Фицжеральд Френсис. Последний магнат

Порой Стар казался бестелесным, но он был настоящий боец; человек, знавший его в Бронксе лет двадцать назад, рассказывал, как этот хрупкий паренек идет, бывало, во главе своей мальчишьей ватаги, кидая изредка приказ через плечо. Стар вложил подарок мне в ладонь, свел мои пальцы в кулак и встал с кресла. - Пойдем ко мне, - обратился он к Уайту. - До свиданья, Сесилия. Напоследок я услышала, как Уайли спросил: - Прочел записку Шварца? - Нет еще. Я, должно быть, тугодумка: только тут я сообразила, что Стар - тот самый мистер Смит. Потом Уайли сказал мне, что было в записке. Нацарапанная при свете фар, она читалась с трудом. "Дорогой Монро, лучше Вас в Голливуде нет никого, я всегда восхищался Вашим умом, и если уж Вы отворачиваетесь, значит, нечего и рыпаться. Видно, я совсем стал никуда, и я не лечу дальше. Еще раз прошу, берегитесь! Я знаю, что говорю. Ваш друг Мэнни". Стар прочел ее дважды, взялся пальцами за свой шершавый с утра подбородок. - У Шварца нервы сдали безнадежно, - сказал он. - Тут ничего нельзя сделать - абсолютно ничего. Жаль, что я вчера резко с ним обошелся, но не люблю, когда проситель уверяет, что это ради моего же блага. - Возможно, так оно и есть, - возразил Уайли. - Прием это негодный. - А я бы на него попался, - сказал Уайли. - Я тщеславен, как женщина. Притворись лишь кто-нибудь, что мое благо ему дорого, - и я тут же уши развешу. Люблю, когда дают советы. Стар покачал головой, морщась. Уайли продолжал его поддразнивать - он был из тех немногих, кому это позволялось. - Но и Стар клюет на определенный сорт лести, - сказал Уайли. - На "Наполеончика". - Меня от лести мутит, - сказал Стар. - Но еще сильнее мутит, когда пекутся "о моем же благе". - Но если не любишь советов, зачем тогда платишь мне? - Тут вопрос купли-продажи, - сказал Стар. - Я делец. Покупаю продукцию твоего мозга. - Ты не делец, - сказал Уайли. - Я их знавал, когда работал в рекламном отделе, и я согласен с Чарльзом Фрэнсисом Адамсом. - В чем именно? - Он знал их досконально - Гулда, Вандербилта, Карнеги, Астора - и говорил, что ни с единым дельцом его не тянет встретиться в грядущей жизни. А со времен Адамса они не стали лучше, и потому я утверждаю - ты не делец. - Брюзга был Адаме, надо думать, - сказал Стар. - Не прочь бы и сам стать воротилой, но не было у него деловой сметки или же силы характера. - Зато был интеллект, - резковато сказал Уайли. - Интеллект здесь - еще не все. Вы - сценаристы и актеры выдыхаетесь, сумбурите, и приходится кому-то вмешаться и выправить вас. Он пожал плечами. - Вас слишком задевает все, вы кидаетесь в ненависть и обожание: люди в ваших глазах всегда так значимы, особенно вы сами. Вы прямо напрашиваетесь на то, чтобы вами помыкали. Я люблю людей и хочу, чтобы меня любили, но я не раскрываюсь, не выворачиваю душу наизнанку... Что я сказал Шварцу там в аэропорту? - спросил он, меняя тему. - Не помнишь в точности? - Вот точные слова: "Чего бы вы от меня ни добивались, ответ будет один - нет". Стар молчал. - Он совсем было сник после этого, - продолжал Уайли, - но я его вышутил, пошпынял, расшевелил немного. Мы прокатились в такси с дочкой Пата Брейди. Стар вызвал звонком стюардессу. - Пилот не будет против, - спросил он, - если я посижу с ним у штурвала? - Правила не разрешают, мистер Смит. - Попросите его, пусть на минуту зайдет сюда, когда освободится. Стар просидел рядом с пилотом всю вторую половину дня. Одолев нескончаемую пустыню, самолет плавно шел над плоскогорьями, окрашенными многоцветно - так мы, бывало, в детстве расцвечивали белый песок. Ближе к вечеру под нашими пропеллерами скользнули знакомые пики гор Фрозен-Со - мы приближались к дому. Я дремала, а в промежутках думала о том, что хочу за Стара замуж, хочу влюбить его в себя. Ох, воображала желторотая! Ну