- Да, меня заклинило на этой музыке, - сказал он себе; услышав собственный голос, он испытал ненависть к современным словам. - Я не могу написать музыку, которая заключена во мне. Она здесь. Я ощущаю её внутри меня, это целый мир, но я не могу выпустить его на свободу. Не могу выплеснуть наружу. И это гложет меня.
Звуки шагов прервали его монолог. Он понял, что это идет мужчина. Узнал Рика. В душе Макса раздался крик. Он хотел побыть в одиночестве, не желал ни с кем разговаривать, потому что слова - пустая трата времени. Однако воспитание заставило его подавить крик. Все мы ведем себя, как цивилизованные люди, сказал он себе, даже когда наши души разрываются на части.
- Ты не собираешься ложиться? - спросил Рик. - Я думал, что ты приехал сюда, чтобы отдохнуть.
- Сон надо заманить. Он умеет ускользать.
Макс посмотрел на небо и воду.
- Боже, какая красота!
Рик не нашел слов, которые прозвучали бы умно и оригинально. Он подумал о том, что познал красоту с Поппи. Он чувствовал себя превосходно. Случившееся было по-своему прекрасным. Наверно, Макс имеет в виду мироздание, а не личные чувства. Сейчас Рик не мог придумать какую-нибудь незначительную светскую реплику. Он помолчал.
- О, Господи, - произнес Макс, обращаясь к самому себе.
- Если ты предпочитаешь побыть один, то я собираюсь лечь в постель, инстинктивно проявил вежливость Рик.
Многолетнее общение с эмоционально неустойчивыми людьми научили его быть нудно-вежливым.
- Ничего не меняется оттого, доктор, нахожусь я один или в толпе. Крыса, сидящая во мне, всегда пожирает мои внутренности.
- Какая крыса?
- Я проглотил крысу. Это произошло ещё в детстве.
- Надеюсь, это аллегория.
- О, она весьма аллегорична, моя крыса. Но иногда кажется чертовски реальной.
- Что это за крыса? Я никогда не понимал достаточно ясно, почему ты постоянно несчастен. У тебя, кажется, есть все. Успех, карьера, деньги, красивая жена. Что ещё тебе нужно?
- Что мне нужно? Примени ко мне твои обширные психологические познания. По-моему, вы, психиатры, не сознаете, кем вы являетесь. Я бы не пришел к тебе в кабинет, но коли ты спросил меня, я скажу, что я думаю. Вы - шаманы. И весьма плохие. Ты околдовываешь не раскрашенным лицом и цветными перьями, а словами. Вместо того, чтобы танцевать вокруг наших больных тел, ты держишь нас за руку и втыкаешь булавки в наше сознание. Вместо того, чтобы петь и рычать, ты слушаешь. Вместо того, чтобы разрисовывать свое лицо или надевать маску, ты изображаешь интеллектуальное превосходство. Ты бы действовал гораздо эффективнее, если бы тайком стриг нам ногти и потрошил цыплят.
- Мы темны и жестоки?
- И ты даже не стараешься играть убедительно.
- Я не настроен спорить сегодня, уже слишком поздно.
- Поздно для меня, Ричард. Ты это знал? Я сомневаюсь в том, что для тебя тоже поздно. У бездушных людей всегда есть в запасе время. А ты определенно подходишь под это определение. Хотя, возможно, я гляжу не в том направлении. Вместо того, чтобы смотреть внутрь, может быть, мне следует направить свой взгляд на мироздание. Там есть звуки, которые я смог бы уловить. Звуки вечности, шепот веков, смех бесконечности. Да, вероятно, музыка не заперта внутри меня, она находится снаружи.
- Думаю, композиторы должны сами определять это. Я имею в виду, где находится музыка.
- Ты полагаешь, я хочу рисовать непристойные картинки на черепах! Но я лишь хочу создать прекрасные звуки, говорящие нечто о природе человеческой печали. Я всегда чувствовал, что эти звуки заперты где-то внутри меня в виде какофонии из мученических стонов, зубовного скрежета и рычания. Они отказываются выходить наружу. Этот кошачий концерт терзает мое внутреннее ухо, и я чувствую, что моя голова готова расколоться. Эти звуки должны стать мелодичными, приятными для слуха. Думаешь, психоанализ способен мне помочь?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Рик оказался не готов к нему. Он часто слышал, как Макс высмеивал шаманские методы психиатрии; он не мог подумать, что Макс способен относиться к психоанализу серьезно.
- Я не знаю.
- Что? Честный плут?
- Я не знаю, что может дать тебе психоанализ, Макс. Не думаю, что ты окажешься восприимчив к нему. Наверно, ты затеял бы игру с психиатром. Попытался бы перехитрить его. Люди часто так поступают, а ты умнее большинства людей.
- Верно. Ты абсолютно прав. Я бы не устоял перед соблазном перехитрить врача. Я умен, но не мудр. Я считаю психоанализ дерьмом.
- Возможно, ты прав. Иногда я сомневаюсь в том, что способен помогать моим пациентам. Иногда это занятие кажется мне бессмысленным.
- О, у тебя есть сердце! Рик Сильвестер, Железный Человек, имеет сердце. Я не верил, что такое возможно.
- В это может быть трудно поверить, но у всех нас есть свои проблемы.
Рик занял оборонительную позицию.
- Ты не одинок в этом. Взять, к примеру, мои отношения с любимой женой, Морин. О, я знаю, что все мы должны быть здесь цивилизованными людьми, это входит в правила игры, Макс. Так устроено общество. Мы все должны иметь возможность трахать чужих жен и не поднимать шума, когда это случается с нами. Но ты уничтожаешь мое самоуважение. Вот что приносит боль. Моя жена бросается к твоим ногам. Все это знают. И ты отворачиваешься. Мое положение было бы более достойным, если бы ты преследовал её. Нынешняя ситуация ставит меня в жалкое положение. Почему ты не хочешь её, Макс? Почему она не пробуждает в тебе желания, как в других мужчинах? Почему ты не берешь то, что тебе предлагают?
- Клянусь, Рик, я не поощряю её поведение.
- Об этом я и говорю. Переносить это труднее всего.
- Господи, - произнес Макс и направился из патио в дом.
Он часто покидал людей молча, без извинений, как только у него возникало такое желание. И Рик обрадовался его уходу.
Глава восьмая
В восемь часов утра, когда Харри покинул остров, чтобы позаниматься подводным плаванием со скубой, над озером стояла легкая голубая дымка. Солнце в это время лишь обещало появиться. Но в десять часов, когда Поппи вышла на кухню, утренний воздух уже был ясным и свежим, как в первый день сотворения мира.
Поппи налила себе клюквенного сока, бросила в бокал лед и решила искупаться. Она с детской наивностью верила в то, что плавание способно исцелить любого человека. У пристани она обнаружила Бакстера, который драил их каютный катер "Сесил Битон".
