Страница:
— Можно я возьму это? — спросил Кратов в пространство. Не дождавшись ответа, он подхватил скейт подмышку и бодро зашагал вдоль ограды. Оттуда доносились невнятные басовитые звуки темного происхождения. Жесткая, не то подстриженная, не то объеденная трава, хрустела под ногами. Какое-то время над головой кругами летала фантастических размеров красная с черным бабочка. Кратов даже попытался с нею заигрывать, но вскорости отвлеклась на прилепившиеся к стволу дерева нежно-розовые цветы (каждый величиной с суповую тарелку и соответственно пахнущий, кстати, чем-то вроде перестоявших щей). А на место бабочки заступили мелкие, но чрезвычайно шумные, наглые и тоже ярко размалеванные мухи.
Для своих упражнений Кратов выбрал лужайку поровнее. Стыдливо озираясь, установил одну ногу на скейт, а другой легонько оттолкнулся. Снаряд дрогнул, ощутимо напрягся и приподнялся над примятой травой сантиметров на десять. На устойчивое парение это никак не походило. Да и равновесием здесь не пахло… Кратов спрыгнул и суетливо замахал руками, ловя с готовностью прянувший кверху скейт. Ему удалось это в самый последний момент.
Словно бы указывая на его мести в иерархии интеллектуальных ценностей, из близлежащего леса донесся глумливый ослиный рев.
Все дело заключалось в настройке. Конечно, скейт был приготовлен для перемещения по воздуху подростков, чей вес не превышал тридцати пяти — сорока килограммов. То есть примерно втрое легче Кратова. Но как его переналадить, где вскрыть и на какие сенсоры после давить, было тайной за семью печатями.
Чувствуя себя полным болваном, Кратов вертел оказавшийся бесполезным снаряд в руках. Его потуги обрести свободу передвижения в масштабах крохотного клочка тропической территории на глазах обращались в прах. Как это ни выглядело постыдным, но человек, с легкостью управлявшийся с ЭМ— кораблями, взнуздавший транспортного биотехна, практически полностью восстановивший навыки лихаческого вождения гравитров, был абсолютно бессилен сладить с паршивой летательной доской, доступной и понятной любому ребенку. «Балда ты, братец», — подумал он, в сердцах сплюнул и наладился было брести назад, на Ферму.
Но судьба, вдоволь насладившись зрелищем его мук, внезапно сжалилась и послала избавление.
Избавление имело облик младой девы, что неспешной поступью возникла из-за угла изгороди. Единственным облачением девы был мокрый черный купальник, который, впрочем, к моменту встречи был снят, тщательно выжат и небрежно переброшен через плечо. А единственным украшением — ожерелье, состоявшее из грубовато обработанных раковин, подвешенных к простенькой платиновой цепочке. Самая большая раковина — аккуратно расправленные, нежнейшие, почти прозрачные «крылья ангела» — ниспадала между тем, что каких-нибудь года два спустя можно будет назвать «роскошными грудями». Кожа девушки, словно драгоценным лаком, покрыта была ровным шоколадным загаром и усеяна блестками водяных капель. Длинные, русые, сильно выгоревшие волосы небрежно убраны назад. Блаженно прикрыв глаза и задрав к небу носик, избавление мурлыкало какую-то мелодию, одной рукой придерживая купальник, а другой намахивая в такт.
Первым побуждением Кратова было захлопнуть пасть, зажмурить гляделки, ни секунды не медля рухнуть на землю ничком, затаиться в траве и переждать, пока юная нимфа пройдет мимо и сгинет по своим нимфьим делам. Вторым побуждением — то же самое. Третьим…
Однако его уже заметили.
Нимфа остановилась, обратив на него взгляд, полный выжидательной укоризны. Нельзя было сказать, что она сильно испугалась… Затем рука ее плавно поднялась и как бы невзначай перекинула тугой жгут волос со спины вперед, слегка прикрыв одну маленькую, с молодое яблоко (на вид такую же твердую) грудь, но оставив без попечения другую. Слабая видимость стыда была соблюдена.
— Я уже не смотрю, — торопливо сказал Кратов.
«И это чистая правда! — горестно подумал он. — Хотя ничего мне так не хотелось бы… Надеюсь, моя спина внушает доверие».
Позади него после паузы, которая длилась почти вечность, раздался звук глубокого выдоха. Потом что-то влажно зашуршало.
— Не нужно в панике врываться в поселок и вопить, что в окрестностях завелись… э-э… инспекторы, — продолжал Кратов убедительным, спокойным тоном (хотя, кажется, никто вопить и не собирался). — Нужно безмятежно заниматься своими делами. Если кто-то хотел купаться и гулять в одиночестве — пускай продолжает в том же духе. Но вообще-то мне нужна помощь.
— Можно смотреть, — тихим голосом сказала дева.
— Меня зовут Константин Кратов, — назвался тот, оборачиваясь. — Я — неучтенный взрослый. Иными словами, гость Фермы и ее администрации. Мне разрешено делать, что захочу. Купаться и загорать у меня большого желания нет. Я решил поучиться летать на этой фиговине. И… вот я здесь.
— Рисса, — глядя исподлобья, отозвалась дева. Сырой купальник был надет и старательно разглажен, чтобы не скрыть, упаси бог, а выгодно подчеркнуть все достоинства фигуры.
— Ага, — не удержался Кратов, стараясь сообщить своему голосу игриво-покровительственный тон, каким взрослые разговаривают с детьми, когда хотят и доверительной беседы, и соблюсти дистанцию. — Рисса— повелительница единорогов!
«Мог бы и промолчать», — подумал он в следующий миг.
— Вообще-то меня зовут Кларисса, — спокойно сказала она. — Но все куда-то торопятся и все упрощают… А Майрону я еще припомню, чтобы не болтал языком! — прибавила Рисса без особенного ожесточения.
«Еще бы! Лет через несколько…»
— Спасибо, что не заверещала, — сказал Кратов. — Все бы решили, что я подглядывал. — Рисса нахохлилась. — А я ничего и не видел, — солгал он. Девица сделалась еще пасмурнее: что-что, а ощущать взгляды кожей она уже научилась. Кратов поспешно добавил: — Кроме «крыльев ангела». Очень красиво.
— Когда мы хотим, чтобы нас никто не видел, — промолвила Рисса благосклонно, — я имею в виду: девочки… то ходим купаться туда. — Она показала за угол, откуда явилась. — Все это знают.
— И что? — пожал плечами Кратов.
