Страница:
– Ну, ну, хватит извиняться. Не боитесь холодной воды после верхнего полка? А?.. Простите, вашего имени отчества не знаю.
– Георгий Степанович, а фамилия – Лосев.
– Как вы сказали? – встрепенулся, словно его кипятком ошпарили, Антон Романович. – Это какой же Лосев? Уж не тот ли, что мою Ирину в прошлое воскресенье чуть было не утопил?
– Тот, – покорно опустил голову Лосев. – Но я, право же, не виноват, Антон Романович.
– Разрешите пожать вашу руку! – взволнованно произнес профессор. – Я хотел это сделать в другой обстановке, но… Вы мужественный человек, товарищ Лосев.
– Я очень боялся встречи с вами, – энергично тряхнул руку профессора Лосев. – А вы, оказывается…
– А я, оказывается, совсем не страшный. – рассмеялся Антон Романович. – Ну, я вижу, вы не собираетесь под душ, тогда с вашего разрешения… – и Браилов шагнул под ледяной дождь, зажмурив глаза от удовольствия. – Полезайте, – предложил он через минуту. – Наслаждение ни с чем не сравнимое!
“А ведь Ирина была права, когда сказала, что он мне понравится”, – думал профессор, следя за тем, как Лосев, закинув голову, подставляет воде свое раскрасневшееся лицо. Антон Романович был неравнодушен к здоровым, сильным людям. С ними и своих лет не чувствуешь.
– Повторим? – заговорщицки подмигнул он Лосеву, кивнув на верхний полок.
– Повторим! – весело согласился тот. – А вы против холодного пива не возражаете?.. У меня отец, ох, как любил под самый потолок. с пивом забираться.
– Давайте! – махнул рукой профессор. Лосев вышел в раздевалку и вскоре вернулся с тазиком в руках. В тазике, обложенные льдом, стояли бутылки с пивом, а между ними, перевернутые вверх дном, – два граненые стакана.
– Однако, Георгий Степанович, – покосился на бутылки Браилов, – не слишком ли много для двоих? По три бутылки на брата. Это, знаете ли, и для молодого сердца нагрузочка порядочная.
– А мы их полегоньку, Антон Романович, глоток за глотком. А насчет сердца… так ведь у сибиряков сердца крепкие, сдюжат.
Они еще долго сидели наверху, болтая о разном и потягивая холодное пиво. Потом, уже на улице, Лосев сказал:
– У меня к вам дело, Антон Романович. Наш журнал собирается поместить специальный очерк, посвященный работам вашего института, в частности, мы собираемся осветить проблему лечения сном. Я еще третьего дня получил командировку к вам, да все не мог собраться. У ихтиологов был – очерк писал.
– Интересная работа у вас, – произнес профессор. – Сегодня с ихтиологами, завтра с агрономами, послезавтра с физиологами… Сколько вы мне сегодня занимательного рассказали! А я вот зарылся в своей лаборатории и о Марре знаю лишь, что он там в области языковедения что-то напутал. Значит, Река Черного Дракона Хейлунцзян?..
– Нет, просто Черная река. Харамурень.
– Неправильное название, – помолчав немного, произнес профессор. – Амур-батюшка – светлая река. Не согласен я на ваши харамурени, хейлунцзяны и всякие хейхэ. Что касается вашего дела, то у меня принцип: на улице о делах не беседовать. Заходите к нам сегодня же, часикам к восьми. Посидим немного, чайку попьем и заодно о вашем деле побеседуем. Не возражаете?
– Сочту за честь, Антон Романович, но не затрудню ли я вас?
– Глупости, – махнул рукой профессор. – Приходите!.. Запомните, субботние вечера у меня всегда свободные. И, кроме всего, вы мне нравитесь, молодой человек.
9. ЗВОНОК ИЗ КЛИНИКИ
10. ГИПНОТИЗИРОВАТЬ МОЖЕТ КАЖДЫЙ
11. ПОЧЕМУ ОСТОЛБЕНЕЛ МОНАСЕИН
– Георгий Степанович, а фамилия – Лосев.
– Как вы сказали? – встрепенулся, словно его кипятком ошпарили, Антон Романович. – Это какой же Лосев? Уж не тот ли, что мою Ирину в прошлое воскресенье чуть было не утопил?
– Тот, – покорно опустил голову Лосев. – Но я, право же, не виноват, Антон Романович.
– Разрешите пожать вашу руку! – взволнованно произнес профессор. – Я хотел это сделать в другой обстановке, но… Вы мужественный человек, товарищ Лосев.
– Я очень боялся встречи с вами, – энергично тряхнул руку профессора Лосев. – А вы, оказывается…
– А я, оказывается, совсем не страшный. – рассмеялся Антон Романович. – Ну, я вижу, вы не собираетесь под душ, тогда с вашего разрешения… – и Браилов шагнул под ледяной дождь, зажмурив глаза от удовольствия. – Полезайте, – предложил он через минуту. – Наслаждение ни с чем не сравнимое!
“А ведь Ирина была права, когда сказала, что он мне понравится”, – думал профессор, следя за тем, как Лосев, закинув голову, подставляет воде свое раскрасневшееся лицо. Антон Романович был неравнодушен к здоровым, сильным людям. С ними и своих лет не чувствуешь.
– Повторим? – заговорщицки подмигнул он Лосеву, кивнув на верхний полок.
– Повторим! – весело согласился тот. – А вы против холодного пива не возражаете?.. У меня отец, ох, как любил под самый потолок. с пивом забираться.
– Давайте! – махнул рукой профессор. Лосев вышел в раздевалку и вскоре вернулся с тазиком в руках. В тазике, обложенные льдом, стояли бутылки с пивом, а между ними, перевернутые вверх дном, – два граненые стакана.
– Однако, Георгий Степанович, – покосился на бутылки Браилов, – не слишком ли много для двоих? По три бутылки на брата. Это, знаете ли, и для молодого сердца нагрузочка порядочная.
– А мы их полегоньку, Антон Романович, глоток за глотком. А насчет сердца… так ведь у сибиряков сердца крепкие, сдюжат.
Они еще долго сидели наверху, болтая о разном и потягивая холодное пиво. Потом, уже на улице, Лосев сказал:
– У меня к вам дело, Антон Романович. Наш журнал собирается поместить специальный очерк, посвященный работам вашего института, в частности, мы собираемся осветить проблему лечения сном. Я еще третьего дня получил командировку к вам, да все не мог собраться. У ихтиологов был – очерк писал.
– Интересная работа у вас, – произнес профессор. – Сегодня с ихтиологами, завтра с агрономами, послезавтра с физиологами… Сколько вы мне сегодня занимательного рассказали! А я вот зарылся в своей лаборатории и о Марре знаю лишь, что он там в области языковедения что-то напутал. Значит, Река Черного Дракона Хейлунцзян?..