- Кто-то может захотеть прокатиться на нем сегодня, - пояснил он. Бак заполнен горючим. Скоро я закончу уборку и положу продукты.
- В эллинге и на маленьком острове достаточно спиртного? Мистер Сигрэм намерен отправиться туда днем.
- Все сделано.
Бакстер всегда приплывал немыслимо рано.
- Поставь в патио столики для ленча, - сказала она ему. - После купания я сварю яйца и приготовлю "кровавую Мэри".
Он кивнул. Бакстер редко раскрывал рот, что бы ни происходило. Он получал хорошее жалованье, работа устраивала его. Даже если он считал их всех наполовину сумасшедшими, он не говорил об этом вслух.
Поппи нырнула с края пристани в холодную воду. Она превосходно плавала, её движения были легкими, раскованными. Она неторопливо обогнула остров и появилась с другой стороны. Оказавшись снова возле причала, она увидела в патио Макса; он смотрел на неё с голодным, яростным выражением лица. Его темная голова, четко вырисовывавшаяся на фоне деревьев, напоминала изображение на монете. В этот момент появилась Морин; она спустилась по каменным ступеням к причалу. Ее пышные рубенсовские формы были обтянуты вишнево-красным бикини. Она несла большое белое пляжное полотенце и пластмассовую сумочку, набитую лосьонами, кремами для кожи, различными инструментами для маникюра и педикюра.
Она помахала рукой вылезшей из воды и отряхивающейся Поппи.
- Я позагораю на плоту, дорогая, - сказала Морин.
- Ты что-нибудь ела?
Поппи подумала, что ей надо поскорей вернуться в дом и сварить яйца.
- Я нашла сок. Аппетит появится у меня не раньше чем через час. Легкое похмелье. Мой желудок должен отдохнуть. Он сильно перенапрягся.
- Я приготовлю к полудню яйца и "кровавую Мэри".
- Возможно, к этому времени я поправлюсь, - устало сказала Морин и добавила: - Хотя я в этом сомневаюсь.
Они постояли вдвоем на причале, сознавая, что Макс рассматривает их сверху в бинокль.
- Я вижу, что Макс уже встал, - сказала Поппи. - А остальные?
- Если ты имеешь в виду Рика, то он ещё в постели. У него была тяжелая ночь.
Морин собралась спустить на воду надувной матрас, чтобы доплыть на нем до плотика. У неё ещё не было сил для плавания. Женщины обменялись прохладными взглядами, говорившими о том, что они обе знают о случившемся в эллинге и будут делать вид, что им ничего не известно. Такое равнодушное восприятие вещей вызывало у Поппи тошноту. То, чем произошло у неё с Риком, было столь заурядным, что не вызывало волнения в их кругу. Если Морин и была рассержена, то она скрывала это. Поппи хотелось верить, что все было не так, как всегда. Ее переполняли новые чувства. Несомненно, Рик тоже ощущал, что все было иначе.
Для нее, во всяком случае, это совокупление не походило на прежние. Раньше она не произносила таких слов, не вела себя так, не испытывала подобных чувств. Однако любой член их компании, узнав об их близости, счел бы её заурядным эпизодом из длинной, бесконечной череды подобных происшествий. Именно это говорил Поппи умный, смелый взгляд Морин. Ее глаза заявляли, что прекрасная близость с Риком была очередным развлечением, ещё одним забавным мгновением, поворотом карусели, прогулкой на чьей-то яхте.
Перед тем, как заснуть, Поппи рассердилась на Рика, не раскрывшего свою тайну; она считала, что он мог поделиться с ней своими политическими амбициями. Однако сейчас, утром, она была готова простить его.
Она направилась через патио к дому, чтобы снять с себя мокрый купальник; оказавшись перед Максом, она увидела, что он уже пьет пиво.
- Я налил себе. Надеюсь, ты не возражаешь, - чрезмерно вежливо произнес он.
- Ты растолстеешь, Макс.
Она ощутила прикосновение к своей щеке его по-старчески сухих губ.
- Мне плевать на мою талию. Как и всем прочим.
- Мы все беспокоимся о твоей талии. Ты - весьма романтическая фигура.
Он сжал её руку своими сильными пальцами. На мгновение её охватил страх. Почему? Она отогнала свой испуг.
- Разреши мне пройти с тобой, - сказал он. - Я хочу поговорить. Я боюсь, что обидел старину Рика, когда ты отправилась спать. Я снова дал волю моему языку. Опасные искры влажного фейерверка. Я - отвратительный гость, Поппи.
Сейчас Макс был настроен самокритично. Это состояние продлится недолго; скоро его обычное "я" выплывет на поверхность, точно лохнесское чудовище.
- Рик не обиделся. Он привык к тому, что люди говорят ему разные вещи.
- Рик слишком добрый.
- Думаю, это ему не понравится.
- Моя дорогая, прекрасная фея, если бы мы были в городе, я послал бы тебе сотню белых роз. Я бы назвал это Перемирием Белых Роз. Но здесь, на природе, я могу только попросить прощения.
Он проследовал за Поппи через холл в её спальню, сжимая слегка дрожащей рукой пиво.
- Макс, с тобой все в порядке? - спросила она, на секунду зайдя в ванную за полотенцем.
- Старина Макс в полном порядке. Я всегда нахожусь в таком состоянии перед турне. Концерты. Господи, чего они мне стоят! Я поднимаюсь на сцену, отрываю куски от моего сердца и бросаю их публике. И что она делает с частицами моей души? Выплевывает их назад. Обращается с ними, как с мусором. Ты знаешь, что мой первый концерт в этом сезоне состоится в Сан-Франциско?
Она догадалась по его тону, что это должно что-то означать. Но что именно?
- Разве Сан-Франциско - плохое место?
- Ты, конечно, не помнишь.
Его голос прозвучал обвиняюще, словно она обязана помнить все эпизоды его карьеры, содержание каждой газетной заметки.
- Там находится логово этого зверя, Томаса Брюса МакНейла. Дракона из Сан-Франциско. В прошлом сезоне он разорвал меня в клочья! Жалкий маленький шотландец! У него в сердце растет чертополох. Он думает, что разбирается в музыке, потому что когда-то играл на барабане в школьном оркестре...
- Он не разорвал тебя в клочья, Макс... насколько я помню, он сказал, что самые быстрые пассажи вырываются из-под твоего контроля...
- О, ты запомнила это так, да? Позволь мне сказать, как прозвучали его слова в точности! "Хотя Конелли исполняет спокойные прелюдии с определенным пониманием музыки, наиболее оживленные выходят из-под его контроля. Допущенные им ошибки так многочисленны, что их нельзя игнорировать. Шопен взорвался бы от возмущения". Вот что он сказал. Негодяй. Я не испытываю ненависти к МакНейлу, - продолжил Макс; произнося свою речь, он не замечал Поппи, которая сняла с себя купальный костюм и взяла полотенце, чтобы вытереться им. (Ей не пришло в голову зайти в ванную и закрыть за собой дверь, поскольку она считала Макса бесполым существом.) - Я не испытываю к нему ненависти. Просто я не люблю жалких, глупых болтунов.
