, не хотелось признать, что желчный
циник Калла оказался пророком.
Договорились рискнуть и сделать еще одну попытку, в последний раз
произвести крупную затрату на культурное начинание. Если и эта попытка
потерпит неудачу, тогда Венеция будет окончательно ликвидирована как
культурный центр.
В тот год в Нью-Йорке гастролировала Сара Бернар; "божественная Сара",
сказал маркиз и поцеловал кончики своих пальцев. Ее пригласили выступить и
в Венеции. Она дорожилась, она набивала себе цену, но в конце концов
все-таки приехала. Перри был огорошен, когда прибыла тощая пожилая дама,
которая говорила исключительно по-французски и очень гневалась, если ее не
понимали. Затем она выступила. Она выступила в "Даме с камелиями" на
французском языке. Публика слушала почтительно и недоуменно, многие ушли,
не дожидаясь конца, но большинство осталось - уж очень дорого было
уплачено за билеты. Перри счел неприличным, что эта пожилая дама выдает
себя за молодую красавицу, в которую влюбляются все подряд; он не мог
понять, почему это называется искусством. Маркиз пытался его просветить.
Но Перри стоял на своем - все это сплошная чушь. Зато Глория понимала и
маркиза и искусство и взирала на своего супруга отчужденно и немилостиво.
Нечто подобное произошло у них в первый раз, и Перри устыдился своего
невежества.
Так или иначе, но и эта попытка по линии искусства оказалась неудачной.
Решено было круто повернуть руль, оттолкнуться от культуры и в дальнейшем
направить Венецию по дачно-увеселительному руслу.
Тут дело вторично приняло неожиданный оборот.
Владельцы лавочек и аттракционов за смехотворно низкую плату приобрели
себе права на годы вперед, твердо оговорив всякую возможность конкуренции.
Таким образом, они снимали все сливки с доходов от Лидо и от
увеселительной Венеции, а на долю Сиднея и Перри не оставалось почти что
ничего.
Маркиз Орсони выговорил себе самые каверзные условия. Его возвели в
ранг своего рода пляжного коменданта, полномочного организовать
увеселительную жизнь Венеции. А он, разумеется, в первую голову обеспечил
своих соотечественников.
У него потребовали объяснений по поводу низкой арендной платы. Он
отвечал холодно и высокомерно. Когда ему препоручили Лидо, там, кроме воды
и песка, ровно ничего не было. Кто мог предвидеть, что именно та отрасль
предприятия, которая находилась в его ведении, достигнет такого пышного
процветания, меж тем как все остальные окажутся несостоятельными?
Перри и Сидней произвели тщательное обследование. Выяснилось, что с
каждого, кто был занят в разветвленной сети венецианского увеселительного
промысла, маркиз получал своего рода подать, в том числе и с девиц, ищущих
мужских знакомств. Организовано это было так ловко, что под маркиза никак
не удавалось подкопаться, да и те, кто орудовал на Лидо, стояли за него
горой.
Все эти Беппо, Джироламо и Терезы отвечали простодушно, учтиво и
многословно, но из них нельзя было выудить ни малейшей улики против
маркиза.
Этой разномастной ораве жилось здесь превосходно. Одни намеревались
вернуться на родину, другие подумывали обосноваться здесь. Но все без
различия крепко держались друг друга. Они ни слова не сказали против
маркиза. За ними учредили слежку через детективов, пустили в ход посулы и
угрозы. Все без толку. При создавшихся условиях любые труды по превращению
Венеции в первоклассный увеселительный комплекс шли на пользу маркизу, а
не предпринимателям.
Но вот к Кэтлин явился художник Калла. Он терпеть не мог заносчивого
Орсони и рассказал Кэтлин, что именно кроется за учтивым упорством
итальянцев. Это была круговая порука, своего рода мафия, особенно опасная
тем, что корнями она уходила на родину. Люди попросту боялись; стоило им
здесь разоблачить маркиза, как по ту сторону океана за это поплатятся их
близкие.
Акционерная компания "Венеция (Техас)" обсудила положение. Итак,
господство маркиза над Лидо опирается на заокеанскую организацию. Значит,
чтобы приструнить его здесь, надо начинать оттуда.
Об этом написали Оливеру Бренту.
Оливеру Бренту нечего было делать. Оливеру Бренту хотелось позабавиться
видом техасской Венеции. Оливеру Бренту не терпелось повидать своего
старого друга маркиза, против которого у него были на руках крупные
козыри. Оливер Брент приехал навести порядок.
Оливер был благовоспитанный господин лет за тридцать, огромного роста и
приятной наружности. По примеру многих состоятельных молодых людей своего
времени, он видел смысл жизни в том, чтобы извлечь из нее как можно больше
наслаждений. "Люди из сил выбиваются, - имел он обыкновение говорить, -
один валит деревья, другой выводит скот, сдирает с него шкуру, дубит ее, и
вот соединенными усилиями столяров, дубильщиков, обойщиков и многих других
в конце концов получается кожаное кресло. Кто-то же должен сидеть в нем и
наслаждаться его удобством. Я и есть этот "кто-то".
Итак, Оливер Брент прибыл, увидел, повеселился. Именно такой он и
представлял себе свою Венецию в Техасе.
Затем он обсудил деловое положение с Перри и Сиднеем. Даже отказавшись
от культурных притязаний, продолжать деятельность акционерной компании
"Венеция" довольно затруднительно. Основное условие - всадить в
предприятие еще порядочные деньги, а также изъять Лидо из-под контроля
Орсони.
Оливера Венеция уже перестала забавлять, в сущности, ему совсем не
улыбалось вкладывать в нее дополнительные средства. Но он не желал
высказывать это напрямик и потому заявил компаньонам, что продумает все
как следует. Что касается маркиза, то Оливер всю дорогу предвкушал
удовольствие задать ему перцу и с готовностью обещал компаньонам избавить
акционерную компанию "Венеция" от опасного итальянца.
Оливер искренне благоволил к маркизу. Тот был его наставником во многих
областях цивилизованного наслаждения жизнью. Но он оказался дорогим
наставником. Потому-то Оливер, в последний раз уплатив его долги, охотно
сплавил его из Европы. А теперь, видите ли, у маркиза хватило наглости
облапошить его и здесь. Однако Оливер Брент не любил ходить в дураках. Уж
кто-кто, а он умеет взять человека в оборот. И не замедлит доказать это
его сиятельству.
Так как оба питали взаимное расположение и насквозь видели друг друга,
разговор состоялся в самом дружелюбном тоне. Оба сидели и курили, положа
ногу на ногу.
- Вы самый обворожительный и беспардонный плут, какого мне доводилось
встречать, - добродушно начал Оливер. - Прямо диву даешься, как ловко вы
обштопали нашу акционерную компанию. Ни единой лазейки нам не оставили.