что б я могла ему дать? Но об этом я тогда не думала. Мной владело молодое женское тщеславие, черпающее силу из возвышенных соображений типа "Я не хуже, чем она". Для семейного употребленья красота моя была ничем не хуже красоты кинобогинь, которые, понятно, так и вешались ему на шею. А живая во мне струйка интеллектуальных интересов, уж конечно, делала меня дорогим украшением светских и артистических салонов. Теперь-то мне понятно, что это был бред. Хотя взамен колледжа у Стара за плечами были всего-навсего вечерние курсы стенографов, он давно уже пробился сквозь умственное бездорожье и чащобу на просторы, куда мало кто мог прорваться за ним. Но я тщеславно и дерзко считала, что мои серые глаза полукавей его темно-карих, что сердце Стара, тормозимое уже годами перегрузок, не устоит перед моим, упругим от гольфа и тенниса. И я строила планы, вынашивала замыслы, интриговала - об этом любая женщина может порассказать, - но не добилась ровно ничего. Мне и теперь хочется верить, что, будь он небогат и ближе ко мне возрастом, я бы достигла цели, - но правда вся, конечно, в том, что мне нечего было предложить ему нового духовно. То, что во мне от романтики, в основном навеяно фильмами - "42-я улица", к примеру, сильно повлияла на меня. Очень, очень вероятно, что сформировалась я именно на фильмах, из числа созданных Старом. Так что дело было безнадежное. Ведь пережеванное невкусно - в области чувств это особенно верно. Но тогда мне думалось иначе: может помочь отец, может помочь стюардесса. Вот войдет она в кабину экипажа, скажет Стару: "Какую любовь прочла я в глазах этой девушки". Может пилот помочь: "Пора прозреть, приятель! Жми немедленно к ней!" Может помочь Уайли Уайт - вместо того чтобы стоять в проходе и глядеть нерешительно, не зная, сплю я или нет. - Садитесь, - сказала я. - Что нового? Где мы? - Мы в воздухе. - Неужели. Садитесь же. - Я изобразила живой и бодрый интерес: - Что вы пишете сейчас? - Сценарий о бойскауте, о Великом Бойскауте. Бедная моя голова! - Идея принадлежит Стару? - Не знаю, но он мне предложил ее разработать. У него, возможно, еще десять сценаристов до или после меня усажены за ту же разработку - по системе, которую он столь мудро изобрел. Значит, влюбилась в него, Сесилия? - Вот еще, - сердито фыркнула я. - В человека, которого знаю сто лет. - Значит, по уши и безнадежно? Что ж, берусь устроить ваше счастье, если вы употребите все влияние, чтобы продвинуть меня. Мне нужна собственная творческая группа. Я закрыла глаза и уплыла в сон. Проснулась - стюардесса укрывает меня пледом. - Скоро будем на месте, - сказала она. В иллюминатор видно в свете заката, что под нами пошла местность уже зеленей. - Я слышала сейчас потешный разговор, - сообщила стюардесса. - В кабине у пилотов. Мистер Смит - или мистер Стар - ни разу не встречала в фильмах эту фамилию... - Он никогда не ставит ее в титрах, - пояснила я. - А-а. Ну, так он там все расспрашивал пилотов о летном деле. Он что, вправду этим интересуется? - Да. - То-то первый пилот готов был со мной спорить, что за десять минут выучит Стара вести самолет. Светлая голова, говорит. - И что же тут потешного? - спросила я с некоторым раздражением. - Ну, потом Стара спрашивают: "Мистер Смит, а ваше дело вам нравится?" А тот в ответ: "Еще бы. Безусловно нравится. Приятно чувствовать, что пусть у всего экипажа мозги набекрень, но у тебя строго по гироскопу". Стюардесса расхохоталась. (Тьфу, глупая.) - Это он про голливудских - экипаж с мозгами набекрень. - Она неожиданно оборвала смех и, сдвинув брови, встала. - Пойду, надо графы заполнить. - Всего хорошего. Итак, Стар, вознеся пилотов к себе на престол, делился секретами управления. Спустя год или два я летела с одним из тех пилотов, и он припомнил, что говорил тогда Стар, глядя на горы. - Допустим, вы путеец, железнодорожник, - говорил