- Статья была не настолько плохой.
Он проигнорировал её замечание; продолжая ходить по комнате и потягивать пиво, он повысил голос, словно кто-то спорил с ним.
- Понимаешь, я не имею ничего против МакНейла-критика. Но если какой-нибудь маленький человечек с микроскопом захотел бы порезать его на кусочки для исследования, я бы с радостью предоставил семнадцать футов стекла. Я даже арендовал бы для этого лавку мясника. Проблем с кровью не будет. Вся она находится в его глазах. Вырви их, и останется одно мясо.
Поппи усмехнулась. Макс часто бывал весьма забавным, но её испугала настоящая злость, таившаяся в нем... Он долго огорчался из-за таких моментов.
- Забудь о МакНейле. Вытри мне спину, Макс, дорогой. И забудь об этом идиоте. Оставь его в покое.
Он взял полотенце и рассеянно вытер Поппи спину.
- Оставить его в покое? Я уже оставил его в покое. Сделал это весьма впечатляюще и эффектно. После того концерта он прошел за кулисы, уже зная, что разнесет меня. Я был предельно вежлив с ним. Годом раньше, когда я выступал в этом городе, он уже четвертовал меня. Но я был вежлив.
- О, Макс, ты никогда не бываешь вежливым!
Она открыла шкаф, чтобы выбрать одежду для ленча. Перебрав несколько шорт и топиков, остановилась наконец на белом цвете.
- Никогда не бываю вежливым?
Он искренне возмутился. Он считал себя святым, мучеником, страдающим из-за идиотов, глупцов, невежд.
- Я никогда не бываю вежливым? Господи, ты, верно, шутишь. Я терплю оскорбления критиков, выслушиваю бред жирных свиней, заседающих в комитетах в атласных платьях и бриллиантах. Разве это не правда? Неважно. Я невежлив? Это гнусная лицемерная ложь! Я был вежлив с МакНейлом. Осыпал себя песком, чтобы он не поскользнулся. Я обливался потом от ненависти... но сыпал на себя песок, чтобы он не поскользнулся! Как ты могла предположить, что я был невежлив? Вокруг меня вечно кудахчут матроны с пышными бюстами, эта мегера, называющая себя моим агентом, сосет кровь из моих жил... МакНейл, понятия не имеющий о моих страданиях, о том, чего мне стоит жизнь в этой медвежьей яме... этот грязный маленький второсортный Хаггис!
- Его критика была очень мягкой, Макс, он сказал о тебе много хорошего.
- Мягкой? Что он знает о шопеновских прелюдиях и том, как композитор отнесся бы к моей интерпретации? Он, возможно, разбирается в игре на волынке. Ради своих статей режет меня по живому, хоть и кормится за мой счет. Он невозмутимо поглощал еду, которую я заказал для закулисной вечеринки. Давился белужьей икрой, как неотесанный мужлан. Вероятно, он не знал, что это такое. Решил, что это овечьи потроха.
- Возможно, МакНейл уехал из города. Возможно, он работает в другой газете.
- Нет, он там. Я не поленился это узнать. Такие типы сидят на одном месте. Пока их не выгонят. Не уничтожат. Они безумно живучи. Им не хватает такта умереть, исчезнуть, затеряться в австралийском буше.
Поппи расчесала волосы, решив оставить их распущенными. Она подумала, что так она, вероятно, будет выглядеть моложе. Макс тяжело опустился в кресло у окна, плечи его были опущены. Он смотрел на свои руки.
- Почему все, кроме меня, похоже, понимают жизнь?
- Далеко не все понимают жизнь, Макс. Твои проблемы - это ещё не все проблемы, существующие на свете.
- У меня где-то есть блок. Думаешь, поэтому я не могу сочинять стоящую музыку? Ты знаешь, я работаю над хоралом, но он мне не удается. Хорошо выстроенное дерьмо. Настоящий мусор.
- Пойдем выпьем "кровавую Мэри" и съедим яйца.
Она положила руку ему на плечо. Заметила, как он слегка поморщился, словно испытав боль.
- Поппи, думаешь, ты способна объяснить Морин... убедить её оставить меня в покое? Я не в состоянии выдержать лавину чувств, которую она обрушивает на меня при каждой нашей встрече. Когда-то давно... ну, все знают про нас. Но я покончил с этим. Много лет назад. Люди не имеют права так любить без разрешения.
- Нет, это несправедливо. Не знаю, смогу ли я поговорить с ней.
Она представила себе, каким холодным взглядом смерит её Морин, если она попытается вмешаться. Наверно, Морин потребует, чтобы она оставила в покое Рика.
- Я умолял её оставить меня в покое. У меня и без того хватает проблем. А теперь Рик заявляет, что я ставлю его в неловкое положение! Ты представляешь? Он оскорблен тем, что я не хочу ее! Я пытался объяснить, что я не преследую её. Ничего не понимаю.
- Забудь на время обо всем этом, Макс. Мы должны здесь просто отдохнуть, получить удовольствие от уик-энда. Как насчет того, чтобы поплавать после еды?
- Я не люблю плавать.
* * *
В полдень солнечные лучи позолотили патио, придав ему шафранный оттенок; даже тусклые серые камни казались инкрустированными маленькими бриллиантами, омытыми ночным дождем. Три чайки, покружившись над массивной прибрежной скалой, наконец уселись на нее. Вся округа в радиусе трех миль ослепляла глаз яркими красками.
Поппи выкатила сервировочный столик с тарелками и бокалами, большой электрической кастрюлей с крутыми яйцами и графином "кровавой Мэри". Оказавшись в патио, она прежде всего подала еду Максу. Развалившись в кресле (точно так, как несколько минут тому назад в комнате), он смотрел на воду и потирал руки. Он съел пару яиц. Он не замечает, что лежит перед ним, подумала, глядя на него, Поппи. Макс проглотил две "кровавые Мэри" и бросился в дом к пианино. Оттуда стали доноситься холодные, как лед, звуки "Сонаты для фортепиано" Копланда. Они раздражающе действовали на натянутые нервы Поппи.
Лайлы по-прежнему не было видно; Поппи знала, что Харри занимается подводным плаванием в маленьком чистом озере у дальнего берега, испытывая новую фотокамеру. Когда появился Рик, Поппи сидела в одиночестве со своими яйцами и напитком. Он сел возле нее, очень близко; их ноги соприкоснулись под столом.
- Доброе утро. Как ты спал?
- Кажется, неважно.
Он имел усталый вид. Он действительно был уставшим.
