Страница:
Все согласно кивнули.
– Тогда, предлагаю выпить. Brindis рог salud, amor у dinero![9]
– За здоровье, любовь и деньги! – подняли свое пиво Мигель, Тони и Мишель.
– Сейчас заедем ко мне, сложим все деньги, и Мигель отвезет тебя к русскому, – сказал негр, обращаясь к Мишель. – Когда привезешь ее на место, – кивнул он Мигелю, – немного покрутишься, чтобы русский тебя запомнил, и быстро уедешь.
Тичер говорил тихо и уверенно. Всем стало понятно, что каждая деталь была им тщательно продумана и, что бы ни случилось, старый негр все предусмотрел наперед. Через полчаса компания покинула кафе на машине Мигеля.
– Если ты не против, я подожду Мигеля где-нибудь недалеко от туннеля, – обратилась Мишель к негру, когда машина немного проехала вдоль Малекона в сторону поворота на Ведадо. – Русский просил купить ром. Будет плохо, если вернусь к нему с пустыми руками.
– Ты права, – согласился негр. – Пусть русский выпьет как следует. И не надо, чтобы лишний раз мои соседи видели нас вместе. Где ты будешь ждать?
– У памятника Максимо Гомешу.
– Хорошо. До Репарто-Плайя мы доедем за двадцать минут, значит, через час Мигель подберет тебя у памятника.
Выйдя из машины, Мишель перешла Малекон и, пройдя несколько улиц, зашла в кафе El Torro. Заказав мальту, она спросила у бармена телефон. Спустя четверть часа в кафе зашел мужчина и присел за ее столик. Разговаривали они тихо, и все, что удалось услышать бармену, который принес мужчине банку пива, было лишь название порта Bahia de Matanzas. Мужчина о чем-то спрашивал Мишель, и она или утвердительно кивала, или, прикрыв глаза, отрицательно качала головой. Скоро она встала и вышла из кафе, показав бармену, что мужчина расплатится за мальту. По дороге обратно, к Малеко-ну, Мишель купила бутылку трехлетнего рома Havana Club и направилась к памятнику Максимо Гомешу, за которым почти сразу же начинается знаменитый гаванский туннель.
ГЛАВА 3
– Тогда, предлагаю выпить. Brindis рог salud, amor у dinero![9]
– За здоровье, любовь и деньги! – подняли свое пиво Мигель, Тони и Мишель.
– Сейчас заедем ко мне, сложим все деньги, и Мигель отвезет тебя к русскому, – сказал негр, обращаясь к Мишель. – Когда привезешь ее на место, – кивнул он Мигелю, – немного покрутишься, чтобы русский тебя запомнил, и быстро уедешь.
Тичер говорил тихо и уверенно. Всем стало понятно, что каждая деталь была им тщательно продумана и, что бы ни случилось, старый негр все предусмотрел наперед. Через полчаса компания покинула кафе на машине Мигеля.
– Если ты не против, я подожду Мигеля где-нибудь недалеко от туннеля, – обратилась Мишель к негру, когда машина немного проехала вдоль Малекона в сторону поворота на Ведадо. – Русский просил купить ром. Будет плохо, если вернусь к нему с пустыми руками.
– Ты права, – согласился негр. – Пусть русский выпьет как следует. И не надо, чтобы лишний раз мои соседи видели нас вместе. Где ты будешь ждать?
– У памятника Максимо Гомешу.
– Хорошо. До Репарто-Плайя мы доедем за двадцать минут, значит, через час Мигель подберет тебя у памятника.
Выйдя из машины, Мишель перешла Малекон и, пройдя несколько улиц, зашла в кафе El Torro. Заказав мальту, она спросила у бармена телефон. Спустя четверть часа в кафе зашел мужчина и присел за ее столик. Разговаривали они тихо, и все, что удалось услышать бармену, который принес мужчине банку пива, было лишь название порта Bahia de Matanzas. Мужчина о чем-то спрашивал Мишель, и она или утвердительно кивала, или, прикрыв глаза, отрицательно качала головой. Скоро она встала и вышла из кафе, показав бармену, что мужчина расплатится за мальту. По дороге обратно, к Малеко-ну, Мишель купила бутылку трехлетнего рома Havana Club и направилась к памятнику Максимо Гомешу, за которым почти сразу же начинается знаменитый гаванский туннель.
ГЛАВА 3
ОМЛЕТ СЧАСТЬЯ МЭРИ ДЖЕЙН
– Ты и правда не хочешь заняться со мной любовью? – поинтересовался Мигель, когда они миновали полицейский пост на выезде из Гаваны.
– Думай лучше о деле, – ответила Мишель. – Тичеру не понравилось, как ты сегодня смотрел на меня.
– Старику все равно, а мы бы могли неплохо провести время, после того как заработаем деньги. Не так часто удается встретить такую красивую девушку, как ты.
– Зря так считаешь. Тичер не любит, когда его напарники путают деньги с любовью.
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что сказала. Тичер не простит, если русский заметит, как ты пялишься на меня, и дело из-за этого сорвется. Тебе объяснили роль или ты ни черта не понял?
– Я же не говорю тебе: давай займемся любовью сейчас!
– Ни сейчас, ни потом. Мы делаем дело и разбегаемся, ясно? Если что-то непонятно, разворачивай машину и поехали к Тичеру. Он тебе быстро вправит мозги!
– Кусаешься? – усмехнулся Мигель. – Думаешь, если ты наездница, значит, кубинскому парню и подойти к тебе нельзя? Ладно, разбегаемся так разбегаемся. А насчет русского – мы еще посмотрим, кто из нас лучше знает свое дело. Ты, конечно, умеешь раздвигать ноги, но это не значит, что тебе за это поставят памятник.
– Тони говорил, что ты предпочитаешь молчать, или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – кивнул Мигель. – Думаю, теперь не ошибаешься.
Он вынул из кармана завернутый в зеленый целлофан шарик и протянул его Мишель.
– Что это?
– Подарок для русского.
– Какой еще подарок?!
– От Тичера, – коротко ответил Мигель. Мишель развернула целлофан и, немного помяв шарик пальцами, поднесла его к носу:
– Ганжа?
– Гашиш.
– Зачем? Русский не курит.
– Тичер сказал, чтобы ты сделала русскому Мэри Джейн.
– Вот как?! А больше Тичер ничего не сказал?! Вы что, охренели? Даете мне гашиш и говорите, что дальше не ваше дело? По-твоему, я сама должна разбираться с этим дерьмом?
– Тичер сказал, чтобы ты сделала русскому Мэри Джейн, – еще раз повторил Мигель. – Не понимаешь по-испански?
– Вы чокнулись!
Мигель молча продолжал вести машину, не обращая на выкрики Мишель никакого внимания.
