Страница:
– Дар муссона.
От рынка Кроуфорд я взяла такси до отеля. В гостинице проскочила мимо портье так, что он меня не заметил. Было восемь утра. Никаких признаков усиления ветра, из чего я заключила, что циклон ночью отошел от Бомбея и стал перемещаться в сторону Аравийского моря и Омана.
Тем не менее кто-то в отделе регистрации заметил меня, так как телефон зазвонил до того, как я успела наполнить ванну. В трубке я услышала голос Ашока.
– Я в больнице с Мирандой, – сообщил он. – У нее начались роды. Преждевременные. Врачи говорят, что сейчас она в безопасности. Однако еще несколько часов назад ситуация была значительно серьезнее.
– Что же случилось? Что с ребенком?
– Вот именно. Ребенок все еще остается под вопросом. Мне кажется, тебе следует приехать сюда как можно скорее. Сестра не переставая зовет тебя и... – Несколько мгновений он молчал, прежде чем решился закончить предложение: – ...в ее квартире была заложена бомба.
– В квартире Миранды?!
У меня было такое ощущение, словно он ударил меня ногой в низ живота.
– Посылку, адресованную тебе, принесли вчера около часа дня. Швейцара не было, но один из садовников заметил мужчину с пакетом. К счастью, бомба оказалась плохого качества. Дверь, должно быть, открыл Таскер и принял на себя главную силу взрыва. Он сейчас находится в коме. Твоя сестра, конечно, не может членораздельно рассказать о происшедшем.
В час дня. В час дня я уже ехала от Калеба на студию Проспера.
– Но почему из больницы позвонили именно тебе?
– Естественно, вначале они попытались связаться с Проспером, но не смогли его нигде найти. Они послали кого-то на студию в Сонавлу, но охранник сказал, что студия уже закрыта, а Проспер поехал в Бомбей с другими членами съемочной группы. После этого они позвонили тебе, Розалинда. Миранда смогла сообщить им твои координаты. И когда они не нашли тебя в отеле, портье дал им мой номер телефона. Потому что в течение нескольких последних дней я очень часто тебе звонил. С тех пор как мне дали знать о происшедшем, я звоню тебе через каждый час. Где ты была?
– Приносила жертвы нага, – ответила я. – А как все это воспринял Проспер? Я полагаю, ему уже сообщили.
– Еще нет. В его офисе в Бомбее нам сказали, что вчера он поехал прямо на Элефанту, чтобы начать подготовку к последним съемочным дням, которые должны проходить там. Наверное, из-за бури ему пришлось там остаться.
Ашок сообщил мне название больницы и номер палаты Миранды.
– Розалинда...
– Что?
– Будь осторожна. Швейцар сказал, что он принял тебя за Миранду, когда ты вчера утром выходила от них. Он сказал, что на тебе была ее одежда. А здешние врачи говорят, что она не должна была уходить из больницы. Скорее всего тот, кто послал бомбу, думал, что ты все еще у них в квартире. Они ведь могут попытаться исправить свою ошибку... Я ведь звонил и Мистри, когда искал тебя. Он сказал мне, что не имеет ни малейшего представления о том, куда ты направилась после того, как ушла с его студии.
– Он так и сказал?
– Да, так и сказал. Но люди видели, что ты поехала в одной из его машин. Один человек узнал эту машину. Это был белый «мерседес» с разбитым ветровым стеклом со стороны водителя.
– Я выхожу прямо сейчас.
Посылка, адресованная мне. Только один человек мог быть уверен в том, что я надежно заперта в квартире Шармы. И этим человеком был Проспер. Калеб тоже прекрасно знал, где я нахожусь.
Улицы были до отказа забиты машинами. Настоящее путешествие по аду. Бесчисленные нищие, грязь, шум, вонь. Я продолжала повторять про себя слова Аша: «Швейцар принял тебя за Миранду». И молила судьбу, чтобы она помогла моей сестре.
5
6
От рынка Кроуфорд я взяла такси до отеля. В гостинице проскочила мимо портье так, что он меня не заметил. Было восемь утра. Никаких признаков усиления ветра, из чего я заключила, что циклон ночью отошел от Бомбея и стал перемещаться в сторону Аравийского моря и Омана.
Тем не менее кто-то в отделе регистрации заметил меня, так как телефон зазвонил до того, как я успела наполнить ванну. В трубке я услышала голос Ашока.
– Я в больнице с Мирандой, – сообщил он. – У нее начались роды. Преждевременные. Врачи говорят, что сейчас она в безопасности. Однако еще несколько часов назад ситуация была значительно серьезнее.
– Что же случилось? Что с ребенком?
– Вот именно. Ребенок все еще остается под вопросом. Мне кажется, тебе следует приехать сюда как можно скорее. Сестра не переставая зовет тебя и... – Несколько мгновений он молчал, прежде чем решился закончить предложение: – ...в ее квартире была заложена бомба.
– В квартире Миранды?!
У меня было такое ощущение, словно он ударил меня ногой в низ живота.
– Посылку, адресованную тебе, принесли вчера около часа дня. Швейцара не было, но один из садовников заметил мужчину с пакетом. К счастью, бомба оказалась плохого качества. Дверь, должно быть, открыл Таскер и принял на себя главную силу взрыва. Он сейчас находится в коме. Твоя сестра, конечно, не может членораздельно рассказать о происшедшем.
В час дня. В час дня я уже ехала от Калеба на студию Проспера.
– Но почему из больницы позвонили именно тебе?
– Естественно, вначале они попытались связаться с Проспером, но не смогли его нигде найти. Они послали кого-то на студию в Сонавлу, но охранник сказал, что студия уже закрыта, а Проспер поехал в Бомбей с другими членами съемочной группы. После этого они позвонили тебе, Розалинда. Миранда смогла сообщить им твои координаты. И когда они не нашли тебя в отеле, портье дал им мой номер телефона. Потому что в течение нескольких последних дней я очень часто тебе звонил. С тех пор как мне дали знать о происшедшем, я звоню тебе через каждый час. Где ты была?
– Приносила жертвы нага, – ответила я. – А как все это воспринял Проспер? Я полагаю, ему уже сообщили.
– Еще нет. В его офисе в Бомбее нам сказали, что вчера он поехал прямо на Элефанту, чтобы начать подготовку к последним съемочным дням, которые должны проходить там. Наверное, из-за бури ему пришлось там остаться.
