Форстер Эдвард. Гости страны Фантазии (Сборник НФ)

   — Итак, мистер Линфилд, — сказал он, когда я выговорился, — в Блэкли… вы… несчастливы. Или… по крайней мере… скучаете… подавлены… одиноки. Вы хотели бы… отправиться… в какое-нибудь другое место… гм?
   Я сказал, что хотел бы, но заметил, что у меня нет ни времени, ни возможности, потому что я должен присматривать за машиной.
   — Время — ничто, — сказал он и махнул своей костлявой лапой в сторону старинных лакированных часов, словно отменяя и часы и время. — А возможность — вот она. Да… в этой комнате. То есть… если вы готовы… рискнуть… отправиться… не в какое-нибудь другое место… а в Другое Место.
   — Я вас не понимаю, сэр Аларик. — И я подумал, не пора ли мне выметаться, хотя было только девять часов с минутами. Но я должен был что-то сказать. — Какая разница между каким-нибудь другим местом и Другим Местом?
   Он хихикнул. Я знаю, что это странно звучит в применении к старикашке, которому было самое меньшее лет семьдесят пять, но этот звук нельзя назвать ни смехом, ни кудахтаньем, так что более подходящего слова, чем «хихикнул», у меня нет. Потом он поднялся и, продолжая говорить, начал рыться в комоде, стоявшем прямо за его стулом.
   — Другое Место… находится рядом с нами… мистер Линфилд… можно сказать, за углом… только особого рода. Вы поворачиваете за угол… сами того не замечая. Немного рискованно. Но если вы решились… отправиться туда… я буду рад сделать вам одолжение. — Очевидно, он нашел то, что искал, потому что теперь повернулся ко мне довольно резко. Над спинкой кресла заблестели устремленные на меня черные глаза, в которых я ничего не мог прочесть. — Я… облегчу вам… эту задачу… мистер Линфилд. Да… дверь. Вы войдете… в Другое Место… просто через дверь. Вон там… видите, между книжных полок… дверь… вы ее откроете. Да… вот эта дверь. Вы все еще хотите… посетить… Другое Место?
   — Почему же нет? — сказал я, чтобы ублажить его. Я знал одного человека, у которого в библиотеке была дверь в уборную, замаскированная фальшивыми книжными корешками, и он устраивал с этой дверью различные розыгрыши. — Что я должен делать?
   Тут он показал мне то, что достал из комода. Это был блестящий черный камень, напоминавший крупную гальку. Сэр Аларик сел, положив локти на колени, наклонился вперед и протянул мне камень.
   — Это просто. Смотрите на камень… всматривайтесь в него… и считайте… до ста… считайте медленно…
   Я стал смотреть на камень, всматриваться в него и считать. Перед глазами у меня все поплыло. Когда я досчитал примерно до двадцати, поверхность камня превратилась в пустую тьму, которая все ширилась и ширилась, пока я считал дальше. Я услышал, как старинные часы прозвенели четверть десятого, но казалось, что звук доносится откуда-то издалека. Когда я дошел до восьмидесяти, у меня заболели глаза, а чуть позже стала кружиться голова.
   — Сто, — услышал я свой голос.
   — Теперь, мистер Линфилд, — сказал сэр Аларик так, словно он говорил со мной по телефону из Новой Зеландии, — встаньте… идите прямо к этой двери… откройте ее… и входите.
   Как пьяный, я шагнул к книжным полкам, но сразу же наткнулся на дверь и еще был в состоянии понять, что она в точности такая же, как та, закрытая фальшивыми книжными корешками, которую я когда-то видел. Открывая ее, я, кажется, слышал, как сэр Аларик желает мне получить удовольствие от визита. Потом я вошел и закрыл дверь за собой. Я оказался в узком темном помещении, вроде коридора, в конце его светились несколько брусков золота. Подойдя ближе, я увидел, что это яркие полоски солнечного света, проникавшего справа через грубую сломанную дверь. Я открыл дверь — даже сейчас слышу, как она заскрипела, — и, изумленный, ослепленный после долгого мрака Блэкли, увидел перед собой залитый солнцем сад в разгаре лета, которое, казалось, длится здесь вечно.