— И все равно подглядывают, — сказала Рисса. Она забрала у Кратова гравискейт. Присев на корточки, перевернула его, одним движением вскрыла невидимую крышку — оттуда на пружинке выскочила панелька с разноцветными сенсорами.
— Вы сколько весите?
— Полагаю, сто тридцать.
— Bay! — слегка удивилась Рисса и окинула Кратова оценивающим взглядом. — Тогда летайте невысоко. Поначалу будете много падать. — Упихав панельку на место и закрыв, она протянула скепт. — Или мне показать вам, как нужно летать?
— Вообще-то я довольно много летал, — сказал Кратов неуверенно. — По большей части сидя, а не стоя…
Он решил, что нет нужды распространяться о гравитационных туннелях Сфазиса, в которых, как известно, можно летать и сидя, и стоя, и лежа на животе.
В лесу снова заорал осел.
Кратов и Рисса переглянулись.
— Это хом-хуан, — без тени улыбки сказала девочка, хотя в глазах у нее прыгали чертики. — Такая птица-носорог. У нее на клюве нарост, или даже два. Когда самка готовится снести яйца, самец замуровывает ее в дупле дерева. Глупо, правда?
— Отчего же, — возразил Кратов. — Я поступил бы так же.
Рисса подбросила скейт — он перевернулся в воздухе и застыл у ее колен, словно собачонка, в полной готовности сорваться и унестись, подрагивая от возбуждения.
— Одну ногу ставите точно посередине площадки, — пояснила она. — Другую — чуть сзади и на носок, для управления балансом. Там зона чувствительности. Чем сильнее давление, тем больше скорость. Отнимете носок — повиснете на месте. Вот так!
Рисса проворно вспрыгнула на снаряд и застыла в позе древнегреческого дискобола — но выглядела во стократ притягательнее. («Это же ребенок, дитя! Она тебе в дочери годится, сеньор хренов!» — твердил себе мысленно Кратов, все же не имея сил отвести завороженный взгляд от плавных, безупречных обводов почти неприкрытого девчоночьего тела) Потом опустила отставленную ногу на всю ступню. Скейт резво прянул вверх по крутой спирали. Кратов ахнул. Рисса пронеслась над ним так низко, что его волосы зашевелились от воздушной волны — «крылья ангела» порхали у нее между лопаток, и снова унеслась в зенит. Чтобы следить за этими пируэтами, Кратову пришлось задирать голову. И все равно не углядел, когда она внезапно ссыпалась с небес позади него и замерла на прежнем месте. Русые волосы сбились под ветром в пышную косу, купальник выглядел почти сухим.
— Все просто, — продолжала Рисса слегка задохнувшимся голосом. — Передняя нога управляет направлением. Приподнимете носок — пойдете кверху. Отпустите пятку — книзу. Чтобы повернуть, нажмите ребром ступни. Топать не нужно. И убирать ведущую ногу тоже.
— Что будет? — не удержался Кратов.
— Скейт моментально перестанет вас слушаться и снизится. Баловников он не любит. — Подумав, она прибавила: — И не надо летать слишком быстро.
— Так, как ты? Рисса кивнула.
— Когда освоитесь, — сказала она, — сами не заметите, как станете летать так, как я. Хотя вам трудно будет освоиться. Это нужно было делать… раньше.
— Видно, для скейта я уже немолодой сеньор? — саркастически заметил Кратов.
— А сколько вам? — с беззастенчивым интересом спросила Рисса.
— Скоро сорок два.
Девица скорчила гримаску и сочувственно покачала головой. «Bay! — можно было прочесть в ее взгляде. — Столько не живут!»
— А скажи-ка мне, — сощурился Кратов, — зачем тебе понадобился именно единорог?
— Уж не потому, что я начиталась сказок! — фыркнула Рисса, небрежно отбрасывая косу. — Во-первых, единорог — это красиво. Во-вторых, я хотела рассеять все эти враки.
— Какие враки?
— Ну… насчет девственниц. Что единорог покоряется только им, а всех прочих топчет и ест. На самом деле он покоряется красоте и светлым мыслям.
— Твой единорог мог бы воспринимать эмо-фон? — сочувственно осведомился Кратов.
— Эмо-фон?! А… да, он должен был читать мысли.
— А как он должен был поступать с теми, кого бог обидел внешностью и… мыслями? Все-таки топтать и кушать?
— Вовсе нет! — засмеялась Рисса. — Просто не даваться в руки. Этого достаточно. Что может быть обиднее, чем когда такой прекрасный зверь не подпускает к себе?
— Я бы заплакал и удалился в отшельничество — работать над собой, — серьезно сказал Кратов.
— Вас бы он принял, — сказала она уверенно.
— Кажется, я не самый красивый сеньор, — усмехнулся Кратов. — Или я чего-то не понимаю?
— Конечно, — подтвердила Рисса. — Чистые мысли меняют внешность. Хотя бы для единорога. А ведь вы честно предупредили и сразу отвернулись.
— Последний научный вопрос, — сказал Кратов. — Если он покажется тебе дурацким или нетактичным, можешь скорчить брезгливую рожицу. Как ты намеревалась обеспечить чистоту эксперимента? Уверен, что тебя единорог принял бы безусловно. Ты довольно симпатичная девочка, и мысли у тебя, полагаю, соответствуют внешнему облику… — Рисса молча изучала его, и по лицу ее блуждала ироническая улыбка. — Я чего-то не понимаю? — спросил он обреченно.
— Угу, — кивнула она. — Не принимайте меня за тринадцатилетнюю дурочку. Мне уже четырнадцать. Как сказала бы Мерседес: я довольно большая сеньорита.
— А я и впрямь немолодой сеньор, — вздохнул Кратов, — который безнадежен не только для прогулок на гравискейте.
— Жаль, что вы не видели моего единорога, — сказала Рисса. — Он был замечательный. Но он скоро умер…
— А тебя уволили, чтобы не мешала выращивать шерстистого носорога.
— Вы все знаете. Этот болтун Майрон…
— Он был первым, кто встретился мне на острове. Вернее сказать, его бубос.
— Глупое животное, — проронила Рисса. Нелегко было понять, к кому относилось это определение: к быку или его хозяину.
— Наверное, было нелегко похоронить то, что было создано собственными руками, — сочувственно произнес Кратов.
Рисса коротко вздохнула. Ее носик заметно покраснел даже под густым загаром, глазки заблестели.
— Единорог был маленький, — сказала она. — Не успел подрасти. Майрон хоронит своих зверей десятками. Он и моего похоронил. Для него одним больше, одним меньше…
Кратов удивленно вскинул брови. Услышанное плохо вязалось со вполне детским обликом его провожатого. И уж совсем не укладывалось в его представления о детских играх.
