Страница:
– По крайней мере отец Проспера дал ему свое имя. В отличие от папаши Калеба, смывшегося к своей женушке в Англию.
– Ты ошибаешься. Отец Мистри, некий мистер Фолкленд Уильямс, был инженером и чертежником в ходе работ по осушению прибрежной полосы Бомбея. В Англию он вернулся совсем по другой причине. Он страдал довольно распространенным сердечным заболеванием, от которого впоследствии и скончался.
Калеб, сын инженера...
– А откуда у тебя все эти сведения о биографии Калеба, Ашок? Или у тебя есть свой особый интерес к Калебу?
Ашок отпер деревянный ящик в шкафчике и достал оттуда нечто, напоминающее список покупок, к которому был прикреплен листок с переводом на английский: список имен жертвователей и размер пожертвований в пользу движения «Шив Сена» на протяжении многих лет. Одно имя мне сразу же бросилось в глаза – Калеб Мистри.
– В течение очень многих лет Мистри регулярно вносил пожертвования в пользу «Шив Сена», – пояснил Ашок. – За последние шесть лет, когда популярность движения пошла на спад и его начали вытеснять другие партии, Мистри резко увеличил размеры своей помощи, внося чуть ли не всю прибыль с поставленных им фильмов на счет «Шив Сена». А ведь у него нет других источников дохода.
– Ну и что из того? Он поддерживает партию той народности, к которой принадлежала его мать, и зарабатывает больше денег, чем сообщает в налоговой декларации. Это же обычная теневая экономика. В киноиндустрии вращаются в основном наличные деньги, и она полна людей, знающих, как скрыть дополнительные доходы: недвижимость, золотые прииски, производство пива. Но какое отношение все это имеет к убийствам хиджр?
– В движении «Шив Сена» масса экстремистов разного толка, как и в любом другом политическом движении...
– И ты хочешь сказать, что Калеб принадлежит к их числу?
– Ты все пытаешься упрощать, Розалинда. А ведь далеко не все в этом мире укладывается в четкие схемы светлого и темного. Благодаря победам движения «Шив Сена» на выборах на протяжении последних нескольких лет эти экстремисты ухватились за возможность развернуть активную агитацию среди местного мусульманского населения и тех людей, которые считаются коренными махараштрийцами. – Рот Ашока скривился в неком подобии улыбки человека, пытающегося скрыть обиду и презрение. – А во время индо-пакистанских «игр» ситуация еще больше осложнилась. Партнер же Мистри, мистер Эйкрс...
– У тебя нет никаких доказательств связи между ними. Ашок положил на стол между нами пожелтевший листок бумаги.
– Из архивов бомбейской полиции. 1967 год, – объяснил он.
В документе говорилось об аресте, суде и приговоре за незаконную торговлю золотыми «бисквитами» Калеба Мистри и его подельника Роберто Эйкрса.
– Эйкрсу удалось уговорить одного чиновника отпустить его. И он на много лет исчез из поля зрения полиции. Он является – или являлся, если твои подозрения относительно трупа в отеле «Рама» верны, – типичным гангстером, сутенером и шантажистом.
– Он никогда и не производил на меня впечатления кандидата в рыцари.
Калеб и Эйкрс. Мне стало трудно говорить из-за шока от этого открытия.
– Кроме того, Эйкрс принадлежал к числу наиболее крайних сторонников «Шив Сена». Конечно, не из-за каких-то политических убеждений. Его убеждения позволяли потуже набить карман.
– В таком случае из него мог бы выйти великолепный политик. Но я чего-то явно не понимаю. Я полагала, что Эйкрс был американцем. Какое отношение он мог иметь к «Шив Сена»?
– Его мать родом из Гоа. Но тут дело даже не в самом Эйкрсе, а в его партнерах по бизнесу, которые и вели эту агитацию. Его услугами в определенных случаях также пользовались некоторые господа в... в партии, близкой к Центру, скажем так.
– Играть за обе стороны, но против Центра.
– И в этой игре мистер Эйкрс был большим профессионалом. Теперь вспомни, что Бомбей – город кино. И основную часть кинозвезд у нас составляют актеры-мусульмане из Северной Индии и актрисы-индуски из Южной. А теперь посмотри на студию Проспера. Калеб Мистри – чистый индус, все мужчины, женщины и дети – махараштрийцы, поддерживающие «Шив Сена», вплоть до самого последнего и ничтожного мальчишки на побегушках.
– Ты хочешь сказать, что связи Калеба с «Шив Сена» могли иметь какое-то отношение к гибели Майи? – спросила я. – А другие убийства, Сами и Сунилы, они что, тоже политические?
– Можно сказать так: кому-то было выгодно, чтобы они производили впечатление политических. Мистер Эйкрс держал эту карту про запас в качестве возможного клина, который можно было бы загнать между двумя противостоящими друг другу партиями. И ты, надеюсь, можешь теперь представить себе, какой вред способна нанести в подобной ситуации молодая женщина, плохо представляющая себе политическую подоплеку событий? И вред, естественно, ненамеренный.
Он рассказал мне интересную историю. Еще одну интересную историю.
– А как же торговля недвижимостью и подделками, о которых я упоминала? – спросила я.
– О! Так много всего! Я же сказал тебе, в каком месте все пути пересекаются.
Я задумалась над тем, каковы же его собственные мотивы, зачем он рассказывал мне все это.
– А скажи мне, пожалуйста, Аш, какую сторону в этом сражении поддерживаешь ты? Ты доверяешь нынешнему правительству?
– Если тебе все хочется обязательно упростить, то я могу сказать, что всегда стою на стороне порядка. А без правительства, как тебе, надеюсь, ясно, здесь была бы полная анархия. – Он изучающе всматривался в меня, пытаясь оценить, какую часть известного ему может мне открыть. – Тебе хочется чудесного разрешения всех проблем, Розалинда, но таких решений в жизни не бывает. Индия – страна, в которой нет недостатка в ложных чудесах. Редактор «Индиан Скептик» насчитал около полутора тысяч таковых. Моя мечта – увидеть хотя бы одно настоящее чудо прежде, чем пробьет мой последний час. А до этого момента нам всем придется довольствоваться законом и порядком и мириться с ними.
