Страница:
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - В.Муравьев.
Авт.сб. "Последний магнат. Рассказы. Эссе". М, "Правда", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Род Джона Т.Ангера был на отменном счету в Геенне - есть такой городок
на Миссисипи. Отец Джона из года в год в жарких боях завоевывал первенство
по гольфу среди любителей; миссис Ангер славилась, по местному выражению,
"на все котлы и сковороды" своим зажигательным предвыборным красноречием;
самому Джону Т.Ангеру едва исполнилось шестнадцать, однако новейшие
нью-йоркские танцы он откалывал еще в коротких штанишках. И вот теперь ему
предстояло на какое-то время расстаться с родным домом. Вся провинция, как
известно, донельзя чтит учебные заведения Новой Англии: на алтарь этого
почтения провинциалы приносят цвет своей молодежи, и родители Джона не
остались в стороне. Непременно надо было, чтобы он отправился в колледж
святого Мидаса близ Бостона - не прозябать же их драгоценному и одаренному
сыну в Геенне!
А в Геенне - кто бывал там, тот знает - фешенебельные закрытые школы и
колледжи едва различают по названиям. Местные жители давным-давно отстали
от мира сего и хоть и очень стараются поспеть за модой, но живут большей
частью понаслышке. Чикагской ветчинной принцессе их одежда, манеры и
литературные вкусы, конечно, покажутся "как-то слегка прошлогодними".
Джон Т.Ангер был готов к отъезду. Миссис Ангер по-матерински набила его
чемоданы летними костюмами и вентиляторами, а мистер Ангер презентовал
сыну туго набитый асбестовый бумажник.
- Помни, здесь тебе всегда будут рады, - сказал он. - Семейный очаг не
остынет, будь уверен, мальчик.
- Я знаю, - сглотнул комок Джон.
- И не забывай, кто ты и откуда родом, - горделиво добавил отец, - это
убережет тебя от неверных поступков. Ты - Ангер из Геенны.
Родитель и сын пожали друг другу руки, и Джон пустился в путь,
обливаясь слезами. Через десять минут, покидая пределы города, он
остановился и обернулся на прощанье. Старинная викторианская надпись над
вратами была ему чем-то отрадна. Отец все время предлагал сменить ее на
что-нибудь бодрое и доходчивое, скажем: "Вот вы и в Геенне" или просто на
"Добро пожаловать", а пониже выложить лампочками сердечное рукопожатие.
Мистер Ангер считал, что старая надпись какая-то мрачноватая, но вот поди
ж ты...
Джон поглядел - и обратился навстречу судьбе. И небесный отсвет
оставленных позади огней Геенны был, казалось, исполнен теплой и яркой
прелести.
От Бостона до колледжа святого Мидаса полчаса на "роллс-ройсе". Сколько
в милях - навеки останется тайной, ибо, кроме Джона Т.Ангера, никто не
приезжал туда иначе, как на "роллс-ройсе", да, пожалуй, никто и не
приедет. Это колледж для избранных - самый дорогой колледж в мире.
Первые два года прошли очень приятно. Джон учился с отпрысками денежных
тузов и в каникулы гостил на модных курортах. Его гостеприимные сверстники
ему вполне нравились, но отцы их были все на один покрой; по молодости лет
он часто дивился их поразительной неразличимости. Когда он говорил, откуда
он, они неизменно шутили: "Ну и как у вас там, припекает?" - а Джон по
мере сил улыбался и отвечал: "Да не без того". Он бы, может, и сказал
что-нибудь подходящее, но уж очень они все одинаково шутили, разве что
кто-нибудь спрашивал иначе: "Ну и как вам там, не холодно?" - отчего у
него опять-таки с души воротило.
К концу третьего семестра среди одноклассников Джона появился тихий,
изящный юноша по имени Перси Вашингтон. Новичок был приветлив в обращении
и на редкость хорошо одет - даже в колледже святого Мидаса это бросалось в
глаза, - но держался как-то особняком. Близко он сошелся только с Джоном
Т.Ангером, но и с ним отнюдь не откровенничал насчет дома и семьи. Ясно
было, что он из богатых и все такое, но вообще-то Джон почти ничего не
знал о своем приятеле, и любопытство его прямо-таки взыграло, когда Перси
пригласил его на лето к себе, "на Запад". Он не заставил себя упрашивать.
И только в поезде Перси впервые немного разговорился. Однажды, когда
они обедали в вагоне-ресторане и язвительно обсуждали однокашников, Перси
вдруг заметил совсем новым тоном:
- Мой отец намного богаче всех в мире.
- Да, - вежливо отозвался Джон. Непонятно было, что бы еще сказать на
такое признание. "Это замечательно" - не прозвучит, и он чуть было не
сказал: "В самом деле?", - но вовремя спохватился: вышло бы, что он
сомневается в словах Перси. А в таких поразительных словах сомневаться,
пожалуй, не следовало.
- Намного богаче, - повторил Перси.
- Помню, я читал в справочнике, - решился Джон, - что в Америке есть
один человек с годовым доходом пять миллионов и четверо, у кого свыше трех
миллионов...
- Тоже мне богачи. - Перси брезгливо скривил рот. -
Крохоборы-капиталистики, банкиришки, торгаши и ростовщики. Отец мой их
всех скупит и сам того не заметит.
- Почему же тогда...
- Почему его нет в справочнике? Да потому, что он не платит подоходного
налога. Платит какие-то там гроши, но не с дохода, а так.
- Вот уж, наверно, богатый человек, - простодушно заметил Джон. - И
прекрасно. Я как раз люблю очень богатых. Чем богаче, тем лучше -
по-моему, так. - Его смуглое лицо сияло искренностью. - Прошлую Пасху я
гостил у Шнитцлеров-Мэрфи. И у Вивьен Шнитцлер-Мэрфи были рубины с куриное
яйцо и такие лучистые сапфиры, как фонарики...
- Камни - это да, - восторженно поддержал Перси. - Конечно, в колледже
об этом никому знать не надо, но у меня у самого есть неплохая коллекция.
Камни собирать интереснее, чем марки.
- А какие алмазы бывают, - мечтательно продолжал Джон. - У
Шнитцлеров-Мэрфи были алмазы с грецкий...
- Дребедень. - Перси склонился к приятелю и глухо зашептал: -
Побрякушки. У моего отца алмаз - побольше, чем отель "Риц-Карлтон".
2
Закат в горах Монтаны сгустился между двумя вершинами, как громадный
синяк, и темные вены расползлись от него по изувеченному небу. Небо
отпрянуло в горную высь от деревушки Саваоф - крохотной, унылой,
безвестной. По слухам, там жило двенадцать человек, двенадцать темных и
загадочных душ, извлекавших пропитание из голого, почти совсем голого
камня, на котором они произросли, неведомо как и почему. Они стали особой
породой, эти двенадцать саваофцев, как будто природа, сперва расщедрилась
на новую тварь, а потом опомнилась и оставила их копошиться и гибнуть.
