Страница:
- Подожди… ну, извини меня… - Я попытался встать, но тут долгие часы без сна, галлоны кофеина, издерганные нервы сплелись наподобие голосов в моей фуге и ударили по голове так, словно меня лягнула лошадь. Меня трясло, в глазах затуманилось, я попеременно то терял сознание, то приходил в себя. Но все же я смог увидеть, как Анна поворачивается и уходит, направляясь через гостиную к двери. Я кое-как поднялся и последовал за ней, цепляясь за мебель, чтобы не упасть. Последнее, что я помню - как распахиваю входную дверь и выкрикиваю ее имя.
Меня нашли утром на пляже, без сознания. Наткнулся на меня тот самый седобородый старик из закусочной - он ежедневно ранним утром прогуливался по берегу, высматривая, не вынесло ли волнами что-нибудь интересное. Вызвали полицию, затем «скорую». Очнулся я на следующий день в больничной палате. Солнце заливало меня через окно теплыми лучами, которые пахли увядающими пионами.
В небольшой больнице на берегу меня на два дня задержали для обследования. Заходил психиатр, и я сумел убедить его, что перетрудился, работая над курсовым проектом. Очевидно, официантка из закусочной сказала полицейским, что я выпил безумное количество кофе и совсем не спал. Об этом узнал и пришедший ко мне врач. Когда я признался, что попробовал кофе впервые в жизни и немного увлекся, он предупредил, чтобы я держался от этого напитка подальше и сообщил, что меня нашли в луже собственной блевотины.
- Совершенно очевидно, что вашему организму кофе противопоказан, - добавил он. - Потеряв сознание, вы могли захлебнуться и умереть.
Я поблагодарил его за совет и пообещал, что отныне кофе в рот не возьму.
За дни, проведенные в больнице, я старался понять, что произошло с Анной. Очевидно, мой поступок ее напугал. Мне пришло в голову, что, пожалуй, будет лучше, если я откажусь от наших встреч. Сама моя уверенность в том, что между нами произошел физический контакт, в ретроспективе была весьма тревожным фактом. А вдруг Стэллин все-таки оказался прав, и то, что я воспринимал как результат синестезии, на самом деле является галлюцинацией? Проблему новых свиданий с Анной я решил пока отложить. Но подумал, что одна встреча не помешает - надо хотя бы извиниться за свое неуклюжее поведение.
Я спросил медсестру, в больнице ли мои вещи из пляжного домика, и она ответила, что да. Весь последний день я провел одетый, дожидаясь, когда меня выпишут. Наконец принесли мои пожитки. Я тщательно все проверил, но вскоре стало ясно, что карандашная партитура фуги пропала. Все было на месте, кроме большого листа рисовальной бумаги. Я попросил медсестру, которая была ко мне очень добра и чем-то напоминала миссис Бритник, еще раз проверить, все ли мне принесли. Она исполнила мою просьбу и сообщила, что ничего больше нет. Тогда я позвонил в полицию острова Варион - якобы поблагодарить - и спросил, не попадался ли им мой рисунок. Но фуга исчезла. Я прекрасно знал, что позднее ее пропажа навалится на меня тяжелой депрессией, но в тот момент я словно оцепенел и радовался уже тому, что вообще остался жив.
Я решил несколько дней отдохнуть в доме родителей, а уже потом возвращаться в консерваторию. Дожидаясь автобуса на автовокзале возле больницы, я подошел к газетному киоску, решив купить пакетик жевательной резинки и газету, чтобы скоротать время. Разглядывая лоток со сластями, я увидел нечто такое, из-за чего испытал, наверное, те же эмоции, что и Ева, впервые увидевшая яблоко - пакетик кофейных леденцов. Едва я прочел слова на пакетике, рука сама к нему потянулась. На нем значилось: «Без кофеина», и я едва поверил в такую удачу. Покупая сразу три пакетика, я нервно оглядывался, а потом, уже в автобусе, открыл первый из них так резко, что пригоршня леденцов рассыпалась по сиденью и проходу.
