Страница:
— Довольно, довольно, — замахал я руками. — Вы меня убедили. Буду рад иметь такого спутника. Но только скажите, пожалуйста, как я должен вас называть? У вас есть какое-нибудь имя, номер или позывные?
— Называйте меня Петровичем, — сказал робот. — Мы, роботы, все считаем себя сыновьями нашего изобретателя, Петра Ивановича Федосеева, и любим, когда нас называют Петровичами.
— Так вы и любить умеете, Петрович? — не удержался я от вопроса.
— Да, умеем, — серьезно ответил тот. — В тех пределах, которые доступны высшим машинам.
— Ну-ну, — пробормотал я. — Значит, будем знакомы. Зовите меня Алексеем. И предлагаю перейти на “ты”. Я протянул ему руку.
— Согласен, Алексей, — ответил тот.
Мы обменялись рукопожатием.
Я впервые в жизни пожимал руку роботу и очень удивился, что она оказалась самая обыкновенная — может быть, лишь чуть более твердая, чем у меня. По моим представлениям, рука механического существа должна была напоминать клещи.
— Петрович, а ты действительно очень сильный? — спросил я.
Робот взял стоящую у камина кочергу.
— Ты сможешь ее сломать? — спросил он.
Кочерга была отштампована в высокочастотном поле из терилакса, и сломать ее не смог бы и слон. Вот если ударить по ней Эскалибуром…
Тут у меня от удивления глаза полезли на лоб: робот разжал кулак — и на пол упали две половинки кочерги. Я только развел руками.
— Да, Петрович, с тобой будет не страшно в любых переделках, — сказал я серьезно. — А вам, Ганелона, я сделаю другую кочергу — из настоящего железа.
— Я буду этому очень рада, — улыбнулась принцесса, вскидывая на меня свои огромные глаза. Взмах ее ресниц напоминал трепетанье крыльев бабочки.
Когда она заглянула мне в глаза, меня словно жаром обдало. Чтобы не выдать себя, я наклонился, чтобы собрать остатки кочерги.
Нет, до чего же она похожа на Тину!
Вечером мы с бабусей распивали чаи. На столе пел самовар — правда, не старинный, с огнем и дымом, а стилизованный, аккумуляторный. Бабушка дула на блюдце и косила глаза на какую-то очень древнюю и дряхлую книгу, время от времени осторожно перелистывая желтые страницы.
— Что ты читаешь? — спросил я.
— О, это замечательная книга. Я разыскивала ее лет сорок и вот с трудом нашла в одной частной коллекции. Это Книга Молоховец, — с гордостью возвестила она. — Слышал?
— Конечно, конечно, — с энтузиазмом ответил я. — Как же можно не слышать! Книга Бытия, Книга Экклезиаст и Книга Молоховец — это же основа человеческой культуры! — И я продекламировал:
Всему свой час, и время всякому делу под небесами:
Время родиться и время умирать,
Время насаждать и время вырывать насажденья,
Время убивать и время исцелять…
— Ну вот, понесло тебя, — пробурчала бабушка, отрываясь от книги. — Если не знаешь, то так и скажи.
— Ф шисни не слыхифал, — сознался я, заталкивая в рот огромный кусок хлеба с вареньем. — Кто же этот Молоховец? Пророк или философ?
— Елена Молоховец была замечательная русская женщина, жившая где-то в XIX веке. Она принесла человечеству больше пользы, чем сотни философов и пророков, вместе взятых. Она научила людей, как надо вкусно готовить.
— Что, что?
— Да, она написала прекрасную поваренную книгу, вот эту самую, которая выдержала десятки изданий. Если бы не она, многие уникальные рецепты русской кухни пропали бы бесследно. Вот слушай: “Уха из стерляди с шампанским…” Ты пробовал хоть раз такую? “Цыплята, фаршированные малороссийским салом…” “Яйца выпускные под соусом…” Или вот: “Гренки с мармеладом из чернослива”. Это специально для тебя — ты же у меня сластена. На днях тебе сделаю.
— Угу, — сказал я. — Только я, бабуся, уезжаю.
— Опять на сборы? Или, может быть, в Гималаи?
— При чем тут Гималаи? — буркнул я. Пожалуй, это было единственное место во всей Вселенной, куда бы я предпочел сейчас поехать. — Я отправляюсь на Изумрудную.
— Это что — какой-нибудь спортлагерь?
— Нет, это планета.
— Значит, в космонавты записался… — Она о чем-то задумалась и вдруг сделала совершенно неожиданный вывод: — Женить тебя надо, голубчика.
— Бабушка, при чем здесь женитьба? У меня и девушки-то нет.
— И не будет никогда, если и дальше станешь от них прятаться.
— Да разве это девушки? “Ах, рыцарь!… Ох, рыцарь!…” Других слов они не знают. Истерички какие-то. Им все равно — что я, что Баязет, лишь бы знаменитость.
— Зачем ты говоришь неправду? Ира была очень умная, начитанная, серьезная девушка, к тому же красивая. И не такая болтушка, как некоторые.
— Да из нее слова нельзя было вытянуть! “Да, Алексей… Нет, Алексей…” — вот и весь ее разговор. Я с ней целовался и чуть не зевал.
— Ну, ладно, забудем про нее. А чем плоха Тина? Неужели она тебе тоже не нравится?
Я постарался спрятаться за самоваром.
— Ах, бабушка, ну что ты говоришь! Тина — подружка моего товарища, моего тренера. Она дружит с ним больше года. При чем тут я?
— Вот-вот, и я то же самое говорю. Год дружат и еще десять лет будут дружить, а может, и двадцать. Твой Гусев хороший человек, хоть и пустой, но эта девушка не для него.
— Почему это Павел пустой? — громко возмутился я, обрадовавшись возможности переменить тему. — Ты же знаешь, какой это замечательный товарищ! Да он руку даст отрубить за меня.
— Насчет руки или ноги не знаю, а что парень он не стоящий, уверена. А ты Тине нравишься — вот тут уж я готова дать руку на отсечение.
Бабушка уверенно сворачивала разговор на свое. Мне было приятно слышать то, что она говорит о Тине, но обсуждать эту тему ни с кем не хотелось. К тому же бабушка явно преувеличивала — следов интереса к своей особе со стороны Тины я не замечал. А вот нападки на Гусева меня всерьез разозлили.
— Ты разве забыла, что он спас меня на Яблоновом хребте? У меня окоченели руки, и самое большое минут через пять я загремел бы вниз. А Павел пошел ко мне без страховки, не дожидаясь остальных, рискуя свалиться тоже, потому что знал, что я долго не продержусь.
— Так я не говорю, что он злыдень какой-нибудь. Просто не тот он человек, с которым тебе надо дружить.
— Бабушка, я же тебе друзей не выбираю, — ляпнул я, не подумав.