– Оттенки серого.
Он нахмурился.
– Эти слова Шома Кумар когда-то сказала о Проспере. Тем не менее, Аш, я совсем не уверена, что в твоем мире так уж много порядка, по крайней мере не больше, чем в погоде. Иногда муссон приходит, и крестьяне собирают богатый урожай риса. А иногда нет, и тогда крестьяне умирают с голоду. И ты ничего не можешь с этим поделать.
– Каждый за себя. В этом твое кредо? – спросил он.
– И за близких ему по духу людей, которых он может вытащить на свой маленький плот. Мой плот в данный момент совсем крошечный. Я его собираю по бревнышку. И потому отнюдь не уверена, что смогу уместить на нем такую солидную компанию, как правительство.
Я встала и прошлась по комнате, осторожно пробираясь среди высоких стопок книг. Рядом с окном располагалась великолепная подборка сочинений, посвященных Малабарскому побережью.
– Мне их оставил твой отец, – сказал Ашок.
Он проследовал за мной по комнате, потянулся, чтобы достать книгу с полки, и как будто случайно, походя, провел пальцами по моему плечу. Я почувствовала его прикосновение сквозь тонкую ткань майки и не поняла, случайно оно или намеренно.
– Я держу эти книги рядом со своими любимыми сборниками древних легенд.
Повернув голову, я взглянула прямо в темные глаза Ашока.
– Теперь факты кажутся мне значительно более захватывающими, чем сказки, – произнесла я. – А у тебя есть книги отца о змеях? Среди них была одна совершенно потрясающая о парне, которому удалось заснять плюющуюся кобру. Хитрость заключалась в том, чтобы подойти к ней на достаточно близкое расстояние, чтобы заставить ее плюнуть тебе в глаза, но при этом не слишком близко, чтобы она не могла укусить. Если ты окажешься слишком далеко, она просто уползет. Прежде чем плюнуть ядом, змея должна увидеть, что ты смотришь ей прямо в глаза. Но этот парень не мог позволить змее укусить его, так как змеи столь часто кусали его раньше, что у него выработалась невосприимчивость к антивенину. Еще один укус, и он был бы мертв, его бы уже ничто не спасло. И поэтому в качестве приманки он воспользовался собственной женой. Жена постоянно носила очки, и яд не смог бы ослепить ее.
– Боюсь, я не совсем понимаю, куда ты клонишь.
Конечно, где тебе понять, черт тебя подери!
– В том случае, если Эйкрс действительно мертв, а фотографии находятся в руках неизвестных нам людей, сделать уже ничего практически невозможно, Розалинда, если только, конечно, ты не согласишься передать имеющиеся у тебя материалы властям.
Он вновь величественно восседал за своим столом и походил на судью.
– Неужели я говорила, что им удалось заполучить все фотографии, Аш? Уверена, что ты неправильно меня понял. – Я сразу же заметила, как напряглось его лицо. Значит, попала в точку. – Нет, кое-что они упустили. Есть еще одно маленькое, но надежное доказательство.
– И кто же заснят на этой фотографии?
– Некто, как ты их там назвал? Некто, близкий к Центру.
На сем я могла бы и удалиться, без всяких формальностей. Но Ашок был приверженцем индуизма, религии, дающей возможность помногу раз переделывать уже сделанное. У самой двери он положил руки мне на плечи и повернул меня лицом к себе.
– Хорошенько все обдумай, Розалинда. Мне кажется, что на самом деле ты гораздо больше предана Индии, чем думаешь. И помни, что происходит в Индии в случае, если запал зажигают под такими вещами, как религия и политика.
– Мать-Индия, «Бхарат Мата», не под этим ли лозунгом индийские патриоты пытались добиться независимости от Старой Матушки Британии? Мама – это всегда значимый символ. Но национализм представляется мне не очень надежной мамашей. Одной из тех матерей, чьи собственные интересы становятся помехой в жизни детей. Я не националистка. Меня никогда не увлекали командные виды спорта.
8
9
– Ты ошибаешься. Отец Мистри, некий мистер Фолкленд Уильямс, был инженером и чертежником в ходе работ по осушению прибрежной полосы Бомбея. В Англию он вернулся совсем по другой причине. Он страдал довольно распространенным сердечным заболеванием, от которого впоследствии и скончался.
Калеб, сын инженера...
– А откуда у тебя все эти сведения о биографии Калеба, Ашок? Или у тебя есть свой особый интерес к Калебу?
Ашок отпер деревянный ящик в шкафчике и достал оттуда нечто, напоминающее список покупок, к которому был прикреплен листок с переводом на английский: список имен жертвователей и размер пожертвований в пользу движения «Шив Сена» на протяжении многих лет. Одно имя мне сразу же бросилось в глаза – Калеб Мистри.
– В течение очень многих лет Мистри регулярно вносил пожертвования в пользу «Шив Сена», – пояснил Ашок. – За последние шесть лет, когда популярность движения пошла на спад и его начали вытеснять другие партии, Мистри резко увеличил размеры своей помощи, внося чуть ли не всю прибыль с поставленных им фильмов на счет «Шив Сена». А ведь у него нет других источников дохода.
– Ну и что из того? Он поддерживает партию той народности, к которой принадлежала его мать, и зарабатывает больше денег, чем сообщает в налоговой декларации. Это же обычная теневая экономика. В киноиндустрии вращаются в основном наличные деньги, и она полна людей, знающих, как скрыть дополнительные доходы: недвижимость, золотые прииски, производство пива. Но какое отношение все это имеет к убийствам хиджр?
– В движении «Шив Сена» масса экстремистов разного толка, как и в любом другом политическом движении...
– И ты хочешь сказать, что Калеб принадлежит к их числу?
– Ты все пытаешься упрощать, Розалинда. А ведь далеко не все в этом мире укладывается в четкие схемы светлого и темного. Благодаря победам движения «Шив Сена» на выборах на протяжении последних нескольких лет эти экстремисты ухватились за возможность развернуть активную агитацию среди местного мусульманского населения и тех людей, которые считаются коренными махараштрийцами. – Рот Ашока скривился в неком подобии улыбки человека, пытающегося скрыть обиду и презрение. – А во время индо-пакистанских «игр» ситуация еще больше осложнилась. Партнер же Мистри, мистер Эйкрс...