Ашок сообщил мне название больницы и номер палаты Миранды.
– Розалинда...
– Что?
– Будь осторожна. Швейцар сказал, что он принял тебя за Миранду, когда ты вчера утром выходила от них. Он сказал, что на тебе была ее одежда. А здешние врачи говорят, что она не должна была уходить из больницы. Скорее всего тот, кто послал бомбу, думал, что ты все еще у них в квартире. Они ведь могут попытаться исправить свою ошибку... Я ведь звонил и Мистри, когда искал тебя. Он сказал мне, что не имеет ни малейшего представления о том, куда ты направилась после того, как ушла с его студии.
– Он так и сказал?
– Да, так и сказал. Но люди видели, что ты поехала в одной из его машин. Один человек узнал эту машину. Это был белый «мерседес» с разбитым ветровым стеклом со стороны водителя.
– Я выхожу прямо сейчас.
Посылка, адресованная мне. Только один человек мог быть уверен в том, что я надежно заперта в квартире Шармы. И этим человеком был Проспер. Калеб тоже прекрасно знал, где я нахожусь.
Улицы были до отказа забиты машинами. Настоящее путешествие по аду. Бесчисленные нищие, грязь, шум, вонь. Я продолжала повторять про себя слова Аша: «Швейцар принял тебя за Миранду». И молила судьбу, чтобы она помогла моей сестре.
5
Ашок ждал меня у входа в родильное отделение, где лежала Миранда.
– Розалинда, – сказал он, – твоя сестра родила ребенка. Он немного маловат, но, кажется, вполне здоров. С Мирандой тоже все более или менее в порядке. Правда, она очень слаба и часто теряет сознание. Ей нужно отдохнуть, но, наверное, было бы неплохо, если бы вначале она увидела тебя.
Ашок провел меня в ее отдельную палату. Лицо Миранды белее простыни, накрывавшей ее живот. Я всматривалась в заострившиеся черты, и вдруг она открыла глаза.
– С возвращением, – сказала я, садясь рядом с сестрой. – Ты нас страшно напугала.
Розовато-лиловые веки слегка дрогнули. Я взяла ее руку и нежно погладила. Над глазом приклеен пластырь, на щеке лиловеет синяк. Ее губы задвигались, и она простонала что-то, я не смогла разобрать что.
– Я здесь, Миранда. Это я, Розалинда. Я здесь.
Ее ресницы дрогнули, но было ясно, что Миранда не узнала меня. Снова пробормотала что-то. И я сжала ее руку. Наши взгляды встретились. И все же она продолжала смотреть как будто сквозь меня. Попыталась что-то произнести. Я коснулась рукой синяка на ее лице, но оно мгновенно исказилось от боли так, что мне сразу же пришлось отдернуть руку.
– Мне очень, очень жаль, Миранда.
Слова хора в трагедии моего визита в Бомбей.
Я вновь взяла ее за руку и почувствовала легкое щекотание ее пальцев на своей ладони, чем-то напоминающее прикосновение крошечной мушки. Но я поняла, что она хочет сказать этим прикосновением.
– О'кей, Миранда, да, со мной все о'кей. Я в порядке. И с ребенком все в порядке. Со всеми все в порядке.
Она улыбнулась, нежным движением сжала мою руку и закрыла глаза, снова на какое-то время уйдя от меня в мир грез. Я ждала, пока она вернется ко мне.
– Ты знаешь, кто это сделал, Миранда? – Я вновь почувствовала легкое движение ее пальцев. – Я так и думала. – Провела кончиком пальца по ее носу. Очертания почти в точности повторяют очертания моего. – Спи, ни о чем не волнуйся.
Примерно через час появилась сиделка и сказала, что, по ее мнению, миссис Шарма следовало бы отдохнуть. Когда я вышла из палаты, мне навстречу со скамейки поднялся Ашок. Оказывается, он все это время сидел, ждал меня. В руке он держал аккуратно сложенный плащ марки «Барберри». Такой, в котором частенько щеголял на экране в «черных детективах» в роли частного сыщика Роберт Мичем. Плащ, который не позволил бы себе надеть ни один англичанин.
– Твоей сестре что-нибудь известно о том, кто мог это сделать? – спросил Ашок.
– Она ничего мне об этом не сказала.
Ей и не нужно ничего говорить. Мы снова были двумя детьми, плывущими под водой.
– Ты уверена? Нам могла бы помочь ее информация.
– Нам? – Я пристально посмотрела ему в глаза, и он не выдержал моего взгляда – опустил голову. – Проспер и его дружки – вот кто был совершенно уверен, что я у него в квартире, Аш.
Несколько мгновений он разглаживал свой плащ, внимательно рассматривая этикетку на нем.
– Давай немного прогуляемся, Розалинда. Нам нужно поговорить. Наедине.
Мы вышли в садик рядом с больницей. Любой, кто увидел бы нас в эту минуту, решил, наверное, что мы совсем недавно познакомились. Однако первые мои слова больше походили на прощание:
– Все кончено, Ашок. Наконец-то мне удалось составить это несложное уравнение, сложить два и два и получить в результате неизбежную сумму: «Фонд Тилака». Группа очень близких по духу людей, объединенных общей целью: окончательно разворовать все, что еще осталось от Индии, и продать тому, кто предложит наибольшую сумму.
Он резко повернулся ко мне лицом.
– На самом деле все не так, Розалинда.
– Позволь мне сказать все, что я по этому поводу думаю.
Я очень тщательно продумывала каждое слово, прежде чем произнести его вслух, взвешивая, как небезопасное лекарство.
– А думаю я вот что. Ты лгал мне с самого начала относительно своих мотивов, всякий раз умело сочиняя по новой истории, чтобы как-то объяснить улики, собранные мной, о которых я тебе рассказывала; ты обращался со мной как с марионеткой для развлечения публики, а тем временем обчищал этой же публике карманы; ты воспользовался моим доверием ради своих грязных целей, какими бы они ни были. И вот результат – из-за тебя моя сестра чуть было не погибла.
Он провел рукой по лицу.
– Я понимаю, Розалинда, что ты считаешь меня во всем виноватым, но нам было так же мало известно, как и тебе. Почему, по твоему мнению, я вступил в этот фонд? У нас не было надежных доказательств, мы не осмеливались приступить к решительным действиям из опасения, поймав мелкую рыбешку, снова упустить самую крупную.