он. - Вам надо пробить трассу где-то здесь через горы. Топографы дают вам карты, и вы видите, что возможны четыре, пять, шесть вариантов, каждый не хуже другого. А вам надо решать - на основании чего же? Проверить выбор можно, только проложив трассу. И вы решительно ее прокладываете. - То есть? - не понял пилот. - То есть делаете выбор по чутью - потому лишь, что эта вот гора приглянулась своим розоватым оттенком или та вот схема дана отчетливей на синьке. Понимаете? Пилот счел совет весьма ценным. Но усомнился, представится ли случай применить его. - Я другое хотел узнать, - сказал мне пилот со вздохом. - Узнать, как это он сделался мистером Старом. Вряд ли Стар ответил бы - зародыш памятью не обладает. Но я бы кое-что смогла объяснить. В юности он взлетел на крепких крыльях ввысь - и все царства мира обозрел глазами, способными не мигая глядеть на солнце. Неустанным, упорным, а под конец - яростным, усилием крыльев он продержался там долго - немногим удается это, - и затем, запечатлев сущность вещей, как видится она с громадной высоты, спустился постепенно на землю. Моторы стихли, и всеми своими пятью чувствами мы приготовились к посадке. Впереди и слева пунктирами огней обозначилась военно-морская база Лонг-Бича, справа замерцала, размыто засветлела Санта-Моника. Огромная и оранжевая, вставала калифорнийская луна над Тихим океаном. Что бы ни ощущала я в ту минуту - а, как-никак, это была встреча с родиной, - но убеждена и знаю, что ощущения Стара были намного сильней. Огни, луна и океан явились мне без поисков, сами собой, как овцы на студии старого Лемле; Стар же именно сюда пожелал спуститься после того необычайного и озаряющего взлета, когда он сверху увидел, куда и как мы движемся и что в движении нашем красочно и важно. Могут возразить, что Стара занесло сюда случайным ветром, но я не верю. Мне хочется думать, что в этом взлете, в этом "дальнем общем плане" ему открылось новое мерило наших суматошных надежд и порывов, ловких плутней, нескладных печалей, и что приземлился он здесь, чтобы уж до конца быть с нами, - по собственному выбору. Как этот самолет, идущий вниз на Глен-дейльский аэропорт, в теплую тьму.
   Глава II
   Был июльский вечер, десятый час, и когда я подъехала к студии, то в закусочной напротив увидела нескольких статистов, засидевшихся у китайских бильярдов. На углу стоял "бывший" Джонни Суонсон в своем полуковбойском наряде, угрюмо и невидяще глядя на луну. В немых ковбойских фильмах он когда-то славился наравне с Томом Миксом и Биллом Хартом, теперь же было грустно и заговорить с ним, и, поставив машину, я поскорей юркнула через улицу в главный вход. Полностью студия не затихает и ночью. В лабораториях и в аппаратных звукового цеха работа идет сменами, и в любые часы суток техперсонал наведывается в студийное кафе. Но вечерние звуки с дневными не спутать мягкий шорох шин, тихий гуд разгруженных моторов, нагой крик сопрано в микрофон звукозаписи. А за углом рабочий в резиновых сапогах мыл камерваген из шланга, и в чудесном белом свете вода опадала фонтаном среди мертвенных индустриальных теней. У административного здания в машину бережно усаживали мистера Маркуса, и я остановилась не доходя (устанешь ждать, пока он вымямлит тебе два слова - пусть даже просто "спокойной ночи"), прислушалась к сопрано, снова и снова повторявшему "Приди, люблю тебя лишь"; мне запомнилось, потому что певица повторяла все ту же строку и в момент землетрясения, которое грянуло минут через пять." Кабинет отца находился в этом старом здании, где по фасаду тянутся балконы-лоджии, и непрерывные чугунные перила напоминают тугой трос канатоходца. Отец помещался на втором этаже, рядом с ним - Стар, а по другую руку - мистер Маркус. Сегодня весь этот ярус окон светился. Сердце екнуло при мысли, что Стар так близко, но