– Я тебя спрашиваю, идиот! Тебе язык отрезали? Как я должна это сделать? Что ты молчишь?!
– Я же не спрашиваю, как широко ты умеешь раздвигать ноги, – заметил Мигель. – Ты сказала, что ты умная, вот и разбирайся сама. Но если настаиваешь, могу отвезти тебя к Тичеру. Если ты, конечно, настаиваешь, – криво улыбнулся он.
Мишель прикусила язык, и до самого Гуанабо они ехали молча.
– Твой сын похож на тебя? – спросила она, гладя его волнистые волосы.
– Конечно, ведь он мой сын.
Русский лежал на постели, прикрыв глаза.
– У тебя такое красивое тело, – сказала Мишель. – Ты нежный и хорошо умеешь любить. Если твой сын такой же, как ты, его девушке повезло.
– Главное, чтобы повезло ему, – улыбнулся русский. – Наши девушки, знаешь, они себе на уме. Парень влюбится, а окажется, что напрасно.
– Если в России плохие девушки, пусть приезжает сюда. Мы найдем ему девчонку что надо.
– Чтобы жить на Кубе, нужно здесь родиться или быть таким же авантюристом, как я. А мой парень точно не авантюрист.
– Но ведь Хемингуэй тоже родился не на Кубе?
– Хемингуэй любил риск, а Куба была для него гаванью, в которой можно передохнуть перед новыми приключениями. Однажды он сказал, что Гавана – лучшее место, если захочешь убежать от себя. Поэтому Европа не могла стать ему родным домом, хоть он и посвятил свой последний роман Парижу. И любимую виллу в Сан-Франсиско-де-Паула Хему тоже ничто не смогло заменить. Даже дом в Ки-Уэсте, где он написал «Снега Килиманджаро», был лишь тенью его виллы. Знаешь, есть женщины, а есть любимая женщина. Любимую женщину никто не сможет заменить.
– Значит, ты тоже собрался убежать от себя? Или от меня? – серьезно спросила Мишель.
– Ревнуешь? – Русский открыл глаза и подмигнул девушке. – Разве кубинка способна на ревность? Насколько я слышал, кубинка никогда не упустит возможности первой наставить рога любимому. Это ведь у вас национальный вид спорта.
– Ты прав! – рассмеялась Мишель. – Наши девчонки не умеют теряться в таком деле. А разве вашим не нужна любовь?
– Найти любовь – не так уж и мало. Но иногда мне кажется, что наши девчонки хотят получить все сразу. Однажды я встретил девушку и решил, что именно ее ждал всю жизнь. Но с первого дня наша любовь превратилась в драму.
– Она гуляла с другими?
– Нет. Просто она была замужем и никак не могла решить, кого любит сильнее: меня или своего мужа. И я понял, что сойду с ума.
– Она никогда не любила тебя, – сказала Мишель, – если бы любила, пришла бы к тебе.
– Возможно. Если бы это было на Кубе. У русских другой менталитет.
– Разве любовь может быть кубинской или русской? Любовь одна. Другой не бывает.
– Ты спросила, нужна ли нашим девушкам любовь. Я ответил…
– Ты больше не веришь в любовь?
– Знаешь, Мишель, любовь в России – это такая штука, которую вытягивают из твоей души, точно жилы, а потом то, что осталось, и называют любовью. Русские не хотят принимать любовь в ее первозданном виде. Если бы было наоборот, мы все бы носили фамилии Монтекки и Капулетти.
– Но когда ты любил эту женщину, ты ведь уже был мужчиной, а не наивным юношей?
– Любовь не меняется, она всегда остается любовью, просто у нее есть разное время, – ответил русский.
– И какое же из них сильнее?
– В этот момент?
– Конечно, – прошептала Мишель, наклонившись совсем близко к его лицу.
– То, которое сегодня, – поймал он ее губы.
Утро на Кубе прекрасно, особенно если ты не кубинец. Не нужно добираться на работу в кузове самосвала, чтобы отпахать положенные часы за пятнадцать долларов в месяц и бесплатные талоны на рис, муку и сахар. Не нужно возить питьевую воду в пластиковом бочонке, прикрученном к багажнику велосипеда, чтобы ее хватило на всю семью. Не нужно думать о том, где достать денег на молоко и мясо. Много о чем еще не нужно думать утром, если ты не кубинец. И тогда тебя радует все: солнце, которое кажется здесь особенным; океан, который проспал с утра это особенное солнце; легкий свежий ветер, который пытается разбудить океан; белый песок вдоль воды, по которому кто-то лениво бежит со своей собакой; запах крепкого кофе из твоей кухни; мелодия старого диско из соседнего дома; шаги твоей девушки, несущей тебе кофе; запах ее тела, когда она проходит мимо тебя; первый горячий глоток из крохотной чашки; горький вкус, смывающий вкус ночи с зацелованных губ; кукарача, влетающий с улицы, точно реактивный снаряд, и падающий в тюлевую занавеску на окне; визг твоей девушки и твой утренний смех, похожий на расстроенную басовую гитару; первая сигарета и первые ленивые мечты о предстоящем дне, которые растворяются вместе с табачным дымом в воздухе утра, которое прекрасно.
– Тебе нравится мой омлет?
– Бесподобно! Удивительно тонкий вкус.
– Это рецепт моей бабушки. В нем есть томаты и волшебные травы.
– Твоя бабушка была колдуньей?
– Почему?
– Ты сказала, что травы волшебные.
– Этот омлет она готовила моему деду, когда он возвращался с хорошим уловом. У нас к удачливому рыбаку женщины всегда неравнодушны, а бабушка считала, что эти травы заговаривают деда от их взглядов.
– Помогало?
– Не знаю. Поедем сегодня в Гавану и проверим. Она называла это блюдо «омлет счастья».
– Точно, твоя бабушка была колдунья! Уже вижу, как разбегаются от меня все кубинки в Гаване.
– Ну, перестань! Скажи лучше, правда вкусно?
– После той ночи, что ты мне устроила, я бы съел еще дюжину таких омлетов, получил бы аллергию на коже, и, увидев меня в красных волдырях, с багровым лицом и раздувшимися ушами, твои кубинские братки струхнули бы и отказались бы брать эти чудовищные проценты! Какого все-таки черта ты заложила рукопись? Неужели ты не понимаешь, что копия рукописи Хемингуэя, подаренная им твоему деду, стоит не двадцать тысяч сраных американских долларов, а несколько сотен тысяч евро?