– Мы? О ком ты говоришь на этот раз, Аш? О своих приятелях среди государственных служащих или об алчных коллегах по исторической науке?
– «Фонд Тилака» вовсе не сборище негодяев, как тебе почему-то кажется. Многие члены этой организации – и я в том числе – совершенно искренни в своем стремлении предотвратить окончательное уничтожение культурного наследия Индии. Именно им мы обязаны созданием столь земных, но крайне необходимых вещей, как современные канализационные системы в средневековых городах, системы орошения в пустынных районах. Не будь этих ирригационных установок, многие тысячи людей уже давно бы бросили свои жилища и влились в поток бездомных, захлестнувший города.
– А что ты снимал в Сонавле? Не кажется ли тебе, что это слишком уж точное совпадение?
– Это не совпадение. Один из храмов там реставрировался бригадой рабочих мистера Анменна, и наше внимание привлек тот факт, что не все ценности после реставрации вернулись в храм на свои прежние места. Началось расследование. Но когда мы приехали туда, все статуи стояли, где им полагалось.
– Или так вам показалось.
– Или так нам показалось. Серьезные подозрения возникли, когда один из моих сотрудников в Германии сообщил, что произведения традиционного индийского храмового искусства, сходные с теми, которые первоначально отсутствовали в храме в Сонавле, неожиданно появились на аукционе в Берлине. Мы предположили, что произведения на аукционе не что иное, как подделки, скопированные с оригиналов искусным мастером.
– Ну, конечно. – Я произнесла это с вызывающим сарказмом в голосе. – Это меня тоже на какое-то время поставило в тупик. Я не могла понять, зачем Просперу нужен Джигс из Археологического общества, если он отсылает за границу подделки. Ведь, как известно, из Индии запрещено вывозить произведения искусства, созданные более столетия назад, без специального разрешения Индийского археологического общества. Ты сам не забыл мне об этом напомнить, когда передавал барометр отца.
– Кого же здесь судят, Розалинда? Неужели ты хочешь обвинить в преступлении всю Индию? Да, таможенная система не идеальна. Но на свете нет ничего идеального.
– Ну, хорошо, и что же ты сделал, когда узнал, что у тебя под носом проворачивается такая грандиозная афера?
– Оставались определенные проблемы, которые требовали решения и не допускали спешки.
– Как я уже говорила раньше, проблемы существуют всегда.
– Если бы я позволил тебе подорвать основы «Фонда Тилака», что ты, вероятно, намеревалась сделать, это разрушило бы то, что мы создавали с такими усилиями.
– Поэтому, когда ты навешивал мне на уши всю эту лапшу относительно «Шив Сена», ты прекрасно знал, что они не имеют к делу никакого отношения.
– Как и прежде, ты пытаешься упростить и примитивизировать то, что на самом деле несравненно сложнее. Все в мире взаимосвязано. Если мы проигнорируем даже мельчайшую и на первый взгляд ничего не значащую подробность ради простого и удобного обобщения, это неизбежно приведет к чудовищному искажению истины и, как следствие, к вопиющей несправедливости. Если бы мы выделили из всей преступной группы только мистера Анменна и твоего свояка в качестве главных виновников, это тут же усилило бы и подкрепило ксенофобную агитацию «Шив Сена». Некоторые довольно влиятельные лица в этой партии только и ждут, чтобы получить возможность ткнуть пальцем в иностранца и провозгласить обвинительный приговор. А Индия ведь не может существовать в вакууме.
– Ну и что же теперь? Как ты собираешься поступить с Анменном?
– Мистер Анменн уже покинул страну. Ты отказалась передать в руки властей информацию, которой располагала. Мы ничего не могли поделать.
– А Проспер?
– Юридическая справедливость – далеко не идеальная вещь, это просто лучшее из того, что нам доступно. Я могу только повторить то, что сказал раньше, Розалинда. Я прошу тебя передать мне всю информацию и улики, которую тебе удалось собрать твоим не совсем традиционным способом, и поверить мне на слово, что я постараюсь разобраться с ситуацией таким образом, чтобы это не повлекло за собой анархии и хаоса.
– А если нет?
Следующую фразу он произнес с явным нежеланием. Я почувствовала, что ему хочется надеяться, что дальнейшие разъяснения не понадобятся.
– Или мне придется предпринять такие шаги, которые мне не хотелось бы предпринимать.
В ходе нашей беседы интонации Ашока, все его отношение к обсуждаемому вопросу постепенно менялись. К концу разговора возникло впечатление, что между нами пробежал призрак мрачного чиновника.
– Дай мне время на размышления, Ашок. Я должна поговорить с сестрой.
– Твоя сестра проспит еще несколько часов. Тебе здесь больше нечего делать. Ну, если только ты не хочешь посмотреть ребенка.
– Нет, не хочу. – Не отпрыска Проспера. – Но мне нужно отредактировать кое-какие записи, которые я сделала для Би-би-си.
– Я полагал, что Би-би-си... – Он запнулся, не договорив.
– Прервало контракт со мной? Интересно, откуда тебе известно? Не это ли один из твоих первых «вынужденных» шагов, Ашок? – Я повернулась в сторону больницы. – Скажи мне одно, почему ты доверил мне всю эту информацию?
– В надежде на то, что более сложные обстоятельства, которые я попытался обрисовать, повлияют на принятие тобой верного решения.
– А если не повлияют?
Теперь голос Ашока звучал уже как голос классического бюрократа:
– Я могу дать тебе только двадцать четыре часа, Розалинда, на обдумывание моего предложения.
– А что потом? Произойдет самоуничтожение всех документов и меня вместе с ними?
Система. Она одинакова во всем мире. Вас пытаются убедить в том, что все, к чему они стремятся, – это благо вашей семьи, вашей страны, вашей религии. Но в конце все остается по-старому. На вершинах власти остаются все те же люди, и ничего – абсолютно ничего – не меняется.
– Я скажу, что отдам тебе в обмен на твое доверие, Ашок. Протяни руки.
Он протянул их, как маленький мальчик в ожидании подарка. Из глубин своего рюкзака я вытащила украденные монеты. В левую руку Ашока положила одну из тех, которые утащила вчера из студии Калеба. А в правую – одну из похищенных у Проспера.
Ашок внимательно рассмотрел их:
– Где ты их взяла?
– А тебе известно, что это за монеты?