К родительскому дому я приехал на такси. Дверь пришлось открывать своим ключом - их машины возле дома не оказалось, наверное, они уехали куда-то на весь день. Я не видел их несколько месяцев и даже немного соскучился. Когда наступила ночь, а они так и не вернулись, я счел это странным, но предположил, что они уехали в короткий отпуск, как это случалось довольно часто. Неважно. Я устроился на привычном стульчике возле пианино и сосал кофейные леденцы, пока не устал от долгого сидения. Тогда я прошел в спальню, улегся в постель, где спал в детстве, повернулся лицом к стене и заснул.
На следующий день после завтрака я продолжил вахту, начатую еще во время долгой автобусной поездки домой. Во второй половине дня все подозрения о том, что случилось с моей фугой, подтвердились. Леденцы не могли вызвать такой же четкий образ Анны, как мороженое, не говоря уже о кофе, но я видел ее достаточно ясно, чтобы следить в течение дня. И я увидел, как вместо своего зачетного рисунка она сдала мою карандашную партитуру. Как она ухитрилась ее присвоить, я совершенно не представлял. Это противоречило всякой логике. На несколько секунд мне удалось снова увидеть свою работу, и я попытался вспомнить, как именно сплел воедино главные темы и их ответы. Как только я увидел партитуру, в голове зазвучала музыка, но мне так и не удалось разглядеть ее достаточно хорошо, чтобы вычленить сложную структуру произведения. Но теперь я четко знал два факта: фуга была завершена вплоть до момента, когда ей полагалось превратиться в хаос, а Анна, совершив подлог, получила очень хорошие отзывы преподавателей.
К вечеру у меня остался последний леденец. Взяв его, я решил, что сейчас взгляну на Анну в последний раз. Я пришел к выводу - раз она украла мою работу, то это компенсирует промахи моего поведения, и теперь мы, как говорится, квиты. И отныне я, как уже поступил однажды, оставлю ее в прошлом, но теперь навсегда. Приняв решение, я развернул фантик последнего леденца и положил конфету на язык. Рот медленно наполнился темно-янтарным вкусом, перед глазами сформировался расплывчатый силуэт, постепенно обретая четкость. Анна держала чашку у рта, и ее глаза распахнулись, когда она поняла, что я ее вижу.
- Уильям, я надеялась увидеть тебя еще раз.
- Не сомневаюсь, - отозвался я, стараясь выглядеть сдержанным, но уже один лишь ее голос ослабил мою решимость.
- Тебе сейчас лучше? Я видела, что с тобой произошло. Я была с тобой на пляже в ту долгую ночь, но не могла с тобой связаться.
- Ты украла мою фугу.
- Она не твоя. - Анна улыбнулась. - Давай не будем обманывать друг друга. Ты прекрасно знаешь, что ты всего лишь проекция моего синестетического процесса.
- Кто чья проекция? - вопросил я.
- Ты, конечно. Ты всего лишь мое отражение.
Мне хотелось ей возразить, но у меня не хватило подлости, чтобы разрушить ее веру в собственную реальность. Конечно, я мог напомнить Анне ее же слова о том, что образная синестезия является известной версией заболевания. Но это, безусловно, не так. Кроме того, ее неудавшийся рисунок, заброшенный после кражи моей партитуры, основывался на восьмой симфонии Шуберта, то есть на моих знаниях, которыми она воспользовалась. Ну как я мог убедить ее в том, что она нереальна? Наверное, она заметила сомнение в моих глазах, потому что ее поведение изменилось.
- Я больше тебя не увижу, - сообщила она. - Врач дал мне таблетку и сказал, что она избавит меня от синестезии. Здесь, в истинной реальности, такие таблетки есть. И препарат начал действовать. Я больше не слышу дым моих сигарет, как звук капающего крана. Зеленое теперь не имеет вкуса лимона. А звонок телефона не ощущается, как грубое полотно.
Эта таблетка и стала окончательным доказательством. Таблетка для лечения синестезии?
- Приняв эту таблетку, ты могла навредить себе. Если ты разорвешь связь со мной, то можешь попросту исчезнуть, прекратить существование. А вдруг мы предназначены быть вместе? - Мне вдруг стало не по себе от мысли, что она утратит особое восприятие мира, а я лишусь единственного друга, когда-либо понимавшего мою истинную природу.
- Доктор Стэллин заверил, что таблетка безопасна, а я стану такой же, как и все. Прощай, Уильям, - сказала она и отодвинула чашку.
- Стэллин? Что значит - Стэллин?