Это было очень грубо и невежливо. Бабушка обиделась, поджала губы и замолчала. Чай мы допили в полной тишине. И только когда я встал и буркнул “спасибо”, она сказала:
— Тебе какой-то конверт прислали.
Это было приглашение явиться к Верховному комиссару Звездного совета.
Стоэтажная башня Звездного совета была самым высоким зданием столицы. Возвели ее двести лет назад, когда архитекторов охватила очередная лихорадка новаторства. Здания-шары, здания-деревья, здания-зонты, здания-пирамиды были уже пройденным этапом. Новым увлечением стали здания без окон. Строить их дешево, рационально, быстро — так уверяли авторы проектов. Телеэкраны во всю стену прекрасно заменят окна, и видеть в них можно будет не изо дня в день одно и то же, а любой пейзаж по выбору — море, горы, лес, Ниагару, Сахару. Были даже запущены специальные “пейзажные спутники”, которые транслировали по сорока каналам сорок разных пейзажей — с ветром, птицами, восходами и закатами. Постепенно число пейзажей довели до полутора сотен, включив в них морское дно и марсианскую пустыню. Но мода на хелеокна быстро прошла, жить среди телефицированных стен мало кому понравилось, и здания без окон потихоньку переделали в обычные. Теперь их осталось совсем мало, в основном административные, и здание Звездного совета было среди них самым известным.
В вестибюле меня встретила очаровательная блондинка в голубой униформе. Я показал ей приглашение. Она сразу засуетилась, стреляя в меня красивыми глазками.
— Я знаю про вас… Меня предупредили, что вы придете… Верховный комиссар вас ожидает. — Она сказала несколько слов в микрофон, приколотый к ее форменной блузке вместо брошки. — Разрешите вас проводить…
Она так таращила на меня глаза, словно я был по крайней мере о двух головах, и все о чем-то щебетала. А в кабине лифта она вдруг спросила:
— Скажите, вы действительно… рыцарь Черной башни? Я видела вас на Малом Споре и запомнила. Меня зовут Виола. Можно мы теперь будем знакомы? Я так люблю конный бой — не пропустила ни одного соревнования!
Ах, нелегкая тебя возьми! Я огляделся, но из лифта выскочить было невозможно. Конечно, она прочитала в приглашении мою фамилию, и теперь начнутся записки, букеты, вздохи, охи. Какого черта занесло ее в Дом техники?
— За кого же вы болели на Малом Споре? — спросил я, с отчаянием глядя на световое табло, цифры на котором словно заснули. Уж скорей бы доехать!
— Я сама участвовала в Споре. Я сделала тот самый верстак, который вы разрубили…
К счастью для меня, лифт наконец дополз до девяностого этажа, и мы вышли.
— Вы сделали замечательный верстак, — сказал я серьезно. — На нем очень удобно работать. Через неделю—две я вернусь, и мы вместе починим его.
В кабинете мне навстречу из-за стола поднялся высокий седой человек, к которому я с первого взгляда почувствовал расположение. Ему было лет сто сорок — сто шестьдесят.
— Комиссар Фаркаш, — представился он и предложил сесть.
Я с интересом огляделся. Почему-то я думал, что встречу в этом здании этакий технический сверхмодерн — автоматическую мебель, киберсекретарей, шкафы-автоматы, которые сами подают документы. Все оказалось гораздо проще — стол и кресла были обычные, папки, числом не больше десятка, стояли на самой простой полке, а из техники я заметил только стандартный экран глобальной связи со стандартным же пультом. А во всех окнах, знаменитых телеокнах, виднелись только пейзажи Москвы — такие, какими они должны выглядеть с девяностого этажа.
— Вы скоро отбываете на Изумрудную, — сказал Фаркаш. — Вот разрешение на ВП-перелет. — Он протянул мне листок бумаги. — Вас будет только двое?
— Да, я и робот Петрович. Ну и, конечно, немного вещей.
— Вы знаете, что вы первый человек, получивший разрешение посетить Изумрудную?
Это я знал — мне сообщила об этом Ганелона.
— Вот по этому-то поводу я и хотел с вами поговорить. Но, во-первых, вы знакомы с системой ВП-перелетов?
— Только в самых общих чертах. Тебя сажают в кабину, а потом — раз, и ты уже на другой планете.
— Сразу видно, что вы никуда не летали, — улыбнулся Фаркаш.
— Как-то не приходилось… — О причине своей нелюбви к внепространственным перелетам я решил промолчать. — Кроме того, мне очень некогда. Я ведь преподаю в институте, веду исследования — у меня несколько аспирантов, потом тренировки, соревнования, Малый Спор, Большой Спор…
— Словом, все как у людей, — кивнул головой комиссар. — Но сейчас я расскажу кое-что об Изумрудной.
Изумрудную открыли лет пятьдесят назад. Разведчики высадились на планету и попытались вступить в контакт с населением. Вначале все шло довольно мило, но потом появились представители центральной власти и дали понять, что дальнейшее общение нежелательно. Их соблазняли торговлей, обещали всяческую помощь, лекарства, развитие туризма — власти были непреклонны. Пришлось убираться несолоно хлебавши, даже не выяснив, откуда и когда взялись на Изумрудной обитатели.
Они явно были эмигрантами с Земли, даже разговаривали на Едином языке, правда, устаревшем, — видимо, планета была колонизирована кучкой беглецов еще в период создания Союза Коммунистических республик, по времени совпавший с первыми звездными рейсами. Разведчики подвесили на стационарной орбите ВП-станцию, а на планете оставили кабину для связи со станцией — это было единственное, на что удалось получить разрешение. И все эти годы никто ими не пользовался.