– У тебя нет никаких доказательств связи между ними. Ашок положил на стол между нами пожелтевший листок бумаги.
– Из архивов бомбейской полиции. 1967 год, – объяснил он.
В документе говорилось об аресте, суде и приговоре за незаконную торговлю золотыми «бисквитами» Калеба Мистри и его подельника Роберто Эйкрса.
– Эйкрсу удалось уговорить одного чиновника отпустить его. И он на много лет исчез из поля зрения полиции. Он является – или являлся, если твои подозрения относительно трупа в отеле «Рама» верны, – типичным гангстером, сутенером и шантажистом.
– Он никогда и не производил на меня впечатления кандидата в рыцари.
Калеб и Эйкрс. Мне стало трудно говорить из-за шока от этого открытия.
– Кроме того, Эйкрс принадлежал к числу наиболее крайних сторонников «Шив Сена». Конечно, не из-за каких-то политических убеждений. Его убеждения позволяли потуже набить карман.
– В таком случае из него мог бы выйти великолепный политик. Но я чего-то явно не понимаю. Я полагала, что Эйкрс был американцем. Какое отношение он мог иметь к «Шив Сена»?
– Его мать родом из Гоа. Но тут дело даже не в самом Эйкрсе, а в его партнерах по бизнесу, которые и вели эту агитацию. Его услугами в определенных случаях также пользовались некоторые господа в... в партии, близкой к Центру, скажем так.
– Играть за обе стороны, но против Центра.
– И в этой игре мистер Эйкрс был большим профессионалом. Теперь вспомни, что Бомбей – город кино. И основную часть кинозвезд у нас составляют актеры-мусульмане из Северной Индии и актрисы-индуски из Южной. А теперь посмотри на студию Проспера. Калеб Мистри – чистый индус, все мужчины, женщины и дети – махараштрийцы, поддерживающие «Шив Сена», вплоть до самого последнего и ничтожного мальчишки на побегушках.
– Ты хочешь сказать, что связи Калеба с «Шив Сена» могли иметь какое-то отношение к гибели Майи? – спросила я. – А другие убийства, Сами и Сунилы, они что, тоже политические?
– Можно сказать так: кому-то было выгодно, чтобы они производили впечатление политических. Мистер Эйкрс держал эту карту про запас в качестве возможного клина, который можно было бы загнать между двумя противостоящими друг другу партиями. И ты, надеюсь, можешь теперь представить себе, какой вред способна нанести в подобной ситуации молодая женщина, плохо представляющая себе политическую подоплеку событий? И вред, естественно, ненамеренный.
Он рассказал мне интересную историю. Еще одну интересную историю.
– А как же торговля недвижимостью и подделками, о которых я упоминала? – спросила я.
– О! Так много всего! Я же сказал тебе, в каком месте все пути пересекаются.
Я задумалась над тем, каковы же его собственные мотивы, зачем он рассказывал мне все это.
– А скажи мне, пожалуйста, Аш, какую сторону в этом сражении поддерживаешь ты? Ты доверяешь нынешнему правительству?
– Если тебе все хочется обязательно упростить, то я могу сказать, что всегда стою на стороне порядка. А без правительства, как тебе, надеюсь, ясно, здесь была бы полная анархия. – Он изучающе всматривался в меня, пытаясь оценить, какую часть известного ему может мне открыть. – Тебе хочется чудесного разрешения всех проблем, Розалинда, но таких решений в жизни не бывает. Индия – страна, в которой нет недостатка в ложных чудесах. Редактор «Индиан Скептик» насчитал около полутора тысяч таковых. Моя мечта – увидеть хотя бы одно настоящее чудо прежде, чем пробьет мой последний час. А до этого момента нам всем придется довольствоваться законом и порядком и мириться с ними.
– Оттенки серого.
Он нахмурился.
– Эти слова Шома Кумар когда-то сказала о Проспере. Тем не менее, Аш, я совсем не уверена, что в твоем мире так уж много порядка, по крайней мере не больше, чем в погоде. Иногда муссон приходит, и крестьяне собирают богатый урожай риса. А иногда нет, и тогда крестьяне умирают с голоду. И ты ничего не можешь с этим поделать.
– Каждый за себя. В этом твое кредо? – спросил он.
– И за близких ему по духу людей, которых он может вытащить на свой маленький плот. Мой плот в данный момент совсем крошечный. Я его собираю по бревнышку. И потому отнюдь не уверена, что смогу уместить на нем такую солидную компанию, как правительство.
Я встала и прошлась по комнате, осторожно пробираясь среди высоких стопок книг. Рядом с окном располагалась великолепная подборка сочинений, посвященных Малабарскому побережью.
– Мне их оставил твой отец, – сказал Ашок.
Он проследовал за мной по комнате, потянулся, чтобы достать книгу с полки, и как будто случайно, походя, провел пальцами по моему плечу. Я почувствовала его прикосновение сквозь тонкую ткань майки и не поняла, случайно оно или намеренно.
– Я держу эти книги рядом со своими любимыми сборниками древних легенд.
Повернув голову, я взглянула прямо в темные глаза Ашока.
– Теперь факты кажутся мне значительно более захватывающими, чем сказки, – произнесла я. – А у тебя есть книги отца о змеях? Среди них была одна совершенно потрясающая о парне, которому удалось заснять плюющуюся кобру. Хитрость заключалась в том, чтобы подойти к ней на достаточно близкое расстояние, чтобы заставить ее плюнуть тебе в глаза, но при этом не слишком близко, чтобы она не могла укусить. Если ты окажешься слишком далеко, она просто уползет. Прежде чем плюнуть ядом, змея должна увидеть, что ты смотришь ей прямо в глаза. Но этот парень не мог позволить змее укусить его, так как змеи столь часто кусали его раньше, что у него выработалась невосприимчивость к антивенину. Еще один укус, и он был бы мертв, его бы уже ничто не спасло. И поэтому в качестве приманки он воспользовался собственной женой. Жена постоянно носила очки, и яд не смог бы ослепить ее.
