Фоллетт Кен. Трое (Из огня и крови)

Фоллет Кен
Трое (Из огня и крови)

   Кен Фоллет
   Трое (Из огня и крови...)
   перевод И. Полоцка
   Алу Цукерману
   Необходимо признать, что единственная трудность при создании атомной бомбы любого вида заключается в подготовке расщепляющегося материала соответствующего уровня очистки: конструкция же бомбы сама по себе достаточно проста...
   "Энциклопедия Американа"
   ПРОЛОГ
   Было время, когда все они существовали бок о бок.
   Они встретились много лет назад, когда все были молоды, задолго до того, как все это случилось; но последствия их встречи отбросили тень на много десятилетий вперед.
   Это было первое воскресенье ноября 1947 года, если уж быть точным; и эта давняя встреча произошла по чистому совпадению, но в ней не было ничего удивительного. Все они большей частью были молоды и талантливы; они стремились обладать властью, принимать решения, вносить свои коррективы каждый своим путем, в каждой из своих стран; а такие люди в молодости часто встречаются в местах, подобных Оксфорду. И более того - когда все это случилось, те. кто держались в стороне, стали намекать, что и им кое-что известно. лишь потому, что они встречали остальных в Оксфорде.
   Тем не менее, это меньше всего выглядело исторической встречей. То была очередная вечеринка с шерри в том месте, где бывает много подобных вечеринок с шерри (и не только с ним, но и напитками покрепче). Словом, ничем не примечательная встреча. Ну, почти не примечательная.
   Ал Кортоне постучал в дверь и застыл в холле, боясь, что дверь ему откроет мертвец.
   Предположение, что его друг мертв, за последние три года превратилось почти в уверенность. Во-первых, до Кортоне дошли слухи, что Дикштейн попал в плен. Ближе к концу войны просочились слухи, что происходило с евреями в нацистских концлагерях. И теперь, по завершении войны, они стали явью.
   С другой стороны двери донеслись неясные звуки - кто-то двинул стулом по полу и пошел к дверям.
   Кортоне внезапно занервничал. А что, если Дикштейн изуродован, искалечен? Может, он вообще не хочет, чтобы его беспокоили. Кортоне никогда не знал, как вести себя с калеками или сумасшедшими. В те несколько дней в конце 1943 года они с Дикштейном очень сблизились, пусть даже провели рядом не так уж много времени, но что представляет собой Дикштейн сейчас?
   Дверь открылась, и Кортоне сказал:
   - Привет, Нат.
   Дикштейн уставился на него, а потом его лицо расплылось в широкой улыбке, и он выдал одну из своих смешных фраз на жаргоне кокни:
   - Ну, провалиться мне!
   Кортоне с облегчением улыбнулся ему в ответ. Они обменялись рукопожатиями, обнявшись, похлопали друг друга по спине и позволили себе несколько соленых солдатских шуточек, проталкиваясь в квартиру.
   - Хотел бы я знать, - сказал Дикштейн, - как ты нашел меня?
   - Должен признаться, это было нелегко, - Кортоне снял форменную куртку и бросил ее на узкую кровать. - И заняло почти весь вчерашний день. - Он смерил взглядом единственное хрупкое кресло в комнате. Оба его подлокотника торчали под странными углами, сквозь цветастую ткань обшивки, украшенную изображениями хризантем, торчали пружины, а в качестве подпорки на месте исчезнувшей ножки использовались тома "Диалогов" Платона. - Оно может выдержать человека?
   - Только в звании не выше сержанта. Но...
   - Ниже сержанта - это еще не люди.
   Они рассмеялись: то была старая шутка. Дикштейн выволок из-за стала стул с гнутой спинкой. Присмотревшись к приятелю, он заметил:
   - А ты никак потолстел.
   Кортоне погладил выступающее брюшко.