Теперь представьте себе ситуацию. Почти полвека на наши регулярные вызовы никто не отвечает, услугами Станции никто не пользуется. Пятьдесят лет дежурные смены на спутнике изнывают от безделья. И вдруг Изумрудная заговорила — просят отправить на Землю пассажира, указывают, когда его забрать. Ребята рады, они сажают “Гриф” тютелька в тютельку куда следует и видят конное войско с копьями и мечами, провожающее очень хорошенькую девушку. А по углам посадочного квадрата они видят четыре вышки, и им без бинокля видно, что на вышках сидят здоровенные верзилы с лучеметами и держат все это рыцарство и их самих под прицелом. Они, естественно, девицу забирают, а на Земле выясняется, что она наследная принцесса Изумрудной и приехала к нам учиться. Король, ее батюшка, прислал с ней слезную грамоту в наш Совет, из которой мы поняли, что он просит получше охранять его чадо, потому что ему, королю то есть, кажется, что чаду может угрожать опасность. Мы даем принцессе в сторожа робота высшего класса, снабдив его строжайшими инструкциями. Но принцессу никто не беспокоит, никто ей не угрожает, да и кто может это сделать, если с Изумрудной не выезжала больше ни одна душа? Потом нас просят забрать королевского посланца, мы это делаем, он приезжает к принцессе, а та в слезы — оказывается, умер ее отец. Она едет его хоронить, потом возвращается, к ней снова приезжает тот же самый Летур, — все идет естественным путем и тревоги не возбуждает. А потом началось. На спутнике вызов за вызовом. То двое, то трое, то сразу пятеро. Тут мы, конечно, слегка промахнулись — надо было четко знать, кого мы везем, куда и зачем. Но, поймите, у нас не было никаких причин для тревог или подозрений — ну ни-ка-ких… Приезжие с Изумрудной высадились на Земле и расползлись кто куда. Потом, когда мы спохватились, мы их быстро нащупали, потому что они все-таки очень выделялись среди наших людей — не одеждой, нет, они тут же переоделись, а речью. И еще больше — недоверием. Понимаете, Алексей, они у нас ничему и никому не верят. Им постоянно кажется, что их обманывают, желают им зла… Наверно, у них дома не очень-то сладкая жизнь. Теперь, если понадобится, мы легко возьмем под контроль каждый их шаг, но боюсь, что главное мы прошляпили. Недавно погиб Летур, и мы подозреваем, что приезжие приложили к этому руку.
Когда Летур прибыл сюда во второй раз, он уже не собирался возвращаться. Мы спрашивали принцессу, и она сказала, что его намерением была учеба. По ее словам, это был талантливый, разносторонне развитый человек, великолепный художник и ученый-энциклопедист. Правда, наука на Изумрудной какая-то странная — алхимия, да и только. Точных сведений у нас нет, а принцесса дома ничему толком не училась и мало что знает. Так вот, Летур поступил в институт и стал изучать генетику. Когда мы уже потом поинтересовались, нам рассказали, что в голове у него была каша, подготовки — никакой, наивность во многих вещах чудовищная, однако это был, бесспорно, очень, очень одаренный человек, будущее светило науки. Приняли его в институт условно, потому что он не выдержал ни одного экзамена. У профессоров сложилось впечатление, что он только из их вопросов узнавал о многих научных проблемах. Но он рос буквально на глазах и через несколько месяцев уже знал — и хорошо знал! — то, что другие постигают годами. У него был мозг, не засоренный ненужными сведениями, не затюканный ложными авторитетами, мозг, словно специально созданный природой для великих открытий. И вот его не стало.
Мы не знаем, что с ним произошло, — может быть, просто несчастный случай. Он купался в море — это было в Гурзуфе, — уплыл и не вернулся. Браслет он оставил на берегу — он всегда так делал, сколько ему ни говорили, — очевидно, считал, что вода испортит механизм. О Летуре вспомнили только на следующий день, но сразу искать не стали — мало ли куда мог отправиться человек! Но потом ребятишки нашли в камнях одежду. Через час тело обнаружили. Он пролежал в воде почти сутки. И представьте, врачи так и не смогли сказать, отчего он умер. Подозревают, что это был паралич сердца. Словом, самая естественная причина. Но только трое из тех, кто недавно прибыл с Изумрудной, в этот день тоже были в Гурзуфе!
Поверьте, Алексей, мы проверили все, что только могли. Люди не умирают просто так, без причин, но причин нет. Есть только смутные подозрения. Эти трое Летура не убивали. Нам удалось проследить весь их путь, и мы убедились, что они нигде не вступали с ним в контакт. А за час до того, как Летур пошел купаться, эта тройка уже сидела на веранде над морем. Они пили вино, ели шашлыки и играли в эту допотопную игру — да, преферанс — на щелчки по носу. И просидели там несколько часов, никуда не отлучаясь, — игра эта затяжная.
— А где они сейчас? — спросил я.
— Уехали. Вернулись на Изумрудную. У нас не было никаких оснований их задерживать.
— Скажите, а среди тех, кто прибыл с Изумрудной, не было детей?
— Детей? — изумился Фаркаш. — А в чем дело? Я рассказал ему историю с вишневой косточкой.
— Это был мальчишка? Вы уверены?
— Я разговаривал с ним вот так же, как сейчас с вами.
— Я проверю еще раз, но, насколько мне известно, к нам прибывали только взрослые.
Тут мне в голову пришла одна мысль, и я спросил Фаркаша, нет ли у него фотографий тех, с Изумрудной.
— Конечно, есть, — ответил комиссар. — Разрешения на ВП-перелеты выдаются только именные, с фотографией.
Он взял с полки одну из папок и достал из нее пачку цветных стереоснимков.
Я медленно перебирал их, вглядываясь в лица. Кто знает, не придется ли встретиться с ними там, на Изумрудной. Возможных врагов лучше знать в лицо.
— Вот этого я знаю, — сказал я и протянул комиссару Фаркашу снимок. — Это кавалер Рюдель, глава Черного совета Изумрудной, главный претендент на руку принцессы Ганелоны и на королевский трон…
Глава 6. “Справочник Гименея”
— Называйте меня Петровичем, — сказал робот. — Мы, роботы, все считаем себя сыновьями нашего изобретателя, Петра Ивановича Федосеева, и любим, когда нас называют Петровичами.
— Так вы и любить умеете, Петрович? — не удержался я от вопроса.
— Да, умеем, — серьезно ответил тот. — В тех пределах, которые доступны высшим машинам.
— Ну-ну, — пробормотал я. — Значит, будем знакомы. Зовите меня Алексеем. И предлагаю перейти на “ты”. Я протянул ему руку.
— Согласен, Алексей, — ответил тот.
Мы обменялись рукопожатием.
Я впервые в жизни пожимал руку роботу и очень удивился, что она оказалась самая обыкновенная — может быть, лишь чуть более твердая, чем у меня. По моим представлениям, рука механического существа должна была напоминать клещи.
— Петрович, а ты действительно очень сильный? — спросил я.
Робот взял стоящую у камина кочергу.
— Ты сможешь ее сломать? — спросил он.
Кочерга была отштампована в высокочастотном поле из терилакса, и сломать ее не смог бы и слон. Вот если ударить по ней Эскалибуром…
Тут у меня от удивления глаза полезли на лоб: робот разжал кулак — и на пол упали две половинки кочерги. Я только развел руками.
— Да, Петрович, с тобой будет не страшно в любых переделках, — сказал я серьезно. — А вам, Ганелона, я сделаю другую кочергу — из настоящего железа.
— Я буду этому очень рада, — улыбнулась принцесса, вскидывая на меня свои огромные глаза. Взмах ее ресниц напоминал трепетанье крыльев бабочки.
Когда она заглянула мне в глаза, меня словно жаром обдало. Чтобы не выдать себя, я наклонился, чтобы собрать остатки кочерги.
