Страница:
Так как леди Белластон сказала, что вернется домой поздно, то Софья, не ожидая встретить кого-нибудь в гостиной, быстро вошла туда и направилась прямо к зеркалу напротив двери, ни разу не взглянув в дальний конец комнаты, где Джонс стоял застывшей без движения статуей. Разглядывая в зеркале свое прекрасное лицо, Софья заметила эту статую; оглянувшись, она убедилась, что перед ней не призрак, а явь, пронзительно вскрикнула и едва не упала без чувств, прежде чем Джонс подоспел к ней и подхватил в свои объятия.
Изобразить взгляды и мысли любовников в эту минуту выше моих сил. Судя по наступившему молчанию, чувства их были так велики, что им самим не под силу было их выразить. Как же браться за эту задачу мне? К несчастью, лишь немногие из моих читателей бывали настолько влюблены, чтобы из собственного опыта заключить о происходившем в сердцах Джонса и Софьи.
Наконец Джонс нарушил молчание, проговорив срывающимся голосом.
- Я вижу, сударыня, вы удивлены...
- Удивлена! - повторила Софья.- Да, конечно удивлена. Почти не верится, что вы тот самый человек, каким кажетесь.
- Да, тот самый, моя Софья.- извините, сударыня, что я решился назвать вас так,- тот самый несчастный Джонс, которого, после стольких разочарований, судьба наконец милостиво привела к вам. Ах, Софья, если бы знали вы, сколько мучений я вытерпел во время этой долгой, бесплодной погони!
- Погони за кем? - спросила Софья, немного овладев собой и приняв сдержанный тон.
- Зачем этот жестокий вопрос? - отвечал Джонс.- Нужно ли говорить, что за вами!
- За мной? Разве у мистера Джонса есть ко мне какое-нибудь важное дело?
- Иным это дело может показаться важным, сударыня, - сказал Джонс, подавая ей записную книжку,- надеюсь, что вы найдете в ней все в сохранности.
Софья взяла записную книжку и хотела ответить, но он перебил ее:
- Не будем, молю вас, терять драгоценных мгновений, так милостиво посылаемых нам судьбой. Ах, Софья! У меня есть к вам дело гораздо более важное. Позвольте мне просить у вас на коленях прощения!
- Прощения? Но после всего случившегося, после всего, что мне говорили, разве можете вы ожидать, сэр...
- Я едва соображаю, что говорю,- отвечал Джонс.- Боже мой! Нет, я не решаюсь просить у вас прощения. Ах, Софья! С этой минуты забудьте даже и думать обо мне, несчастном. Если когда-нибудь воспоминание обо мне проникнет к вам украдкой и смутит ваш драгоценный покой, подумайте о моем недостойном поведении: пусть случай в Эптоне навсегда изгладит меня из вашей памяти.
Софья стояла вся трепещущая. Лицо ее сделалось белее снега, а сердце готово было выскочить из груди. Но при упоминании об Эптоне румянец покрыл ее щеки, а глаза, до тех пор опущенные, обратились на Джонса с выражением презрения. Он понял этот молчаливый упрек и отвечал так:
- Ах, Софья, единственная любовь моя. Вы не можете ненавидеть или презирать меня за то, что там случилось, больше, чем сам я ненавижу и презираю себя, но, право же. сердце мое всегда оставалось верным вам. Оно не принимало никакого участия в безрассудстве, которое я совершил; даже тогда оно неизменно принадлежало вам. Хотя я отчаялся когда-нибудь обладать вами, отчаялся даже увидеть вас, но ваш прелестный образ неотступно стоял передо мной, и я не мог серьезно полюбить другую женщину. Но если бы даже сердце мое было свободно, та, с которой я случайно сошелся в этом проклятом месте, не возбудила во мне серьезного чувства. Поверьте, мой ангел, с того дня я ее ни разу больше не видел и не имею ни малейшего желания видеть.
Софья в душе была очень рада это слышать, но, напустив на себя еще более холодный вид, она проговорила:
- Зачем вы утруждаете себя защитой, мистер Джонс, если вас никто не обвиняет? Коли на то пошло, так я предъявила бы вам обвинение в действительно непростительном поступке.
- В каком же, о, господи? - спросил Джонс, трепеща и бледнея: он боялся, что Софья намекает на его связь с леди Белластон.
- Боже! - воскликнула она.- Как возможно, чтобы в одной и той же груди уживались такое благородство и такая низость!
Леди Белластон и его позорное согласие состоять у нее на содержании снова пришли на ум Джонсу и сковали ему уста.
- Могла ли я ожидать от вас такого поведения? - продолжала Софья.Могла ли я ожидать этого от джентльмена, от человека, дорожащего своей честью? Публично трепать мое имя в гостинице перед всяким сбродом! Хвастать ничтожными ласками, которые неискушенное мое сердце слишком легкомысленно вам подарило! Распустить слух, что вы принуждены были бежать от моей любви!
Удивлению Джонса при этих словах Софьи не было границ; однако, не зная за собой вины, он без труда нашелся, как ему защищаться, довольный, что не была задета гораздо более чувствительная для его совести струна. Несколько вопросов тотчас же показали ему, что всем этим обвинениям в столь возмутительном поругании чувства и доброго имени Софьи он обязан исключительно болтовне Партриджа в гостиницах перед содержателями этих заведений и их слугами: Софья призналась, что сведения свои она получила именно от них. Джонс без особенного труда убедил Софью в своей полной невиновности в проступке, столь чуждом его характеру, и Софье стоило даже немалых усилий умерить его пыл: он хотел сию же минуту вернуться домой, чтобы убить Партриджа, и клялся, что непременно его убьет. Объяснившись по этому вопросу, они остались так довольны друг другом, что Джонс совсем забыл, как в начале разговора заклинал свою возлюбленную выкинуть всякую память о нем, а Софья готова была благосклонно выслушать просьбу совсем другого рода: они и не заметили, как дело дошло до того, что Джонс проронил несколько слов, похожих на предложение пожениться. На это Софья ему ответила, что если бы не долг дочери, возбранявший ей следовать своим влечениям вопреки воле отца, то нищета с ним была бы ей гораздо больше по сердцу, чем какое угодно богатство с другим. При слове "нищета" Джонс вздрогнул, выпустил ее руку, которую все время держал, и, ударив себя в грудь, воскликнул:
- Довести тебя до нищеты! Нет, Софья, клянусь небом, никогда не совершу я такой низости! Нет, дражайшая Софья, чего бы это мне ни стоило, я откажусь от вас, я вас оставлю, я вырву из своего сердца всякую надежду, несовместимую с вашим благополучием. Любовь моя не угаснет никогда, но она останется безгласной, она будет гореть вдали от вас, она укроется на чужбине, откуда ни одна жалоба, ни один вздох мой не долетят до вас и не смутят вашего покоя. И когда я умру..