я уже научилась держать в узде свое сердечко - за весь месяц, проведенный дома, я видела Стара лишь однажды. Об отцовских апартаментах можно бы немало странного порассказать, но я коснусь кратко. Три бесстрастнолицые секретарши (я их с детства помню) сидели, как три ведьмы, в приемной - Берди Питере, Мод (забыла, как дальше) и Розмэри Шмил; уж не знаю, благодаря ли имени или чему другому, но Розмэри была, так сказать, старшей ведьмой, у нее под столом находилась кнопка, отпирающая посетителю врата отцовского тронного зала. Все три секретарши были ярые поборницы капитализма, и Берди завела такой обычай: если замечено, что машинистки раза два на неделе обедали вместе, всей стайкой, то тут же вызывать их для строгого внушения. В то время на студиях боялись "народных волнений". Я прошла в кабинет. Теперь-то у всех киноворотил громадные кабинеты, но ввел это отец. И он же первый снабдил непрозрачными снаружи стеклами большие, доходящие до пола, окна; слышала я также про потайной люк в полу, про каменный мешок внизу, куда будто бы проваливаются неприятные посетители, - но это, по-моему, выдумки. На видном месте у отца висел масляный портрет Уилла Роджерса - для того, наверно, чтобы внушать мысль о близком духовном родстве отца с этим "голливудским св. Франциском". Висели также надписанная фотография Минны Дэвис, умершей три года назад жены Стара, снимки других знаменитостей нашей студии, пастельные портреты мой и мамин. В этот вечер окна были раскрыты, в одном окне беспомощно застряла крупная, розово-золотая, окруженная дымкой луна. В глубине комнаты, за большим круглым столом, сидели отец, Жак Ла Борвиц и Розмэри Шмил. Как выглядел отец? Я не смогла бы сказать, если бы не тот раз в Нью-Йорке, когда я неожиданно увидела перед собой немолодого грузного мужчину, как бы слегка стыдящегося собственной персоны, и подумала: "Да проходи ты, не задерживайся", - в вдруг узнала отца. Меня огорошило это мое впечатление: ведь отец умел быть обаятельно-внушительным, у него была ирландская улыбка и волевой подбородок. Что же до Жака Ла Борвица, то его я не стану описывать - избавлю вас. Скажу лишь, что он был помощник продюсера - нечто вроде надсмотрщика над съемочными группами. Где это Стар откапывал такие умственные трупы (или ему их навязывали?) и, главное, как он ухитрялся получать от них пользу, всегда меня озадачивало и поражало, да и каждого новоприбывшего с Востока поражало, кто на них наталкивался. У Жака Ла Борвица, несомненно, были свои достоинства, но есть они и у мельчайших одноклеточных, и у любого пса, рыщущего в поисках суки и мосла. Жак Ла... - о мой бог! По выражению лиц я тут же поняла, что темой их совещания был Стар. Что-то Стар велел или запретил, пошел наперекор отцу, забраковал какую-то из картин Ла Борвица или еще что-либо учинил в том же разгромном духе, - и вот они собрались здесь вечерним синклитом, уныло возмущенным и беспомощным. И у Розмэри наготове блокнот, чтобы запротоколировать их бессилие. - Я приехала схватить и доставить тебя домой живого или мертвого, сказала я отцу. - Твой день рождения, а все подарки так и лежат неразвернутые! - Ваш день рождения! - встрепенулся виновато Жак. - Сколько же вам исполнилось? Я и не знал. - Сорок три, - четко произнес отец, убавив себе четыре года, и Жак знал это; я видела, как он пометил "43?" в своем гроссбухе, чтобы использовать в надлежащее время. Здесь у нас эти гроссбухи носят открыто и раскрыто, и не нужно прибегать к чтению с губ - видно и так, что в них записывают. Розмэри тоже пришлось сделать пометку у себя в блокноте, чтобы не ударить лицом в грязь. И только она эту пометку стерла, как земля под нами содрогнулась. Толчок был слабее, чем в Лонг-Биче, где верхние этажи магазинов вытряхнуло на улицу, а отели, из тех, что поменьше, съехали с берега в море, - но целую