Нет, до чего же она похожа на Тину!
Вечером мы с бабусей распивали чаи. На столе пел самовар — правда, не старинный, с огнем и дымом, а стилизованный, аккумуляторный. Бабушка дула на блюдце и косила глаза на какую-то очень древнюю и дряхлую книгу, время от времени осторожно перелистывая желтые страницы.
— Что ты читаешь? — спросил я.
— О, это замечательная книга. Я разыскивала ее лет сорок и вот с трудом нашла в одной частной коллекции. Это Книга Молоховец, — с гордостью возвестила она. — Слышал?
— Конечно, конечно, — с энтузиазмом ответил я. — Как же можно не слышать! Книга Бытия, Книга Экклезиаст и Книга Молоховец — это же основа человеческой культуры! — И я продекламировал:
Всему свой час, и время всякому делу под небесами:
Время родиться и время умирать,
Время насаждать и время вырывать насажденья,
Время убивать и время исцелять…
— Ну вот, понесло тебя, — пробурчала бабушка, отрываясь от книги. — Если не знаешь, то так и скажи.
— Ф шисни не слыхифал, — сознался я, заталкивая в рот огромный кусок хлеба с вареньем. — Кто же этот Молоховец? Пророк или философ?
— Елена Молоховец была замечательная русская женщина, жившая где-то в XIX веке. Она принесла человечеству больше пользы, чем сотни философов и пророков, вместе взятых. Она научила людей, как надо вкусно готовить.
— Что, что?
— Да, она написала прекрасную поваренную книгу, вот эту самую, которая выдержала десятки изданий. Если бы не она, многие уникальные рецепты русской кухни пропали бы бесследно. Вот слушай: “Уха из стерляди с шампанским…” Ты пробовал хоть раз такую? “Цыплята, фаршированные малороссийским салом…” “Яйца выпускные под соусом…” Или вот: “Гренки с мармеладом из чернослива”. Это специально для тебя — ты же у меня сластена. На днях тебе сделаю.
— Угу, — сказал я. — Только я, бабуся, уезжаю.
— Опять на сборы? Или, может быть, в Гималаи?
— При чем тут Гималаи? — буркнул я. Пожалуй, это было единственное место во всей Вселенной, куда бы я предпочел сейчас поехать. — Я отправляюсь на Изумрудную.
— Это что — какой-нибудь спортлагерь?
— Нет, это планета.
— Значит, в космонавты записался… — Она о чем-то задумалась и вдруг сделала совершенно неожиданный вывод: — Женить тебя надо, голубчика.
— Бабушка, при чем здесь женитьба? У меня и девушки-то нет.
— И не будет никогда, если и дальше станешь от них прятаться.
— Да разве это девушки? “Ах, рыцарь!… Ох, рыцарь!…” Других слов они не знают. Истерички какие-то. Им все равно — что я, что Баязет, лишь бы знаменитость.
— Зачем ты говоришь неправду? Ира была очень умная, начитанная, серьезная девушка, к тому же красивая. И не такая болтушка, как некоторые.
— Да из нее слова нельзя было вытянуть! “Да, Алексей… Нет, Алексей…” — вот и весь ее разговор. Я с ней целовался и чуть не зевал.
— Ну, ладно, забудем про нее. А чем плоха Тина? Неужели она тебе тоже не нравится?
Я постарался спрятаться за самоваром.
— Ах, бабушка, ну что ты говоришь! Тина — подружка моего товарища, моего тренера. Она дружит с ним больше года. При чем тут я?
— Вот-вот, и я то же самое говорю. Год дружат и еще десять лет будут дружить, а может, и двадцать. Твой Гусев хороший человек, хоть и пустой, но эта девушка не для него.
— Почему это Павел пустой? — громко возмутился я, обрадовавшись возможности переменить тему. — Ты же знаешь, какой это замечательный товарищ! Да он руку даст отрубить за меня.
— Насчет руки или ноги не знаю, а что парень он не стоящий, уверена. А ты Тине нравишься — вот тут уж я готова дать руку на отсечение.
Бабушка уверенно сворачивала разговор на свое. Мне было приятно слышать то, что она говорит о Тине, но обсуждать эту тему ни с кем не хотелось. К тому же бабушка явно преувеличивала — следов интереса к своей особе со стороны Тины я не замечал. А вот нападки на Гусева меня всерьез разозлили.
— Ты разве забыла, что он спас меня на Яблоновом хребте? У меня окоченели руки, и самое большое минут через пять я загремел бы вниз. А Павел пошел ко мне без страховки, не дожидаясь остальных, рискуя свалиться тоже, потому что знал, что я долго не продержусь.
— Так я не говорю, что он злыдень какой-нибудь. Просто не тот он человек, с которым тебе надо дружить.
— Бабушка, я же тебе друзей не выбираю, — ляпнул я, не подумав.
Это было очень грубо и невежливо. Бабушка обиделась, поджала губы и замолчала. Чай мы допили в полной тишине. И только когда я встал и буркнул “спасибо”, она сказала:
— Тебе какой-то конверт прислали.
Это было приглашение явиться к Верховному комиссару Звездного совета.
Стоэтажная башня Звездного совета была самым высоким зданием столицы. Возвели ее двести лет назад, когда архитекторов охватила очередная лихорадка новаторства. Здания-шары, здания-деревья, здания-зонты, здания-пирамиды были уже пройденным этапом. Новым увлечением стали здания без окон. Строить их дешево, рационально, быстро — так уверяли авторы проектов. Телеэкраны во всю стену прекрасно заменят окна, и видеть в них можно будет не изо дня в день одно и то же, а любой пейзаж по выбору — море, горы, лес, Ниагару, Сахару. Были даже запущены специальные “пейзажные спутники”, которые транслировали по сорока каналам сорок разных пейзажей — с ветром, птицами, восходами и закатами. Постепенно число пейзажей довели до полутора сотен, включив в них морское дно и марсианскую пустыню. Но мода на хелеокна быстро прошла, жить среди телефицированных стен мало кому понравилось, и здания без окон потихоньку переделали в обычные. Теперь их осталось совсем мало, в основном административные, и здание Звездного совета было среди них самым известным.
В вестибюле меня встретила очаровательная блондинка в голубой униформе. Я показал ей приглашение. Она сразу засуетилась, стреляя в меня красивыми глазками.
— Я знаю про вас… Меня предупредили, что вы придете… Верховный комиссар вас ожидает. — Она сказала несколько слов в микрофон, приколотый к ее форменной блузке вместо брошки. — Разрешите вас проводить…
Она так таращила на меня глаза, словно я был по крайней мере о двух головах, и все о чем-то щебетала. А в кабине лифта она вдруг спросила:
— Скажите, вы действительно… рыцарь Черной башни? Я видела вас на Малом Споре и запомнила. Меня зовут Виола. Можно мы теперь будем знакомы? Я так люблю конный бой — не пропустила ни одного соревнования!