– Нет, просто Черная река. Харамурень.
– Неправильное название, – помолчав немного, произнес профессор. – Амур-батюшка – светлая река. Не согласен я на ваши харамурени, хейлунцзяны и всякие хейхэ. Что касается вашего дела, то у меня принцип: на улице о делах не беседовать. Заходите к нам сегодня же, часикам к восьми. Посидим немного, чайку попьем и заодно о вашем деле побеседуем. Не возражаете?
– Сочту за честь, Антон Романович, но не затрудню ли я вас?
– Глупости, – махнул рукой профессор. – Приходите!.. Запомните, субботние вечера у меня всегда свободные. И, кроме всего, вы мне нравитесь, молодой человек.
9. ЗВОНОК ИЗ КЛИНИКИ
В кабинете полумрак. Только центр письменного стола ярко освещен лампой. Антон Романович оторвался от рукописи и включил стоящий тут же на столе радиоприемник. Из репродуктора понеслась знакомая мелодия. Антон Романович откинулся в кресле, положив руки на подлокотники, и закрыл глаза. В такой позе он любил немного посидеть, подумать, отдохнуть.
Прошло несколько минут, и вдруг веко дернулось в тике раз, другой. Это вывело профессора из забытья. Он открыл глаза, нахмурился. “Нехорошо. Кажется, Ирина права: переутомился”.
Тик прекратился так же внезапно, как и начался. Антон Романович посмотрел на часы. Только одиннадцать. Можно разрешить себе еще часик–другой посидеть. А вообще, надо отдохнуть и обязательно удлинить сон. Хотя бы на сорок – пятьдесят минут. Шести часов явно недостаточно уже. Еще совсем недавно он легко справлялся с усталостью. А теперь… Сегодня, например, он просыпался дважды за ночь, появились и обильные сновидения. “Чем больше сновидений, тем поверхностней сон, чем поверхностней сон, тем неполноценней отдых”, – вспомнил Браилов свою лекцию студентам. Он проснулся с головной болью. Что это? Старость?.. Ну нет!.. Пятьдесят шесть лет, какая же это старость? Просто переутомление. Надо немного отдохнуть. В санаторий поехать разве? Сейчас можно: работа над генератором закончена, так что…
Антон Романович приподнялся, включил верхний свет. Со стены глянули на него чуть прищуренные, из под очков, добрые глаза академика Павлова. Знакомое до мельчайших черточек лицо: высокий лоб, едва заметная улыбка.
– Улыбаетесь? – спросил, глядя на портрет, Антон Романович. – Имеете основание, Иван Петрович. В свои восемьдесят пять лет вы были так же бодры, как в молодости. А я вот… Ничего, это минутное, Иван Петрович.
Он подошел к окну, глубоко вдохнул полной грудью свежий воздух, потом сделал несколько гимнастических упражнений, опять сел за стол, углубился в работу.
Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Браилов удивился. В такую пору ему обычно не звонили, знали, что он занят работой.
Профессор снял трубку.
– Да, да!..
Женский голос так громко звучал в телефоне, что Антон Романович отодвинул трубку подальше от уха.
– Когда вы заметили это? – спросил он через минуту, и на лице его отразилась тревога. – Немедленно отведите экран… Аппарат не выключайте, позвоните в гараж, чтобы за мной выехала машина… Выслали уже? Очень хорошо!..
– Странно! – произнес он, опуская трубку на рычат телефона, – очень странно!..
Браилов с минуту сидел неподвижно, задумчиво постукивая пальцами по рукописи, потом резко поднялся, повязал галстук, надел пиджак.
Он уже направился было к двери, но потом вернулся к телефону и торопливо набрал номер, Мембрана ровно гудела. “Неужели нету дома?” – подумал профессор, глянув на часы Наконец в трубке щелкнуло.
– Мирон Григорьевич? Добрый вечер! Скажите, пожалуйста, когда вы ушли из клиники? В половине девятого? Как себя чувствовал Монасеин?.. Так, так… Значит, спал? И сон был глубокий?.. Вы сегодня проверяли аппарат?.. Нет, я в работе генератора номер три не сомневаюсь, но… Мне только что звонили: у Монасеина появилось какое-то странное оцепенение. Одевайтесь, я сейчас заеду за вами…
Антон Романович вышел в столовую. Дверь, ведущая в комнату дочери, была приоткрыта. Оттуда стучит пишущая машинка.
“Гм… Скоро двенадцать, а она все работает”, – недовольно подумал Антон Романович и решительно отворил дверь.
– Можно к тебе, Ирина?
– Да, да, пожалуйста.
Ирина поднялась ему навстречу.
– Полночь, а ты еще не в постели! – строго произнес Антон Романович. Он придирчиво следил за тем, чтобы дочка не нарушала режим.
Она стала поспешно собирать разбросанные по столу листы рукописи.
– Я уже закончила, папа. Знаешь, как хорошо получается! Садись, я тебе почитаю заключительный раздел.
– Мне надо ехать, – мягко ответил Антон Романович. – С аппаратом что-то неладное.
За окном раздался настойчивый сигнал автомобильной сирены.
– Это за мной.
– Давай я провожу тебя, – поднялась Ирина. Она на секунду прильнула к нему, потом взяла под руку. – Надо было бы плащ одеть.
– Ну, что ты! В такую теплынь!
Они спустились по лестнице и вышли во двор.
– Действительно теплынь, – сказала Ирина. – Чудесно! Не правда ли?
– Да, да, – рассеянно пробормотал Антон Романович. – Чудесно….
Ирина посмотрела на отца и усмехнулась.
– Я, возможно, задержусь немного, – сказал профессор, усаживаясь рядом с шофером. – Иди домой и не смей больше работать сегодня Слышишь?
– Ладно, ладно, – рассмеялась Ирина. Она помогла отцу захлопнуть дверцу и махнула рукой на прощанье.
Машина тронулась, быстро набирая скорость.
Ирина посмотрела вслед удаляющимся огонькам и повернула к дому.
Она была уже у калитки, когда ее окликнули.
– Ирина Антоновна!
Девушка оглянулась.
Прошло несколько минут, и вдруг веко дернулось в тике раз, другой. Это вывело профессора из забытья. Он открыл глаза, нахмурился. “Нехорошо. Кажется, Ирина права: переутомился”.
