Страница:
и занимательные шутки, кои сочинили Некто и Никто. Еще перед вами появятся
Панч и жена его Джоан, в исполнении артистов шести футов ростом*. Боже,
спаси короля!
Барабанная дробь.
Встречаются Лаклесс и Уитмор; в руках у второго газета.
Уитмор. Ба, Лаклесс! Как я рад нашей встрече. А ну-ка, потрудись
заглянуть в этот листок - ручаюсь, ты потеряешь всякую охоту к
сочинительству.
Лаклесс. А что это? Ах, объявление о моем спектакле!
Уитмор. О твоем?
Лаклесс. Ну да. Я воспользовался твоим утренним советом.
Уитмор. О чем ты, я в толк не возьму.
Лаклесс. Так вот. Недавно я отдал эту свою пьесу в один театр, где ее
стали репетировать. Актеры отлично справлялись с ролями, но мы повздорили
из-за пустяков, и я начал подумывать, не забрать ли ее. А когда еще Марплей
отверг мою трагедию, я в сердцах начал переговоры с другим театром, и
сегодня у них играют премьеру.
Уитмор. Что ж, желаю удачи.
Лаклесс. Но куда ты идешь?
Уитмор. Куда угодно, лишь бы не слышать, как тебя освистают! Впрочем,
мне, наверно, следовало бы пойти с тобой, чтобы быть свидетелем твоего
провала.
Лаклесс. Сделай милость, не оставляй меня в этот трудный час. Обещаю
тебе: если меня постигнет неудача, я больше не возьмусь за перо.
Уитмор. На таком условии я согласен. Но если на тебя обрушится
возмущение толпы, я, как человек светский, буду свистать вместе со всеми.
Лаклесс. Нет, так не поступит человек, совершивший нынче утром столь
несветский, столь великодушный поступок!..
Уитмор. Тогда, может, в благодарность ты не станешь напоминать мне об
этом. Итак, я иду в партер.
Лаклесс. А я - за кулисы.
Уитмор уходит.
Лаклесс, Xэрриет.
Лаклесс. Ты, милочка Хэрриет?!
Харриет. Я шла в театр, чтобы разыскать вас. Я напугана до смерти.
Когда я уходила, матушка моя разговаривала перед домом с каким-то странным
человеком, который справлялся о вас. У него такой диковинный вид, что вокруг
собралась толпа. Одежда на нем, какой я отродясь не видывала, а разговор все
про королей, про Бантам* и прочие разные чудеса.
Лаклесс. Кто же это, черт возьми?!
Хэрриет. Небось кто-нибудь из ваших старых знакомых - судебный пристав,
к примеру: вырядился этак, а в кармане, уж будьте покойны, ордер на арест.
Лаклесс. Ты роль свою хорошо помнишь?
Xэрриет. Помнила, пока этот тип не вышиб все у меня из головы. Боязно
мне, что плохо сыграю.
Лаклесс. Это почему же?
Xэрриет. Да растеряюсь я непременно, особливо как начнут свистать.
Лаклесс. Ты же будешь в маске - так чего смущаться? А свистков тебе
бояться нечего. Публика всегда благожелательна к молодым дебютанткам. Но -
тсс! Сюда спешит твоя матушка - кажется, она нас видела. Прощай, милочка, и
приходи поскорее в театр. (Уходит.)
Xэрриет и миссис Манивуд.
Xэрриет. Хорошо бы мне куда-нибудь скрыться, а то ведь она такой
поднимет трезвон!
Миссис Манивуд. Так, распрекрасно! И все-то они вместе, и все-то они
милуются! Вот он как шмыгнул в сторону, точно последний ворюга! И хорошо,
что ушел, а то я б ему такое сказала!.. Друг там один его у меня сидит -
ждет его не дождется, и очень мне охота их вместе свести.
Xэрриет. Да неужто у вас хватит жестокости?!
Миссис Манивуд. Я - так жестокая!.. А ты бы все хныкала да ныла,
дуреха! Видать, нет в тебе ни капельки моей крови, бесстыдница ты такая!
Значит, втюрилась, да?
Харриет. А разве это какое преступление, маменька?
Миссис Манивуд. Преступление, милочка, да еще в придачу - глупость!
Разумной-то женщине что в мужчине любо? Его деньги! А этот, не иначе,
задурил тебе голову своей поэтической мутью про розы-слезы да
цветочки-мотылечки! Только про то и болтают, а потом, как не могут нам
заплатить, бегут из дому с нашими дочками! Признавайся: небось думаешь, с
милым рай и в шалаше? Эх ты, дура-дура! Так ведь он за твою любовь
рассчитается не лучше, чем со мной за квартиру, вот увидишь! Коли ты
решилась на нищенскую жизнь, так чего не пошла за каким-нибудь пехотным
полком? Ну да, тебе пришлось бы, чего доброго, тащить на себе ранец, а здесь
и ранца нести не нужно. Там бы тебе, пожалуй, в каком-нибудь походе пришлось
схоронить с десяток мужей, а поэт, он - живучий! Этот если помрет, так от
голода!
Харриет. Что ж, маменька, пусть я лучше умру от голода с любимым, чем
буду кататься в карете шестерней с тем, кто мне постыл. А что до его чувств,
то вам не посеять во мне подозрения после тех доказательств, какие он
подарил мне.
Миссис Манивуд. Уже подарил?! Ох, я сейчас умру! Так он уже подарил
тебе доказательства любви?
Xэрриет. Все, каких может требовать порядочная женщина.
Миссис Манивуд. Ну, если он подарил тебе все, каких может требовать
порядочная женщина, то, боюсь, это будет поболее, чем порядочной женщине
позволительно принять. Что говорить, с таким завидным жильцом у меня в семье
ртов-то поприбавится! Глядишь, доживу до той поры, когда на Граб-стрит у
меня появится с полдюжины внуков!
Миссис Манивуд, Xэрриет, Джек.
Джек. Сударыня, человек, которого вы приняли за бейлифа, на деле
оказался очень важной особой. При нем много драгоценностей и всяких
прекрасных безделушек. Он обещал мне двадцать гиней, если я покажу ему
своего хозяина, а носильщикам портшеза роздал такую уймищу денег, что впору
подумать - он замыслил баллотироваться в парламент от самого от
Вестминстера*.
Миссис Манивуд. Тогда, ей-богу, и мне стоит поближе с ним
познакомиться. (Джеку.) Лупи домой - слышишь? - и погляди, чтоб он не
раздавал больше денег до моего возвращения.
Джек убегает, за ним Миссис Манивуд.
Xэрриет. Коли матушка моя пустилась в погоню за наживой, я без всякой
опаски могу пуститься на поиски моего любезного. И право же, маменька, я
уверена, что и на ваш вкус вторая погоня куда приятнее первой!
Нам страсть дарит такую благодать.
Что старцам и за деньги не видать.
Театр.
Входят Лаклесс (в качестве постановщика кукольного
представления) и директор театра.
Лаклесс. Право, меня удивляет, что после всех трудов и расходов, какие
я взял на себя, чтоб поставить у вас свою пьесу, вы предлагаете мне
отказаться от этого дела. Притом сейчас, когда зрители уже собрались и
вправе требовать от нас либо зрелища, либо денег.