- Да, я как будто недурно справился, - со скромной гордостью признал
маркиз.
- Вы сейчас, очевидно, при деньгах, неплохо было бы вам откупить у меня
палаццо Орсони, - предложил Оливер.
- А на что оно мне нужно? - возразил маркиз.
- Как же, голубчик! Вы так жалостно скулили, что с кровью сердца
отрываете от себя жилище предков. За кровь своего сердца вы заломили сто
тысяч лир, - напомнил Оливер.
- Рана успела зарубцеваться, - заметил маркиз.
- Палаццо ваше оказалось настоящей рухлядью, - пояснил Оливер.
- Зато оно насквозь пропитано историей, - отпарировал маркиз.
- Кстати, вы сплавили того Тициана, которого хотели навязать мне? -
осведомился Оливер.
- Нет, здесь не верят слову дворянина, - вздохнул маркиз. - Я
представлял веские свидетельства, доказывал, что, по нашему устному
семейному преданию, мой прадед Джакомо Орсони самолично заказал картину
великому мастеру и уплатил за нее шесть тысяч скуди. Свое свидетельство я
заверил нотариально. И что же? У меня хотели купить не картину, а
свидетельство.
Оливер задумался.
- А почему вы при въезде не нашли нужным полностью оплатить пошлину,
исходя из предположительной стоимости картины? - спросил он. - Здесь это
было бы лучшим доказательством ее подлинности.
- Не такой я дурак, - возмутился маркиз.
- Но и не такой ловкач, каким я вас считал, - приветливо и даже с
оттенком сожаления сказал Оливер. - Потому что теперь у меня на руках все
козыри против вас.
Маркиз не понял.
Оливер пояснил:
- После того как вы официально поручились за подлинность своего
Тициана, вам следовало уплатить за него пошлину. У нас на это смотрят
очень строго.
- Какой вздор! - вспылил маркиз. - Это же грошовая мазня.
- Если по клятвенному заверению маркиза Орсони картина была заказана
его предком Тициану, значит, она не может быть грошовой мазней, -
наставительно заявил Оливер. - Таможенные власти даже слушать об этом не
станут.
- А кто докажет, что я искренне верил в подлинность картины? - не
сдавался маркиз.
- Я, - приветливо сказал Оливер. - В свое время, пытаясь всучить мне
эту мазню, вы меня тоже снабдили нотариальным свидетельством. Вот оно.
У маркиза потухла сигарета. Но он очень скоро овладел собой.
- Я вас недооценивал, Оливер, - с уважением отозвался он. Затем закурил
новую сигарету и спросил: - Чего вы от меня требуете?
- Только одного: чтобы вы оставили в покое здешних моих дружков и
бросили делать делишки со своими земляками, - заявил Оливер. - Я не прочь
захватить вас с собой в Европу, мне там веселее с вами, маркиз, а узнал я
вас достаточно хорошо, чтобы впредь наслаждаться вашим обществом без
чрезмерных затрат.
Они дружили не со вчерашнего дня и потому столковались очень быстро.
Оливер пробыл в Венеции порядочный срок и уже собирался уезжать
послезавтра, а все еще ни разу не видел Глории. Она хворала, у нее был
насморк, а когда она бывала не в форме, то никому, кроме Перри, не желала
показываться.
Но вот настал вожделенный миг. Глория поправилась и устроила вечер в
честь мистера Брента.
Оливер причалил в гондоле к лестнице из поддельного мрамора у
поддельного палаццо Перри Паладина. Ухмыляясь, вышел Оливер из гондолы,
ухмыляясь, поднялся по лестнице.
Увидел Глорию. Она восседала в роскошном зеленом вечернем туалете,
тяжелыми, пышными складками ниспадавшем до земли, ее синие глаза с ленивым
любопытством смотрели ему навстречу из-под черных как смоль волос,
красивый крупный рот улыбался глубокомысленно и загадочно. Cheese, думала
она. А с губ Оливера сошла ухмылка, складочки вокруг серых глаз
расправились, вся его долговязая фигура распрямилась. "И этот попался", -
подумала Глория.
Зато маркиз был несколько озадачен, почему Глория в этот вечер уделяет
ему так мало внимания. Но все переменилось, когда он сообщил ей, что его
миссия здесь окончена, появление Оливера воскресило в нем тоску по
родительскому палаццо и по Старому Свету, а посему он намерен послезавтра
вместе с Оливером уехать отсюда навсегда. Она призадумалась, да так
глубоко, что перестала улыбаться. Она даже заговорила.
- Как жалко, - сказала она.
Но в течение вечера она вновь стала дарить половину, даже больше
половины внимания Оливеру Бренту. Перри это отметил, Перри вспомнил, что
маркиз послезавтра покидает Америку, Перри мысленно потер руки, и лицо его
озарилось сиянием, как после особо успешной сделки.
Но перед уходом Оливер заявил, что намерен продлить свое пребывание
примерно на недельку. Он выпишет свою яхту и отправится в Нью-Йорк морским
путем.
Эту последнюю неделю Глория дарила треть своего времени маркизу, а две
трети - Оливеру Бренту.
Известие о том, что маркиз слагает с себя заведование Лидо и покидает
страну, произвело в венецианской колонии настоящий переворот. Еще раньше,
несмотря на деспотический гнет маркиза, многие поселенцы окончательно
избрали техасскую Венецию своей родиной, между венецианцами и аборигенами
заключались браки, а детишки, привезенные из-за океана, лучше говорили
по-английски, чем по-итальянски. Теперь же, узнав, что управлять Лидо
впредь будут Перри и Сидней Браун без посредничества маркиза, почти все
разом решили прочно обосноваться здесь.
Художник Калла также воспользовался пребыванием Оливера, чтобы
посоветоваться с ним. Оливер осмотрел картины художника, приветливо
выслушал его злобную ругань, похлопал его по плечу и высказал свое мнение:
- Все, что вы настряпали, - дикий бред. Продолжайте в том же духе.
Но Энрико Калла не был расположен продолжать в том же духе. Напротив,
он хотел назад, в Европу. В его соглашении с Оливером было оговорено, что
весь срок проживания в Америке он получает от Оливера ежемесячное пособие,
а за это все им здесь написанное становится собственностью Оливера. Но
нет, не желает он, чтобы этот молодчик похлопывал его по плечу. До каких
пор его будет обжуливать эдакий вот сноб, который норовит извлечь из
других не только удовольствие и наслаждение, а вдобавок еще и выгоду.
