Филдинг Генри. История Тома Джонса, найденыша (Книги 7-14)

   - Нет, не одна,- отвечала Софья.- Ведь ты обещала пойти со мной.
   - Я-то с вашей милостью хоть на край света,- сказала Гонора,- но для вашей милости это все равно, что идти одной. Ведь я вам не защита, если на вас нападут разбойники или другие злодеи. Я сама перепугаюсь не меньше вашей милости, потому что, будьте уверены, они надругаются над нами обеими. К тому же, сударыня, не забывайте, что и ночи теперь холодные, мы с вами замерзнем.
   - Скорый, проворный шаг предохранит нас от холода,- отвечала Софья.- А если ты не можешь защитить меня от негодяя, Гонора, то я тебя защищу: я возьму с собой пистолет; в зале всегда висит пара заряженных пистолетов.
   - Милая барышня, вы пугаете меня все больше и больше! - воскликнула Гонора.- Конечно, ваша милость не решится стрелять! Я готова скорей на что угодно пойти, только бы избавить вашу милость от этого.
   - Зачем же? - с улыбкой сказала Софья.- Неужели, Гонора, ты не выстрелила бы в человека, который покусился бы на твою честь?
   - Конечно, сударыня,- отвечала Гонора,- честь - вещь драгоценная, особенно для нас, бедных слуг; можно сказать, мы ею только и живем; а все-таки я до смерти боюсь огнестрельного оружия: столько из-за него бывает несчастных случаев!
   - Полно! - успокоила ее Софья.- Я сберегу твою честь более простым способом, не запасаясь в дорогу оружием: в первом же городе я намерена взять лошадей, а по дороге в город вряд ли кто на нас нападет. Послушай, Гонора, я твердо решила бежать, и если ты пойдешь со мной, то я ничего не пожалею, чтоб наградить тебя самым щедрым образом.
   Этот последний довод произвел на Гонору более сильное действие, чем все предыдущие. Видя такую решимость своей госпожи, она перестала ее отговаривать. Обе они принялись обсуждать пути и способы осуществления своего проекта. Тут встретилось одно очень досадное затруднение, именно: как взять с собой вещи? Госпожа справилась с ним гораздо легче, чем служанка, потому что когда женщина решилась бежать к любовнику или от любовника, то все препятствия для нее нипочем. Но такого побуждения у Гоноры не было, ее не ждали восторги любви и не гнали никакие ужасы; и, не говоря уже о большой ценности ее гардероба, составлявшего большую часть ее имущества, она питала нежную любовь к некоторым своим платьям и другим вещам - частью потому, что они были ей к лицу, частью потому, что ей подарила их такая-то и такая-то, частью потому, что она купила их недавно, частью потому, что давно уже их носила, а также и по многим другим, столь же веским причинам; таким образом, она не допускала и мысли оставить свои пожитки на произвол Вестерну, будучи уверена, что в порыве бешенства он изорвет их в клочки.
   Итак, потратив все свое красноречие, чтобы отговорить Софью, и убедившись в бесповоротности ее решения, изобретательная Гонора в конце концов придумала средство увезти с собой свои платья, именно: она решила устроить так, чтобы ее прогнали со службы сегодня же вечером. Софья горячо одобрила эту выдумку, но сомневалась насчет возможности ее осуществления.
   - Можете на меня положиться, сударыня,- отвечала Гонора.- Мы, слуги, очень хорошо знаем, как добиться этой милости от наших господ; правда, подчас, когда они задолжали нам жалованья больше, чем могут тотчас заплатить, они пропускают мимо ушей все наши дерзости и не принимают наших заявлений с требованием расчета; однако сквайр не из таких; и если ваша милость решили бежать ночью, ручаюсь вам, что добуду расчет сегодня же к вечеру.
   После этого было решено, что Гонора уложит со своими вещами немного белья и ночную сорочку Софьи, а что касается остальных платьев, то молодая девушка оставляла их без малейшего сожаления, как матрос, выбрасывающий за борт чужое добро для спасения собственной жизни.