минуту нутро наше трепыхалось в унисон с нутром земным точно совершалась бредовая попытка, срастив пуповину, втянуть нас обратно в утробу мироздания. Мамин портрет упал, оголив небольшой стенной сейф; мы с Розмэри, отчаянно ухватясь друг за друга, завальсировали по комнате под собственный визг. Жак упал в обморок - по крайней мере, сгинул куда-то с глаз, а отец уцепился за стол с криком: "Ты цела?" За окном певица добралась до заключительных верхов и, протянув "тебя-а лишь", запела опять с начала, честное слово. Но, может быть, это ей проигрывали запись. Комната остановилась, слегка лишь подрагивая танцевально. Мы, в том числе и неожиданно возникший снова Жак, вышли, пьяно пошатываясь, через приемную на чугунный балкон. Почти все огни погасли, тут и там слышались голоса, крики. Мы постояли, ожидая нового толчка, затем, точно по команде, двинулись в приемную Стара и дальше, в его кабинет. Кабинет этот был тоже велик, но поменьше отцовского. Стар сидел с краю кушетки, протирая глаза. В момент толчка он спал - и теперь недоумевал, не приснилось ли все ему. Мы заверили его, что не приснилось, и происшествие показалось ему скорей забавным, - но тут зазвонили телефоны. Я наблюдала за ним как можно незаметнее. Вначале он был серый от усталости, но, по мере того как поступали донесения, в глаза его стал возвращаться блеск. - Лопнуло несколько магистральных труб, - сказал он отцу, - вода заливает съемочную территорию. - Там Грей ведет съемку во "Французском селении", - сказал отец. - Вокруг "Вокзала" тоже затопило и залило "Джунгли" и "Нью-Иоркский перекресток". Но хорошо хоть, черт возьми, что обошлось без жертв. - Стар взял меня за обе руки, сказал очень серьезно: - Где вы пропадали, Сеси? - Ты сейчас туда, Монро? - спросил отец. - Вот только дождусь известий со всех участков. Одна электролиния тоже вышла из строя. Я послал за Робинсоном. Стар усадил меня рядом с собой на кушетку, снова выслушал рассказ о землетрясении. - У вас усталый вид, - сказала я так мило, по-матерински. - Да, - согласился он. - Некуда приткнуться вечерами, вот я и остаюсь работать. - Я подумаю, чем расцветить вам вечерок-другой. - Бывало, я с друзьями играл в покер, пока не женился, - сказал он задумчиво. - Но мои партнеры все спились, поумирали. Вошла мисс Дулан, его секретарша, со свежей порцией бедственных вестей. - Робби придет и все наладит, - успокоил Стар отца. - Робинсон - вот это парень, - повернулся Стар ко мне. - Он работал раньше аварийным монтером в Миннесоте, устранял обрывы телефонных линий в снежные бураны он ни перед чем не спасует. Он через минуту явится. Робби вам придется по душе. Он сказал это так, словно всю жизнь мечтал свести нас вместе и с этой целью даже землетрясение устроил. - Да, Робби вам придется по душе, - повторил он. - Вы когда возвращаетесь в колледж? - Каникулы недавно начались. - И вы к нам на все лето? - Что ж, это поправимо, - сказала я. - Постараюсь поскорей уехать. Я была как в тумане. В голове мелькнуло, что Стар недаром спрашивает, что у него насчет меня намерения, но если так, то роман наш еще на невыносимо ранней стадии - я для Стара пока всего лишь "ценный реквизит". И не таким уж все это показалось сейчас заманчивым - точно перспектива выйти замуж за вечно занятого врача. Стар редко покидал студию раньше одиннадцати вечера. - Сколько Сесилии осталось учиться? - спросил Стар отца. - Вот я о чем, собственно. Тут я, наверно, с жаром бы воскликнула, что мне необязательно и возвращаться в колледж, что образования у меня уже в избытке, - но вошел достойный всяческого восхищенья Робинсон. Он оказался рыжим, молодым, кривоногим и рвущимся в бой. - Знакомьтесь, Сесилия, - Робби, - сказал Стар. - А теперь идем, Робби. Так познакомилась я с Робби - и не ощутила в этом ничего знаменательного. А зря: ведь именно Робби рассказал мне