Директор театра. Поверьте, сэр, я готов выполнить все свои
обязательства перед вами, но, как я слышал, кое-кто из артистов не доволен
ролями и грозится покинуть меня и уйти в Хеймаркет* и в Гудменз-Филдз* или
открыть еще несколько театров в разных частях Лондона.
Лаклесс. Я их уже утихомирил, и, по-моему, сегодня в спектакле заняты
лишь те, кому это по душе.
Директор театра. Тогда, сэр, я не против. Только прошу вас, объясните,
в чем содержание и замысел вашей пьесы. Я что-то никак не пойму, о чем она.
Лаклесс. Ну, прежде всего, сэр, в ней показывают выборы архипоэта,
иными словами, поэта-лауреата при дворе богини Ахинеи. Правда, я ввел еще
множество других персонажей, непосредственно не связанных с основным
действием. Дело в том, что один видный критик объяснил мне, что в изящной
словесности нет одинаковых правил для всех жанров, что автор кукольного
представления может позволить себе большую свободу, чем сочинитель опер, а
тому разрешается больше, чем сочинителю драм. Действие у меня происходит по
ту сторону Стикса* и все действующие лица - покойники.
Директор театра. Может, хоть их не освистают, бог даст!
Лаклесс. Сударь, я рассчитываю на снисходительность публики, - кстати,
ей уже не терпится. Слышите, зрители стучат тростями? Итак, не будем больше
мешкать - начнем! Пора, по-моему, играть увертюру. Мистер Дореми, вы
заготовили новую увертюру?
Дореми. Я специально сочинил ее, сэр.
Лаклесс. Сыграйте, пожалуйста. (Директору.) А вас, сударь, я просил бы
сесть возле меня. (Публике.) Милостивые государи, первым перед вами
предстанет Полишинель*.
Занавес раздвигается, и мы видим Панча, восседающего на высоком стуле.
Панч.
Если фарс царит в столице,
Где кругом ослы, ослицы,
И критическая рать,
Хохоча, влачится следом
За унылым чванным бредом, -
Нужно ль Панча презирать?!
Лаклесс. А это жена Панча, Джоан.
Входит Джоан.
Джоан. Что с ним приключилось, с моим мужем?! Все мурлычет и мурлычет,
а ведь с его голосом только и петь, что в Хогз-Нортоне* под аккомпанемент
поросячьего визга. Я-то надеялась: как помрет - заткнется. Так нет, он и в
загробном царстве продолжает драть козла!
Панч. Не сердись, женушка. Орфей* вызволил свою подружку из загробного
царства благодаря тому, что прельстил Плутоса* своей музыкой.
Джоан. Ну нет! Стоит Плутосу услышать, как ты поешь, и он назначит тебе
муки почище Танталовых! Будешь стоять в воде до самого носа* - тогда уж не
пикнешь!
Панч. Да я ведь не собираюсь тягаться с Орфеем, голубушка.
Кабы у меня кто жену забрал, я бы только спасибо сказал!
Ах, Джоан, Джоан, Джоан, голос твой, как барабан!
Ах, Джоан, Джоан, Джоан, ты нахальна, как цыган!
Да, счастливей всех стократ
Тот, кто холост, не женат:
Ведь кому нужна жена, злющая как сатана?!
Джоан.
Ах, Панч, Панч, Панч, ты урод, ты горбач,
Брюхо круглое, как мяч.
Драться вздумаешь со мной,
На меня идти войной -
Я тебе не спущу, в студень брюхо превращу!
Панч.
Джоан, ты ужасней любого недуга,
Лучше петля, чем такая подруга!
Джоан.
Лучше, Панч, на себя полюбуйся:
Шея-то длинная, как у гуся.
Панч.
Ведьма, стерва, заездила мужа!
Джоан.
Сукин сын ты, а то и хуже!
Оба.
Чтоб тебя вздернули, утопили в луже!
Панч.
Мы враги, как в высшем свете,
Так зачем нам клички эти:
"Сука", "тварь", "исчадье ада"?
Враждовать по-светски надо!
Джоан.
Дорогой!
Панч. Ангел мой!
Оба. О души моей отрада!
Танцуют и уходят.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, появляется Харон с поэтом.
Между ними идет спор, потому что поэту и здесь охота прокатиться на
дармовщинку.
Входят Харон и поэт.
Харон. Нечего мне, сударь, зубы-то заговаривать: платите, и все! И чем
только эти писатели на земле занимаются, в толк не возьму! Вас возить - все
равно что какого-нибудь служилого. Эти красные мундиры да черные мантии*
столько раз меня обманывали, что я положил себе за правило брать с них
деньги вперед.
Поэт. И что за наказание быть бедняком! Мое тело две недели ждало
погребения в том мире. А этот малый целый месяц держал мой дух здесь, пока
сам на том берегу загорал на солнышке, и все потому, что денег у меня нет.
Слушай, будь любезен, укажи дорогу ко дворцу Ахинеи!
Харон. Ко дворцу Ахинеи? Ха-ха-ха! Да что вам там делать? В этаких-то
лохмотьях да к Ахинее! Еще к Аполлону - туда-сюда.
Поэт. Неужто ты, приятель, никогда не возил к Ахинее оборванцев?
Харон. Нет, отчего же, возил, наверно. Только давно это было, сударь,
право слово, А если вам действительно туда и вы взаправду поэт, чему
подтверждением ваш вид, так у вас должна быть рекомендация от Ахинеиного
посредника, мистера Как-его-там, того, что сочиняет прекрасные оды*. Ну да
ладно, чтоб избавиться от ваших стихов, перевезу я вас за счет матушки
Ахинеи. Она платит за всех своих несостоятельных почитателей. Взгляните на
этот счетец, сударь! По мне, так она лучшая из всех загробных богинь.
Поэт (читает). "С Ахинеи за перевозку д_у_хов с октября месяца сего
года*. Перевезено:
пять вельмож,
семь обычных придворных,
девятнадцать адвокатов,
одиннадцать советников,
одна сотня поэтов, артистов, лекарей,
аптекарей, ученых мужей и членов
Королевского общества"*.
Лаклесс. А вот, милостивые государи, один из Хароновых людей - он ведет
сюда мошенника, которого изловил.
Входят лодочник и пономарь.
Харон. Ну, что там у вас?
Лодочник. Изловили мы его наконец! Это мистер Разроймогилл, пономарь,
он не одну сотню духов обобрал.
Харон. Попались наконец! Что скажете в свое оправдание, сударь? А? Где
каменья и прочие украденные ценности? Где они, а?
Пономарь. Увы, сударь, я всего-навсего мелкий жулик! Каменья-то
забирают приходские власти и другое начальство, а мне за труды самая малость
перепадает.
Харон. Ничего, здесь вы получите по заслугам, сударь! (Лодочнику.) Веди
его на суд к Миносу*! Как переправишь на ту сторону - в кандалы его и на
галеры!
Лодочник уводит пономаря.
Поэт. Кто знает, может, этот мошенник и меня обобрал. Я забыл
проверить, все ли при мне было, когда я отправился в мир иной.
Харон. А разве с вами погребли какие-нибудь ценности?