Из далекого иссиня-черного сгустка в скалистую пустошь выползла цепочка
огней, и двенадцать саваофцев возникли, как призраки, у станционного
сарайчика, навстречу семичасовому трансконтинентальному экспрессу из
Чикаго. Примерно шесть раз в год трансконтинентальный экспресс, повинуясь
непостижимому расписанию, останавливался у платформы Саваоф, и кто-то
сходил с поезда, садился в коляску, поданную из сумерек, и исчезал во тьме
закатного синяка. Саваофцы глазели на это нелепое и диковинное
происшествие, словно соблюдали некий обряд. Глазели, и только: в них не
было ни капли того одушевленного воображения, которое побуждает
любопытствовать и размышлять, а то бы вокруг этих таинственных событий
народилась своя религия. Но саваофцы жили помимо всякой религии: самые
дикие и простые христианские верования и те не прижились бы на этой скале.
У них не было ни алтаря, ни жреца, ни жертвоприношений; просто народ
каждый день к семи вечера стекался к станционному сараю и возносил взамен
молитвы смутное и вялое изумление.
В этот июньский вечер Главный Кондуктор, которого саваофцы считали бы
богом, если б бог им был нужен, повелел, дабы семичасовой поезд сгрузил
людей (или нелюдь) в Саваофе. В две минуты восьмого Перси Вашингтон и Джон
Т.Ангер сошли с подножки, промелькнули перед завороженными, распахнутыми,
испуганными глазами двенадцати мужчин, уселись в коляску, которая явилась
ниоткуда, и уехали.
Через полчаса, когда полумрак сгустился дотемна, молчаливый кучер-негр
окликнул что-то черное впереди. На окрик вспыхнул рдяный диск, словно
воспаленный глаз злобно уставился из непроглядной тьмы. Они подъехали
ближе, и Джон понял, что это задний фонарь автомобиля, громадного и
роскошного. Металл его корпуса отливал никелем и отблескивал серебром;
втулки искрились зелено-желтым геометрическим узором - бисерным, а может,
и самоцветным, - Джон не рискнул гадать.
Два негра в расшитых ливреях, как с картины лондонской королевской
процессии, стояли навытяжку у автомобиля и приветствовали молодых людей,
вылезших из коляски, на языке, непонятном гостю, но похожем на исконное
негритянское наречие Юга.
- Садись, - сказал Перси приятелю, когда их чемоданы забросили на
эбеновую крышу лимузина. - Жаль, что пришлось тебя слегка протрясти, но
сам понимаешь - куда ж с таким автомобилем на глаза пассажирам или этому
разнесчастному саваофскому отребью.
- Ух ты! Ну и авто! - вырвалось у Джона при виде внутреннего убранства
автомобиля. Его взгляду предстала парчовая обивка, сплошь затканная
тонкими шелковыми узорами, вся в крапинках драгоценных камней.
Приятели развалились в кресельных сиденьях, пышный ворс которых
переливался всеми оттенками страусиного пера.
- Ну и авто! - повторил изумленный Джон.
- Колымага-то? - рассмеялся Перси. - Да это старая рухлядь, она у нас
для поездок на станцию.
Тем временем автомобиль мчался в темноте по направлению к перевалу.
- Через полтора часа будем на месте, - сказал Перси, взглянув на часы.
- Кстати уж скажу тебе, что ничего подобного ты в жизни не видел.
Если и все прочее было под стать автомобилю, то Джона в самом деле
ожидало необычайное. В Геенне простодушно и благочестиво преклонялись
перед богатством с пеленок, всей душой чтили его, и не дай бог Джон
нарушил бы эту заповедь умиления - родители отреклись бы от него, не
стерпев такого кощунства.
Они достигли ущелья, углубились в него, и дорога почти сразу стала
ухабистой.
- Если б сюда пробивалась луна, посмотрел бы ты, какое ущелье, - сказал
Перси, щурясь в темное окошко. Он что-то приказал в микрофон, и лакей тут
же включил прожектор, мощным лучом хлестнувши" по горным склонам.
- Видишь, кругом осыпи. Обычный мотор разнесло бы на куски в полчаса.
Не зная дороги, здесь и на танке-то едва проберешься. Вот заметь, вверх
пошло.
Чувствовалось, что они едут в гору. Через минуту-другую автомобиль
вынырнул у гребня, и вдали мелькнула бледная, юная луна. Внезапно они
остановились, и вокруг возникли из темноты какие-то фигуры - снова негры.
Молодых людей приветствовали все на том же полувнятном наречии; затем
негры принялись за работу и зацепили крючья четырех гигантских тросов,
свисавших откуда-то сверху, за ступицы огромных самоцветных колес.
Раздалось "Э-гей!" - и Джон ощутил, как автомобиль медленно оторвался от
земли и взмыл ввысь - над самыми высокими скалами с обеих сторон, и еще
выше, и под ними открылась лунная долина, такая непохожая на покинутое
кремнистое крутогорье. Справа высилась скала - а потом и ее не стало,
кругом было чистое небо.
Очевидно, они перенеслись за каменное лезвие высокого горного отрога и
все еще поднимались. И тут же стали спускаться и наконец, подпрыгнув,
приземлились на равнине.
- Остальное пустяки, - сказал Перси, глянув в окно. - Отсюда всего пять
миль, и дорога паша собственная - брусчатка - до самого дома. Как говорят
отец, здесь Соединенные Штаты кончаются.
- Мы разве в Канаде?
- Нет, зачем же. Мы в Монтане, в Скалистых горах. Только вот этих пяти
квадратных миль нет ни на одной карте.
- А почему? Пропустили?
- Да нет, - усмехнулся Перси, - три раза нас пробовали засечь. Первый
раз мой дед подкупил все геодезическое управление; другой раз ему удалось
подправить официальную карту - и пятнадцать лет никто не совался. Зато в
последний раз была сущая морока. Отец мой соорудил сильнейшее
искусственное магнитное поле, чтобы отклонить их компасы. Он изготовил
целую партию геодезических приборов с изъяном, таких, чтоб пропускали это
место, и подменил точные. Еще он отвел реку, и на берегу сделали кой-какие
постройки - чтоб казалось, будто это городок в долине, от нас за десять
миль. В общем, отец мой только одного боится, - закончил он, - одна только
и есть для нас опасность в мире.
- Какая?
Перси перешел на шепот.
- Аэропланы, - вздохнул он. - У нас есть с полдюжины зениток, и пока
справляемся - правда, несколько убитых и много пленных. Мы-то с отцом
понимаем, что это в порядке вещей, а мама с девочками огорчаются. Но в
другой раз все может обернуться не так благополучно.