Тик прекратился так же внезапно, как и начался. Антон Романович посмотрел на часы. Только одиннадцать. Можно разрешить себе еще часик–другой посидеть. А вообще, надо отдохнуть и обязательно удлинить сон. Хотя бы на сорок – пятьдесят минут. Шести часов явно недостаточно уже. Еще совсем недавно он легко справлялся с усталостью. А теперь… Сегодня, например, он просыпался дважды за ночь, появились и обильные сновидения. “Чем больше сновидений, тем поверхностней сон, чем поверхностней сон, тем неполноценней отдых”, – вспомнил Браилов свою лекцию студентам. Он проснулся с головной болью. Что это? Старость?.. Ну нет!.. Пятьдесят шесть лет, какая же это старость? Просто переутомление. Надо немного отдохнуть. В санаторий поехать разве? Сейчас можно: работа над генератором закончена, так что…
Антон Романович приподнялся, включил верхний свет. Со стены глянули на него чуть прищуренные, из под очков, добрые глаза академика Павлова. Знакомое до мельчайших черточек лицо: высокий лоб, едва заметная улыбка.
– Улыбаетесь? – спросил, глядя на портрет, Антон Романович. – Имеете основание, Иван Петрович. В свои восемьдесят пять лет вы были так же бодры, как в молодости. А я вот… Ничего, это минутное, Иван Петрович.
Он подошел к окну, глубоко вдохнул полной грудью свежий воздух, потом сделал несколько гимнастических упражнений, опять сел за стол, углубился в работу.
Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Браилов удивился. В такую пору ему обычно не звонили, знали, что он занят работой.
Профессор снял трубку.
– Да, да!..
Женский голос так громко звучал в телефоне, что Антон Романович отодвинул трубку подальше от уха.
– Когда вы заметили это? – спросил он через минуту, и на лице его отразилась тревога. – Немедленно отведите экран… Аппарат не выключайте, позвоните в гараж, чтобы за мной выехала машина… Выслали уже? Очень хорошо!..
– Странно! – произнес он, опуская трубку на рычат телефона, – очень странно!..
Браилов с минуту сидел неподвижно, задумчиво постукивая пальцами по рукописи, потом резко поднялся, повязал галстук, надел пиджак.
Он уже направился было к двери, но потом вернулся к телефону и торопливо набрал номер, Мембрана ровно гудела. “Неужели нету дома?” – подумал профессор, глянув на часы Наконец в трубке щелкнуло.
– Мирон Григорьевич? Добрый вечер! Скажите, пожалуйста, когда вы ушли из клиники? В половине девятого? Как себя чувствовал Монасеин?.. Так, так… Значит, спал? И сон был глубокий?.. Вы сегодня проверяли аппарат?.. Нет, я в работе генератора номер три не сомневаюсь, но… Мне только что звонили: у Монасеина появилось какое-то странное оцепенение. Одевайтесь, я сейчас заеду за вами…
Антон Романович вышел в столовую. Дверь, ведущая в комнату дочери, была приоткрыта. Оттуда стучит пишущая машинка.
“Гм… Скоро двенадцать, а она все работает”, – недовольно подумал Антон Романович и решительно отворил дверь.
– Можно к тебе, Ирина?
– Да, да, пожалуйста.
Ирина поднялась ему навстречу.
– Полночь, а ты еще не в постели! – строго произнес Антон Романович. Он придирчиво следил за тем, чтобы дочка не нарушала режим.
Она стала поспешно собирать разбросанные по столу листы рукописи.
– Я уже закончила, папа. Знаешь, как хорошо получается! Садись, я тебе почитаю заключительный раздел.
– Мне надо ехать, – мягко ответил Антон Романович. – С аппаратом что-то неладное.
За окном раздался настойчивый сигнал автомобильной сирены.
– Это за мной.
– Давай я провожу тебя, – поднялась Ирина. Она на секунду прильнула к нему, потом взяла под руку. – Надо было бы плащ одеть.
– Ну, что ты! В такую теплынь!
Они спустились по лестнице и вышли во двор.
– Действительно теплынь, – сказала Ирина. – Чудесно! Не правда ли?
– Да, да, – рассеянно пробормотал Антон Романович. – Чудесно….
Ирина посмотрела на отца и усмехнулась.
– Я, возможно, задержусь немного, – сказал профессор, усаживаясь рядом с шофером. – Иди домой и не смей больше работать сегодня Слышишь?
– Ладно, ладно, – рассмеялась Ирина. Она помогла отцу захлопнуть дверцу и махнула рукой на прощанье.
Машина тронулась, быстро набирая скорость.
Ирина посмотрела вслед удаляющимся огонькам и повернула к дому.
Она была уже у калитки, когда ее окликнули.
– Ирина Антоновна!
Девушка оглянулась.
10. ГИПНОТИЗИРОВАТЬ МОЖЕТ КАЖДЫЙ
Неожиданное появление Лосева удивило Ирину.
– Георгий Степанович?! – воскликнула она. – Какими судьбами? И почему так таинственно?
– Я проходил мимо, увидел машину, услышал голоса…
– И спрятались от испуга? – рассмеялась Ирина.
– Ну не совсем от испуга, – виновато усмехнулся Лосев. Он снял шляпу и растопыренной пятерней отбросил назад волосы. – Просто мне не хотелось встречаться с Антоном Романовичем.
– Боялись, что отец не позволит вам поздороваться со мной?
– Нет, я боялся, что он пригласит меня в машину, и тогда я только и успею, что поздороваться с вами. Разрешите, я провожу вас, Ирина Антоновна?
– Всего только проводить? – кокетливо щурясь, спросила Ирина. – Это предел ваших мечтаний, Георгий Степанович?
– Ирина! – прошептал Лосев и шагнул к ней.
Девушка остановила его решительным движением руки.
– Ну, ну… Давайте договоримся: во-первых – без экспансивности. Во-вторых, я напою вас чаем. В-третьих, вам придется послушать мою статью. Меня интересует ваше мнение, как литератора…
– Смилуйтесь, Ирина Антоновна!
– Условия безоговорочные, – прервала его Ирина. – Или вы соглашаетесь на них, или – до свиданья.
– Соглашаюсь! – рассмеялся Лосев.
– Тогда идемте. Чай будем пить у меня в комнате. Впрочем, нет. Мы устроимся в папином кабинете. – Она взяла Лосева под руку и спросила, заглядывая ему в глаза: – Скажите, у вас бывает такое, знаете, нестерпимое желание прочитать кому-нибудь свое сочинение? Или это у меня только?
– Бывает, – серьезно ответил Лосев. Они вошли. Ирина включила свет.
– Садитесь! – указала она на кресло. – Я сейчас принесу рукопись.
Она уже направилась было к двери, как вдруг заметила на столе исписанные мелким почерком страницы.
“Видимо, отец был серьезно взволнован. Даже бумаги свои не спрятал”, – подумала она и, торопливо сложив рукопись, убрала ее в ящик стола, дважды повернув ключ.