Он протянул левую руку:
– Вот это – настоящий мохар среднемогольского периода. – Протянул правую. – А это подделка. Но я повторяю свой вопрос: где ты их взяла?
– У парочки ребят, которым лучше, чем кому-либо еще, известно, что такое недостаток чистоты.
Ашок дал мне двадцать четыре часа. Вполне достаточно. Если Рэм вернулся в Бомбей и если он действительно оставался тем волшебником звука, каким я его когда-то знала в Лондоне.
– Розалинда, – сказал он, – твоя сестра родила ребенка. Он немного маловат, но, кажется, вполне здоров. С Мирандой тоже все более или менее в порядке. Правда, она очень слаба и часто теряет сознание. Ей нужно отдохнуть, но, наверное, было бы неплохо, если бы вначале она увидела тебя.
Ашок провел меня в ее отдельную палату. Лицо Миранды белее простыни, накрывавшей ее живот. Я всматривалась в заострившиеся черты, и вдруг она открыла глаза.
– С возвращением, – сказала я, садясь рядом с сестрой. – Ты нас страшно напугала.
Розовато-лиловые веки слегка дрогнули. Я взяла ее руку и нежно погладила. Над глазом приклеен пластырь, на щеке лиловеет синяк. Ее губы задвигались, и она простонала что-то, я не смогла разобрать что.
– Я здесь, Миранда. Это я, Розалинда. Я здесь.
Ее ресницы дрогнули, но было ясно, что Миранда не узнала меня. Снова пробормотала что-то. И я сжала ее руку. Наши взгляды встретились. И все же она продолжала смотреть как будто сквозь меня. Попыталась что-то произнести. Я коснулась рукой синяка на ее лице, но оно мгновенно исказилось от боли так, что мне сразу же пришлось отдернуть руку.
– Мне очень, очень жаль, Миранда.
Слова хора в трагедии моего визита в Бомбей.
Я вновь взяла ее за руку и почувствовала легкое щекотание ее пальцев на своей ладони, чем-то напоминающее прикосновение крошечной мушки. Но я поняла, что она хочет сказать этим прикосновением.
– О'кей, Миранда, да, со мной все о'кей. Я в порядке. И с ребенком все в порядке. Со всеми все в порядке.
Она улыбнулась, нежным движением сжала мою руку и закрыла глаза, снова на какое-то время уйдя от меня в мир грез. Я ждала, пока она вернется ко мне.
– Ты знаешь, кто это сделал, Миранда? – Я вновь почувствовала легкое движение ее пальцев. – Я так и думала. – Провела кончиком пальца по ее носу. Очертания почти в точности повторяют очертания моего. – Спи, ни о чем не волнуйся.
Примерно через час появилась сиделка и сказала, что, по ее мнению, миссис Шарма следовало бы отдохнуть. Когда я вышла из палаты, мне навстречу со скамейки поднялся Ашок. Оказывается, он все это время сидел, ждал меня. В руке он держал аккуратно сложенный плащ марки «Барберри». Такой, в котором частенько щеголял на экране в «черных детективах» в роли частного сыщика Роберт Мичем. Плащ, который не позволил бы себе надеть ни один англичанин.
– Твоей сестре что-нибудь известно о том, кто мог это сделать? – спросил Ашок.
– Она ничего мне об этом не сказала.
Ей и не нужно ничего говорить. Мы снова были двумя детьми, плывущими под водой.
– Ты уверена? Нам могла бы помочь ее информация.
– Нам? – Я пристально посмотрела ему в глаза, и он не выдержал моего взгляда – опустил голову. – Проспер и его дружки – вот кто был совершенно уверен, что я у него в квартире, Аш.
Несколько мгновений он разглаживал свой плащ, внимательно рассматривая этикетку на нем.
– Давай немного прогуляемся, Розалинда. Нам нужно поговорить. Наедине.
Мы вышли в садик рядом с больницей. Любой, кто увидел бы нас в эту минуту, решил, наверное, что мы совсем недавно познакомились. Однако первые мои слова больше походили на прощание:
– Все кончено, Ашок. Наконец-то мне удалось составить это несложное уравнение, сложить два и два и получить в результате неизбежную сумму: «Фонд Тилака». Группа очень близких по духу людей, объединенных общей целью: окончательно разворовать все, что еще осталось от Индии, и продать тому, кто предложит наибольшую сумму.
Он резко повернулся ко мне лицом.
– На самом деле все не так, Розалинда.
– Позволь мне сказать все, что я по этому поводу думаю.
Я очень тщательно продумывала каждое слово, прежде чем произнести его вслух, взвешивая, как небезопасное лекарство.
– А думаю я вот что. Ты лгал мне с самого начала относительно своих мотивов, всякий раз умело сочиняя по новой истории, чтобы как-то объяснить улики, собранные мной, о которых я тебе рассказывала; ты обращался со мной как с марионеткой для развлечения публики, а тем временем обчищал этой же публике карманы; ты воспользовался моим доверием ради своих грязных целей, какими бы они ни были. И вот результат – из-за тебя моя сестра чуть было не погибла.
Он провел рукой по лицу.
– Я понимаю, Розалинда, что ты считаешь меня во всем виноватым, но нам было так же мало известно, как и тебе. Почему, по твоему мнению, я вступил в этот фонд? У нас не было надежных доказательств, мы не осмеливались приступить к решительным действиям из опасения, поймав мелкую рыбешку, снова упустить самую крупную.
– Мы? О ком ты говоришь на этот раз, Аш? О своих приятелях среди государственных служащих или об алчных коллегах по исторической науке?
– «Фонд Тилака» вовсе не сборище негодяев, как тебе почему-то кажется. Многие члены этой организации – и я в том числе – совершенно искренни в своем стремлении предотвратить окончательное уничтожение культурного наследия Индии. Именно им мы обязаны созданием столь земных, но крайне необходимых вещей, как современные канализационные системы в средневековых городах, системы орошения в пустынных районах. Не будь этих ирригационных установок, многие тысячи людей уже давно бы бросили свои жилища и влились в поток бездомных, захлестнувший города.
– А что ты снимал в Сонавле? Не кажется ли тебе, что это слишком уж точное совпадение?
– Это не совпадение. Один из храмов там реставрировался бригадой рабочих мистера Анменна, и наше внимание привлек тот факт, что не все ценности после реставрации вернулись в храм на свои прежние места. Началось расследование. Но когда мы приехали туда, все статуи стояли, где им полагалось.