- Он мой психотерапевт, - услышал я в ответ. Я все еще видел ее, но, судя по всему, я для нее уже исчез. Анна закрыла лицо ладонями и заплакала. Но тут леденец из последней тончайшей пластиночки превратился в ничто, и я сглотнул. А еще через несколько секунд Анна окончательно исчезла.
Было уже три часа дня, когда я надел пальто и направился через весь город к дому Стэллина. У меня накопился к нему миллион вопросов, но главное, что я хотел выяснить - лечил ли он молодую женщину по имени Анна. Последний разговор с ней настолько овладел моими мыслями, что, оказавшись на дорожке, ведущей к дому доктора, я вдруг понял, что даже не заметил, как село солнце. Я словно прошагал весь путь во сне и проснулся, лишь придя сюда. Улица была совершенно пустой - ни людей, ни машин, и это напомнило мне остров Варион. Я поднялся по ступенькам к двери и постучал. В доме было темно, лишь на втором этаже горел свет, но дверь оказалась приоткрытой, и я решил, что это странно, ведь сейчас середина зимы. В обычной ситуации я развернулся бы и ушел после третьей попытки привлечь внимание Стэллина, но мой визит был слишком важен, чтобы так легко сдаться.
Я вошел и закрыл за собой дверь.
- Доктор Стэллин! - позвал я, но ответа не услышал. - Доктор? - попробовал я снова, затем прошел через фойе в комнату, где стояли заваленные стопками бумаг столы. В тусклом свете, пробивающемся сквозь окно, я отыскал лампу и включил ее. Продолжая звать доктора, я пошел из комнаты в комнату, включая по дороге свет и направляясь к стеклянной комнате в задней части дома, где мы всегда встречались. Добравшись до нее, я вошел и наступил на что-то живое. От неожиданного визга у меня едва не остановилось сердце, но тут я разглядел, как в соседнюю комнату улепетывает черно-белый кот, которому я наступил на хвост.
Снова очутившись в этой полной растений комнате, я ощутил нечто вроде уюта. Сразу вспомнилось, что в детстве эта комната была для меня единственным безопасным местом в мире. Как ни странно, в пепельнице на столике между двумя стоящими напротив креслами все еще дымилась сигарета. Рядом с пепельницей, раскрытая на середине и перевернутая страницами вниз, лежала книга «Центробежный рикша-танцор». Уж лучше бы я увидел привидение, чем эту книгу. От одного ее вида по коже пробежали мурашки. Я уселся на привычное место и стал смотреть, как дымок сигареты, закручиваясь, поднимается к стеклянным панелям. Почти сразу на меня навалилась сильнейшая усталость, и я закрыл глаза.
Все это случилось несколько дней назад. Когда на следующее утро я обнаружил, что не могу открыть дверь и уйти, что не в силах даже разбить стекло и вылезти через окно, мне стала ясна суть происходящего. Поначалу я впал в отчаяние, но потом меня окутало спокойствие, и я примирился с судьбой. В стопках бумаг в той комнате каждый лист оказался превосходным карандашным рисунком. Поднявшись на второй этаж, я увидел пианино, а на нем - партитуру «Большой фуги» Баха. В прихожей второго этажа висела черно-белая фотография миссис Бритник, а рядом - фотография моих родителей, стоящих возле Анны, еще девочки.
И этой прихожей, и этих комнат уже нет. Они исчезли. Каждый день здесь исчезало по комнате. Сейчас я сижу в кресле Стэллина в единственной оставшейся комнате (она тоже исчезнет еще до вечера) и пишу этот рассказ - в каком-то смысле, мою фугу. Напротив сидит черно-белый кот, он прибежал ко мне, когда вокруг нас стал смыкаться исчезающий дом. За окнами и сад, и деревья, и небо утратили цвет и теперь кажутся нарисованными графитом - с великолепными полутонами, которые придают им вес и объемность. То же самое произошло и с комнатой вокруг нас: пол, стеклянные панели, кресла, растения, даже кошачий хвост, мои ботинки и ноги утратили цвета и обрели сероватые полутона карандашного эскиза. Полагаю, Анна скоро избавится от своего «состояния». А я, всегда считавший себя нежеланным, нелюбимым и непонятым, превзойду участь всего лишь художника и стану взамен произведением искусства - гораздо более долговечным. Кот громко мяукает, и я ощущаю этот звук как чье-то прикосновение к плечу.