– Вот это ты называешь сраными деньгами? – Мишель вытряхнула из пакета пачки долларов. – Откуда я знала, что встречу тебя? Еще неделю назад ты и сам не мог подумать о нашей встрече! Муж бросил меня и сбежал в Америку. Я совсем одна, но как-то ведь надо жить? Я хотела отремонтировать этот дом, купить машину или хотя бы мотоцикл, заплатить денег, чтобы устроиться на хорошую работу, остальное запрятать и потихоньку тратить. Куда я могла пойти с этой рукописью? В Министерство культуры? Мой брат знал, что я никогда не смогу вернуть ему такие деньги, и поэтому так легко дал их мне под двойные проценты, отлично понимая, что никуда я не денусь с этого острова. Разве это было плохо придумано? Я получаю деньги, а что мой братец будет делать с рукописью – не мое дело. У брата крепкие связи, его ребята смогут найти иностранца и продать рукопись, а мне этого ни за что не сделать.
– Ее нельзя продавать, – сказал русский. – Едем в Гавану, я сниму деньги с карты, выплатим твоему брату сто процентов и пусть подавится! Думаю, у меня еще останутся средства, чтобы отремонтировать твой дом. Но рукопись будет наша.
– Подумай, Коста, может, не стоит отдавать столько долларов?
– Не понимаю, что ты переживаешь? В России мы сможем получить за нее сумасшедшие деньги. Да что Россия! Если дело в том, чтобы продать рукопись Хемингуэя, я найду покупателей через Интернет, не выезжая с острова. Это сотни тысяч евро, может быть, даже миллион, я пока просто не знаю, сколько эта копия вообще может стоить, понимаешь?!
– Тони ждет меня в два часа дня.
– Сделаем так: сейчас поедем в Гавану, я сниму деньги и буду ждать дома, на 41/30. Ты пойдешь к брату и приведешь его ко мне. Там и разберемся. Постараемся просто вернуть ему деньги с небольшим процентом. Не может же он, в конце концов, требовать с тебя сто процентов комиссии?
Мишель замотала головой:
– Не выйдет. Тони уверен, что теперь рукопись его. Поэтому и назначил такую комиссию.
– Черт! – ругнулся русский. – И что, твой Тони действительно мафиози?
– Он держит почти все центральные улицы Гаваны.
– Наркотики, рэкет?
– Нет. Просто улица делает то, что он говорит. Его все уважают.
– Вот семейка! Охренеть! Дедушка – капитан яхты «Пилар» и друг Хемингуэя, бабушка – колдунья, муж – кубинский эмигрант, братец – мафиози, а тут я из России – здрасьте! Ладно, заводим мотоцикл. Поехали. Деньги положи ко мне в рюкзак, иначе полиция может приятно удивить Фиделя, что его граждане разъезжают по острову с пакетами, набитыми баксами. Чего доброго, отдаст концы раньше времени наш команданте – и прощай, Куба!
– Что-то неважно выглядит твой парень, Мишель, – взглянул Тони на русского, присаживаясь на стул.
– Почему ты сел так далеко от меня, боишься? – спросил русский у Тони.
– У него плохо со зрением, да? – обернулся Тони к девушке. – Я сижу в полутора метрах, а он говорит, что я далеко сел.
– Что с тобой? – подошла Мишель к русскому. – Тебе плохо?
– Вот и ты, Мишель, тоже тянешься ко мне через стол. Зачем? Это ведь неудобно. Подойди, присядь рядом. Хочешь, садись ко мне на колени. Ты ведь не будешь возражать, если твоя сестра посидит у меня на коленях, правда же, Тони?
– Если только ты не рухнешь со стула вместе с моей сестрой, – предупредил Тони. – Ты здорово выпил, russo!
– Ошибаешься, amigo, я еще не пил сегодня. Мишель! – крикнул русский. – Сделай нам с твоим братом мохито!
– Зачем ты кричишь? – спросила его Мишель. – Я ведь совсем рядом и хорошо тебя слышу.
– Неправда, – покачал головой русский. – Вы обманываете меня. Хотя… Просто я забрался слишком высоко… Да, пожалуй, слишком высоко… Это же вершина мира. Здесь все по фигу! Здорово у меня получилось, скажи, Мишель?
Тони вопросительно посмотрел на девушку.
– Что ты смотришь на нее, Тони? Давай лучше поговорим о деле. Знаешь, как здорово пристроить свою задницу на вершине мира и трепаться с королем улицы о делах? Ты просто никогда не сидел на вершине мира. Знаешь, какой маленькой кажется улица отсюда? А ты просто клоп, Тони! Ха-ха! Король улицы – клоп! На Кубе есть клопы, Тони?
– Они везде есть, – встал Тони со стула. – Слушай, сестричка, я ухожу. Будем считать, что сделка не состоялась. Этот парень в стельку обкуренный! Я не понимаю, зачем ты меня к нему притащила. Хочешь проблемы с полицией? У них нюх на такие дела. Гарантирую, не позднее чем сегодня они сюда завалятся. Может быть, они уже здесь. Давай Хемингуэя, я ухожу.
– Присядь, Тони, – сказал русский. – Куда ты торопишься? Разве ты боишься полиции? Ты же крутой, Тони?! Нет, не крутой? А Мишель сказала, что ты крутой… Как же так? Выходит, ты все-таки клоп, Тони? Жирный кубинский клоп.
Тони вскочил со стула и схватил русского за ворот футболки:
– Еще раз назовешь меня так – и тебе конец, понял?
Русский пробовал что-то сказать, но из его горла вырывался только хрип.
– Отпусти его, – попросила Мишель.
Тони бросил русского и, стуча кулаком по ладони, зашагал по комнате. Русский сидел согнувшись и держался за горло.
– Где туалет? – спросил Тони.
– Идем, – ответила девушка. Они вышли из комнаты.
– Ты чуть не задушил его! Хочешь все провалить?
– Этот кретин обдолбан, – мрачно сказал Тони. – Ты и правда дала ему покурить гашиш?
– Сами виноваты. Я не знала, что твой придурок Мигель так озабочен своим членом! Он хотел трахнуть меня прямо в машине. Все, что он мне сказал, – это сделать русскому Мэри Джейн. Я заправила шарик в омлет. В Бразилии это нормально.
– Идиотка! Может, в Бразилии и нормально жрать по утрам омлет с гашишем, но этого шарика хватило бы на двадцать омлетов. Его только вчера привезли с Ямайки. Ты понимаешь, какая там доза? А если бы русского накрыло прямо в банке?
– Ну знаешь… Нужно было ехать вместе с Мигелем, а не оставлять его со мной.
– Вы все идиоты! – сплюнул Тони. – У парня передоз. Он вообразил себя на вершине мира. Знаешь, что будет дальше? Когда все канабиноиды достигнут его мозга, приход будет такой, что русский решит сигануть прямо с той самой вершины, где сейчас словил кайф. Это может продолжаться часов восемь, и парень будет летать как Гималайский змей, пока не встретит унитаз в туалете. Где деньги?
– У него в рюкзаке.