   ГЛАВА VIII, изображающая сцены перебранки - явление довольно заурядное
   Едва только миссис Гонора рассталась со своей госпожой, как что-то (я не хочу, подобно старухе у Кеведо, оскорблять дьявола ложными обвинениями, и он, может быть, тут совершенно ни при чем),- как что-то, говорю, шепнуло ей, что, пожертвовав Софьей и выдав все ее тайны мистеру Вестерну, она может составить себе состояние. Многое склоняло ее к этому предательству. Заманчивая перспектива приличной награды за столь значительную и драгоценную для сквайра услугу соблазняла ее корыстолюбие; с другой стороны, опасность затеянного побега, боязнь неудачи, ночь, холод, разбойники, насильники наполняли ее страхом. Все эти соображения подействовали на нее так сильно, что она уже почти готова была идти прямо к сквайру и выложить ему все начистоту. Гонора была, однако, слишком честным судьей, чтобы произнести приговор, не выслушав и другой стороны. И тут прежде всего путешествие в Лондон явилось горячим защитником Софьи. Гоноре страстно хотелось побывать в городе, где она воображала себе чудеса, уступающие разве только тем, какие рисуются восторженному святому на небе. Далее, Софья была гораздо щедрее ее господина, и, следовательно, за верность можно было ожидать большей награды, чем за предательство. Она еще раз пересмотрела все обстоятельства, повергавшие ее в страх, и после тщательного исследования нашла, что они вовсе не так страшны. В результате обе чаши весов оказались почти на одном уровне, так что, когда Гонора положила на чашу честности еще и любовь к своей госпоже, последняя стала уже перетягивать; как вдруг ей пришло на ум одно обстоятельство, которое могло бы повлечь за собой опасные следствия, если бы легло всей своей тяжестью на другую чашу: Гонора вспомнила, что ей долго еще придется дожидаться, когда Софья будет иметь возможность исполнить свое обещание. Хотя она должна была получить состояние матери после смерти отца, а по достижении совершеннолетия - еще три тысячи фунтов, завещанные ей дядей, но до того и другого было еще далеко, и разные случайности могли помешать щедрости молодой девушки, тогда как от мистера Вестерна можно было ожидать награды немедленно. Но когда она была занята этой мыслью, добрый гений Софьи - или гений-хранитель честности миссис Гоноры, или, может быть, просто случай - послал ей происшествие, которое сразу спасло ее верность и облегчило исполнение задуманного шага.
   Горничная миссис Вестерн претендовала на значительное превосходство над миссис Гонорой по нескольким причинам. Во-первых, она была выше ее по происхождению: ее прабабушка с материнской стороны приходилась не очень отдаленной родственницей одному ирландскому пэру; во-вторых, она получала больше жалованья; и, наконец, она бывала в Лондоне и, следовательно, больше видела свет. Памятуя это, она всегда относилась к миссис Гоноре с той сдержанностью и всегда ждала от нее тех знаков уважения, которые женщины всякого положения соблюдают и требуют в обращении с женщинами, ниже их стоящими. Между тем Гоноре это правило не всегда бывало по душе, и она часто не оказывала требуемого от нее уважения, так что ее общество вовсе не нравилось горничной миссис Вестерн, и та выражала серьезное желание вернуться в дом своей госпожи, где она своевольно владычествовала над остальными слугами. Вот почему она была немало раздосадована в то утро, когда миссис Вестерн отменила свое решение в самую последнюю минуту, и с тех пор все время ходила, вульгарно говоря, надутая.
   В этом расположении духа, не принадлежащем к числу наиприятнейших, она вошла в комнату Гоноры, когда та все еще пребывала в нерешительности, как ей поступить. Увидя горничную, Гонора тотчас же обратилась к ней со следующими любезными словами:
   - А, так мы будем иметь удовольствие еще несколько времени находиться в вашем обществе, мадам! А я уже испугалась, что ссора между барином и вашей госпожой лишит нас его.
   - Не знаю, мадам,- отвечала та,- кого вы разумеете под словами мы и нас. Только смею вас уверить, что я не считаю здешних слуг подходящим для себя обществом. У меня, позвольте вам сказать, есть общество и получше. Я не на ваш счет говорю, миссис Гонора: вы женщина благовоспитанная, и если бы немного побольше видели свет, то я не постыдилась бы пройтись с вами по Сент-Джемскому парку.
   - Фу-ты ну-ты! Какие мы важные! - воскликнула Гонора.- Я вам не миссис Гонора - можно бы, кажется, называть меня по фамилии, мадам. Правда, госпожа моя зовет меня Гонорой, а все-таки у меня есть и фамилия, как и у всякой другой. Не постыдилась бы пройтись со мной? Эка! Да чем же я хуже вас?
