Филенко Евгений. Шествие динозавров

   Только я один знал: ничего такого за мной нет.
   Но это был не весь я, и едва только Кодла перегруппировалась, выходя на ударные позиции, я отчетливо увидел, кого и как именно сейчас кончу.
   При этом я продолжал сознавать, что мои руки и ноги, равно как и голова, в качестве оружия никуда не годятся. И что выстроенный холодным, расчетливым моим альтер-эго сценарий схватки ни при каких обстоятельствах я не смогу воплотить в реальность.
   - Мочи его, - приказал стриженый и уселся возле двери, прибавив звука у принятого на сохранение магнитофона.
   Трамвай волокся сквозь темноту, свет в вагоне мигал. "Я сэ-э-эт, сэ-э-т по горло!.." - орал кассетный менестрель.
   - ...! - заорал для острастки нищий негр и качнулся на меня, отводя ногу для удара.
   И я _с_р_у_б_и_л_ его, как чурку, даже не задумавшись чем конкретно.
   Поскольку трое остальных кинулись на меня все сразу, теснясь в проходе между пустых сидений, их я _с_р_у_б_и_л_ одним общим движением.
   Стриженый отложил кассетник. Перешагнул через Кодлу, невнятно сквернословившую сквозь кровавые сопли. Не отрывая от меня пустого прозрачного взгляда, принял кошачью позу.
   - Кандагар, - не то спросил, не то уточнил он, трудно размыкая челюсти.
   - Нет, - ответил я. - Откуда?
   - Не знаю.
   Я и в самом деле не знал, кто я сейчас, откуда пришел в этот грязный трамвай и куда уйду, когда все закончится.
   - Я тебя сработаю, - просто сказал он. - Нет, - проговорил я. - Не сможешь.
   Еще я хотел спросить его, зачем же он пришел сюда, как очутился в Кодле, среди этого говна, что с ним стряслось такое, отчего он себе в товарищи выбрал Кодлу, почему названный им пароль разделил для него все человечество на две неравные половины. Вот что желало знать мое альтер-эго, а вовсе не я сам, лично мне на это было наплевать... Но он уже надвигался на меня, весь олицетворенная ненависть, одним видом он, как берсеркер, мог обратить в бегство кого угодно. И меня прежнего в первую очередь. Я же нынешний спокойно уклонился от летящего прямо в лицо ботинка со стальными подковками и _с_р_у_б_и_л_ стриженого встречным ударом.
   Обернулся.
   Стояли трое. В странных, не по погоде легких одеждах, напоминающих черные кожаные латы. Лиц не разобрать под нелепыми, глубоко надвинутыми на лоб шапками. Невысокие, но ладно скроенные, неразличимые между собой, словно тройняшки.
   - Вам еще мало? - спросил я замерзшим голосом, и безраздельно владевшее мною альтер-эго уже прикинуло, как мне совладать и с этой троицей, а потрясенное эго закисло, оставив всякие попытки хоть как-то оценивать собственные поступки.
   - Дэйэ илвнэо, - ответил передний. - Югуйлилзе гвуэр.
   "Что, что?" - уже собрался я было в растерянности переспросить. Но в мозгу моем, как на пиратски содранной видеокассете, сам собой неведомо откуда возник синхронный перевод.
   - Ты великий воин, - говорил незнакомец. - Ты достоин Воплощения.
   Затем он отшагнул в сторону - трамвайная качка не беспокоила его, в точности как и меня, - и в руках у полускрытого им ранее другого тройняшки обнаружился маленький аккуратный _а_р_б_а_л_е_т, нацеленный точнехонько мне в грудь, и его наличие вторым актом сценария никак не было учтено, но альтер-эго не оплошало и на сей раз, я уже уходил из-под прицела, заваливаясь на спину в головоломном кульбите, чтобы укатиться за шевелящуюся груду тел, еще недавно бывших Кодлой, за сидения, поближе к двери, и все же не хватило мне доли мгновения, чтобы опередить стрелу, и она настигла меня, вскользь оцарапала шею, малюсенькая отравленная стрелка из железного дерева, и я завершил падение уже оцепеневший, скорее труп, нежели человек.