– Отец не любит, чтоб рукописи его валялись на столе, сказала она, отвечая на вопросительный взгляд Лосева. – Ну, я оставлю вас. Хотите – разглядывайте книги, хотите – слушайте радио. А я пока чай разогрею.
Когда спустя некоторое время Ирина вернулась с чайным прибором, Лосев, навалившись на стол, возился с приемником.
– Нравится вам наш приемник, Георгий Степанович? – спросила она Лосева, когда тот бросился помогать ей. – Это “Куранты”, новая модель. Отец его почти не выключает. Он очень любит работать под музыку. Я, например, когда пишу, не терплю шума.
– Мне тоже музыка не мешает, но, кажется я испортил приемник. Переключатель заедает. У вас не найдется отвертки, Ирина Антоновна?
– Вы разбираетесь в радиоаппаратуре? – посмотрела на Лосева Ирина.
– Немного. Тащите скорее отвертку. Отошел винт крепления, пустяки.
– Глядите мне! – погрозила ему пальцем Ирина. – Испортите приемник, придется мне перед отцом за вас извиняться.
– Не испорчу! – уверенно произнес Лосев. Ирина вышла и через минуту вернулась с отверткой.
– Вы какое варенье любите? – спросила она. – Вишневое, абрикосовое или, может быть, малиновое?
– Ни того. ни другого, ни третьего, – ответил Лосев, принимая отвертку. – Но… если это обязательно, давайте вишневого.
Он отодвинул приемник и, сняв заднюю крышку, стал возиться внутри, присвечивая себе карманным фонариком.
– Ну как? Удалось вам исправить? – спросила Ирина, возвратившись с баночкой варенья и рукописью.
– Переключатель исправил, а вот настройку нарушил. Слышите: свистит и сразу три станции принимает.
– Оставьте, – махнула рукой Ирина. – Придется завтра мастера пригласить. Эх вы, горе-радиолюбитель!
– И вечно я шкоды наделаю, – огорченно промолвил Лосев, глядя на Ирину виноватыми глазами. – Завтра же сам отнесу его в мастерскую. Нет, нет, не возражайте: у меня есть один знакомый, прекрасный специалист. Фу ты, неприятность какая!
– Будет вам, – успокоила его Ирина. – Стоит ли так огорчаться из-за пустяков. Пейте лучше чай и приготовьтесь слушать мою статью. Только повнимательнее.
Она налила Лосеву чай. Потом умостилась в кресло напротив с рукописью.
– Ну, слушайте!
– Как называется ваша статья? – спросил Лосев.
– “Углеводный обмен и гипноз”.
– Вы занимаетесь гипнозом?
– А почему это вас удивило? – непринужденно улыбнулась Ирина.
– Нет, правда, вы умеете гипнотизировать?
– Умею! – просто, как нечто само собой разумеющееся, ответила Ирина. – Это же совсем нетрудно.
– Я считал, что тайнами гипноза могут овладеть только особые счастливцы с исключительными свойствами.
– Чепуха! – вздернула плечами Ирина. – Ведь вы культурный человек, Георгий Степанович. Гипнотизировать может каждый. Особой мудрости здесь не требуется.
– Не знал, – откровенно признался Лосев. – Гипнотизер мне всегда представляется таким, каким я видел его впервые, будучи еще мальчишкой. Высокий, сухопарый, с длинным коричневым лицом и страшно черными глазами. Чалма, халат, голос, идущий откуда-то изнутри, как у чревовещателя.
– Все это – чепуха: и глаза, и одежда, и голос. Мистификация. Аферисты всегда пытаются обычным явлениям придать видимость чего-то загадочного, необъяснимого. В действительности все значительно проще. Человека усаживают в удобное кресло либо укладывают на кушетку, предлагают закрыть глаза и спокойным, немного монотонным голосом произносят внушение.
– Интересно! Читайте, Ирина Антоновна. Я с удовольствием послушаю вас.
– Вы не только за содержанием, а и за стилем следите. Вот вам лист бумаги, пейте чай, слушайте и делайте пометки.
Лосев слушал внимательно. Только несколько раз он отрывался, чтобы черкнуть на листе бумаги два-три иероглифа.
– Ну как? – спросила Ирина, закончив. – Все понятно? Много у меня стилистических ошибок, длинных фраз и корявых оборотов? Для меня это не безразлично.
Лосев похвалил. Написано очень простым, понятным языком. Стиль великолепный. Дай бог нам, журналистам, так писать. А вот содержание…
– Неужели все это правда? – спросил он. Ирина пожала плечами. Ведь статья предназначена для научного журнала. А что, собственно говоря, удивило Георгия Степановича?
– Что удивило? – переспросил Лосев. – Да хотя бы этот ваш опыт с сахарным сиропом. Может быть, я неправильно понял? Вы погружаете человека в гипноз, даете ему в руку пустой стакан и говорите, что в стакане – сахарный сироп. Человек выпивает этот вымышленный сироп, а со стороны организма наступает реакция, словно в желудок и в самом деле попал раствор сахара? Даже состав крови меняется… Или я не так понял?..
– Так. Именно так! Этот эксперимент с сахаром далеко не самое интересное. Можно приложить к руке загипнотизированного холодный пятак, сказать, что пятак раскален, и человек закричит от боли. Мало того, на месте прикосновения монеты появится ожог. В глубоком гипнозе можно что угодно внушить. Скажешь, например, что человек находится на берегу моря или в саду, и он ясно видит все, ощущает запах цветов, слышит шум прибоя.
– Это же черт знает что можно с человеком сделать! – воскликнул Лосев. – А скажите, Ирина Антоновна, я мог бы научиться этой премудрости?
– Вполне, но гипнотизировать имеет право только врач, другим запрещено. По этому поводу даже специальный параграф в уголовном кодексе имеется.
– Вот как! И правильно. Ну-ка дай такую магию в руки жулика – такого натворит, ахнешь только.
– И ничего он особенного не натворит: преступление под гипнозом невозможно. Предложите загипнотизированному, например, убить кого-нибудь, и он моментально проснется.
– Почему же тогда запрещается гипнотизировать кому угодно?
– По той же причине, по какой людям, не имеющим специального медицинского образования, запрещается выписывать рецепты. В руках невежды гипноз может и навредить. Нет ничего проще, как внушить человеку какое-нибудь заболевание.
– А те аппараты, с помощью которых вы лечите сном?.. В принципе их работы есть что-то общее с явлениями гипноза?
– И да и нет. Принцип усыпления – один и тот же, но в гипнозе действует слово. Простое человеческое слово. В аппаратах же – излучения электрических колебаний ультравысокой частоты в виде кратковременных, но чрезвычайно мощных импульсов.