Ах, нелегкая тебя возьми! Я огляделся, но из лифта выскочить было невозможно. Конечно, она прочитала в приглашении мою фамилию, и теперь начнутся записки, букеты, вздохи, охи. Какого черта занесло ее в Дом техники?
— За кого же вы болели на Малом Споре? — спросил я, с отчаянием глядя на световое табло, цифры на котором словно заснули. Уж скорей бы доехать!
— Я сама участвовала в Споре. Я сделала тот самый верстак, который вы разрубили…
К счастью для меня, лифт наконец дополз до девяностого этажа, и мы вышли.
— Вы сделали замечательный верстак, — сказал я серьезно. — На нем очень удобно работать. Через неделю—две я вернусь, и мы вместе починим его.
В кабинете мне навстречу из-за стола поднялся высокий седой человек, к которому я с первого взгляда почувствовал расположение. Ему было лет сто сорок — сто шестьдесят.
— Комиссар Фаркаш, — представился он и предложил сесть.
Я с интересом огляделся. Почему-то я думал, что встречу в этом здании этакий технический сверхмодерн — автоматическую мебель, киберсекретарей, шкафы-автоматы, которые сами подают документы. Все оказалось гораздо проще — стол и кресла были обычные, папки, числом не больше десятка, стояли на самой простой полке, а из техники я заметил только стандартный экран глобальной связи со стандартным же пультом. А во всех окнах, знаменитых телеокнах, виднелись только пейзажи Москвы — такие, какими они должны выглядеть с девяностого этажа.
— Вы скоро отбываете на Изумрудную, — сказал Фаркаш. — Вот разрешение на ВП-перелет. — Он протянул мне листок бумаги. — Вас будет только двое?
— Да, я и робот Петрович. Ну и, конечно, немного вещей.
— Вы знаете, что вы первый человек, получивший разрешение посетить Изумрудную?
Это я знал — мне сообщила об этом Ганелона.
— Вот по этому-то поводу я и хотел с вами поговорить. Но, во-первых, вы знакомы с системой ВП-перелетов?
— Только в самых общих чертах. Тебя сажают в кабину, а потом — раз, и ты уже на другой планете.
— Сразу видно, что вы никуда не летали, — улыбнулся Фаркаш.
— Как-то не приходилось… — О причине своей нелюбви к внепространственным перелетам я решил промолчать. — Кроме того, мне очень некогда. Я ведь преподаю в институте, веду исследования — у меня несколько аспирантов, потом тренировки, соревнования, Малый Спор, Большой Спор…
— Словом, все как у людей, — кивнул головой комиссар. — Но сейчас я расскажу кое-что об Изумрудной.
Изумрудную открыли лет пятьдесят назад. Разведчики высадились на планету и попытались вступить в контакт с населением. Вначале все шло довольно мило, но потом появились представители центральной власти и дали понять, что дальнейшее общение нежелательно. Их соблазняли торговлей, обещали всяческую помощь, лекарства, развитие туризма — власти были непреклонны. Пришлось убираться несолоно хлебавши, даже не выяснив, откуда и когда взялись на Изумрудной обитатели.
Они явно были эмигрантами с Земли, даже разговаривали на Едином языке, правда, устаревшем, — видимо, планета была колонизирована кучкой беглецов еще в период создания Союза Коммунистических республик, по времени совпавший с первыми звездными рейсами. Разведчики подвесили на стационарной орбите ВП-станцию, а на планете оставили кабину для связи со станцией — это было единственное, на что удалось получить разрешение. И все эти годы никто ими не пользовался.
Теперь представьте себе ситуацию. Почти полвека на наши регулярные вызовы никто не отвечает, услугами Станции никто не пользуется. Пятьдесят лет дежурные смены на спутнике изнывают от безделья. И вдруг Изумрудная заговорила — просят отправить на Землю пассажира, указывают, когда его забрать. Ребята рады, они сажают “Гриф” тютелька в тютельку куда следует и видят конное войско с копьями и мечами, провожающее очень хорошенькую девушку. А по углам посадочного квадрата они видят четыре вышки, и им без бинокля видно, что на вышках сидят здоровенные верзилы с лучеметами и держат все это рыцарство и их самих под прицелом. Они, естественно, девицу забирают, а на Земле выясняется, что она наследная принцесса Изумрудной и приехала к нам учиться. Король, ее батюшка, прислал с ней слезную грамоту в наш Совет, из которой мы поняли, что он просит получше охранять его чадо, потому что ему, королю то есть, кажется, что чаду может угрожать опасность. Мы даем принцессе в сторожа робота высшего класса, снабдив его строжайшими инструкциями. Но принцессу никто не беспокоит, никто ей не угрожает, да и кто может это сделать, если с Изумрудной не выезжала больше ни одна душа? Потом нас просят забрать королевского посланца, мы это делаем, он приезжает к принцессе, а та в слезы — оказывается, умер ее отец. Она едет его хоронить, потом возвращается, к ней снова приезжает тот же самый Летур, — все идет естественным путем и тревоги не возбуждает. А потом началось. На спутнике вызов за вызовом. То двое, то трое, то сразу пятеро. Тут мы, конечно, слегка промахнулись — надо было четко знать, кого мы везем, куда и зачем. Но, поймите, у нас не было никаких причин для тревог или подозрений — ну ни-ка-ких… Приезжие с Изумрудной высадились на Земле и расползлись кто куда. Потом, когда мы спохватились, мы их быстро нащупали, потому что они все-таки очень выделялись среди наших людей — не одеждой, нет, они тут же переоделись, а речью. И еще больше — недоверием. Понимаете, Алексей, они у нас ничему и никому не верят. Им постоянно кажется, что их обманывают, желают им зла… Наверно, у них дома не очень-то сладкая жизнь. Теперь, если понадобится, мы легко возьмем под контроль каждый их шаг, но боюсь, что главное мы прошляпили. Недавно погиб Летур, и мы подозреваем, что приезжие приложили к этому руку.
Когда Летур прибыл сюда во второй раз, он уже не собирался возвращаться. Мы спрашивали принцессу, и она сказала, что его намерением была учеба. По ее словам, это был талантливый, разносторонне развитый человек, великолепный художник и ученый-энциклопедист. Правда, наука на Изумрудной какая-то странная — алхимия, да и только. Точных сведений у нас нет, а принцесса дома ничему толком не училась и мало что знает. Так вот, Летур поступил в институт и стал изучать генетику. Когда мы уже потом поинтересовались, нам рассказали, что в голове у него была каша, подготовки — никакой, наивность во многих вещах чудовищная, однако это был, бесспорно, очень, очень одаренный человек, будущее светило науки. Приняли его в институт условно, потому что он не выдержал ни одного экзамена. У профессоров сложилось впечатление, что он только из их вопросов узнавал о многих научных проблемах. Но он рос буквально на глазах и через несколько месяцев уже знал — и хорошо знал! — то, что другие постигают годами. У него был мозг, не засоренный ненужными сведениями, не затюканный ложными авторитетами, мозг, словно специально созданный природой для великих открытий. И вот его не стало.