Поэт. Несметное богатство: шесть томов моих творений.
Лаклесс. Большинство нынешних поэтов, умирая, уносит в могилу свои
стихи. А вот сюда спешит дух усопшего директора акционерного общества.
Входит директор акционерного общества.
Директор акционерного общества. Мистер Харон, мне нужна лодка, чтоб
переправиться на тот берег.
Харон. Что ж, сударь, сыщем для вас местечко. Отчего же не перевезти
вас, коли вы не адвокат?! Вот адвокатов велено больше не возить. В
преисподней их уже пруд пруди!
Директор акционерного общества. Нет, милейший, я - директор!
Харон. Директор? Это кто же такой?
Директор акционерного общества. Директор акционерного общества, дружок!
Мне странно слышать, что вам неизвестна такая должность. Я был убежден, что
мы ужо знамениты в здешних местах!
Харон. Простите великодушно, сударь! Пожалуйте в лодку! Располагайтесь!
Директор акционерного общества. Но мне нужна вся лодка: сейчас прибудут
два моих фургона, груженных сокровищами.
Харон. Если я повезу такой груз, то лишусь места.
Директор акционерного общества. Пустяки! Я возьму тебя в долю, и,
ручаюсь, мы обставим самого черта! Он об меня уже на том свете чуть было
зубы не обломал. Тебе небось неведомо, что такое ссуда под залог груза? Так
вот: вези - озолочу!
Харон (лодочнику). А ну, забирай этого субъекта! В кандалы его и на
галеры! Да поскорей!
Лодочник. Глядите, хозяин, вот из Англии катит к нам целый фургон
духов: всем на выборах башку проломили!
Харон. Снаряжай побыстрей вторую лодку! Да смотри, хорошенько проверь у
д_у_хов карманы, чтоб они чего неположенного не провезли. А то в прошлый раз
у одного сапожника я нашел в кармане банковский билет - тоже с выборов
ехал!..
Лодочник. Ой, а из Лондона сколько пассажиров валит! Ну тьма-тьмущая, и
все, хозяин, ко двору Ахинеи.
Харон. Небось чума у них там, а может, молодых врачей из университетов
повыпустили.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, я представлю вам такое
собрание, какого вы нигде, кроме нашего театра, не сыщете - обойдите хоть
всю Европу! А ну давай - выдавай! Вот полюбуйтесь!
Входят дон Трагедии, сэр Фарсикал Комик, Оратор, синьор Опера, мсье
Пантомим и миссис Чтиво.
Поэт. Ба, кого я вижу?! Дон Трагедио, мое вам почтение! Сэр Фарсикал!
Досточтимый Оратор! Как я счастлив вас видеть! Милый синьор Опера! Мсье
Пантомим! Ах, минхер ван Требл! Миссис Чтиво, и вы тут, в загробном
царстве?! Какой печальной случайности я обязан вашим обществом?
Дон Трагедио.
Таилась смерть в трагедии моей:
Она скончалась - я вослед за ней.
Сэр Фарсикал Комик. А меня сгубила пастораль*. Я скончался под рулады
свиста. Жисть ты моя, злосчастная!*
Оратор. О, магглтонская собака меня сразила клеветой!*
Синьор Опера.
Всеобщие вопли,
Рулады солиста,
От воя и свиста
Дрожала земля,
Зал шикал и хлопал,
Я грянулся об пол,
Когда выводил я свои тру-ля-ля.
Поэт. А с вами, мсье Пантомим, что стряслось?
Пантомим делает знаки, указывая на шею.
Он сломал шею, бедняжка! А вы, минхер ван Требл, что вас привело сюда?
А вас, миссис Чтиво?
Миссис Чтиво.
Девицу пожалейте -
Удел ей высший дан;
Но, право, легче плети,
Чем девственницы сан.
Как накануне свадьбы
Печально умирать,
Мне жизни не терять бы -
Невинность потерять...
Поэт. Бедная леди!
Харон. Господа хорошие, надвигается шторм - баллов восемь-девять, не
меньше. Пожалуйте в лодки!
Все, кроме Лаклесса, уходят.
Лаклесс (публике). Заметьте, друзья, с какой важностью вышагивают эти
люди. А сейчас, милостивые государи, появится арапка. Она спляшет вам
сарабанду под аккомпанемент кастаньет.
Появляется арапка, танцует, исчезает.
А вот, дамы и господа, возвращается наш поэт, а с ним вместе -
книготорговец Карри, состоящий нынче премьер-министром при Ахинее.
Входят книготорговец и поэт.
Поэт. "Это очень странно"*.
Книготорговец. И тем не менее это правда. Видели вы ее глаза?
Поэт. Скажите лучше - уши! Ведь через них в нее вошла любовь. Внимая
пению синьора Опера, она вообразила, что он красавец.
Книготорговец. Она таяла под звуки его голоса, заметили?
Поэт. Мне почудилось, будто предо мной вторая Дидона*. Казалось, вся ее
душа сосредоточилась во взгляде, а оттуда переместилась в слух.
Книготорговец. Кто бы подумал, что женщина столь великого ума, как
Ахинея, может влюбиться с первого взгляда! Тридцать лет я служил ей верой и
правдой на земле, печатая и продавая книги, и не догадывался о том, что она
способна на такое сумасбродство.
Поэт. Ах, мистер Карри, она оставалась для вас такой же загадкой, как и
для всех прочих мужчин.
Книготорговец. Мне ли было не знать ее? Я ведь каждый день воскурял ей
фимиам на Варвик-Лейне и на Патерностер-Роу*.
Поэт. Неужели она нынче вечером сочетается браком с синьором Опера?
Книготорговец. Да, сегодня. Пожалуй, это будет самое невероятное
событие в нашем загробном царстве со времен похищения Прозерпины*. Но
довольно об этом! Что нового на земле?
Поэт. Да все по-прежнему, как и при вас. Сочинители голодают, издатели
жиреют. На Граб-стрит пиратов не меньше, чем в Алжире. В столице нашей
театров побольше, чем в Париже, а остроумия - под стать Амстердаму. Мы
повыбрали из Италии всех певцов, из Франции всех танцоров.
Книготорговец. А из ада всех чернокнижников*.
Поэт. Лорд-мэр сократил срок проведения Варфоломеевской ярмарки в
Смитфилде, и теперь они решили устраивать ее круглый год без перерыва в
другом конце Лондона*.
Книготорговец. Что ж, все идет как по маслу. Но, кажется, мне пора.
Если вы не против, я укажу вам дорогу, сударь.
Поэт. Сударь, я следую за вами!
Оба уходят.
Входит Панч.
Панч. Эй, скрипач!..
Лаклесс. В чем дело, Панч?
Панч. Знаешь, что затеяла моя жена, Джоан?
Лаклесс. Понятия не имею!
Панч. Уговорила трех знатных дам сесть с ней играть в карты, чтоб их
черт подрал!
Лаклесс. Да ну? Ха-ха-ха!
Панч. Я решил уйти от нее и открыть свое дело.
Лаклесс. Дело? Но у тебя же нет капитала.
Панч. А я займу у кого-нибудь, а потом его облапошу - вот у меня и
появятся денежки!
Лаклесс. Ну, это устаревший способ, милый Панч!