– Электрические колебания в виде кратковременных, но чрезвычайно мощных импульсов, – силясь понять, медленно повторил Лосев. – Мощных, – произнес он, потирая пальцем лоб. – Это как же понять? Десятки вольт, что ли?
– Десятки тысяч! – вскинула палец Ирина.
– Послушайте, но ведь это… – ошарашенно поглядел на нее Лосев, – ведь это, должно быть, очень опасно?
– Нет, – отрицательно качнула головой Ирина. – Дело в том, что длительность каждого импульса измеряется миллионными долями секунды. Это совершенно безвредно.
– Значит, излучения электрических колебаний ультравысокой частоты… Кратковременные, но очень мощные… Десятки тысяч вольт, миллионные доли секунды… Нет, это выше моего понимания, Ирина Антоновна. То, что вы говорите о гипнозе, куда понятней. А кто же поддается гипнозу, Ирина Антоновна? Видимо, только очень слабовольные люди?
Ирина рассмеялась. Он такой милый, такой непосредственный, этот Лосев. Простых вещей не понимает.
– Загипнотизировать можно каждого, – сказала она. – Нужно лишь, чтобы человек согласился. Конечно, не все люди одинаково поддаются. Одни лучше, другие хуже. Все зависит от внушаемости.
Ирина взяла со стола штативчик с тремя пустыми пробирками, вынула из них пробки и принялась нюхать.
– В одной из этих пробирок был керосин, – сказала она, а в какой – не могу определить. У меня отвратительное обоняние, Георгий Степанович. Может быть, вы сумеете распознать? – протянула девушка все три пробирки Лосеву.
– О, у меня собачий нюх! – похвалился Лосев, принимая штатив. – Керосин, говорите? Сейчас узнаю! – Он понюхал пробирки одну за одной и уверенно ткнул пальцем в Крайнюю слева: – Вот в этой, конечно. Неужели вы не ощущаете?
Ирина расхохоталась. Лосев с недоумением поглядел на нее.
– Да ведь никакого керосина там никогда не было. Вам показалось, проверьте еще раз.
– Ну, знаете! – произнес Лосев с оттенком протеста в голосе, однако принялся опять нюхать пробирки и, странно, на этот раз он действительно никакого запаха не ощутил. Как же так? Ведь он совершенно ясно чувствовал. Да еще такой резкий запах…
На лице его появилось выражение растерянности, смешанной с испугом.
– Это один из приемов проверки внушаемости, – сквозь смех проговорила Ирина. – Мое заявление о том, что в одной из пробирок находится керосин, было вами воспринято как факт, и вы, действительно, почувствовали несуществующий запах. Вы, оказывается, хорошо внушаемы, Георгий Степанович. Берегитесь! Я когда-нибудь загипнотизирую вас и заставлю рассказать все, что думаете обо мне.
– Приступайте! – с готовностью воскликнул Лосев. – Тогда, может быть, вы поверите, что я просто с ума сошел с тех пор, как познакомился с вами. Только и думаю, что о вас.
– Нет, не поверила бы.
– Но почему?.. Ведь под гипнозом человек говорит только правду, я так понимаю.
– Нет, под гипнозом можно лгать с таким же успехом, как и наяву, и да будет вам известно, что сведения, полученные под гипнозом, следствием в учет не берутся, боже, уже начало второго! – воскликнула она, глянув на часы. – С вами так быстро время летит, Георгий Степанович!
– Спасибо хоть за это, – с плохо скрываемой иронией произнес Лосев и поднялся. – Буду собираться. Не забудьте же передать мои извинения Антону Романовичу за приемник и скажите, что о ремонте я сам позабочусь.
Ирина пошла проводить Лосева.
– А когда вы намерены заглянуть к нам в институт? – спросила она, останавливаясь у калитки. – Вы говорили, что собираетесь писать очерк о лечении сном. Или раздумали?
– Дня через два–три закончу с очередной работой – и к вам.
– Георгий Степанович?! – воскликнула она. – Какими судьбами? И почему так таинственно?
– Я проходил мимо, увидел машину, услышал голоса…
– И спрятались от испуга? – рассмеялась Ирина.
– Ну не совсем от испуга, – виновато усмехнулся Лосев. Он снял шляпу и растопыренной пятерней отбросил назад волосы. – Просто мне не хотелось встречаться с Антоном Романовичем.
– Боялись, что отец не позволит вам поздороваться со мной?
– Нет, я боялся, что он пригласит меня в машину, и тогда я только и успею, что поздороваться с вами. Разрешите, я провожу вас, Ирина Антоновна?
– Всего только проводить? – кокетливо щурясь, спросила Ирина. – Это предел ваших мечтаний, Георгий Степанович?
– Ирина! – прошептал Лосев и шагнул к ней.
Девушка остановила его решительным движением руки.
– Ну, ну… Давайте договоримся: во-первых – без экспансивности. Во-вторых, я напою вас чаем. В-третьих, вам придется послушать мою статью. Меня интересует ваше мнение, как литератора…
– Смилуйтесь, Ирина Антоновна!
– Условия безоговорочные, – прервала его Ирина. – Или вы соглашаетесь на них, или – до свиданья.
– Соглашаюсь! – рассмеялся Лосев.
– Тогда идемте. Чай будем пить у меня в комнате. Впрочем, нет. Мы устроимся в папином кабинете. – Она взяла Лосева под руку и спросила, заглядывая ему в глаза: – Скажите, у вас бывает такое, знаете, нестерпимое желание прочитать кому-нибудь свое сочинение? Или это у меня только?
– Бывает, – серьезно ответил Лосев. Они вошли. Ирина включила свет.
– Садитесь! – указала она на кресло. – Я сейчас принесу рукопись.
Она уже направилась было к двери, как вдруг заметила на столе исписанные мелким почерком страницы.
“Видимо, отец был серьезно взволнован. Даже бумаги свои не спрятал”, – подумала она и, торопливо сложив рукопись, убрала ее в ящик стола, дважды повернув ключ.
– Отец не любит, чтоб рукописи его валялись на столе, сказала она, отвечая на вопросительный взгляд Лосева. – Ну, я оставлю вас. Хотите – разглядывайте книги, хотите – слушайте радио. А я пока чай разогрею.
Когда спустя некоторое время Ирина вернулась с чайным прибором, Лосев, навалившись на стол, возился с приемником.
– Нравится вам наш приемник, Георгий Степанович? – спросила она Лосева, когда тот бросился помогать ей. – Это “Куранты”, новая модель. Отец его почти не выключает. Он очень любит работать под музыку. Я, например, когда пишу, не терплю шума.
– Мне тоже музыка не мешает, но, кажется я испортил приемник. Переключатель заедает. У вас не найдется отвертки, Ирина Антоновна?