Джонс хотел продолжать, но был остановлен рыданиями Софьи, припавшей к его груди, не в силах вымолвить ни слова. Он принялся осушать слезы ее поцелуями, и некоторое время она без сопротивления позволяла ему это, но потом, опомнившись, тихонько освободилась из его объятий и, чтобы перевести слишком волнующий разговор на другую тему, задала вопрос, о котором в смятении чувств до сих пор не подумала, именно: как попал он в эту комнату? Джонс замялся и, по всей вероятности, своим ответом возбудил бы в ней подозрения, как вдруг дверь отворилась и вошла леди Белластон.
Сделав несколько шагов и увидев Джонса с Софьей, она остановилась как вкопанная, но через несколько мгновений опомнилась и с поразительным самообладанием - впрочем, достаточно ясно обнаружив удивление и тоном голоса, и выражением лица - сказала:
- А я думала что вы в театре мисс Вестерн! Хотя Софья не успела еще угнать от Джонса как он ее отыскал, однако, нимало не догадываясь о действительном положении вещей и даже не предполагая, чтобы Джонс был знаком с леди Белластон, она не почувствовала никакого смущения, тем более что во всех разговорах на эту тему леди всецело принимала ее сторону против отца. Нисколько не задумываясь, она рассказала все, что случилось в театре, и объяснила причину своего раннего возвращения
Этот рассказ дал леди Белластон время собраться с мыслями и сообразить, как ей действовать. Так как все поведение Софьи свидетельствовало, что Джонс ее не выдал, то она приняла благодушный вид и сказала:
- Я не вошла бы так неожиданно, мисс Вестерн, если бы знал, что у вас гости.
Произнося эти слова, леди Белластон пристально посмотрела на Софью. Бедная девушка вспыхнула и в сильном смущении пробормотала.
- Поверьте, сударыня, что я всегда почитаю за честь видеть вашу светлость...
- Надеюсь, что я вам не помешала, по крайней мере? - прервала ее леди Белластон.
- Нет, сударыня.- отвечала Софья,- мы уже кончили нашу деловую беседу. Если вашей светлости угодно будет припомнить, я не раз говорила о пропаже своей записной книжки. Оказывается, этот джентльмен нашел ее и был так добр, возвратив ее мне вместе с находившимся в ней банковым билетом.
При появлении леди Белластон Джонс от страха чуть не упал в обморок Он сидел, постукивая каблуками и играя пальцами с самым дурацким видом, словно деревенский недоросль, впервые попавший в светское общество. Мало-помалу он, однако, начал приходить в себя: поняв намек леди Белластон, которая не подавала виду, что она его знает, он тоже решил притвориться незнакомым с ней. Он сказал, что, получив в свое распоряжение эту записную книжку, принялся старательно искать даму, имя которой было в ней написано, но до сегодняшнего дня ему не удавалось найти ее
Софья действительно говорила леди Белластон о потере записной книжки, но так как Джонс по той или иной причине ни разу не обмолвился ей, что книжка эта у него, то она не поверила ни одному слову Софьи и была немало поражена находчивостью молодой девушки, так быстро придумавшей извинение; причина ухода Софьи из театра тоже показалась ей выдумкой, и, не зная, как объяснить встречу влюбленных, она все-гаки была твердо убеждена, что встретились они не случайно.
- Какая же вы, однако, счастливая,- проговорила она с деланной улыбкой.-деньги ваши не только попали в руки честного человека, но ему еще посчастливилось установить, кому они принадлежат. Ведь вы, кажется, не публиковали о пропаже . ВаM на редкость повезло, сэр, что удалось отыскать, кому принадлежит банковый билет.
- Но. сударыня ведь он лежал в записной книжке, на которой было написано имя мисс Вестерн,- отвечал Джонс.
- Да. все сложилось чрезвычайно удачно! - воскликнула леди.- И не менее удивительно, что вы прослышали, где живет мисс Вестерн: ведь об этом мало кто знает.
Джонс уже совершенно овладел собой; он живо сообразил, что ому теперь представляется прекрасный случай ответить Софье на вопрос, заданный ею перед самым приходом леди Белластон.
- Действительно, сударыня.- сказал он.- мне это удалось благодаря необыкновенно счастливому стечению обстоятельств. На днях я сообщил о своей находке одной даме в маскараде, назвав ей имя владелицы книжки; та сказала, что, кажется, знает, где я могу видеть мисс Вестерн, и даст мне ее адрес, если я зайду к ней на другой день утром. Я пошел, но не застал ее дома; с тex пор я никак не мог с ней встретиться.- только сегодня мне посчастливилось, и она направила меня в дом вашей милости: когда я сказал, что у меня очень важное дело, слуга провел меня в эту комнату, а вскоре и мисс Вестерн вернулась из театра.
При у поминании о маскараде он лукаво посмотрел на леди Белластон, не боясь быть замеченным Софьей, которая была слишком смущена, чтобы делать наблюдения. Намек этот немного напугал леди и поверг ее в молчание; тогда Джонс, видевший волнение Софьи, решил прибегнуть к единственному средству успокоить ее, то есть уйти. Но перед уходом он сказал:
- Кажется, в таких случаях, сударыня, нашедшему принято выдавать награду: за свою честность я малым не удовольствуюсь и попрошу не меньше чем разрешения посетить вас еще раз.
- Сэр,- отвечала леди,- я не сомневаюсь, что вы джентльмен, а для людей благовоспитанных двери моего дома всегда открыты.
Церемонно раскланявшись, Джонс удалился, к своему великому удовольствию, а равно и к удовольствию Софьи, которая ужасно боялась, как бы леди Белластон не догадалась о том, что уже было ей прекрасно известно.
На лестнице Джонс встретил свою старую знакомую, миссис Гонору, и та, как женщина благовоспитанная, обошлась с ним учтиво, несмотря на все свои россказни о нем. Встреча эта пришлась очень кстати: Джонс сообщил горничной свой адрес, которого Софья не знала.
ГЛАВА XII, заключающая тринадцатую книгу
Изящный лорд Шефтсбери где-то возражает против излишней приверженности к истине, из чего с полным основанием можно заключить, что в иных случаях ложь не только извинительна, но и похвальна.