— Все же, ты не отчаивайся, — пробормотал он. — Не опускай рук. Только постарайся, чтобы никто больше не умирал. И — спасибо за скейт… дочка. — Рисса проказливо надула щеки и вытаращила глаза, теперь в которых отчетливо читалось: «Ну, попадешься ты мне лет через несколько!..» — Увидимся.
Итак, одну ногу — точно посередине. Знать бы еще, какую именно… Поскольку толчковой всю жизнь была левая, ее и употребим. (Скейт норовисто вздрогнул.). А правую, как учили, сзади на носок. И не перепутать, где скорость, а где направление. Навыки драйвера здесь не годятся, они распространяются на две руки и десять пальцев. Никогда не думал, что придется управлять ногами. Великое дело — врожденная координация всех конечностей. Как у шимпанзе… Где там у нас набор высоты? (Нервически дрожа, скейт всплыл над землей и метрах в трех в задумчивости остановился.) А сейчас легонечко, в одно касание, подадим его вперед… У— ух!
Он не сверзился, и это было чудом. Больше того: он летел, и летел уверенно и быстро. По крайней мере, так ему казалось.
Описав широкую дугу, Кратов совершил над лужайкой нечто вроде круга почета. Сверху ему видно было, для чего понадобилось строить изгородь: за ней паслись коровы, целое стадо огромных молочных коров, черно-пестрых, с трехметровыми, не меньше, рогами. Странные звуки, в свое время озадачившие Кратова своим происхождением, были мычанием. Разумеется, если бы какому-то из этих животных захотелось простора и свободы, хлипкие жерди серьезного препятствия не составили бы. Но ни одна из буренок излишним своеволием не страдала. С дальней стороны выпас вплотную примыкал к реке с глинистым, растоптанным вдрызг берегом. Несколько коров недвижно стояли, погрузившись по брюхо в осязаемо прохладные струи, — не то утоляли жажду, не то просто забыли выйти из воды.
Впереди громоздился лес — буйное переплетение деревьев и лиан. А уже за ним до самого горизонта лежало спокойное зеркало океана.
Крохотная девичья фигурка, ломкая, длинноногая, не торопясь двигалась по направлению к оставшейся далеко позади Ферме Руки едва приметно двигались в такт неслышной мелодии. А в мыслях наверняка танцевали единороги.
«Следи-ка лучше за равновесием!» — пробрюзжал про себя Кратов.
Где-то над лесом он вдруг сообразил, что именно у Риссы он и слямзил гравискейт.
По этой тропинке давно не ходили. Во всяком случае, это было бы затруднительно. Лианы, разительно напоминавшие собой упитанных змей, — кабы не зеленые лохмы лишайника, а то и паутины, — внаглую свисали до самой земли. В рытвинах стояла черная неживая вода. Тонкие плети какого-то бесцеремонного и чрезвычайно колючего кустарника так и норовили если не выхлестать глаза, то хотя бы расцарапать физиономию. Следов не было — ни старых, ни новых. Чертыхаясь, Кратов притормозил и спрыгнул со скейта. Недалеко же он на нем добрался… Пригибаясь и пробуя почву носком, он сделал несколько шагов. Прислушался.
Прислушаться было к чему.
Собственно, он услышал это еще утром, когда вместе с Майроном конвоировал бубоса. Хитрый мальчишка то ли тоже все прекрасно слышал, то ли просто знал, что имеющий предрасположенность к эмо-фону да услышит, и сразу же попытался сбить его со следа. «Нет, нам прямо!..» И сбить-то он толком не сбил, и любопытство неуемное разбудил, да и насторожил, впрочем. Что еще за тайные тропы, когда кругом дети?! Хотя, если поглядеть на все рассудительно и хладнокровно, как раз там, где бродят стада непуганых derei, и должны быть тайные тропы. Широкие и узкие, в ласкающем сердце изобилии. Кратову бы в его детстве не барханы и такыр а вот такие джунгли под бок, уж он бы со товарищи вытоптал в самых дебрях не один десяток самых что ни на есть засекреченных, только ему ведомых троп…
Но два простых обстоятельства никак не давали ему ожидаемого покоя.
Обстоятельство первое: не детские ноги протоптали эти стежки-дорожки, что выходят невесть откуда и невесть где исчезают. И уж тем паче не взрослые. Ни единого следа босых ступней, а также сандалий, кирзовых сапог и бальных туфелек.
Обстоятельство второе: он просто стоял и разглядывал сырую землю, раздумывая, не пойти ли ему выяснить, куда заведет его нелегкая, и что в конце пути его ожидает… а все это время из непролазной чащобы за ним наблюдали чужие глаза. Глаз была не одна пара, и даже не десяток. Наблюдали без большой злобы, но и без искреннего радушия, впрочем. А за этими взглядами наплывали вполне отчетливые мысли. Так что взгляды принадлежать ни птичкам, ни обезьянам (что здесь, вне всякого сомнения, водились, но вели себя удивительно тихо) никак не могли.
Мысли были, если сопоставить их с известными Кратову способами толкования эмо-фона, примерно такие: не доверяем мы тебе, друг-пришелец. Непонятны нам твои намерения, неясно нам, чего ты тут разнюхиваешь и чего желаешь. Так что, братец, убрался бы ты отсюда восвояси, да поскорее…
И что-то в эмоциональном спектре было необычное. Такое, чего он на своем опыте общения с людьми прежде, кажется, не встречал и оттого интерпретировать толком не мог. Но в то же время определенно знакомое, возникавшее в иной обстановке и крепко подзабытое.
Кратов медленно выпрямился. Не совершая резких движений, огляделся — в слабой надежде обнаружить хоть кого-то из хозяев этих негостеприимных мыслей. Лес молчал, наглухо укрывшись зелеными занавесями от посторонних глаз.
Кратов сосредоточился. Ему нужно было совладать со своими эмоциями. И заодно придать им окраску, подходящую для контакта. На случай, если кто-то там, в непроницаемой зелени, так же, как и Он, способен читать эмо-фон… Это было нелегко, но попытаться следовало.
Итак: покой и душевная гармония. Достоинство. Уверенность. Доброжелательность.
«Я никому не нанесу обиды».
«Мы не верим, — едва слышно откликнулся лес. — Мы никому не верим».
И вдруг в один миг, разом, превратился в содом из тупого птичьего галдежа, перепуганного обезьяньего ора и обычного миллионолистого шороха.