   - Во Франкфурте мы жили как сыр в масле - ты много потерял, демобилизовавшись. - Наклонившись, он понизил голос, словно хотел сообщить что-то конфиденциальное. - Мне здорово повезло там. Драгоценности, китайский фарфор, антиквариат - все что угодно за мыло и сигареты. Немцы подыхали с голоду. И, что лучше всего, девушки были готовы на все за пару нейлоновых чулок. - Он откинулся на спинку стула, ожидая услышать одобрительный смех, но Дикштейн смотрел на него с каменным лицом. Несколько растерявшись, Кортоне сменил тему: - Но ты-то явно не потолстел.
   На первых порах он так обрадовался и испытал такое облегчение, увидев Дикштейна целым и здоровым, с той же самой улыбкой до ушей, что не присмотрелся к нему поближе.
   И только теперь он обратил внимание, что его приятель не просто худ; он выглядел изможденным. Нат Дикштейн всегда был невысоким и худеньким, но теперь от него, казалось, остались одни кости. Кожа неестественно белого цвета и большие карие глаза за пластмассовой оправой очков лишь подчеркивали это впечатление. В проеме между обшлагом брюк и носков виднелась полоска бледной кожи ноги, смахивающей на спичку. Четыре года назад Дикштейн был загорелым, жилистым, жестким, как кожаная подметка армейских ботинок британской армии. Когда Кортоне, что нередко бывало, рассказывал о своем английском приятеле, он неизменно добавлял: "Самый выносливый, умный и отчаянный вояка, который спас мою чертову жизнь, и ей-богу, так оно и было".
   - Потолстел? Нет. - Дикштейн покачал головой. - В стране по-прежнему железное нормирование, приятель. Но мы как-то справляемся.
   - Ты знавал и худшие времена.
   - И как-то выживал. - Дикштейн улыбнулся.
   - Ты попал в плен?
   - Под Ла Молиной.
   - Черт побери, как им удалось скрутить тебя?
   - Очень просто. - Дикштейн пожал плечами. - Пуля попала в ногу, и я вырубился. А когда пришел в себя, уже валялся в немецком грузовике.
   Кортоне глянул на ногу Дикштейна.
   - Все зажило?
   - Мне повезло. В лагере оказался медик - он и срастил мне кость.
   Кортоне кивнул.
   - И еще концлагерь... - Он подумал, что, может быть, не стоит спрашивать, но ему хотелось знать, как там было. Дикштейн отвел глаза.
   - Все было сносно, пока они не узнали, что я еврей. Хочешь чаю? Выпить нечего.
   - Нет. - Кортоне уже жалел, что заговорил на эту тему. - Во всяком случае, по утрам я виски не пью. Жизнь и так слишком коротка.
   Дикштейн перевел взгляд на Кортоне.
   - Они решили выяснить, сколько раз можно ломать ногу в одном и том же месте и снова сращивать ее.
   - Иисусе, - только и мог прошептать Кортоне.
   - И делали они это с отменным мастерством, - ровным голосом произнес Дикштейн и снова отвел взгляд в сторону.
   - Подонки, - вырвалось у Кортоне. Он даже не знал, что еще сказать.
   На лице Дикштейна появилось странное выражение, которого Кортоне не доводилось видеть у него раньше, нечто - он понял это позднее - вроде страха. Что весьма странно. Ведь все уже позади. - Черт побери, в конце концов, мы же победили, не так ли? - И он хлопнул Дикштейна по плечу.
   - Так и есть, - усмехнулся Дикштейн. - Ладно, а что ты делаешь в Англии? И чего ради ты взялся меня разыскивать?
   - Я решил сделать остановку в Лондоне по пути в Буффало. Зашел в военное министерство... - Кортоне замялся. Он зашел туда, чтобы узнать, как и когда погиб Дикштейн. - Они дали мне твой адрес в Степни, - продолжил он. - Там на всей улице остался только один дом. И в нем я нашел старика, на котором не меньше дюйма пыли.
   - Томми Костера.
   - Точно. Ну, мне пришлось выпить около девятнадцати чашек спитого чая и выслушать всю историю его жизни, после чего он послал меня в другой дом за углом, где я нашел твою мать, выпил еще столько же спитого чая и выслушал историю ее жизни. Когда я, наконец, получил твой адрес, то уже опоздал на последний поезд в Оксфорд, так что перекантовался до утра - и вот я здесь. У меня всего лишь несколько часов - мое судно завтра отплывает.