Мы не знаем, что с ним произошло, — может быть, просто несчастный случай. Он купался в море — это было в Гурзуфе, — уплыл и не вернулся. Браслет он оставил на берегу — он всегда так делал, сколько ему ни говорили, — очевидно, считал, что вода испортит механизм. О Летуре вспомнили только на следующий день, но сразу искать не стали — мало ли куда мог отправиться человек! Но потом ребятишки нашли в камнях одежду. Через час тело обнаружили. Он пролежал в воде почти сутки. И представьте, врачи так и не смогли сказать, отчего он умер. Подозревают, что это был паралич сердца. Словом, самая естественная причина. Но только трое из тех, кто недавно прибыл с Изумрудной, в этот день тоже были в Гурзуфе!
Поверьте, Алексей, мы проверили все, что только могли. Люди не умирают просто так, без причин, но причин нет. Есть только смутные подозрения. Эти трое Летура не убивали. Нам удалось проследить весь их путь, и мы убедились, что они нигде не вступали с ним в контакт. А за час до того, как Летур пошел купаться, эта тройка уже сидела на веранде над морем. Они пили вино, ели шашлыки и играли в эту допотопную игру — да, преферанс — на щелчки по носу. И просидели там несколько часов, никуда не отлучаясь, — игра эта затяжная.
— А где они сейчас? — спросил я.
— Уехали. Вернулись на Изумрудную. У нас не было никаких оснований их задерживать.
— Скажите, а среди тех, кто прибыл с Изумрудной, не было детей?
— Детей? — изумился Фаркаш. — А в чем дело? Я рассказал ему историю с вишневой косточкой.
— Это был мальчишка? Вы уверены?
— Я разговаривал с ним вот так же, как сейчас с вами.
— Я проверю еще раз, но, насколько мне известно, к нам прибывали только взрослые.
Тут мне в голову пришла одна мысль, и я спросил Фаркаша, нет ли у него фотографий тех, с Изумрудной.
— Конечно, есть, — ответил комиссар. — Разрешения на ВП-перелеты выдаются только именные, с фотографией.
Он взял с полки одну из папок и достал из нее пачку цветных стереоснимков.
Я медленно перебирал их, вглядываясь в лица. Кто знает, не придется ли встретиться с ними там, на Изумрудной. Возможных врагов лучше знать в лицо.
— Вот этого я знаю, — сказал я и протянул комиссару Фаркашу снимок. — Это кавалер Рюдель, глава Черного совета Изумрудной, главный претендент на руку принцессы Ганелоны и на королевский трон…
Глава 6. “Справочник Гименея”
Я разыскал Тину в лаборатории. Она уже заканчивала свои записи, и я предложил ей поужинать вместе.
— Если ты не возражаешь, можем поехать ко мне. Бабушка скоро укатит в какую-то тьмутаракань, а пока будет рада накормить нас. Знаешь, когда бабуся дома, она не терпит, чтобы я питался автопищей.
— Тебе хорошо живется, — вздохнула Тина. — Очень славная у тебя бабушка. И где ты ее раздобыл?
— Скажу только тебе, по секрету. — Я положил ладонь ей на плечо и наклонился к самому уху девушки. — Мне ее выдали за спортивные успехи.
Мне было очень приятно идти вот так с Тиной по открытой солнцу галерее, болтать с ней о всяких пустяках и чувствовать, как на нас незаметно оглядываются редкие встречные. Занятия давно закончились, поэтому внешняя галерея, повисшая на высоте двадцати этажей над институтским парком, была почти пуста. Как-то незаметно для самих себя мы остановились у перил. Солнце сегодня было горячим и ласковым, а лежавшая под нами Москва прекрасна, как всегда, — нет, еще прекрасней. Отсюда, с вышины, были видны вдалеке увенчанные звездочками острия древних кремлевских башен над лентой реки, и разноцветные силуэты новых зданий, и безглазая труба Звездного совета, и ажурные километровые зонтики погоды, и переплетения скоростных магистралей над домами и рекой. Когда я положил руку на перила, мои пальцы прикоснулись к пальцам Тины — очевидно, та этого просто не заметила, потому что не отодвинула руку. Я вдруг ощутил внутри какую-то сладкую пустоту и понял, что не могу сейчас ничего сказать — ну просто ни слова. Мне хотелось только, чтобы мы вот так стояли рядом и молчали и чтобы она не убирала своей руки. Я не знаю, долго ли все это продолжалось, только вдруг почувствовал, что Тина тихо вздохнула, и от этого ее грудь на секунду прикоснулась к моему локтю. Я, не поворачиваясь к девушке, видел, какая у нее красивая и высокая грудь, какая тонкая талия, какие стройные и загорелые ноги, — сегодня Тина была в коротеньких шортах, и поэтому ее ноги были открыты почти целиком солнечным лучам и взглядам. Я чуть-чуть подвинул свою руку, мои пальцы скользнули по ее пальцам и сплелись с ними. Это было так невероятно, что сердце у меня в груди вдруг забухало громкими и редкими ударами.
Нас вернул к действительности чей-то голос. Я не сразу понял, что этот голос мне очень хорошо знаком. По галерее спешил к нам Гусев — как всегда, взлохмаченный и суетливый.
— Вот вы где, голубчики! — кричал он еще издали. — А я обегал пол-института. Тина, ты почему без браслета?
— Я сняла его, чтобы мне не мешали работать, — ответила девушка. — Думаешь, ты один не даешь мне покоя? — Мне показалось, что она не очень обрадована появлением своего дружка.
— Какие у вас планы? — осведомился Гусев.
— Мы собирались ко мне ужинать, — сказал я. — Бабушка грозилась сделать что-то необыкновенное. Пойдешь с нами?