И, конечно, никто не может с большим правом притязать на это похвальное уклонение от истины, чем молодые женщины, когда речь идет о любви; в оправдание они могут сослаться на уроки старших, на воспитание и, превыше всего на силу, можно сказать даже - на незыблемость обычая, который не запрещает им следовать чистым природным влечениям (подобное запрещение было бы нелепостью), но запрещает в них признаваться.
Поэтому нам ничуть не стыдно сказать, что героиня наша последовала в настоящем случае советам сиятельного философа. Будучи твердо убеждена, что леди Белластон не знает, кто такой Джонс, она решила оставить ее в этом неведении, хотя бы и ценой маленького обмана.
Не успел Джонс уйти. как леди Белластон воскликнула:
- Честное слово, прекрасный молодой человек! Кто бы ото мог быть? Что-то не припоминаю, чтобы я его когда-нибудь видела.
- Я тоже, сударыня.- отвечала Софья.- Должна признать, что он поступил очень благородно, вернув мне деньги.
- Да, и притом он очень хорош собой,- сказала леди,- как вы находите?
- Я не обратила на это внимания,- отвечала Софья,- он показался мне только немного неуклюжим и невоспитанным.
- Вы совершенно правы,- подтвердила леди Белластон,- по манерам его видно, что он не вращался в хорошем обществе. Хоть он и вернул деньги и отказался от вознаграждения, я все-таки сомневаюсь, чтобы он был благородного звания... Я давно заметила, что в людях хорошего происхождения есть что-то такое, чего другим никогда не приобрести.. Пожалуй, не приказать ли, чтобы его не принимали, если он придет?
- Нет, почему же? - возразила Софья.- Какие могут быть у вас опасения, сударыня, после его поступка?.. Кроме того, разве вы не заметили? В речи его столько изящества, столько изысканности, такая красота выражений, что, что...
- Да, я согласна, он боек на язык... Только простите меня, пожалуйста, Софья, пожалуйста, простите...
- Простить вашу милость! - воскликнула Софья.
- Да, пожалуйста, простите, - отвечала, смеясь, Белластон,- при взгляде на него у меня мелькнуло одно ужасное подозрение... умоляю вас. простите меня...я вообразила себе, что это не кто иной, как мистер Джонс.
- В самом деле, сударыня? - проговорила Софья, покраснев и принужденно смеясь.
- Ей-богу, вообразила. Понять не могу, отчего это мне пришло в голову. Ведь надо отдать молодому человеку справедливость: одет он со вкусом, а мне кажется, дорогая Софья, приятелю вашему это мало привычно.
- С вашей стороны, леди Белластон, жестоко так насмехаться после данного мной обещания,- отвечала Софья.
- Нисколько, дитя мое... Было бы жестоко - прежде; но после того как вы обещали не выходить замуж без согласия отца, а следовательно отказаться от Джонса, вам, я думаю, не может показаться обидной легкая насмешка над страстью, простительной только в провинциальной барышне и которую, по вашим словам, вы совершенно преодолели. Что мне подумать, дорогая моя Софи, если вы не выносите шутки даже насчет его одежды? Я начинаю опасаться, не слишком ли далеко вы зашли, и спрашиваю себя: точно ли вы были со мной откровенны?
- Право, сударыня, вы ошибаетесь, если думаете, что он сколько-нибудь меня интересует.
- Интересует! Вы дурно меня поняли: я говорила только о его одежде... и не решилась бы оскорбить вашего чувства дальнейшим сравнением... Мне кажется даже, дорогая моя Софи, что ее Т.Е. бы ваш мистер Джонс был похож на этого...
- Мне кажется, сударыня,- проговорила Софья,- вы признали, что он хорош собой...
- Кто, кто хорош собой? - поспешно прервала ее леди.
- Мистер Джонс,- отвечала Софья, но тотчас же опомнилась.- Ч-ю я говорю - мистер Джонс!.. Нет, нет, извините... я хотела скачать, джентльмен, который только что был здесь
- Ах. Софи, Софи! - воскликнула леди.- Боюсь, что мистер Джонс не выходит у вас из головы.
- Даю слово, сударыня: мистер Джонс так же мне безразличен, как только что ушедший отсюда джентльмен.
- Даю слово, что верю. Простите же мне мою маленькую невинную шутку. Обещаю всем никогда больше не произносить его имени.
Тут дамы расстались, к неизмеримо большему удовольствию Софьи, чем леди Белластон, которая охотно помучила бы свою соперницу и дольше, если бы но была отвлечена более важным делом. Что же касается Софьи, то этот первый в ее жизни обман оставил в ней чувство большой неловкости. Удалившись в свою комнату, она погрузилась в раздумье, и чувство это перешло в угрызения совести. Затруднительность положения. не оставлявшая другого выхода, не служила в ее глазах оправданием ее поступка: душа Софьи была слишком чиста, чтобы она могла примириться с ложью, хотя бы и вынужденной обстоятельствами. Мысль эта не позволила ей сомкнуть глаз в течение всей ночи.
КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, ОХВАТЫВАЮЩАЯ ДВА ДНЯ
ГЛАВА I Попытка доказать, что сочинение выигрывает, если автор имеет некоторые познания в предмете, о котором он пишет
Так как некоторые господа заняли в последнее время видное положение в республике словесных искусств единственно удивительной силой своего гения, без малейшей помощи образования и даже, может быть, не умея читать, то нынешние критики, слышал я, с недавних пор начали утверждать, будто всякого рода знания совершенно бесполезны писателю, что это лишь цепи, сковывающие природную живость и бойкость воображения, обременяющие его и не дающие ему воспарить к тем высотам, которых без этой помехи оно могло бы достигнуть.
Почтенные критики, боюсь я, чересчур увлеклись. В самом деле, почему литература должна так отличаться от других искусств? Грациозности танцмейстера ничуть не вредит изучение танцевальных па; ремесленник толе, я думаю, владеет своим инструментом не хуле оттого, что выучился обращаться с ним. С другой стороны, я не могу допустить, чтобы Гомер или Вергилий писали с большим огнем, если бы были не образованнейшими людьми своего времени, а такими же невеждами, как большинство писателей наших дней. И я не верю, чтобы все пылкое воображение и блестящий ум Питта могли создать речи, обратившие английский сенат нашего времени в достойного соперника ареопагов Греции и Рима, если бы оратор не был прекрасно начитан в произведениях Демосфена и Цицерона и не перенес в свои собственные весь их дух и все и к знания.