Панч. Ах так! Что же, я подамся в адвокаты. Тут не требуется иного
капитала, кроме наглости.
Лаклесс. Однако необходимо изучать законы. Иначе ты помрешь с голоду.
Панч. А я пойду в судьи. Тогда у меня все законы будут в кармане и
каждое мое слово будет закон!
Лаклесс. Постыдись, мошенник!
Панч. Ой, я придумал!..
Лаклесс. Что еще?
Панч. Нашел все-таки!.. Редкостную профессию!.. Ну, Панч, тут ты
прославишься!
Лаклесс. Что еще пришло в голову этому дураку?
Панч. Я пойду в парламент!
Лаклесс. Ха-ха-ха! Эко выдумал - у тебя же ни знаний, ни имущества.
Панч. Подумаешь! Панча всякий знает - мне в Англии в любой корпорации
пособят, а знания тоже можно занять.
Лаклесс. Нет, дружок, так не пойдет. Подыщи что-нибудь другое, для чего
ты больше пригоден.
Панч. Тогда я пойду в великие люди: тут уж не надобно никаких талантов!
Лаклесс. Отвяжись, наглец, ты мне надоел! А теперь, милостивые
государи, появляются Некто и Никто. Они споют для вас и спляшут.
Входят Некто и Никто.
Некто.
Из всех столичных дураков,
Мошенников и простаков
Я самый видный тип.
Никто.
Таких "Никто" в любых краях,
В любых кругах, в любых слоях
Вы отыскать могли б.
"Никем" зовут повсюду тех,
Кому работа - тяжкий грех,
Кто спит, и жрет,
И пьет, и ржет,
И у кого одна лишь цель -
Ходить из кабака в бордель
И вновь в кабак - и только так!
Лаклесс. На этом, милостивые государи, заканчивается первая интермедия.
А теперь, любезная публика, вам покажут великолепное зрелище, равного
которому еще не являла сцена. Итак, перед вами двор царицы Ахинеи! Давайте
нежную музыку - пошел занавес!
Под нежную мелодию раздвигается занавес, и мы видим богиню Ахинею,
восседающую на троне, Оратора в бочке*, дона Трагедио и других персонажей
кукольного представления.
Ахинея.
Пусть те, кто дивный дар мой чтят,
День этот в праздник превратят.
Лаклесс. Обратите внимание, милостивые государи, как она любит
речитатив.
Ахинея. Мсье Пантомим, мы рады вам!
Пантомим выделывает антраша.
Бедняжка, он так застенчив! Я разрешаю вам говорить! При мне
позволительны любые речи, кроме тех, которые остроумны!
Лаклесс. Разве вы не знаете, государыня наша Ахинея, что мсье Пантомим
немой? И позвольте заметить; он вам будет весьма полезен. Он единственный из
ваших почитателей, кто наводит на людей сон, не произнося ни звука. А вот
дон Трагедио, уж этот поднимет шум!
Дон Трагедио.
Трагедио - имя мое таково,
Слава сопровождает его,
В Друри-Лейне и в Линкольне-Инне
Громоподобно звучит это имя.
Молнии в гербе моем расцвели;
Мне ни Шекспир, ни Джонсон, ни Ли*
Не подарили ни мысли, ни слова.
Славьте новатора снова и снова
Те, кто мои сочиненья прочли!
Ахинея. Мы вдвойне вам рады, добро пожаловать!
Дон Трагедио.
Любезны вы, но, впрочем, в самый раз,
Две драмы - две! - я написал для вас;
И если бы свистать не начал зал,
Я б сорок, целых сорок написал!
Лаклесс (зрителям). Слышали? Это новый шедевр дона Трагедио. Он не
только перенимает у других исковерканные слова, но и придумывает свои
собственные.
Сэр Фарсикал Комик. Нет, черт возьми, коли на то пошло, я тоже
придумываю новые слова и порчу старые. Я заставляю иностранцев говорить на
ломаном английском, а англичан - на плохой латыни. В моих пьесах царит такое
смешение языков, какого не было при строительстве Вавилонской башни.
Лаклесс. Это тем удивительнее, что автор не знает ни одного языка.
Сэр Фарсикал Комик. То есть, как же - ни одного? Жисть ты моя,
злосчастная!
Ахинея. О досточтимый Оратор, я много о вас слышала!
Оратор. Могли бы слышать и меня самого. Меня за сто миль слыхать!
Лаклесс. Слышать-то она вас могла, а вот если еще поняла смысл ваших
объявлений, то, право, она догадливее самого Аполлона.
Оратор. Про что вы, сударь? При чем тут догадливость? Мои слушатели
хотят, чтобы их развлекали. И они свое получают. А разве бы это было так,
когда бы от них еще требовалась догадливость: она среди них в диковинку!
Ахинея. Вы все заслужили мою признательность! (Синьору Опера.) Но вам я
отдаю все свое богатство!
Синьор Опера. Вашему величеству известно, какой награды я жду!
Хвалы ожидает философ-простак
И льнет к добродетели или уму;
Сгорает солдат в полыханье атак,
И слава посмертно приходит к нему.
Политик в волнении:
Как выбиться в гении?
Красотки весь век перед зеркалом мрут;
У всех у них мания -
Все жаждут признания,
А их пожалеть бы за этакий труд.
Ведь мудрого к действию манит одно -
Лишь то, что богатство ему принесет,
В богатстве все лучшее заключено,
Для золота нет недоступных высот.
Богатством обещаны
И вина, и женщины,
Ведь все золотым открывают ключом;
И - слава богатому!
Льстят и кадят ему,
Считают великим, зовя богачом.
Ахинея (в экстазе повторяет). Считают
великим, зовя богачом...
Браво, брависсимо! Я жажду стать вашей супругой!
Лаклесс
(публике). Как видите, милостивые государи, музыка сразила Ахинею, и она
воспылала любовью к духу синьора Опера.
Миссис Чтиво (Ахинее). Если мои истории тешили когда-либо слух нашей
богини и я читала признание в ее взоре, - о пусть она не лишает меня
единственной моей отрады!
Ахинея. Чего ты хочешь, дочь моя?
Миссис Чтиво. Увы, он мой супруг!
Книготорговец. Но он был твоим мужем на том свете. Теперь смерть
освободила его от этих уз, и он волен взять себе другую жену. Мне еще не
приходилось слышать, чтобы хоть один муж пожелал сохранить здесь свою
прежнюю супругу.
Миссис Чтиво.
Я девицам норовистым
Рада мудрость преподать:
Вам, отбившим первый приступ,
Век второго не видать.
Ах, судьбы коловращенье!
Ах, волнение в крови!
Чем мечты невоплощенье,
Лучше гибель от любви!
Книготорговец. Опять вы за свое! Так вы что, умерли от любви к
собственному мужу?
Миссис Чтиво. Он знает, что ему надлежало бы называться этим именем. Он
поклялся стать моим мужем. Он знает, что я умерла из-за любви - я ведь
умерла родами. Оратор. А вы еще всю дорогу убеждали меня, что вы девица!
Синьор Опера.
Человек, пока живой,
Твердо знает:
Избавляет
Смерть от суеты земной,
Разводя с чумой-женой.