Я смотрел на моего тренера, на дорогого друга Пашку Гусева, и чувствовал, что впервые во мне возникает какая-то неприязнь к нему. Я его очень любил и уважал. Это был беззаветно преданный спорту человек, прекрасно знающий свое дело и знающий, чего он хочет. Природа обделила его ростом, поэтому путь в рыцари был для него закрыт навсегда — при весе в шестьдесят килограммов человек вылетает из седла даже при не очень сильном ударе копья. Но он был прекрасный фехтовальщик, бегун и стрелок, и лучше его никто не умел планировать на самоподъемном крыле — как раз тут его малый вес становился решающим преимуществом. И он был великолепный тренер — не знаю, откуда взялось это у мальчишки, но только, по отзывам крупнейших спортивных авторитетов, он не уступал признанным тренерам, имевшим за плечами по сотне лет стажа. Я был обязан ему многим, да вдобавок и жизнью. И тем не менее сейчас при виде Гусева я ощутил глухое раздражение. Тина была его девушкой, и он ей, очевидно, нравился, она, может быть, даже любила его, поэтому я не имел никакого права становиться у него на дороге. То, что сейчас произошло на галерее (хотя там ничего не произошло — эка важность, подержал девушку за руку!), было предательством по отношению к другу, и я чувствовал, что Гусев думает так же, хотя и не подает вида. Ох, как мне не хотелось, чтобы он, я и Тина ужинали вместе! Дернул черт меня за язык — не брать же приглашение обратно…
Но тут проблема решилась без моего участия. Мы уже стояли у паркинга в ожидании свободного автокиба, когда Тина сказала:
— Мальчики, вам придется ужинать без меня. Я забыла про одно срочное дело. Извините!
Она помахала нам рукой, села в подъехавший киб и укатила. Тут же второй киб остановился перед нами. Мне уже расхотелось ужинать, но ехать пришлось. Пашка тоже был не в своей тарелке — плюхнулся на сиденье и надулся, как мышь на крупу.
Я о чем-то заговорил, но Павел упорно молчал всю дорогу. Дома я зашел к бабушке поздороваться, а когда вернулся в гостиную, Гусев торчал у стола и вертел возле своего носа розу, которую мне вчера бросила Тина. Я поставил цветок в вазочку с живой водою, чтобы роза не увяла и законсервировалась. Мне хотелось сохранить ее как память о Малом Споре (а еще больше о Тине). Но теперь все пропало — этот нахал вытащил розу из вазы, словно не знал, что так делать нельзя, и теперь консервация не получится.
— Слушай, Алексей, — сказал он и швырнул розу на стол. — Тина — моя девушка, и ты к ней не приставай.
— С чего ты это взял? — пробормотал я. Выпад Гусева застал меня врасплох. — Мы с ней друзья, и только…
— И давно это вы подружились?
Тут я разозлился, потому что Гусев вел себя по-хамски.
— А тебе какое дело? Ты что, хочешь мне посоветовать, с кем дружить, а с кем нет?
— Можешь дружить с кем хочешь. Но не дури девчонке голову. От нее теперь только и слышишь: “Ах, какой рыцарь! Ах, какой удар! Какой сверхудар! Какой сверхталант! Сверхгений!”.
— Это она на самом деле так говорит? — спросил я с неподдельным интересом.
Павел почувствовал, что зарвался, и сбавил тон.
— Так не так — какая разница? Она меня любит — вот что главное. А ты ее с толку сбиваешь. Еще бы — профессор, светило, чемпион!…
В его голосе чувствовалось сильное раздражение. Ему, видимо, было все равно, за что меня ругать.
Я был не на шутку огорчен и разозлен словами Гусева. Если они действительно любят друг друга, мое положение оказывалось незавидным. Хорошо, что я скоро уезжаю на Изумрудную.
Ужин был испорчен. Ели мы без всякого удовольствия, чем очень расстроили бабусю. Она сидела поджав губы и распрощалась с нами сухо. Я пошел проводить Павла. Мы пытались говорить о подготовке к Олимпийским играм, но разговор не клеился, и мы расстались.
Я бродил по городу довольно долго, думая о Тине и Павле. Высоко над моей головой в прозрачных трубах проносились серебристые капли магнитных поездов, еще выше проплывали дисколеты туристов, по улицам гуляли веселые, смеющиеся люди. Как всегда в это время, прошел легкий дождь, вывесив через все небо разноцветную радугу. Воздух стал удивительно свежим, запахло какими-то южными цветами. Не знаю, случайно это вышло или ноги сами привели меня, но когда я поднял голову, то увидел, что стою перед “Справочником Гименея”.
Официально здание это называлось Центральным информаторием. В его огромном кристалломозге были собраны подробные сведения о всех обитателях планеты — их возрасте, внешности, вкусах, привычках, работе, увлечениях. Вначале все это мыслилось как автоматическое справочное бюро, но потом было предложено с помощью информатория облегчить людям встречи по интересам. И сразу оказалось, что подобное учреждение просто необходимо людям. Правда, большинство запросов имело целью получить информацию, облегчающую поиск подруги или друга жизни, и вскоре информаторий иначе чем “Справочником Гименея” почти никто не называл.
Сведения обо мне тоже хранились здесь, но я давно заблокировал свою ячейку, спасаясь от восторженных любителей и любительниц конного боя. Не так давно я заходил сюда, чтобы узнать, интересовался ли кто-нибудь моей особой. За последний месяц в информаторий поступило три запроса о профессоре Алексее Северцеве, и тринадцать тысяч восемьсот семьдесят Два человека пытались связаться с рыцарем Черной башни…
— Если ты не возражаешь, можем поехать ко мне. Бабушка скоро укатит в какую-то тьмутаракань, а пока будет рада накормить нас. Знаешь, когда бабуся дома, она не терпит, чтобы я питался автопищей.
— Тебе хорошо живется, — вздохнула Тина. — Очень славная у тебя бабушка. И где ты ее раздобыл?
— Скажу только тебе, по секрету. — Я положил ладонь ей на плечо и наклонился к самому уху девушки. — Мне ее выдали за спортивные успехи.
Мне было очень приятно идти вот так с Тиной по открытой солнцу галерее, болтать с ней о всяких пустяках и чувствовать, как на нас незаметно оглядываются редкие встречные. Занятия давно закончились, поэтому внешняя галерея, повисшая на высоте двадцати этажей над институтским парком, была почти пуста. Как-то незаметно для самих себя мы остановились у перил. Солнце сегодня было горячим и ласковым, а лежавшая под нами Москва прекрасна, как всегда, — нет, еще прекрасней. Отсюда, с вышины, были видны вдалеке увенчанные звездочками острия древних кремлевских башен над лентой реки, и разноцветные силуэты новых зданий, и безглазая труба Звездного совета, и ажурные километровые зонтики погоды, и переплетения скоростных магистралей над домами и рекой. Когда я положил руку на перила, мои пальцы прикоснулись к пальцам Тины — очевидно, та этого просто не заметила, потому что не отодвинула руку. Я вдруг ощутил внутри какую-то сладкую пустоту и понял, что не могу сейчас ничего сказать — ну просто ни слова. Мне хотелось только, чтобы мы вот так стояли рядом и молчали и чтобы она не убирала своей руки. Я не знаю, долго ли все это продолжалось, только вдруг почувствовал, что Тина тихо вздохнула, и от этого ее грудь на секунду прикоснулась к моему локтю. Я, не поворачиваясь к девушке, видел, какая у нее красивая и высокая грудь, какая тонкая талия, какие стройные и загорелые ноги, — сегодня Тина была в коротеньких шортах, и поэтому ее ноги были открыты почти целиком солнечным лучам и взглядам. Я чуть-чуть подвинул свою руку, мои пальцы скользнули по ее пальцам и сплелись с ними. Это было так невероятно, что сердце у меня в груди вдруг забухало громкими и редкими ударами.