   - У тебя отпуск? Ты демобилизовался?
   - Вот уже три недели, два дня и девяносто четыре минуты.
   - Что ты будешь делать по возвращении домой?
   - Заниматься семейным бизнесом. В последние пару лет выяснилось, что я потрясающий бизнесмен.
   - Что за бизнес у вашей семьи? Ты никогда мне не рассказывал.
   - Грузовые перевозки, - коротко ответил Кортоне. - А ты? Ради Бога, что ты делаешь в Оксфордском университете? Что ты изучаешь?
   - Еврейскую литературу.
   - Ты шутишь.
   - Я писал на иврите еще до того, как пошел в школу, разве я тебе не говорил? Мой дедушка был настоящим ученым. Он жил в маленькой душной комнатенке над булочной на Майл-Энд-Роуд. И сколько я себя помню, я просиживал у него все субботы и воскресенья. И никогда не сетовал - мне это нравилось. Да и в любом случае, что еще я могу изучать?
   Кортоне пожал плечами.
   - Не знаю... может быть, атомную физику или менеджмент. Зачем вообще учиться?
   - Чтобы быть счастливым, умным и богатым.
   Кортоне покачал головой.
   - Как всегда, у тебя замысловато. Девочки тут есть?
   - Маловато. Кроме того, я занят.
   Ему показалось, что Дикштейн слегка покраснел.
   - Врешь. Ты никак влюблен, дурачок. Я-то вижу. Кто она?
   - Ну, честно говоря... - Дикштейн явно смутился. - Она не нашего круга. Жена профессора. Экзотическая, умная и самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел.
   Кортоне изобразил сочувственную физиономию.
   - Боюсь, что тебе ничего не светит, Нат.
   - Знаю, но все же. - Дикштейн встал. - Ты сам увидишь.
   - Я могу встретить ее?
   - Профессор Эшфорд устраивает вечеринку. Я получил приглашение. И как раз собирался, когда ты пришел. - Дикштейн потянулся за пиджаком.
   - Прием в Оксфорде, - протянул Кортоне. - Ну и поражу же я своих в Буффало!
   Стояло прохладное солнечное утро. Бледноватые лучи солнца омывали светом замшелые стены старых зданий. Они шли в молчании, которое не тяготило их, засунув руки в карманы, чуть ссутулясь, чтобы противостоять режущему ноябрьскому ветру, который свистел вдоль улиц. Кортоне пробормотал:
   - Ну и холодрыга, мать ее...
   По пути им встретилось всего несколько человек, и, отшагав с милю или около того, Дикштейн показал по другую сторону дороги на высокого человека с университетским шарфом вокруг шеи.
   - Это русский, - сказал он и крикнул: - Эй, Ростов!
   Русский поднял глаза, махнул им и перешел на их сторону. У него была короткая прическа армейского образца, пиджак массового пошива болтался на его высокой худой фигуре. Кортоне начало было казаться, что в этой стране все, как на подбор, тощие.
   - Ростов учится в Баллиоле-колледже, таком же, как и я. Давид Ростов, я хотел бы представить вам Алана Кортоне. Мы с Аланом вместе воевали в Италии. Идете к Эшфорду?
   Русский торжественно склонил голову.
   - За бесплатной выпивкой - куда угодно.
   - Вы тоже интересуетесь еврейской литературой? - спросил Кортоне.
   - Нет, я изучаю тут буржуазную экономику, - ответил Ростов.
   Дикштейн расхохотался. Кортоне не понял, что тут смешного. Дикштейн объяснил:
   - Ростов из Смоленска. Он член ВКП(б) - Всесоюзной Коммунистической партии большевиков Советского Союза.
   Кортоне по-прежнему не понял, что смешного в ответе Ростова.
   - А я думал, что никто не имеет права покидать Россию, - сказал он.