   4
   ...я унижен и подавлен, я слизняк, я "подлый трус", как выдразнивали страстотерпца кота Леопольда злокозненные мыши, но в отличие от рисованного кота я действительно трус, потому что бессилен совладать с собой и ступить на этот чертов мостик, куда, щерясь бесовской ухмылкой, манит меня мой спутник. Я пытаюсь зажмуриться и позабыть о том, что распростерлось под этим мостиком, но первобытный ужас вопреки остаткам моей воли всплывает из темных недр подсознания и обращает меня из нормального и довольно самолюбивого мужика тридцати с лишним лет в половую тряпку. Я могу клясть себя за малодушие сколько заблагорассудится, убеждать себя, что это нарочно подстроено, чтобы испытать меня на излом. Все равно ничего поделать нельзя. Безнадега просто апокалиптическая.
   Полчаса назад какими-то закоулками и лесенками, заскакивая в лифты и вспрыгивая на эскалаторы, мы выбрались на открытую площадку этого огромного здания. Открытую в точном смысле этого слова, если пренебречь эфемерными перильцами высотой не более метра. В клочьях тумана на весьма значительном удалении маячила отвесная серая стена. Ее можно было бы принять за гору, кабы не бликование на оконных стеклах. Небоскреб. Настоящий, без подделки, нигде мною прежде не виденный, кроме кинохроники. Мой конвоир, ни на шаг не притормаживая, пересек площадку, миновал перильца - я предупреждающе каркнул - и продолжил свое стремительное движение над бездонной прорвой. Опомнившись, я шагнул следом, на обнаружившийся у самых ног ажурный, сплетенный из почти невидимых металлических нитей мост. Сквозь подошвы кроссовок, пятками ощутил ненадежное прогибание. Из чистого любопытства глянул вниз...
   То есть я, конечно, ожидал, что будет высоко. Возможно даже, очень высоко. Страха высоты я не знал, не цеплялся мертвой хваткой в поручни кабинки колеса обозрения - меж собой мы называли его "колесо о_б_о_р_з_е_н_и_я", - не травил в самолетах. Оказывается, я попросту не представлял, как бывает высоко.
   Земли видно не было. Ее застилали облака. Тот самый туман, в котором таяли очертания соседнего небоскреба. Равновеликого с тем, внутри которого мы путешествовали (между прочим, это была еще не крыша - мы вообще лифтами преимущественно спускались, а не поднимались)... И скреплял их мостик из металлической паутинки.
   Я коротко, по-бабьи, взвизгнул. Откачнулся назад, на площадку: какая-никакая, а твердь. На подгибающихся ногах отковылял к стене. В штаны не напустил, и то слава Богу.
   - Что с вами? - он стоит над бездной и, вот же подлость, даже руками за бортики мосточка не держится. Как на проспекте. - Вам плохо?
   - Мне замечательно, - сиплю я, исходя испариной несмотря на холодрыгу и сильный, пробирающий до костей ветер. - Я в восторге.
   - Да бросьте, - говорит он сконфуженно. Явно ломает комедию. Каких-то дохлых шестьсот саженей...
   Чтобы успокоиться, мысленно делаю пересчет. Таблица умножения вспоминается с трудом. Тысяча... даже тысяча двести метров. Японцы, помнится, собирались возвести не то башню, не то домик высотой в километр. - Мы что, в Японии?
   - Помилуйте, разве в коридоре вам повстречался хотя бы один японец? веселится он. - Ну разве что казах... В России мы, в средней полосе. Саратов - помните такой город? Там еще "парней так много холостых". Так вот это, - он ткнул пальцем в мою сторону, - называется "Саратов-12", а то, куда вы отказываетесь проследовать, соответственно "Саратов-13". Может быть, вы верите в несчастливые числа? Смею утверждать как исконный обитатель тринадцатого дома, количество неприятностей на единицу объема там не превышает международных норм.