Нас вернул к действительности чей-то голос. Я не сразу понял, что этот голос мне очень хорошо знаком. По галерее спешил к нам Гусев — как всегда, взлохмаченный и суетливый.
— Вот вы где, голубчики! — кричал он еще издали. — А я обегал пол-института. Тина, ты почему без браслета?
— Я сняла его, чтобы мне не мешали работать, — ответила девушка. — Думаешь, ты один не даешь мне покоя? — Мне показалось, что она не очень обрадована появлением своего дружка.
— Какие у вас планы? — осведомился Гусев.
— Мы собирались ко мне ужинать, — сказал я. — Бабушка грозилась сделать что-то необыкновенное. Пойдешь с нами?
Я смотрел на моего тренера, на дорогого друга Пашку Гусева, и чувствовал, что впервые во мне возникает какая-то неприязнь к нему. Я его очень любил и уважал. Это был беззаветно преданный спорту человек, прекрасно знающий свое дело и знающий, чего он хочет. Природа обделила его ростом, поэтому путь в рыцари был для него закрыт навсегда — при весе в шестьдесят килограммов человек вылетает из седла даже при не очень сильном ударе копья. Но он был прекрасный фехтовальщик, бегун и стрелок, и лучше его никто не умел планировать на самоподъемном крыле — как раз тут его малый вес становился решающим преимуществом. И он был великолепный тренер — не знаю, откуда взялось это у мальчишки, но только, по отзывам крупнейших спортивных авторитетов, он не уступал признанным тренерам, имевшим за плечами по сотне лет стажа. Я был обязан ему многим, да вдобавок и жизнью. И тем не менее сейчас при виде Гусева я ощутил глухое раздражение. Тина была его девушкой, и он ей, очевидно, нравился, она, может быть, даже любила его, поэтому я не имел никакого права становиться у него на дороге. То, что сейчас произошло на галерее (хотя там ничего не произошло — эка важность, подержал девушку за руку!), было предательством по отношению к другу, и я чувствовал, что Гусев думает так же, хотя и не подает вида. Ох, как мне не хотелось, чтобы он, я и Тина ужинали вместе! Дернул черт меня за язык — не брать же приглашение обратно…
Но тут проблема решилась без моего участия. Мы уже стояли у паркинга в ожидании свободного автокиба, когда Тина сказала:
— Мальчики, вам придется ужинать без меня. Я забыла про одно срочное дело. Извините!
Она помахала нам рукой, села в подъехавший киб и укатила. Тут же второй киб остановился перед нами. Мне уже расхотелось ужинать, но ехать пришлось. Пашка тоже был не в своей тарелке — плюхнулся на сиденье и надулся, как мышь на крупу.
Я о чем-то заговорил, но Павел упорно молчал всю дорогу. Дома я зашел к бабушке поздороваться, а когда вернулся в гостиную, Гусев торчал у стола и вертел возле своего носа розу, которую мне вчера бросила Тина. Я поставил цветок в вазочку с живой водою, чтобы роза не увяла и законсервировалась. Мне хотелось сохранить ее как память о Малом Споре (а еще больше о Тине). Но теперь все пропало — этот нахал вытащил розу из вазы, словно не знал, что так делать нельзя, и теперь консервация не получится.
— Слушай, Алексей, — сказал он и швырнул розу на стол. — Тина — моя девушка, и ты к ней не приставай.
— С чего ты это взял? — пробормотал я. Выпад Гусева застал меня врасплох. — Мы с ней друзья, и только…
— И давно это вы подружились?
Тут я разозлился, потому что Гусев вел себя по-хамски.
— А тебе какое дело? Ты что, хочешь мне посоветовать, с кем дружить, а с кем нет?
— Можешь дружить с кем хочешь. Но не дури девчонке голову. От нее теперь только и слышишь: “Ах, какой рыцарь! Ах, какой удар! Какой сверхудар! Какой сверхталант! Сверхгений!”.
— Это она на самом деле так говорит? — спросил я с неподдельным интересом.
Павел почувствовал, что зарвался, и сбавил тон.
— Так не так — какая разница? Она меня любит — вот что главное. А ты ее с толку сбиваешь. Еще бы — профессор, светило, чемпион!…
В его голосе чувствовалось сильное раздражение. Ему, видимо, было все равно, за что меня ругать.
Я был не на шутку огорчен и разозлен словами Гусева. Если они действительно любят друг друга, мое положение оказывалось незавидным. Хорошо, что я скоро уезжаю на Изумрудную.
Ужин был испорчен. Ели мы без всякого удовольствия, чем очень расстроили бабусю. Она сидела поджав губы и распрощалась с нами сухо. Я пошел проводить Павла. Мы пытались говорить о подготовке к Олимпийским играм, но разговор не клеился, и мы расстались.
Я бродил по городу довольно долго, думая о Тине и Павле. Высоко над моей головой в прозрачных трубах проносились серебристые капли магнитных поездов, еще выше проплывали дисколеты туристов, по улицам гуляли веселые, смеющиеся люди. Как всегда в это время, прошел легкий дождь, вывесив через все небо разноцветную радугу. Воздух стал удивительно свежим, запахло какими-то южными цветами. Не знаю, случайно это вышло или ноги сами привели меня, но когда я поднял голову, то увидел, что стою перед “Справочником Гименея”.
Официально здание это называлось Центральным информаторием. В его огромном кристалломозге были собраны подробные сведения о всех обитателях планеты — их возрасте, внешности, вкусах, привычках, работе, увлечениях. Вначале все это мыслилось как автоматическое справочное бюро, но потом было предложено с помощью информатория облегчить людям встречи по интересам. И сразу оказалось, что подобное учреждение просто необходимо людям. Правда, большинство запросов имело целью получить информацию, облегчающую поиск подруги или друга жизни, и вскоре информаторий иначе чем “Справочником Гименея” почти никто не называл.
Сведения обо мне тоже хранились здесь, но я давно заблокировал свою ячейку, спасаясь от восторженных любителей и любительниц конного боя. Не так давно я заходил сюда, чтобы узнать, интересовался ли кто-нибудь моей особой. За последний месяц в информаторий поступило три запроса о профессоре Алексее Северцеве, и тринадцать тысяч восемьсот семьдесят Два человека пытались связаться с рыцарем Черной башни…