– Или так вам показалось.
– Или так нам показалось. Серьезные подозрения возникли, когда один из моих сотрудников в Германии сообщил, что произведения традиционного индийского храмового искусства, сходные с теми, которые первоначально отсутствовали в храме в Сонавле, неожиданно появились на аукционе в Берлине. Мы предположили, что произведения на аукционе не что иное, как подделки, скопированные с оригиналов искусным мастером.
– Ну, конечно. – Я произнесла это с вызывающим сарказмом в голосе. – Это меня тоже на какое-то время поставило в тупик. Я не могла понять, зачем Просперу нужен Джигс из Археологического общества, если он отсылает за границу подделки. Ведь, как известно, из Индии запрещено вывозить произведения искусства, созданные более столетия назад, без специального разрешения Индийского археологического общества. Ты сам не забыл мне об этом напомнить, когда передавал барометр отца.
– Кого же здесь судят, Розалинда? Неужели ты хочешь обвинить в преступлении всю Индию? Да, таможенная система не идеальна. Но на свете нет ничего идеального.
– Ну, хорошо, и что же ты сделал, когда узнал, что у тебя под носом проворачивается такая грандиозная афера?
– Оставались определенные проблемы, которые требовали решения и не допускали спешки.
– Как я уже говорила раньше, проблемы существуют всегда.
– Если бы я позволил тебе подорвать основы «Фонда Тилака», что ты, вероятно, намеревалась сделать, это разрушило бы то, что мы создавали с такими усилиями.
– Поэтому, когда ты навешивал мне на уши всю эту лапшу относительно «Шив Сена», ты прекрасно знал, что они не имеют к делу никакого отношения.
– Как и прежде, ты пытаешься упростить и примитивизировать то, что на самом деле несравненно сложнее. Все в мире взаимосвязано. Если мы проигнорируем даже мельчайшую и на первый взгляд ничего не значащую подробность ради простого и удобного обобщения, это неизбежно приведет к чудовищному искажению истины и, как следствие, к вопиющей несправедливости. Если бы мы выделили из всей преступной группы только мистера Анменна и твоего свояка в качестве главных виновников, это тут же усилило бы и подкрепило ксенофобную агитацию «Шив Сена». Некоторые довольно влиятельные лица в этой партии только и ждут, чтобы получить возможность ткнуть пальцем в иностранца и провозгласить обвинительный приговор. А Индия ведь не может существовать в вакууме.
– Ну и что же теперь? Как ты собираешься поступить с Анменном?
– Мистер Анменн уже покинул страну. Ты отказалась передать в руки властей информацию, которой располагала. Мы ничего не могли поделать.
– А Проспер?
– Юридическая справедливость – далеко не идеальная вещь, это просто лучшее из того, что нам доступно. Я могу только повторить то, что сказал раньше, Розалинда. Я прошу тебя передать мне всю информацию и улики, которую тебе удалось собрать твоим не совсем традиционным способом, и поверить мне на слово, что я постараюсь разобраться с ситуацией таким образом, чтобы это не повлекло за собой анархии и хаоса.
– А если нет?
Следующую фразу он произнес с явным нежеланием. Я почувствовала, что ему хочется надеяться, что дальнейшие разъяснения не понадобятся.
– Или мне придется предпринять такие шаги, которые мне не хотелось бы предпринимать.
В ходе нашей беседы интонации Ашока, все его отношение к обсуждаемому вопросу постепенно менялись. К концу разговора возникло впечатление, что между нами пробежал призрак мрачного чиновника.
– Дай мне время на размышления, Ашок. Я должна поговорить с сестрой.
– Твоя сестра проспит еще несколько часов. Тебе здесь больше нечего делать. Ну, если только ты не хочешь посмотреть ребенка.
– Нет, не хочу. – Не отпрыска Проспера. – Но мне нужно отредактировать кое-какие записи, которые я сделала для Би-би-си.
– Я полагал, что Би-би-си... – Он запнулся, не договорив.
– Прервало контракт со мной? Интересно, откуда тебе известно? Не это ли один из твоих первых «вынужденных» шагов, Ашок? – Я повернулась в сторону больницы. – Скажи мне одно, почему ты доверил мне всю эту информацию?
– В надежде на то, что более сложные обстоятельства, которые я попытался обрисовать, повлияют на принятие тобой верного решения.
– А если не повлияют?
Теперь голос Ашока звучал уже как голос классического бюрократа:
– Я могу дать тебе только двадцать четыре часа, Розалинда, на обдумывание моего предложения.
– А что потом? Произойдет самоуничтожение всех документов и меня вместе с ними?
Система. Она одинакова во всем мире. Вас пытаются убедить в том, что все, к чему они стремятся, – это благо вашей семьи, вашей страны, вашей религии. Но в конце все остается по-старому. На вершинах власти остаются все те же люди, и ничего – абсолютно ничего – не меняется.
– Я скажу, что отдам тебе в обмен на твое доверие, Ашок. Протяни руки.
Он протянул их, как маленький мальчик в ожидании подарка. Из глубин своего рюкзака я вытащила украденные монеты. В левую руку Ашока положила одну из тех, которые утащила вчера из студии Калеба. А в правую – одну из похищенных у Проспера.
Ашок внимательно рассмотрел их:
– Где ты их взяла?
– А тебе известно, что это за монеты?
Он протянул левую руку:
– Вот это – настоящий мохар среднемогольского периода. – Протянул правую. – А это подделка. Но я повторяю свой вопрос: где ты их взяла?
– У парочки ребят, которым лучше, чем кому-либо еще, известно, что такое недостаток чистоты.
Ашок дал мне двадцать четыре часа. Вполне достаточно. Если Рэм вернулся в Бомбей и если он действительно оставался тем волшебником звука, каким я его когда-то знала в Лондоне.
6
Рэм ожидал меня у входа на студию одного своего друга, занимавшегося спецэффектами для крупнейших бомбейвудских режиссеров. Именно он являлся создателем всех этих летающих богов-обезьян, крылатых богов, многоруких богинь.
– Ну, вот, – сказал Рэм, улыбнувшись немного настороженной улыбкой. – Пленку твою мне этот парень Бутройд передал, хотя при этом рассказывал о тебе такие вещи, что ты в его рассказе представала еще более сдвинутой, чем есть на самом деле. Но прежде, чем я соглашусь снова влезать в это дело, мне необходима самая свежая информация о последних событиях. Ты полагаешь, что бомбу прислал Проспер. Но в таком случае многое не увязывается. Зачем ему взрывать Таскера, Миранду и половину собственной квартиры?