— Heт, это имя мне ни о чем не говорит, — пожал плечами учитель Тонг. — Никогда не слышал. Могу вас заверить, что за все время существования Фермы здесь не появлялся человек с таким именем. У моих питомцев имена — тоже испытание не для немощного языка, но такое я бы непременно запомнил.
— Он мог назвать любое другое имя, — сказал Кратов.
— Конечно, — согласился Тонг. — А как он выглядит?
— Сейчас? — Кратов смущенно засмеялся. — Не знаю. Двадцать лет назад это был черноволосый, хорошо сложенный, энергичный молодой человек. И ни к чему не склонный относиться серьезно. Боюсь, теперь в нем от того, прежнего, мало что сохранилось.
— Может статься так, что вы сами его не узнаете при встрече.
— Полагаю, этого не случится. Не так давно мы уже встречались… мыслями. И сразу узнали друг друга.
— Вы читаете мысли?
— Не мысли — эмо-фон. Я много практиковался.
— Что же я сейчас о вас думаю?
— А бог вас разберет… — Кратов испытующе разглядывал сморщенную коричневую маску, что вот уже лет пятьдесят заменяла учителю Тонгу лицо. Ему сразу вспомнились загадочные лесные взгляды без глаз. — Чувствую только, что вы не слишком мне доверяете, хотя и сами не понимаете, отчего. И… вы были бы не против, чтобы я поскорее убрался с мягко заметил учитель острова.
— Это явное преувеличение, Тонг.
— Пустяки, я не обижен. Вы не доверяете мне потому, что рассказанная мною история и впрямь не выглядит чересчур убедительной. Что — это за друзья, которые не встречались целую вечность и могут разминуться, столкнувшись нос к носу?! А хотите от меня избавиться, чтобы не иметь лишних хлопот сверх того, что причиняют вам подопечные. Хлопот, насколько я могу судить, у вас полон рот…
— Это справедливо.
— В самом деле, друзьями нас назвать трудно. И уж определенно он меня таковым не считает. Он не хочет меня видеть. Но, если я что-то понимаю в психологии, перед тем, как сгинуть в безвестности окончательно, он должен испытывать мучительное желание узнать, зачем я его ищу.
— А он знает, что вы его ищете?
— Знает.
— И все же избегает встречи лицом к лицу? Это странно. Но еще более странно, что вы разыскиваете его здесь. Это Ферма. Такое место, где разводят животных.
— Очень необычных животных, как я успел заметить. Например, штамм «Горгона Икс Пять». И не только разводят…
— И, конечно же, не животных, а бионтов. Вы ощущаете разницу?
— Да, мне уже разъяснили…
— Термин «бионт» заимствован из архаичного биологического тезауруса и в настоящее время обозначает не то, что прежде. В нашем понимании бионт — это живой организм, созданный в лабораторных условиях с преимущественным использованием генетических методов, в сочетании с гилургическими биотехнологиями и ментальным программированием, — размеренно вещал учитель Тонг, словно читал лекцию. — А девственные леса Индокитая — благодатный, просто феерический материал для биологических экспериментов. Одно из немногих мест на этой планете, где генетический материал не только богат и разнообразен, но и податлив. Податлив от природы и, вдобавок, искусственно расшатан. В этих местах когда-то была изнурительная, жестокая война. Одна из сверхдержав… вы знаете, что такое «сверхдержава»? — Кратов усмехнувшись, кивнул. — …пыталась защитить здесь свои интересы, как она их понимала, а другая ей эффективно противодействовала. Мой народ оказался между молотом и наковальней. А в средствах воюющие стороны не стеснялись. И эта земля, с ее лесами и водами, с ее флорой и фауной, стала полигоном для испытаний химического и биологического оружия. Она серьезно заболела, и вряд ли уже до конца излечилась. Мы помогаем ей как умеем. И… беззастенчиво используем ее временные слабости. — Тонг опустил узкую, морщинистую ладонь на огромный кратовский кулак. — Это Ферма. Здесь разводят животных. Вернее, создают животных. И создают ученых. Которые очень скоро начнут приносить пользу и Земле, и звездам. Которые, к примеру, совладают с кванном. Ничего плохого нет, что они играют в странные и непонятные нам, взрослым, игры. В бубосов, минотавров и единорогов… Живой организм — это тот же набор кубиков, та же мозаика. Но мозаика не дышит, не ходит за вами следом, не ластится, тычась теплой мордой в ладонь… Мы не мешаем. Но мы всегда рядом.
— Это не только странные игры, — заметил Кратов. — Но и опасные.
— Далась вам эта «Горгона Икс Пять»!
— Речь не о ней. — Кратов достал из кармана куртки кристаллик в простой «книжной» оправке. — Это «Остров доктора Моро». Читали?
— Разумеется. И не вижу аналогий.
— Может быть, ваши воспитанники строят из кубиков себе игрушки. Но получаются-то животные! Тогда они, в меру своего понимания, закладывают в них программы привязанности к создателю. Снабжают неразвитый мозг начатками телепатии. Получаются животные-шизофреники. Звери, чье сознание расщеплено между голосом дикой природы и унизительными программами подольщения и тыканья мордой в ладонь. Но шерстистый носорог не может раскланиваться с прохожими! Даже бубос этого делать не может! Бубос не понимает, чего он хочет. Инстинкт гонит его в лес, на поиски самки. Программа заворачивает к ладоням Майрона. Это не может кончиться добром…
— В любом случае дети — в полной безопасности, — сказал Тонг. — Не думайте, что ментальное программирование бионтов происходит без контроля со стороны учителей. Мы вносим небольшие коррективы и дополнения. Например, программы-предохранители. Которые вызывают прекращение жизнедеятельности бионта в случае проявления агрессии к создателю.
— Теперь понятно, отчего у Майрона его подопытные мрут, как мухи, — раздраженно проговорил Кратов. — И отчего скончался добряк-единорог. Он lnc существовать лишь в эмо-фоне чистоты, добра и любви. А когда услышал чьи-то темные мысли, то у него зачесался рог…
— Мы объяснили Риссс ошибку, — сказал Тонг. — Она все поняла. Она больше не хочет делать единорогов. Хотя с позиций абстрактной эстетики единорог был создан безукоризненно… В настоящий момент Рисса больше не хочет заниматься биологией. Но, может быть, это скоро пройдет.
— Ей вовсе не обязательно быть биологом.
— Еще год назад это было ее горячее и, как представлялось воспитателям, искреннее желание.