   Ростов пустился в долгие и путаные объяснения, связанные с тем, что по окончании войны его отец был дипломатом в Японии. Он говорил с серьезным выражением лица, которое уступило место смущенной улыбке. Хотя его английский оставлял желать лучшего, у Кортоне создалось впечатление, что он достаточно исчерпывающе излагает свои мысли. Рассеянно слушая его, Кортоне думал, что вот ты любил человека, как брата, дрался с ним бок о бок, а потом он расстается с тобой, и при встрече ты узнаешь, что он изучает еврейскую литературу, и понимаешь, что никогда по-настоящему не знал его. Ростов обратился к Дикштейну:
   - Так ты еще не решил, едешь ли ты в Палестину?
   - В Палестину? - переспросил Кортоне. - Чего ради?
   Дикштейн несколько смутился.
   - Я еще не решил.
   - Ты должен ехать, - сказал Ростов. - Создание еврейского национального дома позволит покончить с остатками Британской империи на Ближнем Востоке.
   Кортоне не верил своим ушам.
   - Арабы вырежут вас там до последнего человека. Господи, Нат, да ты же только что спасся от немцев!
   - Я еще не решил, - повторил Дикштейн. Он раздраженно мотнул головой. - Я и сам не знаю, что делать. - Чувствовалось, что ему не хотелось говорить на эту тему.
   Они прибавили шагу. Лицо Кортоне стало мерзнуть, но под зимней формой он обливался потом. Его спутники обсуждали недавний скандал: человек по фамилии Мосли - она ничего не говорила Кортоне - выразил намерение явиться с машиной в Оксфорд и произнести речь на дне памяти павших. Мосли был фашистом, сообразил он. Ростов доказывал, что данный инцидент демонстрирует, насколько социал-демократы ближе к фашистам, чем к коммунистам. Дикштейн же утверждал, что старшекурсники, которые организовали это мероприятие, всего лишь хотели "шокировать" общество.
   Слушая, Кортоне присматривался к двум своим спутникам. Они представляли собой странную пару: высокий Ростов, с туго, подобно бинту, обмотанным вокруг шеи, шарфом, с хлопающими на ветру обшлагами слишком коротких брюк, и миниатюрный Дикштейн, с большими глазами за круглыми стеклами очков, в старой военной форме цвета хаки, который и на ходу выглядел подобно скелету. У Кортоне не было академического образования, но он был уверен, что на любом языке сможет уловить уклончивость и неискренность, и не сомневался, что никто из двоих не говорит то, во что искренне верит: Ростов, как попугай, излагал затверженные догмы, а за короткими ехидными репликами Дикштейна скрывалось более глубокое отношение к теме разговора. Когда Дикштейн насмехался над Мосли, он напоминал ребенка, который высмеивает приснившиеся ему кошмары. Оба они спорили умно и тонко, но без лишних эмоций, и их диалог напоминал фехтование на тупых рапирах.
   Наконец Дикштейн заметил, что Кортоне не принимает участие в разговоре, и начал рассказывать о хозяине вечеринки.
   - Стивен Эшфорд несколько эксцентричен, но очень интересный и достойный человек, - сказал он. - Большую часть жизни он провел на Ближнем Востоке. Сколотил себе состояние, но полностью потерял его. Склонен делать сумасшедшие вещи. например, пересечь арабскую пустыню на верблюде.
   - Не такое уж это сумасшествие, - возразил Кортоне.
   - У него жена - ливанка, - заметил Ростов. Кортоне взглянул на Дикштейна.
   - Она...
   - Она моложе его, - торопливо сказал тот. - Он привез ее в Англию как раз перед войной, когда стал профессором кафедры семитской литературы. И если он предложит тебе марсалу вместо шерри, значит, ты слишком загостился.
   - И гости могут уловить эту разницу? - спросил Кортоне.
   - Вот его дом.
   Кортоне был готов увидеть нечто вроде мавританской виллы, но дом Эшфорда представлял собой имитацию тюдорианского стиля: выкрашен в белый цвет с зелеными деревянными накладками. Садик перед домом представлял собой сплошные заросли кустарника. Трое молодых людей направились по выложенной кирпичом дорожке к входу. Парадная дверь была открыта. Они оказались в небольшом квадратном холле. Где-то в глубине дома слышался чей-то смех: вечеринка уже началась. Распахнулась двустворчатая дверь, и на пороге предстала самая красивая женщина в мире.