– Боюсь, я не совсем понимаю, куда ты клонишь.
Конечно, где тебе понять, черт тебя подери!
– В том случае, если Эйкрс действительно мертв, а фотографии находятся в руках неизвестных нам людей, сделать уже ничего практически невозможно, Розалинда, если только, конечно, ты не согласишься передать имеющиеся у тебя материалы властям.
Он вновь величественно восседал за своим столом и походил на судью.
– Неужели я говорила, что им удалось заполучить все фотографии, Аш? Уверена, что ты неправильно меня понял. – Я сразу же заметила, как напряглось его лицо. Значит, попала в точку. – Нет, кое-что они упустили. Есть еще одно маленькое, но надежное доказательство.
– И кто же заснят на этой фотографии?
– Некто, как ты их там назвал? Некто, близкий к Центру.
На сем я могла бы и удалиться, без всяких формальностей. Но Ашок был приверженцем индуизма, религии, дающей возможность помногу раз переделывать уже сделанное. У самой двери он положил руки мне на плечи и повернул меня лицом к себе.
– Хорошенько все обдумай, Розалинда. Мне кажется, что на самом деле ты гораздо больше предана Индии, чем думаешь. И помни, что происходит в Индии в случае, если запал зажигают под такими вещами, как религия и политика.
– Мать-Индия, «Бхарат Мата», не под этим ли лозунгом индийские патриоты пытались добиться независимости от Старой Матушки Британии? Мама – это всегда значимый символ. Но национализм представляется мне не очень надежной мамашей. Одной из тех матерей, чьи собственные интересы становятся помехой в жизни детей. Я не националистка. Меня никогда не увлекали командные виды спорта.
8
Ливень обрушился на Бомбей как удар кулака, вбивая весь доступный кислород в землю с такой силой, что водитель такси усомнился в возможности подняться на крутой Малабарский холм.
– Пусть только Анменн со своей вечеринкой попробует обмануть наши ожидания! – воскликнул Руперт Бутройд, снимая очки в тонкой оправе, чтобы уже в пятый раз с тех пор, как мы отъехали с ним от отеля «Тадж-Махал», протереть запотевшие стекла. Пока он преодолевал расстояние в два шага от входа в отель до такси, его холщовый костюм кремового цвета успел промокнуть насквозь. – И, как я вам уже говорил, мисс Бенегал, исключая тот случай, если изготовители подделок крайне непрофессиональны – а вы уже успели убедить меня в противном, – весьма сомнительно, чтобы я сумел с полной уверенностью говорить о том, что коллекция мистера Анменна поддельная. И вообще, сам факт подделки представляется мне крайне маловероятным, принимая во внимание репутацию этого господина.
Руперт Теддингтон Бутройд в целом вполне приятный парень, несмотря на несколько странноватую внешность. При взгляде на его голову создавалось впечатление, что ее всю занимали мозги, а подбородок полностью отсутствовал, как будто кто-то медленно загонял клин ему в спину, чтобы заставить плечи подняться в постоянном жесте сомнения и нерешительности. Бутройд уже потратил массу времени на то, чтобы доказать мне, что я, как и большая часть плохо информированных представителей прессы, слишком упрощаю методы установления подделки, пренебрегая эстетическими критериями и предпочитая броские, но не такие уж надежные научные методы.
– Возьмите, к примеру, картины, восстановленные с чрезмерной тщательностью, – сказал он. – Те данные, которые мы получаем в результате чисто технического обследования с помощью инфракрасных лучей, приходится перепроверять обычному историку искусства. Журналисты придают слишком большое значение подписи и времени, когда эта подпись была поставлена. А ведь на самом деле многие художники довольно долго не подписывают свои работы.
Порой непростительно долго, пока не становится слишком поздно. Такой урок мне уже преподал отец.
– И потом, мисс Бенегал, существует некая разница в целях фальсификатора, копииста и истинного художника. Осознав это, искусствовед способен установить нечто такое, что, как правило, ускользает от внимания в ходе чисто технического тестирования.
– Что вы понимаете под разницей в целях?
– Настоящий художник в своей деятельности исходит исключительно из своего творческого "я" и потому может как угодно экспериментировать, он свободен и абсолютно ничем не связан. Фальсификатор же вынужден изо всех сил держаться за чужое, а иногда и чуждое ему творческое "я". А что касается копиистов, то во многих случаях технические методы обнаруживают лишь добросовестную попытку в точности восстановить исходное произведение, а отнюдь не намеренную фальсификацию. Меня часто приглашали для подтверждения подлинности миниатюр эпохи Великих Моголов, которые на поверку оказывались копиями XVIII столетия с патиной времени, но они создавались художником-копиистом абсолютно без всякого намерения кого бы то ни было обмануть. Обманщики приходили потом.
– А к золотым монетам и к медалям это тоже относится? Неужели существовало множество копий монет и медалей?
– Из тех монет, что когда-то наводняли Индию, до нашего времени дошли очень немногие, так как большая часть золотых и серебряных монет были переплавлены на разного рода ювелирные украшения. Ранние монеты, которые мы иногда находим, сделаны из бронзы. А бронзовые копии очень легко сделать из существующих монет методом «cire perdue». – Чувствовалось, что Руперт вошел во вкус. – В эпоху Возрождения многие художники, занимавшиеся изготовлением памятных медалей, предпочитали именно эту технологию. Позднее медали стали чеканить примерно таким же образом, как и монеты: разогретые металлические диски помещались между двумя штампами с нанесенным на них клише, и изображение выдавливалось на них с помощью ударов молота. Такой процесс позволял изготавливать большое количество изделий, чеканить их просто, без хитростей, как оловянных солдатиков.
– И невозможно определить руку какого-то конкретного художника, – добавила я.
Он кивнул.
– Это также, естественно, привело к разочарованию в массовом производстве. Художников стали больше интересовать исходные восковые модели, которые, будучи довольно редкими, приобрели большую ценность, чем их золотые копии.
– Доказательство того, что художник может разорвать путы предрассудков, привязывающих его к определенному материалу.
Но Руперта не так-то просто сбить с избранного им пути метафизическими замечаниями.