   - Что же, иных путей сообщения вы не могли выдумать? - кажется, ко мне возвращается обычный сарказм.
   - Чем плохо? - пожимает он плечами. - По свежему воздуху - он тут и вправду относительно свежий! - пешочком, топ-топ... Страхом высоты никто из нас отроду не страдал, да она и прочная, - он топает по ажурному донцу, и по всей конструкции катятся волны. - Танк можно было бы пустить, только габариты не позволят, а велосипед - запросто. Есть, впрочем, магнар... магнитопоезд. Но это еще ниже. Можно было бы взять дельтаплан и половить восходящие потоки, они здесь на славу. Но мне это уже как-то по чину неприлично, а вы, как я подозреваю, дельтаплан видали только на картинках. Или как там у вас пелось: "Вот я надену два крыла..." Не помните? Чрезвычайно кудлатый молодой человек в костюме, специально подчеркивающем гениталии, как бишь его...
   - Отчего ж не подчеркнуть, коли есть что, - ворчу я.
   - И потом, здесь попросту рукой подать до моей квартиры. Я рассчитывал продолжить беседу в домашнем комфорте, у комелька. В темпоральной клинике вам неуютно. И светло, и холодно. У меня бы вам понравилось. Полумрак, свечи. Тихая музыка, старинный клавесин. Уверяю вас, такого клавесинного концерта вам слышать не доводилось. Неизвестный Вивальди! Красивые женщины в изысканных туалетах. Согретое красное вино в хрустале.
   - Неужто не побороли зеленого змия?!
   - Малопродуктивное занятие, - фыркает он. - Есть иные, более достойные противники... Вы расслабитесь, и нам легче станет договариваться.
   - Квартирка, небось, коммунальная? Или и впрямь "к двухтысячному году каждому - отдельное жилье"?
   - Я полагаю, еще в ваше время стало очевидно, что это был всего лишь красивый лозунг. Так сказать, манящий горизонт. Вы же не могли без светлых путей. "Пятилетку в три года... догнать и перегнать Америку... нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме..." Легко называть срок, зная наверняка, что не доживешь и с тебя не спросят. Но с жильем у нас нынче неплохо. Правда, растем не вширь, как вы, а все больше вверх: землица дороговата. И вас, если согласитесь, обустроим.
   - Знаете что... - тяну я, не двигаясь с места. Пусть лучше меня удавят, чем я ступлю на эту сеточку. - Может быть, не станем откладывать в долгий ящик и все обсудим прямо тут? В конце концов, я согласен вернуться в эту... гм... темпоральную клинику.
   - Э, да вы трусите, голубчик! - он изображает крайнее изумление.
   - Да, трушу, - объявляю я почти с гордостью. - А вы чего ждали? Я не верхолаз, не парашютист. Я обычный, нормальный человек, "человек без свойств"...
   - Музиля, допустим, вы не читали. Может быть, и не напрасно, не лег бы он вам на душу.
   - ...а вы решили подловить меня. Припугнуть. Подумали, что увижу я эти ваши ненормальные "Саратовы" и сразу поверю байкам про шестьдесят семь лет!
   - Да вы уже поверили, - ухмыляется он. - Это вам инерция восприятия, точнее - неприятия, мешает. Хоть и мните вы себя в оппозиции господствующему мировоззрению, а голова у вас не менее прочих замусорена дурно понимаемым материализмом. Ни в Бога-то вы не верите, ни в черта, ни в инопланетян.
   - Ни в снежного человека, - подхватываю я. - Ни в Несси. Ни в шестьдесят семь лет и... сколько там месяцев? Сами, небось, забыли?
   - Ну и зря. Снежный человек у нас под защитой закона. Несси никакой нет. А я есть. Дан вам в ощущениях.
   - А инопланетян вы мне тоже дадите ощутить?
   - Сколько угодно! - он обещающе выставляет перед собой широкую, как разделочная доска, ладонь. - Если пойдете на сотрудничество.