   - Если вы так отвечаете на мою учтивость, то я должна вам заметить, миссис Гонора, что вы далеко не то, что я. Конечно, в деревне поневоле общаешься со всякой шушерой, но в Лондоне я вожу знакомство только с камеристками знатных особ. Да-с, миссис Гонора, между нами, я полагаю, есть некоторая разница.
   - Я тоже так полагаю,- отвечала Гонора.- Между нами есть некоторая разница по части возраста, а также наружности.
   Проговорив это, она прошлась перед горничной миссис Вестерн с самым вызывающим видом: задрав нос, вскинув голову и сильно задев фижмами за фижмы своей соперницы.
   Столичная камеристка отвечала с самой язвительной усмешкой?
   - Деревенщина! Вы не достойны моего гнева, и я не стану опускаться до перебранки с какой-то вертихвосткой; но я должна сказать вам, негоднице, что ваши манеры свидетельствуют о низком происхождении и невоспитанности, с ними вы только и годитесь что в горничные провинциальной барышне.
   - Не смейте оскорблять мою госпожу! - воскликнула Гонора.- Я этого не потерплю! Она гораздо лучше вашей: и моложе, и в десять раз красивее.
   В эту минуту несчастный или, вернее, счастливый случай привел в комнату миссис Вестерн, и из глаз ее горничной тотчас же полились обильные слезы. На вопрос своей госпожи о причине их горничная не замедлила ответить, что ее расстроило грубое обращение этой девки,- она показала на Гонору.
   - Я бы, пожалуй, сударыня, не обратила внимания на то, что она мне сказала, но она имела наглость оскорбить вашу милость и назвать вас уродливой,- да, сударыня, она мне в глаза назвала вас старой уродливой кошкой. Я не могла потерпеть, чтобы вашу милость называли уродливой.
   - Зачем же столько раз повторять ее дерзости? - сказала миссис Вестерн. Затем, обращаясь к миссис Гоноре, спросила, как она смела говорить о ней так непочтительно.
   - Непочтительно, сударыня? - отвечала Гонора.- Да я даже не упоминала вашего имени. Я сказала только, что кое-кто не так красив, как моя госпожа, а вы, понятно, знаете это не хуже меня.
   - Негодница! - вспыхнула миссис Вестерн.- Вот я тебя научу, дерзкая дрянь, как рассуждать, о чем не следует! И если брат не рассчитает тебя сию же минуту, я не останусь в этом доме даже до вечера. Иду к нему, и тебе сию минуту будет отказано.
   - Отказано?! - воскликнула Гонора.- Ну так что ж! Другое место найдется. Слава богу, хорошие слуги везде требуются. А если вы будете гнать всякого, кто не находит вас красавицей, так, позвольте вам сказать, скоро вовсе без прислуги останетесь.
   Миссис Вестерн что-то сказала или, вернее, прогремела в ответ, но настолько нечленораздельно, что мы не в состоянии передать ее слова; приходится, стало быть, опустить эту речь, которая едва ли сделала бы ей много чести. Она отправилась на поиски брата, с лицом, перекошенным бешенством до такой степени, что была похожа скорее на фурию, чем на человека.
   А камеристки, оставшись наедине, начали второй тур перебранки, которая вскоре перешла в рукопашную схватку. В этой последней победа досталась менее именитой, хотя и не без потери крови, волос, батиста и муслина.
   ГЛАВА IX Мудрое поведение мистера Вестерна в роли, судьи. Указание мировым, судьям насчет качеств, требующихся от писца, а также удивительные примеры родительского безрассудства и дочерней любви
   Логики подчас доказывают своими доводами слишком много, и планы политиков нередко выходят слишком тонкими. Это чуть было не случилось с миссис Гонорой, которая, вместо того чтобы спасти все свои платья, едва спасла и то, что было на ней, ибо сквайр, услышав об оскорблении, нанесенном его сестре, поклялся двадцать раз кряду, что пошлет служанку в исправительный дом.
   Миссис Вестерн была очень добросердечная женщина и обыкновенно легко прощала обиды. Еще недавно простила она кучера почтовой кареты, вывалившего ее в канаву; однажды миссис Вестерн пошла даже на нарушение закона, отказавшись подать в суд на разбойника, отнявшего у нее на большой дороге не только деньги, но и серьги, да еще при этом выругавшего ее, сказавши:
   - Таким красоткам, как ты, не нужно никаких украшений, а потому убирайся к черту!