Я уселась на один из пластиковых стульев, которые расставляют в уличных кафе. Кроме них здесь не было практически никакой мебели.
– Просто по ошибке. Миранда должна была находиться у врача, об этом визите заранее договорился сам Проспер. Кроме того, предполагалось, что она останется на ночь в больнице и не будет возвращаться домой. Таскер очень волновался, так как ему было сказано не выпускать меня из квартиры. Я должна была оставаться одна вместе с поваром. Бомба, конечно, была непрофессионально изготовлена. Вне всякого сомнения, она, по их намерениям, должна была уничтожить всю квартиру полностью. – Я предупредила дальнейшие недоверчивые комментарии со стороны Рэма, передав ему зарисовки Сканды, сделанные Сами, и фотографии этой же скульптуры из книги Сатиша. – Посмотри, кусочек уха здесь отколот. – Я указала на фотографии. – А это снимки коллекции из семейства Майи, сделанные в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. До того, как началась вся эта афера с подделками.
– Но ведь ты же не можешь быть абсолютно уверена, – сказал Рэм, но я отмахнулась от его замечания.
– Хорошо. Давай назовем это логическим допущением. Я передала ему фотографии, сделанные в квартире Проспера. Фотографии оказались не очень хорошего качества. Однако и на них было отчетливо видно, что у статуэтки Сканды, принадлежащей Просперу, ухо в целости и сохранности. И лицо ее было едва заметно изменено. Я положила рядом с фотографией снимок Сами, сделанный в морге, а поодаль поставила статуэтку Сканды, выполненную Сами.
– Для каждой подделки, которая не могла быть воспроизведена из исходной формы, Сами делал массу зарисовок с оригинала. Вероятно, он приходил на квартиру к Просперу, чтобы зарисовать этого Сканду. И когда начал делать копию, то слегка изменил черты лица божества, сделав их более похожими на свои. После чего похитил настоящего Сканду, вот этого самого, с щербинкой в ухе, оригинал, принадлежавший Просперу. Посмотри повнимательнее, и ты увидишь, что он гораздо меньше похож на Сами с фотографии. Мне кажется, что он и другие художники-хиджры собирались основать свой собственный бизнес. И с ними расправились.
Рэм покачал головой:
– И все-таки до меня не доходит.
– Все это время я исходила из предположения, что коллекция Проспера – подлинная и что они с Анменном продают те копии, которые изготавливаются в Центральном отделе реквизита под руководством Рейвена. Но на самом деле их планы были значительно более грандиозными. Анменн понимал, что его подделки не пройдут освидетельствование – а ведь он хотел получить за них действительно большие деньги – у тех экспертов, которых могут позволить себе настоящие коллекционеры. Так что они продавали не подделки, а оригиналы, те произведения, доступ к которым им открывался через «Фонд Тилака». Разрешение на вывоз они получали от Джигса, который, по всей видимости, предоставлял им документы, свидетельствовавшие о том, что данные работы являются современными копиями древних произведений искусства.
Я полагаю, они начали с обворовывания храмов в отдаленных мелких городишках, где нет специалистов-искусствоведов и где некому по-настоящему следить за сохранностью памятников или просто никому нет дела до того, подлинник это или нет, до тех пор, пока в храме есть хоть какая-то статуя, на которую можно повесить венок или заполнить пустое пространство в нише. Мелкие музеи отдавали им на какое-то время свои экспонаты в обмен на возможность быть упомянутыми в престижных западных каталогах. И кто там обращал внимание, что у возвращенных экспонатов появлялись едва заметные отличия? А если бы случилось худшее, у Анменна и Рейвена всегда была наготове отговорка, что произошла прискорбная ошибка, случайная подмена экспоната на фабрике или на студии, где они хранили произведения более крупного размера, чтобы придать им патину времени.
Но финансовое состояние Проспера постоянно ухудшалось. В течение нескольких лет он жил за счет семейной коллекции Майи. В конце концов у него ничего не осталось, кроме страховки. Вот почему на протяжении нескольких лет Проспер не давал разрешения отправлять предметы из своей коллекции на выставки: он не мог допустить, чтобы подлинность экспонатов начали оценивать эксперты страховых агентств. И он, конечно же, не мог позволить моему знакомому Руперту Бутройду совать свой нос в его собрание. Руперт продолжал представлять достаточно большую опасность для Проспера даже после моей полной дискредитации на приеме у Анменна.
– А кто принес бомбу?
– Какой-нибудь прихвостень Анменна. Откровенно говоря, не знаю. Миранда думает, что это был сам Эйкрс.
– Она тебе сама об этом сказала? Мне кажется, что она ничего не смогла тебе сказать, по твоим же собственным словам.
Я кивнула:
– Она сделала это по-своему. Воспользовавшись правилами той игры, в которую мы с ней играли когда-то в детстве: писали слова друг у друга на ладони и потом пытались их прочесть. На этот раз она написала всего две буквы: "Э" и "К". Но я не думаю, что он рискнул бы собственной персоной.
– Так, – произнес Рэм, – с чего же мы начнем?
– Думаешь, сможешь справиться с этой работой?
Он кивнул:
– С первой половиной по крайней мере. Остальное при небольшой помощи со стороны моего здешнего друга и того экземпляра режиссерского сценария, который, по твоим словам, у тебя есть.
До того момента как я получила согласие Рэма, я по-настоящему не осознавала, до какой степени рассчитываю на него.
– Вот, посмотри, Розалинда. Система «Протулз» представляет твой фрагмент беседы в виде волнистой розовой линии на графике в верхней части экрана. – Рэм пытался на пальцах объяснить мне, как работает его компьютерная программа. – Синим цветом обозначается голос твоего собеседника, а фон – зеленым. Смотри, пик твоего голоса сбивает пик его голоса, его ответ на твои слова. Здесь невозможно отредактировать твою реплику, не потеряв его начальные слова. А вот здесь наоборот: ты сделала паузу, и зеленая линия фона почти выпрямилась – ни вершин, ни спадов, – в данном случае мне не составит никакого труда удалить эту часть, и никто ничего не заметит. А если хочешь сделать его реплику еще более драматической, можно будет взять кусочек предшествующей паузы и вставить его между двумя его фразами. Тогда важность произносимого будет ощущаться с особой силой.