Впрочем, это было лишь внешним поводом к его решению. Перед Кэтлин он
открыто высказал свои истинные чувства. По сути, ему здесь больше нечего
делать. "Новое" оказалось совсем иным, чем он ожидал. Даже внутренне этот
материк слишком еще разбросан и необжит, слишком еще незрел, чтобы творить
искусство. Но кое-что Калла все-таки вынес из своего путешествия. Во всем
здесь куда больше свежей силы, чем по ту сторону океана; кажется, он и сам
позаимствовал частицу этой силы, так что может строить дальше на старой
основе без боязни впасть в шаблон. И еще вот что вынес он отсюда, - в
общем, не поедет ли она с ним в Европу. В общем, вот оно какое дело...
На широком простодушном лице Кэтлин выразилась радость, сожаление,
борьба. Да, Энрико полон жизни, и к тому же он настоящий художник. Когда
он что-нибудь объяснял ей, то, при всей его распущенности в языке и
манерах, она сразу улавливала, что восчувствовать "идеал" куда труднее,
чем представлялось им с Перри. Зато, должно быть, этот идеал сулит
неслыханное счастье. У нее был большой соблазн сказать: "Хорошо, Энрико, я
поеду с тобой".
Но тут она вспомнила Перри. Нелегко будет Перри переориентироваться на
Лидо. И с ее стороны было не по-дружески именно сейчас оставить его одного
или все равно что одного, - Глория плохой товарищ в беде.
- Мне очень лестно, Энрико, что вы хотите увезти меня с собой, -
отвечала она. - Но мое место здесь, как ваше там, за океаном.
Калла разразился проклятиями и ругательствами, обозвал ее дурой, а всю
ее страну - дурацкой, но она осталась при своем решении.
Тут прибыла яхта. Оливер Брент отплыл на ней, так и не сказав
окончательно, думает ли он вкладывать дополнительные средства в
акционерную компанию "Венеция (Техас)". С ним вместе отплывали маркиз
Орсони и Калла.
Перри и Сидней проводили отъезжающих до причала, Когда Перри
возвратился домой, он обнаружил, что Глория тем временем тоже успела
уехать. В оставленной записке она была немногословной, как всегда: "Прощай
навеки".
Перри тупо смотрел на эти два слова. Ему представлялась Глория в тот
миг, когда она явилась ему в туристическом агентстве "Синдбад", синяя юбка
плотно облегала ее бедра, крепкая детская пятерня высоко подымала пышный
волан. Так плыла она перед ним, уплывала все дальше, становилась все
меньше, а он стоял на месте и не мог бежать за ней следом. Долго, как
прикованный, стоял он перед осколками своей мечты.
Вскоре пришло письмо от одного из нью-йоркских адвокатов, относительно
формальностей развода. Миссис Глория Паладин, говорилось в бумаге,
собирается отплыть в Европу на "Манхэттене". С той же почтой пришло письмо
от Оливера Брента. Он сообщал, что отправляется в Европу на "Манхэттене" и
готов выделить дополнительные средства в акционерную компанию "Венеция
(Техас)".
- Благодарю покорно, - проворчал Перри. Он отнюдь не собирается брать
деньги как выкуп за Глорию.
Однако, не возьми он денег от Оливера, погибнут и вложения Сиднея.
Три дня бродил он мрачный и молчаливый, о предложении Оливера он ни
словом не обмолвился с компаньонами. Наконец он заговорил с Кэтлин. Она
тоже нашла, что брать деньги нельзя.
- Но твой отец потребует, чтобы мы взяли деньги, - угрюмо вымолвил
Перри.
Кэтлин задумалась. И вдруг решила:
- Мы попросту ничего ему не скажем.
Перри возмутился.
- Разве, ты не понимаешь, что это просто нечестно?
- Понимаю, - подтвердила Кэтлин.
- Понимаешь ты, - продолжал Перри почти что с угрозой, - что это даже
преступно?
- Понимаю, - подтвердила Кэтлин.
Он смотрел на нее долго, испытующе, и она выдержала его взгляд.
- Да ты прямо молодчага, - выпалил он и хлопнул ее по плечу.
- Пожалуйста, без телячьих нежностей, - оборвала она. - Надо
действовать. Надо складывать пожитки и ликвидировать Венецию.
- Что? - вознегодовал Перри. - Ликвидировать Венецию? Даже не подумаю.
Венеция будет существовать, - упрямо заявил он.
- Ты совсем спятил, - не менее запальчиво возразила она, - а средства
где ты возьмешь?
- Уж как-нибудь раздобуду, - сурово заявил Перри, - в лепешку
расшибусь, а Венецию не брошу.
- Подумаешь, что такое твоя Венеция? - фыркнула Кэтлин. - Сосиски да
баркаролы, и больше ничего.
- Не смей охаивать мою Венецию! - гневно оборвал Перри. - Она есть, она
моя, и я ее не брошу.
- Твоя Венеция? - тоже сердито и агрессивно фыркнула Кэтлин. - Твоя?
Нет, Глории! Сам же долбил об этом без конца.
- Не брошу, - упорствовал Перри, - сохраню мою Венецию. Теперь тем
более - без Глории. Я им покажу, этим проходимцам, - расходился он.
Кэтлин вглядывалась в его лицо - оно осунулось и ожесточилось.
- Ты упрям, как бес, Перри, - заметила она. - Твое упорство граничит с
глупостью, - но в лице ее уже не было гнева, а голос явно дрожал.
Перри не мог понять, выражают ли ее слова одобрение или насмешку. Все
равно ему это было приятно.
- Ну, значит, я глуп, - ответил он, но куда уж менее агрессивно. - Мой
дед говаривал, бывало: "Кто в двадцать лет не красив, в тридцать не силен,
в сорок не умен, а в пятьдесят не богат - тому не бывать им вовек!" У меня
еще есть время, чтобы поумнеть, а чтобы разбогатеть, и подавно. - Так как
она рассмеялась, он добавил: - Конечно, это дается нелегко. Вдвоем было бы
куда проще, как по-твоему, Кэтлин? - И он взял ее руку.
Кэтлин не отняла руки.
- Ты думаешь, из этого будет толк? - спросила она. - Так сразу? Без
увлечения? - И опять в ее голосе послышалась дрожь и неуверенность.
- Чушь! - решительно заявил Перри. - Если женщина своим видом окрыляет
человека, а потом, когда в ней нуждаешься, так ее нет, - это совсем не
дело. Женщина должна быть помощницей.
- Только помощницей? - осведомилась Кэтлин.
- Ах, брось ты это, - отмахнулся Перри. - Я не Эмерсон. Только мне без
всякой философии ясно, что мы созданы друг для друга. Хочешь ты мне
помочь? - спросил он снова почти что повелительно, и лицо его осунулось и
стало напряженным, как во время сложных деловых переговоров.
- Конечно, хочу, дуралей. Это ты мог получить раньше и дешевле.
Они решили пожениться, как только будет оформлен развод с Глорией, и
отныне Перри стал ездить на тандеме с Кэтлин.
Предложение Оливера утаили от Сиднея, деньги добыли на зверских
условиях. Откупили права у итальянцев. Умножили число увеселительных
заведений. Построили уютные дачки на одну семью.