   Теперь важно сразу прояснить одно обстоятельство. Это не походило на сон. Все сны, которые я видел, были обрывочными, картины, не закончившись, сменяли друг друга, словно там не хватало материала хотя бы на один завершенный эпизод. И, кроме того, во сне замечаешь только то, что хочешь заметить, так сказать, и, если какой-то предмет не находится в центре твоего внимания, значит, его и нет вообще; нет множества вещей, которые существуют в реальной жизни, за краем сознания, и только ждут, чтобы их заметили. Этот сад был совсем не таким. Он был самый настоящий, без какой бы то ни было незавершенности или обрывочности. Я знал, что он не начнет таять, не превратится в комнату, или в корабль, или в мастерскую. Короче говоря, была в нем какая-то особая реальность, словно он существовал дольше, чем любой обычный сад.
   Вымощенная камнем тропинка вела через туннель из старомодных вьющихся роз. Он выходил на небольшую лужайку, ярко освещенную солнцем, а сбоку, возле грубой каменной стены, были разбиты клумбы, переливавшиеся всеми цветами радуги. Оказавшись на лужайке, я увидел дальний берег реки — она была как река в Хабберхолме, только пошире и поглубже. За ней тянулись поля, круто поднимавшиеся кверху, над ними нависали леса, каменистые осыпи и скалы, а еще выше — затянутые дымкой вершины холмов. Место было красивое, и вы сразу понимали, что оно далеко от всяких тревог и волнений. И еще кое-что, это даже трудно определить. Случалось ли вам жить в комнате, где суетливые маленькие часики отсчитывают время вашей жизни? И случалось ли вам входить в эту комнату, когда часов там нет или они стоят и никто не отсчитывает время вашей жизни? Ну так вот, в этом месте вы ощущали нечто похожее, только сильнее. Суетливые маленькие часики внутри вас останавливались или исчезали. Исчезало это вечное тик-так, тик-так, торо-пись, спе-ши. Ничто здесь не пропадало, не истощалось, не гибло. Я почувствовал это сразу, и оттого все вокруг стало более острым, отчетливым, более явным и ожидающим вашего внимания, будь то пламя цветов или синева неба.
   Теперь я немного осмотрелся. Грубая сломанная дверь, которую я открыл, входя в этот сад, оказалась дверью какого-то дровяного сарая позади деревенской гостиницы или постоялого двора. Идя вдоль газона, я пришел к дверям этой гостиницы длинного низкого здания с гладкими стенами, выкрашенными в бледно-розовый цвет. Здесь газон закруглялся, теряя свой нарядный вид, и становился чем-то вроде пивной под открытым небом. Там стояли крепкие деревянные столы и лавки. Дорожка вела к открытой двери гостиницы. Но я повернул в другую сторону и пошел взглянуть на реку через стену. Стена была почти на самом берегу и отделялась от него только узкой полоской луга, густо усыпанной лютиками и маргаритками. Какой-то молодой человек удил там внизу рыбу, а рядом, прислонясь к нему головой, лежала молодая темноволосая женщина в зеленом платье. Она увидела меня и просто так, как делают люди, когда они счастливы, улыбнулась и помахала рукой. И тут я увидел, что это Мэвис Гилберт.
   Это было довольно странно, но все же я отнесся к этому совершенно спокойно; я рад был увидеть ее там, счастливую, умиротворенную — это сразу бросалось в глаза, — с тем парнем, о котором она всегда думала, когда я бывал с нею. Пусть им будет хорошо! Я помахал ей в ответ, а она сказала своему парню, чтобы тот обернулся, и он тоже помахал рукой, а потом сделал движение, словно опрокидывает рюмку, и снова уставился на свою удочку.