– Вы разбираетесь в радиоаппаратуре? – посмотрела на Лосева Ирина.
– Немного. Тащите скорее отвертку. Отошел винт крепления, пустяки.
– Глядите мне! – погрозила ему пальцем Ирина. – Испортите приемник, придется мне перед отцом за вас извиняться.
– Не испорчу! – уверенно произнес Лосев. Ирина вышла и через минуту вернулась с отверткой.
– Вы какое варенье любите? – спросила она. – Вишневое, абрикосовое или, может быть, малиновое?
– Ни того. ни другого, ни третьего, – ответил Лосев, принимая отвертку. – Но… если это обязательно, давайте вишневого.
Он отодвинул приемник и, сняв заднюю крышку, стал возиться внутри, присвечивая себе карманным фонариком.
– Ну как? Удалось вам исправить? – спросила Ирина, возвратившись с баночкой варенья и рукописью.
– Переключатель исправил, а вот настройку нарушил. Слышите: свистит и сразу три станции принимает.
– Оставьте, – махнула рукой Ирина. – Придется завтра мастера пригласить. Эх вы, горе-радиолюбитель!
– И вечно я шкоды наделаю, – огорченно промолвил Лосев, глядя на Ирину виноватыми глазами. – Завтра же сам отнесу его в мастерскую. Нет, нет, не возражайте: у меня есть один знакомый, прекрасный специалист. Фу ты, неприятность какая!
– Будет вам, – успокоила его Ирина. – Стоит ли так огорчаться из-за пустяков. Пейте лучше чай и приготовьтесь слушать мою статью. Только повнимательнее.
Она налила Лосеву чай. Потом умостилась в кресло напротив с рукописью.
– Ну, слушайте!
– Как называется ваша статья? – спросил Лосев.
– “Углеводный обмен и гипноз”.
– Вы занимаетесь гипнозом?
– А почему это вас удивило? – непринужденно улыбнулась Ирина.
– Нет, правда, вы умеете гипнотизировать?
– Умею! – просто, как нечто само собой разумеющееся, ответила Ирина. – Это же совсем нетрудно.
– Я считал, что тайнами гипноза могут овладеть только особые счастливцы с исключительными свойствами.
– Чепуха! – вздернула плечами Ирина. – Ведь вы культурный человек, Георгий Степанович. Гипнотизировать может каждый. Особой мудрости здесь не требуется.
– Не знал, – откровенно признался Лосев. – Гипнотизер мне всегда представляется таким, каким я видел его впервые, будучи еще мальчишкой. Высокий, сухопарый, с длинным коричневым лицом и страшно черными глазами. Чалма, халат, голос, идущий откуда-то изнутри, как у чревовещателя.
– Все это – чепуха: и глаза, и одежда, и голос. Мистификация. Аферисты всегда пытаются обычным явлениям придать видимость чего-то загадочного, необъяснимого. В действительности все значительно проще. Человека усаживают в удобное кресло либо укладывают на кушетку, предлагают закрыть глаза и спокойным, немного монотонным голосом произносят внушение.
– Интересно! Читайте, Ирина Антоновна. Я с удовольствием послушаю вас.
– Вы не только за содержанием, а и за стилем следите. Вот вам лист бумаги, пейте чай, слушайте и делайте пометки.
Лосев слушал внимательно. Только несколько раз он отрывался, чтобы черкнуть на листе бумаги два-три иероглифа.
– Ну как? – спросила Ирина, закончив. – Все понятно? Много у меня стилистических ошибок, длинных фраз и корявых оборотов? Для меня это не безразлично.
Лосев похвалил. Написано очень простым, понятным языком. Стиль великолепный. Дай бог нам, журналистам, так писать. А вот содержание…
– Неужели все это правда? – спросил он. Ирина пожала плечами. Ведь статья предназначена для научного журнала. А что, собственно говоря, удивило Георгия Степановича?
– Что удивило? – переспросил Лосев. – Да хотя бы этот ваш опыт с сахарным сиропом. Может быть, я неправильно понял? Вы погружаете человека в гипноз, даете ему в руку пустой стакан и говорите, что в стакане – сахарный сироп. Человек выпивает этот вымышленный сироп, а со стороны организма наступает реакция, словно в желудок и в самом деле попал раствор сахара? Даже состав крови меняется… Или я не так понял?..
– Так. Именно так! Этот эксперимент с сахаром далеко не самое интересное. Можно приложить к руке загипнотизированного холодный пятак, сказать, что пятак раскален, и человек закричит от боли. Мало того, на месте прикосновения монеты появится ожог. В глубоком гипнозе можно что угодно внушить. Скажешь, например, что человек находится на берегу моря или в саду, и он ясно видит все, ощущает запах цветов, слышит шум прибоя.
– Это же черт знает что можно с человеком сделать! – воскликнул Лосев. – А скажите, Ирина Антоновна, я мог бы научиться этой премудрости?
– Вполне, но гипнотизировать имеет право только врач, другим запрещено. По этому поводу даже специальный параграф в уголовном кодексе имеется.
– Вот как! И правильно. Ну-ка дай такую магию в руки жулика – такого натворит, ахнешь только.
– И ничего он особенного не натворит: преступление под гипнозом невозможно. Предложите загипнотизированному, например, убить кого-нибудь, и он моментально проснется.
– Почему же тогда запрещается гипнотизировать кому угодно?
– По той же причине, по какой людям, не имеющим специального медицинского образования, запрещается выписывать рецепты. В руках невежды гипноз может и навредить. Нет ничего проще, как внушить человеку какое-нибудь заболевание.
– А те аппараты, с помощью которых вы лечите сном?.. В принципе их работы есть что-то общее с явлениями гипноза?
– И да и нет. Принцип усыпления – один и тот же, но в гипнозе действует слово. Простое человеческое слово. В аппаратах же – излучения электрических колебаний ультравысокой частоты в виде кратковременных, но чрезвычайно мощных импульсов.
– Электрические колебания в виде кратковременных, но чрезвычайно мощных импульсов, – силясь понять, медленно повторил Лосев. – Мощных, – произнес он, потирая пальцем лоб. – Это как же понять? Десятки вольт, что ли?
– Десятки тысяч! – вскинула палец Ирина.
– Послушайте, но ведь это… – ошарашенно поглядел на нее Лосев, – ведь это, должно быть, очень опасно?
– Нет, – отрицательно качнула головой Ирина. – Дело в том, что длительность каждого импульса измеряется миллионными долями секунды. Это совершенно безвредно.