Трудиться пришлось вовсю, зато в назначенный годичный срок первый этап
был завершен. Место культурного центра Венеция (Техас) заняла другая
Венеция (Техас) - город красот и развлечений.
На второй год была намечена постройка казино. В соглашении с
подрядчиком имелась на предмет выбора объектов очень выгодная оговорка.
Однако же город красот и развлечений еле-еле держался на воде и затевать
новые предприятия было небезопасно.
Когда срок заключения договора на постройку подходил к концу, Перри
обратился за советом к Кэтлин:
- Решиться или нет? Строить или не строить казино?
- Это дело счастья.
Перри подписал наряд.
Начали рыть фундамент для казино. Наступил срок первого крупного
платежа, затем второго. Перри плохо спалось в эти ночи.
Но, вынимая грунт, рабочие докопались до воды с радужными переливами и
непонятным запахом.
Перри взволновался, ни слова не сказал компаньонам и привлек
специалистов. Сам он окончательно потерял сон. Начали пробное бурение.
Нашли нефть. На обширном пространстве нашли нефть.
Сияя от радости, Перри с благодарностью смотрел на Кэтлин.
- Ты подала мне эту мысль, - промолвил он. - Ты посоветовала мне
положиться на мое счастье.
Нефть смыла Венецию (Техас), город красот и развлечений.
Но и разбогатев, Перри не перестал вспоминать пресловутый плакат:
"Венеция ждет вас".
Они с Кэтлин поехали в Венецию (Италия).
В гостинице "Даниелли" портье спросил их, не хотели бы они нанять хоть
и дорогого, но в высшей степени занимательного гида, некоего маркиза
Орсони. Это подлинный маркиз, его предки дали Венецианской республике двух
дожей. Затем он настоятельно рекомендует им пообедать в траттории на Лидо,
- ее владелец тот же маркиз, кстати, маркиза Глория отлично говорит
по-английски.
Но мистер и миссис Перри Паладин предпочли осматривать город Венецию
без гида. Перри был в клетчатых штанах до колен, в клетчатом дорожном
картузе и в пледе, подзорная труба висела у него через плечо, из кармана
торчал путеводитель. Кэтлин тоже была в широченном пледе и в соломенной
шляпе с вуалью, которая развевалась на ветру.
Они проезжали мимо дворцов в стиле Ренессанс, на самом деле построенных
в эпоху Ренессанса из всамделишнего мрамора. Все это было великолепно, но
гораздо мрачнее, чем им представлялось, и не так оживленно, На всем была
печать обветшалого и даже обшарпанного величия.
Кэтлин до глубины души волновало все виденное.
А Перри чувствовал себя здесь очень неуютно. В угрюмой задумчивости
бродил он по городу. И на четвертый день сказал Кэтлин:
- Если не возражаешь, мы завтра уедем. Конечно, все это очень
величественно и грандиозно, но что-то мне здесь действует на нервы. - Видя
ее удивление, он пояснил: - Какой-то здесь застой и мертвечина. Это город
для лентяев. На меня он нагоняет хандру. Я хочу домой. Знаешь, что я
надумал, - признался он. - Я брошу нефть и вернусь к земельным участкам.
Но больше не буду строить ни Венеции, ни Севилий. Буду строить
обыкновенные загородные поселки для нынешних и будущих дачников. И знаешь,
кого я возьму себе в помощники? Калла - живописца. Он форменный психопат,
но у него бывают разумные мысли. В нем есть то, что нам не мешает
позаимствовать у Европы. Его стоит взять с собой в Америку.
- За одну минуту целый ворох новостей, - сказала Кэтлин, как в свое
время сказал ее отец.
Ей хотелось побыть еще в Венеции, но она увидела, что чары окончательно
спали с ее мужа, порадовалась на своего деятельного Перри и покорилась его
воле.
На пути домой, прогуливаясь по палубе и созерцая серо-зеленые воды
океана, Перри подвел итог своим впечатлениям:
- В Венеции (Техас) чувствовалась жизнь, в Венеции (Италия) есть
величие, но лучше всего была Венеция на плакате в туристическом агентстве
"Синдбад".
Кэтлин остановилась, посмотрела на него, и лицо ее вновь выразило
мягкую, женственную, материнскую насмешку.
- Уразумел наконец? - спросила она. - Впрочем, тебе скоро стукнет
сорок, пора поумнеть.
Он рассмеялся.
- А я еще в тридцать уразумел, что мы созданы друг для друга, - ответил
он.
И они снова отправились гулять по палубе, и Перри радовался, что
пароход каждый час на пятнадцать миль приближает его к родине и к делам.
По дворцу д'Эсте в Ферраре проносился буйный карнавальный хоровод,
точно огненный жеребец, что, сбросив наездника, без узды мчится на
простор.
В парадном покое дворца сидел на возвышении брат герцога, кардинал
Ипполито, в кругу ученых острословов и блистающих умом красавиц. Пресытясь
праздничной суетой, избранное общество с изысканной томностью раскинулось
в мягких креслах, поставленных на возвышении. Вдыхая утонченными чувствами
аромат веселья, незримо, по ощутимо пропитавший зал, гости услаждались
легкой беседой, которая грациозно порхала от высокого к низменному, от
глубокого к пустому.
Мессир Лудовико Ариосто, придворный поэт кардинала, только что
рассказал, как напротив, в нише за померанцевым деревом, он подслушал
нежное воркование переодетого капуцином бакалавра Тимотео Шелладини с
Бьянкой Джованной, юной придворной дамой герцогини Лукреции.
- Вашему высокопреосвященству известно, - обратился он к кардиналу, -
известно и вам, господа, как косноязычен обычно добрейший наш Тимотео. Но
послушали бы вы, каким он стад вдруг красноречивым. Слова столь резво
слетали с его губ, что triumviri amoris порадовались бы, глядючи на него.
Так любовь внушает нужные слова немотствующему.
- Разве не такова же, друг Лудовико, любая страсть? - спросил кардинал.
- Мне кажется, любая подлинная страсть на какой-то миг превращает в
Демосфена всякого, даже отдаленно не причастного гуманизму.
- Прошу прощения у вашего высокопреосвященства, - возразил Ариост;
нагнувшись, он только что поднес к губам розовый бутон, брошенный ему
белой женской рукой, - прошу прощения за то, что я дерзаю возразить вашему
высокопреосвященству. Подлинная страсть даже невежду учит мыслить и
чувствовать по-иному; но говорить по-иному она учит лишь нас, тех, кто
насквозь пропитан духом гуманизма. Страсть плебея может самим наличием
вольнее, чем в культурных учреждениях. И все-таки он запротестовал. Он не
хотел ставить крест на Венеции своих грез, не хотел, чтобы ее вытеснила
площадная Венеция и пресловутый Лидо. Ему казалось, что тем самым он
отречется от своего лучшего "я", от Глории, от идеала. Еще яростнее
протестовала Кэтлин, ей, в свою очередь, не хотелось признать, что желчный
циник Калла оказался пророком.