— Ей вовсе не обязательно заниматься прикладной генетикой. Пусть ухаживает за кроликами.
— Мы предложили ей подобную альтернативу. У нас замечательное стадо племенных коров. Она согласилась — без большой охоты.
Для своих упражнений Кратов выбрал лужайку поровнее. Стыдливо озираясь, установил одну ногу на скейт, а другой легонько оттолкнулся. Снаряд дрогнул, ощутимо напрягся и приподнялся над примятой травой сантиметров на десять. На устойчивое парение это никак не походило. Да и равновесием здесь не пахло… Кратов спрыгнул и суетливо замахал руками, ловя с готовностью прянувший кверху скейт. Ему удалось это в самый последний момент.
Словно бы указывая на его мести в иерархии интеллектуальных ценностей, из близлежащего леса донесся глумливый ослиный рев.
Все дело заключалось в настройке. Конечно, скейт был приготовлен для перемещения по воздуху подростков, чей вес не превышал тридцати пяти — сорока килограммов. То есть примерно втрое легче Кратова. Но как его переналадить, где вскрыть и на какие сенсоры после давить, было тайной за семью печатями.
Чувствуя себя полным болваном, Кратов вертел оказавшийся бесполезным снаряд в руках. Его потуги обрести свободу передвижения в масштабах крохотного клочка тропической территории на глазах обращались в прах. Как это ни выглядело постыдным, но человек, с легкостью управлявшийся с ЭМ— кораблями, взнуздавший транспортного биотехна, практически полностью восстановивший навыки лихаческого вождения гравитров, был абсолютно бессилен сладить с паршивой летательной доской, доступной и понятной любому ребенку. «Балда ты, братец», — подумал он, в сердцах сплюнул и наладился было брести назад, на Ферму.
Но судьба, вдоволь насладившись зрелищем его мук, внезапно сжалилась и послала избавление.
Избавление имело облик младой девы, что неспешной поступью возникла из-за угла изгороди. Единственным облачением девы был мокрый черный купальник, который, впрочем, к моменту встречи был снят, тщательно выжат и небрежно переброшен через плечо. А единственным украшением — ожерелье, состоявшее из грубовато обработанных раковин, подвешенных к простенькой платиновой цепочке. Самая большая раковина — аккуратно расправленные, нежнейшие, почти прозрачные «крылья ангела» — ниспадала между тем, что каких-нибудь года два спустя можно будет назвать «роскошными грудями». Кожа девушки, словно драгоценным лаком, покрыта была ровным шоколадным загаром и усеяна блестками водяных капель. Длинные, русые, сильно выгоревшие волосы небрежно убраны назад. Блаженно прикрыв глаза и задрав к небу носик, избавление мурлыкало какую-то мелодию, одной рукой придерживая купальник, а другой намахивая в такт.
Первым побуждением Кратова было захлопнуть пасть, зажмурить гляделки, ни секунды не медля рухнуть на землю ничком, затаиться в траве и переждать, пока юная нимфа пройдет мимо и сгинет по своим нимфьим делам. Вторым побуждением — то же самое. Третьим…
Однако его уже заметили.
Нимфа остановилась, обратив на него взгляд, полный выжидательной укоризны. Нельзя было сказать, что она сильно испугалась… Затем рука ее плавно поднялась и как бы невзначай перекинула тугой жгут волос со спины вперед, слегка прикрыв одну маленькую, с молодое яблоко (на вид такую же твердую) грудь, но оставив без попечения другую. Слабая видимость стыда была соблюдена.
— Я уже не смотрю, — торопливо сказал Кратов.
«И это чистая правда! — горестно подумал он. — Хотя ничего мне так не хотелось бы… Надеюсь, моя спина внушает доверие».
Позади него после паузы, которая длилась почти вечность, раздался звук глубокого выдоха. Потом что-то влажно зашуршало.
— Не нужно в панике врываться в поселок и вопить, что в окрестностях завелись… э-э… инспекторы, — продолжал Кратов убедительным, спокойным тоном (хотя, кажется, никто вопить и не собирался). — Нужно безмятежно заниматься своими делами. Если кто-то хотел купаться и гулять в одиночестве — пускай продолжает в том же духе. Но вообще-то мне нужна помощь.
— Можно смотреть, — тихим голосом сказала дева.
— Меня зовут Константин Кратов, — назвался тот, оборачиваясь. — Я — неучтенный взрослый. Иными словами, гость Фермы и ее администрации. Мне разрешено делать, что захочу. Купаться и загорать у меня большого желания нет. Я решил поучиться летать на этой фиговине. И… вот я здесь.
— Рисса, — глядя исподлобья, отозвалась дева. Сырой купальник был надет и старательно разглажен, чтобы не скрыть, упаси бог, а выгодно подчеркнуть все достоинства фигуры.
— Ага, — не удержался Кратов, стараясь сообщить своему голосу игриво-покровительственный тон, каким взрослые разговаривают с детьми, когда хотят и доверительной беседы, и соблюсти дистанцию. — Рисса— повелительница единорогов!
«Мог бы и промолчать», — подумал он в следующий миг.
— Вообще-то меня зовут Кларисса, — спокойно сказала она. — Но все куда-то торопятся и все упрощают… А Майрону я еще припомню, чтобы не болтал языком! — прибавила Рисса без особенного ожесточения.
«Еще бы! Лет через несколько…»
— Спасибо, что не заверещала, — сказал Кратов. — Все бы решили, что я подглядывал. — Рисса нахохлилась. — А я ничего и не видел, — солгал он. Девица сделалась еще пасмурнее: что-что, а ощущать взгляды кожей она уже научилась. Кратов поспешно добавил: — Кроме «крыльев ангела». Очень красиво.
— Когда мы хотим, чтобы нас никто не видел, — промолвила Рисса благосклонно, — я имею в виду: девочки… то ходим купаться туда. — Она показала за угол, откуда явилась. — Все это знают.
— И что? — пожал плечами Кратов.
— И все равно подглядывают, — сказала Рисса. Она забрала у Кратова гравискейт. Присев на корточки, перевернула его, одним движением вскрыла невидимую крышку — оттуда на пружинке выскочила панелька с разноцветными сенсорами.
— Вы сколько весите?
— Полагаю, сто тридцать.
— Bay! — слегка удивилась Рисса и окинула Кратова оценивающим взглядом. — Тогда летайте невысоко. Поначалу будете много падать. — Упихав панельку на место и закрыв, она протянула скепт. — Или мне показать вам, как нужно летать?