   - Опять это условие! Да что вы привязались ко мне с вашим сотрудничеством?! Какой вам от меня прок?
   Он не успевает ответить.
   На площадку, галдя и хохоча, вываливается стайка молодежи. Все загорелые, как и мой спутник - до сих пор не удосужился узнать его имя. Высоченные, упитанные, гладкие. Что парни, что девицы - завиты, подстрижены, намазаны. В пестрых и до чрезвычайности легких одеждах. Такое ощущение, что температура воздуха не имеет для них значения. На одной юбчонка в две пуговицы, скорее даже набедренная повязка, да кофточка-разлетайка, под которой привольно скачут круглые, как мячики, загорелые цицки. И другие ничем не плоше. А среди этого попугайника...
   Приземистый, плотный, как рекламная тумба. Без плеч и без шеи. В тяжелом, на манер монашеского, сером балахоне. Ног не видно. Зато рук - не две, не четыре, даже не восемь. Венчик многосуставчатых конечностей, которые судорожно сокращаются, хватают пустоту. Лица нет. Вместо него овальная, белесая с радугой линза. И безгубая влажная щель чуть ниже.
   Машинально фиксирую взглядом среди толпы еще такого же монстра.
   До гологрудой девицы мне уже дела нет. Но я здесь единственный, на кого присутствие чудовищ производит впечатление. Для прочих они не в диковинку. Свои.
   Шумная компания вступает на мостик. Ни на миг не задержавшись, без тени колебаний несется сквозь облака к темной громаде "Саратова-13". Мой незнакомец уступает им дорогу, кое с кем обмениваясь кивками. Кажется, один из кивков адресован мерзким уродам в балахонах.
   - Вот видите, обошлось без условий, - говорит он, и направляется ко мне. - Мы их так и называем: Звездные Капуцины. Они не обижаются, хотя поначалу полагали, что речь идет не о монашеском ордене, а об обезьянах... Итак, вернемся в клинику?
   - Подождите, - говорю я. - Что за спешка, в самом деле. Надо человеку адаптироваться.
   И, обмирая всей душой, делаю первый шаг в ледяную пропасть...
   5
   Должно быть, я очнулся раньше, чем следовало. Вокруг меня, распяленного на чем-то жестком, скорее всего - сырых неструганых досках типа "горбыль", звучали голоса. Речь была явно не родная. Однако же, слова, произносимые во вполне обыденных интонациях, были мне понятны. Негромко обсуждалось, стоит ли возжигать все светильники зараз или же "ниллган" - я с трудом подыскал этому понятию удобопроизносимый эквивалент "тусклоглаз" - удовольствуется двумя пястями, не набросить ли все тому же "тусклоглазу" по лишней веревке на руки, не то сорвется до исхода церемонии, примется крушить алтарь, как в прошлое Воплощение... "Что еще за зверь такой - "тусклоглаз", - подумал я не без усилия. Мысли звонко бились о пустую внутренность черепа, как язык о медный колокол. Из этого звона сама собой родилась истина, которую я вынужден был принять без доказательств: это я - "тусклоглаз". Так называют в этом мире всех нас, вызванных из ада. Я вызван из ада, я лежу пластом, голый, прикрученный к алтарю из паршиво обработанного дерева, и это меня сейчас подвергнут Воплощению. Кстати обнаружилось, что глаза мои давно открыты и заняты тупым созерцанием высоких каменных сводов, по которым метались раскоряченные тени от факелов. Разило паленой шерстью. Я напряг одубевшие мышцы и повернул голову, чтобы увидеть тех, кто говорил. Мое слабое движение вынудило их прервать пересуды о деталях ритуала.
   - Бьеоверюйбо адиуйн бюнзоге! - провозгласили откуда-то сверху.
   "Тело соединилось с душой!" - откликнулся мой внутренний переводчик. Наверное, это была ключевая фраза к началу Воплощения. Гулко, с дребезгом, застонал гонг. Каменный мешок озарился прыгающим светом. Нестройно рявкнули трубы. Я ощутил быстрые опасливые прикосновения к животу и ногам. "Какого черта, что вам надо?!.." Но было уже ясно, что ни к чему лезть в бутылку, а разумнее всего лежать себе тихо и ждать, когда все закончится естественным образом. Конечно, смотря что под таковым понимать.