Перевел с английского Андрей НОВИКОВ
© Jeffrey Ford. The Empire of Ice-Cream. 2003. Публикуется с разрешения автора.
Меня нашли утром на пляже, без сознания. Наткнулся на меня тот самый седобородый старик из закусочной - он ежедневно ранним утром прогуливался по берегу, высматривая, не вынесло ли волнами что-нибудь интересное. Вызвали полицию, затем «скорую». Очнулся я на следующий день в больничной палате. Солнце заливало меня через окно теплыми лучами, которые пахли увядающими пионами.
В небольшой больнице на берегу меня на два дня задержали для обследования. Заходил психиатр, и я сумел убедить его, что перетрудился, работая над курсовым проектом. Очевидно, официантка из закусочной сказала полицейским, что я выпил безумное количество кофе и совсем не спал. Об этом узнал и пришедший ко мне врач. Когда я признался, что попробовал кофе впервые в жизни и немного увлекся, он предупредил, чтобы я держался от этого напитка подальше и сообщил, что меня нашли в луже собственной блевотины.
- Совершенно очевидно, что вашему организму кофе противопоказан, - добавил он. - Потеряв сознание, вы могли захлебнуться и умереть.
Я поблагодарил его за совет и пообещал, что отныне кофе в рот не возьму.
За дни, проведенные в больнице, я старался понять, что произошло с Анной. Очевидно, мой поступок ее напугал. Мне пришло в голову, что, пожалуй, будет лучше, если я откажусь от наших встреч. Сама моя уверенность в том, что между нами произошел физический контакт, в ретроспективе была весьма тревожным фактом. А вдруг Стэллин все-таки оказался прав, и то, что я воспринимал как результат синестезии, на самом деле является галлюцинацией? Проблему новых свиданий с Анной я решил пока отложить. Но подумал, что одна встреча не помешает - надо хотя бы извиниться за свое неуклюжее поведение.
Я спросил медсестру, в больнице ли мои вещи из пляжного домика, и она ответила, что да. Весь последний день я провел одетый, дожидаясь, когда меня выпишут. Наконец принесли мои пожитки. Я тщательно все проверил, но вскоре стало ясно, что карандашная партитура фуги пропала. Все было на месте, кроме большого листа рисовальной бумаги. Я попросил медсестру, которая была ко мне очень добра и чем-то напоминала миссис Бритник, еще раз проверить, все ли мне принесли. Она исполнила мою просьбу и сообщила, что ничего больше нет. Тогда я позвонил в полицию острова Варион - якобы поблагодарить - и спросил, не попадался ли им мой рисунок. Но фуга исчезла. Я прекрасно знал, что позднее ее пропажа навалится на меня тяжелой депрессией, но в тот момент я словно оцепенел и радовался уже тому, что вообще остался жив.
Я решил несколько дней отдохнуть в доме родителей, а уже потом возвращаться в консерваторию. Дожидаясь автобуса на автовокзале возле больницы, я подошел к газетному киоску, решив купить пакетик жевательной резинки и газету, чтобы скоротать время. Разглядывая лоток со сластями, я увидел нечто такое, из-за чего испытал, наверное, те же эмоции, что и Ева, впервые увидевшая яблоко - пакетик кофейных леденцов. Едва я прочел слова на пакетике, рука сама к нему потянулась. На нем значилось: «Без кофеина», и я едва поверил в такую удачу. Покупая сразу три пакетика, я нервно оглядывался, а потом, уже в автобусе, открыл первый из них так резко, что пригоршня леденцов рассыпалась по сиденью и проходу.
К родительскому дому я приехал на такси. Дверь пришлось открывать своим ключом - их машины возле дома не оказалось, наверное, они уехали куда-то на весь день. Я не видел их несколько месяцев и даже немного соскучился. Когда наступила ночь, а они так и не вернулись, я счел это странным, но предположил, что они уехали в короткий отпуск, как это случалось довольно часто. Неважно. Я устроился на привычном стульчике возле пианино и сосал кофейные леденцы, пока не устал от долгого сидения. Тогда я прошел в спальню, улегся в постель, где спал в детстве, повернулся лицом к стене и заснул.