   Кортоне был поражен. Он стоял, не сводя с нее глаз, когда она, пересекая ковер, направлялась к ним. Он слышал, как Дикштейн представил его: "Это мой друг Алан Кортоне", - и вот он уже касается ее узкой смуглой кисти тонкого рисунка с теплой и сухой кожей; он поймал себя на том, что не хочет выпускать ее.
   Повернувшись, она пригласила их в гостиную. Дикштейн коснулся руки Кортоне и улыбнулся: он прекрасно понимал, что сейчас творится в голове его друга.
   Небольшие стаканчики с шерри с армейской безукоризненностью выстроились на небольшом столике. Протянув один из них Кортоне, она улыбнулась:
   - Меня, кстати, зовут Эйла Эшфорд.
   Когда она протягивала ему напиток, Кортоне уловил и все остальные детали. Подчеркнуто скромный вид, удивительное лицо без макияжа, прямые черные волосы, белое платье и сандалии - тем не менее, она выглядела обнаженной, и Кортоне мучился дикими мыслями, когда глазел на нее.
   Он заставил себя отвернуться и присмотреться к окружению.
   Какой-то араб в прекрасно сшитом костюме западного образца жемчужного цвета стоял около камина, разглядывая резьбу комода. Эйла Эшфорд окликнула его:
   - Я хотела бы познакомить вас с Ясифом Хассаном, другом моей семьи, оставшейся дома, - сказала она. - Он из Корчестерского колледжа.
   - Я знаком с Дикштейном. - заметил Хассан. Он обменялся рукопожатиями с новоприбывшими.
   - Вы из Ливана? - спросил его Ростов.
   - Из Палестины.
   - Ага! - оживился Ростов. - И что вы думаете о плане разделения страны, предложенном Организацией Объединенных Наций?
   - Он совершенно неуместен, - ответил араб. - Британцы должны уйти, а моя страна обретет демократическое правительство.
   - Но тогда евреи окажутся в ней в меньшинстве, - возразил Ростов.
   - Они меньшинство и в Англии. Неужели поэтому они должны объявить Сюррей своим национальным домом?
   - Сюррей никогда им не принадлежал. В отличие от Палестины, которая когда-то была их родиной.
   Хассан элегантно пожал плечами.
   - Это было в те времена... когда Уэльс принадлежал Англии, англичане владели Германией, а французские норманы обитали в Скандинавии. - Он повернулся к Дикштейну: - Вам свойственно чувство справедливости - что вы об этом думаете?
   Дикштейн снял очки.
   - Здесь не идет речь об исторической справедливости. Я хотел бы обладать местом, которое мог бы назвать своим.
   - Даже если для этого вы должны завладеть моим? - спросил Хассан.
   - Вам принадлежит весь Ближний Восток.
   - Он мне не нужен.
   Эйла Эшфорд предложила сигареты. Кортоне взял одну из них и закурил. Пока остальные продолжали спорить о Палестине, Эйла спросила Кортоне:
   - Вы давно знаете Дикштейна?
   - Мы встретились в 1943-м. - сказал Кортоне. Он не мог оторвать глаз от ее пунцовых губ, сомкнувшихся вокруг сигареты. Даже курила она изящно. Деликатным движением она избавилась от крошки табака, прилипшей на кончике языка.
   - Он меня страшно интересует. - призналась она.
   - Почему?
   - Да всем. Он всего лишь мальчик, и все же выглядит таким с т а р ы м. С другой стороны, он типичный кокни, но совершенно спокойно чувствует себя в кругах высшего класса. Но говорит он о чем угодно, только не о себе.
   - Я тоже выяснил, что по сути совершенно не знаю его, - согласился Кортоне.
   - Мой муж говорит, что он блистательный студент.
   - Он спас мне жизнь.
   - Боже милостивый. - Она внимательнее присмотрелась к нему: не слишком ли Ал мелодраматичен. Решение, вроде, она вынесла в его пользу. - Мне бы хотелось услышать, как это было.