Договорились рискнуть и сделать еще одну попытку, в последний раз
произвести крупную затрату на культурное начинание. Если и эта попытка
потерпит неудачу, тогда Венеция будет окончательно ликвидирована как
культурный центр.
В тот год в Нью-Йорке гастролировала Сара Бернар; "божественная Сара",
сказал маркиз и поцеловал кончики своих пальцев. Ее пригласили выступить и
в Венеции. Она дорожилась, она набивала себе цену, но в конце концов
все-таки приехала. Перри был огорошен, когда прибыла тощая пожилая дама,
которая говорила исключительно по-французски и очень гневалась, если ее не
понимали. Затем она выступила. Она выступила в "Даме с камелиями" на
французском языке. Публика слушала почтительно и недоуменно, многие ушли,
не дожидаясь конца, но большинство осталось - уж очень дорого было
уплачено за билеты. Перри счел неприличным, что эта пожилая дама выдает
себя за молодую красавицу, в которую влюбляются все подряд; он не мог
понять, почему это называется искусством. Маркиз пытался его просветить.
Но Перри стоял на своем - все это сплошная чушь. Зато Глория понимала и
маркиза и искусство и взирала на своего супруга отчужденно и немилостиво.
Нечто подобное произошло у них в первый раз, и Перри устыдился своего
невежества.
Так или иначе, но и эта попытка по линии искусства оказалась неудачной.
Решено было круто повернуть руль, оттолкнуться от культуры и в дальнейшем
направить Венецию по дачно-увеселительному руслу.
Тут дело вторично приняло неожиданный оборот.
Владельцы лавочек и аттракционов за смехотворно низкую плату приобрели
себе права на годы вперед, твердо оговорив всякую возможность конкуренции.
Таким образом, они снимали все сливки с доходов от Лидо и от
увеселительной Венеции, а на долю Сиднея и Перри не оставалось почти что
ничего.
Маркиз Орсони выговорил себе самые каверзные условия. Его возвели в
ранг своего рода пляжного коменданта, полномочного организовать
увеселительную жизнь Венеции. А он, разумеется, в первую голову обеспечил
своих соотечественников.
У него потребовали объяснений по поводу низкой арендной платы. Он
отвечал холодно и высокомерно. Когда ему препоручили Лидо, там, кроме воды
и песка, ровно ничего не было. Кто мог предвидеть, что именно та отрасль
предприятия, которая находилась в его ведении, достигнет такого пышного
процветания, меж тем как все остальные окажутся несостоятельными?
Перри и Сидней произвели тщательное обследование. Выяснилось, что с
каждого, кто был занят в разветвленной сети венецианского увеселительного
промысла, маркиз получал своего рода подать, в том числе и с девиц, ищущих
мужских знакомств. Организовано это было так ловко, что под маркиза никак
не удавалось подкопаться, да и те, кто орудовал на Лидо, стояли за него
горой.
Все эти Беппо, Джироламо и Терезы отвечали простодушно, учтиво и
многословно, но из них нельзя было выудить ни малейшей улики против
маркиза.
Этой разномастной ораве жилось здесь превосходно. Одни намеревались
вернуться на родину, другие подумывали обосноваться здесь. Но все без
различия крепко держались друг друга. Они ни слова не сказали против
маркиза. За ними учредили слежку через детективов, пустили в ход посулы и
угрозы. Все без толку. При создавшихся условиях любые труды по превращению
Венеции в первоклассный увеселительный комплекс шли на пользу маркизу, а
не предпринимателям.
Но вот к Кэтлин явился художник Калла. Он терпеть не мог заносчивого
Орсони и рассказал Кэтлин, что именно кроется за учтивым упорством
итальянцев. Это была круговая порука, своего рода мафия, особенно опасная
тем, что корнями она уходила на родину. Люди попросту боялись; стоило им
здесь разоблачить маркиза, как по ту сторону океана за это поплатятся их
близкие.
Акционерная компания "Венеция (Техас)" обсудила положение. Итак,
господство маркиза над Лидо опирается на заокеанскую организацию. Значит,
чтобы приструнить его здесь, надо начинать оттуда.
Об этом написали Оливеру Бренту.
Оливеру Бренту нечего было делать. Оливеру Бренту хотелось позабавиться
видом техасской Венеции. Оливеру Бренту не терпелось повидать своего
старого друга маркиза, против которого у него были на руках крупные
козыри. Оливер Брент приехал навести порядок.
Оливер был благовоспитанный господин лет за тридцать, огромного роста и
приятной наружности. По примеру многих состоятельных молодых людей своего
времени, он видел смысл жизни в том, чтобы извлечь из нее как можно больше
наслаждений. "Люди из сил выбиваются, - имел он обыкновение говорить, -
один валит деревья, другой выводит скот, сдирает с него шкуру, дубит ее, и
вот соединенными усилиями столяров, дубильщиков, обойщиков и многих других
в конце концов получается кожаное кресло. Кто-то же должен сидеть в нем и
наслаждаться его удобством. Я и есть этот "кто-то".
Итак, Оливер Брент прибыл, увидел, повеселился. Именно такой он и
представлял себе свою Венецию в Техасе.
Затем он обсудил деловое положение с Перри и Сиднеем. Даже отказавшись
от культурных притязаний, продолжать деятельность акционерной компании
"Венеция" довольно затруднительно. Основное условие - всадить в
предприятие еще порядочные деньги, а также изъять Лидо из-под контроля
Орсони.
Оливера Венеция уже перестала забавлять, в сущности, ему совсем не
улыбалось вкладывать в нее дополнительные средства. Но он не желал
высказывать это напрямик и потому заявил компаньонам, что продумает все
как следует. Что касается маркиза, то Оливер всю дорогу предвкушал
удовольствие задать ему перцу и с готовностью обещал компаньонам избавить
акционерную компанию "Венеция" от опасного итальянца.
Оливер искренне благоволил к маркизу. Тот был его наставником во многих
областях цивилизованного наслаждения жизнью. Но он оказался дорогим
наставником. Потому-то Оливер, в последний раз уплатив его долги, охотно
сплавил его из Европы. А теперь, видите ли, у маркиза хватило наглости
облапошить его и здесь. Однако Оливер Брент не любил ходить в дураках. Уж
кто-кто, а он умеет взять человека в оборот. И не замедлит доказать это
его сиятельству.
Так как оба питали взаимное расположение и насквозь видели друг друга,
разговор состоялся в самом дружелюбном тоне. Оба сидели и курили, положа
ногу на ногу.