- Я тоже. Спокойный уик-энд.
- Прекрасный в некотором отношении. Посмотри на эту природу.
- И не очень прекрасный в других отношениях.
Она думала сейчас о Максе, о Харри. У неё заболели виски.
- Думай о хорошем.
- Это весьма дорогостоящий совет из твоих уст. Рик, я хочу кое-что знать.
- Если я знаю это, то буду рад сказать тебе.
- Ты знаешь. Я сошла с ума, или мы действительно добились полного взаимопонимания вчера ночью? Мне казалось, что мы так близки... возможно, я все придумала. Я не очень-то умею сближаться с людьми.
- Да.
- Тогда почему ты не сказал мне о том, что намерен заняться политикой?
Он, похоже, растерялся. Потом произнес, как бы оправдываясь:
- У нас было мало времени для разговоров. Только пара часов. Мы не могли затронуть все темы.
- Эта тема важна для тебя. Она должна находиться на поверхности твоего сознания.
- Она может стать важной, но сейчас этот замысел находится на самой предварительной стадии.
- Наверно, ты считаешь, что я веду себя, как ребенок, но мне казалось, что мы были так близки, когда ты говорил мне о книге... а потом Харри объяснил, что ты должен написать книгу, или создать какую-то философскую доктрину, чтобы привлечь к себе внимание, потому что так можно в наше время вырваться вперед в политике... Я почувствовала себя за бортом.
- Харри догадлив.
- Почему ты не упомянул это обстоятельство?
- Право, не знаю. Но мы были близки. Уверяю тебя. Я никогда ещё не ощущал такой близости с другим человеком. Мы близки сейчас.
Она почувствовала давление его обнаженной ноги на её собственную от колена до лодыжки; это показалось ей такой юношеской проделкой, что она едва не засмеялась. На короткое мгновение он накрыл её руку своей ладонью.
- Где все? - спросил Рик.
- Харри плавает со скубой на маленьком озере, которое он обнаружил. Он должен скоро вернуться. Позволь мне наполнить твой бокал.
- Да, я ещё выпью. Знаешь, Харри доведет себя своей бесконечной работой до инфаркта. Я не знаю, что он стремится доказать. Возможно, свою вечную молодость.
Не появление ли Харри, поднимавшегося по каменным ступеням с аппаратурой в руках, заставило её преднамеренно прижать свою ногу к ноге Рика? Она почувствовала, что Рик испуганно отстранился, потом ответил на её прикосновение. Это было проявлением извращенной, детской сексуальности. Тайный сговор против Харри, который шагал по ступеням с ликующей улыбкой школьника на лице.
- Для меня остались яйца? - закричал Харри. - Я умираю от голода. Я фотографировал на озере затонувшую лодку.
- Не перенапрягайся, Харри, - сказал Рик, входя в роль доктора. - Не то наживешь себе неприятности с сердцем.
- Спасибо за добрые слова, доктор. Не думаю, что такая нагрузка способна принести мне вред. Я должен избавиться от выпитого вчера алкоголя. К тому же у меня легкое несварение желудка, и плавание, похоже, устраняет его.
- Тебе уже не двадцать лет.
- Я просто не умею отдыхать. Где бы я ни находился, я не могу спать больше пяти часов в сутки. Даже во время отпуска. Когда я жил на итальянском побережье у Себастиана Грея, я вставал и выходил из дому раньше, чем служанка начинала варить кофе. Ты когда-нибудь был на вилле Себастиана?
- Нет. Во время моего последнего визита в Рим Себастиан находился в Гонконге, - ответил Рик. - Я не очень хорошо его знаю. По правде говоря, я плохо переношу гомиков в больших дозах, а Себастиан всегда окружен голубыми. Даже если сам он таковым не является. Он по-прежнему снимает для "Пари-матч"?
- Только в качестве свободного фотохудожника. Себастиан иногда устраивает отличные вечеринки. Он знает всех в Риме и Париже.
Харри съел яйца, выпил половину "кровавой Мэри" и пустился в воспоминания о вилле Себастиана. Он обожал подобные истории.
- Прошлой осенью я отправился на обед к Себастиану. Я, как всегда, опоздал и оказался в углу возле некрасивой, грустной девушки с лицом, как у трупа. Я удивился, что она попала к Себастиану. Ты знаешь, он любит красивых женщин. После непродолжительной беседы я понял, что она - дочь Пэтти Гордон от первого мужа. Вероятно, тебе известно, что фонд Гордон в Питтсбурге основан на деньги Гордонов. Первым мужем Пэтти был нищий граф фон Леггон. Они с самого начала жили на деньги Пэтти. Но у графа были крепкие связи с хорошими немецкими домами, если ты меня понимаешь. Я искренне сказал этой девушке, что граф нравился мне больше, чем все другие мужья Пэтти (что, видит Бог, сущая правда), и она сразу потеплела ко мне. Мы прекрасно понимали друг друга, и я предложил повести её к обеденному столу. Бедняга Себастиан обрадовался, что кто-то взял в опеку эту девушку, которая являлась очевидным балластом. Обед носил неофициальный характер, и он не мог указывать, кому с кем идти к столу. Это был весьма неофициальный обед. Мы сели и принялись оживленно болтать, пока официант не принес восхитительный суп из брокколи в открытых супницах, которые почти вышли из моды. Я почти не замечал официанта, отметив лишь то, что он был типичным молодым итальянцем - смуглым, красивым, с чувственными глазами. Как хорошо, что Себастиан по-прежнему держит приличного повара, подумал я. Когда официант налил суп в тарелку девушки, она встала и бросила свою салфетку на пол. "Меня в жизни так не оскорбляли!" - закричала она и убежала. Я изумился. Себастиан окаменел, потому что она все же дочь Пэтти Гордон. Я посоветовал Себастиану пойти за ней; в первый момент он сидел, как парализованный, в своем синем смокинге с фосфоресцирующими лацканами. Наконец он отправился за ней. Вскоре он вернулся с позеленевшим лицом. Очевидно, он догнал её, прежде чем она умчалась на своем "бугатти". Он произнес, обращаясь ко всем гостям, лишь одну фразу: "Откуда я мог знать, что недавно нанятый мною официант - последний любовник её матери?"
- Ни один человек не может знать все, - сказал Рик, тайком убирая руку Поппи с внутренней стороны своего бедра.
- Приготовишь мне тост, Поппи? Знаешь, я не сижу на диете. Я прошел утром четыре мили, но, по-моему, сделал удачные снимки. Это маленькое озеро - просто жемчужина. Оно прозрачное, как кристалл. Ты должен как-нибудь сходить со мной и увидеть его. Прекрасное место для купания.
Рику удалось улыбнуться. Поппи отправилась на кухню приготовить тост и наполнить графин.
- Где все? - нервно произнес Харри.
Он достал из кармана упаковку гелазила и проглотил таблетку.