   — Мы уж заждались тебя, Линфилд, — сказал кто-то, дружески хватив меня по спине. Это оказался Баттеруорт. Доусон как раз выходил из дверей гостиницы, держа в руках поднос с кружками пива. Увидев меня, он завопил от радости; можно было подумать, что эти двое — мои лучшие друзья и что они меня заждались. Они были в старых рубашках и брюках, оба загорелые и веселые, как моряки, вернувшиеся из плаванья. Мы выпили пива, закурили и пошли побродить по берегу, рассказывая друг другу разные истории и глядя на бегущую мимо реку. Стеклянная стена между нами исчезла, как будто ее и не было.
   Где-то неподалеку находились и их жены, и позже я их встретил; они держались приветливо и непринужденно и вовсе не имели такого вида, словно разговаривают с вами, а сами думают о чем-то другом. Были там, само собой, и другие люди, кое-кого я встречал в Блэкли, только теперь они казались совсем иными, а некоторых я вроде не встречал, хотя кто его знает… Каждый говорил все, что придет в голову, потому что это наверняка было хорошо и никого не могло обидеть; и другие вели себя так же. Это был длинный день, и не потому, что он был скучным, а потому, что на все хватало времени, как в летние дни в детстве. И каждый там казался значительнее, чем в жизни, а не мельче, как это бывает в местечках вроде Блэкли. Но я не могу дать вам правильного представления об этом. Не думайте, что я попал в рай, или в страну фей, или куда-нибудь в этом роде, совсем нет. Но не делайте обратного вывода, не подумайте, что я просто провел чудный день в загородном кемпинге. Это было вне нашего мира, но не должно было находиться вне его — понимаете?
   Еще не наступил вечер, когда я встретил ее. Она была дочерью добродушного старого толстяка, который держал эту гостиницу, и ее весь день не было дома. Ее звали Пола, и она показала мне комнату, где я должен был ночевать, — в задней части дома, в конце лестничной площадки. Мой чемодан уже стоял там, хотя одному богу известно, как он туда попал. Я об этом не думал, я думал только о Поле. На вид ей было лет тридцать, она была довольно высокого роста для женщины, но не худая, а дородная и крепкая, с широким и спокойным лицом, темно-каштановыми волосами и серыми глазами; едва увидев, я понял, что искал ее всю жизнь. В комнате было темновато, потому что солнце только что зашло, на гостиницу упала тень от холмов, все погрузилось в зеленые сумерки, и мы словно опустились на дно морское. Но света было достаточно, чтобы я мог увидеть ее взгляд, когда, показав мне комнату, она секунду помедлила. И я понял: она догадалась, что я искал ее всю жизнь. Знаете этот взгляд, нежный и веселый, который бывает у женщины, когда вы ей нравитесь и в вас она тоже уверена…
   — Целый день мне не хватало вас, — сказал я; спросите меня, почему я так сказал, и я не смогу вам объяснить. — Все было великолепно, замечательно, лучше некуда, только вот вас мне не хватало. Теперь вы здесь, Пола.
   — Да, Харви, — сказала она так, словно называла меня по имени уже лет десять. — Я здесь.
   Не знаю, она ли подалась вперед, или я, или мы оба, но я обнял ее — так крепко и спокойно, будто делал это тысячи раз, — и мы поцеловались. И не таким поцелуем, когда женщина вроде бы сопротивляется или, наоборот, словно говорит: «Еще, еще»; это был поцелуй, который бывает только тогда, когда все остальное совсем хорошо.
   — Теперь я не могу тебя отпустить, — сказал я ей. Но она мягко высвободилась и улыбнулась мне.
   — Тебе придется. Я буду занята до половины одиннадцатого. А потом приходи ко мне в маленькую гостиную за зеленой дверью в дальнем конце кухни, помнишь? Но не раньше половины одиннадцатого. Ты не забудешь, Харви?
   Она с волнением посмотрела на меня — только один раз у нее был такой взгляд.