   Но теперь - о, сколь непостоянен наш характер и как часто мы изменяем ему! - теперь миссис Вестерн и слышать не хотела о послаблении; ни притворное раскаяние Гоноры, ни просьбы Софьи за свою горничную не оказали на нее никакого действия, и она непременно требовала от брата, чтобы он поступил с негодной девкой по всей строгости закона.
   Но, к счастью, писец мистера Вестерна обладал качествами, какими должны бы обладать писцы всех мировых судей, а именно: он кое-что понимал в английских законах. Поэтому он шепнул на ухо судье, что тот превысит власть, если отправит девушку в исправительный дом,, так как ею не было произведено нарушения общественного порядка. "Ибо, мне кажется, сэр,сказал он,- что, по закону, нельзя заключать в исправительный дом за простую неблаговоспитанность".
   В делах высокой важности, особенно во всем, что касается охоты, наш судья не всегда внимал советам своего письмоводителя; вообще многие мировые судьи полагают, что в этой области им предоставлена самая неограниченная власть, пользуясь которой они нередко под предлогом обыска и отобрания приспособлений для уничтожения дичи причиняют ущерб чужой собственности и даже совершают серьезные преступления.
   Но проступок Гоноры не был так важен и так опасен для общества. Судья поэтому отнесся с некоторым вниманием к совету письмоводителя: на сквайра и так уже были принесены две жалобы в верховный суд, и он не имел никакой охоты являться в это учреждение третий раз.
   Вот почему, напустив на себя весьма глубокомысленный и значительный вид и издав в качестве предисловия несколько "гм!", сквайр сказал сестре, что по более здравом размышлении он находит, что "так как тут не было нарушения общественного порядка, которое закон усматривает во взломе дверей, разломе изгороди, проломе головы и тому подобных поломках, то настоящий случай нельзя отнести к уголовным преступлениям и покушениям на чужое имущество, а стало быть, за него не полагается по закону никакого наказания".
   Миссис Вестерн отвечала, что она лучше знает законы, что ей известны случаи строжайшего наказания слуг за оскорбление своих господ, и назвала одного лондонского мирового судью, который, по ее словам, "в любую минуту отправляет слуг в исправительный дом по просьбе их господ".
   - В Лондоне - очень может быть,- возразил сквайр,- но у нас, в провинции, законы другие.
   Тут между братом и сестрой последовал ученый диспут касательно законов, который мы поместили бы, если бы надеялись, что кто-нибудь из наших читателей поймет его. В конце концов обе стороны передали спорный вопрос писцу, и тот решил его в пользу судьи, а миссис Вестерн принуждена была удовольствоваться тем, что Гоноре было отказано от места, с чем очень быстро и охотно согласилась сама Софья.
   Таким образом, Фортуна, позабавившись, по своему обыкновению, двумя или тремя шалостями, напоследок устроила все в пользу нашей героини; обман удался последней превосходно, особенно если принять в расчет, что она пускалась на него в первый раз. Правду сказать, я не раз приходил к заключению, что мошенникам ни за что не совладать бы с порядочными людьми, если бы последние не отказывались кривить душой или считали это стоящим труда.
   Гонора сыграла свою роль в совершенстве. Увидя, что опасность исправительного дома, одно название которого вызывало в ее уме самые страшные картины, благополучно миновала, она снова напустила на себя заносчивость, немного сбавленную страхом, и сложила свои обязанности с тем же напускным равнодушием и даже пренебрежением, какое всегда практикуется при отставке от гораздо высших должностей. Если читателю угодно, мы готовы даже сказать: она отказалась от места, что, впрочем, всегда считалось синонимом выражений "уволен" или "выгнан вон".
   Мистер Вестерн приказал ей убираться прочь как можно скорее, потому что сестра его не хотела и ночи провести под одной кровлей с такой наглой девкой. Поэтому Гонора тотчас же принялась за дело, и так рьяно, что к вечеру все ее вещи были уложены; получив жалованье, она ушла со двора, захватив кошель и пожитки, к великому удовольствию всех вообще, а Софьи в особенности. Назначив Гоноре место недалеко от дома, где они должны были встретиться в страшный час полуночи, когда встают привидения, Софья начала сама готовиться к бегству.