Отсюда, впрочем, вовсе не следует, чтобы я требовал от своих собратьев столько знаний, сколько, по мнению Цицерона, их необходимо иметь каждому оратору. Напротив, мне кажется, поэт может обойтись очень небольшим кругом чтения, критик - еще меньшим, а политический деятель - совсем ничтожным Для первого довольно будет, пожалуй, поэтики Бисше и нескольких современных поэтов, для второю-умеренного количества драматических произведений, а для третьего - любой пачки политических газет.
Правду сказать, я требую от писателя лишь небольшого знания предмета, о котором он пишет, согласно старинному судебному правилу: "Quam quisque nont aitem in ea se exerceat"86. С одним этим знанием писатель может дать подчас что-нибудь сносное, а без него вся мировая ученость принесет ему мало пользы. Предположим. например, что Гомер, Вергилий, Аристотель, Цицерон, Фукидид и Ливии собрались вместе и задумали общими силами написать трактат об искусстве танца.- я думаю, все согласятся, что произведение их не могло бы тягаться с превосходным руководством по этому предмету мистера Эссекса, под заглавием "Начатки светского воспитания". И если бы удалось уговорить несравненного мистера Браутона приложить кулак к бумаге v дополнить названные "Начатки" основами атлетики, то свет едва ли имел бы причину жаловаться, что никто из великих писателей, древних и новых, не брался за изложение этого благородною и полезного искусства.
Дабы не умножать примеров по такому ясному вопроса н перейти сразу к цели, скажу прямо, что. по-моему. описание нравов высшего общества вышло у многих английских писателей неудачным вследствие их совершенного невежества в этой области.
К сожалению. знание высшего света доступно далеко не всякому писателю. Книги дадут нам о нем очень несовершенное представление, а сцена, это представление мало чем улучшит. Джентльмен, просветивший себя чтением книг, почти всегда окажется педантом, а берущий уроки в театральном кресле хлыщом.
Характеры, написанные по этим образцам, тоже выйдут неудачными. Ванбру и Конгрив писали с натуры; но тог, кто станет их копировать, изобразит нынешний век так же превратно, как сделал бы это Хогарт, если бы вздумал написать раут в одеждах Тициана или Ван-Дейка. Словом, подражание здесь неуместно. Картина должна быть списана прямо с природы. Истинное знание света дается только живым общением, и, чтобы узнать нравы того или другого сословия, надо наблюдать их собственными глазами.
Между тем высшего разряда смертных нельзя видеть, как прочих представителей человеческого рода, даром - на улицах, в лавках и кофейнях; их не показывают также и за деньги, как высшие породы животного царства. Словом, к лицезрению их допускаются только лица, обладающие известными качествами, как-то: происхождением или братством, или же. что равносильно тому и другому, занимающиеся почетной профессией игрока. Однако, к великому сожалению, подобные господа очень редко берутся за низкое ремесло писателя, обыкновенно предоставляя его беднякам и людям низшего звания - как дело, по мнению многих, не требующее никакого капитала.
Отсюда, те странные чудища в кружевах и шитье, в шелках и парче, в огромных париках и фижмах, которые гордо выступают, под названием лордов и леди. на театральных подмостках, к великому удовольствию стряпчих и писцов в партере, ремесленников и подмастерьев на галереях; сыскать их в действительной жизни так же трудно, как кентавров, химер и другие создания чистой фантазии. Впрочем, признаться по секрету, это знание высшего общества хотя и крайне необходимо, чтобы избегать промахов,- однако оно принесет мало пользы сочинителю комедий и ш ромaнов комедийного типа, вроде предлагаемого мной читателю.
Суждение мистера Попа о женщинах весьма приложимо к большей части людей высшего круга: форма и деланные чувства до такой степени наполняют их. что своего лица у них нет вовсе, по крайней мере, заметить его невозможно. Осмелюсь даже сказать, что великосветская жизнь - самая серая и тусклая и не содержит в себе ничего веселого и любопытного. Разнообразие занятий порождает в низших слоях общества великое множество комических характеров, тогда как здесь, за исключением немногих честолюбцев и еще меньшего числа искателей наслаждений, люди только и знают что суетное тщеславие да рабскую подражательность. Наряды и карты, еда и питье, поклоны и приседания составляют все содержание их жизни.
Впрочем, есть среди них и такие, которых захватывает вихрь страсти и увлекает далеко за границы, полагаемые приличием; в особенности великосветские дамы своей благородной неустрашимостью и высокомерным пренебрежением к мнению других столько же отличаются в этом отношении от робких женщин простого звания, как добродетельная леди отличается изысканностью и деликатностью своих чувств от честной жены фермера или лавочника. Такой неустрашимостью отличалась и леди Белластон. Но пусть мои провинциальные читатели не заключат отсюда, что так ведут себя все фешенебельные дамы или что мы желаем представить их в таком свете: никто ведь не предположит, что все священники похожи на Твакома и все военные-на прапорщика Норсертона.
Нет ничего нелепее заблуждения, широко распространенного среди массы читателей: заимствуя свои взгляды от невежественные сатириков, они воображают, будто мы живем в развращенном веке! Напротив, я убежден, что любовные похождения никогда не были в меньшем почете среди людей высокого звания, чем в настоящее время. Нынешние женщины научены маменьками направлять свои помыслы только на честолюбие и тщеславие и презирать наслаждения любви, как недостойные их внимания; будучи выданы попечением таких маменек замуж, они, собственно, не имеют мужей и, таким образом, на опыте убеждаются в справедливости преподанных им уроков, довольствуясь на весь остаток своей скучной жизни более невинными, но, боюсь, и более ребяческими развлечениями, простое упоминание о которых будет неуместно в этой истории. По моему скромному мнению, наш бомонд характеризуется скорее глупостью, чем пороками; суетный - вот единственный эпитет, которого он заслуживает.
ГЛАВА II, которая содержит письма и, еще кое-что, касающееся любовных похождений
Вскоре по возвращении домой Джонс получил следующее письмо:
"Я была крайне поражена, узнав, что вы ушли. Когда вы оставили комнату, я никак не предполагала, что вы уйдете, не повидавшись сонной. Поведение ваше неподражаемо и убеждает меня, что я должна презирать сердце, способное влюбиться в такую дурочку; впрочем, не знаю, чему в ней больше удивляться: простоте или лукавству,- она блещет обоими этими качествами! Не поняв ни слова из того, что произошло между нами, она все же имела смелость, имела бесстыдство, имела...-как бы это назвать?- заявить мне в глаза, что не знает вас и никогда вас не видела... Неужели между вами был сговор и вы оказались настолько низки, что выдали меня?.. О, как я презираю ее, вас и весь мир, а больше всего себя за... нет, не решаюсь написать слово, которое сведет меня с ума, если попадется когда-нибудь на глаза; помните, однако, что я могу ненавидеть так же пламенно, как и любить".