   Я пообещал, и она вышла из комнаты с деловым видом. Следующие два часа, во время ужина и после, когда мы с ней то и дело обменивались взглядами, подобными касаниям рук, все было замечательно. Было хорошо и так — ужин с друзьями, веселый, радостный, а после ужина — болтовня, шутки, песни, танцы; но при мысли о том, что скоро мы будем вместе, я летал как на крыльях. Вы знаете, как чувствуешь себя в такие минуты, а тут тысяча таких минут слилась в одну.
   Не знаю, сколько бы я там пробыл, может быть до бесконечности, если бы вдруг не почувствовал нетерпения и злобы; что-то словно надломилось во мне, от чего я до сих пор не могу отделаться. Но только, когда люди начали расходиться, почти все парами, и в доме я ее не видел, а снаружи, в безлунной, хоть и звездной ночи мне было слишком пусто и одиноко, — я вдруг потерял терпение и не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать, кроме нее, разумеется пока оставшиеся минуты проползали мимо, как больные слоны. Я даже начал накачивать себя и злиться — так бывает, когда предчувствуешь беду. К черту! Почему она назначила такое время, будто все должно быть, как она пожелает! Если я достаточно хорош для нее в половину одиннадцатого, то почему не годится четверть одиннадцатого, какая разница, в самом деле? Я поторчал там еще несколько минут, разжигая свое нетерпение, точно огонь в топке, а потом бросился в кухню, к зеленой двери в дальнем ее конце, и попробовал бы кто меня остановить.
   Никто, конечно, и не пробовал; этого не делают, когда человек ищет беды. А вот и кухня, пустая, вымытая и подметенная, но еще теплая, с густым запахом пищи; ее освещала только маленькая лампочка, но света было довольно, чтобы я мог разглядеть зеленую дверь в противоположном конце. А что касается Полы, то если ей это не по нраву, так как до половины одиннадцатого оставалось еще десять минут, ей все равно придется смириться: ведь, в конце концов, она принадлежит мне и знает это и знает, что я это знаю. Зеленая дверь отворилась легко — они всегда отворяются легко, эти двери, — и я вошел.
   Но, конечно, не в маленькую гостиную, где была Пола. Я очутился снова в библиотеке сэра Аларика, чувствуя в груди свинцовый холод. Я даже не попытался повернуть обратно, так как знал, что это совершенно безнадежно. Я ненавидел сэра Аларика и его библиотеку, похожую на захудалую лавку старьевщика, и ненавидел самого себя.
   Мне не хотелось даже смотреть на сэра Аларика, поэтому я посмотрел на часы. Было двадцать минут десятого; это означало, что мой день там продолжался около трех минут здесь.
   — Я могу вернуться туда? — спросил я его.
   — Не сегодня, мистер Линфилд. — Его это, видно, забавляло, отчего он не стал казаться мне симпатичнее.
   — Почему? Меня не было здесь всего три минуты. И я не собирался так скоро возвращаться. Это была ошибка.
   — Это всегда ошибка. Может быть… мне следовало… предостеречь вас. Но я… говорил вам… что это связано… с некоторым риском…
   Скорее от отчаяния, чем надеясь на что-нибудь, я подошел к двери и распахнул ее. Там был умывальный шкаф и полки со всяким хламом. Сэр Аларик тихонько хихикнул, и мне очень захотелось швырнуть в него большой банкой с клеем.
   — Насколько я понимаю… мистер Линфилд… наш маленький эксперимент… оказался успешным. Вы побывали… в Другом Месте… гм?
   — Я побывал там, где хотел бы быть и сейчас, — ответил я раздраженно.
   — Значит… это… действительно… было Другое Место. Он сделал паузу. — Вы встретили… там… друзей… гм?
   Я кивнул. Хоть он и отправил меня туда, мне не хотелось с ним об этом разговаривать. Но надо было еще кое-что узнать.
   — Скажите, сэр Аларик, что это за черный камень, на который вы велели мне смотреть? И как он все это проделывает?