- Кое-кто ещё лежит в постели. Ты слышишь игру Макса. А Морин, загорая на плоту, пытается привести себя в порядок после тяжелого вечера.
Звуки шагов прервали его монолог. Он понял, что это идет мужчина. Узнал Рика. В душе Макса раздался крик. Он хотел побыть в одиночестве, не желал ни с кем разговаривать, потому что слова - пустая трата времени. Однако воспитание заставило его подавить крик. Все мы ведем себя, как цивилизованные люди, сказал он себе, даже когда наши души разрываются на части.
- Ты не собираешься ложиться? - спросил Рик. - Я думал, что ты приехал сюда, чтобы отдохнуть.
- Сон надо заманить. Он умеет ускользать.
Макс посмотрел на небо и воду.
- Боже, какая красота!
Рик не нашел слов, которые прозвучали бы умно и оригинально. Он подумал о том, что познал красоту с Поппи. Он чувствовал себя превосходно. Случившееся было по-своему прекрасным. Наверно, Макс имеет в виду мироздание, а не личные чувства. Сейчас Рик не мог придумать какую-нибудь незначительную светскую реплику. Он помолчал.
- О, Господи, - произнес Макс, обращаясь к самому себе.
- Если ты предпочитаешь побыть один, то я собираюсь лечь в постель, инстинктивно проявил вежливость Рик.
Многолетнее общение с эмоционально неустойчивыми людьми научили его быть нудно-вежливым.
- Ничего не меняется оттого, доктор, нахожусь я один или в толпе. Крыса, сидящая во мне, всегда пожирает мои внутренности.
- Какая крыса?
- Я проглотил крысу. Это произошло ещё в детстве.
- Надеюсь, это аллегория.
- О, она весьма аллегорична, моя крыса. Но иногда кажется чертовски реальной.
- Что это за крыса? Я никогда не понимал достаточно ясно, почему ты постоянно несчастен. У тебя, кажется, есть все. Успех, карьера, деньги, красивая жена. Что ещё тебе нужно?
- Что мне нужно? Примени ко мне твои обширные психологические познания. По-моему, вы, психиатры, не сознаете, кем вы являетесь. Я бы не пришел к тебе в кабинет, но коли ты спросил меня, я скажу, что я думаю. Вы - шаманы. И весьма плохие. Ты околдовываешь не раскрашенным лицом и цветными перьями, а словами. Вместо того, чтобы танцевать вокруг наших больных тел, ты держишь нас за руку и втыкаешь булавки в наше сознание. Вместо того, чтобы петь и рычать, ты слушаешь. Вместо того, чтобы разрисовывать свое лицо или надевать маску, ты изображаешь интеллектуальное превосходство. Ты бы действовал гораздо эффективнее, если бы тайком стриг нам ногти и потрошил цыплят.
- Мы темны и жестоки?
- И ты даже не стараешься играть убедительно.
- Я не настроен спорить сегодня, уже слишком поздно.
- Поздно для меня, Ричард. Ты это знал? Я сомневаюсь в том, что для тебя тоже поздно. У бездушных людей всегда есть в запасе время. А ты определенно подходишь под это определение. Хотя, возможно, я гляжу не в том направлении. Вместо того, чтобы смотреть внутрь, может быть, мне следует направить свой взгляд на мироздание. Там есть звуки, которые я смог бы уловить. Звуки вечности, шепот веков, смех бесконечности. Да, вероятно, музыка не заперта внутри меня, она находится снаружи.
- Думаю, композиторы должны сами определять это. Я имею в виду, где находится музыка.
- Ты полагаешь, я хочу рисовать непристойные картинки на черепах! Но я лишь хочу создать прекрасные звуки, говорящие нечто о природе человеческой печали. Я всегда чувствовал, что эти звуки заперты где-то внутри меня в виде какофонии из мученических стонов, зубовного скрежета и рычания. Они отказываются выходить наружу. Этот кошачий концерт терзает мое внутреннее ухо, и я чувствую, что моя голова готова расколоться. Эти звуки должны стать мелодичными, приятными для слуха. Думаешь, психоанализ способен мне помочь?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Рик оказался не готов к нему. Он часто слышал, как Макс высмеивал шаманские методы психиатрии; он не мог подумать, что Макс способен относиться к психоанализу серьезно.
- Я не знаю.
- Что? Честный плут?
- Я не знаю, что может дать тебе психоанализ, Макс. Не думаю, что ты окажешься восприимчив к нему. Наверно, ты затеял бы игру с психиатром. Попытался бы перехитрить его. Люди часто так поступают, а ты умнее большинства людей.
- Верно. Ты абсолютно прав. Я бы не устоял перед соблазном перехитрить врача. Я умен, но не мудр. Я считаю психоанализ дерьмом.
- Возможно, ты прав. Иногда я сомневаюсь в том, что способен помогать моим пациентам. Иногда это занятие кажется мне бессмысленным.
- О, у тебя есть сердце! Рик Сильвестер, Железный Человек, имеет сердце. Я не верил, что такое возможно.
- В это может быть трудно поверить, но у всех нас есть свои проблемы.
Рик занял оборонительную позицию.
- Ты не одинок в этом. Взять, к примеру, мои отношения с любимой женой, Морин. О, я знаю, что все мы должны быть здесь цивилизованными людьми, это входит в правила игры, Макс. Так устроено общество. Мы все должны иметь возможность трахать чужих жен и не поднимать шума, когда это случается с нами. Но ты уничтожаешь мое самоуважение. Вот что приносит боль. Моя жена бросается к твоим ногам. Все это знают. И ты отворачиваешься. Мое положение было бы более достойным, если бы ты преследовал её. Нынешняя ситуация ставит меня в жалкое положение. Почему ты не хочешь её, Макс? Почему она не пробуждает в тебе желания, как в других мужчинах? Почему ты не берешь то, что тебе предлагают?
- Клянусь, Рик, я не поощряю её поведение.
- Об этом я и говорю. Переносить это труднее всего.
- Господи, - произнес Макс и направился из патио в дом.
Он часто покидал людей молча, без извинений, как только у него возникало такое желание. И Рик обрадовался его уходу.
Глава восьмая
В восемь часов утра, когда Харри покинул остров, чтобы позаниматься подводным плаванием со скубой, над озером стояла легкая голубая дымка. Солнце в это время лишь обещало появиться. Но в десять часов, когда Поппи вышла на кухню, утренний воздух уже был ясным и свежим, как в первый день сотворения мира.
Поппи налила себе клюквенного сока, бросила в бокал лед и решила искупаться. Она с детской наивностью верила в то, что плавание способно исцелить любого человека. У пристани она обнаружила Бакстера, который драил их каютный катер "Сесил Битон".
- Кто-то может захотеть прокатиться на нем сегодня, - пояснил он. Бак заполнен горючим. Скоро я закончу уборку и положу продукты.