Но когда нас ввергнут в ад,
Панч и жена его Джоан, в исполнении артистов шести футов ростом*. Боже,
спаси короля!
Барабанная дробь.
Встречаются Лаклесс и Уитмор; в руках у второго газета.
Уитмор. Ба, Лаклесс! Как я рад нашей встрече. А ну-ка, потрудись
заглянуть в этот листок - ручаюсь, ты потеряешь всякую охоту к
сочинительству.
Лаклесс. А что это? Ах, объявление о моем спектакле!
Уитмор. О твоем?
Лаклесс. Ну да. Я воспользовался твоим утренним советом.
Уитмор. О чем ты, я в толк не возьму.
Лаклесс. Так вот. Недавно я отдал эту свою пьесу в один театр, где ее
стали репетировать. Актеры отлично справлялись с ролями, но мы повздорили
из-за пустяков, и я начал подумывать, не забрать ли ее. А когда еще Марплей
отверг мою трагедию, я в сердцах начал переговоры с другим театром, и
сегодня у них играют премьеру.
Уитмор. Что ж, желаю удачи.
Лаклесс. Но куда ты идешь?
Уитмор. Куда угодно, лишь бы не слышать, как тебя освистают! Впрочем,
мне, наверно, следовало бы пойти с тобой, чтобы быть свидетелем твоего
провала.
Лаклесс. Сделай милость, не оставляй меня в этот трудный час. Обещаю
тебе: если меня постигнет неудача, я больше не возьмусь за перо.
Уитмор. На таком условии я согласен. Но если на тебя обрушится
возмущение толпы, я, как человек светский, буду свистать вместе со всеми.
Лаклесс. Нет, так не поступит человек, совершивший нынче утром столь
несветский, столь великодушный поступок!..
Уитмор. Тогда, может, в благодарность ты не станешь напоминать мне об
этом. Итак, я иду в партер.
Лаклесс. А я - за кулисы.
Уитмор уходит.
Лаклесс, Xэрриет.
Лаклесс. Ты, милочка Хэрриет?!
Харриет. Я шла в театр, чтобы разыскать вас. Я напугана до смерти.
Когда я уходила, матушка моя разговаривала перед домом с каким-то странным
человеком, который справлялся о вас. У него такой диковинный вид, что вокруг
собралась толпа. Одежда на нем, какой я отродясь не видывала, а разговор все
про королей, про Бантам* и прочие разные чудеса.
Лаклесс. Кто же это, черт возьми?!
Хэрриет. Небось кто-нибудь из ваших старых знакомых - судебный пристав,
к примеру: вырядился этак, а в кармане, уж будьте покойны, ордер на арест.
Лаклесс. Ты роль свою хорошо помнишь?
Xэрриет. Помнила, пока этот тип не вышиб все у меня из головы. Боязно
мне, что плохо сыграю.
Лаклесс. Это почему же?
Xэрриет. Да растеряюсь я непременно, особливо как начнут свистать.
Лаклесс. Ты же будешь в маске - так чего смущаться? А свистков тебе
бояться нечего. Публика всегда благожелательна к молодым дебютанткам. Но -
тсс! Сюда спешит твоя матушка - кажется, она нас видела. Прощай, милочка, и
приходи поскорее в театр. (Уходит.)
Xэрриет и миссис Манивуд.
Xэрриет. Хорошо бы мне куда-нибудь скрыться, а то ведь она такой
поднимет трезвон!
Миссис Манивуд. Так, распрекрасно! И все-то они вместе, и все-то они
милуются! Вот он как шмыгнул в сторону, точно последний ворюга! И хорошо,
что ушел, а то я б ему такое сказала!.. Друг там один его у меня сидит -
ждет его не дождется, и очень мне охота их вместе свести.
Xэрриет. Да неужто у вас хватит жестокости?!
Миссис Манивуд. Я - так жестокая!.. А ты бы все хныкала да ныла,
дуреха! Видать, нет в тебе ни капельки моей крови, бесстыдница ты такая!
Значит, втюрилась, да?
Харриет. А разве это какое преступление, маменька?
Миссис Манивуд. Преступление, милочка, да еще в придачу - глупость!
Разумной-то женщине что в мужчине любо? Его деньги! А этот, не иначе,
задурил тебе голову своей поэтической мутью про розы-слезы да
цветочки-мотылечки! Только про то и болтают, а потом, как не могут нам
заплатить, бегут из дому с нашими дочками! Признавайся: небось думаешь, с
милым рай и в шалаше? Эх ты, дура-дура! Так ведь он за твою любовь
рассчитается не лучше, чем со мной за квартиру, вот увидишь! Коли ты
решилась на нищенскую жизнь, так чего не пошла за каким-нибудь пехотным
полком? Ну да, тебе пришлось бы, чего доброго, тащить на себе ранец, а здесь
и ранца нести не нужно. Там бы тебе, пожалуй, в каком-нибудь походе пришлось
схоронить с десяток мужей, а поэт, он - живучий! Этот если помрет, так от
голода!
Харриет. Что ж, маменька, пусть я лучше умру от голода с любимым, чем
буду кататься в карете шестерней с тем, кто мне постыл. А что до его чувств,
то вам не посеять во мне подозрения после тех доказательств, какие он
подарил мне.
Миссис Манивуд. Уже подарил?! Ох, я сейчас умру! Так он уже подарил
тебе доказательства любви?
Xэрриет. Все, каких может требовать порядочная женщина.
Миссис Манивуд. Ну, если он подарил тебе все, каких может требовать
порядочная женщина, то, боюсь, это будет поболее, чем порядочной женщине
позволительно принять. Что говорить, с таким завидным жильцом у меня в семье
ртов-то поприбавится! Глядишь, доживу до той поры, когда на Граб-стрит у
меня появится с полдюжины внуков!
Миссис Манивуд, Xэрриет, Джек.
Джек. Сударыня, человек, которого вы приняли за бейлифа, на деле
оказался очень важной особой. При нем много драгоценностей и всяких
прекрасных безделушек. Он обещал мне двадцать гиней, если я покажу ему
своего хозяина, а носильщикам портшеза роздал такую уймищу денег, что впору
подумать - он замыслил баллотироваться в парламент от самого от
Вестминстера*.
Миссис Манивуд. Тогда, ей-богу, и мне стоит поближе с ним
познакомиться. (Джеку.) Лупи домой - слышишь? - и погляди, чтоб он не
раздавал больше денег до моего возвращения.
Джек убегает, за ним Миссис Манивуд.
Xэрриет. Коли матушка моя пустилась в погоню за наживой, я без всякой
опаски могу пуститься на поиски моего любезного. И право же, маменька, я
уверена, что и на ваш вкус вторая погоня куда приятнее первой!
Нам страсть дарит такую благодать.
Что старцам и за деньги не видать.
Театр.
Входят Лаклесс (в качестве постановщика кукольного
представления) и директор театра.
Лаклесс. Право, меня удивляет, что после всех трудов и расходов, какие
я взял на себя, чтоб поставить у вас свою пьесу, вы предлагаете мне
отказаться от этого дела. Притом сейчас, когда зрители уже собрались и
вправе требовать от нас либо зрелища, либо денег.