Зеленая луна сияла из-за мохнатых облаков, которые стелились перед нею
в изумрудном небе, словно драгоценные восточные ткани пред очами
татарского хана. Джону померещилось, что сейчас день и что он видит в небе
авиаторов, сыплющих с борта назидательные брошюрки и лекарственные
рекламки, обнадеживая унылое деревенское захолустье. Ему показалось, будто
они парят и вглядываются - разглядывают то, что он сейчас увидит, - а
потом? А потом их как-нибудь хитростью заманивают на землю и держат до
скончания дней в заточении: ни тебе лекарств, ни брошюрок. Или, если
заманить не удается, откуда-то вылетает клуб дыма, рвется снаряд, аэроплан
обрушивается наземь, а мать и сестры Перси "огорчаются"? Джон встряхнул
головой, и глухой смешок сорвался с его губ. Какие за всем этим кроются
жестокости? Как властвует этот странный Крез? Что это за жуткая,
вызолоченная тайна?..
Шерстистые облака уплыли, и горная ночь была яснее дня. Огромные шины
катили по ровной брусчатке; дорога обогнула тихое, залитое луной озеро и
углубилась в прохладный, смолистый мрак сосновой рощицы; затем вывела на
луг, и Джон вскрикнул от восторга, а Перси коротко заметил: "Приехали".
Осиянный звездным светом, на берегу озера стоял дивный дворец, в
полвысоты горы, к которой он прильнул во всей своей мраморной прелести,
ровно и мягко врисовываясь в густой нагорный сосняк. Бесчисленные башенки,
ажурные кружева косых балюстрад, узорная прорезь тысячи треугольных,
квадратных, шестиугольных окон, излучавших золотистый свет, зыбкое
смешенье синих теневых полос со звездными струями - все это отдалось
трепетным аккордом в душе Джона. Верхушка одной из башен, самой высокой и
исчерна-темной снизу, была увенчана сказочным сонмом огней, и когда Джон
возвел к ним очарованный взгляд, до земли донеслось томное пение скрипок:
таких изнеженных созвучий он никогда еще не слышал. Автомобиль остановился
перед просторным и длинным мраморным сходом, овеянным ароматами цветов. За
верхней ступенью бесшумно распахнулись стрельчатые двери, и в ночь хлынул
янтарный свет, озаривший великолепный силуэт темноволосой дамы с высокой
прической. Она простерла к ним руки.
- Мама, - произнес Перси, - это мой друг, Джон Ангер из Геенны.
В памяти Джона этот первый вечер остался сумятицей красок, мгновенных,
впечатлений, музыки, нежной, как любовное признанье; чарующим хороводом
бликов и теней, мельканьем движений и лиц. Вспоминался статный седой
мужчина, подносивший к губам хрустальный на золотой ножке фиал с
многоцветным питьем. Вспоминалась девушка в одеянии феи, с лилейным
личиком, с сапфирами в волосах. Вспоминался пышный покой, где плотные,
золотые стены уступали легкому нажатию руки; и покой, подобный
платоновскому "узилищу идей" - сверху донизу устланный сплошным алмазным
слоем, бриллиантами всех форм и размеров: с фиолетовыми светильниками по
углам, он слепил белизной, ни с чем не сравнимой, превыше человеческих
помыслов и мечтаний.
Приятели брели чередой покоев. Под ногами у них вспыхивали узоры: то
буйная цветовая смесь, то пастельные разводы, то белоснежная глубина, то
мозаичные арабески, наверно, скопированные в какой-нибудь адриатической
мечети. Под толстым хрустальным настилом расходились сине-зеленые струи, а
в них, между радужными сгустками водорослей, мелькали пестрые рыбы. Они
шагали по разноцветным и разнообразным мехам, шли по коридорам, выложенным
от пола до потолка чистейшей слоновой костью, сплошной, словно из
гигантских бивней динозавров, вымерших задолго до появления человека...
Потом они как-то вдруг оказались за столом - и тарелки были
цельнобриллиантовые, в два тончайших слоя с прокладкой изумрудной
филиграни, будто вырезанные из воздуха. Коридоры источали тихую тягучую
музыку - и пуховое кресло, слитое с его спиной, нежило и дурманило его, а
он пил свой первый стакан портвейна. Сквозь дремоту он пытался ответить на
чей-то вопрос - но липучая медвяная нега была поволокой сна: камни, ткани,
вина, золото - все расплывалось у него, в глазах сладостным туманом...
- Да, - отозвался он из последних сил, - да, там у нас, конечно,
припекает.
Он даже чуть подхихикнул; а потом, не шелохнувшись и не противясь,
словно бы отплыл от стола и от мороженого, алого, как сон... Он уснул.
Он открыл глаза и почувствовал, что проспал несколько часов. Он был в
большой тихой комнате с агатовыми панелями и тусклой подсветкой, такой
слабой, такой мягкой. Его юный хозяин стоял над ним.
- Ты уснул за обедом, - сказал Перси. - Я и сам чуть не уснул, так было
приятно слегка отдохнуть в нормальной обстановке после года в колледже.
Пока ты спал, слуги тебя раздели и выкупали.
- Я в постели или на облаке? - выговорил Джон. - Перси, Перси, не
уходи, мне надо извиниться перед тобой.
- За что?
- Что я не поверил тебе про алмаз больше отеля "Риц".
Перси улыбнулся.
- Я так и думал, что ты не поверишь. Это ведь гора.
- Какая гора?
- Возле которой дворец. "Она не так уж и велика. Но земли и камня на
ней всего футов пятьдесят, а остальное - алмаз. Сплошной алмаз чистой
воды, цельная кубическая миля. Ты слушаешь? Скажи...
Но Джон Т.Ангер снова уснул.
3
Настало утро. Просыпаясь, он ощутил, как спальня сразу наполнилась
солнцем. Эбеновые панели раздвинулись, и дневной свет хлынул во всю стену.
Огромный негр в белой ливрее стоял у его постели.
- Добрый вечер, - пробормотал Джон, силясь очнуться от сонной одури.
- Доброе утро, сэр. Примете ванну, сэр? Нет, не вставайте, я сейчас все
сделаю, только будьте добры, расстегните пижаму - вот так. Благодарю вас,
сэр.
С покорного Джона совлекли пижаму. Ему было забавно и приятно, он
ожидал оказаться на руках у этого услужливого черного Гаргантюа, но не
тут-то было: ложе его медленно накренилось, и он, слегка оторопев,
покатился к стене; обивка раздалась, он проскользил два ярда по
бархатистому скосу и погрузился в упоительно теплую воду.
Он огляделся. Спуск или скат, по которому он соскользнул, свернулся в
трубку и исчез. Он был в другой комнате и сидел по горло в бассейне,
голова над краем. Его окружал синий аквариум: за стенами комнаты и под
бассейном в янтарных лучах резвились рыбы, спокойно проплывая возле его
ног, отделенных лишь слоем хрусталя. Солнечный свет пробивался сверху
сквозь сине-зеленое стекло.
- Полагаю, сэр, что нынче утром вам для начала будет в самый раз
горячая розовая вода с мыльной пеной - а потом, пожалуй, холодная морская.
Это над ним склонился негр.