– По сути дела, – продолжал он, – интерес художников эпохи Возрождения к медалям был продиктован их увлечением античными монетами. И за доказательствами не надо далеко ходить, достаточно взять, к примеру, множество поддельных монет, отлитых такими специалистами, как Альбрехт Дюрер. И кто же, кто, я вас спрашиваю, – возопил Руперт, глядя поверх очков, из-за чего сразу же сделался похожим на сову, – станет жаловаться на то, что ему подсунули фальшивку работы Дюрера?!
Слушая излияния Бутройда, я надеялась, что он проявит необходимый педантизм по отношению к Просперу и Анменну.
– А как насчет подделывания скульптур, Руперт?
– Зависит от материала, из которого изготовлена скульптура, и от страны. Индийские скульптуры очень сложно классифицировать из-за того незначительного внимания, которое здесь придается авторству. В Индии, как правило, не стремятся к созданию таких абсолютно индивидуальных шедевров, как «Мона Лиза». Творения индийских художников больше похожи на микеланджеловского «Давида»...
– Но почему же на «Давида»?
Эхо, источник которого ускользал от меня. Неожиданно в памяти всплыл образ Сами.
– «Давид» воссоздавался несколько раз без утраты единства замысла. В классических римских и греческих творениях, так же, как, впрочем, и в индийских, образ одного и того же божества воссоздается в бесчисленных повторениях с едва заметными различиями в иконографии. Умелые фальсификаторы пользуются старыми холстами, истертым камнем, чтобы воспроизвести патину времени. Технически установить подделку легче всего тогда, когда имеется большое число тестируемых переменных: живописная основа, грунтовка, лак. Но в случае работы из камня вы имеете дело только с камнем. И потому с помощью технического тестирования в этом случае может быть сделано совсем немногое, ну, пожалуй, только просвечивание ультрафиолетовыми лучами, при котором любые переделки будут давать особое свечение, отличное от оригинала. Например, если кто-то нашел старую статую и решил переделать некоторые ее детали, чтобы увеличить цену. Кроме того, различные погодные условия влияют на скорость и меру старения произведений искусства. Вы помните, наверное, ту «бесценную» работу Модильяни, которую выловили из канала в Ливорно и которая оказалась плодом четырехчасового творчества каких-то студентов, использовавших для нее обычный булыжник из мостовой.
– Вы считаете, что статуя, находящаяся на открытом воздухе в стране с муссонным климатом, изнашивается быстрее, чем такая же статуя в лондонском музее.
– Именно так. Бронзу гораздо сложнее подделать. На появление патины на ней уходит значительно больше времени. Хотя современные разновидности бронзовых сплавов при воздействии на них соленого воздуха могут легко ввести в заблуждение.
Простых смертных, мог бы он добавить.
– Полезно помнить тот известный случай с «квинтэссенцией древнегреческого духа», как его именовали в течение столь долгого времени!
Я не поняла, о чем он говорит.
– Бронзовая статуя лошади, приобретенная нью-йоркским музеем «Метрополитен» в 1923 году, а в 1967 году объявленная подделкой с возрастом примерно в пятьдесят лет, – пояснил он. – Вы должны были об этом слышать!
– А что, если покупатель заподозрил, что произведение приобретено незаконным путем, – настаивала я, – но его аутентичность уже подтверждена вполне надежным экспертом-искусствоведом, не следует ли такому покупателю обратиться еще и за консультацией к техническому эксперту?
– Теоретически да. Но практически подавляющее большинство покупателей, конечно же, не станут этим заниматься. Тем более в том случае, если эксперт-искусствовед достаточно хорошо известен, а цена относительно невысока. Ну, если это только не вопрос страхования произведения искусства. При отправке на выставку, к примеру. Энтони Блант был одним из первых, кто ввел в практику тщательную проверку всей документации на произведение искусства...
– Энтони Блант? Предатель? – переспросила я.
Он пожал плечами.
– И выдающийся историк искусства при этом... В своих работах Блант подчеркивает, что аутентичность произведений искусства в наше время устанавливается прежде всего посредством подтверждения аутентичности представленной на них документации. И в эту документацию может входить все, что угодно, от личного письма до записи в дневнике. – Руперт печально улыбнулся. – А документацию, как вы понимаете, подделать всегда гораздо легче, чем само произведение.
– Итак, по-вашему, законный или незаконный, истинный или поддельный – это только вопрос наименования, – прокомментировала я его рассуждения. – И в конце концов, единственная цель выбора этого наименования заключается в том, чтобы спасти свою собственную задницу от позора.
Я вдруг почувствовала, что ключ к разгадке находится где-то поблизости. Теперь главное, что мне оставалось сделать, – найти нужный замок.
– Пусть только Анменн со своей вечеринкой попробует обмануть наши ожидания! – воскликнул Руперт Бутройд, снимая очки в тонкой оправе, чтобы уже в пятый раз с тех пор, как мы отъехали с ним от отеля «Тадж-Махал», протереть запотевшие стекла. Пока он преодолевал расстояние в два шага от входа в отель до такси, его холщовый костюм кремового цвета успел промокнуть насквозь. – И, как я вам уже говорил, мисс Бенегал, исключая тот случай, если изготовители подделок крайне непрофессиональны – а вы уже успели убедить меня в противном, – весьма сомнительно, чтобы я сумел с полной уверенностью говорить о том, что коллекция мистера Анменна поддельная. И вообще, сам факт подделки представляется мне крайне маловероятным, принимая во внимание репутацию этого господина.
Руперт Теддингтон Бутройд в целом вполне приятный парень, несмотря на несколько странноватую внешность. При взгляде на его голову создавалось впечатление, что ее всю занимали мозги, а подбородок полностью отсутствовал, как будто кто-то медленно загонял клин ему в спину, чтобы заставить плечи подняться в постоянном жесте сомнения и нерешительности. Бутройд уже потратил массу времени на то, чтобы доказать мне, что я, как и большая часть плохо информированных представителей прессы, слишком упрощаю методы установления подделки, пренебрегая эстетическими критериями и предпочитая броские, но не такие уж надежные научные методы.