   Фигуры в черных бесформенных накидках кружили надо мной, вразнобой бормоча заклинания, иногда срываясь на истерические вскрики:
   Члены твои нальются соками,
   Мясо твое умягчится,
   Жилы твои укрепятся,
   И станешь ты - вода,
   И станешь ты - глина,
   И станешь ты - медь,
   И станешь ты - человек,
   Человек как мы,
   Человек как ты,
   Человек как бог,
   Бог как человек...
   Чуть в стороне от кликуш недвижно стояли трое в кожаных латах. Лица их на сей раз были открыты: одинаково грубые, иссеченные не то морщинами, не то шрамами, с одинаково застывшим выражением зверского мужества. Мне сразу стало понятно, отчего я - "тусклоглаз". По-волчьи глубоко упрятанные под надбровья белки моих похитителей светились в сумраке. Если быть точным, они полыхали.
   И разорвешь путы,
   Словно зверь Уэггд,
   И прочь извергнешь свою ярость,
   И восстанешь как человек,
   Человек как мы,
   Человек как ты,
   Человек как бог...
   Раскаленный гвоздь впился мне в колено. "А-а, мммать вашу!" - взвыл я. И все взвыли, будто бродячая собачья свора в лунную ночь. Жгучие уколы сыпались на меня отовсюду и без разбора. Я извивался, рвал свои путы с невесть откуда взятой нелюдской силой, мне даже удалось высвободить ногу и наугад лягнуть одного из мучителей - тот с воплем укатился прочь.
   И явишь кровь свою,
   И явишь гнев свой,
   И не станешь зверь Уэггд,
   И станешь человек,
   Человек как мы!..
   Трубы истошно визжали, истязатели в балахонах хрипло выкрикивали свои заговоры, я вился винтом на алтаре. И только трое в латах сохраняли каменную безучастность.
   Горбыль подо мной выгнулся и с треском переломился. Я сел. Трубы моментально заткнулись. Балахоны со всхлипами шарахнулись рассыпную. "Гады, - сорванным, плачущим голосом бормотал я, стряхивая с ободранных рук обрывки грубого вервия. - Сейчас устрою вам Воплощение... зверя Уэггд... пасскуды!" На левой грудной мышце отозвался нытьем багровый кровоподтек - след от арбалетной стрелки. Я покосился на латников - те сменили позы. Стояли выставив вперед одну ногу и вскинув арбалеты наизготовку. "Траханого черта вы меня возьмете..." Избавившись от уз, я замер - пусть зафиксируют меня своими гляделками-прожекторами, привыкнут к моей недвижности. Арбалеты чуть заметно загуляли: латники поднапряглись, пальцы онемели на спусковых крючках...
   Вот тогда-то я опрокинулся на спину, перекатился через себя, упал за алтарь, притих. До моего слуха доносилось шебуршание торопливых шагов. Они потеряли меня, но приблизиться боялись. И правильно боялись.
   Что-то противно заскрежетало, посыпалась каменная труха. Я выглянул из своего укрытия. Пусто. И тихо - если не считать треска чадящих факелов, понатыканных по углам. Все куда-то сгинули, оставив меня одного в этом склепе.
   Неужто я переусердствовал, "извергая свою ярость", перепугал их, и все пошло прахом?..
   Впрочем, вместо стены, у которой прежде истуканами торчали латники, теперь разверзлась черная пасть прохода. Оттуда ощутимо тянуло сквозняком.
   "Двадцать пятый век до рождества Христова".
   Эта дикая мысль родилась в моем мозгу сама собой и моментально заполыхала там, как транспарант. Словно подошел срок, и невидимый дирижер моих поступков, он же по случаю переводчик, раздернул занавесочки и подбросил мне подсказку, загодя начертанную на ученической доске.