- Да, - нелепо ухмыльнувшись, согласился Джон, - вот именно.
Не с его жалкими и непритязательными привычками распоряжаться таким
купаньем - это было бы по меньшей мере самонадеянно, а то и попросту
бессовестно.
Негр нажал кнопку, и сверху хлынул теплый ливень; Джон сразу сообразил,
что это забил фонтанчик у края бассейна. Вода стала бледно-розовой, из
четырех моржовых рылец по углам брызнули мыльные струи. Дюжина маленьких
бортовых вертушек в минуту взбила облако сверкающей радужно-розовой пены,
которая нежно окутала его, блистая и пузырясь.
- Может, запустить синема, сэр? - почтительно предложил негр. - В
аппарат нынче заряжена хорошая смешная лента, а желаете, я сейчас заменю
на серьезную.
- Нет, спасибо, - вежливо, но твердо отозвался Джон. Слишком приятна
была ему ванна, и отвлекаться не стоило. Но отвлечься все-таки пришлось.
Через мгновение его слух заполнился совсем близким мелодическим журчаньем
флейт, прохладно-зеленоватым, как сама ванная, и мелодию их вело
пузырчатое пикколо, ажурное, словно мыльное кружево, ласково облекавшее
его.
Взбодренный прохладной морской водой и холодным пресным душем, он вылез
из бассейна, был укутан в мохнатый халат, уложен на пушистую кушетку и
растерт маслом, спиртом и ароматами. Переместившись в уютное кресло, он
был побрит и подстрижен.
- Мистер Перси ждет вас в гостиной, - сообщил негр, закончив процедуры.
- Меня зовут Джигзэм, мистер Ангер, сэр. Я буду прислуживать мистеру
Ангеру по утрам.
И Джон вышел в солнечную гостиную, где был накрыт завтрак и Перси, в
ослепительно белых лайковых бриджах, курил, откинувшись в кресле.
4
За завтраком Перси вкратце поведал Джону историю семьи Вашингтонов.
Отец нынешнего главы семьи, прямой потомок Джорджа Вашингтона и лорда
Балтимора, был родом из Виргинии. К концу Гражданской войны ему
исполнилось двадцать пять; он имел чин полковника, опустошенную плантацию
и тысячу долларов золотом.
Фитцнорман Калпеппер Вашингтон - так звался молодой полковник - решил
оставить недвижимость в Виргинии младшему брату и податься на Запад. Он
отобрал две дюжины негров - разумеется, преданных ему до обожания, - и
купил двадцать пять железнодорожных билетов; от имени негров можно было
наарендовать земли и заняться скотоводством.
В Монтане он поистратился за месяц, и дела пошли совсем скверно; тут-то
все и случилось. Он поехал в горы, заблудился, остался без еды и
проголодал день. Ружья при нем не было, и в погоне за белкой он заметил,
что та держит в зубах что-то блестящее. Белке не было суждено утолить
собой его голод: она скрылась в дупло, но обронила свою ношу. Фитцнорман
присел в печальном раздумье и заметил рядом в траве какое-то мерцание. За
десять секунд аппетит его пропал, а капитал возрос до ста тысяч долларов.
Белка, никак не желавшая попасть к нему в желудок, одарила его зато
крупным бриллиантом чистой воды.
Ближе к ночи он отыскал свой лагерь; еще через полсуток все
мужчины-негры вгрызались в гору возле беличьего дупла. Он сказал им, что
напал на жилу горного хрусталя. Вряд ли хоть двоим из них случалось видеть
алмазы - и то маленькие, и ему поверили без лишних слов. Когда он понял,
на что наткнулся, начались затруднения. Гора оказалась алмазом - цельным,
сплошным алмазом. Он набил сверкающими образчиками четыре седельные сумки
и поскакал в Сент-Пол. Там он сбыл с рук полдюжины мелких камней, а когда
вытащил один побольше, скупщик упал в обморок, и Фитцнормана арестовали
как нарушителя общественного спокойствия. Он сбежал из тюрьмы и добрался
поездом до Нью-Йорка, где продал несколько алмазов средней величины
примерно за двести тысяч долларов золотом. Крупные он не рискнул
показывать - и покинул Нью-Йорк как раз вовремя. Среди ювелиров началось
страшное волнение - не оттого, что бриллианты были крупные, а потому, что
они появились неизвестно откуда. Поползли дикие слухи, будто в
Кэтскильских горах, в Нью-Джерси, на Лонг-Айленде, под Вашингтон-сквер
обнаружились алмазные залежи. Из Нью-Йорка что ни час отбывали специальные
поезда: люди с кирками и совками разыскивали окрестные Эльдорадо. Но к
этому времени Фитцнорман уже катил назад в Монтану.
Прошло еще две недели, и он подсчитал, что все мировые алмазные копи,
вместе взятые, вряд ли сравнятся с его горой. И в точности оценить ее было
невозможно: ведь это цельный алмаз, и если так и пустить его на продажу,
то он не только задавит рынок - в мире просто не хватит золота, чтобы
купить его десятую часть. Да и кому нужен такой неимоверный бриллиант?
Странная выходила история. Богаче его человека никогда и нигде не было
- но чего стоит все его богатство? Если его тайна раскроется - почем
знать, что сделает государство, чтобы избежать золотой и бриллиантовой
лихорадки? Скорее всего, его собственность реквизируют и установят
монополию.
Оставалось только одно - распродавать гору втайне.
Он вызвал с Юга младшего брата и препоручил ему черных - тем было
невдомек, что рабство упразднено. Для пущей надежности им прочитали
самодельную декларацию о том, что генерал Форрест собрал рассеянные южные
армии и в решающей битве разгромил врага. Негры ничуть не усомнились в
этом. Они единогласно признали, что это очень хорошо, и устроили
благодарственное радение.
Фитцнорман захватил с собой сотню тысяч долларов, два чемодана с
неотделанными алмазами, крупными и помельче, и отплыл в чужие края. В
Россию его доставила китайская джонка: через шесть месяцев он был уже в
Санкт-Петербурге. Он снял невзрачную комнатенку и тут же отправился к
придворному ювелиру с известием, что у него есть алмаз для государя. Он
пробыл в Санкт-Петербурге две недели, спасаясь от убийц постоянными
переездами, и за это время всего три-четыре раза прикоснулся к своим
чемоданам.
Пообещав воротиться через год с гранеными камнями покрупнее, он был
отпущен в Индию. Но еще до этого императорское казначейство перевело на
четыре разных счета в американских банках пятнадцать миллионов долларов.
Он вернулся в Америку в 1868 году, пропутешествовав больше двух лет. Он
побывал в столицах двадцати двух стран мира и имел беседы с пятью
императорами, одиннадцатью королями, тремя принцами, шахом, ханом и
султаном. Свое состояние Фитцнорман к этому времени исчислял в миллиард
долларов. Перед его тайной сами собой возникали все новые заслоны. Как
только он выпускал на свет какой-нибудь крупный бриллиант, тот через
Пер. - В.Муравьев.