На следующий день после завтрака я продолжил вахту, начатую еще во время долгой автобусной поездки домой. Во второй половине дня все подозрения о том, что случилось с моей фугой, подтвердились. Леденцы не могли вызвать такой же четкий образ Анны, как мороженое, не говоря уже о кофе, но я видел ее достаточно ясно, чтобы следить в течение дня. И я увидел, как вместо своего зачетного рисунка она сдала мою карандашную партитуру. Как она ухитрилась ее присвоить, я совершенно не представлял. Это противоречило всякой логике. На несколько секунд мне удалось снова увидеть свою работу, и я попытался вспомнить, как именно сплел воедино главные темы и их ответы. Как только я увидел партитуру, в голове зазвучала музыка, но мне так и не удалось разглядеть ее достаточно хорошо, чтобы вычленить сложную структуру произведения. Но теперь я четко знал два факта: фуга была завершена вплоть до момента, когда ей полагалось превратиться в хаос, а Анна, совершив подлог, получила очень хорошие отзывы преподавателей.
К вечеру у меня остался последний леденец. Взяв его, я решил, что сейчас взгляну на Анну в последний раз. Я пришел к выводу - раз она украла мою работу, то это компенсирует промахи моего поведения, и теперь мы, как говорится, квиты. И отныне я, как уже поступил однажды, оставлю ее в прошлом, но теперь навсегда. Приняв решение, я развернул фантик последнего леденца и положил конфету на язык. Рот медленно наполнился темно-янтарным вкусом, перед глазами сформировался расплывчатый силуэт, постепенно обретая четкость. Анна держала чашку у рта, и ее глаза распахнулись, когда она поняла, что я ее вижу.
- Уильям, я надеялась увидеть тебя еще раз.
- Не сомневаюсь, - отозвался я, стараясь выглядеть сдержанным, но уже один лишь ее голос ослабил мою решимость.
- Тебе сейчас лучше? Я видела, что с тобой произошло. Я была с тобой на пляже в ту долгую ночь, но не могла с тобой связаться.
- Ты украла мою фугу.
- Она не твоя. - Анна улыбнулась. - Давай не будем обманывать друг друга. Ты прекрасно знаешь, что ты всего лишь проекция моего синестетического процесса.
- Кто чья проекция? - вопросил я.
- Ты, конечно. Ты всего лишь мое отражение.
Мне хотелось ей возразить, но у меня не хватило подлости, чтобы разрушить ее веру в собственную реальность. Конечно, я мог напомнить Анне ее же слова о том, что образная синестезия является известной версией заболевания. Но это, безусловно, не так. Кроме того, ее неудавшийся рисунок, заброшенный после кражи моей партитуры, основывался на восьмой симфонии Шуберта, то есть на моих знаниях, которыми она воспользовалась. Ну как я мог убедить ее в том, что она нереальна? Наверное, она заметила сомнение в моих глазах, потому что ее поведение изменилось.
- Я больше тебя не увижу, - сообщила она. - Врач дал мне таблетку и сказал, что она избавит меня от синестезии. Здесь, в истинной реальности, такие таблетки есть. И препарат начал действовать. Я больше не слышу дым моих сигарет, как звук капающего крана. Зеленое теперь не имеет вкуса лимона. А звонок телефона не ощущается, как грубое полотно.
Эта таблетка и стала окончательным доказательством. Таблетка для лечения синестезии?
- Приняв эту таблетку, ты могла навредить себе. Если ты разорвешь связь со мной, то можешь попросту исчезнуть, прекратить существование. А вдруг мы предназначены быть вместе? - Мне вдруг стало не по себе от мысли, что она утратит особое восприятие мира, а я лишусь единственного друга, когда-либо понимавшего мою истинную природу.
- Доктор Стэллин заверил, что таблетка безопасна, а я стану такой же, как и все. Прощай, Уильям, - сказала она и отодвинула чашку.
- Стэллин? Что значит - Стэллин?
- Он мой психотерапевт, - услышал я в ответ. Я все еще видел ее, но, судя по всему, я для нее уже исчез. Анна закрыла лицо ладонями и заплакала. Но тут леденец из последней тончайшей пластиночки превратился в ничто, и я сглотнул. А еще через несколько секунд Анна окончательно исчезла.