- Вы самый обворожительный и беспардонный плут, какого мне доводилось
встречать, - добродушно начал Оливер. - Прямо диву даешься, как ловко вы
обштопали нашу акционерную компанию. Ни единой лазейки нам не оставили.
- Да, я как будто недурно справился, - со скромной гордостью признал
маркиз.
- Вы сейчас, очевидно, при деньгах, неплохо было бы вам откупить у меня
палаццо Орсони, - предложил Оливер.
- А на что оно мне нужно? - возразил маркиз.
- Как же, голубчик! Вы так жалостно скулили, что с кровью сердца
отрываете от себя жилище предков. За кровь своего сердца вы заломили сто
тысяч лир, - напомнил Оливер.
- Рана успела зарубцеваться, - заметил маркиз.
- Палаццо ваше оказалось настоящей рухлядью, - пояснил Оливер.
- Зато оно насквозь пропитано историей, - отпарировал маркиз.
- Кстати, вы сплавили того Тициана, которого хотели навязать мне? -
осведомился Оливер.
- Нет, здесь не верят слову дворянина, - вздохнул маркиз. - Я
представлял веские свидетельства, доказывал, что, по нашему устному
семейному преданию, мой прадед Джакомо Орсони самолично заказал картину
великому мастеру и уплатил за нее шесть тысяч скуди. Свое свидетельство я
заверил нотариально. И что же? У меня хотели купить не картину, а
свидетельство.
Оливер задумался.
- А почему вы при въезде не нашли нужным полностью оплатить пошлину,
исходя из предположительной стоимости картины? - спросил он. - Здесь это
было бы лучшим доказательством ее подлинности.
- Не такой я дурак, - возмутился маркиз.
- Но и не такой ловкач, каким я вас считал, - приветливо и даже с
оттенком сожаления сказал Оливер. - Потому что теперь у меня на руках все
козыри против вас.
Маркиз не понял.
Оливер пояснил:
- После того как вы официально поручились за подлинность своего
Тициана, вам следовало уплатить за него пошлину. У нас на это смотрят
очень строго.
- Какой вздор! - вспылил маркиз. - Это же грошовая мазня.
- Если по клятвенному заверению маркиза Орсони картина была заказана
его предком Тициану, значит, она не может быть грошовой мазней, -
наставительно заявил Оливер. - Таможенные власти даже слушать об этом не
станут.
- А кто докажет, что я искренне верил в подлинность картины? - не
сдавался маркиз.
- Я, - приветливо сказал Оливер. - В свое время, пытаясь всучить мне
эту мазню, вы меня тоже снабдили нотариальным свидетельством. Вот оно.
У маркиза потухла сигарета. Но он очень скоро овладел собой.
- Я вас недооценивал, Оливер, - с уважением отозвался он. Затем закурил
новую сигарету и спросил: - Чего вы от меня требуете?
- Только одного: чтобы вы оставили в покое здешних моих дружков и
бросили делать делишки со своими земляками, - заявил Оливер. - Я не прочь
захватить вас с собой в Европу, мне там веселее с вами, маркиз, а узнал я
вас достаточно хорошо, чтобы впредь наслаждаться вашим обществом без
чрезмерных затрат.
Они дружили не со вчерашнего дня и потому столковались очень быстро.
Оливер пробыл в Венеции порядочный срок и уже собирался уезжать
послезавтра, а все еще ни разу не видел Глории. Она хворала, у нее был
насморк, а когда она бывала не в форме, то никому, кроме Перри, не желала
показываться.
Но вот настал вожделенный миг. Глория поправилась и устроила вечер в
честь мистера Брента.
Оливер причалил в гондоле к лестнице из поддельного мрамора у
поддельного палаццо Перри Паладина. Ухмыляясь, вышел Оливер из гондолы,
ухмыляясь, поднялся по лестнице.
Увидел Глорию. Она восседала в роскошном зеленом вечернем туалете,
тяжелыми, пышными складками ниспадавшем до земли, ее синие глаза с ленивым
любопытством смотрели ему навстречу из-под черных как смоль волос,
красивый крупный рот улыбался глубокомысленно и загадочно. Cheese, думала
она. А с губ Оливера сошла ухмылка, складочки вокруг серых глаз
расправились, вся его долговязая фигура распрямилась. "И этот попался", -
подумала Глория.
Зато маркиз был несколько озадачен, почему Глория в этот вечер уделяет
ему так мало внимания. Но все переменилось, когда он сообщил ей, что его
миссия здесь окончена, появление Оливера воскресило в нем тоску по
родительскому палаццо и по Старому Свету, а посему он намерен послезавтра
вместе с Оливером уехать отсюда навсегда. Она призадумалась, да так
глубоко, что перестала улыбаться. Она даже заговорила.
- Как жалко, - сказала она.
Но в течение вечера она вновь стала дарить половину, даже больше
половины внимания Оливеру Бренту. Перри это отметил, Перри вспомнил, что
маркиз послезавтра покидает Америку, Перри мысленно потер руки, и лицо его
озарилось сиянием, как после особо успешной сделки.
Но перед уходом Оливер заявил, что намерен продлить свое пребывание
примерно на недельку. Он выпишет свою яхту и отправится в Нью-Йорк морским
путем.
Эту последнюю неделю Глория дарила треть своего времени маркизу, а две
трети - Оливеру Бренту.
Известие о том, что маркиз слагает с себя заведование Лидо и покидает
страну, произвело в венецианской колонии настоящий переворот. Еще раньше,
несмотря на деспотический гнет маркиза, многие поселенцы окончательно
избрали техасскую Венецию своей родиной, между венецианцами и аборигенами
заключались браки, а детишки, привезенные из-за океана, лучше говорили
по-английски, чем по-итальянски. Теперь же, узнав, что управлять Лидо
впредь будут Перри и Сидней Браун без посредничества маркиза, почти все
разом решили прочно обосноваться здесь.
Художник Калла также воспользовался пребыванием Оливера, чтобы
посоветоваться с ним. Оливер осмотрел картины художника, приветливо
выслушал его злобную ругань, похлопал его по плечу и высказал свое мнение:
- Все, что вы настряпали, - дикий бред. Продолжайте в том же духе.
Но Энрико Калла не был расположен продолжать в том же духе. Напротив,
он хотел назад, в Европу. В его соглашении с Оливером было оговорено, что
весь срок проживания в Америке он получает от Оливера ежемесячное пособие,
а за это все им здесь написанное становится собственностью Оливера. Но
нет, не желает он, чтобы этот молодчик похлопывал его по плечу. До каких
пор его будет обжуливать эдакий вот сноб, который норовит извлечь из
других не только удовольствие и наслаждение, а вдобавок еще и выгоду.