Авт.сб. "Последний магнат. Рассказы. Эссе". М, "Правда", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Род Джона Т.Ангера был на отменном счету в Геенне - есть такой городок
на Миссисипи. Отец Джона из года в год в жарких боях завоевывал первенство
по гольфу среди любителей; миссис Ангер славилась, по местному выражению,
"на все котлы и сковороды" своим зажигательным предвыборным красноречием;
самому Джону Т.Ангеру едва исполнилось шестнадцать, однако новейшие
нью-йоркские танцы он откалывал еще в коротких штанишках. И вот теперь ему
предстояло на какое-то время расстаться с родным домом. Вся провинция, как
известно, донельзя чтит учебные заведения Новой Англии: на алтарь этого
почтения провинциалы приносят цвет своей молодежи, и родители Джона не
остались в стороне. Непременно надо было, чтобы он отправился в колледж
святого Мидаса близ Бостона - не прозябать же их драгоценному и одаренному
сыну в Геенне!
А в Геенне - кто бывал там, тот знает - фешенебельные закрытые школы и
колледжи едва различают по названиям. Местные жители давным-давно отстали
от мира сего и хоть и очень стараются поспеть за модой, но живут большей
частью понаслышке. Чикагской ветчинной принцессе их одежда, манеры и
литературные вкусы, конечно, покажутся "как-то слегка прошлогодними".
Джон Т.Ангер был готов к отъезду. Миссис Ангер по-матерински набила его
чемоданы летними костюмами и вентиляторами, а мистер Ангер презентовал
сыну туго набитый асбестовый бумажник.
- Помни, здесь тебе всегда будут рады, - сказал он. - Семейный очаг не
остынет, будь уверен, мальчик.
- Я знаю, - сглотнул комок Джон.
- И не забывай, кто ты и откуда родом, - горделиво добавил отец, - это
убережет тебя от неверных поступков. Ты - Ангер из Геенны.
Родитель и сын пожали друг другу руки, и Джон пустился в путь,
обливаясь слезами. Через десять минут, покидая пределы города, он
остановился и обернулся на прощанье. Старинная викторианская надпись над
вратами была ему чем-то отрадна. Отец все время предлагал сменить ее на
что-нибудь бодрое и доходчивое, скажем: "Вот вы и в Геенне" или просто на
"Добро пожаловать", а пониже выложить лампочками сердечное рукопожатие.
Мистер Ангер считал, что старая надпись какая-то мрачноватая, но вот поди
ж ты...
Джон поглядел - и обратился навстречу судьбе. И небесный отсвет
оставленных позади огней Геенны был, казалось, исполнен теплой и яркой
прелести.
От Бостона до колледжа святого Мидаса полчаса на "роллс-ройсе". Сколько
в милях - навеки останется тайной, ибо, кроме Джона Т.Ангера, никто не
приезжал туда иначе, как на "роллс-ройсе", да, пожалуй, никто и не
приедет. Это колледж для избранных - самый дорогой колледж в мире.
Первые два года прошли очень приятно. Джон учился с отпрысками денежных
тузов и в каникулы гостил на модных курортах. Его гостеприимные сверстники
ему вполне нравились, но отцы их были все на один покрой; по молодости лет
он часто дивился их поразительной неразличимости. Когда он говорил, откуда
он, они неизменно шутили: "Ну и как у вас там, припекает?" - а Джон по
мере сил улыбался и отвечал: "Да не без того". Он бы, может, и сказал
что-нибудь подходящее, но уж очень они все одинаково шутили, разве что
кто-нибудь спрашивал иначе: "Ну и как вам там, не холодно?" - отчего у
него опять-таки с души воротило.
К концу третьего семестра среди одноклассников Джона появился тихий,
изящный юноша по имени Перси Вашингтон. Новичок был приветлив в обращении
и на редкость хорошо одет - даже в колледже святого Мидаса это бросалось в
глаза, - но держался как-то особняком. Близко он сошелся только с Джоном
Т.Ангером, но и с ним отнюдь не откровенничал насчет дома и семьи. Ясно
было, что он из богатых и все такое, но вообще-то Джон почти ничего не
знал о своем приятеле, и любопытство его прямо-таки взыграло, когда Перси
пригласил его на лето к себе, "на Запад". Он не заставил себя упрашивать.
И только в поезде Перси впервые немного разговорился. Однажды, когда
они обедали в вагоне-ресторане и язвительно обсуждали однокашников, Перси
вдруг заметил совсем новым тоном:
- Мой отец намного богаче всех в мире.
- Да, - вежливо отозвался Джон. Непонятно было, что бы еще сказать на
такое признание. "Это замечательно" - не прозвучит, и он чуть было не
сказал: "В самом деле?", - но вовремя спохватился: вышло бы, что он
сомневается в словах Перси. А в таких поразительных словах сомневаться,
пожалуй, не следовало.
- Намного богаче, - повторил Перси.
- Помню, я читал в справочнике, - решился Джон, - что в Америке есть
один человек с годовым доходом пять миллионов и четверо, у кого свыше трех
миллионов...
- Тоже мне богачи. - Перси брезгливо скривил рот. -
Крохоборы-капиталистики, банкиришки, торгаши и ростовщики. Отец мой их
всех скупит и сам того не заметит.
- Почему же тогда...
- Почему его нет в справочнике? Да потому, что он не платит подоходного
налога. Платит какие-то там гроши, но не с дохода, а так.
- Вот уж, наверно, богатый человек, - простодушно заметил Джон. - И
прекрасно. Я как раз люблю очень богатых. Чем богаче, тем лучше -
по-моему, так. - Его смуглое лицо сияло искренностью. - Прошлую Пасху я
гостил у Шнитцлеров-Мэрфи. И у Вивьен Шнитцлер-Мэрфи были рубины с куриное
яйцо и такие лучистые сапфиры, как фонарики...
- Камни - это да, - восторженно поддержал Перси. - Конечно, в колледже
об этом никому знать не надо, но у меня у самого есть неплохая коллекция.
Камни собирать интереснее, чем марки.
- А какие алмазы бывают, - мечтательно продолжал Джон. - У
Шнитцлеров-Мэрфи были алмазы с грецкий...
- Дребедень. - Перси склонился к приятелю и глухо зашептал: -
Побрякушки. У моего отца алмаз - побольше, чем отель "Риц-Карлтон".
2
Закат в горах Монтаны сгустился между двумя вершинами, как громадный
синяк, и темные вены расползлись от него по изувеченному небу. Небо
отпрянуло в горную высь от деревушки Саваоф - крохотной, унылой,
безвестной. По слухам, там жило двенадцать человек, двенадцать темных и
загадочных душ, извлекавших пропитание из голого, почти совсем голого
камня, на котором они произросли, неведомо как и почему. Они стали особой
породой, эти двенадцать саваофцев, как будто природа, сперва расщедрилась
на новую тварь, а потом опомнилась и оставила их копошиться и гибнуть.