Изобразить взгляды и мысли любовников в эту минуту выше моих сил. Судя по наступившему молчанию, чувства их были так велики, что им самим не под силу было их выразить. Как же браться за эту задачу мне? К несчастью, лишь немногие из моих читателей бывали настолько влюблены, чтобы из собственного опыта заключить о происходившем в сердцах Джонса и Софьи.
Наконец Джонс нарушил молчание, проговорив срывающимся голосом.
- Я вижу, сударыня, вы удивлены...
- Удивлена! - повторила Софья.- Да, конечно удивлена. Почти не верится, что вы тот самый человек, каким кажетесь.
- Да, тот самый, моя Софья.- извините, сударыня, что я решился назвать вас так,- тот самый несчастный Джонс, которого, после стольких разочарований, судьба наконец милостиво привела к вам. Ах, Софья, если бы знали вы, сколько мучений я вытерпел во время этой долгой, бесплодной погони!
- Погони за кем? - спросила Софья, немного овладев собой и приняв сдержанный тон.
- Зачем этот жестокий вопрос? - отвечал Джонс.- Нужно ли говорить, что за вами!
- За мной? Разве у мистера Джонса есть ко мне какое-нибудь важное дело?
- Иным это дело может показаться важным, сударыня, - сказал Джонс, подавая ей записную книжку,- надеюсь, что вы найдете в ней все в сохранности.
Софья взяла записную книжку и хотела ответить, но он перебил ее:
- Не будем, молю вас, терять драгоценных мгновений, так милостиво посылаемых нам судьбой. Ах, Софья! У меня есть к вам дело гораздо более важное. Позвольте мне просить у вас на коленях прощения!
- Прощения? Но после всего случившегося, после всего, что мне говорили, разве можете вы ожидать, сэр...
- Я едва соображаю, что говорю,- отвечал Джонс.- Боже мой! Нет, я не решаюсь просить у вас прощения. Ах, Софья! С этой минуты забудьте даже и думать обо мне, несчастном. Если когда-нибудь воспоминание обо мне проникнет к вам украдкой и смутит ваш драгоценный покой, подумайте о моем недостойном поведении: пусть случай в Эптоне навсегда изгладит меня из вашей памяти.
Софья стояла вся трепещущая. Лицо ее сделалось белее снега, а сердце готово было выскочить из груди. Но при упоминании об Эптоне румянец покрыл ее щеки, а глаза, до тех пор опущенные, обратились на Джонса с выражением презрения. Он понял этот молчаливый упрек и отвечал так:
- Ах, Софья, единственная любовь моя. Вы не можете ненавидеть или презирать меня за то, что там случилось, больше, чем сам я ненавижу и презираю себя, но, право же. сердце мое всегда оставалось верным вам. Оно не принимало никакого участия в безрассудстве, которое я совершил; даже тогда оно неизменно принадлежало вам. Хотя я отчаялся когда-нибудь обладать вами, отчаялся даже увидеть вас, но ваш прелестный образ неотступно стоял передо мной, и я не мог серьезно полюбить другую женщину. Но если бы даже сердце мое было свободно, та, с которой я случайно сошелся в этом проклятом месте, не возбудила во мне серьезного чувства. Поверьте, мой ангел, с того дня я ее ни разу больше не видел и не имею ни малейшего желания видеть.
Софья в душе была очень рада это слышать, но, напустив на себя еще более холодный вид, она проговорила:
- Зачем вы утруждаете себя защитой, мистер Джонс, если вас никто не обвиняет? Коли на то пошло, так я предъявила бы вам обвинение в действительно непростительном поступке.
- В каком же, о, господи? - спросил Джонс, трепеща и бледнея: он боялся, что Софья намекает на его связь с леди Белластон.
- Боже! - воскликнула она.- Как возможно, чтобы в одной и той же груди уживались такое благородство и такая низость!
Леди Белластон и его позорное согласие состоять у нее на содержании снова пришли на ум Джонсу и сковали ему уста.
- Могла ли я ожидать от вас такого поведения? - продолжала Софья.Могла ли я ожидать этого от джентльмена, от человека, дорожащего своей честью? Публично трепать мое имя в гостинице перед всяким сбродом! Хвастать ничтожными ласками, которые неискушенное мое сердце слишком легкомысленно вам подарило! Распустить слух, что вы принуждены были бежать от моей любви!
Удивлению Джонса при этих словах Софьи не было границ; однако, не зная за собой вины, он без труда нашелся, как ему защищаться, довольный, что не была задета гораздо более чувствительная для его совести струна. Несколько вопросов тотчас же показали ему, что всем этим обвинениям в столь возмутительном поругании чувства и доброго имени Софьи он обязан исключительно болтовне Партриджа в гостиницах перед содержателями этих заведений и их слугами: Софья призналась, что сведения свои она получила именно от них. Джонс без особенного труда убедил Софью в своей полной невиновности в проступке, столь чуждом его характеру, и Софье стоило даже немалых усилий умерить его пыл: он хотел сию же минуту вернуться домой, чтобы убить Партриджа, и клялся, что непременно его убьет. Объяснившись по этому вопросу, они остались так довольны друг другом, что Джонс совсем забыл, как в начале разговора заклинал свою возлюбленную выкинуть всякую память о нем, а Софья готова была благосклонно выслушать просьбу совсем другого рода: они и не заметили, как дело дошло до того, что Джонс проронил несколько слов, похожих на предложение пожениться. На это Софья ему ответила, что если бы не долг дочери, возбранявший ей следовать своим влечениям вопреки воле отца, то нищета с ним была бы ей гораздо больше по сердцу, чем какое угодно богатство с другим. При слове "нищета" Джонс вздрогнул, выпустил ее руку, которую все время держал, и, ударив себя в грудь, воскликнул:
- Довести тебя до нищеты! Нет, Софья, клянусь небом, никогда не совершу я такой низости! Нет, дражайшая Софья, чего бы это мне ни стоило, я откажусь от вас, я вас оставлю, я вырву из своего сердца всякую надежду, несовместимую с вашим благополучием. Любовь моя не угаснет никогда, но она останется безгласной, она будет гореть вдали от вас, она укроется на чужбине, откуда ни одна жалоба, ни один вздох мой не долетят до вас и не смутят вашего покоя. И когда я умру..