– Возьмите, к примеру, картины, восстановленные с чрезмерной тщательностью, – сказал он. – Те данные, которые мы получаем в результате чисто технического обследования с помощью инфракрасных лучей, приходится перепроверять обычному историку искусства. Журналисты придают слишком большое значение подписи и времени, когда эта подпись была поставлена. А ведь на самом деле многие художники довольно долго не подписывают свои работы.
Порой непростительно долго, пока не становится слишком поздно. Такой урок мне уже преподал отец.
– И потом, мисс Бенегал, существует некая разница в целях фальсификатора, копииста и истинного художника. Осознав это, искусствовед способен установить нечто такое, что, как правило, ускользает от внимания в ходе чисто технического тестирования.
– Что вы понимаете под разницей в целях?
– Настоящий художник в своей деятельности исходит исключительно из своего творческого "я" и потому может как угодно экспериментировать, он свободен и абсолютно ничем не связан. Фальсификатор же вынужден изо всех сил держаться за чужое, а иногда и чуждое ему творческое "я". А что касается копиистов, то во многих случаях технические методы обнаруживают лишь добросовестную попытку в точности восстановить исходное произведение, а отнюдь не намеренную фальсификацию. Меня часто приглашали для подтверждения подлинности миниатюр эпохи Великих Моголов, которые на поверку оказывались копиями XVIII столетия с патиной времени, но они создавались художником-копиистом абсолютно без всякого намерения кого бы то ни было обмануть. Обманщики приходили потом.
– А к золотым монетам и к медалям это тоже относится? Неужели существовало множество копий монет и медалей?
– Из тех монет, что когда-то наводняли Индию, до нашего времени дошли очень немногие, так как большая часть золотых и серебряных монет были переплавлены на разного рода ювелирные украшения. Ранние монеты, которые мы иногда находим, сделаны из бронзы. А бронзовые копии очень легко сделать из существующих монет методом «cire perdue». – Чувствовалось, что Руперт вошел во вкус. – В эпоху Возрождения многие художники, занимавшиеся изготовлением памятных медалей, предпочитали именно эту технологию. Позднее медали стали чеканить примерно таким же образом, как и монеты: разогретые металлические диски помещались между двумя штампами с нанесенным на них клише, и изображение выдавливалось на них с помощью ударов молота. Такой процесс позволял изготавливать большое количество изделий, чеканить их просто, без хитростей, как оловянных солдатиков.
– И невозможно определить руку какого-то конкретного художника, – добавила я.
Он кивнул.
– Это также, естественно, привело к разочарованию в массовом производстве. Художников стали больше интересовать исходные восковые модели, которые, будучи довольно редкими, приобрели большую ценность, чем их золотые копии.
– Доказательство того, что художник может разорвать путы предрассудков, привязывающих его к определенному материалу.
Но Руперта не так-то просто сбить с избранного им пути метафизическими замечаниями.
– По сути дела, – продолжал он, – интерес художников эпохи Возрождения к медалям был продиктован их увлечением античными монетами. И за доказательствами не надо далеко ходить, достаточно взять, к примеру, множество поддельных монет, отлитых такими специалистами, как Альбрехт Дюрер. И кто же, кто, я вас спрашиваю, – возопил Руперт, глядя поверх очков, из-за чего сразу же сделался похожим на сову, – станет жаловаться на то, что ему подсунули фальшивку работы Дюрера?!
Слушая излияния Бутройда, я надеялась, что он проявит необходимый педантизм по отношению к Просперу и Анменну.
– А как насчет подделывания скульптур, Руперт?
– Зависит от материала, из которого изготовлена скульптура, и от страны. Индийские скульптуры очень сложно классифицировать из-за того незначительного внимания, которое здесь придается авторству. В Индии, как правило, не стремятся к созданию таких абсолютно индивидуальных шедевров, как «Мона Лиза». Творения индийских художников больше похожи на микеланджеловского «Давида»...
– Но почему же на «Давида»?
Эхо, источник которого ускользал от меня. Неожиданно в памяти всплыл образ Сами.
– «Давид» воссоздавался несколько раз без утраты единства замысла. В классических римских и греческих творениях, так же, как, впрочем, и в индийских, образ одного и того же божества воссоздается в бесчисленных повторениях с едва заметными различиями в иконографии. Умелые фальсификаторы пользуются старыми холстами, истертым камнем, чтобы воспроизвести патину времени. Технически установить подделку легче всего тогда, когда имеется большое число тестируемых переменных: живописная основа, грунтовка, лак. Но в случае работы из камня вы имеете дело только с камнем. И потому с помощью технического тестирования в этом случае может быть сделано совсем немногое, ну, пожалуй, только просвечивание ультрафиолетовыми лучами, при котором любые переделки будут давать особое свечение, отличное от оригинала. Например, если кто-то нашел старую статую и решил переделать некоторые ее детали, чтобы увеличить цену. Кроме того, различные погодные условия влияют на скорость и меру старения произведений искусства. Вы помните, наверное, ту «бесценную» работу Модильяни, которую выловили из канала в Ливорно и которая оказалась плодом четырехчасового творчества каких-то студентов, использовавших для нее обычный булыжник из мостовой.
– Вы считаете, что статуя, находящаяся на открытом воздухе в стране с муссонным климатом, изнашивается быстрее, чем такая же статуя в лондонском музее.
– Именно так. Бронзу гораздо сложнее подделать. На появление патины на ней уходит значительно больше времени. Хотя современные разновидности бронзовых сплавов при воздействии на них соленого воздуха могут легко ввести в заблуждение.
Простых смертных, мог бы он добавить.
– Полезно помнить тот известный случай с «квинтэссенцией древнегреческого духа», как его именовали в течение столь долгого времени!
Я не поняла, о чем он говорит.
– Бронзовая статуя лошади, приобретенная нью-йоркским музеем «Метрополитен» в 1923 году, а в 1967 году объявленная подделкой с возрастом примерно в пятьдесят лет, – пояснил он. – Вы должны были об этом слышать!
– А что, если покупатель заподозрил, что произведение приобретено незаконным путем, – настаивала я, – но его аутентичность уже подтверждена вполне надежным экспертом-искусствоведом, не следует ли такому покупателю обратиться еще и за консультацией к техническому эксперту?