   — С таким же успехом… вы могли бы… спросить меня… как это… проделывает… дверь, — сказал он укоризненно.
   — Ладно, в таком случае — как вы это делаете?
   Не знаю, захотел ли он спать или просто я ему надоел, только он покачал головой в знак того, что ответа не будет, и принялся зевать.
   Однако мне нужно было кое-что узнать.
   — Вы говорили, это все равно что повернуть за угол, хотя, конечно, за угол особого рода. Другое измерение или не знаю уж что… Послушайте, сэр Аларик, я не хочу вам надоедать, поэтому скажите, могу я сделать это сам: сидеть в своем номере в гостинице и каким-нибудь образом повернуть за угол?
   — Вы… можете попытаться, мистер Линфилд. — Ответ был явно уклончивый.
   Я не мог этого так оставить.
   — Я полагаю, подойдет любая дверь, сэр Аларик?
   — Разумеется. Любая дверь.
   — А тот черный полированный камень — это просто предмет, на который надо глядеть, чтобы сосредоточиться?
   — Вы… должны… конечно… на что-то смотреть… мистер Линфилд. — По-прежнему уклончиво. Затем он встал, и я понял, что вечер окончен, хотя было только полдесятого. Каким-то образом мое путешествие в Другое Место — я решил называть его так — оборвало наши отношения. Может быть, он считал, что теперь ничем мне не обязан за спасение; теперь мы были в расчете. А может, я ему просто не нравился, но и мне он тоже, так что мы были квиты.
   — Мне показалось, что я пробыл там по крайней мере часов десять, — сказал я, просто чтобы поддержать разговор. — А на самом деле я провел в этом шкафу всего три минуты. Так, конечно, бывает во сне. Но все-таки это не было похоже на сон.
   — Это и не было сном.
   — Так что же это было?
   Он снова зевнул.
   — Простите меня… мистер Линфилд… иногда я никак не могу… заснуть… но как раз сегодня… вы видите…
   Иными словами: выметайтесь, Линфилд.
   В тот вечер было больше тумана, чем дождя, и мое возвращение в Блэкли на автобусе было очень долгим и на редкость тоскливым. В конце пути меня ждала железнодорожная гостиница, готовая сделать все возможное, чтобы доказать, что она сильно отличается от гостиницы Другого Места. Без четверти одиннадцать я уже лежал в постели и следующие четыре часа провел, слушая, как лязгают и грохочут на подъездных путях железнодорожные вагоны. Наутро Блэкли был еще более темным, мокрым и мрачным, чем всегда.
   А днем на заводе блэклейской электротехнической компании я вышел из себя, потому что там все еще не сделали нового подшипника, который был мне обещан, и в конце концов они прислали Баттеруорта объяснить задержку.
   — Так вот какое дело, старик, — сказал он в конце длинного объяснения, изобиловавшего упоминаниями о министерствах и санкциях. — Мы просим их поторопиться, но, если они не шевелятся, разве мы виноваты? А в чем дело? Может, ты мне не веришь?
   — Верю, — сказал я и, решившись, продолжал: — Но я все хотел узнать, что произошло позавчера вечером — или это было вчера? — после того как я расстался с тобой и Доусоном и пошел к Поле.
   — Позавчера вечером? К Поле? — Он явно меня не понимал.
   Продолжать не имело смысла, но я сделал все же еще одну попытку:
   — В тот день мы с тобой и Доусоном пили пиво перед гостиницей, а потом спустились к реке.
   Баттеруорт был парень с головой, но он принадлежал к числу тех англичан, о которых по виду никогда не скажешь, что у них есть хоть капля мозга. Лицо у Баттеруорта было большое, круглое как луна, и похожее на недожаренное филе, а в центре его теснились какие-то неопределенные черты. И в тот миг оно настолько ничего не выражало, что мне захотелось дать Баттеруорту оплеуху.
   — Прости, старик, — сказал он, — здесь какая-то ошибка.