— Вообще-то я довольно много летал, — сказал Кратов неуверенно. — По большей части сидя, а не стоя…
Он решил, что нет нужды распространяться о гравитационных туннелях Сфазиса, в которых, как известно, можно летать и сидя, и стоя, и лежа на животе.
В лесу снова заорал осел.
Кратов и Рисса переглянулись.
— Это хом-хуан, — без тени улыбки сказала девочка, хотя в глазах у нее прыгали чертики. — Такая птица-носорог. У нее на клюве нарост, или даже два. Когда самка готовится снести яйца, самец замуровывает ее в дупле дерева. Глупо, правда?
— Отчего же, — возразил Кратов. — Я поступил бы так же.
Рисса подбросила скейт — он перевернулся в воздухе и застыл у ее колен, словно собачонка, в полной готовности сорваться и унестись, подрагивая от возбуждения.
— Одну ногу ставите точно посередине площадки, — пояснила она. — Другую — чуть сзади и на носок, для управления балансом. Там зона чувствительности. Чем сильнее давление, тем больше скорость. Отнимете носок — повиснете на месте. Вот так!
Рисса проворно вспрыгнула на снаряд и застыла в позе древнегреческого дискобола — но выглядела во стократ притягательнее. («Это же ребенок, дитя! Она тебе в дочери годится, сеньор хренов!» — твердил себе мысленно Кратов, все же не имея сил отвести завороженный взгляд от плавных, безупречных обводов почти неприкрытого девчоночьего тела) Потом опустила отставленную ногу на всю ступню. Скейт резво прянул вверх по крутой спирали. Кратов ахнул. Рисса пронеслась над ним так низко, что его волосы зашевелились от воздушной волны — «крылья ангела» порхали у нее между лопаток, и снова унеслась в зенит. Чтобы следить за этими пируэтами, Кратову пришлось задирать голову. И все равно не углядел, когда она внезапно ссыпалась с небес позади него и замерла на прежнем месте. Русые волосы сбились под ветром в пышную косу, купальник выглядел почти сухим.
— Все просто, — продолжала Рисса слегка задохнувшимся голосом. — Передняя нога управляет направлением. Приподнимете носок — пойдете кверху. Отпустите пятку — книзу. Чтобы повернуть, нажмите ребром ступни. Топать не нужно. И убирать ведущую ногу тоже.
— Что будет? — не удержался Кратов.
— Скейт моментально перестанет вас слушаться и снизится. Баловников он не любит. — Подумав, она прибавила: — И не надо летать слишком быстро.
— Так, как ты? Рисса кивнула.
— Когда освоитесь, — сказала она, — сами не заметите, как станете летать так, как я. Хотя вам трудно будет освоиться. Это нужно было делать… раньше.
— Видно, для скейта я уже немолодой сеньор? — саркастически заметил Кратов.
— А сколько вам? — с беззастенчивым интересом спросила Рисса.
— Скоро сорок два.
Девица скорчила гримаску и сочувственно покачала головой. «Bay! — можно было прочесть в ее взгляде. — Столько не живут!»
— А скажи-ка мне, — сощурился Кратов, — зачем тебе понадобился именно единорог?
— Уж не потому, что я начиталась сказок! — фыркнула Рисса, небрежно отбрасывая косу. — Во-первых, единорог — это красиво. Во-вторых, я хотела рассеять все эти враки.
— Какие враки?
— Ну… насчет девственниц. Что единорог покоряется только им, а всех прочих топчет и ест. На самом деле он покоряется красоте и светлым мыслям.
— Твой единорог мог бы воспринимать эмо-фон? — сочувственно осведомился Кратов.
— Эмо-фон?! А… да, он должен был читать мысли.
— А как он должен был поступать с теми, кого бог обидел внешностью и… мыслями? Все-таки топтать и кушать?
— Вовсе нет! — засмеялась Рисса. — Просто не даваться в руки. Этого достаточно. Что может быть обиднее, чем когда такой прекрасный зверь не подпускает к себе?
— Я бы заплакал и удалился в отшельничество — работать над собой, — серьезно сказал Кратов.
— Вас бы он принял, — сказала она уверенно.
— Кажется, я не самый красивый сеньор, — усмехнулся Кратов. — Или я чего-то не понимаю?
— Конечно, — подтвердила Рисса. — Чистые мысли меняют внешность. Хотя бы для единорога. А ведь вы честно предупредили и сразу отвернулись.
— Последний научный вопрос, — сказал Кратов. — Если он покажется тебе дурацким или нетактичным, можешь скорчить брезгливую рожицу. Как ты намеревалась обеспечить чистоту эксперимента? Уверен, что тебя единорог принял бы безусловно. Ты довольно симпатичная девочка, и мысли у тебя, полагаю, соответствуют внешнему облику… — Рисса молча изучала его, и по лицу ее блуждала ироническая улыбка. — Я чего-то не понимаю? — спросил он обреченно.
— Угу, — кивнула она. — Не принимайте меня за тринадцатилетнюю дурочку. Мне уже четырнадцать. Как сказала бы Мерседес: я довольно большая сеньорита.
— А я и впрямь немолодой сеньор, — вздохнул Кратов, — который безнадежен не только для прогулок на гравискейте.
— Жаль, что вы не видели моего единорога, — сказала Рисса. — Он был замечательный. Но он скоро умер…
— А тебя уволили, чтобы не мешала выращивать шерстистого носорога.
— Вы все знаете. Этот болтун Майрон…
— Он был первым, кто встретился мне на острове. Вернее сказать, его бубос.
— Глупое животное, — проронила Рисса. Нелегко было понять, к кому относилось это определение: к быку или его хозяину.
— Наверное, было нелегко похоронить то, что было создано собственными руками, — сочувственно произнес Кратов.
Рисса коротко вздохнула. Ее носик заметно покраснел даже под густым загаром, глазки заблестели.
— Единорог был маленький, — сказала она. — Не успел подрасти. Майрон хоронит своих зверей десятками. Он и моего похоронил. Для него одним больше, одним меньше…
Кратов удивленно вскинул брови. Услышанное плохо вязалось со вполне детским обликом его провожатого. И уж совсем не укладывалось в его представления о детских играх.
— Все же, ты не отчаивайся, — пробормотал он. — Не опускай рук. Только постарайся, чтобы никто больше не умирал. И — спасибо за скейт… дочка. — Рисса проказливо надула щеки и вытаращила глаза, теперь в которых отчетливо читалось: «Ну, попадешься ты мне лет через несколько!..» — Увидимся.