- В эллинге и на маленьком острове достаточно спиртного? Мистер Сигрэм намерен отправиться туда днем.
- Все сделано.
Бакстер всегда приплывал немыслимо рано.
- Поставь в патио столики для ленча, - сказала она ему. - После купания я сварю яйца и приготовлю "кровавую Мэри".
Он кивнул. Бакстер редко раскрывал рот, что бы ни происходило. Он получал хорошее жалованье, работа устраивала его. Даже если он считал их всех наполовину сумасшедшими, он не говорил об этом вслух.
Поппи нырнула с края пристани в холодную воду. Она превосходно плавала, её движения были легкими, раскованными. Она неторопливо обогнула остров и появилась с другой стороны. Оказавшись снова возле причала, она увидела в патио Макса; он смотрел на неё с голодным, яростным выражением лица. Его темная голова, четко вырисовывавшаяся на фоне деревьев, напоминала изображение на монете. В этот момент появилась Морин; она спустилась по каменным ступеням к причалу. Ее пышные рубенсовские формы были обтянуты вишнево-красным бикини. Она несла большое белое пляжное полотенце и пластмассовую сумочку, набитую лосьонами, кремами для кожи, различными инструментами для маникюра и педикюра.
Она помахала рукой вылезшей из воды и отряхивающейся Поппи.
- Я позагораю на плоту, дорогая, - сказала Морин.
- Ты что-нибудь ела?
Поппи подумала, что ей надо поскорей вернуться в дом и сварить яйца.
- Я нашла сок. Аппетит появится у меня не раньше чем через час. Легкое похмелье. Мой желудок должен отдохнуть. Он сильно перенапрягся.
- Я приготовлю к полудню яйца и "кровавую Мэри".
- Возможно, к этому времени я поправлюсь, - устало сказала Морин и добавила: - Хотя я в этом сомневаюсь.
Они постояли вдвоем на причале, сознавая, что Макс рассматривает их сверху в бинокль.
- Я вижу, что Макс уже встал, - сказала Поппи. - А остальные?
- Если ты имеешь в виду Рика, то он ещё в постели. У него была тяжелая ночь.
Морин собралась спустить на воду надувной матрас, чтобы доплыть на нем до плотика. У неё ещё не было сил для плавания. Женщины обменялись прохладными взглядами, говорившими о том, что они обе знают о случившемся в эллинге и будут делать вид, что им ничего не известно. Такое равнодушное восприятие вещей вызывало у Поппи тошноту. То, чем произошло у неё с Риком, было столь заурядным, что не вызывало волнения в их кругу. Если Морин и была рассержена, то она скрывала это. Поппи хотелось верить, что все было не так, как всегда. Ее переполняли новые чувства. Несомненно, Рик тоже ощущал, что все было иначе.
Для нее, во всяком случае, это совокупление не походило на прежние. Раньше она не произносила таких слов, не вела себя так, не испытывала подобных чувств. Однако любой член их компании, узнав об их близости, счел бы её заурядным эпизодом из длинной, бесконечной череды подобных происшествий. Именно это говорил Поппи умный, смелый взгляд Морин. Ее глаза заявляли, что прекрасная близость с Риком была очередным развлечением, ещё одним забавным мгновением, поворотом карусели, прогулкой на чьей-то яхте.
Перед тем, как заснуть, Поппи рассердилась на Рика, не раскрывшего свою тайну; она считала, что он мог поделиться с ней своими политическими амбициями. Однако сейчас, утром, она была готова простить его.
Она направилась через патио к дому, чтобы снять с себя мокрый купальник; оказавшись перед Максом, она увидела, что он уже пьет пиво.
- Я налил себе. Надеюсь, ты не возражаешь, - чрезмерно вежливо произнес он.
- Ты растолстеешь, Макс.
Она ощутила прикосновение к своей щеке его по-старчески сухих губ.
- Мне плевать на мою талию. Как и всем прочим.
- Мы все беспокоимся о твоей талии. Ты - весьма романтическая фигура.
Он сжал её руку своими сильными пальцами. На мгновение её охватил страх. Почему? Она отогнала свой испуг.
- Разреши мне пройти с тобой, - сказал он. - Я хочу поговорить. Я боюсь, что обидел старину Рика, когда ты отправилась спать. Я снова дал волю моему языку. Опасные искры влажного фейерверка. Я - отвратительный гость, Поппи.
Сейчас Макс был настроен самокритично. Это состояние продлится недолго; скоро его обычное "я" выплывет на поверхность, точно лохнесское чудовище.
- Рик не обиделся. Он привык к тому, что люди говорят ему разные вещи.
- Рик слишком добрый.
- Думаю, это ему не понравится.
- Моя дорогая, прекрасная фея, если бы мы были в городе, я послал бы тебе сотню белых роз. Я бы назвал это Перемирием Белых Роз. Но здесь, на природе, я могу только попросить прощения.
Он проследовал за Поппи через холл в её спальню, сжимая слегка дрожащей рукой пиво.
- Макс, с тобой все в порядке? - спросила она, на секунду зайдя в ванную за полотенцем.
- Старина Макс в полном порядке. Я всегда нахожусь в таком состоянии перед турне. Концерты. Господи, чего они мне стоят! Я поднимаюсь на сцену, отрываю куски от моего сердца и бросаю их публике. И что она делает с частицами моей души? Выплевывает их назад. Обращается с ними, как с мусором. Ты знаешь, что мой первый концерт в этом сезоне состоится в Сан-Франциско?
Она догадалась по его тону, что это должно что-то означать. Но что именно?
- Разве Сан-Франциско - плохое место?
- Ты, конечно, не помнишь.
Его голос прозвучал обвиняюще, словно она обязана помнить все эпизоды его карьеры, содержание каждой газетной заметки.
- Там находится логово этого зверя, Томаса Брюса МакНейла. Дракона из Сан-Франциско. В прошлом сезоне он разорвал меня в клочья! Жалкий маленький шотландец! У него в сердце растет чертополох. Он думает, что разбирается в музыке, потому что когда-то играл на барабане в школьном оркестре...
- Он не разорвал тебя в клочья, Макс... насколько я помню, он сказал, что самые быстрые пассажи вырываются из-под твоего контроля...
- О, ты запомнила это так, да? Позволь мне сказать, как прозвучали его слова в точности! "Хотя Конелли исполняет спокойные прелюдии с определенным пониманием музыки, наиболее оживленные выходят из-под его контроля. Допущенные им ошибки так многочисленны, что их нельзя игнорировать. Шопен взорвался бы от возмущения". Вот что он сказал. Негодяй. Я не испытываю ненависти к МакНейлу, - продолжил Макс; произнося свою речь, он не замечал Поппи, которая сняла с себя купальный костюм и взяла полотенце, чтобы вытереться им. (Ей не пришло в голову зайти в ванную и закрыть за собой дверь, поскольку она считала Макса бесполым существом.) - Я не испытываю к нему ненависти. Просто я не люблю жалких, глупых болтунов.