   Мужчина средних лет в грубоватых коричневых брюках коснулся ее плеча.
   - Как дела, моя дорогая?
   - Прекрасно. Мистер Кортоне, это мой муж, профессор Эшфорд.
   - Как поживаете? - поздоровался Кортоне. Эшфорд оказался лысым мужчиной в плохо сидящем костюме. Кортоне же ожидал увидеть Лоуренса Аравийского. Подумал, что, может быть, у Ната и есть какой-то шанс.
   - Мистер Кортоне рассказывал мне, - пояснила Эйла, - как Нат Дикштейн спас ему жизнь.
   - В самом деле? - откликнулся Эшфорд.
   - История довольно короткая. Это было в Сицилии рядом с местечком Рагуза, городком на холме, - начал он. - Мы продвигались к его предместьям. К северу от городка мы наткнулись на немецкий танк, стоящий под деревьями в небольшой лощине. Казалось, в нем не было экипажа, но дан верности я кинул в него гранату. Когда мы миновали его, раздался выстрел - всего один - и с дерева свалился немец с автоматом. Он скрывался в ветвях и готовился уложить нас, когда мы пройдем мимо. И снял его именно Нат Дикштейн.
   В глазах Эйлы мелькнула искорка восхищения, но ее муж побелел. Видно было, что профессор не привык к рассказам, в которых люди так легко распоряжаются жизнью и смертью. Кортоне подумал: "Если даже это поразило тебя, папаша, надеюсь, Дикштейн никогда не рассказывал тебе все, что с ним было".
   - Англичане обходили городок с другой стороны, - продолжал Кортоне, Нат увидел танк одновременно со мной, но заподозрил ловушку. Он успел заметить и снять снайпера, и не будь он столь проницателен, со мной было бы кончено.
   Собеседники на мгновение примолкли.
   - Это было не так давно, - заметил Эшфорд, - но мы так быстро все забываем.
   Эйла вспомнила и об остальных гостях.
   - Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы покинете нас, обратилась она к Кортоне и направилась через комнату к Хассану, который пытался открыть двери, ведущие в сад.
   Нервным движением Эшфорд зачесал за уши пряди вьющихся волос.
   - Общество привыкло слышать повествования о больших битвах, но, думается, солдаты куда лучше помнят вот такие случаи.
   Кортоне кивнул, думая, что, в сущности, Эшфорд не имеет ясного представления, что такое война, и сомневаясь, что в юности профессору в самом деле удалось пережить те приключения, о которых ему рассказывал Дикштейн.
   - Позже я притащил его в гости к моим родственникам - моя семья родом с Сицилии. Нас угощали пастой и вином, и они сделали из Ната героя. Мы провели бок о бок всего несколько дней, но сблизились как братья, понимаете?
   - Конечно.
   - Когда я услышал, что он попал в плен, то решил, что никогда больше не увижу его.
   - И вы знаете, что случилось там с ним? - спросил Эшфорд. - Он так немногословен... Кортоне пожал плечами.
   - Ему удалось выжить в концлагере.
   - Ему повезло.
   - Повезло ли?
   Смутившись. Эшфорд бросил взгляд на Кортоне, а потом, повернувшись, уставился на гостей в помещении. Помолчав, он сказал:
   - Понимаете, тут не совсем типичное для Оксфорда сборище, Дикштейн. Ростов и Хассан - достаточно непривычные студенты. Вам стоило бы встретиться с Тоби - вот кто архитипичный выпускник. - Он перехватил взгляд краснолицего молодого человека в твидовом пиджаке и с очень широким светлым шерстяным галстуком. - Тоби. познакомься с товарищем Дикштейна по оружию мистером Кортоне.
   Пожав ему руку, Тоби сразу же спросил:
   - Есть ли у него какие-то шансы? Может ли Дикштейн победить?
   - Победить в чем? - удивился Кортоне.
   - Дикштейн и Ростов решили сразиться в шахматном матче, - объяснил Эшфорд, - оба они отменные игроки. И Тоби считает, что у вас есть какая-то доверительная информация, которая поможет ему выиграть пари.