Джонс хотел продолжать, но был остановлен рыданиями Софьи, припавшей к его груди, не в силах вымолвить ни слова. Он принялся осушать слезы ее поцелуями, и некоторое время она без сопротивления позволяла ему это, но потом, опомнившись, тихонько освободилась из его объятий и, чтобы перевести слишком волнующий разговор на другую тему, задала вопрос, о котором в смятении чувств до сих пор не подумала, именно: как попал он в эту комнату? Джонс замялся и, по всей вероятности, своим ответом возбудил бы в ней подозрения, как вдруг дверь отворилась и вошла леди Белластон.
Сделав несколько шагов и увидев Джонса с Софьей, она остановилась как вкопанная, но через несколько мгновений опомнилась и с поразительным самообладанием - впрочем, достаточно ясно обнаружив удивление и тоном голоса, и выражением лица - сказала:
- А я думала что вы в театре мисс Вестерн! Хотя Софья не успела еще угнать от Джонса как он ее отыскал, однако, нимало не догадываясь о действительном положении вещей и даже не предполагая, чтобы Джонс был знаком с леди Белластон, она не почувствовала никакого смущения, тем более что во всех разговорах на эту тему леди всецело принимала ее сторону против отца. Нисколько не задумываясь, она рассказала все, что случилось в театре, и объяснила причину своего раннего возвращения
Этот рассказ дал леди Белластон время собраться с мыслями и сообразить, как ей действовать. Так как все поведение Софьи свидетельствовало, что Джонс ее не выдал, то она приняла благодушный вид и сказала:
- Я не вошла бы так неожиданно, мисс Вестерн, если бы знал, что у вас гости.
Произнося эти слова, леди Белластон пристально посмотрела на Софью. Бедная девушка вспыхнула и в сильном смущении пробормотала.
- Поверьте, сударыня, что я всегда почитаю за честь видеть вашу светлость...
- Надеюсь, что я вам не помешала, по крайней мере? - прервала ее леди Белластон.
- Нет, сударыня.- отвечала Софья,- мы уже кончили нашу деловую беседу. Если вашей светлости угодно будет припомнить, я не раз говорила о пропаже своей записной книжки. Оказывается, этот джентльмен нашел ее и был так добр, возвратив ее мне вместе с находившимся в ней банковым билетом.
При появлении леди Белластон Джонс от страха чуть не упал в обморок Он сидел, постукивая каблуками и играя пальцами с самым дурацким видом, словно деревенский недоросль, впервые попавший в светское общество. Мало-помалу он, однако, начал приходить в себя: поняв намек леди Белластон, которая не подавала виду, что она его знает, он тоже решил притвориться незнакомым с ней. Он сказал, что, получив в свое распоряжение эту записную книжку, принялся старательно искать даму, имя которой было в ней написано, но до сегодняшнего дня ему не удавалось найти ее
Софья действительно говорила леди Белластон о потере записной книжки, но так как Джонс по той или иной причине ни разу не обмолвился ей, что книжка эта у него, то она не поверила ни одному слову Софьи и была немало поражена находчивостью молодой девушки, так быстро придумавшей извинение; причина ухода Софьи из театра тоже показалась ей выдумкой, и, не зная, как объяснить встречу влюбленных, она все-гаки была твердо убеждена, что встретились они не случайно.
- Какая же вы, однако, счастливая,- проговорила она с деланной улыбкой.-деньги ваши не только попали в руки честного человека, но ему еще посчастливилось установить, кому они принадлежат. Ведь вы, кажется, не публиковали о пропаже . ВаM на редкость повезло, сэр, что удалось отыскать, кому принадлежит банковый билет.
- Но. сударыня ведь он лежал в записной книжке, на которой было написано имя мисс Вестерн,- отвечал Джонс.
- Да. все сложилось чрезвычайно удачно! - воскликнула леди.- И не менее удивительно, что вы прослышали, где живет мисс Вестерн: ведь об этом мало кто знает.
Джонс уже совершенно овладел собой; он живо сообразил, что ому теперь представляется прекрасный случай ответить Софье на вопрос, заданный ею перед самым приходом леди Белластон.
- Действительно, сударыня.- сказал он.- мне это удалось благодаря необыкновенно счастливому стечению обстоятельств. На днях я сообщил о своей находке одной даме в маскараде, назвав ей имя владелицы книжки; та сказала, что, кажется, знает, где я могу видеть мисс Вестерн, и даст мне ее адрес, если я зайду к ней на другой день утром. Я пошел, но не застал ее дома; с тex пор я никак не мог с ней встретиться.- только сегодня мне посчастливилось, и она направила меня в дом вашей милости: когда я сказал, что у меня очень важное дело, слуга провел меня в эту комнату, а вскоре и мисс Вестерн вернулась из театра.
При у поминании о маскараде он лукаво посмотрел на леди Белластон, не боясь быть замеченным Софьей, которая была слишком смущена, чтобы делать наблюдения. Намек этот немного напугал леди и поверг ее в молчание; тогда Джонс, видевший волнение Софьи, решил прибегнуть к единственному средству успокоить ее, то есть уйти. Но перед уходом он сказал:
- Кажется, в таких случаях, сударыня, нашедшему принято выдавать награду: за свою честность я малым не удовольствуюсь и попрошу не меньше чем разрешения посетить вас еще раз.
- Сэр,- отвечала леди,- я не сомневаюсь, что вы джентльмен, а для людей благовоспитанных двери моего дома всегда открыты.
Церемонно раскланявшись, Джонс удалился, к своему великому удовольствию, а равно и к удовольствию Софьи, которая ужасно боялась, как бы леди Белластон не догадалась о том, что уже было ей прекрасно известно.
На лестнице Джонс встретил свою старую знакомую, миссис Гонору, и та, как женщина благовоспитанная, обошлась с ним учтиво, несмотря на все свои россказни о нем. Встреча эта пришлась очень кстати: Джонс сообщил горничной свой адрес, которого Софья не знала.
ГЛАВА XII, заключающая тринадцатую книгу
Изящный лорд Шефтсбери где-то возражает против излишней приверженности к истине, из чего с полным основанием можно заключить, что в иных случаях ложь не только извинительна, но и похвальна.
И, конечно, никто не может с большим правом притязать на это похвальное уклонение от истины, чем молодые женщины, когда речь идет о любви; в оправдание они могут сослаться на уроки старших, на воспитание и, превыше всего на силу, можно сказать даже - на незыблемость обычая, который не запрещает им следовать чистым природным влечениям (подобное запрещение было бы нелепостью), но запрещает в них признаваться.