   — Да, да, — сказал я ему. — Так что, пожалуйста, забудь об этом. Я спутал вас с другими ребятами. А подшипник все-таки сделайте поскорее.
   — Сделаем, сделаем, — сказал он, с облегчением убеждаясь, что я пришел в себя. — Только неприятно, что тебе приходится вот так зря слоняться. Слушай, старик, давай завтра пообедаем вместе. Нас будет восемь человек — как раз две партии для бриджа.
   Я пошел; там были Доусоны и Мэвис Гилберт; еще двоих супружескую пару по фамилии Дженнингс — я тоже помнил по Другому Месту. Итак, нас было восемь человек, и все мы побывали в Другом Месте, некоторые даже провели вместе много часов, и это было чудесное время! Не питая особенной надежды, я все же должен был проверить их. Начал я с миссис Баттеруорт, которая посадила меня рядом с собой. Я спросил, не знает ли она восхитительного маленького местечка, где у реки среди холмов стоит гостиница; и я подробно описал Другое Место. Но не уверен, что она как следует слушала, потому что она из тех беспокойных хозяек, которые мысленно всегда в кухне; но, когда я закончил, чувствуя себя надоедливым болтуном, она, к моему удивлению, сказала:
   — Нет, я такого места не знаю. Где это? А, и вы не знаете.
   Глаза ее расширились и из бесцветных стали синими, молодыми и живыми.
   — Мистер Линфилд, давайте поищем его, — прошептала она; одну секунду она была почти той женщиной, которую я видел в Другом Месте.
   Во время перерыва в бридже я занялся Доусонами и миссис Дженнингс, но в этот раз говорил только о гостинице и рассказал, что останавливался в ней много лет назад и теперь забыл, где она находится. Доусон сказал, что в Северном Девоне, жена его была уверена, что в Глостершире и что ее уже снесли, а миссис Дженнингс сказала, что знает гораздо более симпатичный маленький бар в Дорсете; я понял, что эти трое пустой номер. Ясно было, что они и в глаза не видели Другого Места. И самое плохое, что я ведь помнил их там, и оттого наша вечеринка выглядела так, словно мы играли в шарады, изображая ходячих мертвецов зомби.
   Разошлись довольно рано, и Мэвис Гилберт, которая подвезла меня в город на своем маленьком автомобиле, предложила заехать к ней и выпить; когда мы выпили и почувствовали себя более непринужденно, она сказала:
   — С тобой что-то стряслось. Я это заметила, и миссис Баттеруорт тоже. В чем дело — или ты не можешь сказать?
   — Кое-что могу, — ответил я, — но ты не поймешь, о чем я говорю. Я видел тебя на реке ясным теплым утром, и ты была в зеленом платье.
   — Я хорошо выглядела? — спросила она и улыбнулась, давая мне понять, что ей все ясно: я рассказываю свой сон, и для нее это не секрет.
   — Ты прекрасно выглядела. И была очень счастлива. С тобой был молодой человек — думаю, что смогу описать его…
   — Продолжай. Конечно, сможешь.
   — Нескладный, рыжеватый, с зелеными глазами, как всегда бывает у рыжих, а на левой щеке у него шрам…
   — Родни! — Она посмотрела на меня, бледная и разгневанная. — Это вовсе не смешно. Кто-то тебе насплетничал, а теперь ты думаешь, что это очень веселый способ сообщить мне, что ты знаешь обо мне и Родни. А мне вовсе не смешно.
   — Послушай, Мэвис, ты все не так поняла. — Я взял ее руку и не позволил отнять ее. — Я ни с кем о тебе не говорил. И в первый раз слышу о Родни. Я просто описал человека, с которым я видел тебя, когда ты была в зеленом платье у реки.
   — У какой реки?
   — Если бы я знал! — ответил я. — Там было много народу, и Баттеруорты и Доусоны, и ты была вместе с этим парнем. Еще там была девушка, по имени Пола, — ее отец держал гостиницу, в которой мы все остановились. — И я описал Полу, стараясь вспомнить мельчайшие подробности. — Она тебе никого не напоминает?