Рэм бросил на меня вопросительный взгляд.
– Я клоню к тому, можем ли мы здесь использовать некоторые методы стиля «КЧФ»? Ведь, как ты понимаешь, они могут несколько изменить смысл того, что говорит этот парень.
– Мы безусловно можем их использовать. – «КЧФ» – наше старое условное обозначение стиля «К черту факты».
Он перевел довольный взгляд обратно на экран.
– Я сохранил исходную запись в отдельном файле на тот маловероятный случай, что тебе когда-нибудь придет в голову рассказать правду. – Он просматривал уже отредактированные куски беседы. – Роз, совершенство этих устройств заключается в том, что мы сможем вставить кусок сюда, прослушать его, чтобы знать, хорошо ли у нас получилось, перенести в первоначальное положение, если получилось плохо, без всей той возни, которая связана с вырезанием и склеиванием обычной магнитофонной пленки.
– Звучит весьма привлекательно, Рэм. А можно полностью избавиться от стыков?
Он выделил участок между двумя точками на графике моего голоса и нажал кнопку «Delete».
– Нет ничего проще, – прокомментировал он. – Все, что угодно. Я «подложу» сюда немного фонового шума с улицы, взятого с другой записи, и никто ничего не заметит.
Рэм заверил меня, что и остальная часть нашего с ним плана столь же легко выполнима.
Я оставила ему одну из пленок, которые мы сделали, вторую положила к себе в сумку и на такси поехала в больницу.
– Что ты здесь делаешь, Аш? Допрашиваешь мою прикованную к постели сестренку?
У него не хватило такта разыграть смущение.
– Я собирался встретиться с тобой. Ты подумала о моем предложении?
– Да, подумала. И пришла к выводу, что ты, вероятно, прав. Я передам тебе все, что у меня есть. Но ведь мой срок еще не вышел.
– Ах да. К сожалению, как мне кажется, нам пришлось кое-что откорректировать, принимая во внимание серьезность ситуации.
– А что это означает в переводе на простой английский?
– В переводе на простой английский это означает, что у тебя еще есть время до шести часов вечера. После этого ты должна будешь передать все властям: записи, фотографии. Все, Розалинда.
– Он такой милый, Розалинда. – Ни нотки сомнения в голосе. Собственно, сомнение ей никогда и не было свойственно.
– Да-а, он чудесен. – Я так много посещала подруг-рожениц, что начала чувствовать себя почти что повитухой. Я научилась их жаргону. – Если тебе, конечно, нравится вид сушеных грецких орехов.
– О, Розалинда, все новорожденные дети бывают похожи на Уинстона Черчилля.
Я ожидала подобного ответа. Это фраза обычно предшествует болтовне о том, какие маленькие у него/нее пальчики, ножки, ушки и т.п.
– Ну, вот, – сказал Рэм, улыбнувшись немного настороженной улыбкой. – Пленку твою мне этот парень Бутройд передал, хотя при этом рассказывал о тебе такие вещи, что ты в его рассказе представала еще более сдвинутой, чем есть на самом деле. Но прежде, чем я соглашусь снова влезать в это дело, мне необходима самая свежая информация о последних событиях. Ты полагаешь, что бомбу прислал Проспер. Но в таком случае многое не увязывается. Зачем ему взрывать Таскера, Миранду и половину собственной квартиры?
Я уселась на один из пластиковых стульев, которые расставляют в уличных кафе. Кроме них здесь не было практически никакой мебели.
– Просто по ошибке. Миранда должна была находиться у врача, об этом визите заранее договорился сам Проспер. Кроме того, предполагалось, что она останется на ночь в больнице и не будет возвращаться домой. Таскер очень волновался, так как ему было сказано не выпускать меня из квартиры. Я должна была оставаться одна вместе с поваром. Бомба, конечно, была непрофессионально изготовлена. Вне всякого сомнения, она, по их намерениям, должна была уничтожить всю квартиру полностью. – Я предупредила дальнейшие недоверчивые комментарии со стороны Рэма, передав ему зарисовки Сканды, сделанные Сами, и фотографии этой же скульптуры из книги Сатиша. – Посмотри, кусочек уха здесь отколот. – Я указала на фотографии. – А это снимки коллекции из семейства Майи, сделанные в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. До того, как началась вся эта афера с подделками.
– Но ведь ты же не можешь быть абсолютно уверена, – сказал Рэм, но я отмахнулась от его замечания.
– Хорошо. Давай назовем это логическим допущением. Я передала ему фотографии, сделанные в квартире Проспера. Фотографии оказались не очень хорошего качества. Однако и на них было отчетливо видно, что у статуэтки Сканды, принадлежащей Просперу, ухо в целости и сохранности. И лицо ее было едва заметно изменено. Я положила рядом с фотографией снимок Сами, сделанный в морге, а поодаль поставила статуэтку Сканды, выполненную Сами.
– Для каждой подделки, которая не могла быть воспроизведена из исходной формы, Сами делал массу зарисовок с оригинала. Вероятно, он приходил на квартиру к Просперу, чтобы зарисовать этого Сканду. И когда начал делать копию, то слегка изменил черты лица божества, сделав их более похожими на свои. После чего похитил настоящего Сканду, вот этого самого, с щербинкой в ухе, оригинал, принадлежавший Просперу. Посмотри повнимательнее, и ты увидишь, что он гораздо меньше похож на Сами с фотографии. Мне кажется, что он и другие художники-хиджры собирались основать свой собственный бизнес. И с ними расправились.
Рэм покачал головой:
– И все-таки до меня не доходит.
– Все это время я исходила из предположения, что коллекция Проспера – подлинная и что они с Анменном продают те копии, которые изготавливаются в Центральном отделе реквизита под руководством Рейвена. Но на самом деле их планы были значительно более грандиозными. Анменн понимал, что его подделки не пройдут освидетельствование – а ведь он хотел получить за них действительно большие деньги – у тех экспертов, которых могут позволить себе настоящие коллекционеры. Так что они продавали не подделки, а оригиналы, те произведения, доступ к которым им открывался через «Фонд Тилака». Разрешение на вывоз они получали от Джигса, который, по всей видимости, предоставлял им документы, свидетельствовавшие о том, что данные работы являются современными копиями древних произведений искусства.