– Значит, излучения электрических колебаний ультравысокой частоты… Кратковременные, но очень мощные… Десятки тысяч вольт, миллионные доли секунды… Нет, это выше моего понимания, Ирина Антоновна. То, что вы говорите о гипнозе, куда понятней. А кто же поддается гипнозу, Ирина Антоновна? Видимо, только очень слабовольные люди?
Ирина рассмеялась. Он такой милый, такой непосредственный, этот Лосев. Простых вещей не понимает.
– Загипнотизировать можно каждого, – сказала она. – Нужно лишь, чтобы человек согласился. Конечно, не все люди одинаково поддаются. Одни лучше, другие хуже. Все зависит от внушаемости.
Ирина взяла со стола штативчик с тремя пустыми пробирками, вынула из них пробки и принялась нюхать.
– В одной из этих пробирок был керосин, – сказала она, а в какой – не могу определить. У меня отвратительное обоняние, Георгий Степанович. Может быть, вы сумеете распознать? – протянула девушка все три пробирки Лосеву.
– О, у меня собачий нюх! – похвалился Лосев, принимая штатив. – Керосин, говорите? Сейчас узнаю! – Он понюхал пробирки одну за одной и уверенно ткнул пальцем в Крайнюю слева: – Вот в этой, конечно. Неужели вы не ощущаете?
Ирина расхохоталась. Лосев с недоумением поглядел на нее.
– Да ведь никакого керосина там никогда не было. Вам показалось, проверьте еще раз.
– Ну, знаете! – произнес Лосев с оттенком протеста в голосе, однако принялся опять нюхать пробирки и, странно, на этот раз он действительно никакого запаха не ощутил. Как же так? Ведь он совершенно ясно чувствовал. Да еще такой резкий запах…
На лице его появилось выражение растерянности, смешанной с испугом.
– Это один из приемов проверки внушаемости, – сквозь смех проговорила Ирина. – Мое заявление о том, что в одной из пробирок находится керосин, было вами воспринято как факт, и вы, действительно, почувствовали несуществующий запах. Вы, оказывается, хорошо внушаемы, Георгий Степанович. Берегитесь! Я когда-нибудь загипнотизирую вас и заставлю рассказать все, что думаете обо мне.
– Приступайте! – с готовностью воскликнул Лосев. – Тогда, может быть, вы поверите, что я просто с ума сошел с тех пор, как познакомился с вами. Только и думаю, что о вас.
– Нет, не поверила бы.
– Но почему?.. Ведь под гипнозом человек говорит только правду, я так понимаю.
– Нет, под гипнозом можно лгать с таким же успехом, как и наяву, и да будет вам известно, что сведения, полученные под гипнозом, следствием в учет не берутся, боже, уже начало второго! – воскликнула она, глянув на часы. – С вами так быстро время летит, Георгий Степанович!
– Спасибо хоть за это, – с плохо скрываемой иронией произнес Лосев и поднялся. – Буду собираться. Не забудьте же передать мои извинения Антону Романовичу за приемник и скажите, что о ремонте я сам позабочусь.
Ирина пошла проводить Лосева.
– А когда вы намерены заглянуть к нам в институт? – спросила она, останавливаясь у калитки. – Вы говорили, что собираетесь писать очерк о лечении сном. Или раздумали?
– Дня через два–три закончу с очередной работой – и к вам.
11. ПОЧЕМУ ОСТОЛБЕНЕЛ МОНАСЕИН
Машина вильнула раз, другой, обогнула монументальную статую академика Бехтерева и остановилась у подъезда. Клумбы цветов, так ярко выглядевшие при солнечном освещении, в свете фар казались неестественно бледными, почти бесцветными.
Ординатор – совсем еще молодая женщина – торопливо докладывала, помогая профессору надевать халат.
– Мы включили аппарат, как всегда, ровно в четыре, – говорила она. – Монасеин уснул на третьей минуте. Спал хорошо Потом – это было примерно полчаса тому назад – дежурная сестра хотела измерить кровяное давление, но не смогла надеть манжетку. Рука больного словно одеревенела – ни согнуть, ни выровнять. Я ничего подобного не видела, Антон Романович. Весь одеревенел. И ноги тоже, и туловище.
– Не волнуйтесь, – попытался успокоить ее профессор. Как пульс?
– Шестьдесят два. Дыхание восемнадцать, Я просто ума не приложу.
Казарин, застегивая рукава халата, внимательно прислушивался к ее рассказу.
– Генератор выключили? – спросил он, когда они втроем подымались по широкой, устланной плюшевым ковром лестнице.
– Нет. Только отвела экран.
– Я думаю, прежде всего нужно проверить блок настройки, – повернулся к профессору Казарин. – Разрешите, я схожу за индикатором.
– Прежде всего нужно осмотреть Монасеина, – суховато произнес профессор. – Раньше больного, а потом уже…
Казарин молча приподнял роговые очки, поскреб переносицу и снова водворил их на место.
…В просторной комнате – четыре кровати. Расположение их не совсем обычное для больничных палат: койки отодвинуты от стены почти на полтора метра. Позади каждой – небольшой, поблескивающий белой эмалью аппарат в виде колонки, с многочисленными измерительными приборами на передней панели. На спинках кроватей – у изголовья – сферические экраны, пульсирующие мягким, розовым светом. К этим экранам от аппаратов тянутся бронированные провода. Только у одной, стоящей у двери, экран был отвернут к стенке.
Профессор внимательно оглядел спящих, потом неторопливо подошел к Монасеину, пододвинул стул, сел и принялся исследовать.
Больной лежал на спине, с приоткрытыми глазами, и, казалось, крепко спал. Сквозь щелочки меж веками виднелась узкая полоска белков. Лицо поражало своим каменным спокойствием, казалось, будто оно высечено из мрамора.
– Н-да! Этого, действительно, у нас еще не было. Ну-ка, Мирон Григорьевич, попробуйте согнуть ему ногу. Сильнее, сильнее! Не бойтесь!
Нога пружинила, чуть сгибаясь в коленном суставе, и сразу же выпрямлялась, как только Казарин ослаблял усилия.
– Точно стальная, – заметил Мирон Григорьевич. Лицо его побагровело от напряжения.
– Ну хорошо! – поднялся профессор. – Пойдем в ординаторскую, побеседуем.