Итак, одну ногу — точно посередине. Знать бы еще, какую именно… Поскольку толчковой всю жизнь была левая, ее и употребим. (Скейт норовисто вздрогнул.). А правую, как учили, сзади на носок. И не перепутать, где скорость, а где направление. Навыки драйвера здесь не годятся, они распространяются на две руки и десять пальцев. Никогда не думал, что придется управлять ногами. Великое дело — врожденная координация всех конечностей. Как у шимпанзе… Где там у нас набор высоты? (Нервически дрожа, скейт всплыл над землей и метрах в трех в задумчивости остановился.) А сейчас легонечко, в одно касание, подадим его вперед… У— ух!
Он не сверзился, и это было чудом. Больше того: он летел, и летел уверенно и быстро. По крайней мере, так ему казалось.
Описав широкую дугу, Кратов совершил над лужайкой нечто вроде круга почета. Сверху ему видно было, для чего понадобилось строить изгородь: за ней паслись коровы, целое стадо огромных молочных коров, черно-пестрых, с трехметровыми, не меньше, рогами. Странные звуки, в свое время озадачившие Кратова своим происхождением, были мычанием. Разумеется, если бы какому-то из этих животных захотелось простора и свободы, хлипкие жерди серьезного препятствия не составили бы. Но ни одна из буренок излишним своеволием не страдала. С дальней стороны выпас вплотную примыкал к реке с глинистым, растоптанным вдрызг берегом. Несколько коров недвижно стояли, погрузившись по брюхо в осязаемо прохладные струи, — не то утоляли жажду, не то просто забыли выйти из воды.
Впереди громоздился лес — буйное переплетение деревьев и лиан. А уже за ним до самого горизонта лежало спокойное зеркало океана.
Крохотная девичья фигурка, ломкая, длинноногая, не торопясь двигалась по направлению к оставшейся далеко позади Ферме Руки едва приметно двигались в такт неслышной мелодии. А в мыслях наверняка танцевали единороги.
«Следи-ка лучше за равновесием!» — пробрюзжал про себя Кратов.
Где-то над лесом он вдруг сообразил, что именно у Риссы он и слямзил гравискейт.
По этой тропинке давно не ходили. Во всяком случае, это было бы затруднительно. Лианы, разительно напоминавшие собой упитанных змей, — кабы не зеленые лохмы лишайника, а то и паутины, — внаглую свисали до самой земли. В рытвинах стояла черная неживая вода. Тонкие плети какого-то бесцеремонного и чрезвычайно колючего кустарника так и норовили если не выхлестать глаза, то хотя бы расцарапать физиономию. Следов не было — ни старых, ни новых. Чертыхаясь, Кратов притормозил и спрыгнул со скейта. Недалеко же он на нем добрался… Пригибаясь и пробуя почву носком, он сделал несколько шагов. Прислушался.
Прислушаться было к чему.
Собственно, он услышал это еще утром, когда вместе с Майроном конвоировал бубоса. Хитрый мальчишка то ли тоже все прекрасно слышал, то ли просто знал, что имеющий предрасположенность к эмо-фону да услышит, и сразу же попытался сбить его со следа. «Нет, нам прямо!..» И сбить-то он толком не сбил, и любопытство неуемное разбудил, да и насторожил, впрочем. Что еще за тайные тропы, когда кругом дети?! Хотя, если поглядеть на все рассудительно и хладнокровно, как раз там, где бродят стада непуганых derei, и должны быть тайные тропы. Широкие и узкие, в ласкающем сердце изобилии. Кратову бы в его детстве не барханы и такыр а вот такие джунгли под бок, уж он бы со товарищи вытоптал в самых дебрях не один десяток самых что ни на есть засекреченных, только ему ведомых троп…
Но два простых обстоятельства никак не давали ему ожидаемого покоя.
Обстоятельство первое: не детские ноги протоптали эти стежки-дорожки, что выходят невесть откуда и невесть где исчезают. И уж тем паче не взрослые. Ни единого следа босых ступней, а также сандалий, кирзовых сапог и бальных туфелек.
Обстоятельство второе: он просто стоял и разглядывал сырую землю, раздумывая, не пойти ли ему выяснить, куда заведет его нелегкая, и что в конце пути его ожидает… а все это время из непролазной чащобы за ним наблюдали чужие глаза. Глаз была не одна пара, и даже не десяток. Наблюдали без большой злобы, но и без искреннего радушия, впрочем. А за этими взглядами наплывали вполне отчетливые мысли. Так что взгляды принадлежать ни птичкам, ни обезьянам (что здесь, вне всякого сомнения, водились, но вели себя удивительно тихо) никак не могли.
Мысли были, если сопоставить их с известными Кратову способами толкования эмо-фона, примерно такие: не доверяем мы тебе, друг-пришелец. Непонятны нам твои намерения, неясно нам, чего ты тут разнюхиваешь и чего желаешь. Так что, братец, убрался бы ты отсюда восвояси, да поскорее…
И что-то в эмоциональном спектре было необычное. Такое, чего он на своем опыте общения с людьми прежде, кажется, не встречал и оттого интерпретировать толком не мог. Но в то же время определенно знакомое, возникавшее в иной обстановке и крепко подзабытое.
Кратов медленно выпрямился. Не совершая резких движений, огляделся — в слабой надежде обнаружить хоть кого-то из хозяев этих негостеприимных мыслей. Лес молчал, наглухо укрывшись зелеными занавесями от посторонних глаз.
Кратов сосредоточился. Ему нужно было совладать со своими эмоциями. И заодно придать им окраску, подходящую для контакта. На случай, если кто-то там, в непроницаемой зелени, так же, как и Он, способен читать эмо-фон… Это было нелегко, но попытаться следовало.
Итак: покой и душевная гармония. Достоинство. Уверенность. Доброжелательность.
«Я никому не нанесу обиды».
«Мы не верим, — едва слышно откликнулся лес. — Мы никому не верим».
И вдруг в один миг, разом, превратился в содом из тупого птичьего галдежа, перепуганного обезьяньего ора и обычного миллионолистого шороха.
— Heт, это имя мне ни о чем не говорит, — пожал плечами учитель Тонг. — Никогда не слышал. Могу вас заверить, что за все время существования Фермы здесь не появлялся человек с таким именем. У моих питомцев имена — тоже испытание не для немощного языка, но такое я бы непременно запомнил.
— Он мог назвать любое другое имя, — сказал Кратов.
— Конечно, — согласился Тонг. — А как он выглядит?