- Статья была не настолько плохой.
Он проигнорировал её замечание; продолжая ходить по комнате и потягивать пиво, он повысил голос, словно кто-то спорил с ним.
- Понимаешь, я не имею ничего против МакНейла-критика. Но если какой-нибудь маленький человечек с микроскопом захотел бы порезать его на кусочки для исследования, я бы с радостью предоставил семнадцать футов стекла. Я даже арендовал бы для этого лавку мясника. Проблем с кровью не будет. Вся она находится в его глазах. Вырви их, и останется одно мясо.
Поппи усмехнулась. Макс часто бывал весьма забавным, но её испугала настоящая злость, таившаяся в нем... Он долго огорчался из-за таких моментов.
- Забудь о МакНейле. Вытри мне спину, Макс, дорогой. И забудь об этом идиоте. Оставь его в покое.
Он взял полотенце и рассеянно вытер Поппи спину.
- Оставить его в покое? Я уже оставил его в покое. Сделал это весьма впечатляюще и эффектно. После того концерта он прошел за кулисы, уже зная, что разнесет меня. Я был предельно вежлив с ним. Годом раньше, когда я выступал в этом городе, он уже четвертовал меня. Но я был вежлив.
- О, Макс, ты никогда не бываешь вежливым!
Она открыла шкаф, чтобы выбрать одежду для ленча. Перебрав несколько шорт и топиков, остановилась наконец на белом цвете.
- Никогда не бываю вежливым?
Он искренне возмутился. Он считал себя святым, мучеником, страдающим из-за идиотов, глупцов, невежд.
- Я никогда не бываю вежливым? Господи, ты, верно, шутишь. Я терплю оскорбления критиков, выслушиваю бред жирных свиней, заседающих в комитетах в атласных платьях и бриллиантах. Разве это не правда? Неважно. Я невежлив? Это гнусная лицемерная ложь! Я был вежлив с МакНейлом. Осыпал себя песком, чтобы он не поскользнулся. Я обливался потом от ненависти... но сыпал на себя песок, чтобы он не поскользнулся! Как ты могла предположить, что я был невежлив? Вокруг меня вечно кудахчут матроны с пышными бюстами, эта мегера, называющая себя моим агентом, сосет кровь из моих жил... МакНейл, понятия не имеющий о моих страданиях, о том, чего мне стоит жизнь в этой медвежьей яме... этот грязный маленький второсортный Хаггис!
- Его критика была очень мягкой, Макс, он сказал о тебе много хорошего.
- Мягкой? Что он знает о шопеновских прелюдиях и том, как композитор отнесся бы к моей интерпретации? Он, возможно, разбирается в игре на волынке. Ради своих статей режет меня по живому, хоть и кормится за мой счет. Он невозмутимо поглощал еду, которую я заказал для закулисной вечеринки. Давился белужьей икрой, как неотесанный мужлан. Вероятно, он не знал, что это такое. Решил, что это овечьи потроха.
- Возможно, МакНейл уехал из города. Возможно, он работает в другой газете.
- Нет, он там. Я не поленился это узнать. Такие типы сидят на одном месте. Пока их не выгонят. Не уничтожат. Они безумно живучи. Им не хватает такта умереть, исчезнуть, затеряться в австралийском буше.
Поппи расчесала волосы, решив оставить их распущенными. Она подумала, что так она, вероятно, будет выглядеть моложе. Макс тяжело опустился в кресло у окна, плечи его были опущены. Он смотрел на свои руки.
- Почему все, кроме меня, похоже, понимают жизнь?
- Далеко не все понимают жизнь, Макс. Твои проблемы - это ещё не все проблемы, существующие на свете.
- У меня где-то есть блок. Думаешь, поэтому я не могу сочинять стоящую музыку? Ты знаешь, я работаю над хоралом, но он мне не удается. Хорошо выстроенное дерьмо. Настоящий мусор.
- Пойдем выпьем "кровавую Мэри" и съедим яйца.
Она положила руку ему на плечо. Заметила, как он слегка поморщился, словно испытав боль.
- Поппи, думаешь, ты способна объяснить Морин... убедить её оставить меня в покое? Я не в состоянии выдержать лавину чувств, которую она обрушивает на меня при каждой нашей встрече. Когда-то давно... ну, все знают про нас. Но я покончил с этим. Много лет назад. Люди не имеют права так любить без разрешения.
- Нет, это несправедливо. Не знаю, смогу ли я поговорить с ней.
Она представила себе, каким холодным взглядом смерит её Морин, если она попытается вмешаться. Наверно, Морин потребует, чтобы она оставила в покое Рика.
- Я умолял её оставить меня в покое. У меня и без того хватает проблем. А теперь Рик заявляет, что я ставлю его в неловкое положение! Ты представляешь? Он оскорблен тем, что я не хочу ее! Я пытался объяснить, что я не преследую её. Ничего не понимаю.
- Забудь на время обо всем этом, Макс. Мы должны здесь просто отдохнуть, получить удовольствие от уик-энда. Как насчет того, чтобы поплавать после еды?
- Я не люблю плавать.
* * *
В полдень солнечные лучи позолотили патио, придав ему шафранный оттенок; даже тусклые серые камни казались инкрустированными маленькими бриллиантами, омытыми ночным дождем. Три чайки, покружившись над массивной прибрежной скалой, наконец уселись на нее. Вся округа в радиусе трех миль ослепляла глаз яркими красками.
Поппи выкатила сервировочный столик с тарелками и бокалами, большой электрической кастрюлей с крутыми яйцами и графином "кровавой Мэри". Оказавшись в патио, она прежде всего подала еду Максу. Развалившись в кресле (точно так, как несколько минут тому назад в комнате), он смотрел на воду и потирал руки. Он съел пару яиц. Он не замечает, что лежит перед ним, подумала, глядя на него, Поппи. Макс проглотил две "кровавые Мэри" и бросился в дом к пианино. Оттуда стали доноситься холодные, как лед, звуки "Сонаты для фортепиано" Копланда. Они раздражающе действовали на натянутые нервы Поппи.
Лайлы по-прежнему не было видно; Поппи знала, что Харри занимается подводным плаванием в маленьком чистом озере у дальнего берега, испытывая новую фотокамеру. Когда появился Рик, Поппи сидела в одиночестве со своими яйцами и напитком. Он сел возле нее, очень близко; их ноги соприкоснулись под столом.
- Доброе утро. Как ты спал?
- Кажется, неважно.
Он имел усталый вид. Он действительно был уставшим.
- Я тоже. Спокойный уик-энд.
- Прекрасный в некотором отношении. Посмотри на эту природу.
- И не очень прекрасный в других отношениях.