– Слушай меня внимательно. Мигель ждет на улице позади дома. Когда русский совсем улетит, я вырублю его и уйду, чтобы не видели, как мы выходили из квартиры вместе. Подложишь ему рукопись прямо под нос – пускай сразу ее заметит, когда очухается. Подождешь пару минут, берешь рюкзак, проверяешь деньги и выходишь на Сорок первую. У старой дискотеки, которую закрыли в прошлом году, мы тебя подхватим, поняла?
– Тичер настаивал, чтобы русский сам отдал деньги.
– Тогда пусть приедет и возьмет их, режиссер хренов! Разве ты не видишь, что русский мало что понимает?
– А когда он очнется?
– Ни черта не вспомнит! Рукопись у него, значит, решит, что сам отдал деньги.
– Ладно, делаем, как ты говоришь.
– Вперед, – скомандовал Тони.
Русский, раскачиваясь на стуле, что-то негромко напевал.
– Тони! – прервал он пение, заметив вошедших. – Ты вернулся за деньгами? Можешь взять их в моем рюкзаке. Там двадцать тысяч, которые ты дал Мишель, и твои проценты. Ты доволен?
Тони подошел к русскому и протянул руку:
– Давай рюкзак.
Русский попытался снять рюкзак со спинки стула, на котором сидел, но тут же уронил его на пол.
Тони, ругаясь, поднял рюкзак и высыпал пачки сотенных купюр на стол.
– Будешь считать? – спросил русский. – Обязательно сделай это, Тони. Когда я работал на радио, то всегда пересчитывал гонорар за свою программу. Отличное было время! Только прошу тебя, не считай деньги, как это делают в кино. Открывай каждую пачку и пересчитывай купюры. Тогда ты получишь истинное удовольствие! Черт, Мишель! Твоя бабушка точно была колдунья! Как назывался ее омлет? «Омлет счастья»? Да… Я сейчас так счастлив, что даже снова готов полюбить ту девушку. Тони, ты знаешь историю о моей девушке? Пока ты считаешь деньги, я расскажу тебе. Это отличный блюз, Тони! Его сочинил Хоулин Вольф. Как жаль, что кубинцы не знают, что такое блюз… От вашей сальсы меня уже тянет блевать, честное слово! Куда ни пойдешь, везде танцуют сальсу. Да… И эти идиотки итальянки тоже танцуют сальсу. А потом к тебе обязательно подваливает одна из дочек Ли Су Чун… Ну ладно, это все чушь, Тони. А ты, я вижу, любишь деньги… Ну так вот… Был чудный летний день, когда моя девушка оставила меня. Ты думаешь, она уехала далеко-далеко? Нет. Она просто пошла домой, к своему мужу. И так каждый раз, Тони. И каждый раз мне казалось, что она уехала на край света. Но теперь я совсем не переживаю. Знаешь почему? Потому что сейчас я сижу на самой вершине мира и наблюдаю, как ты копошишься с деньгами далеко внизу. И я понимаю, что деньги – это дерьмо. А если люди так и не сумели придумать в жизни ничего более ценного, чем деньги, значит, и все мы тоже дерьмо. Вот так, Тони, вот так…
Тони продолжал молча считать деньги.
– А ты Мишель?
– Верю, – выдохнула она дым сигареты через ноздри.
– Ни во что вы не верите, кроме денег! Папа приехал к вам в Гавану и сказал: «Любовь – это бог». И вы поклонились папе. А потом пришли домой, и вас спросили: «Расскажите нам, что сказал папа?» И вы ответили своим близким: «Он сказал, что бог – это деньги». Так ведь это было, Тони? Вижу, ты носишь большой крест. В нем килограмм чистого золота. Это крутой крест. Выходит, ты все-таки крут? Тогда тебе нужны крутые деньги. Знаешь, что я сделаю, когда спущусь с вершины мира? Я сделаю крутые деньги, чтобы каждый раз, когда люди станут их пересчитывать, они вспоминали, кто их бог. Я нарисую на всех купюрах вместо отекших морд американских президентов лицо распятого Иисуса в терновом венке. В его глазах страдание, а по лицу стекает кровь. И тогда каждый, кто говорит, что верит, может честно сказать: «Вот мой Бог».
Странно, что никто не додумался до этого. Это же так просто! Представьте, священник заканчивает молитву словами: «Мы верим в Тебя, Господи!» – и берет у прихожан деньги – во славу Господа. И что же на деньгах? Тоже Бог! Все встало на свои места. Слышишь, Тони? Ты скоро закопаешься по уши в куче денег, как навозный жук в куче дерьма.
– Здесь только двадцать тысяч. – Тони поднял глаза от стола. – Хочешь оставить себе рукопись, гони еще столько же.
– Ты снова о деньгах? Неужели тебе совсем не нравится история о моей девушке? – спросил русский. – Тогда ты ничего не понял в жизни, Тони. Твои проценты – это удовольствие от пересчитывания денег, которые тебе вернули. Если ты думаешь, что этого мало, можешь положить все обратно в рюкзак и повесить его на стул.
Из соседней комнаты раздался голос хозяйки квартиры, у которой русский снимал комнату:
– Коста, там внизу стоят двое полицейских. Хотят с тобой поговорить. Что им ответить?
– Скажи им, Мари, что на вершине мира уже нет свободных мест! – прокричал русский. – Но если они все же хотят пообщаться со мной, так и быть, пусть попробуют сюда забраться.
– Ладно, скажу, что тебя нет дома, – ответила хозяйка.
– Черт, – ругнулся Тони и начал запихивать деньги обратно в рюкзак.
– Видишь Тони, – сказал русский, – кажется, ты уже понимаешь, в чем состоят твои проценты. А ведь полиция наверняка заинтересуется, откуда у кубинца такие деньги? И что ты им скажешь? А я могу сказать, что эти деньги мои… И мне ничего не будет. Понимаешь? Если ты и дальше будешь так же быстро усваивать уроки, есть шанс, что…
Он не успел договорить, потому что Тони, почти не целясь, ударил его в челюсть, и русский рухнул на пол.
– Надо смываться! Соберешь рюкзак – и быстро уходи, – приказал он Мишель и выскочил на лестницу.
Мишель собрала оставшиеся деньги в рюкзак и выбежала вслед за Тони.
Когда не стало слышно ее шагов по металлическим ступеням лестницы, русский повернулся на спину. Он приподнял голову и оглядел комнату. Взяв с пола стодолларовую купюру, он посмотрел сквозь нее на свет, падающий с улицы через открытую дверь, и беззвучно рассмеялся.
– Ты в порядке, Коста? – вбежала в комнату Мари.
– В порядке, – кивнул русский.
– У тебя кровь на лице. – Она стала вытирать его подбородок. – Они били тебя?
– Пустяки. Ты все сделала, как я просил. Ты молодец, Мари. Эти придурки струсили и сбежали.