— Сейчас? — Кратов смущенно засмеялся. — Не знаю. Двадцать лет назад это был черноволосый, хорошо сложенный, энергичный молодой человек. И ни к чему не склонный относиться серьезно. Боюсь, теперь в нем от того, прежнего, мало что сохранилось.
— Может статься так, что вы сами его не узнаете при встрече.
— Полагаю, этого не случится. Не так давно мы уже встречались… мыслями. И сразу узнали друг друга.
— Вы читаете мысли?
— Не мысли — эмо-фон. Я много практиковался.
— Что же я сейчас о вас думаю?
— А бог вас разберет… — Кратов испытующе разглядывал сморщенную коричневую маску, что вот уже лет пятьдесят заменяла учителю Тонгу лицо. Ему сразу вспомнились загадочные лесные взгляды без глаз. — Чувствую только, что вы не слишком мне доверяете, хотя и сами не понимаете, отчего. И… вы были бы не против, чтобы я поскорее убрался с мягко заметил учитель острова.
— Это явное преувеличение, Тонг.
— Пустяки, я не обижен. Вы не доверяете мне потому, что рассказанная мною история и впрямь не выглядит чересчур убедительной. Что — это за друзья, которые не встречались целую вечность и могут разминуться, столкнувшись нос к носу?! А хотите от меня избавиться, чтобы не иметь лишних хлопот сверх того, что причиняют вам подопечные. Хлопот, насколько я могу судить, у вас полон рот…
— Это справедливо.
— В самом деле, друзьями нас назвать трудно. И уж определенно он меня таковым не считает. Он не хочет меня видеть. Но, если я что-то понимаю в психологии, перед тем, как сгинуть в безвестности окончательно, он должен испытывать мучительное желание узнать, зачем я его ищу.
— А он знает, что вы его ищете?
— Знает.
— И все же избегает встречи лицом к лицу? Это странно. Но еще более странно, что вы разыскиваете его здесь. Это Ферма. Такое место, где разводят животных.
— Очень необычных животных, как я успел заметить. Например, штамм «Горгона Икс Пять». И не только разводят…
— И, конечно же, не животных, а бионтов. Вы ощущаете разницу?
— Да, мне уже разъяснили…
— Термин «бионт» заимствован из архаичного биологического тезауруса и в настоящее время обозначает не то, что прежде. В нашем понимании бионт — это живой организм, созданный в лабораторных условиях с преимущественным использованием генетических методов, в сочетании с гилургическими биотехнологиями и ментальным программированием, — размеренно вещал учитель Тонг, словно читал лекцию. — А девственные леса Индокитая — благодатный, просто феерический материал для биологических экспериментов. Одно из немногих мест на этой планете, где генетический материал не только богат и разнообразен, но и податлив. Податлив от природы и, вдобавок, искусственно расшатан. В этих местах когда-то была изнурительная, жестокая война. Одна из сверхдержав… вы знаете, что такое «сверхдержава»? — Кратов усмехнувшись, кивнул. — …пыталась защитить здесь свои интересы, как она их понимала, а другая ей эффективно противодействовала. Мой народ оказался между молотом и наковальней. А в средствах воюющие стороны не стеснялись. И эта земля, с ее лесами и водами, с ее флорой и фауной, стала полигоном для испытаний химического и биологического оружия. Она серьезно заболела, и вряд ли уже до конца излечилась. Мы помогаем ей как умеем. И… беззастенчиво используем ее временные слабости. — Тонг опустил узкую, морщинистую ладонь на огромный кратовский кулак. — Это Ферма. Здесь разводят животных. Вернее, создают животных. И создают ученых. Которые очень скоро начнут приносить пользу и Земле, и звездам. Которые, к примеру, совладают с кванном. Ничего плохого нет, что они играют в странные и непонятные нам, взрослым, игры. В бубосов, минотавров и единорогов… Живой организм — это тот же набор кубиков, та же мозаика. Но мозаика не дышит, не ходит за вами следом, не ластится, тычась теплой мордой в ладонь… Мы не мешаем. Но мы всегда рядом.
— Это не только странные игры, — заметил Кратов. — Но и опасные.
— Далась вам эта «Горгона Икс Пять»!
— Речь не о ней. — Кратов достал из кармана куртки кристаллик в простой «книжной» оправке. — Это «Остров доктора Моро». Читали?
— Разумеется. И не вижу аналогий.
— Может быть, ваши воспитанники строят из кубиков себе игрушки. Но получаются-то животные! Тогда они, в меру своего понимания, закладывают в них программы привязанности к создателю. Снабжают неразвитый мозг начатками телепатии. Получаются животные-шизофреники. Звери, чье сознание расщеплено между голосом дикой природы и унизительными программами подольщения и тыканья мордой в ладонь. Но шерстистый носорог не может раскланиваться с прохожими! Даже бубос этого делать не может! Бубос не понимает, чего он хочет. Инстинкт гонит его в лес, на поиски самки. Программа заворачивает к ладоням Майрона. Это не может кончиться добром…
— В любом случае дети — в полной безопасности, — сказал Тонг. — Не думайте, что ментальное программирование бионтов происходит без контроля со стороны учителей. Мы вносим небольшие коррективы и дополнения. Например, программы-предохранители. Которые вызывают прекращение жизнедеятельности бионта в случае проявления агрессии к создателю.
— Теперь понятно, отчего у Майрона его подопытные мрут, как мухи, — раздраженно проговорил Кратов. — И отчего скончался добряк-единорог. Он lnc существовать лишь в эмо-фоне чистоты, добра и любви. А когда услышал чьи-то темные мысли, то у него зачесался рог…
Глупая девочка Рисса! Она и не подозревает, что при взгляде на нее в мальчиках давно уже оживают древние, грубые, низменные — с точки зрения единорога! — инстинкты продолжения рода. Да и не только в мальчиках…
Дым, что разводит,
соль и сума добытая, рыбак –
под ветра напором
склонился туда,
куда вовсе не думал!
— Мы объяснили Риссс ошибку, — сказал Тонг. — Она все поняла. Она больше не хочет делать единорогов. Хотя с позиций абстрактной эстетики единорог был создан безукоризненно… В настоящий момент Рисса больше не хочет заниматься биологией. Но, может быть, это скоро пройдет.
— Ей вовсе не обязательно быть биологом.
— Еще год назад это было ее горячее и, как представлялось воспитателям, искреннее желание.
— Ей вовсе не обязательно заниматься прикладной генетикой. Пусть ухаживает за кроликами.
— Мы предложили ей подобную альтернативу. У нас замечательное стадо племенных коров. Она согласилась — без большой охоты.