Сестра укрыла больного пушистым одеялом. Она не скрывала чувства смятения и тревоги. Столько волнения из-за этих больных… Раньше, когда усыпляли лекарствами, было куда спокойнее. Позже стали применять электросон. Тоже хорошо. Наложил электроды, нажал кнопку – и все. А сейчас… Ах, эти аппараты, усыпляющие на расстоянии! Недавно один больной заснул и не просыпался почти двое суток. У другого вместо сна развилось какое-то странное возбуждение. Он вдруг начал петь, хлопая в ладоши в такт песне и выделывая ногами сложные па в воздухе. И все это с закрытыми глазами. Ужас! Третий поднялся с постели, вылез в окно, добрался по карнизу до водосточной трубы, потом вылез на крышу и уселся там, на самом краешке, свесив ноги. А дом восьмиэтажный ведь. Господи, что творилось тогда! На улице толпа все запрудила, пожарные машины… Столько пришлось пережить, пока сняли. Сейчас Монасеин остолбенел. Антон Романович всему объяснение находит. В первом случае произошла передозировка напряжения, нормальный сон перешел в летаргический; во втором развилось гипнотическое состояние: какой-то участок мозга оказался недостаточно заторможенным, человек частично проснулся и под влиянием сновидений стал танцевать; в третьем – при общем глубоком сне всей коры головного мозга проснулся двигательный центр. “Мы с вами встретились с замечательным явлением так называемого лунатизма, – говорил Антон Романович. – Нет, нет, больной не мог бы разбиться. Попробуйте пройтись по доске, лежащей на полу. Никакого труда. Но подымите эту доску на высоту в пять-шесть метров, и ваша походка уже станет менее уверенной. А если поместить над улицей между двумя небоскребами?.. Кто бы решился ступить на такой мостик? А лунатик пройдет и не оступится. У него нет страха, потому и движения спокойные, уверенные…” Ну, лунатик – это понятно. А с Монасеиным что?
Дежурная посмотрела на спокойное лицо профессора Браилова и пожала плечами. Тут сердце замирает от страха, а он улыбается.
– Так о чем же вы думаете, Зоя Дмитриевна? – спросил Браилов, когда они втроем вошли в ординаторскую. Он сел в удобное кресло, оббитое кожей, и, прищурившись, посмотрел на ординатора..
Ординатор – совсем еще молодая женщина – торопливо докладывала, помогая профессору надевать халат.
– Мы включили аппарат, как всегда, ровно в четыре, – говорила она. – Монасеин уснул на третьей минуте. Спал хорошо Потом – это было примерно полчаса тому назад – дежурная сестра хотела измерить кровяное давление, но не смогла надеть манжетку. Рука больного словно одеревенела – ни согнуть, ни выровнять. Я ничего подобного не видела, Антон Романович. Весь одеревенел. И ноги тоже, и туловище.
– Не волнуйтесь, – попытался успокоить ее профессор. Как пульс?
– Шестьдесят два. Дыхание восемнадцать, Я просто ума не приложу.
Казарин, застегивая рукава халата, внимательно прислушивался к ее рассказу.
– Генератор выключили? – спросил он, когда они втроем подымались по широкой, устланной плюшевым ковром лестнице.
– Нет. Только отвела экран.
– Я думаю, прежде всего нужно проверить блок настройки, – повернулся к профессору Казарин. – Разрешите, я схожу за индикатором.
– Прежде всего нужно осмотреть Монасеина, – суховато произнес профессор. – Раньше больного, а потом уже…
Казарин молча приподнял роговые очки, поскреб переносицу и снова водворил их на место.
…В просторной комнате – четыре кровати. Расположение их не совсем обычное для больничных палат: койки отодвинуты от стены почти на полтора метра. Позади каждой – небольшой, поблескивающий белой эмалью аппарат в виде колонки, с многочисленными измерительными приборами на передней панели. На спинках кроватей – у изголовья – сферические экраны, пульсирующие мягким, розовым светом. К этим экранам от аппаратов тянутся бронированные провода. Только у одной, стоящей у двери, экран был отвернут к стенке.
Профессор внимательно оглядел спящих, потом неторопливо подошел к Монасеину, пододвинул стул, сел и принялся исследовать.
Больной лежал на спине, с приоткрытыми глазами, и, казалось, крепко спал. Сквозь щелочки меж веками виднелась узкая полоска белков. Лицо поражало своим каменным спокойствием, казалось, будто оно высечено из мрамора.
– Н-да! Этого, действительно, у нас еще не было. Ну-ка, Мирон Григорьевич, попробуйте согнуть ему ногу. Сильнее, сильнее! Не бойтесь!
Нога пружинила, чуть сгибаясь в коленном суставе, и сразу же выпрямлялась, как только Казарин ослаблял усилия.
– Точно стальная, – заметил Мирон Григорьевич. Лицо его побагровело от напряжения.
– Ну хорошо! – поднялся профессор. – Пойдем в ординаторскую, побеседуем.
Сестра укрыла больного пушистым одеялом. Она не скрывала чувства смятения и тревоги. Столько волнения из-за этих больных… Раньше, когда усыпляли лекарствами, было куда спокойнее. Позже стали применять электросон. Тоже хорошо. Наложил электроды, нажал кнопку – и все. А сейчас… Ах, эти аппараты, усыпляющие на расстоянии! Недавно один больной заснул и не просыпался почти двое суток. У другого вместо сна развилось какое-то странное возбуждение. Он вдруг начал петь, хлопая в ладоши в такт песне и выделывая ногами сложные па в воздухе. И все это с закрытыми глазами. Ужас! Третий поднялся с постели, вылез в окно, добрался по карнизу до водосточной трубы, потом вылез на крышу и уселся там, на самом краешке, свесив ноги. А дом восьмиэтажный ведь. Господи, что творилось тогда! На улице толпа все запрудила, пожарные машины… Столько пришлось пережить, пока сняли. Сейчас Монасеин остолбенел. Антон Романович всему объяснение находит. В первом случае произошла передозировка напряжения, нормальный сон перешел в летаргический; во втором развилось гипнотическое состояние: какой-то участок мозга оказался недостаточно заторможенным, человек частично проснулся и под влиянием сновидений стал танцевать; в третьем – при общем глубоком сне всей коры головного мозга проснулся двигательный центр. “Мы с вами встретились с замечательным явлением так называемого лунатизма, – говорил Антон Романович. – Нет, нет, больной не мог бы разбиться. Попробуйте пройтись по доске, лежащей на полу. Никакого труда. Но подымите эту доску на высоту в пять-шесть метров, и ваша походка уже станет менее уверенной. А если поместить над улицей между двумя небоскребами?.. Кто бы решился ступить на такой мостик? А лунатик пройдет и не оступится. У него нет страха, потому и движения спокойные, уверенные…” Ну, лунатик – это понятно. А с Монасеиным что?
Дежурная посмотрела на спокойное лицо профессора Браилова и пожала плечами. Тут сердце замирает от страха, а он улыбается.
– Так о чем же вы думаете, Зоя Дмитриевна? – спросил Браилов, когда они втроем вошли в ординаторскую. Он сел в удобное кресло, оббитое кожей, и, прищурившись, посмотрел на ординатора..