Директор театра. Поверьте, сэр, я готов выполнить все свои
обязательства перед вами, но, как я слышал, кое-кто из артистов не доволен
ролями и грозится покинуть меня и уйти в Хеймаркет* и в Гудменз-Филдз* или
открыть еще несколько театров в разных частях Лондона.
Лаклесс. Я их уже утихомирил, и, по-моему, сегодня в спектакле заняты
лишь те, кому это по душе.
Директор театра. Тогда, сэр, я не против. Только прошу вас, объясните,
в чем содержание и замысел вашей пьесы. Я что-то никак не пойму, о чем она.
Лаклесс. Ну, прежде всего, сэр, в ней показывают выборы архипоэта,
иными словами, поэта-лауреата при дворе богини Ахинеи. Правда, я ввел еще
множество других персонажей, непосредственно не связанных с основным
действием. Дело в том, что один видный критик объяснил мне, что в изящной
словесности нет одинаковых правил для всех жанров, что автор кукольного
представления может позволить себе большую свободу, чем сочинитель опер, а
тому разрешается больше, чем сочинителю драм. Действие у меня происходит по
ту сторону Стикса* и все действующие лица - покойники.
Директор театра. Может, хоть их не освистают, бог даст!
Лаклесс. Сударь, я рассчитываю на снисходительность публики, - кстати,
ей уже не терпится. Слышите, зрители стучат тростями? Итак, не будем больше
мешкать - начнем! Пора, по-моему, играть увертюру. Мистер Дореми, вы
заготовили новую увертюру?
Дореми. Я специально сочинил ее, сэр.
Лаклесс. Сыграйте, пожалуйста. (Директору.) А вас, сударь, я просил бы
сесть возле меня. (Публике.) Милостивые государи, первым перед вами
предстанет Полишинель*.
Занавес раздвигается, и мы видим Панча, восседающего на высоком стуле.
Панч.
Если фарс царит в столице,
Где кругом ослы, ослицы,
И критическая рать,
Хохоча, влачится следом
За унылым чванным бредом, -
Нужно ль Панча презирать?!
Лаклесс. А это жена Панча, Джоан.
Входит Джоан.
Джоан. Что с ним приключилось, с моим мужем?! Все мурлычет и мурлычет,
а ведь с его голосом только и петь, что в Хогз-Нортоне* под аккомпанемент
поросячьего визга. Я-то надеялась: как помрет - заткнется. Так нет, он и в
загробном царстве продолжает драть козла!
Панч. Не сердись, женушка. Орфей* вызволил свою подружку из загробного
царства благодаря тому, что прельстил Плутоса* своей музыкой.
Джоан. Ну нет! Стоит Плутосу услышать, как ты поешь, и он назначит тебе
муки почище Танталовых! Будешь стоять в воде до самого носа* - тогда уж не
пикнешь!
Панч. Да я ведь не собираюсь тягаться с Орфеем, голубушка.
Кабы у меня кто жену забрал, я бы только спасибо сказал!
Ах, Джоан, Джоан, Джоан, голос твой, как барабан!
Ах, Джоан, Джоан, Джоан, ты нахальна, как цыган!
Да, счастливей всех стократ
Тот, кто холост, не женат:
Ведь кому нужна жена, злющая как сатана?!
Джоан.
Ах, Панч, Панч, Панч, ты урод, ты горбач,
Брюхо круглое, как мяч.
Драться вздумаешь со мной,
На меня идти войной -
Я тебе не спущу, в студень брюхо превращу!
Панч.
Джоан, ты ужасней любого недуга,
Лучше петля, чем такая подруга!
Джоан.
Лучше, Панч, на себя полюбуйся:
Шея-то длинная, как у гуся.
Панч.
Ведьма, стерва, заездила мужа!
Джоан.
Сукин сын ты, а то и хуже!
Оба.
Чтоб тебя вздернули, утопили в луже!
Панч.
Мы враги, как в высшем свете,
Так зачем нам клички эти:
"Сука", "тварь", "исчадье ада"?
Враждовать по-светски надо!
Джоан.
Дорогой!
Панч. Ангел мой!
Оба. О души моей отрада!
Танцуют и уходят.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, появляется Харон с поэтом.
Между ними идет спор, потому что поэту и здесь охота прокатиться на
дармовщинку.
Входят Харон и поэт.
Харон. Нечего мне, сударь, зубы-то заговаривать: платите, и все! И чем
только эти писатели на земле занимаются, в толк не возьму! Вас возить - все
равно что какого-нибудь служилого. Эти красные мундиры да черные мантии*
столько раз меня обманывали, что я положил себе за правило брать с них
деньги вперед.
Поэт. И что за наказание быть бедняком! Мое тело две недели ждало
погребения в том мире. А этот малый целый месяц держал мой дух здесь, пока
сам на том берегу загорал на солнышке, и все потому, что денег у меня нет.
Слушай, будь любезен, укажи дорогу ко дворцу Ахинеи!
Харон. Ко дворцу Ахинеи? Ха-ха-ха! Да что вам там делать? В этаких-то
лохмотьях да к Ахинее! Еще к Аполлону - туда-сюда.
Поэт. Неужто ты, приятель, никогда не возил к Ахинее оборванцев?
Харон. Нет, отчего же, возил, наверно. Только давно это было, сударь,
право слово, А если вам действительно туда и вы взаправду поэт, чему
подтверждением ваш вид, так у вас должна быть рекомендация от Ахинеиного
посредника, мистера Как-его-там, того, что сочиняет прекрасные оды*. Ну да
ладно, чтоб избавиться от ваших стихов, перевезу я вас за счет матушки
Ахинеи. Она платит за всех своих несостоятельных почитателей. Взгляните на
этот счетец, сударь! По мне, так она лучшая из всех загробных богинь.
Поэт (читает). "С Ахинеи за перевозку д_у_хов с октября месяца сего
года*. Перевезено:
пять вельмож,
семь обычных придворных,
девятнадцать адвокатов,
одиннадцать советников,
одна сотня поэтов, артистов, лекарей,
аптекарей, ученых мужей и членов
Королевского общества"*.
Лаклесс. А вот, милостивые государи, один из Хароновых людей - он ведет
сюда мошенника, которого изловил.
Входят лодочник и пономарь.
Харон. Ну, что там у вас?
Лодочник. Изловили мы его наконец! Это мистер Разроймогилл, пономарь,
он не одну сотню духов обобрал.
Харон. Попались наконец! Что скажете в свое оправдание, сударь? А? Где
каменья и прочие украденные ценности? Где они, а?
Пономарь. Увы, сударь, я всего-навсего мелкий жулик! Каменья-то
забирают приходские власти и другое начальство, а мне за труды самая малость
перепадает.
Харон. Ничего, здесь вы получите по заслугам, сударь! (Лодочнику.) Веди
его на суд к Миносу*! Как переправишь на ту сторону - в кандалы его и на
галеры!
Лодочник уводит пономаря.
Поэт. Кто знает, может, этот мошенник и меня обобрал. Я забыл
проверить, все ли при мне было, когда я отправился в мир иной.
Харон. А разве с вами погребли какие-нибудь ценности?
Поэт. Несметное богатство: шесть томов моих творений.