   — Похожа на одну мою знакомую, Норму Блэйк, — сказала Мэвис. — Но Норма не имеет никакого отношения к гостиницам. Она занимается трудотерапией. Это не может быть та самая девушка. Я вижу, что у тебя к этой Поле особое отношение. Но где все это было?
   Мне пришлось описать тогда гостиницу, и реку, и холмы, и сказать в двух словах обо всем, что там произошло. Но я не стал говорить о сэре Аларике, черном камне и двери.
   — Я не знаю места, похожего на это, — медленно проговорила она, и глаза ее затуманились. — И ни в каком таком месте я с Родни не была — к несчастью! Неужели тебе это приснилось? — Женщины воспринимают такого рода вещи серьезно, без всяких там «брось трепаться, старик».
   Но тем не менее я не хотел рассказывать ей всего.
   — Не могу объяснить почему, — сказал я, — но не думаю, что мне это приснилось. Каким-то образом я попал туда, встретил там всех вас, счастливых, как короли, нашел Полу и потерял ее из-за того, что поспешил. И все вы хоть и были там, но теперь не понимаете, о чем я говорю, а это означает одно из двух: либо вас там не было и я все это выдумал, либо вы отправляетесь туда и потом ничего не помните.
   — О, это невыносимо! — воскликнула она. — Зачем ты мне сказал! Ведь об этом я и мечтала: быть вместе с Родни где-нибудь в таком вот месте — да, каждую ночь я представляла себе это. И теперь ты говоришь, что видел меня там. Какая я несчастная! Это ты виноват!
   — Я сам чувствую себя несчастным. Поговорим о чем-нибудь другом.
   — Нет, — сказала она, — теперь я должна рассказать тебе о Родни.
   И она, разумеется, рассказала, прерывая свой рассказ смехом и слезами, и для нее это была удивительная, душераздирающая история, которую невозможно слушать спокойно, но для меня, хоть Мэвис мне нравилась и против Родни я тоже ничего не имел, — для меня это были только два часа борьбы с дремотой. И, вернувшись в железнодорожную гостиницу, где меня не хотели впускать, я чувствовал себя гораздо хуже, чем когда покидал ее, чтобы приятно провести время в гостях.
   Следующие несколько дней напоминали хождение по мокрому вспаханному полю в свинцовых сапогах. Я очень старался не поддаваться жалости к самому себе; давно пора, скажете вы, согласен, но, когда вы так далеко от дома, это не очень-то легко, и я пошел в справочную библиотеку посмотреть, нет ли там чего-нибудь о магии сэра Аларика; оказалось, что нет, и тогда я начал наводить справки о самом сэре Аларике. Но те, кого я спрашивал, либо никогда о нем не слышали, либо слышали, но не интересовались. Если вдуматься, то этой зимой обитатели Блэкли вообще ничем не интересовались. Они просто продолжали жить, но зачем именно — сами не знали. Иногда мне приходило в голову, что в конечном счете им было бы куда лучше, если бы они подожгли свой городишко и начали все сначала.
   Однажды вечером — это случилось в понедельник и, пожалуй, было связано с тем, что я пережил еще одно блэклейское воскресенье, — я выпил несколько рюмок джина, потому что виски уже не оставалось, и сказал себе, что пора действовать. В конце концов, сэр Аларик однажды запустил меня в Другое Место, значит, он может запустить меня туда снова, хотя бы для того, чтобы я перестал болтаться как неприкаянный в этой дыре. К телефону он не подходил, так что я решил поймать его дома и поехал туда на автобусе. Должно быть, это был один из последних, потому что в Блэкли он пришел с опозданием, а было уже около десяти. Как я буду возвращаться обратно, меня в моем тогдашнем состоянии нисколько не заботило. И если сэр Аларик уже лег, я готов был устроить такой шум, что ему пришлось бы встать и впустить меня. Нельзя сказать, что я был пьян в стельку, но и трезвым наверняка не был.