Из далекого иссиня-черного сгустка в скалистую пустошь выползла цепочка
огней, и двенадцать саваофцев возникли, как призраки, у станционного
сарайчика, навстречу семичасовому трансконтинентальному экспрессу из
Чикаго. Примерно шесть раз в год трансконтинентальный экспресс, повинуясь
непостижимому расписанию, останавливался у платформы Саваоф, и кто-то
сходил с поезда, садился в коляску, поданную из сумерек, и исчезал во тьме
закатного синяка. Саваофцы глазели на это нелепое и диковинное
происшествие, словно соблюдали некий обряд. Глазели, и только: в них не
было ни капли того одушевленного воображения, которое побуждает
любопытствовать и размышлять, а то бы вокруг этих таинственных событий
народилась своя религия. Но саваофцы жили помимо всякой религии: самые
дикие и простые христианские верования и те не прижились бы на этой скале.
У них не было ни алтаря, ни жреца, ни жертвоприношений; просто народ
каждый день к семи вечера стекался к станционному сараю и возносил взамен
молитвы смутное и вялое изумление.
В этот июньский вечер Главный Кондуктор, которого саваофцы считали бы
богом, если б бог им был нужен, повелел, дабы семичасовой поезд сгрузил
людей (или нелюдь) в Саваофе. В две минуты восьмого Перси Вашингтон и Джон
Т.Ангер сошли с подножки, промелькнули перед завороженными, распахнутыми,
испуганными глазами двенадцати мужчин, уселись в коляску, которая явилась
ниоткуда, и уехали.
Через полчаса, когда полумрак сгустился дотемна, молчаливый кучер-негр
окликнул что-то черное впереди. На окрик вспыхнул рдяный диск, словно
воспаленный глаз злобно уставился из непроглядной тьмы. Они подъехали
ближе, и Джон понял, что это задний фонарь автомобиля, громадного и
роскошного. Металл его корпуса отливал никелем и отблескивал серебром;
втулки искрились зелено-желтым геометрическим узором - бисерным, а может,
и самоцветным, - Джон не рискнул гадать.
Два негра в расшитых ливреях, как с картины лондонской королевской
процессии, стояли навытяжку у автомобиля и приветствовали молодых людей,
вылезших из коляски, на языке, непонятном гостю, но похожем на исконное
негритянское наречие Юга.
- Садись, - сказал Перси приятелю, когда их чемоданы забросили на
эбеновую крышу лимузина. - Жаль, что пришлось тебя слегка протрясти, но
сам понимаешь - куда ж с таким автомобилем на глаза пассажирам или этому
разнесчастному саваофскому отребью.
- Ух ты! Ну и авто! - вырвалось у Джона при виде внутреннего убранства
автомобиля. Его взгляду предстала парчовая обивка, сплошь затканная
тонкими шелковыми узорами, вся в крапинках драгоценных камней.
Приятели развалились в кресельных сиденьях, пышный ворс которых
переливался всеми оттенками страусиного пера.
- Ну и авто! - повторил изумленный Джон.
- Колымага-то? - рассмеялся Перси. - Да это старая рухлядь, она у нас
для поездок на станцию.
Тем временем автомобиль мчался в темноте по направлению к перевалу.
- Через полтора часа будем на месте, - сказал Перси, взглянув на часы.
- Кстати уж скажу тебе, что ничего подобного ты в жизни не видел.
Если и все прочее было под стать автомобилю, то Джона в самом деле
ожидало необычайное. В Геенне простодушно и благочестиво преклонялись
перед богатством с пеленок, всей душой чтили его, и не дай бог Джон
нарушил бы эту заповедь умиления - родители отреклись бы от него, не
стерпев такого кощунства.
Они достигли ущелья, углубились в него, и дорога почти сразу стала
ухабистой.
- Если б сюда пробивалась луна, посмотрел бы ты, какое ущелье, - сказал
Перси, щурясь в темное окошко. Он что-то приказал в микрофон, и лакей тут
же включил прожектор, мощным лучом хлестнувши" по горным склонам.
- Видишь, кругом осыпи. Обычный мотор разнесло бы на куски в полчаса.
Не зная дороги, здесь и на танке-то едва проберешься. Вот заметь, вверх
пошло.
Чувствовалось, что они едут в гору. Через минуту-другую автомобиль
вынырнул у гребня, и вдали мелькнула бледная, юная луна. Внезапно они
остановились, и вокруг возникли из темноты какие-то фигуры - снова негры.
Молодых людей приветствовали все на том же полувнятном наречии; затем
негры принялись за работу и зацепили крючья четырех гигантских тросов,
свисавших откуда-то сверху, за ступицы огромных самоцветных колес.
Раздалось "Э-гей!" - и Джон ощутил, как автомобиль медленно оторвался от
земли и взмыл ввысь - над самыми высокими скалами с обеих сторон, и еще
выше, и под ними открылась лунная долина, такая непохожая на покинутое
кремнистое крутогорье. Справа высилась скала - а потом и ее не стало,
кругом было чистое небо.
Очевидно, они перенеслись за каменное лезвие высокого горного отрога и
все еще поднимались. И тут же стали спускаться и наконец, подпрыгнув,
приземлились на равнине.
- Остальное пустяки, - сказал Перси, глянув в окно. - Отсюда всего пять
миль, и дорога паша собственная - брусчатка - до самого дома. Как говорят
отец, здесь Соединенные Штаты кончаются.
- Мы разве в Канаде?
- Нет, зачем же. Мы в Монтане, в Скалистых горах. Только вот этих пяти
квадратных миль нет ни на одной карте.
- А почему? Пропустили?
- Да нет, - усмехнулся Перси, - три раза нас пробовали засечь. Первый
раз мой дед подкупил все геодезическое управление; другой раз ему удалось
подправить официальную карту - и пятнадцать лет никто не совался. Зато в
последний раз была сущая морока. Отец мой соорудил сильнейшее
искусственное магнитное поле, чтобы отклонить их компасы. Он изготовил
целую партию геодезических приборов с изъяном, таких, чтоб пропускали это
место, и подменил точные. Еще он отвел реку, и на берегу сделали кой-какие
постройки - чтоб казалось, будто это городок в долине, от нас за десять
миль. В общем, отец мой только одного боится, - закончил он, - одна только
и есть для нас опасность в мире.
- Какая?
Перси перешел на шепот.
- Аэропланы, - вздохнул он. - У нас есть с полдюжины зениток, и пока
справляемся - правда, несколько убитых и много пленных. Мы-то с отцом
понимаем, что это в порядке вещей, а мама с девочками огорчаются. Но в
другой раз все может обернуться не так благополучно.