   Но прежде ей пришлось выдержать два тягостных посещения; одно - отца, другое - тетки. Миссис Вестерн говорила с ней еще более решительным тоном, чем раньше, отец же обошелся так круто и грозно, что вынудил у нее страхом притворную покорность, которая так обрадовала сквайра, что хмурые взгляды сменились у него улыбкой, а угрозы - посулами; он поклялся, что принадлежит дочери всей душой, что ее согласие (так истолковал он слова ее: "Вы знаете, сэр, я не должна и не могу ослушаться ни одного вашего приказания") сделало его счастливейшим из людей. Он подарил ей крупный банковый билет на покупку каких она хочет безделушек, целовал и обнимал ее самым нежным образом, и слезы радости заструились из глаз, только минуту перед тем метавших огонь бешенства в предмет его восторженной любви.
   Такое отношение родителей к детям - вещь настолько обыкновенная, что читатель едва ли удивится поведению мистера Вестерна. А если удивится, то, признаюсь, я не в состоянии его объяснить. Что сквайр сердечно любил свою дочь - это, мне кажется, не подлежит сомнению. Такая любовь свойственна очень многим родителям, делающим своих детей несчастными на всю жизнь. Хотя эта родительская слепота - почти всеобщее явление, она всегда казалась мне самой необъяснимой из всех нелепостей, какие только могли взбрести на ум удивительнейшего создания, называемого человеком.
   Заключительный поступок мистера Вестерна произвел столь сильное действие на нежное сердце Софьи, что заронил в ней мысль, которую неспособны были внушить ни софистика ее политичной тетки, ни угрозы сквайра. Она так благоговейно чтила отца и так горячо его любила, что едва ли когда испытывала более приятные ощущения, чем те, которые наполняли ее, когда она чем-нибудь содействовала его удовольствию, особенно удовольствию сколько-нибудь возвышенному; сквайр никогда не в силах был сдержать свое восхищение, слыша похвалы ей, а слышать их ему приходилось почти каждый день. Вот почему мысль, что она осчастливит отца своим согласием на этот брак, произвела на нее сильное впечатление. К тому же такой акт послушания казался ей высоко богоугодным, чем не могла пренебречь такая религиозная девушка, как Софья. Наконец, представляя себе все, что придется ей вытерпеть, если она согласится сделаться почти что жертвой или мученицей дочернего долга и дочерней любви, она чувствовала приятное щекотание одной маленькой страстишки, которая, не будучи особенно родственна ни религии, ни добродетели, часто оказывает большую помощь осуществлению их целей.
   Софья упивалась созерцанием столь геройского подвига и начала уже расточать себе преждевременные похвалы, как вдруг Купидон, притаившийся в ее муфте, выскочил оттуда и, как Полишинель в театре марионеток, сокрушил все перед собой. На самом деле (мы считаем ниже своего достоинства обманывать читателя и оправдывать нашу героиню объяснением ее поступков сверхъестественными причинами), мысль о возлюбленном Джонсе и кое-какие (впрочем, отдаленные) надежды, в которых он играл весьма существенную роль, разом разрушили все то, над созданием чего соединенными усилиями трудились дочерняя любовь, благочестие и гордость.
   Но прежде чем следовать далее за Софьей, мы должны вернуться к мистеру Джонсу.
   ГЛАВАХ, содержащая разные материи, может быть, и натуральные, но низкие
   Читатель благоволит припомнить, что мы покинули мистера Джонса в начале этой книги на пути в Бристоль, когда он решил попытать счастья на море, или, лучше сказать, бежать от злосчастья на суше.
   Случилось (вещь не слишком необыкновенная), что проводник, взявшийся указать ему дорогу, к несчастью, сам плохо знал ее; поэтому, сбившись с правильного пути и стесняясь расспрашивать, он забирал то вправо, то влево, пока не наступил вечер и не начало темнеть. Джонс, догадываясь, в чем дело, поделился с проводником своими опасениями, но тот уверял, что они на правильном пути, прибавив, что странно было бы ему не знать дороги в Бристоль,- хотя, правду говоря, было бы более странно, если бы он ее знал, не проехав по ней ни разу в жизни.
   Джонс не питал слепого доверия к проводнику и потому по прибытии в какую-то деревню спросил у первого встречного поселянина, действительно ли они едут по направлению к Бристолю.
   - Да откуда вы? - спросил крестьянин.
   - Это все равно,-поспешно ответил Джонс.-Я хочу знать, действительно ли это дорога в Бристоль?
   - Дорога в Бристоль? - повторил, почесывая затылок, крестьянин.- Гм! Я думаю, сударь, по этой дороге вам вряд ли добраться к ночи в Бристоль.
   - Так сделай милость, приятель, укажи настоящую дорогу,- попросил Джонс.