Лаклесс. Большинство нынешних поэтов, умирая, уносит в могилу свои
стихи. А вот сюда спешит дух усопшего директора акционерного общества.
Входит директор акционерного общества.
Директор акционерного общества. Мистер Харон, мне нужна лодка, чтоб
переправиться на тот берег.
Харон. Что ж, сударь, сыщем для вас местечко. Отчего же не перевезти
вас, коли вы не адвокат?! Вот адвокатов велено больше не возить. В
преисподней их уже пруд пруди!
Директор акционерного общества. Нет, милейший, я - директор!
Харон. Директор? Это кто же такой?
Директор акционерного общества. Директор акционерного общества, дружок!
Мне странно слышать, что вам неизвестна такая должность. Я был убежден, что
мы ужо знамениты в здешних местах!
Харон. Простите великодушно, сударь! Пожалуйте в лодку! Располагайтесь!
Директор акционерного общества. Но мне нужна вся лодка: сейчас прибудут
два моих фургона, груженных сокровищами.
Харон. Если я повезу такой груз, то лишусь места.
Директор акционерного общества. Пустяки! Я возьму тебя в долю, и,
ручаюсь, мы обставим самого черта! Он об меня уже на том свете чуть было
зубы не обломал. Тебе небось неведомо, что такое ссуда под залог груза? Так
вот: вези - озолочу!
Харон (лодочнику). А ну, забирай этого субъекта! В кандалы его и на
галеры! Да поскорей!
Лодочник. Глядите, хозяин, вот из Англии катит к нам целый фургон
духов: всем на выборах башку проломили!
Харон. Снаряжай побыстрей вторую лодку! Да смотри, хорошенько проверь у
д_у_хов карманы, чтоб они чего неположенного не провезли. А то в прошлый раз
у одного сапожника я нашел в кармане банковский билет - тоже с выборов
ехал!..
Лодочник. Ой, а из Лондона сколько пассажиров валит! Ну тьма-тьмущая, и
все, хозяин, ко двору Ахинеи.
Харон. Небось чума у них там, а может, молодых врачей из университетов
повыпустили.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, я представлю вам такое
собрание, какого вы нигде, кроме нашего театра, не сыщете - обойдите хоть
всю Европу! А ну давай - выдавай! Вот полюбуйтесь!
Входят дон Трагедии, сэр Фарсикал Комик, Оратор, синьор Опера, мсье
Пантомим и миссис Чтиво.
Поэт. Ба, кого я вижу?! Дон Трагедио, мое вам почтение! Сэр Фарсикал!
Досточтимый Оратор! Как я счастлив вас видеть! Милый синьор Опера! Мсье
Пантомим! Ах, минхер ван Требл! Миссис Чтиво, и вы тут, в загробном
царстве?! Какой печальной случайности я обязан вашим обществом?
Дон Трагедио.
Таилась смерть в трагедии моей:
Она скончалась - я вослед за ней.
Сэр Фарсикал Комик. А меня сгубила пастораль*. Я скончался под рулады
свиста. Жисть ты моя, злосчастная!*
Оратор. О, магглтонская собака меня сразила клеветой!*
Синьор Опера.
Всеобщие вопли,
Рулады солиста,
От воя и свиста
Дрожала земля,
Зал шикал и хлопал,
Я грянулся об пол,
Когда выводил я свои тру-ля-ля.
Поэт. А с вами, мсье Пантомим, что стряслось?
Пантомим делает знаки, указывая на шею.
Он сломал шею, бедняжка! А вы, минхер ван Требл, что вас привело сюда?
А вас, миссис Чтиво?
Миссис Чтиво.
Девицу пожалейте -
Удел ей высший дан;
Но, право, легче плети,
Чем девственницы сан.
Как накануне свадьбы
Печально умирать,
Мне жизни не терять бы -
Невинность потерять...
Поэт. Бедная леди!
Харон. Господа хорошие, надвигается шторм - баллов восемь-девять, не
меньше. Пожалуйте в лодки!
Все, кроме Лаклесса, уходят.
Лаклесс (публике). Заметьте, друзья, с какой важностью вышагивают эти
люди. А сейчас, милостивые государи, появится арапка. Она спляшет вам
сарабанду под аккомпанемент кастаньет.
Появляется арапка, танцует, исчезает.
А вот, дамы и господа, возвращается наш поэт, а с ним вместе -
книготорговец Карри, состоящий нынче премьер-министром при Ахинее.
Входят книготорговец и поэт.
Поэт. "Это очень странно"*.
Книготорговец. И тем не менее это правда. Видели вы ее глаза?
Поэт. Скажите лучше - уши! Ведь через них в нее вошла любовь. Внимая
пению синьора Опера, она вообразила, что он красавец.
Книготорговец. Она таяла под звуки его голоса, заметили?
Поэт. Мне почудилось, будто предо мной вторая Дидона*. Казалось, вся ее
душа сосредоточилась во взгляде, а оттуда переместилась в слух.
Книготорговец. Кто бы подумал, что женщина столь великого ума, как
Ахинея, может влюбиться с первого взгляда! Тридцать лет я служил ей верой и
правдой на земле, печатая и продавая книги, и не догадывался о том, что она
способна на такое сумасбродство.
Поэт. Ах, мистер Карри, она оставалась для вас такой же загадкой, как и
для всех прочих мужчин.
Книготорговец. Мне ли было не знать ее? Я ведь каждый день воскурял ей
фимиам на Варвик-Лейне и на Патерностер-Роу*.
Поэт. Неужели она нынче вечером сочетается браком с синьором Опера?
Книготорговец. Да, сегодня. Пожалуй, это будет самое невероятное
событие в нашем загробном царстве со времен похищения Прозерпины*. Но
довольно об этом! Что нового на земле?
Поэт. Да все по-прежнему, как и при вас. Сочинители голодают, издатели
жиреют. На Граб-стрит пиратов не меньше, чем в Алжире. В столице нашей
театров побольше, чем в Париже, а остроумия - под стать Амстердаму. Мы
повыбрали из Италии всех певцов, из Франции всех танцоров.
Книготорговец. А из ада всех чернокнижников*.
Поэт. Лорд-мэр сократил срок проведения Варфоломеевской ярмарки в
Смитфилде, и теперь они решили устраивать ее круглый год без перерыва в
другом конце Лондона*.
Книготорговец. Что ж, все идет как по маслу. Но, кажется, мне пора.
Если вы не против, я укажу вам дорогу, сударь.
Поэт. Сударь, я следую за вами!
Оба уходят.
Входит Панч.
Панч. Эй, скрипач!..
Лаклесс. В чем дело, Панч?
Панч. Знаешь, что затеяла моя жена, Джоан?
Лаклесс. Понятия не имею!
Панч. Уговорила трех знатных дам сесть с ней играть в карты, чтоб их
черт подрал!
Лаклесс. Да ну? Ха-ха-ха!
Панч. Я решил уйти от нее и открыть свое дело.
Лаклесс. Дело? Но у тебя же нет капитала.
Панч. А я займу у кого-нибудь, а потом его облапошу - вот у меня и
появятся денежки!
Лаклесс. Ну, это устаревший способ, милый Панч!