Поэтому нам ничуть не стыдно сказать, что героиня наша последовала в настоящем случае советам сиятельного философа. Будучи твердо убеждена, что леди Белластон не знает, кто такой Джонс, она решила оставить ее в этом неведении, хотя бы и ценой маленького обмана.
Не успел Джонс уйти. как леди Белластон воскликнула:
- Честное слово, прекрасный молодой человек! Кто бы ото мог быть? Что-то не припоминаю, чтобы я его когда-нибудь видела.
- Я тоже, сударыня.- отвечала Софья.- Должна признать, что он поступил очень благородно, вернув мне деньги.
- Да, и притом он очень хорош собой,- сказала леди,- как вы находите?
- Я не обратила на это внимания,- отвечала Софья,- он показался мне только немного неуклюжим и невоспитанным.
- Вы совершенно правы,- подтвердила леди Белластон,- по манерам его видно, что он не вращался в хорошем обществе. Хоть он и вернул деньги и отказался от вознаграждения, я все-таки сомневаюсь, чтобы он был благородного звания... Я давно заметила, что в людях хорошего происхождения есть что-то такое, чего другим никогда не приобрести.. Пожалуй, не приказать ли, чтобы его не принимали, если он придет?
- Нет, почему же? - возразила Софья.- Какие могут быть у вас опасения, сударыня, после его поступка?.. Кроме того, разве вы не заметили? В речи его столько изящества, столько изысканности, такая красота выражений, что, что...
- Да, я согласна, он боек на язык... Только простите меня, пожалуйста, Софья, пожалуйста, простите...
- Простить вашу милость! - воскликнула Софья.
- Да, пожалуйста, простите, - отвечала, смеясь, Белластон,- при взгляде на него у меня мелькнуло одно ужасное подозрение... умоляю вас. простите меня...я вообразила себе, что это не кто иной, как мистер Джонс.
- В самом деле, сударыня? - проговорила Софья, покраснев и принужденно смеясь.
- Ей-богу, вообразила. Понять не могу, отчего это мне пришло в голову. Ведь надо отдать молодому человеку справедливость: одет он со вкусом, а мне кажется, дорогая Софья, приятелю вашему это мало привычно.
- С вашей стороны, леди Белластон, жестоко так насмехаться после данного мной обещания,- отвечала Софья.
- Нисколько, дитя мое... Было бы жестоко - прежде; но после того как вы обещали не выходить замуж без согласия отца, а следовательно отказаться от Джонса, вам, я думаю, не может показаться обидной легкая насмешка над страстью, простительной только в провинциальной барышне и которую, по вашим словам, вы совершенно преодолели. Что мне подумать, дорогая моя Софи, если вы не выносите шутки даже насчет его одежды? Я начинаю опасаться, не слишком ли далеко вы зашли, и спрашиваю себя: точно ли вы были со мной откровенны?
- Право, сударыня, вы ошибаетесь, если думаете, что он сколько-нибудь меня интересует.
- Интересует! Вы дурно меня поняли: я говорила только о его одежде... и не решилась бы оскорбить вашего чувства дальнейшим сравнением... Мне кажется даже, дорогая моя Софи, что ее Т.Е. бы ваш мистер Джонс был похож на этого...
- Мне кажется, сударыня,- проговорила Софья,- вы признали, что он хорош собой...
- Кто, кто хорош собой? - поспешно прервала ее леди.
- Мистер Джонс,- отвечала Софья, но тотчас же опомнилась.- Ч-ю я говорю - мистер Джонс!.. Нет, нет, извините... я хотела скачать, джентльмен, который только что был здесь
- Ах. Софи, Софи! - воскликнула леди.- Боюсь, что мистер Джонс не выходит у вас из головы.
- Даю слово, сударыня: мистер Джонс так же мне безразличен, как только что ушедший отсюда джентльмен.
- Даю слово, что верю. Простите же мне мою маленькую невинную шутку. Обещаю всем никогда больше не произносить его имени.
Тут дамы расстались, к неизмеримо большему удовольствию Софьи, чем леди Белластон, которая охотно помучила бы свою соперницу и дольше, если бы но была отвлечена более важным делом. Что же касается Софьи, то этот первый в ее жизни обман оставил в ней чувство большой неловкости. Удалившись в свою комнату, она погрузилась в раздумье, и чувство это перешло в угрызения совести. Затруднительность положения. не оставлявшая другого выхода, не служила в ее глазах оправданием ее поступка: душа Софьи была слишком чиста, чтобы она могла примириться с ложью, хотя бы и вынужденной обстоятельствами. Мысль эта не позволила ей сомкнуть глаз в течение всей ночи.
КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, ОХВАТЫВАЮЩАЯ ДВА ДНЯ
ГЛАВА I Попытка доказать, что сочинение выигрывает, если автор имеет некоторые познания в предмете, о котором он пишет
Так как некоторые господа заняли в последнее время видное положение в республике словесных искусств единственно удивительной силой своего гения, без малейшей помощи образования и даже, может быть, не умея читать, то нынешние критики, слышал я, с недавних пор начали утверждать, будто всякого рода знания совершенно бесполезны писателю, что это лишь цепи, сковывающие природную живость и бойкость воображения, обременяющие его и не дающие ему воспарить к тем высотам, которых без этой помехи оно могло бы достигнуть.
Почтенные критики, боюсь я, чересчур увлеклись. В самом деле, почему литература должна так отличаться от других искусств? Грациозности танцмейстера ничуть не вредит изучение танцевальных па; ремесленник толе, я думаю, владеет своим инструментом не хуле оттого, что выучился обращаться с ним. С другой стороны, я не могу допустить, чтобы Гомер или Вергилий писали с большим огнем, если бы были не образованнейшими людьми своего времени, а такими же невеждами, как большинство писателей наших дней. И я не верю, чтобы все пылкое воображение и блестящий ум Питта могли создать речи, обратившие английский сенат нашего времени в достойного соперника ареопагов Греции и Рима, если бы оратор не был прекрасно начитан в произведениях Демосфена и Цицерона и не перенес в свои собственные весь их дух и все и к знания.
Отсюда, впрочем, вовсе не следует, чтобы я требовал от своих собратьев столько знаний, сколько, по мнению Цицерона, их необходимо иметь каждому оратору. Напротив, мне кажется, поэт может обойтись очень небольшим кругом чтения, критик - еще меньшим, а политический деятель - совсем ничтожным Для первого довольно будет, пожалуй, поэтики Бисше и нескольких современных поэтов, для второю-умеренного количества драматических произведений, а для третьего - любой пачки политических газет.