   Минус двадцать пятый век!
   Толща ненаступивших времен обрушилась на меня тяжким, неподъемным гнетом, согнула в три погибели, смяла и расплющила. Я был один не только в этом затхлом святилище - один во всем мире, во всей эпохе. Голый, беззащитный, смертельно перепуганный. Воздух не поступал в сдавленное железным обручем горло. Мне хотелось плакать. Обхватить голову руками, забиться в самый дальний угол и беспомощно захныкать.
   И тогда была начертана новая подсказка.
   "Чего ты, в самом деле... Это же древний мир, ты как историк душу бы должен запродать за саму возможность одним глазком заглянуть в него! Вот и пользуйся шансом, изучай. И не дрожи попусту. Ты ловок и силен, сильнее всех живущих сейчас на земле. Для них ты великий воин, и это правда. Тебя зовут Змиулан, и никто не спросит с тебя больше, чем ты умеешь. И ты обязательно, неизбежно, в свой час вернешься домой".
   Я успокоился. Отдышался, утер слезы.
   Подобрал обломок алтаря поувесистее. Пригибаясь, на четвереньках, по-обезьяньи метнулся к проходу. Обернулся на случай нежданной стрелы в спину. Вроде бы никого. И все же был чей-то внимательный, испытующий взгляд.
   - Эй, где ты? - спросил я шепотом.
   "Ты... ты..." - запричитало эхо под закопченными сводами.
   - Молчишь? Ну, как знаешь.
   Я припал к холодному камню, напряженно слушая, обоняя, осязая темноту перед собой. Там могли поджидать затаившиеся латники, прикрывая своими арбалетами беспорядочный отход балахонов. Там могла быть иная угроза. Или наоборот - свобода.
   Едва различимый приближающийся звук. Будто частый цокот копытцев. Если, к примеру, выпустить козленка на паркетный пол. Но откуда и зачем козленок здесь?.. Я попятился. Выставил дубину перед собой. Собрался, как тогда... в трамвае, тысячи лет тому _в_п_е_р_е_д.
   Сначала показалась голова. Потом, спустя какое-то время - все остальное. Но мне хватило и головы, чтобы подавиться собственным желудком.
   6
   ...все как обещано. И убаюкивающий полумрак, и неизвестный клавесинный концерт Вивальди. И красивые женщины, статус которых в обиталище моего хлебосольного хозяина я так и не сумел определить. Не то жены, не то, упаси Бог, наложницы. Ибо сказано в некоторых, как принято у нас писать, "буржуазных" прогнозах на будущее, что поскольку девочки рождаются и выживают чаще, грядет Великая Полигиния... И красное вино в хрустальных бокалах. Спрашиваю название и тут же забываю. Такого вина я не пробовал тыщу лет. Только водку "из опилок". Да иногда, крайне редко, пиво.
   Лысого гиганта зовут Ратмир. "Младой хазарский хан"... Ну, молодости он явно не первой, и даже не второй. Признаться, возраст его для меня загадка, ясно лишь, что не "младой". Черты лица под бурой коркой загара как под вуалью. Но в остальном самый доподлинный хан. В богатом и просторном халате, развалился на тахте, а вокруг снуют молчаливые чаровницы из гарема.
   - Так что вы построили? Как называется ваше общество? Коммунизм или?..
   - Допустим, построили не мы, а вы. В буквальном смысле, Вячеслав Иванович. Нам это досталось в наследство. И сундуки со златом-серебром, и горы окаменелого навоза. Если вам так необходим термин, можете считать наше общество развитым социализмом, - он пригубляет из бокала, а в это время невозможно красивая женщина вносит на овальном блюде ворох зелени, из которого кокетливо выглядывает большая птица в золотистой лоснящейся корочке.