Панч. Ах так! Что же, я подамся в адвокаты. Тут не требуется иного
капитала, кроме наглости.
Лаклесс. Однако необходимо изучать законы. Иначе ты помрешь с голоду.
Панч. А я пойду в судьи. Тогда у меня все законы будут в кармане и
каждое мое слово будет закон!
Лаклесс. Постыдись, мошенник!
Панч. Ой, я придумал!..
Лаклесс. Что еще?
Панч. Нашел все-таки!.. Редкостную профессию!.. Ну, Панч, тут ты
прославишься!
Лаклесс. Что еще пришло в голову этому дураку?
Панч. Я пойду в парламент!
Лаклесс. Ха-ха-ха! Эко выдумал - у тебя же ни знаний, ни имущества.
Панч. Подумаешь! Панча всякий знает - мне в Англии в любой корпорации
пособят, а знания тоже можно занять.
Лаклесс. Нет, дружок, так не пойдет. Подыщи что-нибудь другое, для чего
ты больше пригоден.
Панч. Тогда я пойду в великие люди: тут уж не надобно никаких талантов!
Лаклесс. Отвяжись, наглец, ты мне надоел! А теперь, милостивые
государи, появляются Некто и Никто. Они споют для вас и спляшут.
Входят Некто и Никто.
Некто.
Из всех столичных дураков,
Мошенников и простаков
Я самый видный тип.
Никто.
Таких "Никто" в любых краях,
В любых кругах, в любых слоях
Вы отыскать могли б.
"Никем" зовут повсюду тех,
Кому работа - тяжкий грех,
Кто спит, и жрет,
И пьет, и ржет,
И у кого одна лишь цель -
Ходить из кабака в бордель
И вновь в кабак - и только так!
Лаклесс. На этом, милостивые государи, заканчивается первая интермедия.
А теперь, любезная публика, вам покажут великолепное зрелище, равного
которому еще не являла сцена. Итак, перед вами двор царицы Ахинеи! Давайте
нежную музыку - пошел занавес!
Под нежную мелодию раздвигается занавес, и мы видим богиню Ахинею,
восседающую на троне, Оратора в бочке*, дона Трагедио и других персонажей
кукольного представления.
Ахинея.
Пусть те, кто дивный дар мой чтят,
День этот в праздник превратят.
Лаклесс. Обратите внимание, милостивые государи, как она любит
речитатив.
Ахинея. Мсье Пантомим, мы рады вам!
Пантомим выделывает антраша.
Бедняжка, он так застенчив! Я разрешаю вам говорить! При мне
позволительны любые речи, кроме тех, которые остроумны!
Лаклесс. Разве вы не знаете, государыня наша Ахинея, что мсье Пантомим
немой? И позвольте заметить; он вам будет весьма полезен. Он единственный из
ваших почитателей, кто наводит на людей сон, не произнося ни звука. А вот
дон Трагедио, уж этот поднимет шум!
Дон Трагедио.
Трагедио - имя мое таково,
Слава сопровождает его,
В Друри-Лейне и в Линкольне-Инне
Громоподобно звучит это имя.
Молнии в гербе моем расцвели;
Мне ни Шекспир, ни Джонсон, ни Ли*
Не подарили ни мысли, ни слова.
Славьте новатора снова и снова
Те, кто мои сочиненья прочли!
Ахинея. Мы вдвойне вам рады, добро пожаловать!
Дон Трагедио.
Любезны вы, но, впрочем, в самый раз,
Две драмы - две! - я написал для вас;
И если бы свистать не начал зал,
Я б сорок, целых сорок написал!
Лаклесс (зрителям). Слышали? Это новый шедевр дона Трагедио. Он не
только перенимает у других исковерканные слова, но и придумывает свои
собственные.
Сэр Фарсикал Комик. Нет, черт возьми, коли на то пошло, я тоже
придумываю новые слова и порчу старые. Я заставляю иностранцев говорить на
ломаном английском, а англичан - на плохой латыни. В моих пьесах царит такое
смешение языков, какого не было при строительстве Вавилонской башни.
Лаклесс. Это тем удивительнее, что автор не знает ни одного языка.
Сэр Фарсикал Комик. То есть, как же - ни одного? Жисть ты моя,
злосчастная!
Ахинея. О досточтимый Оратор, я много о вас слышала!
Оратор. Могли бы слышать и меня самого. Меня за сто миль слыхать!
Лаклесс. Слышать-то она вас могла, а вот если еще поняла смысл ваших
объявлений, то, право, она догадливее самого Аполлона.
Оратор. Про что вы, сударь? При чем тут догадливость? Мои слушатели
хотят, чтобы их развлекали. И они свое получают. А разве бы это было так,
когда бы от них еще требовалась догадливость: она среди них в диковинку!
Ахинея. Вы все заслужили мою признательность! (Синьору Опера.) Но вам я
отдаю все свое богатство!
Синьор Опера. Вашему величеству известно, какой награды я жду!
Хвалы ожидает философ-простак
И льнет к добродетели или уму;
Сгорает солдат в полыханье атак,
И слава посмертно приходит к нему.
Политик в волнении:
Как выбиться в гении?
Красотки весь век перед зеркалом мрут;
У всех у них мания -
Все жаждут признания,
А их пожалеть бы за этакий труд.
Ведь мудрого к действию манит одно -
Лишь то, что богатство ему принесет,
В богатстве все лучшее заключено,
Для золота нет недоступных высот.
Богатством обещаны
И вина, и женщины,
Ведь все золотым открывают ключом;
И - слава богатому!
Льстят и кадят ему,
Считают великим, зовя богачом.
Ахинея (в экстазе повторяет). Считают
великим, зовя богачом...
Браво, брависсимо! Я жажду стать вашей супругой!
Лаклесс
(публике). Как видите, милостивые государи, музыка сразила Ахинею, и она
воспылала любовью к духу синьора Опера.
Миссис Чтиво (Ахинее). Если мои истории тешили когда-либо слух нашей
богини и я читала признание в ее взоре, - о пусть она не лишает меня
единственной моей отрады!
Ахинея. Чего ты хочешь, дочь моя?
Миссис Чтиво. Увы, он мой супруг!
Книготорговец. Но он был твоим мужем на том свете. Теперь смерть
освободила его от этих уз, и он волен взять себе другую жену. Мне еще не
приходилось слышать, чтобы хоть один муж пожелал сохранить здесь свою
прежнюю супругу.
Миссис Чтиво.
Я девицам норовистым
Рада мудрость преподать:
Вам, отбившим первый приступ,
Век второго не видать.
Ах, судьбы коловращенье!
Ах, волнение в крови!
Чем мечты невоплощенье,
Лучше гибель от любви!
Книготорговец. Опять вы за свое! Так вы что, умерли от любви к
собственному мужу?
Миссис Чтиво. Он знает, что ему надлежало бы называться этим именем. Он
поклялся стать моим мужем. Он знает, что я умерла из-за любви - я ведь
умерла родами. Оратор. А вы еще всю дорогу убеждали меня, что вы девица!
Синьор Опера.
Человек, пока живой,
Твердо знает:
Избавляет
Смерть от суеты земной,
Разводя с чумой-женой.
Но когда нас ввергнут в ад,