Я полагаю, они начали с обворовывания храмов в отдаленных мелких городишках, где нет специалистов-искусствоведов и где некому по-настоящему следить за сохранностью памятников или просто никому нет дела до того, подлинник это или нет, до тех пор, пока в храме есть хоть какая-то статуя, на которую можно повесить венок или заполнить пустое пространство в нише. Мелкие музеи отдавали им на какое-то время свои экспонаты в обмен на возможность быть упомянутыми в престижных западных каталогах. И кто там обращал внимание, что у возвращенных экспонатов появлялись едва заметные отличия? А если бы случилось худшее, у Анменна и Рейвена всегда была наготове отговорка, что произошла прискорбная ошибка, случайная подмена экспоната на фабрике или на студии, где они хранили произведения более крупного размера, чтобы придать им патину времени.
Но финансовое состояние Проспера постоянно ухудшалось. В течение нескольких лет он жил за счет семейной коллекции Майи. В конце концов у него ничего не осталось, кроме страховки. Вот почему на протяжении нескольких лет Проспер не давал разрешения отправлять предметы из своей коллекции на выставки: он не мог допустить, чтобы подлинность экспонатов начали оценивать эксперты страховых агентств. И он, конечно же, не мог позволить моему знакомому Руперту Бутройду совать свой нос в его собрание. Руперт продолжал представлять достаточно большую опасность для Проспера даже после моей полной дискредитации на приеме у Анменна.
– А кто принес бомбу?
– Какой-нибудь прихвостень Анменна. Откровенно говоря, не знаю. Миранда думает, что это был сам Эйкрс.
– Она тебе сама об этом сказала? Мне кажется, что она ничего не смогла тебе сказать, по твоим же собственным словам.
Я кивнула:
– Она сделала это по-своему. Воспользовавшись правилами той игры, в которую мы с ней играли когда-то в детстве: писали слова друг у друга на ладони и потом пытались их прочесть. На этот раз она написала всего две буквы: "Э" и "К". Но я не думаю, что он рискнул бы собственной персоной.
– Так, – произнес Рэм, – с чего же мы начнем?
– Думаешь, сможешь справиться с этой работой?
Он кивнул:
– С первой половиной по крайней мере. Остальное при небольшой помощи со стороны моего здешнего друга и того экземпляра режиссерского сценария, который, по твоим словам, у тебя есть.
До того момента как я получила согласие Рэма, я по-настоящему не осознавала, до какой степени рассчитываю на него.
* * *
Мы провели в студии звукозаписи несколько часов.– Вот, посмотри, Розалинда. Система «Протулз» представляет твой фрагмент беседы в виде волнистой розовой линии на графике в верхней части экрана. – Рэм пытался на пальцах объяснить мне, как работает его компьютерная программа. – Синим цветом обозначается голос твоего собеседника, а фон – зеленым. Смотри, пик твоего голоса сбивает пик его голоса, его ответ на твои слова. Здесь невозможно отредактировать твою реплику, не потеряв его начальные слова. А вот здесь наоборот: ты сделала паузу, и зеленая линия фона почти выпрямилась – ни вершин, ни спадов, – в данном случае мне не составит никакого труда удалить эту часть, и никто ничего не заметит. А если хочешь сделать его реплику еще более драматической, можно будет взять кусочек предшествующей паузы и вставить его между двумя его фразами. Тогда важность произносимого будет ощущаться с особой силой.
Рэм бросил на меня вопросительный взгляд.
– Я клоню к тому, можем ли мы здесь использовать некоторые методы стиля «КЧФ»? Ведь, как ты понимаешь, они могут несколько изменить смысл того, что говорит этот парень.
– Мы безусловно можем их использовать. – «КЧФ» – наше старое условное обозначение стиля «К черту факты».
Он перевел довольный взгляд обратно на экран.
– Я сохранил исходную запись в отдельном файле на тот маловероятный случай, что тебе когда-нибудь придет в голову рассказать правду. – Он просматривал уже отредактированные куски беседы. – Роз, совершенство этих устройств заключается в том, что мы сможем вставить кусок сюда, прослушать его, чтобы знать, хорошо ли у нас получилось, перенести в первоначальное положение, если получилось плохо, без всей той возни, которая связана с вырезанием и склеиванием обычной магнитофонной пленки.
– Звучит весьма привлекательно, Рэм. А можно полностью избавиться от стыков?
Он выделил участок между двумя точками на графике моего голоса и нажал кнопку «Delete».
– Нет ничего проще, – прокомментировал он. – Все, что угодно. Я «подложу» сюда немного фонового шума с улицы, взятого с другой записи, и никто ничего не заметит.
Рэм заверил меня, что и остальная часть нашего с ним плана столь же легко выполнима.
Я оставила ему одну из пленок, которые мы сделали, вторую положила к себе в сумку и на такси поехала в больницу.
* * *
В тот момент, когда мое такси остановилось у входа в больницу, оттуда выходил Ашок. Мы столкнулись на ступеньках.– Что ты здесь делаешь, Аш? Допрашиваешь мою прикованную к постели сестренку?
У него не хватило такта разыграть смущение.
– Я собирался встретиться с тобой. Ты подумала о моем предложении?
– Да, подумала. И пришла к выводу, что ты, вероятно, прав. Я передам тебе все, что у меня есть. Но ведь мой срок еще не вышел.
– Ах да. К сожалению, как мне кажется, нам пришлось кое-что откорректировать, принимая во внимание серьезность ситуации.
– А что это означает в переводе на простой английский?
– В переводе на простой английский это означает, что у тебя еще есть время до шести часов вечера. После этого ты должна будешь передать все властям: записи, фотографии. Все, Розалинда.
* * *
Миранда сидела в кровати, держа в руках ребенка. Она взглянула на меня, и лицо ее озарилось той отвратительно счастливой улыбкой, которую столь часто можно видеть на лицах кормящих матерей.– Он такой милый, Розалинда. – Ни нотки сомнения в голосе. Собственно, сомнение ей никогда и не было свойственно.
– Да-а, он чудесен. – Я так много посещала подруг-рожениц, что начала чувствовать себя почти что повитухой. Я научилась их жаргону. – Если тебе, конечно, нравится вид сушеных грецких орехов.
– О, Розалинда, все новорожденные дети бывают похожи на Уинстона Черчилля.
Я ожидала подобного ответа. Это фраза обычно предшествует болтовне о том, какие маленькие у него/нее пальчики, ножки, ушки и т.п.