   - Да вы, сударь, должно быть, бог знает где сбились с пути,- отвечал крестьянин.- Эта дорога ведет в Глостер.
   - А какая же дорога ведет в Бристоль?
   - Да та, по которой вы едете, только в обратную сторону.
   - Так, значит, нам надо повернуть назад? - сказал Джонс.
   - Да, назад.
   - Ну, а когда мы доедем до вершины вон той горы, куда нам поворотить?
   - Зачем же поворачивать? Вам надо держать все прямо.
   - А мне помнится, там две дороги - одна направо, другая налево.
   - Ну да, возьмите вправо, а потом ступайте прямо; помните только, что сперва надо повернуть направо, а потом налево, а потом снова направо, и там будет господский дом; проедете его, так держитесь все прямо и поверните налево.
   Тут к ним подошел другой крестьянин и спросил, куда едут джентльмены; получив от Джонса ответ, он также сначала почесал затылок, а потом оперся на палку и сказал, что они должны держаться по правой дороге с милю, или полторы, или около того, а потом круто повернуть налево, и дорога приведет их прямо к мистеру Джону Бирнсу.
   - А кто такой этот мистер Джон Бирнс? - спросил Джонс.
   - Господи! - воскликнул крестьянин.- Неужто вы не знаете мистера Джона Бирнса? Да откуда вы?
   Эти два крестьянина почти истощили терпение Джонса, когда к нему подошел просто одетый благообразный человек (оказавшийся квакером) и сказал:
   - Я вижу, друг, ты сбился с дороги. Так послушайся моего совета: не старайся разыскивать ее ночью. Уже почти совсем стемнело, и держаться правильного пути будет трудно; кроме того, между этой деревней и Бристолем недавно было несколько грабежей. Вот здесь рядом есть порядочный постоялый двор, где ты можешь прекрасно подкрепиться и дать отдых и себе и лошадям до утра.
   Джонс не заставил себя долго уговаривать, согласился переночевать, и доброжелатель проводил его на постоялый двор.
   Хозяин, человек очень учтивый, выразил надежду, что гость извинит его, если не найдет больших удобств, потому что жена его ушла из дому, заперла почти все на замок и унесла ключи с собой. Дело в том, что их любимая дочь только что обвенчалась и утром уехала с мужем, причем они вместе с мамашей почти дочиста обобрали добряка, увезя с собой и вещи и деньги; хотя у хозяев было несколько детей, но все заботы матери были направлены только на любимицу, и, чтобы ей угодить, она охотно готова была пожертвовать остальными детьми с мужем в придачу.
   Хотя Джонс вовсе не был расположен проводить время в обществе и предпочел бы остаться один, однако он не мог отделаться от честного квакера, который тем настойчивее хотел посидеть с ним, что и по лицу и по поступкам молодого человека заметил, что тот опечален, и надеялся, в простоте сердечной, немного развлечь его своей беседой.
   Проведя с Джонсом несколько времени так, словно бы они находились на одном из безмолвных собраний секты, честный квакер почувствовал в себе движение какого-то духа, вероятнее всего духа любопытства, и сказал:
   - Друг, я вижу, тебя постигло какое-то тяжелое бедствие; прошу тебя, ободрись. Может быть, ты потерял друга? Если так, то вспомни, что все мы смертны. Зачем тебе печалиться, если печаль твоя не принесет твоему другу никакой пользы? Все мы рождены для скорби. У меня есть свои горести, как у тебя, и, вероятно, даже более тяжкие. Хотя я получаю сто фунтов чистого годового дохода, которых для меня вполне достаточно, совесть, благодарение богу, ни в чем не упрекает меня, здоровье хорошее, долгов нет, и никого я не обидел, а все же, друг, я был бы очень огорчен, если бы оказалось, что ты столь же несчастен, как я.
   Квакер заключил свои слова глубоким вздохом, и Джонс отвечал ему:
   - Мне очень жаль, сэр, что вы так несчастны, какова бы ни была причина вашего несчастья.
   - Ах, друг мой,- сказал квакер,- причиной его моя единственная дочь, моя единственная отрада на земле: на этой неделе она бежала от меня и вышла замуж без моего согласия. Я присмотрел для нее подходящую партию, человека порядочного и состоятельного, но она, конечно, пожелала сделать выбор сама и ушла с молодчиком, который гроша не стоит. Если бы она умерла, как, полагаю, умер твой друг, я был бы счастлив.