Он поднялся с пола, подошел к шкафу и налил рома себе и хозяйке:
– Давай выпьем, Мари. Ты умница. Они выпили.
– Знаешь, Мари, за что я полюбил Кубу? – сказал русский. – За то, что здесь даже самый последний бедняк никогда не плачется и не ноет, как ему плохо живется. А у нас в России даже богатые не улыбаются. Скверно живется, Мари, когда никто не улыбнется тебе. Это ведь чудо, что мы живем! На что же тогда русские вечно жалуются Господу? На жизнь, которую Он нам подарил? У нас даже женщины забыли, что такое любовь. Мужчины дрочат, женщины мастурбируют, и вся эта порнография называется любовью. А моя девушка целыми днями твердила, что любит меня, и каждый раз возвращалась к своему мужу. Ну уехала бы с ним в Йошкар-Олу, так ведь нет.
– Это в Америке? – спросила Мари.
– Вроде того, – налил себе еще рома русский. Он выпил его залпом и, закрыв глаза, молчал, покачиваясь на стуле.
Мари не стала его беспокоить и тихонько вышла из комнаты. Русский сделал еще один большой глоток прямо из бутылки и негромко допел последний куплет песни.
Мишель не пошла к старой дискотеке, как велел ей Тони. Она завела мотоцикл, проехала несколько домов по Сорок первой, свернула на Сороковую и через двадцать минут выехала из Гаваны в сторону Матанзаса. Близился вечер, когда Мишель постучала в дверь старого дома на окраине портового города.
Мужчина, открывший дверь, молча смотрел на Мишель.
– Мне нужен Энрике.
– Ну? – кивнул он.
– Я от Рикардо.
– Знаешь пароль?
– Вода.
– Берег, – ответил Энрике и пропустил Мишель в дом.
– Думай лучше о деле, – ответила Мишель. – Тичеру не понравилось, как ты сегодня смотрел на меня.
– Старику все равно, а мы бы могли неплохо провести время, после того как заработаем деньги. Не так часто удается встретить такую красивую девушку, как ты.
– Зря так считаешь. Тичер не любит, когда его напарники путают деньги с любовью.
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что сказала. Тичер не простит, если русский заметит, как ты пялишься на меня, и дело из-за этого сорвется. Тебе объяснили роль или ты ни черта не понял?
– Я же не говорю тебе: давай займемся любовью сейчас!
– Ни сейчас, ни потом. Мы делаем дело и разбегаемся, ясно? Если что-то непонятно, разворачивай машину и поехали к Тичеру. Он тебе быстро вправит мозги!
– Кусаешься? – усмехнулся Мигель. – Думаешь, если ты наездница, значит, кубинскому парню и подойти к тебе нельзя? Ладно, разбегаемся так разбегаемся. А насчет русского – мы еще посмотрим, кто из нас лучше знает свое дело. Ты, конечно, умеешь раздвигать ноги, но это не значит, что тебе за это поставят памятник.
– Тони говорил, что ты предпочитаешь молчать, или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – кивнул Мигель. – Думаю, теперь не ошибаешься.
Он вынул из кармана завернутый в зеленый целлофан шарик и протянул его Мишель.
– Что это?
– Подарок для русского.
– Какой еще подарок?!
– От Тичера, – коротко ответил Мигель. Мишель развернула целлофан и, немного помяв шарик пальцами, поднесла его к носу:
– Ганжа?
– Гашиш.
– Зачем? Русский не курит.
– Тичер сказал, чтобы ты сделала русскому Мэри Джейн.
– Вот как?! А больше Тичер ничего не сказал?! Вы что, охренели? Даете мне гашиш и говорите, что дальше не ваше дело? По-твоему, я сама должна разбираться с этим дерьмом?
– Тичер сказал, чтобы ты сделала русскому Мэри Джейн, – еще раз повторил Мигель. – Не понимаешь по-испански?
– Вы чокнулись!
Мигель молча продолжал вести машину, не обращая на выкрики Мишель никакого внимания.
– Я тебя спрашиваю, идиот! Тебе язык отрезали? Как я должна это сделать? Что ты молчишь?!
– Я же не спрашиваю, как широко ты умеешь раздвигать ноги, – заметил Мигель. – Ты сказала, что ты умная, вот и разбирайся сама. Но если настаиваешь, могу отвезти тебя к Тичеру. Если ты, конечно, настаиваешь, – криво улыбнулся он.
Мишель прикусила язык, и до самого Гуанабо они ехали молча.
– Твой сын похож на тебя? – спросила она, гладя его волнистые волосы.
– Конечно, ведь он мой сын.
Русский лежал на постели, прикрыв глаза.
– У тебя такое красивое тело, – сказала Мишель. – Ты нежный и хорошо умеешь любить. Если твой сын такой же, как ты, его девушке повезло.
– Главное, чтобы повезло ему, – улыбнулся русский. – Наши девушки, знаешь, они себе на уме. Парень влюбится, а окажется, что напрасно.
– Если в России плохие девушки, пусть приезжает сюда. Мы найдем ему девчонку что надо.
– Чтобы жить на Кубе, нужно здесь родиться или быть таким же авантюристом, как я. А мой парень точно не авантюрист.
– Но ведь Хемингуэй тоже родился не на Кубе?
– Хемингуэй любил риск, а Куба была для него гаванью, в которой можно передохнуть перед новыми приключениями. Однажды он сказал, что Гавана – лучшее место, если захочешь убежать от себя. Поэтому Европа не могла стать ему родным домом, хоть он и посвятил свой последний роман Парижу. И любимую виллу в Сан-Франсиско-де-Паула Хему тоже ничто не смогло заменить. Даже дом в Ки-Уэсте, где он написал «Снега Килиманджаро», был лишь тенью его виллы. Знаешь, есть женщины, а есть любимая женщина. Любимую женщину никто не сможет заменить.
– Значит, ты тоже собрался убежать от себя? Или от меня? – серьезно спросила Мишель.
– Ревнуешь? – Русский открыл глаза и подмигнул девушке. – Разве кубинка способна на ревность? Насколько я слышал, кубинка никогда не упустит возможности первой наставить рога любимому. Это ведь у вас национальный вид спорта.
– Ты прав! – рассмеялась Мишель. – Наши девчонки не умеют теряться в таком деле. А разве вашим не нужна любовь?
– Найти любовь – не так уж и мало. Но иногда мне кажется, что наши девчонки хотят получить все сразу. Однажды я встретил девушку и решил, что именно ее ждал всю жизнь. Но с первого дня наша любовь превратилась в драму.
– Она гуляла с другими?
– Нет. Просто она была замужем и никак не могла решить, кого любит сильнее: меня или своего мужа. И я понял, что сойду с ума.