Было уже три часа дня, когда я надел пальто и направился через весь город к дому Стэллина. У меня накопился к нему миллион вопросов, но главное, что я хотел выяснить - лечил ли он молодую женщину по имени Анна. Последний разговор с ней настолько овладел моими мыслями, что, оказавшись на дорожке, ведущей к дому доктора, я вдруг понял, что даже не заметил, как село солнце. Я словно прошагал весь путь во сне и проснулся, лишь придя сюда. Улица была совершенно пустой - ни людей, ни машин, и это напомнило мне остров Варион. Я поднялся по ступенькам к двери и постучал. В доме было темно, лишь на втором этаже горел свет, но дверь оказалась приоткрытой, и я решил, что это странно, ведь сейчас середина зимы. В обычной ситуации я развернулся бы и ушел после третьей попытки привлечь внимание Стэллина, но мой визит был слишком важен, чтобы так легко сдаться.
Я вошел и закрыл за собой дверь.
- Доктор Стэллин! - позвал я, но ответа не услышал. - Доктор? - попробовал я снова, затем прошел через фойе в комнату, где стояли заваленные стопками бумаг столы. В тусклом свете, пробивающемся сквозь окно, я отыскал лампу и включил ее. Продолжая звать доктора, я пошел из комнаты в комнату, включая по дороге свет и направляясь к стеклянной комнате в задней части дома, где мы всегда встречались. Добравшись до нее, я вошел и наступил на что-то живое. От неожиданного визга у меня едва не остановилось сердце, но тут я разглядел, как в соседнюю комнату улепетывает черно-белый кот, которому я наступил на хвост.
Снова очутившись в этой полной растений комнате, я ощутил нечто вроде уюта. Сразу вспомнилось, что в детстве эта комната была для меня единственным безопасным местом в мире. Как ни странно, в пепельнице на столике между двумя стоящими напротив креслами все еще дымилась сигарета. Рядом с пепельницей, раскрытая на середине и перевернутая страницами вниз, лежала книга «Центробежный рикша-танцор». Уж лучше бы я увидел привидение, чем эту книгу. От одного ее вида по коже пробежали мурашки. Я уселся на привычное место и стал смотреть, как дымок сигареты, закручиваясь, поднимается к стеклянным панелям. Почти сразу на меня навалилась сильнейшая усталость, и я закрыл глаза.
Все это случилось несколько дней назад. Когда на следующее утро я обнаружил, что не могу открыть дверь и уйти, что не в силах даже разбить стекло и вылезти через окно, мне стала ясна суть происходящего. Поначалу я впал в отчаяние, но потом меня окутало спокойствие, и я примирился с судьбой. В стопках бумаг в той комнате каждый лист оказался превосходным карандашным рисунком. Поднявшись на второй этаж, я увидел пианино, а на нем - партитуру «Большой фуги» Баха. В прихожей второго этажа висела черно-белая фотография миссис Бритник, а рядом - фотография моих родителей, стоящих возле Анны, еще девочки.
И этой прихожей, и этих комнат уже нет. Они исчезли. Каждый день здесь исчезало по комнате. Сейчас я сижу в кресле Стэллина в единственной оставшейся комнате (она тоже исчезнет еще до вечера) и пишу этот рассказ - в каком-то смысле, мою фугу. Напротив сидит черно-белый кот, он прибежал ко мне, когда вокруг нас стал смыкаться исчезающий дом. За окнами и сад, и деревья, и небо утратили цвет и теперь кажутся нарисованными графитом - с великолепными полутонами, которые придают им вес и объемность. То же самое произошло и с комнатой вокруг нас: пол, стеклянные панели, кресла, растения, даже кошачий хвост, мои ботинки и ноги утратили цвета и обрели сероватые полутона карандашного эскиза. Полагаю, Анна скоро избавится от своего «состояния». А я, всегда считавший себя нежеланным, нелюбимым и непонятым, превзойду участь всего лишь художника и стану взамен произведением искусства - гораздо более долговечным. Кот громко мяукает, и я ощущаю этот звук как чье-то прикосновение к плечу.
Перевел с английского Андрей НОВИКОВ
© Jeffrey Ford. The Empire of Ice-Cream. 2003. Публикуется с разрешения автора.