Правду сказать, я требую от писателя лишь небольшого знания предмета, о котором он пишет, согласно старинному судебному правилу: "Quam quisque nont aitem in ea se exerceat"86. С одним этим знанием писатель может дать подчас что-нибудь сносное, а без него вся мировая ученость принесет ему мало пользы. Предположим. например, что Гомер, Вергилий, Аристотель, Цицерон, Фукидид и Ливии собрались вместе и задумали общими силами написать трактат об искусстве танца.- я думаю, все согласятся, что произведение их не могло бы тягаться с превосходным руководством по этому предмету мистера Эссекса, под заглавием "Начатки светского воспитания". И если бы удалось уговорить несравненного мистера Браутона приложить кулак к бумаге v дополнить названные "Начатки" основами атлетики, то свет едва ли имел бы причину жаловаться, что никто из великих писателей, древних и новых, не брался за изложение этого благородною и полезного искусства.
Дабы не умножать примеров по такому ясному вопроса н перейти сразу к цели, скажу прямо, что. по-моему. описание нравов высшего общества вышло у многих английских писателей неудачным вследствие их совершенного невежества в этой области.
К сожалению. знание высшего света доступно далеко не всякому писателю. Книги дадут нам о нем очень несовершенное представление, а сцена, это представление мало чем улучшит. Джентльмен, просветивший себя чтением книг, почти всегда окажется педантом, а берущий уроки в театральном кресле хлыщом.
Характеры, написанные по этим образцам, тоже выйдут неудачными. Ванбру и Конгрив писали с натуры; но тог, кто станет их копировать, изобразит нынешний век так же превратно, как сделал бы это Хогарт, если бы вздумал написать раут в одеждах Тициана или Ван-Дейка. Словом, подражание здесь неуместно. Картина должна быть списана прямо с природы. Истинное знание света дается только живым общением, и, чтобы узнать нравы того или другого сословия, надо наблюдать их собственными глазами.
Между тем высшего разряда смертных нельзя видеть, как прочих представителей человеческого рода, даром - на улицах, в лавках и кофейнях; их не показывают также и за деньги, как высшие породы животного царства. Словом, к лицезрению их допускаются только лица, обладающие известными качествами, как-то: происхождением или братством, или же. что равносильно тому и другому, занимающиеся почетной профессией игрока. Однако, к великому сожалению, подобные господа очень редко берутся за низкое ремесло писателя, обыкновенно предоставляя его беднякам и людям низшего звания - как дело, по мнению многих, не требующее никакого капитала.
Отсюда, те странные чудища в кружевах и шитье, в шелках и парче, в огромных париках и фижмах, которые гордо выступают, под названием лордов и леди. на театральных подмостках, к великому удовольствию стряпчих и писцов в партере, ремесленников и подмастерьев на галереях; сыскать их в действительной жизни так же трудно, как кентавров, химер и другие создания чистой фантазии. Впрочем, признаться по секрету, это знание высшего общества хотя и крайне необходимо, чтобы избегать промахов,- однако оно принесет мало пользы сочинителю комедий и ш ромaнов комедийного типа, вроде предлагаемого мной читателю.
Суждение мистера Попа о женщинах весьма приложимо к большей части людей высшего круга: форма и деланные чувства до такой степени наполняют их. что своего лица у них нет вовсе, по крайней мере, заметить его невозможно. Осмелюсь даже сказать, что великосветская жизнь - самая серая и тусклая и не содержит в себе ничего веселого и любопытного. Разнообразие занятий порождает в низших слоях общества великое множество комических характеров, тогда как здесь, за исключением немногих честолюбцев и еще меньшего числа искателей наслаждений, люди только и знают что суетное тщеславие да рабскую подражательность. Наряды и карты, еда и питье, поклоны и приседания составляют все содержание их жизни.
Впрочем, есть среди них и такие, которых захватывает вихрь страсти и увлекает далеко за границы, полагаемые приличием; в особенности великосветские дамы своей благородной неустрашимостью и высокомерным пренебрежением к мнению других столько же отличаются в этом отношении от робких женщин простого звания, как добродетельная леди отличается изысканностью и деликатностью своих чувств от честной жены фермера или лавочника. Такой неустрашимостью отличалась и леди Белластон. Но пусть мои провинциальные читатели не заключат отсюда, что так ведут себя все фешенебельные дамы или что мы желаем представить их в таком свете: никто ведь не предположит, что все священники похожи на Твакома и все военные-на прапорщика Норсертона.
Нет ничего нелепее заблуждения, широко распространенного среди массы читателей: заимствуя свои взгляды от невежественные сатириков, они воображают, будто мы живем в развращенном веке! Напротив, я убежден, что любовные похождения никогда не были в меньшем почете среди людей высокого звания, чем в настоящее время. Нынешние женщины научены маменьками направлять свои помыслы только на честолюбие и тщеславие и презирать наслаждения любви, как недостойные их внимания; будучи выданы попечением таких маменек замуж, они, собственно, не имеют мужей и, таким образом, на опыте убеждаются в справедливости преподанных им уроков, довольствуясь на весь остаток своей скучной жизни более невинными, но, боюсь, и более ребяческими развлечениями, простое упоминание о которых будет неуместно в этой истории. По моему скромному мнению, наш бомонд характеризуется скорее глупостью, чем пороками; суетный - вот единственный эпитет, которого он заслуживает.
ГЛАВА II, которая содержит письма и, еще кое-что, касающееся любовных похождений
Вскоре по возвращении домой Джонс получил следующее письмо:
"Я была крайне поражена, узнав, что вы ушли. Когда вы оставили комнату, я никак не предполагала, что вы уйдете, не повидавшись сонной. Поведение ваше неподражаемо и убеждает меня, что я должна презирать сердце, способное влюбиться в такую дурочку; впрочем, не знаю, чему в ней больше удивляться: простоте или лукавству,- она блещет обоими этими качествами! Не поняв ни слова из того, что произошло между нами, она все же имела смелость, имела бесстыдство, имела...-как бы это назвать?- заявить мне в глаза, что не знает вас и никогда вас не видела... Неужели между вами был сговор и вы оказались настолько низки, что выдали меня?.. О, как я презираю ее, вас и весь мир, а больше всего себя за... нет, не решаюсь написать слово, которое сведет меня с ума, если попадется когда-нибудь на глаза; помните, однако, что я могу ненавидеть так же пламенно, как и любить".