– Она никогда не любила тебя, – сказала Мишель, – если бы любила, пришла бы к тебе.
– Возможно. Если бы это было на Кубе. У русских другой менталитет.
– Разве любовь может быть кубинской или русской? Любовь одна. Другой не бывает.
– Ты спросила, нужна ли нашим девушкам любовь. Я ответил…
– Ты больше не веришь в любовь?
– Знаешь, Мишель, любовь в России – это такая штука, которую вытягивают из твоей души, точно жилы, а потом то, что осталось, и называют любовью. Русские не хотят принимать любовь в ее первозданном виде. Если бы было наоборот, мы все бы носили фамилии Монтекки и Капулетти.
– Но когда ты любил эту женщину, ты ведь уже был мужчиной, а не наивным юношей?
– Любовь не меняется, она всегда остается любовью, просто у нее есть разное время, – ответил русский.
– И какое же из них сильнее?
– В этот момент?
– Конечно, – прошептала Мишель, наклонившись совсем близко к его лицу.
– То, которое сегодня, – поймал он ее губы.
Утро на Кубе прекрасно, особенно если ты не кубинец. Не нужно добираться на работу в кузове самосвала, чтобы отпахать положенные часы за пятнадцать долларов в месяц и бесплатные талоны на рис, муку и сахар. Не нужно возить питьевую воду в пластиковом бочонке, прикрученном к багажнику велосипеда, чтобы ее хватило на всю семью. Не нужно думать о том, где достать денег на молоко и мясо. Много о чем еще не нужно думать утром, если ты не кубинец. И тогда тебя радует все: солнце, которое кажется здесь особенным; океан, который проспал с утра это особенное солнце; легкий свежий ветер, который пытается разбудить океан; белый песок вдоль воды, по которому кто-то лениво бежит со своей собакой; запах крепкого кофе из твоей кухни; мелодия старого диско из соседнего дома; шаги твоей девушки, несущей тебе кофе; запах ее тела, когда она проходит мимо тебя; первый горячий глоток из крохотной чашки; горький вкус, смывающий вкус ночи с зацелованных губ; кукарача, влетающий с улицы, точно реактивный снаряд, и падающий в тюлевую занавеску на окне; визг твоей девушки и твой утренний смех, похожий на расстроенную басовую гитару; первая сигарета и первые ленивые мечты о предстоящем дне, которые растворяются вместе с табачным дымом в воздухе утра, которое прекрасно.
– Тебе нравится мой омлет?
– Бесподобно! Удивительно тонкий вкус.
– Это рецепт моей бабушки. В нем есть томаты и волшебные травы.
– Твоя бабушка была колдуньей?
– Почему?
– Ты сказала, что травы волшебные.
– Этот омлет она готовила моему деду, когда он возвращался с хорошим уловом. У нас к удачливому рыбаку женщины всегда неравнодушны, а бабушка считала, что эти травы заговаривают деда от их взглядов.
– Помогало?
– Не знаю. Поедем сегодня в Гавану и проверим. Она называла это блюдо «омлет счастья».
– Точно, твоя бабушка была колдунья! Уже вижу, как разбегаются от меня все кубинки в Гаване.
– Ну, перестань! Скажи лучше, правда вкусно?
– После той ночи, что ты мне устроила, я бы съел еще дюжину таких омлетов, получил бы аллергию на коже, и, увидев меня в красных волдырях, с багровым лицом и раздувшимися ушами, твои кубинские братки струхнули бы и отказались бы брать эти чудовищные проценты! Какого все-таки черта ты заложила рукопись? Неужели ты не понимаешь, что копия рукописи Хемингуэя, подаренная им твоему деду, стоит не двадцать тысяч сраных американских долларов, а несколько сотен тысяч евро?
– Вот это ты называешь сраными деньгами? – Мишель вытряхнула из пакета пачки долларов. – Откуда я знала, что встречу тебя? Еще неделю назад ты и сам не мог подумать о нашей встрече! Муж бросил меня и сбежал в Америку. Я совсем одна, но как-то ведь надо жить? Я хотела отремонтировать этот дом, купить машину или хотя бы мотоцикл, заплатить денег, чтобы устроиться на хорошую работу, остальное запрятать и потихоньку тратить. Куда я могла пойти с этой рукописью? В Министерство культуры? Мой брат знал, что я никогда не смогу вернуть ему такие деньги, и поэтому так легко дал их мне под двойные проценты, отлично понимая, что никуда я не денусь с этого острова. Разве это было плохо придумано? Я получаю деньги, а что мой братец будет делать с рукописью – не мое дело. У брата крепкие связи, его ребята смогут найти иностранца и продать рукопись, а мне этого ни за что не сделать.
– Ее нельзя продавать, – сказал русский. – Едем в Гавану, я сниму деньги с карты, выплатим твоему брату сто процентов и пусть подавится! Думаю, у меня еще останутся средства, чтобы отремонтировать твой дом. Но рукопись будет наша.
– Подумай, Коста, может, не стоит отдавать столько долларов?
– Не понимаю, что ты переживаешь? В России мы сможем получить за нее сумасшедшие деньги. Да что Россия! Если дело в том, чтобы продать рукопись Хемингуэя, я найду покупателей через Интернет, не выезжая с острова. Это сотни тысяч евро, может быть, даже миллион, я пока просто не знаю, сколько эта копия вообще может стоить, понимаешь?!
– Тони ждет меня в два часа дня.
– Сделаем так: сейчас поедем в Гавану, я сниму деньги и буду ждать дома, на 41/30. Ты пойдешь к брату и приведешь его ко мне. Там и разберемся. Постараемся просто вернуть ему деньги с небольшим процентом. Не может же он, в конце концов, требовать с тебя сто процентов комиссии?
Мишель замотала головой:
– Не выйдет. Тони уверен, что теперь рукопись его. Поэтому и назначил такую комиссию.
– Черт! – ругнулся русский. – И что, твой Тони действительно мафиози?
– Он держит почти все центральные улицы Гаваны.
– Наркотики, рэкет?
– Нет. Просто улица делает то, что он говорит. Его все уважают.
– Вот семейка! Охренеть! Дедушка – капитан яхты «Пилар» и друг Хемингуэя, бабушка – колдунья, муж – кубинский эмигрант, братец – мафиози, а тут я из России – здрасьте! Ладно, заводим мотоцикл. Поехали. Деньги положи ко мне в рюкзак, иначе полиция может приятно удивить Фиделя, что его граждане разъезжают по острову с пакетами, набитыми баксами. Чего доброго, отдаст концы раньше времени наш команданте – и прощай, Куба!
– Что-то неважно выглядит твой парень, Мишель, – взглянул Тони на русского, присаживаясь на стул.
– Почему ты сел так далеко от меня, боишься? – спросил русский у Тони.