потом, как Стар обрел в ту ночь свою любовь. В лунном свете тридцать акров съемочного городка простирались волшебной страной - не потому, что съемочные площадки так уж впрямь казались африканскими джунглями, французскими замками, шхунами на якоре, ночным Бродвеем, а потому, что они были словно картинки из растрепанных книг детства, обрывки сказок, пляшущие в пламени лунного костра. Я никогда не жила в доме с традиционным чердаком, но, по-моему, съемочная территория напоминает именно захламленный чердак, и ночами хлам колдовски преображается и оживает. Когда Стар с Робби пришли туда, пучки прожекторных лучей уже осветили аварийные места среди разлива. - Мы эти озера перекачаем в топь на "Тридцать шестой улице", - сказал Робби, подумав с минуту. - Настоящее стихийное бедствие, осуществленное силами городского водопровода. А гляньте вон туда! Вниз по течению импровизированной реки двигалась огромная голова бога Шивы - и несла у себя на темени двух женщин. Статую смыло с "Бирманской" площадки, она вместе с прочими обломками плыла, прилежно следуя изгибам русла, покачиваясь, тычась - преодолевая мели. Спасавшиеся на ней женщины сидели, упершись ногами в завиток волос на голом лбу, и, казалось, любовались картиной наводнения, как с крыши экскурсионного автобуса. - Погляди, Монро, на этих дамочек, - сказал Робби. - Занятное зрелище. Увязая в новоявленных болотцах, Робинсон и Стар подошли к берегу потока. Отсюда женщины были хорошо видны; слегка испуганные, они повеселели при виде идущих на выручку людей. - Пусть бы так и уплыли в сточную трубу, - сказал Робби, как истый рыцарь, - да только голова эта на будущей неделе понадобится Де Миллю. Но Робби не был способен обидеть и муху - он тут же вошел в воду чуть не по пояс, цепляя голову багром, но голова увертывалась и вертелась. Подоспела подмога; вокруг заговорили, что одна из женщин очень красива, затем распространилось, что обе они - важные особы. Но они были простые проникшие на студию смертные, и Робби брезгливо ждал, пока они причалят, чтобы задать им перцу. Наконец статую обуздали, притянули к берегу. - Верните голову на место, - крикнул Робби женщинам. - Это вам что, сувенир? Одна из женщин плавно съехала вниз по щеке идола, и Робби поймал ее, поставил на сушу; вторая, поколебавшись, соскользнула тоже. Робби повернулся к Стару. - Что велишь с ними сделать, шеф? Стар не отвечал. С расстоянья двух шагов на него, слабо улыбаясь, смотрело лицо умершей жены - и хоть бы в выражении была разница! Сквозь лунный промежуток в два шага глаза глядели знакомо, от ветра шевелился локон на родном лбу; она все улыбается теперь слегка иначе, но тоже знакомо; губы приоткрылись, как у Минны. Страх, трепет пронизал Стара, он чуть не вскрикнул. Затхлый и тихий похоронный зал, лимузин-катафалк, приглушенно скользящий, роняющий цветы с гроба, - и оттуда, из мрака, снова явилась, теплая, светлая! Мимо неслась вода, мощные кинопрожекторы полосовали мглу, и вот зазвучал голос - иной, не голос Минны. - Мы просим извинить нас, - сказал голос. - Мы прошли в ворота зайцами, следом за грузовиком... Вокруг начинали уже толпиться - осветители, подсобные рабочие, и Робби тут же принялся за них, как овчарка за овец. - Тащите большие насосы с водоемов, с четвертой площадки... застропите голову канатом... сплавьте ее обратно на досках... сперва, ради господа бога, выкачайте воду из джунглей... трубу кладите здесь, изогнутую эту... да полегче, тут все из пластмассы... Стар глядел, как обе женщины пробирались к выходу за полисменом. Затем сделал шаг, проверяя, ушла ли из колен слабость. Прочавкал с рокотом тягач по грязи, и мимо Стара потекли вереницей люди; каждый второй взглядывал на него, улыбался, говорил: "Привет, Монро... Здравствуйте, мистер Стар... мокрая выдалась ночка, мистер Стар... Монро... Монро... Стар.