   Я чувствую себя такой же птицей. Ощипанной и приготовленной с травами. Вдобавок, угодившей не в свою тарелку. Я нелеп в этих джинсах, в заплатанном свитерке, и хотя никто не попрекает меня непротокольным прикидом, сознаю свое убожество. Я косноязычен, и это мне досаждает. Моя башка не мыта почти неделю - воду в нашем доме отключили еще в августе, а посещение бани требует немалой мобилизации моих душевных сил. Всякий раз, когда мимо, задевая меня краем развевающихся газовых одежд, проплывает одна из ханских пери, я в панике ощущаю, что от меня разит козлом. На пуленепробиваемой роже Ратмира угнездилась тонкая усмешка. Должно быть, он понимает мое состояние и испытывает удовольствие от этого понимания. Возможно, моя зажатость входит в его планы. Скорее бы все кончилось...
   - Сорохтин Вячеслав Иванович, - говорит Ратмир, уперев в меня рентгеновские свои глазки. - Тридцать пять лет, женаты вторым браком. Судя по всему, на сей раз удачно.
   - Сведения из моего досье? - ввинчиваю я.
   - Сыну четыре года, - невозмутимо продолжает он. - Образование получили высшее, историк по профессии и по призванию. Днем читаете лекции в педагогическом институте. Вечером совершаете набеги на ведомственные архивы, таща оттуда все, что плохо лежит. Ночью тайком от родных сочинительствуете. Упомянутая монография. Своим социальным статусом недовольны, хотя и сознаете, что ничего изменить нельзя. Жена получает больше вас, плюс приработок уборщицей. Фактически она содержит вас с вашими хобби...
   - У меня тоже есть приработок, - уныло возражаю я, хотя он прав, кругом прав.
   - Гонорары от ваших статей, - понимающе кивает Ратмир. - Нищенское подаяние. Одна надежда на диссертацию. Но дело движется крайне медленно, потому что вы сильно отвлекаетесь на культы личности. Кстати, защитившись, вы получаете право на дополнительную жилплощадь и мзду. Но право еще нужно реализовать. Вы этого не умеете.
   Голова слегка кружится от вина, хрустящего на зубах птичьего мяса и аромата, исходящего от женщин. Клавесин священнодействует. Я спокоен. Я уже поверил: да, это наше будущее, мне в нем неплохо, и в общем безразлично, как данная общественная формация именуется.
   - А ну, колитесь, любезнейший, - нагло требую я и со всем удобством разваливаюсь на своем ложе. - Чем сердце успокоилось? Защитился я или нет? Получил новую квартиру?
   - Мокруху шьете, гражданин начальник, - парирует он. - Я в законе, своих не закладываю, сука буду, век свободы не видать... Вы, Вячеслав Иванович, в темпоральной механике человек темный, девственный. Не понимаете принципа детерминизма. В том прошлом, откуда мы вас выдернули, вы прожили некую жизнь, являющую собой цепочку вполне конкретных фактов. Связанные с вашей персоной события намертво впечатаны в историю. И ничего тут не изменить. Допустим, проболтаюсь я, что никогда вы не защитились, прожили бедно, померли рано и скверно. Как бы вы ни барахтались, все равно проживете как вам на роду написано и помрете в установленный срок. Ну, выложу я перед вами досье. Что с того? Перед возвращением домой мы эти сведения из вашей памяти вытрем. "От многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль". Екклесиаст. Не нужно печалиться, Вячеслав Иванович. Живите весело. Ругайте власть. Грабьте архивы...
   - "Мудрость разумного - знание пути своего, глупость же безрассудных - заблуждение". Соломон. Черт с вами. Говорите, что нужно.
   - Вопрос в лоб: хотите поработать на будущее?
   - Ответ в лоб: не знаю.
   - Достойно... Нам нужен историк. Человек независимых суждений. Трезво и критически мыслящий. Разбирающийся в социальной механике. Физически здоровый. Непременно - светлый шатен со специфическим разрезом глаз. Иными словами, нужны именно вы.
   - За комплименты спасибо. Особенно насчет здоровья.
   - Пойдете на сотрудничество - мы из вас атлета сотворим. Ну, не Брюса Ли, не этого... - он щелкает пальцами, припоминая, - не Шварценнеггера. Чак Норрис вас устроит?