Впрочем, это было лишь внешним поводом к его решению. Перед Кэтлин он
открыто высказал свои истинные чувства. По сути, ему здесь больше нечего
делать. "Новое" оказалось совсем иным, чем он ожидал. Даже внутренне этот
материк слишком еще разбросан и необжит, слишком еще незрел, чтобы творить
искусство. Но кое-что Калла все-таки вынес из своего путешествия. Во всем
здесь куда больше свежей силы, чем по ту сторону океана; кажется, он и сам
позаимствовал частицу этой силы, так что может строить дальше на старой
основе без боязни впасть в шаблон. И еще вот что вынес он отсюда, - в
общем, не поедет ли она с ним в Европу. В общем, вот оно какое дело...
На широком простодушном лице Кэтлин выразилась радость, сожаление,
борьба. Да, Энрико полон жизни, и к тому же он настоящий художник. Когда
он что-нибудь объяснял ей, то, при всей его распущенности в языке и
манерах, она сразу улавливала, что восчувствовать "идеал" куда труднее,
чем представлялось им с Перри. Зато, должно быть, этот идеал сулит
неслыханное счастье. У нее был большой соблазн сказать: "Хорошо, Энрико, я
поеду с тобой".
Но тут она вспомнила Перри. Нелегко будет Перри переориентироваться на
Лидо. И с ее стороны было не по-дружески именно сейчас оставить его одного
или все равно что одного, - Глория плохой товарищ в беде.
- Мне очень лестно, Энрико, что вы хотите увезти меня с собой, -
отвечала она. - Но мое место здесь, как ваше там, за океаном.
Калла разразился проклятиями и ругательствами, обозвал ее дурой, а всю
ее страну - дурацкой, но она осталась при своем решении.
Тут прибыла яхта. Оливер Брент отплыл на ней, так и не сказав
окончательно, думает ли он вкладывать дополнительные средства в
акционерную компанию "Венеция (Техас)". С ним вместе отплывали маркиз
Орсони и Калла.
Перри и Сидней проводили отъезжающих до причала, Когда Перри
возвратился домой, он обнаружил, что Глория тем временем тоже успела
уехать. В оставленной записке она была немногословной, как всегда: "Прощай
навеки".
Перри тупо смотрел на эти два слова. Ему представлялась Глория в тот
миг, когда она явилась ему в туристическом агентстве "Синдбад", синяя юбка
плотно облегала ее бедра, крепкая детская пятерня высоко подымала пышный
волан. Так плыла она перед ним, уплывала все дальше, становилась все
меньше, а он стоял на месте и не мог бежать за ней следом. Долго, как
прикованный, стоял он перед осколками своей мечты.
Вскоре пришло письмо от одного из нью-йоркских адвокатов, относительно
формальностей развода. Миссис Глория Паладин, говорилось в бумаге,
собирается отплыть в Европу на "Манхэттене". С той же почтой пришло письмо
от Оливера Брента. Он сообщал, что отправляется в Европу на "Манхэттене" и
готов выделить дополнительные средства в акционерную компанию "Венеция
(Техас)".
- Благодарю покорно, - проворчал Перри. Он отнюдь не собирается брать
деньги как выкуп за Глорию.
Однако, не возьми он денег от Оливера, погибнут и вложения Сиднея.
Три дня бродил он мрачный и молчаливый, о предложении Оливера он ни
словом не обмолвился с компаньонами. Наконец он заговорил с Кэтлин. Она
тоже нашла, что брать деньги нельзя.
- Но твой отец потребует, чтобы мы взяли деньги, - угрюмо вымолвил
Перри.
Кэтлин задумалась. И вдруг решила:
- Мы попросту ничего ему не скажем.
Перри возмутился.
- Разве, ты не понимаешь, что это просто нечестно?
- Понимаю, - подтвердила Кэтлин.
- Понимаешь ты, - продолжал Перри почти что с угрозой, - что это даже
преступно?
- Понимаю, - подтвердила Кэтлин.
Он смотрел на нее долго, испытующе, и она выдержала его взгляд.
- Да ты прямо молодчага, - выпалил он и хлопнул ее по плечу.
- Пожалуйста, без телячьих нежностей, - оборвала она. - Надо
действовать. Надо складывать пожитки и ликвидировать Венецию.
- Что? - вознегодовал Перри. - Ликвидировать Венецию? Даже не подумаю.
Венеция будет существовать, - упрямо заявил он.
- Ты совсем спятил, - не менее запальчиво возразила она, - а средства
где ты возьмешь?
- Уж как-нибудь раздобуду, - сурово заявил Перри, - в лепешку
расшибусь, а Венецию не брошу.
- Подумаешь, что такое твоя Венеция? - фыркнула Кэтлин. - Сосиски да
баркаролы, и больше ничего.
- Не смей охаивать мою Венецию! - гневно оборвал Перри. - Она есть, она
моя, и я ее не брошу.
- Твоя Венеция? - тоже сердито и агрессивно фыркнула Кэтлин. - Твоя?
Нет, Глории! Сам же долбил об этом без конца.
- Не брошу, - упорствовал Перри, - сохраню мою Венецию. Теперь тем
более - без Глории. Я им покажу, этим проходимцам, - расходился он.
Кэтлин вглядывалась в его лицо - оно осунулось и ожесточилось.
- Ты упрям, как бес, Перри, - заметила она. - Твое упорство граничит с
глупостью, - но в лице ее уже не было гнева, а голос явно дрожал.
Перри не мог понять, выражают ли ее слова одобрение или насмешку. Все
равно ему это было приятно.
- Ну, значит, я глуп, - ответил он, но куда уж менее агрессивно. - Мой
дед говаривал, бывало: "Кто в двадцать лет не красив, в тридцать не силен,
в сорок не умен, а в пятьдесят не богат - тому не бывать им вовек!" У меня
еще есть время, чтобы поумнеть, а чтобы разбогатеть, и подавно. - Так как
она рассмеялась, он добавил: - Конечно, это дается нелегко. Вдвоем было бы
куда проще, как по-твоему, Кэтлин? - И он взял ее руку.
Кэтлин не отняла руки.
- Ты думаешь, из этого будет толк? - спросила она. - Так сразу? Без
увлечения? - И опять в ее голосе послышалась дрожь и неуверенность.
- Чушь! - решительно заявил Перри. - Если женщина своим видом окрыляет
человека, а потом, когда в ней нуждаешься, так ее нет, - это совсем не
дело. Женщина должна быть помощницей.
- Только помощницей? - осведомилась Кэтлин.
- Ах, брось ты это, - отмахнулся Перри. - Я не Эмерсон. Только мне без
всякой философии ясно, что мы созданы друг для друга. Хочешь ты мне
помочь? - спросил он снова почти что повелительно, и лицо его осунулось и
стало напряженным, как во время сложных деловых переговоров.
- Конечно, хочу, дуралей. Это ты мог получить раньше и дешевле.
Они решили пожениться, как только будет оформлен развод с Глорией, и
отныне Перри стал ездить на тандеме с Кэтлин.