– Теоретически да. Но практически подавляющее большинство покупателей, конечно же, не станут этим заниматься. Тем более в том случае, если эксперт-искусствовед достаточно хорошо известен, а цена относительно невысока. Ну, если это только не вопрос страхования произведения искусства. При отправке на выставку, к примеру. Энтони Блант был одним из первых, кто ввел в практику тщательную проверку всей документации на произведение искусства...
– Энтони Блант? Предатель? – переспросила я.
Он пожал плечами.
– И выдающийся историк искусства при этом... В своих работах Блант подчеркивает, что аутентичность произведений искусства в наше время устанавливается прежде всего посредством подтверждения аутентичности представленной на них документации. И в эту документацию может входить все, что угодно, от личного письма до записи в дневнике. – Руперт печально улыбнулся. – А документацию, как вы понимаете, подделать всегда гораздо легче, чем само произведение.
– Итак, по-вашему, законный или незаконный, истинный или поддельный – это только вопрос наименования, – прокомментировала я его рассуждения. – И в конце концов, единственная цель выбора этого наименования заключается в том, чтобы спасти свою собственную задницу от позора.
Я вдруг почувствовала, что ключ к разгадке находится где-то поблизости. Теперь главное, что мне оставалось сделать, – найти нужный замок.
9
Для вечеринки у Анменна мой шелковый камиз зеленого цвета казался вполне подходящим туалетом. Черт с ними, с земными цветами, подумала я, нужно сразу переходить к цветам рептилий. Я подвела глаза, покрыла волосы гелем, превратив их в подобие черного шлема, и несколько минут простояла у зеркала, оценивая результат. Труп Элвиса в женском прикиде. Оставались еще серьги, те самые, которые мать прозвала «канделябрами», наследство, доставшееся мне от прабабушки, знак племени читраль, так же, как и мой характер. Из чеканного серебра с маленькими зеркальными стеклышками, они покачивались и позванивали, тяжелым каскадом свисая почти до самых плеч. Если бы я стала слишком быстро поворачивать голову, не исключено, что выбила бы ими кому-нибудь глаз. Придется, решила я, двигаться с грацией модели, рекламирующей новый шампунь.
Не обратив никакого внимания на мое блистательное превращение из помятой хиппи в модель сомнительного свойства, Руперт Бутройд мрачно поглядывал из окна такси на затопленные улицы и уже явно жалел о своем согласии сопровождать меня на вечеринку к Анменну. Из-под колес автомобиля поднялась волна воды, и пешеходы под своими громадными черными с ржавчиной зонтами поспешно засеменили прочь, словно крупные тараканы, убегающие от струи инсектицида.
– Не знаю, о чем думали мои друзья, предлагая ехать сюда в такую погоду, – проворчал Руперт. – И в Гоа скорее всего лучше не будет.
Наш шофер с улыбкой обернулся:
– О да, сэр. В Гоа дожди еще сильнее. Любая реклама для туристов гласит: «Приезжайте в Гоа во время ливней!» Сюда в Бомбей устремляется множество арабских туристов, чтобы посмотреть на наши муссонные дожди.
– Мне очень, очень приятно, – отозвался Бутройд.
– У вас та пленка, которую я вам отдала? – перевела я беседу на другую тему. – Обязательно передайте ее Рэму Шантре в Форте Агуада перед завтрашним отлетом.
Плечи Руперта опустились в жесте смирения и послушания.
– Сэр и мадам должны пройти пешком оставшееся расстояние, – сказал наш водитель. – Но это недалеко. Вон там ваше здание, на улице, которую люди называют «улицей магараджей».
Легион маленьких смуглых человечков под широкими черными зонтами толпился у ворот Анменна в ожидании гостей, которых им надлежало проводить сквозь заросли тамаринда, погруженные в белесый туман, словно мумии в погребальных пеленах. Дом был огромен и представлял собой некое подобие башни. За порт-кошером стояла еще одна группа слуг, они держали в руках сосуды с жасминовой водой, чтобы приходящие могли смыть грязь, и нагретые полотенца, дабы гости могли просушить ноги.
– Что-то в духе «Дома Ашеров», – ответила я и, обратив внимание на обглоданную куриную косточку в его руке, добавила: – А может быть, и в духе Гензель и Гретель.
Мраморный вестибюль обрамляли две симметричные лестницы красного дерева, выходившие на открытый полуэтаж с возвышающимися на нем гранитными урнами. Наверху, над вестибюлем, виднелось целое собрание бронзовых статуй – бомбейская смесь из индийских божеств и викторианских богов промышленности.
Пришлось отдать должное Анменну: вкусом он обделен не был. Дабы подчеркнуть близость отъезда, он приказал накрыть мебель ярдами муслина и обвязать ее подобно скульптурам Христо – весьма фривольный жест, который явно не одобрили бы его предки. Со стен мрачно взирали портреты покойных Анменнов. Их губы навеки застыли в гримасе глубочайшего презрения, как будто сам процесс позирования для портрета представлялся им непростительным легкомыслием.
Вместе с другими гостями мы проследовали во внутренний дворик, обнесенный китайскими глазурованными панелями и защищенный от угрозы дождя расшитым тентом величиной с крышу большого цирка-шапито. Скамеечки с маленькими уродливо кривыми деревцами в стиле бонсай отмечали края сада.
– У моего прадеда были весьма ориентальные вкусы, – раздался голос Анменна у нас за спиной.
– Это и понятно, – откликнулась я, – ведь он сколотил свое состояние на опиуме.
Я почувствовала, как Руперт от моего комментария поежился. Я видела, как с каждым новым поворотом коридоров в доме Анменна угасает его вера в мою историю о подделках. Воззрившись восхищенным взглядом на бронзовую статую танцующей девушки, появившуюся вдруг подобно боттичеллиевской Венере, но не из пенных волн, а из обрывков газет в уже наполовину упакованном ящике, Руперт громко провозгласил, что это, несомненно, музейная редкость.
– Я вам очень признателен, мистер Анменн, за приглашение, – произнес он, обращаясь к хозяину.