Она думала сейчас о Максе, о Харри. У неё заболели виски.
- Думай о хорошем.
- Это весьма дорогостоящий совет из твоих уст. Рик, я хочу кое-что знать.
- Если я знаю это, то буду рад сказать тебе.
- Ты знаешь. Я сошла с ума, или мы действительно добились полного взаимопонимания вчера ночью? Мне казалось, что мы так близки... возможно, я все придумала. Я не очень-то умею сближаться с людьми.
- Да.
- Тогда почему ты не сказал мне о том, что намерен заняться политикой?
Он, похоже, растерялся. Потом произнес, как бы оправдываясь:
- У нас было мало времени для разговоров. Только пара часов. Мы не могли затронуть все темы.
- Эта тема важна для тебя. Она должна находиться на поверхности твоего сознания.
- Она может стать важной, но сейчас этот замысел находится на самой предварительной стадии.
- Наверно, ты считаешь, что я веду себя, как ребенок, но мне казалось, что мы были так близки, когда ты говорил мне о книге... а потом Харри объяснил, что ты должен написать книгу, или создать какую-то философскую доктрину, чтобы привлечь к себе внимание, потому что так можно в наше время вырваться вперед в политике... Я почувствовала себя за бортом.
- Харри догадлив.
- Почему ты не упомянул это обстоятельство?
- Право, не знаю. Но мы были близки. Уверяю тебя. Я никогда ещё не ощущал такой близости с другим человеком. Мы близки сейчас.
Она почувствовала давление его обнаженной ноги на её собственную от колена до лодыжки; это показалось ей такой юношеской проделкой, что она едва не засмеялась. На короткое мгновение он накрыл её руку своей ладонью.
- Где все? - спросил Рик.
- Харри плавает со скубой на маленьком озере, которое он обнаружил. Он должен скоро вернуться. Позволь мне наполнить твой бокал.
- Да, я ещё выпью. Знаешь, Харри доведет себя своей бесконечной работой до инфаркта. Я не знаю, что он стремится доказать. Возможно, свою вечную молодость.
Не появление ли Харри, поднимавшегося по каменным ступеням с аппаратурой в руках, заставило её преднамеренно прижать свою ногу к ноге Рика? Она почувствовала, что Рик испуганно отстранился, потом ответил на её прикосновение. Это было проявлением извращенной, детской сексуальности. Тайный сговор против Харри, который шагал по ступеням с ликующей улыбкой школьника на лице.
- Для меня остались яйца? - закричал Харри. - Я умираю от голода. Я фотографировал на озере затонувшую лодку.
- Не перенапрягайся, Харри, - сказал Рик, входя в роль доктора. - Не то наживешь себе неприятности с сердцем.
- Спасибо за добрые слова, доктор. Не думаю, что такая нагрузка способна принести мне вред. Я должен избавиться от выпитого вчера алкоголя. К тому же у меня легкое несварение желудка, и плавание, похоже, устраняет его.
- Тебе уже не двадцать лет.
- Я просто не умею отдыхать. Где бы я ни находился, я не могу спать больше пяти часов в сутки. Даже во время отпуска. Когда я жил на итальянском побережье у Себастиана Грея, я вставал и выходил из дому раньше, чем служанка начинала варить кофе. Ты когда-нибудь был на вилле Себастиана?
- Нет. Во время моего последнего визита в Рим Себастиан находился в Гонконге, - ответил Рик. - Я не очень хорошо его знаю. По правде говоря, я плохо переношу гомиков в больших дозах, а Себастиан всегда окружен голубыми. Даже если сам он таковым не является. Он по-прежнему снимает для "Пари-матч"?
- Только в качестве свободного фотохудожника. Себастиан иногда устраивает отличные вечеринки. Он знает всех в Риме и Париже.
Харри съел яйца, выпил половину "кровавой Мэри" и пустился в воспоминания о вилле Себастиана. Он обожал подобные истории.
- Прошлой осенью я отправился на обед к Себастиану. Я, как всегда, опоздал и оказался в углу возле некрасивой, грустной девушки с лицом, как у трупа. Я удивился, что она попала к Себастиану. Ты знаешь, он любит красивых женщин. После непродолжительной беседы я понял, что она - дочь Пэтти Гордон от первого мужа. Вероятно, тебе известно, что фонд Гордон в Питтсбурге основан на деньги Гордонов. Первым мужем Пэтти был нищий граф фон Леггон. Они с самого начала жили на деньги Пэтти. Но у графа были крепкие связи с хорошими немецкими домами, если ты меня понимаешь. Я искренне сказал этой девушке, что граф нравился мне больше, чем все другие мужья Пэтти (что, видит Бог, сущая правда), и она сразу потеплела ко мне. Мы прекрасно понимали друг друга, и я предложил повести её к обеденному столу. Бедняга Себастиан обрадовался, что кто-то взял в опеку эту девушку, которая являлась очевидным балластом. Обед носил неофициальный характер, и он не мог указывать, кому с кем идти к столу. Это был весьма неофициальный обед. Мы сели и принялись оживленно болтать, пока официант не принес восхитительный суп из брокколи в открытых супницах, которые почти вышли из моды. Я почти не замечал официанта, отметив лишь то, что он был типичным молодым итальянцем - смуглым, красивым, с чувственными глазами. Как хорошо, что Себастиан по-прежнему держит приличного повара, подумал я. Когда официант налил суп в тарелку девушки, она встала и бросила свою салфетку на пол. "Меня в жизни так не оскорбляли!" - закричала она и убежала. Я изумился. Себастиан окаменел, потому что она все же дочь Пэтти Гордон. Я посоветовал Себастиану пойти за ней; в первый момент он сидел, как парализованный, в своем синем смокинге с фосфоресцирующими лацканами. Наконец он отправился за ней. Вскоре он вернулся с позеленевшим лицом. Очевидно, он догнал её, прежде чем она умчалась на своем "бугатти". Он произнес, обращаясь ко всем гостям, лишь одну фразу: "Откуда я мог знать, что недавно нанятый мною официант - последний любовник её матери?"
- Ни один человек не может знать все, - сказал Рик, тайком убирая руку Поппи с внутренней стороны своего бедра.
- Приготовишь мне тост, Поппи? Знаешь, я не сижу на диете. Я прошел утром четыре мили, но, по-моему, сделал удачные снимки. Это маленькое озеро - просто жемчужина. Оно прозрачное, как кристалл. Ты должен как-нибудь сходить со мной и увидеть его. Прекрасное место для купания.
Рику удалось улыбнуться. Поппи отправилась на кухню приготовить тост и наполнить графин.
- Где все? - нервно произнес Харри.
Он достал из кармана упаковку гелазила и проглотил таблетку.
- Кое-кто ещё лежит в постели. Ты слышишь игру Макса. А Морин, загорая на плоту, пытается привести себя в порядок после тяжелого вечера.