Предложение Оливера утаили от Сиднея, деньги добыли на зверских
условиях. Откупили права у итальянцев. Умножили число увеселительных
заведений. Построили уютные дачки на одну семью.
Трудиться пришлось вовсю, зато в назначенный годичный срок первый этап
был завершен. Место культурного центра Венеция (Техас) заняла другая
Венеция (Техас) - город красот и развлечений.
На второй год была намечена постройка казино. В соглашении с
подрядчиком имелась на предмет выбора объектов очень выгодная оговорка.
Однако же город красот и развлечений еле-еле держался на воде и затевать
новые предприятия было небезопасно.
Когда срок заключения договора на постройку подходил к концу, Перри
обратился за советом к Кэтлин:
- Решиться или нет? Строить или не строить казино?
- Это дело счастья.
Перри подписал наряд.
Начали рыть фундамент для казино. Наступил срок первого крупного
платежа, затем второго. Перри плохо спалось в эти ночи.
Но, вынимая грунт, рабочие докопались до воды с радужными переливами и
непонятным запахом.
Перри взволновался, ни слова не сказал компаньонам и привлек
специалистов. Сам он окончательно потерял сон. Начали пробное бурение.
Нашли нефть. На обширном пространстве нашли нефть.
Сияя от радости, Перри с благодарностью смотрел на Кэтлин.
- Ты подала мне эту мысль, - промолвил он. - Ты посоветовала мне
положиться на мое счастье.
Нефть смыла Венецию (Техас), город красот и развлечений.
Но и разбогатев, Перри не перестал вспоминать пресловутый плакат:
"Венеция ждет вас".
Они с Кэтлин поехали в Венецию (Италия).
В гостинице "Даниелли" портье спросил их, не хотели бы они нанять хоть
и дорогого, но в высшей степени занимательного гида, некоего маркиза
Орсони. Это подлинный маркиз, его предки дали Венецианской республике двух
дожей. Затем он настоятельно рекомендует им пообедать в траттории на Лидо,
- ее владелец тот же маркиз, кстати, маркиза Глория отлично говорит
по-английски.
Но мистер и миссис Перри Паладин предпочли осматривать город Венецию
без гида. Перри был в клетчатых штанах до колен, в клетчатом дорожном
картузе и в пледе, подзорная труба висела у него через плечо, из кармана
торчал путеводитель. Кэтлин тоже была в широченном пледе и в соломенной
шляпе с вуалью, которая развевалась на ветру.
Они проезжали мимо дворцов в стиле Ренессанс, на самом деле построенных
в эпоху Ренессанса из всамделишнего мрамора. Все это было великолепно, но
гораздо мрачнее, чем им представлялось, и не так оживленно, На всем была
печать обветшалого и даже обшарпанного величия.
Кэтлин до глубины души волновало все виденное.
А Перри чувствовал себя здесь очень неуютно. В угрюмой задумчивости
бродил он по городу. И на четвертый день сказал Кэтлин:
- Если не возражаешь, мы завтра уедем. Конечно, все это очень
величественно и грандиозно, но что-то мне здесь действует на нервы. - Видя
ее удивление, он пояснил: - Какой-то здесь застой и мертвечина. Это город
для лентяев. На меня он нагоняет хандру. Я хочу домой. Знаешь, что я
надумал, - признался он. - Я брошу нефть и вернусь к земельным участкам.
Но больше не буду строить ни Венеции, ни Севилий. Буду строить
обыкновенные загородные поселки для нынешних и будущих дачников. И знаешь,
кого я возьму себе в помощники? Калла - живописца. Он форменный психопат,
но у него бывают разумные мысли. В нем есть то, что нам не мешает
позаимствовать у Европы. Его стоит взять с собой в Америку.
- За одну минуту целый ворох новостей, - сказала Кэтлин, как в свое
время сказал ее отец.
Ей хотелось побыть еще в Венеции, но она увидела, что чары окончательно
спали с ее мужа, порадовалась на своего деятельного Перри и покорилась его
воле.
На пути домой, прогуливаясь по палубе и созерцая серо-зеленые воды
океана, Перри подвел итог своим впечатлениям:
- В Венеции (Техас) чувствовалась жизнь, в Венеции (Италия) есть
величие, но лучше всего была Венеция на плакате в туристическом агентстве
"Синдбад".
Кэтлин остановилась, посмотрела на него, и лицо ее вновь выразило
мягкую, женственную, материнскую насмешку.
- Уразумел наконец? - спросила она. - Впрочем, тебе скоро стукнет
сорок, пора поумнеть.
Он рассмеялся.
- А я еще в тридцать уразумел, что мы созданы друг для друга, - ответил
он.
И они снова отправились гулять по палубе, и Перри радовался, что
пароход каждый час на пятнадцать миль приближает его к родине и к делам.
По дворцу д'Эсте в Ферраре проносился буйный карнавальный хоровод,
точно огненный жеребец, что, сбросив наездника, без узды мчится на
простор.
В парадном покое дворца сидел на возвышении брат герцога, кардинал
Ипполито, в кругу ученых острословов и блистающих умом красавиц. Пресытясь
праздничной суетой, избранное общество с изысканной томностью раскинулось
в мягких креслах, поставленных на возвышении. Вдыхая утонченными чувствами
аромат веселья, незримо, по ощутимо пропитавший зал, гости услаждались
легкой беседой, которая грациозно порхала от высокого к низменному, от
глубокого к пустому.
Мессир Лудовико Ариосто, придворный поэт кардинала, только что
рассказал, как напротив, в нише за померанцевым деревом, он подслушал
нежное воркование переодетого капуцином бакалавра Тимотео Шелладини с
Бьянкой Джованной, юной придворной дамой герцогини Лукреции.
- Вашему высокопреосвященству известно, - обратился он к кардиналу, -
известно и вам, господа, как косноязычен обычно добрейший наш Тимотео. Но
послушали бы вы, каким он стад вдруг красноречивым. Слова столь резво
слетали с его губ, что triumviri amoris порадовались бы, глядючи на него.
Так любовь внушает нужные слова немотствующему.
- Разве не такова же, друг Лудовико, любая страсть? - спросил кардинал.
- Мне кажется, любая подлинная страсть на какой-то миг превращает в
Демосфена всякого, даже отдаленно не причастного гуманизму.
- Прошу прощения у вашего высокопреосвященства, - возразил Ариост;
нагнувшись, он только что поднес к губам розовый бутон, брошенный ему
белой женской рукой, - прошу прощения за то, что я дерзаю возразить вашему
высокопреосвященству. Подлинная страсть даже невежду учит мыслить и
чувствовать по-иному; но говорить по-иному она учит лишь нас, тех, кто
насквозь пропитан духом гуманизма. Страсть плебея может самим наличием