– У него плохо со зрением, да? – обернулся Тони к девушке. – Я сижу в полутора метрах, а он говорит, что я далеко сел.
– Что с тобой? – подошла Мишель к русскому. – Тебе плохо?
– Вот и ты, Мишель, тоже тянешься ко мне через стол. Зачем? Это ведь неудобно. Подойди, присядь рядом. Хочешь, садись ко мне на колени. Ты ведь не будешь возражать, если твоя сестра посидит у меня на коленях, правда же, Тони?
– Если только ты не рухнешь со стула вместе с моей сестрой, – предупредил Тони. – Ты здорово выпил, russo!
– Ошибаешься, amigo, я еще не пил сегодня. Мишель! – крикнул русский. – Сделай нам с твоим братом мохито!
– Зачем ты кричишь? – спросила его Мишель. – Я ведь совсем рядом и хорошо тебя слышу.
– Неправда, – покачал головой русский. – Вы обманываете меня. Хотя… Просто я забрался слишком высоко… Да, пожалуй, слишком высоко… Это же вершина мира. Здесь все по фигу! Здорово у меня получилось, скажи, Мишель?
Тони вопросительно посмотрел на девушку.
– Что ты смотришь на нее, Тони? Давай лучше поговорим о деле. Знаешь, как здорово пристроить свою задницу на вершине мира и трепаться с королем улицы о делах? Ты просто никогда не сидел на вершине мира. Знаешь, какой маленькой кажется улица отсюда? А ты просто клоп, Тони! Ха-ха! Король улицы – клоп! На Кубе есть клопы, Тони?
– Они везде есть, – встал Тони со стула. – Слушай, сестричка, я ухожу. Будем считать, что сделка не состоялась. Этот парень в стельку обкуренный! Я не понимаю, зачем ты меня к нему притащила. Хочешь проблемы с полицией? У них нюх на такие дела. Гарантирую, не позднее чем сегодня они сюда завалятся. Может быть, они уже здесь. Давай Хемингуэя, я ухожу.
– Присядь, Тони, – сказал русский. – Куда ты торопишься? Разве ты боишься полиции? Ты же крутой, Тони?! Нет, не крутой? А Мишель сказала, что ты крутой… Как же так? Выходит, ты все-таки клоп, Тони? Жирный кубинский клоп.
Тони вскочил со стула и схватил русского за ворот футболки:
– Еще раз назовешь меня так – и тебе конец, понял?
Русский пробовал что-то сказать, но из его горла вырывался только хрип.
– Отпусти его, – попросила Мишель.
Тони бросил русского и, стуча кулаком по ладони, зашагал по комнате. Русский сидел согнувшись и держался за горло.
– Где туалет? – спросил Тони.
– Идем, – ответила девушка. Они вышли из комнаты.
– Ты чуть не задушил его! Хочешь все провалить?
– Этот кретин обдолбан, – мрачно сказал Тони. – Ты и правда дала ему покурить гашиш?
– Сами виноваты. Я не знала, что твой придурок Мигель так озабочен своим членом! Он хотел трахнуть меня прямо в машине. Все, что он мне сказал, – это сделать русскому Мэри Джейн. Я заправила шарик в омлет. В Бразилии это нормально.
– Идиотка! Может, в Бразилии и нормально жрать по утрам омлет с гашишем, но этого шарика хватило бы на двадцать омлетов. Его только вчера привезли с Ямайки. Ты понимаешь, какая там доза? А если бы русского накрыло прямо в банке?
– Ну знаешь… Нужно было ехать вместе с Мигелем, а не оставлять его со мной.
– Вы все идиоты! – сплюнул Тони. – У парня передоз. Он вообразил себя на вершине мира. Знаешь, что будет дальше? Когда все канабиноиды достигнут его мозга, приход будет такой, что русский решит сигануть прямо с той самой вершины, где сейчас словил кайф. Это может продолжаться часов восемь, и парень будет летать как Гималайский змей, пока не встретит унитаз в туалете. Где деньги?
– У него в рюкзаке.
– Слушай меня внимательно. Мигель ждет на улице позади дома. Когда русский совсем улетит, я вырублю его и уйду, чтобы не видели, как мы выходили из квартиры вместе. Подложишь ему рукопись прямо под нос – пускай сразу ее заметит, когда очухается. Подождешь пару минут, берешь рюкзак, проверяешь деньги и выходишь на Сорок первую. У старой дискотеки, которую закрыли в прошлом году, мы тебя подхватим, поняла?
– Тичер настаивал, чтобы русский сам отдал деньги.
– Тогда пусть приедет и возьмет их, режиссер хренов! Разве ты не видишь, что русский мало что понимает?
– А когда он очнется?
– Ни черта не вспомнит! Рукопись у него, значит, решит, что сам отдал деньги.
– Ладно, делаем, как ты говоришь.
– Вперед, – скомандовал Тони.
Русский, раскачиваясь на стуле, что-то негромко напевал.
– Тони! – прервал он пение, заметив вошедших. – Ты вернулся за деньгами? Можешь взять их в моем рюкзаке. Там двадцать тысяч, которые ты дал Мишель, и твои проценты. Ты доволен?
Тони подошел к русскому и протянул руку:
– Давай рюкзак.
Русский попытался снять рюкзак со спинки стула, на котором сидел, но тут же уронил его на пол.
Тони, ругаясь, поднял рюкзак и высыпал пачки сотенных купюр на стол.
– Будешь считать? – спросил русский. – Обязательно сделай это, Тони. Когда я работал на радио, то всегда пересчитывал гонорар за свою программу. Отличное было время! Только прошу тебя, не считай деньги, как это делают в кино. Открывай каждую пачку и пересчитывай купюры. Тогда ты получишь истинное удовольствие! Черт, Мишель! Твоя бабушка точно была колдунья! Как назывался ее омлет? «Омлет счастья»? Да… Я сейчас так счастлив, что даже снова готов полюбить ту девушку. Тони, ты знаешь историю о моей девушке? Пока ты считаешь деньги, я расскажу тебе. Это отличный блюз, Тони! Его сочинил Хоулин Вольф. Как жаль, что кубинцы не знают, что такое блюз… От вашей сальсы меня уже тянет блевать, честное слово! Куда ни пойдешь, везде танцуют сальсу. Да… И эти идиотки итальянки тоже танцуют сальсу. А потом к тебе обязательно подваливает одна из дочек Ли Су Чун… Ну ладно, это все чушь, Тони. А ты, я вижу, любишь деньги… Ну так вот… Был чудный летний день, когда моя девушка оставила меня. Ты думаешь, она уехала далеко-далеко? Нет. Она просто пошла домой, к своему мужу. И так каждый раз, Тони. И каждый раз мне казалось, что она уехала на край света. Но теперь я совсем не переживаю. Знаешь почему? Потому что сейчас я сижу на самой вершине мира и наблюдаю, как ты копошишься с деньгами далеко внизу. И я понимаю, что деньги – это дерьмо. А если люди так и не сумели придумать в жизни ничего более ценного, чем деньги, значит, и все мы тоже дерьмо. Вот так, Тони, вот так…
запел русский, покачиваясь на стуле в такт мелодии и отбивая ритм ногой, —
One summer day,
Тони вскрывал пачку за пачкой. Мишель сидела на кровати и курила, уставившись в пол. Русский совсем ушел в себя. Он раскачивался все сильнее и отстукивал ритм уже не только ногой, но и обеими руками по деревянному стулу.
she went away, —
She gone and left me, she gone to stay
But now she's gone and I can't worry
Because I'm sitting on top of the world[10].