– Это Руперт Бутройд, – сказала я, улыбаясь прямо в подозрительные глаза Анменна. – Из отдела азиатского искусства у «Кристи». Я вожу его по бомбейским достопримечательностям. Сегодня к вам. Завтра – к Просперу.
Анменн улыбнулся в ответ, но взгляд его оставался холодным и настороженным.
– Мне очень приятно принимать вас у себя в доме, мистер Бутройд. Какая жалость, что большая часть моей коллекции уже упакована.
– Да, мы тут случайно услышали, что вы продали практически все каким-то нефтяным баронам из Кувейта, – сказала я. – Дом со всем его содержимым.
– Далеко не все, – поправил меня Анменн. – Несколько особенно ценных и дорогих мне вещей я сохранил.
Как бы то ни было, мы уже прошли по комнатам, до отказа набитым ящиками с адресами галерей Анменна в Сан-Франциско, Берлине и Лондоне.
Оставив Руперта пудрить Анменну мозги и сказав, что мне нужно найти сестру, я решила повнимательнее рассмотреть то, что Анменн собирался отправить заграницу.
Не обратив никакого внимания на мое блистательное превращение из помятой хиппи в модель сомнительного свойства, Руперт Бутройд мрачно поглядывал из окна такси на затопленные улицы и уже явно жалел о своем согласии сопровождать меня на вечеринку к Анменну. Из-под колес автомобиля поднялась волна воды, и пешеходы под своими громадными черными с ржавчиной зонтами поспешно засеменили прочь, словно крупные тараканы, убегающие от струи инсектицида.
– Не знаю, о чем думали мои друзья, предлагая ехать сюда в такую погоду, – проворчал Руперт. – И в Гоа скорее всего лучше не будет.
Наш шофер с улыбкой обернулся:
– О да, сэр. В Гоа дожди еще сильнее. Любая реклама для туристов гласит: «Приезжайте в Гоа во время ливней!» Сюда в Бомбей устремляется множество арабских туристов, чтобы посмотреть на наши муссонные дожди.
– Мне очень, очень приятно, – отозвался Бутройд.
– У вас та пленка, которую я вам отдала? – перевела я беседу на другую тему. – Обязательно передайте ее Рэму Шантре в Форте Агуада перед завтрашним отлетом.
Плечи Руперта опустились в жесте смирения и послушания.
– Сэр и мадам должны пройти пешком оставшееся расстояние, – сказал наш водитель. – Но это недалеко. Вон там ваше здание, на улице, которую люди называют «улицей магараджей».
Легион маленьких смуглых человечков под широкими черными зонтами толпился у ворот Анменна в ожидании гостей, которых им надлежало проводить сквозь заросли тамаринда, погруженные в белесый туман, словно мумии в погребальных пеленах. Дом был огромен и представлял собой некое подобие башни. За порт-кошером стояла еще одна группа слуг, они держали в руках сосуды с жасминовой водой, чтобы приходящие могли смыть грязь, и нагретые полотенца, дабы гости могли просушить ноги.
* * *
– Очаровательно, – пробормотал Руперт мне на ухо некоторое время спустя.– Что-то в духе «Дома Ашеров», – ответила я и, обратив внимание на обглоданную куриную косточку в его руке, добавила: – А может быть, и в духе Гензель и Гретель.
Мраморный вестибюль обрамляли две симметричные лестницы красного дерева, выходившие на открытый полуэтаж с возвышающимися на нем гранитными урнами. Наверху, над вестибюлем, виднелось целое собрание бронзовых статуй – бомбейская смесь из индийских божеств и викторианских богов промышленности.
Пришлось отдать должное Анменну: вкусом он обделен не был. Дабы подчеркнуть близость отъезда, он приказал накрыть мебель ярдами муслина и обвязать ее подобно скульптурам Христо – весьма фривольный жест, который явно не одобрили бы его предки. Со стен мрачно взирали портреты покойных Анменнов. Их губы навеки застыли в гримасе глубочайшего презрения, как будто сам процесс позирования для портрета представлялся им непростительным легкомыслием.
Вместе с другими гостями мы проследовали во внутренний дворик, обнесенный китайскими глазурованными панелями и защищенный от угрозы дождя расшитым тентом величиной с крышу большого цирка-шапито. Скамеечки с маленькими уродливо кривыми деревцами в стиле бонсай отмечали края сада.
– У моего прадеда были весьма ориентальные вкусы, – раздался голос Анменна у нас за спиной.
– Это и понятно, – откликнулась я, – ведь он сколотил свое состояние на опиуме.
Я почувствовала, как Руперт от моего комментария поежился. Я видела, как с каждым новым поворотом коридоров в доме Анменна угасает его вера в мою историю о подделках. Воззрившись восхищенным взглядом на бронзовую статую танцующей девушки, появившуюся вдруг подобно боттичеллиевской Венере, но не из пенных волн, а из обрывков газет в уже наполовину упакованном ящике, Руперт громко провозгласил, что это, несомненно, музейная редкость.
– Я вам очень признателен, мистер Анменн, за приглашение, – произнес он, обращаясь к хозяину.
– Это Руперт Бутройд, – сказала я, улыбаясь прямо в подозрительные глаза Анменна. – Из отдела азиатского искусства у «Кристи». Я вожу его по бомбейским достопримечательностям. Сегодня к вам. Завтра – к Просперу.
Анменн улыбнулся в ответ, но взгляд его оставался холодным и настороженным.
– Мне очень приятно принимать вас у себя в доме, мистер Бутройд. Какая жалость, что большая часть моей коллекции уже упакована.
– Да, мы тут случайно услышали, что вы продали практически все каким-то нефтяным баронам из Кувейта, – сказала я. – Дом со всем его содержимым.
– Далеко не все, – поправил меня Анменн. – Несколько особенно ценных и дорогих мне вещей я сохранил.
Как бы то ни было, мы уже прошли по комнатам, до отказа набитым ящиками с адресами галерей Анменна в Сан-Франциско, Берлине и Лондоне.
Оставив Руперта пудрить Анменну мозги и сказав, что мне нужно найти сестру, я решила повнимательнее рассмотреть то, что Анменн собирался отправить заграницу.