Зеленая луна сияла из-за мохнатых облаков, которые стелились перед нею
в изумрудном небе, словно драгоценные восточные ткани пред очами
татарского хана. Джону померещилось, что сейчас день и что он видит в небе
авиаторов, сыплющих с борта назидательные брошюрки и лекарственные
рекламки, обнадеживая унылое деревенское захолустье. Ему показалось, будто
они парят и вглядываются - разглядывают то, что он сейчас увидит, - а
потом? А потом их как-нибудь хитростью заманивают на землю и держат до
скончания дней в заточении: ни тебе лекарств, ни брошюрок. Или, если
заманить не удается, откуда-то вылетает клуб дыма, рвется снаряд, аэроплан
обрушивается наземь, а мать и сестры Перси "огорчаются"? Джон встряхнул
головой, и глухой смешок сорвался с его губ. Какие за всем этим кроются
жестокости? Как властвует этот странный Крез? Что это за жуткая,
вызолоченная тайна?..
Шерстистые облака уплыли, и горная ночь была яснее дня. Огромные шины
катили по ровной брусчатке; дорога обогнула тихое, залитое луной озеро и
углубилась в прохладный, смолистый мрак сосновой рощицы; затем вывела на
луг, и Джон вскрикнул от восторга, а Перси коротко заметил: "Приехали".
Осиянный звездным светом, на берегу озера стоял дивный дворец, в
полвысоты горы, к которой он прильнул во всей своей мраморной прелести,
ровно и мягко врисовываясь в густой нагорный сосняк. Бесчисленные башенки,
ажурные кружева косых балюстрад, узорная прорезь тысячи треугольных,
квадратных, шестиугольных окон, излучавших золотистый свет, зыбкое
смешенье синих теневых полос со звездными струями - все это отдалось
трепетным аккордом в душе Джона. Верхушка одной из башен, самой высокой и
исчерна-темной снизу, была увенчана сказочным сонмом огней, и когда Джон
возвел к ним очарованный взгляд, до земли донеслось томное пение скрипок:
таких изнеженных созвучий он никогда еще не слышал. Автомобиль остановился
перед просторным и длинным мраморным сходом, овеянным ароматами цветов. За
верхней ступенью бесшумно распахнулись стрельчатые двери, и в ночь хлынул
янтарный свет, озаривший великолепный силуэт темноволосой дамы с высокой
прической. Она простерла к ним руки.
- Мама, - произнес Перси, - это мой друг, Джон Ангер из Геенны.
В памяти Джона этот первый вечер остался сумятицей красок, мгновенных,
впечатлений, музыки, нежной, как любовное признанье; чарующим хороводом
бликов и теней, мельканьем движений и лиц. Вспоминался статный седой
мужчина, подносивший к губам хрустальный на золотой ножке фиал с
многоцветным питьем. Вспоминалась девушка в одеянии феи, с лилейным
личиком, с сапфирами в волосах. Вспоминался пышный покой, где плотные,
золотые стены уступали легкому нажатию руки; и покой, подобный
платоновскому "узилищу идей" - сверху донизу устланный сплошным алмазным
слоем, бриллиантами всех форм и размеров: с фиолетовыми светильниками по
углам, он слепил белизной, ни с чем не сравнимой, превыше человеческих
помыслов и мечтаний.
Приятели брели чередой покоев. Под ногами у них вспыхивали узоры: то
буйная цветовая смесь, то пастельные разводы, то белоснежная глубина, то
мозаичные арабески, наверно, скопированные в какой-нибудь адриатической
мечети. Под толстым хрустальным настилом расходились сине-зеленые струи, а
в них, между радужными сгустками водорослей, мелькали пестрые рыбы. Они
шагали по разноцветным и разнообразным мехам, шли по коридорам, выложенным
от пола до потолка чистейшей слоновой костью, сплошной, словно из
гигантских бивней динозавров, вымерших задолго до появления человека...
Потом они как-то вдруг оказались за столом - и тарелки были
цельнобриллиантовые, в два тончайших слоя с прокладкой изумрудной
филиграни, будто вырезанные из воздуха. Коридоры источали тихую тягучую
музыку - и пуховое кресло, слитое с его спиной, нежило и дурманило его, а
он пил свой первый стакан портвейна. Сквозь дремоту он пытался ответить на
чей-то вопрос - но липучая медвяная нега была поволокой сна: камни, ткани,
вина, золото - все расплывалось у него, в глазах сладостным туманом...
- Да, - отозвался он из последних сил, - да, там у нас, конечно,
припекает.
Он даже чуть подхихикнул; а потом, не шелохнувшись и не противясь,
словно бы отплыл от стола и от мороженого, алого, как сон... Он уснул.
Он открыл глаза и почувствовал, что проспал несколько часов. Он был в
большой тихой комнате с агатовыми панелями и тусклой подсветкой, такой
слабой, такой мягкой. Его юный хозяин стоял над ним.
- Ты уснул за обедом, - сказал Перси. - Я и сам чуть не уснул, так было
приятно слегка отдохнуть в нормальной обстановке после года в колледже.
Пока ты спал, слуги тебя раздели и выкупали.
- Я в постели или на облаке? - выговорил Джон. - Перси, Перси, не
уходи, мне надо извиниться перед тобой.
- За что?
- Что я не поверил тебе про алмаз больше отеля "Риц".
Перси улыбнулся.
- Я так и думал, что ты не поверишь. Это ведь гора.
- Какая гора?
- Возле которой дворец. "Она не так уж и велика. Но земли и камня на
ней всего футов пятьдесят, а остальное - алмаз. Сплошной алмаз чистой
воды, цельная кубическая миля. Ты слушаешь? Скажи...
Но Джон Т.Ангер снова уснул.
3
Настало утро. Просыпаясь, он ощутил, как спальня сразу наполнилась
солнцем. Эбеновые панели раздвинулись, и дневной свет хлынул во всю стену.
Огромный негр в белой ливрее стоял у его постели.
- Добрый вечер, - пробормотал Джон, силясь очнуться от сонной одури.
- Доброе утро, сэр. Примете ванну, сэр? Нет, не вставайте, я сейчас все
сделаю, только будьте добры, расстегните пижаму - вот так. Благодарю вас,
сэр.
С покорного Джона совлекли пижаму. Ему было забавно и приятно, он
ожидал оказаться на руках у этого услужливого черного Гаргантюа, но не
тут-то было: ложе его медленно накренилось, и он, слегка оторопев,
покатился к стене; обивка раздалась, он проскользил два ярда по
бархатистому скосу и погрузился в упоительно теплую воду.
Он огляделся. Спуск или скат, по которому он соскользнул, свернулся в
трубку и исчез. Он был в другой комнате и сидел по горло в бассейне,
голова над краем. Его окружал синий аквариум: за стенами комнаты и под
бассейном в янтарных лучах резвились рыбы, спокойно проплывая возле его
ног, отделенных лишь слоем хрусталя. Солнечный свет пробивался сверху
сквозь сине-зеленое стекло.
- Полагаю, сэр, что нынче утром вам для начала будет в самый раз
горячая розовая вода с мыльной пеной - а потом, пожалуй, холодная морская.
Это над ним склонился негр.