   - А я-то думал, - протянул Кортоне. - что шахматы - игра для стариков.
   - О! - с несколько излишним пылом воскликнул Тоби и опустошил свой стакан. Казалось, и его и Эшфорда несколько смутило замечание Кортоне.
   Из сада вошла девочка четырех или пяти лет, таща с собой старую кошку. Эшфорд представил ее с застенчивой гордостью человека, который стал отцом в немолодом возрасте.
   - Это Сузи.
   - А это Езекия. - представила кошку девочка. Цвет кожи и волосы у нее были как у матери, и малышка обещала стать красавицей, как и ее мать. Кортоне пришло в голову, в самом ли деле она дочка Эшфорда. Она ровно ничем не походила на него. Она протянула ему лапу кошки, и Кортоне вежливо пожал ее мягкие подушечки:
   - Как поживаете, Езекия?
   - Она очень обаятельна, - сказал Кортоне Эшфорду. - Мне хотелось бы поговорить с Натом. Надеюсь, вы извините меня? - Он подошел к Дикштейну, который, стоя на коленях, гладил кошку.
   Похоже, Нат и Сузи были хорошими друзьями.
   - Это мой друг Алан, - пояснил он ей.
   - Мы уже знакомы, - ответила девочка, взмахнув ресницами. От матери унаследовала, отметил Кортоне.
   - Мы вместе были на войне, - продолжал Дикштейн. Сузи в упор посмотрела на Кортоне.
   - Вы убивали людей?
   Он замялся.
   - Конечно.
   - И вы себя потом плохо чувствовали?
   - Не очень. Это были злые люди.
   - А Нату было плохо. Поэтому он и не хочет рассказывать об этом.
   Этот ребенок лучше понимал Дикштейна, чем все остальные взрослые, вместе взятые.
   С удивительной для ее возраста прытью кошка вывернулась из рук Сузи. Та погналась за ней. Дикштейн выпрямился.
   - Я бы не сказал, что миссис Эшфорд так уж недостижима, - шепнул Кортоне.
   - Что ты хочешь сказать? - взглянул на него Дикштейн.
   - Ей не может быть больше двадцати пяти. Он, как минимум, на двадцать лет старше, и, думаю, заряды у него явно уже на исходе. Если они поженились где-то перед войной, ей должно было быть лет семнадцать. И не похоже, что они так уж привязаны друг к другу.
   - Хотел бы я тебе верить, - пожал плечами Дикштейн. Но не проявил того интереса, которого можно было бы от него ожидать. - Давай глянем на сад.
   Они прошли через высокие французские двери. Солнце основательно нагрело воздух, и жгучий холодок исчез. Коричневато-зеленые заросли тянулись вплоть до реки. Они пошли гулять, оставив дом за спиной.
   - Тебе не очень понравилось это сборище, - заметил Дикштейн.
   - Война завершена. И мы с тобой теперь обосновались в разных мирах.
   - Алан...
   - Слушай, какого черта! Скорее всего, связи между нами не будет - я не большой мастер писать письма. Но я никогда не забуду, что обязан тебе жизнью. В один прекрасный день ты можешь попросить отдать долг. И ты знаешь, где найти меня.
   - О. нет... только не здесь, не сейчас... - раздался женский голос.
   - Да! - Мужской.
   Дикштейн с Кортоне стояли у высокой заросли кустов, которая закрывала угол сада: кто-то начал посадку лабиринта из кустов и не завершил его. В нескольких шагах от них открывался проем, потом изгородь под углом поворачивала вправо и тянулась вдоль берега реки. Голоса отчетливо доносились с той стороны зарослей.
   Женщина снова заговорила низким горловым голосом.
   - Не надо, черт бы тебя побрал, или я закричу.
   Дикштейн и Кортоне миновали проем в зарослях. Кортоне никогда не забудет то, что он увидел. Перед ним предстали двое, а потом, пораженный, он взглянул на Дикштейна, лицо которого посерело от потрясения, и выглядел он так, словно вот-вот свалится: рот его приоткрылся, когда он с ужасом и отчаянием смотрел на открывшуюся картину. Кортоне перевел взгляд на пару.