– Знаешь, Тони, что написано на этих зеленых бумажках? – спросил русский. – Там написано, что мы верим в Бога. Ты веришь в Бога, Тони?
Worked all the summer, worked all the fall
Had to take Christmas in my overalls
But now she's gone and I don't worry
Sitting on top of the world[11].
Тони продолжал молча считать деньги.
– А ты Мишель?
– Верю, – выдохнула она дым сигареты через ноздри.
– Ни во что вы не верите, кроме денег! Папа приехал к вам в Гавану и сказал: «Любовь – это бог». И вы поклонились папе. А потом пришли домой, и вас спросили: «Расскажите нам, что сказал папа?» И вы ответили своим близким: «Он сказал, что бог – это деньги». Так ведь это было, Тони? Вижу, ты носишь большой крест. В нем килограмм чистого золота. Это крутой крест. Выходит, ты все-таки крут? Тогда тебе нужны крутые деньги. Знаешь, что я сделаю, когда спущусь с вершины мира? Я сделаю крутые деньги, чтобы каждый раз, когда люди станут их пересчитывать, они вспоминали, кто их бог. Я нарисую на всех купюрах вместо отекших морд американских президентов лицо распятого Иисуса в терновом венке. В его глазах страдание, а по лицу стекает кровь. И тогда каждый, кто говорит, что верит, может честно сказать: «Вот мой Бог».
Странно, что никто не додумался до этого. Это же так просто! Представьте, священник заканчивает молитву словами: «Мы верим в Тебя, Господи!» – и берет у прихожан деньги – во славу Господа. И что же на деньгах? Тоже Бог! Все встало на свои места. Слышишь, Тони? Ты скоро закопаешься по уши в куче денег, как навозный жук в куче дерьма.
– Здесь только двадцать тысяч. – Тони поднял глаза от стола. – Хочешь оставить себе рукопись, гони еще столько же.
– Ты снова о деньгах? Неужели тебе совсем не нравится история о моей девушке? – спросил русский. – Тогда ты ничего не понял в жизни, Тони. Твои проценты – это удовольствие от пересчитывания денег, которые тебе вернули. Если ты думаешь, что этого мало, можешь положить все обратно в рюкзак и повесить его на стул.
Из соседней комнаты раздался голос хозяйки квартиры, у которой русский снимал комнату:
– Коста, там внизу стоят двое полицейских. Хотят с тобой поговорить. Что им ответить?
– Скажи им, Мари, что на вершине мира уже нет свободных мест! – прокричал русский. – Но если они все же хотят пообщаться со мной, так и быть, пусть попробуют сюда забраться.
– Ладно, скажу, что тебя нет дома, – ответила хозяйка.
– Черт, – ругнулся Тони и начал запихивать деньги обратно в рюкзак.
– Видишь Тони, – сказал русский, – кажется, ты уже понимаешь, в чем состоят твои проценты. А ведь полиция наверняка заинтересуется, откуда у кубинца такие деньги? И что ты им скажешь? А я могу сказать, что эти деньги мои… И мне ничего не будет. Понимаешь? Если ты и дальше будешь так же быстро усваивать уроки, есть шанс, что…
Он не успел договорить, потому что Тони, почти не целясь, ударил его в челюсть, и русский рухнул на пол.
– Надо смываться! Соберешь рюкзак – и быстро уходи, – приказал он Мишель и выскочил на лестницу.
Мишель собрала оставшиеся деньги в рюкзак и выбежала вслед за Тони.
Когда не стало слышно ее шагов по металлическим ступеням лестницы, русский повернулся на спину. Он приподнял голову и оглядел комнату. Взяв с пола стодолларовую купюру, он посмотрел сквозь нее на свет, падающий с улицы через открытую дверь, и беззвучно рассмеялся.
– Ты в порядке, Коста? – вбежала в комнату Мари.
– В порядке, – кивнул русский.
– У тебя кровь на лице. – Она стала вытирать его подбородок. – Они били тебя?
– Пустяки. Ты все сделала, как я просил. Ты молодец, Мари. Эти придурки струсили и сбежали.
Он поднялся с пола, подошел к шкафу и налил рома себе и хозяйке:
– Давай выпьем, Мари. Ты умница. Они выпили.
– Знаешь, Мари, за что я полюбил Кубу? – сказал русский. – За то, что здесь даже самый последний бедняк никогда не плачется и не ноет, как ему плохо живется. А у нас в России даже богатые не улыбаются. Скверно живется, Мари, когда никто не улыбнется тебе. Это ведь чудо, что мы живем! На что же тогда русские вечно жалуются Господу? На жизнь, которую Он нам подарил? У нас даже женщины забыли, что такое любовь. Мужчины дрочат, женщины мастурбируют, и вся эта порнография называется любовью. А моя девушка целыми днями твердила, что любит меня, и каждый раз возвращалась к своему мужу. Ну уехала бы с ним в Йошкар-Олу, так ведь нет.
– Это в Америке? – спросила Мари.
– Вроде того, – налил себе еще рома русский. Он выпил его залпом и, закрыв глаза, молчал, покачиваясь на стуле.
Мари не стала его беспокоить и тихонько вышла из комнаты. Русский сделал еще один большой глоток прямо из бутылки и негромко допел последний куплет песни.
Русскому было хорошо, и он улыбался.
Going down to the freight yard, catch me a freight train
I'm gonna leave this town, work done got hard
But now she's gone, and I don't worry
Sitting on the top of the world[12].
Мишель не пошла к старой дискотеке, как велел ей Тони. Она завела мотоцикл, проехала несколько домов по Сорок первой, свернула на Сороковую и через двадцать минут выехала из Гаваны в сторону Матанзаса. Близился вечер, когда Мишель постучала в дверь старого дома на окраине портового города.
Мужчина, открывший дверь, молча смотрел на Мишель.
– Мне нужен Энрике.
– Ну? – кивнул он.
– Я от Рикардо.
– Знаешь пароль?
– Вода.
– Берег, – ответил Энрике и пропустил Мишель в дом.