- Да, - нелепо ухмыльнувшись, согласился Джон, - вот именно.
Не с его жалкими и непритязательными привычками распоряжаться таким
купаньем - это было бы по меньшей мере самонадеянно, а то и попросту
бессовестно.
Негр нажал кнопку, и сверху хлынул теплый ливень; Джон сразу сообразил,
что это забил фонтанчик у края бассейна. Вода стала бледно-розовой, из
четырех моржовых рылец по углам брызнули мыльные струи. Дюжина маленьких
бортовых вертушек в минуту взбила облако сверкающей радужно-розовой пены,
которая нежно окутала его, блистая и пузырясь.
- Может, запустить синема, сэр? - почтительно предложил негр. - В
аппарат нынче заряжена хорошая смешная лента, а желаете, я сейчас заменю
на серьезную.
- Нет, спасибо, - вежливо, но твердо отозвался Джон. Слишком приятна
была ему ванна, и отвлекаться не стоило. Но отвлечься все-таки пришлось.
Через мгновение его слух заполнился совсем близким мелодическим журчаньем
флейт, прохладно-зеленоватым, как сама ванная, и мелодию их вело
пузырчатое пикколо, ажурное, словно мыльное кружево, ласково облекавшее
его.
Взбодренный прохладной морской водой и холодным пресным душем, он вылез
из бассейна, был укутан в мохнатый халат, уложен на пушистую кушетку и
растерт маслом, спиртом и ароматами. Переместившись в уютное кресло, он
был побрит и подстрижен.
- Мистер Перси ждет вас в гостиной, - сообщил негр, закончив процедуры.
- Меня зовут Джигзэм, мистер Ангер, сэр. Я буду прислуживать мистеру
Ангеру по утрам.
И Джон вышел в солнечную гостиную, где был накрыт завтрак и Перси, в
ослепительно белых лайковых бриджах, курил, откинувшись в кресле.
4
За завтраком Перси вкратце поведал Джону историю семьи Вашингтонов.
Отец нынешнего главы семьи, прямой потомок Джорджа Вашингтона и лорда
Балтимора, был родом из Виргинии. К концу Гражданской войны ему
исполнилось двадцать пять; он имел чин полковника, опустошенную плантацию
и тысячу долларов золотом.
Фитцнорман Калпеппер Вашингтон - так звался молодой полковник - решил
оставить недвижимость в Виргинии младшему брату и податься на Запад. Он
отобрал две дюжины негров - разумеется, преданных ему до обожания, - и
купил двадцать пять железнодорожных билетов; от имени негров можно было
наарендовать земли и заняться скотоводством.
В Монтане он поистратился за месяц, и дела пошли совсем скверно; тут-то
все и случилось. Он поехал в горы, заблудился, остался без еды и
проголодал день. Ружья при нем не было, и в погоне за белкой он заметил,
что та держит в зубах что-то блестящее. Белке не было суждено утолить
собой его голод: она скрылась в дупло, но обронила свою ношу. Фитцнорман
присел в печальном раздумье и заметил рядом в траве какое-то мерцание. За
десять секунд аппетит его пропал, а капитал возрос до ста тысяч долларов.
Белка, никак не желавшая попасть к нему в желудок, одарила его зато
крупным бриллиантом чистой воды.
Ближе к ночи он отыскал свой лагерь; еще через полсуток все
мужчины-негры вгрызались в гору возле беличьего дупла. Он сказал им, что
напал на жилу горного хрусталя. Вряд ли хоть двоим из них случалось видеть
алмазы - и то маленькие, и ему поверили без лишних слов. Когда он понял,
на что наткнулся, начались затруднения. Гора оказалась алмазом - цельным,
сплошным алмазом. Он набил сверкающими образчиками четыре седельные сумки
и поскакал в Сент-Пол. Там он сбыл с рук полдюжины мелких камней, а когда
вытащил один побольше, скупщик упал в обморок, и Фитцнормана арестовали
как нарушителя общественного спокойствия. Он сбежал из тюрьмы и добрался
поездом до Нью-Йорка, где продал несколько алмазов средней величины
примерно за двести тысяч долларов золотом. Крупные он не рискнул
показывать - и покинул Нью-Йорк как раз вовремя. Среди ювелиров началось
страшное волнение - не оттого, что бриллианты были крупные, а потому, что
они появились неизвестно откуда. Поползли дикие слухи, будто в
Кэтскильских горах, в Нью-Джерси, на Лонг-Айленде, под Вашингтон-сквер
обнаружились алмазные залежи. Из Нью-Йорка что ни час отбывали специальные
поезда: люди с кирками и совками разыскивали окрестные Эльдорадо. Но к
этому времени Фитцнорман уже катил назад в Монтану.
Прошло еще две недели, и он подсчитал, что все мировые алмазные копи,
вместе взятые, вряд ли сравнятся с его горой. И в точности оценить ее было
невозможно: ведь это цельный алмаз, и если так и пустить его на продажу,
то он не только задавит рынок - в мире просто не хватит золота, чтобы
купить его десятую часть. Да и кому нужен такой неимоверный бриллиант?
Странная выходила история. Богаче его человека никогда и нигде не было
- но чего стоит все его богатство? Если его тайна раскроется - почем
знать, что сделает государство, чтобы избежать золотой и бриллиантовой
лихорадки? Скорее всего, его собственность реквизируют и установят
монополию.
Оставалось только одно - распродавать гору втайне.
Он вызвал с Юга младшего брата и препоручил ему черных - тем было
невдомек, что рабство упразднено. Для пущей надежности им прочитали
самодельную декларацию о том, что генерал Форрест собрал рассеянные южные
армии и в решающей битве разгромил врага. Негры ничуть не усомнились в
этом. Они единогласно признали, что это очень хорошо, и устроили
благодарственное радение.
Фитцнорман захватил с собой сотню тысяч долларов, два чемодана с
неотделанными алмазами, крупными и помельче, и отплыл в чужие края. В
Россию его доставила китайская джонка: через шесть месяцев он был уже в
Санкт-Петербурге. Он снял невзрачную комнатенку и тут же отправился к
придворному ювелиру с известием, что у него есть алмаз для государя. Он
пробыл в Санкт-Петербурге две недели, спасаясь от убийц постоянными
переездами, и за это время всего три-четыре раза прикоснулся к своим
чемоданам.
Пообещав воротиться через год с гранеными камнями покрупнее, он был
отпущен в Индию. Но еще до этого императорское казначейство перевело на
четыре разных счета в американских банках пятнадцать миллионов долларов.
Он вернулся в Америку в 1868 году, пропутешествовав больше двух лет. Он
побывал в столицах двадцати двух стран мира и имел беседы с пятью
императорами, одиннадцатью королями, тремя принцами, шахом, ханом и
султаном. Свое состояние Фитцнорман к этому времени исчислял в миллиард
долларов. Перед его тайной сами собой возникали все новые заслоны. Как
только он выпускал на свет какой-нибудь крупный бриллиант, тот через